Жиль де Рэ - маршал Синяя Борода/Глава 2 Маршал
| ← Глава 1 Барон | "Жиль де Рэ - маршал Синяя Борода" ~ Глава 2 Маршал автор Zoe Lionidas |
Глава 3 Алхимик → |
Для того, чтобы понять дальнейшие события нам, дорогой читатель, придется вернуться на 24 года назад. Нашего героя еще нет на свете, да и отец его пока что молод и не помышляет о женитьбе. Зато этот памятный, 1380 год начинает собой один из самых трагических периодов в истории Франции, вне которого «феномен Жиля де Рэ» вряд ли мог созреть, и уж тем более развернуться во всю ширь своей не терпящей возражений натуры.
Содержание |
От сердцевины клубка…
Юный король и трое регентов
|
Итак, 1380 год. Скоропостижно, неожиданно для всех умирает молодой еще король Карл V Мудрый[1]. В наследство старшему сыну остается Франция, практически очищенная от врага. Англичане оттеснены к самым границам, в их руках все еще остаются сравнительно узкие области на Западе королевства и часть Аквитании на юге. Кажется, еще одно усилие, и война готова закончиться победой французов, тем более, что на английском престоле юный Ричард II — самое время поставить точку в затянувшемся споре.
Судьба распорядилась иначе. Старшему сыну короля, названному в честь отца Карлом, в том же 1380 году исполнилось 12 лет. Конечно же, самостоятельно править он не мог, и бразды правления оказались в руках трех королевских дядей[K 1][1]. Нам стоит присмотреться к ним поближе.
Старшим из них был Людовик Анжуйский. Умный, красноречивый, храбрый солдат, сжигаемый огнем властолюбия; он с ранних лет горько сожалел о том, что судьба отвела ему роль второго сына короля, и всеми силами пытался исправить эту досадную ошибку. К чести Людовика следует сказать, что он (по-видимому) никогда не покушался на жизнь брата и племянников[K 2], но зато обратил внимание на неаполитанский престол, который в скором времени должен был освободиться за бездетностью Джованны I. Королеву обвиняли в убийстве собственного мужа, но, как это обычно бывает, претендентов на скорое наследство подобные мелочи не останавливали. Людовику удалось добиться того, что королева официально признала его своим сыном, однако вожделенный трон еще нужно было завоевать. На пути к нему стояли сильные соперники, в первую очередь Карл Дураццо, дальний родственник королевы Джованны (его прабабка Маргарита была сестрой прадеда Джованны Карла II)[2]. Для войны требовались деньги, много денег, для создания боеспособной армии и долгого перехода из Парижа в Неаполь. Смерть брата и короля пришлась для Людовика очень кстати, за малолетством племянника старший регент мог сколь угодно запускать руки в королевскую казну. Молва уверяла, что едва лишь старший брат испустил дух, Людовик мошеннически присвоил себе 17 млн золотых франков из королевской казны, но не удовольствовался этим, и угрожая смертью Филиппу де Савуази, исполнявшему обязанности главного казначея при покойном короле, понудил того выдать золото и серебро в слитках, драгоценности короны, а также золотую и серебряную посуду — немалую часть неприкосновенного запаса, представлявшего из себя резерв французской монархии[3].
Умирая, король взял с братьев слово, что они отменят т. н. «подымный налог», введенный им в последние годы царствования. Это был, по сути своей, чрезвычайный сбор на военные нужды. Историки спорят о том, была ли оправдана подобная мера, или король попросту желал очистить совесть перед неминуемым концом, уже не заботясь о том, как его решение отразится на состоянии страны[4]. Так или иначе, до Парижа новость докатилась в более чем искаженном виде: отмена подымного налога превратилась в кассацию налогов как таковых. Впрочем, дядья нового короля вовсе не собирались исполнять волю покойного, и вместо того, чтобы отменить старый налог, добавили к нему новый. В результате в столице вспыхнул бунт, известный нам под именем восстания майотенов (или молотобойцев), так как восставшим удалось взломать двери столичного Арсенала и вооружиться боевыми молотами из железа, дополнительно утяжеленных свинцом[5]. Не без труда Людовик Анжуйский сумел успокоить разбушевавшуюся толпу, в течение нескольких дней не позволявшую новому королю въехать в собственную столицу. Короткий бунт был подавлен, виновные казнены[6], и старший дядя короля, в сопровождении немалого обоза, везшего награбленную казну, отправился в вожделенный поход[7].
Назад он уже не вернется. Война будет идти с переменным успехом, в какой-то момент ему удастся сильно потеснить своего соперника, однако сам он в скором времени скончается от гангренозной ангины, в последнем приступе совестливости завещав свое имущество французской короне, а престол Неаполя уже окончательно и бесповоротно перейдет к его сопернику. Однако, отсутствие этого ловкого политика во многом предопределит дальнейшие неудачи монархии.
Второй из дядьев, Жан Беррийский, прозванный Великолепным, к власти был достаточно равнодушен. Его снедала иная страсть: собрать в своих многочисленных замках самые ценные, самые редкостные, самые удивительные шедевры живописи, книжной графики, скульптуры и ковроткачества; а за недостаточностью таковых, нанять талантливейших мастеров, предоставив им практически полную свободу действий касательно своего ремесла. Надо сказать, герцог преуспел в достижении своей мечты, и действительно, мы можем быть ему благодарны за сохранение и создание удивительно красивых произведений искусства, ставших для нашего времени эталонными образцами северного Ренессанса. С другой стороны, герцогские прихоти требовали безумных трат, удовлетворить которые могла разве что королевская казна. Просвещенный политик, тонкий знаток искусства, щедрый хозяин и меценат, герцог Беррийский был твердо уверен, что низшие классы — да что там говорить, вся страна — существуют единственно для удовлетворения потребностей и капризов его, как королевского сына. Как мы с вами помним, своими неуемными поборами, Жан Беррийский разорил богатейший Прованс, вызвав там нешуточное восстание, которое пришлось подавлять военной силой[8][9].
И наконец, младший из троих, Филипп Бургундский, прозванный Смелым, действительно был бравым рубакой, заслужившим себе славу на многочисленных полях сражений. Будучи подростком, он до последнего момента храбро защищал отца, Иоанна II, при Пуатье, (по рассказам английских солдат, мальчишеский голос не раз прерывал лязг мечей и копий, предостерегающе крича «Отец, вам угрожают слева! Вам угрожают справа!» Также вместе с отцом юный Филипп оказался в английском плену, однако, в скором времени сумел вернуться. Возможно, только к этому мальчику угрюмый король питал настоящую нежную привязанность[9].
В любом случае, умея хладнокровно смотреть в лицо смерти, и обладая в полной мере властолюбием старшего брата, Филипп Бургундский был никчемным политиком, жаждавшим власти, но не умеющим ею распорядиться. И уж совершенно беспомощным он себя проявит в среде запутанных придворных интриг. Но об этом мы с вами еще поговорим.
Неудивительно, что при подобных регентах, тянувших каждый в свою сторону, королевство управлялось из рук вон плохо, казна постоянно была пуста (вас это удивляет, читатель?) а юное величество развлекалось оленьей охотой, забавами и пирами. Трое дядьев по вполне понятным причинам желали, чтобы племянник как можно дольше оставался в стороне от государственных дел, однако, как гласит известная пословица, «всему хорошему когда-то приходит конец», особенно если для поддержания этого хорошего не затрачивать ни малейших усилий[1].
| Регенты короны | ||
|
|
|
| Людовик Анжуйский Неизвестный художник «Людовик Французский, герцог Анжуйский, король Неаполитанский и Иерусалимский». — Пергамент, гуашь. - Предположительно конец XIV в. - Национальная библиотека Франции, Париж. |
Жан Беррийский Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция. |
Филипп Бургундский. Неизвестный художник фламандской школы «Филипп, герцог Бургундский». - Дерево, масло. - ок. 1500 г. - Хофбург, Вена. |
Кружок «мармузетов» и покушение на улице Сент-Антуан
|
17-летний король в достаточной мере возмужал, женился, и наконец-то пожелал править сам[10]. И вот тут-то выплыли на свет божий многочисленные злоупотребления, казнокрадство и произвол обоих дядей (напомним, что третий из них — Людовик Анжуйский — умер, когда племянник был еще юн). Возмущенный Карл своим приказом немедленно отстранил старшую родню от всех рычагов управления государством. Требования выплатить им вознаграждение за долгую и преданную службу государству остались без внимания. Полагали, что к подобному шагу молодого короля подвиг епископ Лаонский, и оба прежних правителя именно на нем выместили свою досаду. Так это или нет, досконально неизвестно, однако, епископ скоропостижно скончался вскоре после этого. Прямых улик против королевских дядей не было, но никто не сомневался, что от неугодного избавились с помощью яда[11].
Молодой король был красив, силен и статен, говорили, что он может играючи согнуть подкову. Миниатюра, на которой запечатлена церемония коронации, показывает нам голубоглазого юношу с приятным лицом и густой шапкой золотисто-русых волос. Он уже проявил себя способным полководцем, разбив при Роозбеке войско мятежного Гента. Недавно женившись, Карл без памяти был влюблен в свою молодую супругу — Изабеллу Баварскую. Однако, монотонная государственная служба в скором времени прискучила полному сил юноше, и у государственного руля его заменила группа фаворитов, или как их не без насмешки звали парижане «мармузетов», (что несколько вольно можно перевести как «любимчики»)[K 3]. Душой этого кружка стал Оливье де Клиссон, коннетабль Франции (должность эта приблизительно соответствовала военному министру Нового Времени). Молодые правители всегда радикальны, и программа кружка мармузетов предусматривала ни много ни мало полное преобразование административной и финансовой системы. Забегая вперед, скажем, что ничего из этих благих намерений не было доведено до конца. Возможно, виной тому неопытность самих реформаторов, скрытое противодействие королевской родни, и наконец, тот факт, что правление мармузетов продлилось не более четырех лет. Толчком всему вышеперечисленному стали обстоятельства, которые никто не мог предвидеть[12].
Младший брат короля Карла, Людовик, герцог Орлеанский, слыл юбочником и гулякой, как не без презрения выразился хроникер Базен «он ржал как конь вокруг прекрасных дам». В подогретой вином мужской компании герцог открыто хвастался, что постоянно крутит романы с девятью, а то и десятью любовницами. Подданные относились к нему настороженно, обвиняя брата короля в том, что он без счета разбрасывает налево и направо государственные средства. Действительно, герцог знал толк в жизненных удовольствиях, в частности, в красивой одежде, его наряды становились легендами. К примеру, на праздник, устроенный королем в честь въезда молодой королевы в Париж, герцог Орлеанский явился в «пурпуэне из алого бархата… на верхней части которого, выше пояса обретались сорок овец и сорок лебедей, шитые жемчугом, притом что к шее каждой овцы прикреплен был бубенец, и каждый лебедь имел таковой же бубенец в клюве». Тщеславный брат короля отличался также немалым честолюбием[13]. Возмужав и заняв свое место в королевском совете вместе с кружком мармузетов, он заполучил в свои цепкие руки власть и, раз почувствовав ее вкус, уже никогда и ни при каких обстоятельствах не позволял оттеснить себя за задний план.
В 1389 году (то есть, все еще за 15 лет до рождения нашего героя), Людовик Орлеанский женился. Его супруга, Валентина Висконти, дочь герцога Джан-Галеаццо, без памяти влюбилась в своего ветреного мужа и чувство это сохранила до конца своих дней. Сам Людовик, несмотря на все свои выходки, также очень нежно относился к жене, и потому для обоих стало настоящим потрясением, когда некто неизвестный дунул в уши Валентине всю правду о похождениях ее супруга. Итальянка вспылила, и Людовику пришлось пережить несколько очень неприятных часов. Кое-как успокоив супругу, герцог принялся искать предателя или дурака, столь необдуманно выболтавшего его тайны[14]. Надо сказать, что виновный нашелся почти сразу. Им оказался Пьер де Краон, член герцогского совета, вплоть до того момента пользовавшийся у своего господина полным доверием. Нет, конечно же, Людовик Орлеанский знал, что Краон — позер и болтун, однако, даже предположить не мог, как далеко может того завести тщеславие и хвастовство. Вы не зря насторожились, читатель. Этот Пьер де Краон был кузеном воспитателя нашего героя[15]. И он же станет невольной причиной краха французского королевства. Бедняга Жиль! Кажется, над головой нашего героя сошлись все несчастливые звезды, сколько их есть на этом свете. Испорченная кровь Жанны Безумной, эгоистичное и жадное семейство Краонов в качестве воспитателей, к тому впридачу «отравленное наследство» дамы де Шабо, и собственный взбалмошный характер.
|
Но вернемся к нашему повествованию. Итак, взбешенный Людовик буквально ворвался в покои брата, требуя от того примерно наказать болтуна, угрожая, что в противном случае сам насквозь проткнет мечом виновника своих бед. Мягкосердечный король успокоил его, пообещав вынести приговор, соответствующий преступлению. И действительно, Пьера де Краона с позором вышвырнули из дворца, не позволив сказать ни единого слова в свое оправдание. Отныне вход сюда был для него закрыт, на карьере поставлен жирный крест[K 4]. Впрочем, в Париже ходили слухи, что «на самом деле» от Краона избавились как от ненужного свидетеля. Поговаривали, что он вместе со своим господином Людовиком Орлеанским был замешан в какой-то темной истории с колдовством, целью которого было извести короля Карла[K 5]. Однако, дальше слухов дело не пошло[16].
Теперь уже Краон, взбешенный и униженный, искал виновника своего падения. И вот тут из мрака истории вновь выплывает фигура бретонского герцога Жана IV де Монфора. Опытный интриган быстро понял, как повернуть бессильный гнев Краона в желательную для себя сторону. Со всем радушием приняв изгнанника, герцог Жан «по дружбе» назвал ему имя предателя — коннетабль Франции Оливье де Клиссон[17].
Как часто бывает, что руками маленьких людей свою политику, оставаясь в тени, вершат сильные мира сего! За спиной герцога вполне отчетливо просматривались фигуры обоих королевских дядей. Клиссон был душой кружка мармузетов, убрать его с дороги значило обезглавить вражескую партию, и вновь открыть себе дорогу в королевский совет. Кроме того, у герцога Жана были свои причины посчитаться с Клиссоном. Когда-то будущий коннетабль состоял у него на службе, но после битвы при Оре, где пал глава соперничавшей группировки — Шарль де Блуа, Клиссон переметнулся в стан Пентьевров[18]. Желая скрепить новый союз с помощью брака, он выдал свою дочь Маргариту за Жана де Блуа, графа де Пентьевра[19][20]. Как прочно сплетались в те времена родственные нити! Именно эта неистовая и умная женщина станет в будущем главой клана Пентьевров и развяжет войну, в которой потеряет все, до последнего солдата, о чем, как вы помните, дорогой читатель, рассказано было в первой главе. Кроме того, за коннетаблем водились и другие грехи. В качестве «жениха по представлению» он принимал участие в свадьбе Жанны Шабо — Жанны Мудрой, и таким образом, немало поспособствовал тому, что вожделенные владения уплыли из рук герцога Жана. Подобное тот не прощал…
В 1387 году Клиссон попал в плен к Бретонскому герцогу, и тот немедленно приказал бросить коннетабля в подземную тюрьму. Неизвестно, чем обернулось бы все дело, если бы не прямой королевский приказ. Вынужденный подчиниться, герцог Жан заставил Клиссона выкупить себя за сто тысяч золотых франков, однако, и после того не раз горько пожалел, что не расправился с пленником в то время, когда тот был полностью в его власти[16]. Позднее бывшие враги помирятся, и герцог Жан поручит Клиссону воспитание своих детей и охрану своих владений, но это будет нескоро[21]. Пока же он пылал жестокой ненавистью к бывшему соратнику и готов был избавиться от него любой ценой.
Получив подобные новости, Пьер де Краон серьезно задумался. Несомненно, он был хвастуном, забиякой и позером, но вот дураком не был никогда. Убить коннетабля Франции было делом далеко не шуточным, впереди явно вырисовывалась Бастилия, или того хуже — плаха. И все же, Краон решил рискнуть, предварительно выговорив себе у бретонского герцога право убежища. В качестве запасных вариантов бежать можно было в Англию или Арагон. Итак, Краон вернулся в Париж, снял себе дом на улице Шартон и принялся выжидать, старательно отслеживая передвижения своей будущей жертвы. В канун Праздника Тела и Крови Христовых, то есть 13 июня 1392 года, Клиссон надолго задержался у короля, который давал в этот день турнир и званый ужин, и вышел на улицу Сент-Антуан уже после полуночи в сопровождении небольшой свиты из слуг и факельщиков. Здесь на него и напал Краон в сопровождении нескольких наемных убийц. Завязалась драка, Клиссон отчаянно отбивался, но удар копьем в голову свалил его с коня. В пылу сражения его сочли погибшим, однако, истекая кровью, коннетабль все же сумел заползти в лавку булочника, открытую в столь поздний час, так как по законам цеха перед праздником хлеба следовало поставить в печь до полуночи, чтобы затем посвятить свое время предписанному церковью отдыху. Булочник, не растерявшись, запер дверь, и оказал первую помощь раненому. Убийцы разбежались, уповая лишь на то, что раны окажутся смертельными. Краон вскочил на коня, и тут же умчался прочь из Парижа, под покровительство герцога Бретонского[22].
Расследование началось на следующее же утро. Удалось схватить нескольких подручных Краона, которые в скором времени были казнены — и одновременно с этим на свет выплыли более чем любопытные подробности. Выяснилось, что Краон в очередной раз не выдержал и разболтал о своем плане личному секретарю герцога Беррийского — старшего из двух оставшихся в живых королевских дядей. Вне себя от ужаса секретарь бросился к своему господину, однако тот, по собственным словам не придал особого значения «досужей болтовне». Болтовня едва не обернулась трагедией[23].
Безумие
Король в лесу под Ле-Маном
|
Итак, главный виновник успел улизнуть. Молодой король, не без оснований полагая, что удар был направлен в первую очередь против него самого, пылал гневом и жаждой мести. Королевскую ярость не мог утишить даже тот факт, что Клиссон благополучно поправлялся, и королевские доктора и хирурги ручались головой за его жизнь. Краон к этому времени уже достиг Бретани, однако, не считая ее достаточно надежным убежищем, счел за лучшее перебраться в Арагон. Дальнейшие события покажут, что он был прав[23].
Король, еще не зная о том, что несостоявшийся убийца покинул страну, в приказном порядке потребовал от герцога Жана выдать его для суда и расправы. Бретонский герцог клялся и божился, что Краон успел покинуть его владения, но короля это не убеждало. Спешно была собрана карательная экспедиция против Бретани, во главе которой встал сам Карл VI. Ситуация становилась более чем серьезной. Как и прочие окраинные народы, бретонцы не без труда мирились с гнетом французов, при попытке усилить давление существовала немаленькая вероятность, что провинция восстанет, и забыв свои внутренние распри, переметнется на сторону злейшего врага короны — англичан. Но упрямого Карла остановить было уже невозможно; никто не знает, чем закончилось бы все дело, не распорядись судьба самым неожиданным образом[24].
За несколько месяцев до этих событий королевская прислуга стала замечать, что характер их господина — ранее приветливого и мягкосердечного — стал необъяснимым образом меняться. Появилась несвойственная ранее раздражительность, короля мог вывести из себя любой резкий звук, однако, эти вспышки утихали столь же быстро, как и начинались. Современники отмечали также, что во время этих приступов он делал «движения и жесты, несовместимые с его королевским достоинством». Симптом несколько настораживающий, но по виду — не опасный. Никто не обратил внимание на подобные странности, как позднее выяснилось — зря[25].
Король приказал выступать в поход. 5 августа 1392 года, местом сбора был назначен Ле-Ман, столица мэнского графства, здесь к королевской армии должны были присоединиться оба дяди во главе собственных войск. Накануне король чувствовал себя разбитым и уставшим, его мучила непонятная лихорадка, «сопровождавшаяся жестокой горячкой»[K 6]. Не без труда ему удалось сесть на коня. Поход начался. Страдая попеременно от жара и озноба, король загодя приказал приготовить для похода бархатную черную стеганку и ярко-алую шапку, и теперь обливался пóтом под жарким августовским солнцем. Войско успело отдалиться от города «на одно лье», когда посреди леса, неподалеку от местного лепрозория, наперерез королевскому коню бросился старик. Фруассар в своей «Хронике» сохранил его описание: разорванный дублет, всклокоченная борода, безумный взгляд; схватив под уздцы королевского коня, старик истошно завопил: «Остановись, король! Тебя предали!»[K 7] Замешательство продолжалось пару мгновений, старика прогнали, и поход продолжался. Король, по-видимому, задремал в седле, за его спиной также сладко задремал один из пажей, во сне выпустил из рук копье, и оно с лязгом ударило по шлему одного из пехотинцев, двигавшегося впереди[26].
|
Король, вздрогнув, проснулся, и тут — неожиданно выхватив клинок, с воплем «Вперед, на предателей!» кинулся на собственную армию. Прежде чем кто-то успел понять, что происходит, он пронзил бастарда де Полиньяка, и погнался за собственным братом, который кое-как сумел оторваться от погони и скрыться в лесу. В течение следующего часа король рыскал среди солдат, беспорядочно раздавая удары направо и налево, при том, что ошеломленные конники и пехотинцы единственно лишь закрывались щитами. В конце концов, дворцовый кастелян Гильом Мартель, догадавшись, что дело неладно, кинулся сзади на круп королевской лошади, и стащил монарха на землю[26].
Карл уже не узнавал никого, по свидетельству очевидцев, лицо его исказилось судорогой, глаза дико вращались в орбитах. Это продолжалось в течение небольшого времени, после чего несчастный впал в сон, «напоминавший скорее смерть». Тело короля было холодным, и лишь в груди слабо прослушивались тоны сердца. Поход прервали, монарха на повозке спешно доставили в ближайший город, где им немедленно занялись врачи[27].
Все усилия их оставались тщетны, прошли сутки, король все еще не приходил в себя. Казалось, что он умирает, однако, 48 часов спустя, Карл вдруг очнулся, будто ничего не произошло. Едва поднявшись с постели и узнав о случившемся, он немедленно приказал определить пожизненные пенсии вдовам и детям погибших. Казалось, что опасность отступила, но врачи не без оснований продолжали тревожиться. Со всем бережением короля доставили в Париж, где ему предстояло «предаться длительному отдыху». Обращало на себя внимание то, что нетерпеливость и раздражительность, совершенно несвойственные ему ранее, теперь как будто окончательно слились с королевской личностью. Это было тревожно, однако, слишком многим хотелось верить, что самое страшное уже позади, и скоро ситуация окончательно вернется в привычное русло.
Краону оставалось только благодарить судьбу; впрочем, в Испании он в скором времени ввязался в очередную драку и благополучно оказался в тюрьме[23]. В Париже Карл, оставивший все мысли о наказании и мести, развлекался охотой, балами, прогуливался в королевском зверинце, угощая ручных павлинов. К управлению страной как-то сами собой вернулись оба дяди, официально это было мотивировано тем, что оба герцога «не оставили племянника в беде». Правительство мармузетов было отстранено от власти, кое-кому запретили вход во дворец, сослали, или даже осудили, приговорив к конфискации имущества.[K 8][28].
Что произошло? Мы не знаем этого и сейчас. Обращает на себя внимание то, что о старике в разорванном дублете сообщают хроникеры, получившие эту историю из вторых рук: Жан Фруассар, расспрашивавший участников злосчастного похода, и бенедиктинский монах Мишель Пентуэн, остававшийся в походном лагере. Их описания несколько расходятся между собой: так, Фруассар уверяет, что старика немедленно прогнали прочь, ударив по рукам, которыми он пытался удержать повод королевского коня, согласно Пентуэну, безумец около получаса несся вслед за отрядом, выкрикивая свои малопонятные предостережения. Так или иначе, оба сходятся касательно выпавшего из рук пажа копья и дикой сцены королевского умопомешательства. По горькой иронии, на месте, где все это случилось, в настоящее время находится психиатрическая лечебница[29]. В это время Карлу едва исполнилось 24 года.
Для современников первой мыслью было: короля отравили или околдовали. Для исследования потребовали остатки завтрака, которые еще не успели раздать нищим. Бедная аналитическая база того времени знала только одну проверку: отдать на пробу, и посмотреть, что получится. Не получилось ничего — невольные «пробовальщики» (осужденные на смерть преступники и животные) по всему виду остались здоровы[30]. Сам по себе этот результат ни о чем не говорит; королю могли давать медленно действующий яд, подобные изыски к тому времени были прекрасно известны. Вплоть до настоящего времени держится мнение, что короля медленно травили спорыньей, вызывающей приступы помрачения рассудка и галлюцинаций. Кто был способен на подобное? Есть ответ и на этот вопрос: честолюбивый младший брат короля, Людовик; как мы вскоре увидим, ему очень не терпелось надеть на себя корону. В тавернах шептались, что он соблазнил королеву Изабеллу, превратив влюбленную женщину в слепое орудие для достижения поставленной цели. Остановимся, читатель. Сколь не была бы привлекательной подобная версия, доказательств ее нет. Ничего, за исключением слухов и сплетен. У нее и сейчас имеется определенное количество сторонников, однако, они находятся в явном меньшинстве и представляют собой скорее маргинальное крыло исторической науки. Большинство исследователей твердо придерживаются мысли, что причиной случившегося стало психическое расстройство, беда лишь в том, что из-за скудости имеющихся описаний, мы не можем с точностью ответить на вопрос, о каком, собственно, заболевании шла речь.
Приступами помрачения рассудка страдала после родов мать Карла VI — Жанна Бурбонская. Позднее, внук несчастного монарха вслед за дедом сойдет с ума, и это обстоятельство ввергнет Англию в кровопролитную Войну Роз. Удивительно только одно. Ни у кого иного из многочисленных принцев или принцесс крови наследственное заболевание не проявилось. Оно поразило только одного человека, и хуже всего было то, что этот человек был королем и неограниченным владыкой страны!
«Бал объятых пламенем» и дальнейшая жизнь
|
А события между тем, шли своим чередом. 6 февраля следующего, 1393, года королева Изабелла устраивала бал в честь замужества фрейлины и любимой подруги — Катерины де Фастоврин. По обычаю, празднество, организованное ради вдовы, вновь выходящей замуж, должно было представлять собой шутовское шаривари, с оглушительной игрой на тазах и кастрюлях, валянием дурака и непристойными шутками. Молодой король втайне приготовил к этому дню сюрприз. В сопровождении пяти столь же молодых и бесшабашных придворных: графа де Жуаньи, бастарда Ивена де Фуа, Эймара де Пуатье, Ожье де Нантуйе и Гуго де Гисе (своего собственного оруженосца), Карл ввалился в бальную залу в льняном мешке, надетом на голое тело, с приклеенными там и сям пучками пеньки или мочалы, должными изображать шерсть, причем, вместо клея задействованы были смола или воск. Действо должно было изображать пляску дикарей, для пущей верности, все ряженые вооружились суковатыми дубинами, пятеро (то есть, все, кроме короля) были скованы длинной цепью. Благоразумная королева Изабелла приказала факельщикам отойти в самый дальний угол, действительно, к беде могла привести любая случайная искра[31].
Затея, казалось бы, удалась на славу, дамы ойкали, кавалеры хохотали, отпуская сальные остроты, все как один гадали, кто скрывается под масками, так как «дикари» в своих мешках были совершенно неузнаваемы. Галантный Карл подошел поздороваться к своей тетке, герцогине Беррийской[31].
Познакомимся с ней поближе. Жанна Беррийская, в девичестве — Жанна Булонская. Герцог Жан посватался к ней — полностью, как то и требовалось обычаем, отбыв траур по первой супруге. Говорят, при дворе подобное сватовство вызвало гомерический хохот и серию двусмысленных шуток, по возрасту невеста годилась жениху во внучки, если не сказать более. Будущая тетка оказалась младше своего коронованного племянника на десять лет! До нашего времени сохранилось единственное ее изображение. Рыжеватые вьющиеся волосы, выбившиеся из-под чепца, характерная для рыжих молочно-белая кожа, острые глазки-щелочки, мягкий носик, широкоротая улыбка. Дурнушка, невзрачная мышка, такой, казалось бы, одна дорога — всю жизнь провести за прялкой и качанием колыбели, уютно устроившись за спиной богатенького супруга. Как обманчива бывает внешность… Герцог Жан, похоже, умел разбираться в людях, в этот день его неказистой супруге предстояло войти в историю[32].
Итак, Жанна Беррийская не узнала племянника под маской, да и немудрено, переодевание с самого начала делалось с подобным расчетом. Заинтригованы были все, однако, самым нетерпеливым (и самым неразумным!) оказался младший брат короля, Людовик. Мучимый любопытством, он поднес факел к одному из ряженых, пытаясь вглядеться в лицо, и тут произошло неизбежное. Пропитанный смолой костюм вспыхнул как костер, пламя во мгновение ока передалось от одного «дикаря» к другому, в зале началась паника, вопя, давя друг друга, придворные бросились к выходу. Один из «дикарей» — бастард де Фуа, нашел в себе силы крикнуть «Спасайте короля!» Пятнадцатилетней герцогине Беррийской, единственной из всех, удалось сохранить ясную голову. Повалив на пол горящего заживо Карла, она своими юбками сбила огонь. Нантуайе сумел спастись, бросившись в чан с водой для мытья посуды. Остальные «дикари» погибли от страшных ожогов несколько дней спустя[33].
Король выполз из-под кипени шелковых юбок практически не пострадав — мелкие прорехи в костюме не в счет, но в скором времени рассудок его помутился окончательно и бесповоротно. Возможно, вид горящих заживо людей, крики и запах гари оказались для короля непереносимыми. Так или иначе, с этого дня и до самой смерти несчастному предстояло переходить от многомесячных приступов безумия к коротким периодам просветления, после которых пытка начиналась сначала. Зачастую он сам чувствовал приближение недуга и, где бы он ни был, галопом скакал в Париж, чтобы в своей резиденции — отеле Сен-Поль, провести несколько месяцев под замком, в специально для того выделенных покоях. Во время приступов умопомрачения король становился агрессивным и злобным, избивал супругу, рвал на себе одежду, в прах колотил посуду, отказывался от своего имени и сана. Порой случалось наоборот, монарх вел себя как шкодливый мальчишка, выплясывая и распевая во все горло, колотя об пол все, до чего только мог дотянуться, или с воплем бежал и прятался от неведомой опасности. Во время одного из приступов в больном мозгу щелкнул некий рычажок, и монарх вообразил себя стаканом, и стал громко требовать, чтобы его облачили в латы, чтобы не быть разбитым на куски. Ситуация доходила до того, что несчастный монарх отказывался мыться и брить бороду, мочился и испражнялся в нижнее белье словно маленький ребенок, и жестоко сопротивлялся любым попыткам помыть или переодеть свою персону. В результате, приводить его в порядок приходилось нескольким дюжим лакеям, для пущей верности надевавшим под платье боевые кирасы; так сказать, предшественникам нынешних санитаров…[34]
Младший брат короля, Людовик, громко винил себя в случившейся трагедии, и на собственные деньги возвел часовню, в которой молился за души тех, кто сгорел по его вине. Было ли это раскаяние подлинным или притворным? История допускает любой ответ на этот вопрос.
Арманьяки против бургиньонов
Смерть Людовика Орлеанского
|
В любом случае, стране волей-неволей приходилось обходиться без короля; хотя бы до тех пор, пока не наступит выздоровление (а вера в подобный исход держалась довольно долго). Существуют глухие намеки, что заседание королевского совета, посвященное этому вопросу, закончилось грандиозным скандалом: Людовик Орлеанский открыто потребовал для себя корону, ссылаясь на то, что старший брат уже не способен управлять. Подобное представлялось немыслимым: согласно средневековому праву, коронация полагалась божественным актом, лишить короля власти могла только смерть. Зато была возможность в его «отсутствие» (то есть во время очередного приступа безумия) замещать недееспособного монарха регентом или регентами. За этот пост тут же разгорелась ожесточенная борьба. Оба дяди — Беррийский и Бургундский, за много лет привыкшие вольготно распоряжаться страной, неожиданно столкнулись с братом короля, считавшим себя куда более достойным этой роли. Точнее говоря, соперничество разгорелось между младшим из двоих дядей — Филиппом Смелым Бургундским и его племянником. Жан Беррийский, как было уже сказано, куда меньше интересовался властью, чем возможностью безнаказанно запускать руки в королевскую казну. Видя, какой оборот принимает дело, он благоразумно отстранился от обоих противников, пытаясь всеми силами найти решение, которое, пусть временно, успокоило бы разбушевавшихся принцев[35].
В этой схватке сразу сказались как сильные так и слабые черты обоих: Филипп Бургундский был завзятым рубакой, зато проигрывал племяннику в хитрости и умении плести интриги. Доведенный до крайности, он схватился за оружие, и готов был уже ввести в Париж верные ему войска, но вовремя вмешавшийся Жан Беррийский сумел помирить спорщиков. Конечно же, это была лишь временная отсрочка; обе стороны спешно вербовали союзников[36].
Именно в этот момент, в 1399 году, в Париже появился Жан IV, герцог Бретонский, желавший оспорить в суде королевский приговор, согласно которому он должен был выплатить Жанне Шабо 60 тыс. золотых экю в качестве компенсации за годы, проведенные в заключении. Из столицы он уже не вернулся, поговаривали, что некий недоброжелатель избавился от него с помощью яда. Без отца оставались несколько малышей: Жан, отныне герцог Жан V, его младший брат Артюр, получивший позднее фамилию Ришмон, их братья Ришар и Жиль и две сестры. Герцогство бретонское было куском более чем лакомым, распространивший на него власть имел бы очень серьезные козыри для дальнейшей игры[37].
Филипп Бургундский действовал мгновенно. Нельзя было упускать столь удобную возможность раз и навсегда положить конец половинчатой бретонской политике, смысл которой при покойном герцоге сводился к умелому лавированию между двумя противоборствующими партиями с целью выторговать как можно больше и притом сохранить максимальную независимость от обеих. Позднее, читатель, по тому же пути поудйт и сами бургундцы… но мы забегаем несколько вперед. Прибыв в Нант, он поспешил умаслить крупнейших бретонских вассалов пирами и дорогими подарками. Ему удалось привлечь на свою сторону клан Лавалей, Шатобрианов, и Монфоров, в то время как все прочие, включая Клиссона, неизменных Пентьевров и нескольких других родов яростно воспротивились бургундским посягательствам. Видя, что ситуация ухудшается, бургундец, приказав окружить сирот своими людьми, более не допускал к ним никого. В 1402 году по его же приказу мальчиков перевезли в Париж, чтобы те постоянно были на глазах. Для пущей уверенности, молодого герцога обвенчали с Жанной Французской — дочерью безумного короля. Задача: вырастить верных клевретов бургундского дома. Продолжая подспудную борьбу за фактическое господство над Бретанью, в январе 1404 года бургундец озаботился тем, чтобы полностью заменить персонал дворца и систему управления, поставив на ключевые посты собственных людей. Затея не удалась, против Филиппа были сразу два обстоятельства: во-первых, к враждебной партии (ее называли «орлеанской») примкнул подросший дофин Людовик, сын безумного короля. Во-вторых, два года спустя, во время очередного похода, Филипп Бургундский скончался, по-видимому, своей смертью. Счастливчик. Другим так уже не повезло. Молодой герцог, Жан V немедленно воспользовался случаем, чтобы вышвырнуть прочь бургундских ставленников и взять управление в свои руки, начав уже сознательно сближаться с орлеанской партией[38]. Годом спустя на свет предстояло появиться будущему барону де Рэ.
|
Немедленно после кончины Филиппа Смелого орлеанисты сменили весь состав воспитателей и менторов, окружавших малолетних потомков бретонского герцога. Задача: вырастить из них верных клевретов дома Валуа. Получилось.
Впрочем, радоваться орлеанистам было недолго. Во главе противоположной партии оказался сын Филиппа — Жан Бургундский, прозванный «Бесстрашным». Ему дали понять, что двоюродный брат короля — родство слишком далекое, чтобы сын герцога Филиппа мог рассчитывать на должности и почет, полагавшиеся его отцу. Само собой, с подобной постановкой вопроса молодой бургундец не согласился. Но если герцог Филипп, принц крови, аристократ до мозга костей, имел хоть какие-то понятия о чести, его сына подобные мелочи не интересовали. Не имея возможности тягаться в искусстве плетения хитроумных интриг с младшим братом короля, он — по примеру Пьера де Краона — решил физически нейтрализовать соперника. С помощью подметного письма герцога Людовика выманили на улицу ночью (молва утверждала, что он весело проводил время с королевой Изабеллой), после чего на брата короля накинулся отряд наемных убийц. Оказать сопротивление Людовик не успел, его изрубленное тело осталось лежать на мостовой, бургундцы растворились в парижском многолюдье. Это случилось в ночь на 23 ноября 1407 года[39].
Несколько дней спустя вдохновитель убийства, как ни в чем ни бывало, отправился в королевский совет. Однако, на пороге отеля Сен-Поль ему преградил дорогу дядя — Жан Беррийский, более чем прозрачно дав понять что здесь молодого бургундца никто не ждет. Повторять не пришлось, герцог Жан Бесстрашный вскочил на коня и галопом помчался прочь из Парижа, под защиту своих крепостей[40]. Интереса ради стоит заметить, что в среде немногочисленной свиты рядом с ним скакал во весь опор сын Пьера де Краона, Антуан, сеньор де Боверже. Семейная традиция, так сказать… Королевский приказ об аресте остался никому не нужной бумагой[41].
Впрочем, у герцога Жана Бургундского был припрятан в рукаве еще один козырь. Как было уже сказано, он не был мастером по части многоходовых комбинаций, однако, имел прекрасно подвешенный язык и умение влюбить в себя чернь. Прекрасно зная, что жерва покушения исключительно непопулярна в среде парижан по причине спеси и расточительности, герцог Жан бросил в парижскую толпу искру надежды, совершенно невыполнимой, но от того еще более притягательной. Жизнь без налогов! Поддержите на пути к вожделенному регентству, и дальше до самой смерти работайте лишь на самих себя. Как это нам знакомо, читатель, демагогия невыполнимых обещаний… Как и следовало ожидать, столица горой встала за герцога Жана Бургундского. Оставалось с триумфом вернуться во главе преданных ему войск и наконец-то взять в свои руки с таким трудом доставшуюся ему власть, тем более, что сын погибшего — Карл Орлеанский, был еще слишком юн, чтобы оказать узурпатору серьезное сопротивление. Казалось, что все идет как по маслу. Угрозами и непреклонностью бургундцу удалось понудить испуганных придворных, во главе с королевой Изабеллой, передать ему все права, полагавшиеся ранее его отцу. В палате правосудия перед королем, едва пришедшим в себя после очередного приступа безумия, предстал молодой монах Жан Пети, прочитавший с блеском заготовленную речь о праве на тираноубийство. В ней по всем правилам строгой аристотелевской логики доказывалось, что Людовик Орлеанский полностью заслужил свою участь, и, таким образом, убийца ни в чем не виноват! Даром вдова погибшего, Валентина, взывала к чувству монаршей справедливости. По всей видимости, Карл вообще плохо отдавал себе отчет в происходящем. Дело предпочли замять, убийце было даровано монаршее прощение, Валентине Висконти, по-прежнему любившей своего неверного супруга, в скором времени предстояло скончаться от горя[42].
Взбунтовавшаяся столица и катастрофа под Азенкуром
|
Жана Бургундского погубила неблагодарность. Заполнив королевский совет своими людьми, он попросту не нашел в нем места для Жана Беррийского, незадолго до того спасшего ему жизнь. Тот, не пожелав терпеть оскорбления, примкнул к орлеанской партии, рядом с ним оказался его собственный зять — деятельный и знающий полководец Бернар д’Арманьяк, и события понеслись галопом. Ссора обеих партий перешла в открытое столкновение, где французы убивали и грабили французов, в дополнение к английской экспансии страну захлестнула гражданская война[43].
Несчастья светской власти дополнялись несчастиями духовной. Начавшийся в 1378 году «великий раскол» католической церкви привел к тому, что начиная с этого времени на троне св. Петра одновременно оказались двое пап, один из них в Авиньоне (поддерживаемый Францией), второй — в Риме, опиравшийся на англичан (куда уж без них!), ирландцев, венгров и т. д. Усилия всей христианской Европы, направленные на то, чтобы потушить хотя бы этот очаг анархии и безвластия, не приносили результатов. В конечном итоге, в 1409 году вселенский собор, открывшийся в Пизе, низложил обоих (Бенедикта XIII и Григория XII), избрав на их место Александра V. Как и следовало ожидать, оба низложенных понтифика не пожелали согласиться с подобным решением, и во главе церкви оказались уже три папы, изрыгающие проклятия в адрес друг друга. На одно королевство два регента, трое пап, и безумный король. Кому служить, кому повиноваться? Как говорится, пойми кто может…
Наслаждаясь столь трудно добытой победой, Жан Бургундский совершенно забыл о парижском люде, с нетерпением ожидающем давным-давно обещанных реформ. Да и зачем было о нем помнить — «мавр сделал свое дело, в мавре необходимости больше нет». Парижане думали иначе. В один далеко не прекрасный день их терпение лопнуло, и 27 апреля 1413 года в столице вспыхнул кровавый мятеж, вошедший в историю под именем «восстания кабошьенов». Восставшие жгли, насиловали и убивали, не обращая внимания на политические взгляды и общественное положение своих жертв. Они ворвались даже в резиденцию дофина, требуя выдачи для расправы неугодных им придворных. В тюрьме оказались брат королевы — Людовик Баварский, множество фрейлин; всех, подозревавшихся в симпатиях к орлеанской партии убивали прямо на улице, не давая себе труда разобраться в справедливости подобных обвинений. Не в силах совладать с восставшими, понимая, что следующей жертвой может оказаться он сам, Жан Бургундский бесславно бежал из столицы, в которую тут же вступили Жан Беррийский и Бернар д’Арманьяк[44].
Надо сказать, что граф д’Арманьяк, этот храбрый вояка, был никудышным дипломатом, и столь же никудышным правителем. В разговоре с подданными он понимал только язык запугивания и принуждения, в свою очередь благополучно забыв, что на любую силу всегда найдется другая сила.
1415 год стал для государства настоящей катастрофой. 25 октября французская армия встретилась с войском Генриха V Английского при Азенкуре и потерпела одно из самых жестоких поражений во все время Столетней войны. Историки объясняют случившееся тем, что бургундцы и арманьяки (как стали называть орлеанскую партию после смерти ее первого руководителя) даже перед лицом общей угрозы так и не смогли найти общего языка. Жан Бургундский колебался, склоняясь к союзу с англичанами, к которому его понуждали также торговые интересы его земли. Выстоять в одиночку арманьякам оказалось не под силу; ситуация осложнялась также отсутствием дисциплины во французских войсках, похожих на сборную солянку, где каждый герцог и граф стоял во главе собственного отряда и никому не был обязан повиновением и, наконец, превосходством англичан в вооружении. Длинные луки, насквозь пробивавшие доспех, во всех отношениях выигрывали по сравнению с французскими арбалетами[45].
|
Как мы помним с вами, читатель, во время этой битвы в плен попал Артюр де Ришмон — младший брат бретонского герцога Жана V. Ему предстояло провести в Англии пять долгих лет. В этой же битве полегло семейство Краонов, и в этот жестокий год наш десятилетний герой вместе с юным братом лишился отца, в то время как воспитателем для обоих несмышленышей стал Жан де Краон… с теми самыми последствиями. И в этот же год — несчастья не желали оставлять страну в покое — от тяжелой простуды, осложнившейся дизентерией, 18 декабря в Париже скончался дофин Франции, Людовик.
Убитая горем королева отправила гонца в Геннегау, где ее средний сын, Иоанн Туреньский, женатый на Якобине Баварской, носившей также титул наследницы этой земли, готовился к тому, чтобы надеть на себя графскую корону. Отныне Иоанн становился наследником престола, и ему предстояло немедленно прибыть в Париж, чтобы занять место покойного брата. Письма в то время шли достаточно медленно, договоры между сторонами также заключались без всякой спешки, и потому лишь в 1417 году Иоанн Туреньский пустился в путь. И вот тут — новое несчастье — так и не добравшись до Парижа, новый дофин умирает от гнойного воспаления височной кости. Казалось, над королевской семьей тяготеет какое-то проклятие, из 12 детей, рожденных королевой Изабеллой в живых оставалось только четверо, трое девочек и единственный сын, Карл, от которого теперь зависела будущность королевской династии[46].
События между тем продолжали идти своим чередом. Пока Жан Бургундский неприкаянно бродил со своим войском в окрестностях Парижа, надеясь, что верные горожане однажды сами откроют ему ворота, Арманьяк, ставший после смерти Жана Беррийского в 1416 году единственным руководителем своей партии, успел добиться осуждения и ссылки королевы Изабеллы Баварской. Перед мужем ее обвинили в прелюбодеянии, причем на роль любовника «назначили» одного из кавалеров ее двора, Луи де Буа-Бурдона. Никаких доказательств тому получено никогда не было, впрочем, их и не требовалось. Безумный король был готов согласиться на что угодно, а Бернару д’Арманьяку, который, судя по всему, испытывал недостаток средств для оплаты наемных отрядов, попросту требовалось прибрать к рукам личную казну королевы, кроме того, следовало полностью окружить своими людьми дофина Карла, впрочем, симпатизировавшего арманьякской партии. Так или иначе, сосланная в Тур, Изабелла вынуждена была обратиться за помощью к злейшему врагу, Жану Бургундскому, и тот, конечно же, не упустил свой шанс. Арманьяк к тому времени уже успел вдрызг рассориться с парижанами, которых пытался принудить к выплате разорительных налогов. История сохранила его характерный ответ на жалобы парижского купечества: «Плевать я хотел на ваши рожи… я просто приду и возьму!» Результат не заставил себя ждать, в мае 1418 года в столице вспыхнул новый мятеж, дофин Карл, поднятый среди ночи, едва ли не чудом сумел вырваться из города и ускакать в Бурж, под защиту будущей тещи — Иоланды Арагонской. О ней у нас еще неоднократно пойдет речь. Бернар д’Арманьяк оказался в тюрьме, но в скором времени был растерзан парижской толпой, его изуродованное тело таскали по всему городу и, наконец, швырнули в выгребную яму. Город вновь открыл ворота Жану Бесстрашному и его новой союзнице, королеве Изабелле[47][48].
Одна радость, в этот самый год очередной церковный собор, на этот раз в Констанце, положил конец расколу западной церкви, избрав единого понтифика: Мартина V. Тот еще какое-то время будет чувствовать себя неуютно на троне Св. Петра, и подковерная борьба продолжится вплоть до 1451 года. И все же, эта перемена внушала надежды на лучшее.
Но и в этот раз победа для бургундца была неполна. Власть его не могла считаться легитимной, пока дофин отказывался возвращаться в столицу. Какое-то время в среде горожан удавалось сохранять веру, что арманьяки удерживают его силой, однако, проблему надо было решать. Герцог захотел самолично отправиться на переговоры с младшим сыном короля «в Монтеро, где Йона низвергается вниз». Это стало его последней ошибкой[49].
Гибель Жана Бургундского
|
В 1419 году дофину Карлу исполнилось 16 лет. Возраст по тем временам вполне солидный, его дядя, Жан Беррийский, в 15 уже руководил целой провинцией и командовал войсками. Однако, неопытный и еще во многом инфантильный Карл в начале своего правления был настоящей игрушкой в руках сменяющих друг друга временщиков. И в этой, не слишком умной, зато подверженной слепым эмоциям среде, и созрел план убийства. Все случилось как-то «само собой», 10 сентября, едва лишь герцог Бургундский прибыл на мост Монтеро и, согласно этикету опустился на колени перед дофином, один из придворных — Таннеги дю Шатель, нанес ему удар в лицо боевым топором. Вслед за тем на поверженного бросились придворные, герцога рубили мечами, кололи кинжалами, и сбросили бы с моста в реку, не вмешайся представители местного клира. Вот тут как не вспомнить наполеоновского министра Талейрана с его знаменитым «Это хуже, чем преступление, это — ошибка»[49].
|
Действительно, преступник, как правило, пытается просчитать последствия своих действий. Ослепленные жаждой мести арманьяки, во главе с дофином, не пожелали обременить себя подобным. Последствия не замедлили сказаться. От убийцы отвернулась вся северная Франция, во главе с Парижем. Герцога любили. Парижский горожанин с болью описывает, как своего любимца хоронила столица, как без перерыва скорбно звонили колокола, монастыри все до одного были затянуты черной тканью, и вокруг гроба днем и ночью горели тысячи свечей, которые все ставили и ставили бесконечно идущие один за другим простые люди[50].
Интересно, что автор любопытного исследования «В защиту Жиля де Рэ» пытается на основе этой истории оправдать нашего героя за те художества, которые мы уже описали выше, полагая, что похищения и убийства из-за угла были в те времена в порядке вещей, раз этим не гнушались коронованные особы. Действительно, если забыть о том, что в течение многих лет дофин будет униженно вымаливать себе прощение у сына убитого — Филиппа - и принесет в жертву его ненависти не одного и не двух из самых преданных своих людей. Нет, конечно же, общественное мнение той эпохи, как и в нынешнее время, клеймило и проклинало убийц и похитителей, другое дело, что анархия и безвластие, царившие в королевстве, де-факто превращали право сильного в единственный реально действующий закон.
Итак, Филипп III, прозванный Добрым, уже открыто перешел на сторону англичан. Положение становилось угрожающим, бургундский герцог располагал огромными людскими и денежными ресурсами. Более того, опираясь на помощь королевы Изабеллы, 21 мая следующего, 1420 года, он принудил безумного короля подписать знаменитый «договор в Труа», согласно которому дофин Карл лишался права наследования «за страшные и ужасные преступления», а попросту говоря, за убийство на мосту Монтеро. Согласно тексту этого договора, уже позднее названного «позорным», после смерти Карла Безумного, французское королевство де-факто должно было исчезнуть с карты Европы, превратившись в одну из провинций Англии под общим патронатом Генриха V Ланкастерского, объявленного официальным наследником[51].
Впрочем, поначалу война еще не казалась окончательно проигранной. Большая часть страны, к югу от Парижа, держала сторону дофина. На севере, в тылу у англичан, продолжала действовать мощная французская группировка под командованием графа д’Омаля. Неясным было, на чью сторону склонится бретонский герцог Жан V де Монфор, арманьяки и бургиньоны напряженно тянули каждый к себе. Как уже было сказано, герцог выбрал бургундцев и англичан. В этом его поддержали все бароны его земли, за исключением семейства Роганов, и Жиля де Рэ. Этот факт установлен документально. Неожиданная принципиальность нашего героя, возможно, имела основу вполне себе материальную: большая часть его поместий располагалась во владениях анжуйских герцогов . Удивляться этому не стоит. Характерная черта эпохи — те или иные владения зачастую представляли собой лоскутное одеяло, растянувшееся по нескольким провинциям страны. В этом случае на верность присягали сразу нескольким сеньорам, а для того, чтобы эти клятвы не входили в противоречие между собой, вассальной присягой специально оговаривалась «обязанность воевать против всех, за исключением таких-то». Именно это и случилось с бароном де Рэ, большая часть владений которого располагалась не в Бретани (хотя Жиль и полагался вассалом герцога Жана), а в Анжу. Жиль выбрал Карла VII, и от своего выбора не отступит до самой смерти (редкое качество в те времена!). Он поставил на слабейшего и выиграл, впрочем, до этого выигрыша утечет еще немало воды[52].
Как мы помним с вами, читатель, ситуация вылилась в мятеж Пентьевров, тайно подстрекаемых к действию дофином Карлом. Началась война, в которой отличился молодой Жиль, в то время как супруга Жана Бретонского — Жанна, принцесса Франции, уговорила английского короля «под честное слово», отпустить из плена своего деверя — Артюра де Ришмона, который с блеском завершил военную операцию[K 9].
Жиль при дворе дофина в изгнании
1421—1424 гг.
|
Итак, круг замыкается, и мы вновь возвращаемся к нашему герою. О следующих трех годах его жизни (1421—1424) сведения отрывочны и скудны. И все же, по этим намекам, мы все же можем с достаточной долей вероятности восстановить основные события в жизни молодого барона де Рэ и его энергичного деда.
Начнем с того, что англичане в это время продолжали развивать наступление, попытавшись проникнуть в Анжу. Самонадеянный брат английского короля герцог Кларенс, пренебрег разведкой, и кончил тем, что сложил голову в битве при Божё. Матеи Казаку, биограф Жиля де Рэ, полагает маловероятным, что дед и внук, крупнейшие вассалы анжуйских герцогов, могли бы уклониться от участия в этом сражении[53].
Следующий, 1422 год был исключительно богат событиями. 22 апреля дофин Карл официально вступил в брак с Марией Анжуйской. Невеста не отличалась ни особой изворотливостью, ни привлекательной внешностью. На ее лице особо выделялся слишком длинный нос, придававший бедняжке нелепое сходство с Буратино (которого к этому времени изобрести еще не успели). В дальнейшей политической и личной жизни короля она не сыграет почти никакой внешне заметной роли, за исключением деторождения, что для средневековой королевы представляло святую обязанность. Зато у новобрачной была энергичная мать, Иоланда Арагонская, испанка, оставившая в истории французского королевства столь неизгладимый след, что ее окрестили «дамой, сделавшей Францию». Одна из образованнейших женщин своего времени, блестящий политик, дипломат, финансист, отличавшаяся недюжинной проницательностью и решимостью, теща вплоть до самой своей смерти пользовалась у дофина Карла непререкаемым авторитетом. Можно сказать, он боготворил ее и, в конечном итоге, оказался именно ей обязан победой и троном[54][55].
|
31 мая неожиданно для всех скончался английский король Генрих V Ланкастер. Ему не исполнилось еще 35 лет, и потому эта скоропостижная смерть повергла в шок и французов, и англичан. Мы не можем с достоверностью ответить, что за хворь в короткое время свела в гроб английского короля, предположительно, речь шла о воспалении желудка или кишечника (хроники утверждают, что «у него в животе не удерживалась пища», из-за жестоких болей, король не мог сидеть в седле, и вынужден был путешествовать на корабле, или на конных носилках). Подобное заболевание в те времена именовалось «недугом Св. Фиакра» по имени преподобного, к которому в подобных случаях требовалось обращаться с молитвами. Шептались, что болезнь стала наказанием свыше, так как английский король, отчаянно нуждаясь в деньгах, разграбил церковь Св. Фиакра в Бри, известную как место паломничества. После его смерти наследником французского престола становился шестимесячный младенец — Генрих VI, король завещал своему младшему брату — герцогу Бедфорду, передать правление Францией в руки Филиппа Бургундского. Забегая вперед, скажем, что хитроумный бургундец благополучно уклонился от подобной чести, что в свою очередь вызывало недоверии и даже враждебность со стороны англичан, и в результате в англо-бургундском союзе, прежде казавшемся монолитным, появилась первая трещина[56].
Генрих VI родился 6 декабря 1421 года в Виндзорском замке. Упорно держится легенда, будто его отец, узнав приятную новость от лорда Фиц-Хью, специально уточнил место рождения сына, после чего помрачнел и произнес: «Лорд Фиц-Хью, утверждают, что Генрих, родившийся в Монмуте, царствовал бы недолго, но многое приобрел. А Генрих, родившийся в Виндзоре, много лет просидит на троне и потеряет все». Неизвестно, выдумано ли подобное пророчество задним числом, но исполнилось оно весьма пунктуально[57].
Итак, не решительный Генрих-старший, а шестимесячный младенец становился наследником французского престола — и в тот же самый год, 21 октября столь же неожиданно умер несчастный безумец, Карл VI. Девятью днями спустя эта новость достигла Буржа, и дофин Карл своими клевретами был объявлен королем Франции. Впрочем, англичане держались на этот счет другого мнения, столь же помпезно объявив королем юного Генриха. Регентом при нем оставался Джон Бедфорд, полностью взявший в свои руки ведение военной кампании. Таким образом, в королевстве французском было одновременно два короля, и при них один регент. Пойми, кто может…[56]
Бедфорд в первую очередь круто изменил военную доктрину своего брата. Если Генрих ставил на осаду важнейших крепостей, что, без сомнения, могло поставить на грань банкротства скромную английскую казну и постоянно приводило к стычкам с новыми подданными из-за военных налогов, Бедфорд потребовал от своих солдат последовательно проводить в жизнь тактику «выжженной земли». Врага нужно было обречь на голод и тем принудить к сдаче. Первый удар Бедфорд решил направить против северной группировки под командованием д’Омаля, которая действовала в тылу у захватчиков[58].
В следующем за тем, 1423, году англичане успели насолить персонально барону де Рэ, покусившись на крепость Силье-ле-Гильом, составлявшую достояние новой жены его деда, Анны де Силье и кастелянства Амбрьер и Сент-Обен-Фосс-Лубен, которые перешли Жилю в наследство от отца. В довершение всех бед, эти два последних кастелянства Джон Бедфорд своим указом от 14 июля того же года предназначал в дар своему верному соратнику Джону Монтгомери. Зная о том, с какой страстью Жиль пытался приумножить свои владения, трудно поверить, что он не принимал участия в военных действиях, направленных на защиту этих земель. Столь же возможно, что дед и внук не упустили возможности присоединиться к французским войскам в битве при Гравелли (26 сентября 1423 года), одной из немногих, где отрядам дофина под командованием графа д’Омаля, удалось одержать решительную победу. На поле боя осталось более тысячи англичан, в этом же бою нашел свой конец один из выдающихся английских военачальников — граф Саффолк. В самом деле, Гравелль мог послужить ключом к крепостям Лаваль и Краон, посему, вряд ли их владельцы остались бы к тому безучастными. Стоит также заметить, что в этом бою принимал участие Андре де Лаваль-Лоеак, кузен нашего героя, в то время пятнадцатилетний; в будущем он вместе с нашим героем будет биться под знаменами Жанны д’Арк, а еще позднее, уже после смерти своего неуемного кузена, женится на его единственной дочери — Марии. Но все это дело будущего[59].
В следующем за тем году Франция потерпела одно из самых страшных поражений в Столетней войне. В битве при Вернее на поле боя осталось до полутора тысяч отборных солдат, еще несколько сотен попало в плен во время преследования (или как не без цинизма выражались в те времена — «охоты»). Среди погибших был сам граф д’Омаль, тело еще одного знатного военачальника — виконта де Нарбонна бургундцы специально разыскали, чтобы вздернуть на дереве как обычного бандита, мстя таким образом за его участие в убийстве герцога Жана. Северная группировка французов перестала существовать, Нормандия и ближайшие к ней земли были полностью очищены от врага, англичане могли полагать себя полными хозяевами этой части страны[60].
Принимал ли наш герой участие в битве при Вернее? Вполне возможно, но — подтверждений тому нет. Стоит согласиться с его биографом Казаку, что документы эпохи в эти годы сохраняют упорное молчание о Жиле де Рэ, так как его роль была еще достаточно скромной. Обычный командир «второго порядка», выступающий во главе наемного отряда, навербованного за свои же собственные деньги[61]. Отряд этот, кстати сказать, был немаленьким. В т. н. «Мемуаре наследников барона де Рэ», написанном уже после смерти нашего героя, Жиля упрекают в том, что он размахнулся, что называется, «не по чину» — его отряд состоял из «200 конников или около того… каковую армию полагается возглавлять не барону, а принцу крови». Положим, мнение это слегка преувеличено, однако факт налицо — уже тогда Жиль умел тратить деньги с размахом[K 10]. Со временем эта привычка приведет его к гибели. Снова имя барона де Рэ мелькает в одном из документов, датируемых все тем же 1424 годом. В качестве компенсации за одну из потерянных крепостей в его землях король выделил ему 200 турских ливров[62][63].
В этом, столь бурном для страны году, Жилю исполнилось двадцать лет. Из того же «Мемуара» мы знаем, что около того времени он потребовал — и получил — от Жана де Краона право самолично распоряжаться своими землями, так как пришел в «требуемый для того возраст». Попросту говоря, внучек стукнул кулаком по столу, и дедушка уступил. Отныне потомок Жанны Безумной становился полноправным хозяином своей судьбы[64].
Первые шаги при дворе. Жиль и женщины
|
Жиль в эти времена был всего лишь «человеком Ришмона», в то время как сам Ришмон верой и правдой служил Иоланде Арагонской. Со своей стороны, бретонец также был нужен двору. По сути дела, младший брат воспринимался как способ давления на старшего — герцога Жана V, которого, несмотря на его договор с англичанами, не теряли надежды перетянуть на свою сторону. В качестве первого шага, 7 марта 1425 года Ришмону вручен был меч коннетабля Франции, который после смерти Клиссона в 1407 году кочевал от одного кандидата к другому, в зависимости от того, какая из дворцовых партий в конкретный момент одерживала верх[65][66].
В том же 1425 году, королева Иоланда, в рамках намечающегося сближения французского двора с Бретанью, поручила Жану де Краону, как мы с вами помним, ушлому и ловкому дипломату, начать переговоры о возможности брака Людовика III Анжуйского с Изабеллой Бретонской, старшей дочерью герцога Жана[67]. Разговоры об этом велись уже не один год, предварительная договоренность была достигнута 3 июля 1417 года, четырьмя годами спустя Людовик возобновил процесс и подтвердил свое желание вступить в брак с бретонкой, 21 октября 1424 года король Карл VII дал своему вассалу официальное разрешение жениться, 13 ноября того же года с этим решением согласился Жан V. Чтобы окончательно умаслить прижимистого бретонца, король взялся выплатить приданое новобрачной (100 тыс. ливров) из собственной казны. Забегая вперед, скажем, что из этой затеи ничего не вышло, т.к. Людовик предпочел для себя другую невесту[66].
В рамках тайной дипломатии поручение для Краона состояло в том, чтобы привлечь Жана V к союзу с французским двором. Демарш увенчался вполне ощутимым успехом, герцог Жан согласился встретиться с королем (и эта встреча состоялась 8 сентября того же года в Сомюре) и обязался верно служить королю «против Пентьевров и англичан»[66], при условии, что его враги будут удалены от французского двора. Карл согласился, и в изгнание отправились последние сторонники Пентьевров, пытавшиеся найти у него убежище. Весьма благородно, не правда ли?…[67]
|
Карьера внука в это время также стремительно развивалась. 8 сентября 1425 года мы уже с достоверностью знаем, что Жиль де Рэ находился в Сомюре, в свите герцога Бретонского, и в дальнейшем прочно обоснуется в Бурже, при особе Карла VII[66][68]. Первые впечатления от королевского двора буквально потрясли молодого человека: он оказался богаче самого монарха! Англичане в насмешку звали Карла VII «Буржским королем», в российских реалиях это выглядело бы приблизительно как «царь Костромы» — пышный титул, никак не соответствующий содержанию. На деле, ситуация была не столь безнадежна. Карлу все еще принадлежала бóльшая часть страны — к югу от Парижа, он мог рассчитывать на верность могущественных вассалов и на отборный контингент наемных шотландских войск. Но, отрицать это действительно трудно, денег в казне постоянно не хватало. Прижимистая теща — Иоланда — готова была снабжать его средствами для войны и набора войск, но не оплачивать балы и охоты… а именно такой образ жизни юному королю был больше всего по нраву!… Финансовая служба дворца была поставлена из рук вон плохо, налоги либо не собирались, либо разворовывались на пути к королевской казне, сам король, еще достаточно инфантильный, постоянно находился под влиянием сменяющих друг друга фаворитов. Существуют глухие намеки, что барон де Рэ, казавшийся по сравнению с буржским изгнанником сущим Крезом, без счета давал денег взаймы[69][K 11], и это стало одной из причин, по которой его через несколько лет настигнет опала. Отдавать долги король не любил… Однако, мы и здесь остаемся на уровне слухов и сплетен, окончательного подтверждения нет.
С достоверностью мы знаем, что в это время Жиль находится в явном фаворе у короля в изгнании; одним из самых ярких подтверждений этому является передача ему во владение богатой сеньории Партене (Бретань), которую за 11 лет до того Карл Безумный конфисковал у Жана II Ларшевека, обвиненного перед королем в измене феодальной присяге и контактах с бургундской партией, и затем передал во владение сыну. Карл-младший в свою очередь подарил ее Ришмону, и вот теперь пришел монарший приказ определить эти земли в вечное владение барону де Рэ…[66][70]
Хорошо известно, что при этом скромном дворе короля в изгнании наш герой выделялся из толпы придворных. А блистать он умел! Увы, наш герой был тщеславен и никогда не упускал шанса покрасоваться на чистокровном рысаке, в богатом наряде, с удовольствием чувствуя направленные на него со всех сторон восхищенные женские взгляды…[71]
Остановимся еще раз, чтобы коснуться несколько деликатного вопроса об отношении барона де Рэ к противоположному полу. Уже в позднейшее время, когда выплыли наружу мрачные тайны замка Тиффож, злые языки принялись утверждать, что женщины как таковые Жиля не интересовали.
Сам он, уже осужденный, приговоренный к позорной смерти, признается в своем последнем мемуаре, что в детстве, избалованный безнаказанностью и потворством окружающих, он был ими приучен «ко многим грехам». Намек более чем расплывчатый. Исследователи задаются вопросом, был ли среди этих «грехов» тот, что во времена Жиля де Рэ было принято именовать «мужеложеством»? Хорошо известно, что в юности барона де Рэ, как любого богатого наследника в те времена, окружала огромная толпа прихлебателей, бедных родственников и лизоблюдов всех видов и родов, за подачки и милости готовых на что угодно. Но сам по себе этот факт еще ни о чем не говорит. Вновь мы вынуждены оставить вопрос без ответа[72].
В позднейшие времена Жиль не слишком интересовался женой, часто оставлял ее одну, и за все годы у них родился единственный ребенок — дочь и наследница, Мария. Однако, и этот факт сам по себе тоже не является доказательным. Катерина и Жиль могли охладеть друг к другу, превратив свой брак в обычную для этого времени связь по расчету, когда супруги жили раздельно, обмениваясь вежливыми письмами и подарками, сходясь вместе лишь на короткие периоды времени. С точностью можно утверждать, что наш герой юбочником не был. Нам неизвестно ни о каких его любовных похождениях или незаконных детях. И это при том, что в его время эталонный дворянин должен был обладать не только воинской доблестью и физическими данными, но и огромной мужской силой. Многочисленные любовницы и незаконные дети были поводом для хвастовства, как мы с вами помним, погибший герцог Орлеанский постоянно крутил романы с девятью, а то и с десятью дамами одновременно. Так что будущий маршал Франции в этом плане действительно выделялся в толпе сверстников. За неимением точных сведений, оставляем этот вопрос открытым.
Новый фаворит короля и новый покровитель
|
События, как им и полагалось, шли своим чередом. Год спустя звезда Ришмона при дворе явно клонилась к закату. Планы молодого коннетабля были грандиозны: навести порядок в управлении, реформировать армию и, наконец, заключить и поддерживать прочный мир с герцогом Бретонским. Ради этого последнего пункта король был готов на все — но, как видно, судьба не благоприятствовала Ришмону[K 12]. 6 марта 1426 года ему случилось потерпеть болезненное поражение от англичан при Сен-Жам-де-Беврон (на границе Бретани и Нормандии). Официально в случившемся обвинили хитроумного и медоречивого советника Жана V — нантского епископа Жана де Малеструа, якобы продавшегося англичанам за обещания денег и земель[K 13][73], однако, для Ришмона это поражение стало началом конца. Виной тому был, конечно же, непостоянный, склонный к панике старший брат. Все началось с того, что в 7 января следующего, 1427, года Бедфорд, воспользовавшись замешательством французов, еще не пришедших в себя после поражения, официально обвинил в измене герцога Бретонского и начал против него военные действия, осадив крепость Понторсон. Этого хватило, чтобы Жан V немедленно переметнулся на сторону сильного, 8 сентября того же года присягнув на верность договору в Труа, согласно которому, как мы помним, дофин Карл отстранялся от престолонаследия. И вновь к своему господину примкнули едва ли не все бретонские бароны — за исключением могущественного семейства Роганов, и, как вы уже догадались, читатель, нашего героя и его деда, вновь продемонстрировавших свою преданность королю Франции[K 14][74]. При дворе у Ришмона, как у любого успешного, как многие полагали, «выскочки», имелось немало завистников. Доселе они молчали, но тут, почуяв благоприятный момент, принялись из раза в раз твердить королю, что бретонцы ненадежны, склонны к предательству, и потому полагаться на них, как минимум, неблагоразумно. Окончательно карьера Ришмона завершилась после т. н. «дела Пьера де Жиака». Ситуация эта выглядела следующим образом[75].
Жиак был временщиком при особе короля Карла. Временщиков не любили никогда и нигде, Жиак в этом плане отнюдь не представлял собой исключения. Уверяли, что он бесстыдно запускает руки в королевскую казну (вполне вероятно, что это обвинение соответствовало истине), и что он якобы отравил собственную супругу, чтобы жениться во второй раз на богатой наследнице[K 15]. Однако, несмотря на все наветы, Жиак пользовался полным доверием короля, слово фаворита на заседаниях королевского совета было решающим, и, ясное дело, чтобы осуществить свои далеко идущие планы, Ришмону хочешь-не хочешь, предстояло столкнуться с ним. При тайной поддержке королевы Иоланды, также недолюбливавшей всесильного фаворита, и враждебной Жиаку группировки при дворе, коннетабль во главе небольшого отряда верных ему людей в ночь на 8 февраля 1427 года без единого выстрела проник в Иссуден, где в это время обосновался де Жиак, посреди ночи вытащил его из постели, (пикантная подробность, спящая рядом супруга вылетела из-под одеяла «совершенно нагая, дабы… спасти драгоценную посуду»!!!) и бросил его в темницу. В скором времени бывший уже фаворит предстал перед судом бальи в Дюн-ле-Руа (Берри), был приговорен к смерти, приговор привели в исполнение в Бурже[K 16], при том, что Карл не смог или не пожелал защитить своего любимца[76]. Однако, все усилия Ришмона пропали даром; освободившееся место фаворита занял Жорж де ла Тремойль, немедленно женившийся на вдове казненного[K 17]. Заметим, мимоходом, что Тремойль приходился кузеном барону де Рэ, и это обстоятельство сыграет немалую роль в карьере последнего[67].
Так или иначе, король не простил Ришмону смерти любимца; кроме того, после окончательного разрыва с бретонским герцогом Ришмон уже не представлял для буржского двора никакой ценности, его без разговоров отправили прочь, а Жиль вновь остановился в растерянности — последовать за своим господином, или остаться верным королю? Наш герой выбрал второе, и отныне стал «человеком Жака де Бомануара»[77].
|
Об этом Бомануаре у нас еще пойдет речь, а пока, на несколько минут остановившись, вернемся к карьере дедушки, Жана де Краона. Как мы помним, он уже успел обратить на себя внимание королевы Иоланды и получить репутацию человека, способного вести переговоры на самом высоком уровне. В самом деле, при всей «деспотичности» характера, и склонности наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях, предателем Краон никогда не был. В эти нестабильные времена, когда перемена лагеря была в порядке вещей, и едва ли не после каждой серьезной победы многочисленные «переметные сумы» спешили оказаться на стороне сильного, он из раза в раз демонстрировал несокрушимую преданность анжуйскому дому. Верный слуга был вознагражден в полной мере, получив место в личном совете королевы; 19 июня 1427 года он же был назначен генеральным наместником в Анжу и Мэне, вместо виконта де Нарбонна, как мы с вами помним, читатель, погибшего тремя годами ранее при Вернее, чье бездыханное тело бургундцы вздернули на сук, мстя ему таким образом за убийство любимого герцога. Краону в это время было уже 63 года, так что, вне всякого сомнения, бремя власти он во многом делил со своим энергичным внуком[78].
И вот здесь новая неожиданность. Тогда же, поздним летом или осенью 1427 года Жан де Краон превращает своего старшего внука в оруженосца и пажа при особе Гильома де ла Жюмельера, сеньора де Мартинье-Бриана. Ситуация более чем нетривиальная; как было сказано выше, пажами становились обычно мальчики лет 10-12, должные таким образом выучиться ремеслу военного, а заодно приобрести для себя могущественного покровителя при дворе. Однако, Жилю в это время исполнилось уже 22 года, и он уже не раз и не два сумел проявить себя как закаленный боец. Ситуация объяснению не поддается. Единственное, что приходит на ум: чуя скорую смерть, дедушка постарался обеспечить какому-никакому, но все же внуку и главному наследнику покровительство и защиту[79].
И по всей вероятности, все тот же дальновидный дедушка после окончательного отъезда Ришмона сумел определить Жиля под начальство Жака де Бомануара. Это был действительно храбрый и умелый полководец, успевший не раз показать себя с самой лучшей стороны во время военных действий. На редкость удачный выбор: начальника и подчиненного в скором времени связала по-настоящему крепкая дружба. И в то же время Бомануар, получивший свой титул по имени поместья, составлявшего приданое его матери, был младшим сыном Шарля де Динана. Мимоходом, дорогой читатель, мы уже встречали данную колоритную личность на этих страницах. Динан был закадычным другом Жана де Краона, и по совместительству дедушкой первой невесты Жиля — Жанны де Пейнель, тем самым, который, проигравшись в пух и прах, согласился продать внучку за 4 тыс. полновесных франков и обязательство оплатить все его долги. И вот сейчас два греховодника стакнулись вновь, и Жиль обрел себе начальника и покровителя[K 18]. Да, с таким дедушкой нашему герою ничего не было страшно![80]
Битва за Анжу и первая награда для героя
|
.JPG)
Регент Франции Бедфорд, осуществлявший свою власть именем малолетнего Генриха VI, был человеком умным, по-британски методичным в достижении желаемого. Посему, избавив себя от головной боли в лице графа д’Омаля и его армии, Бедфорд поставил себе следующей целью перерезать главный нерв французского сопротивления и покорить Анжу, откуда постоянным потоком шли деньги, на которые содержалось войско французского короля. И вот здесь на всю Францию прогремело имя Жиля де Рэ. Среди прочих «начальников и капитанов» ему довелось осадить Ле Люд, где заперся английский гарнизон под начальством коменданта Блэкберна. Ле Люд в те времена был исключительно мощной крепостью, четырехугольник каменных стен, увенчанных по углам сторожевыми башнями, дополнялся глубоким рвом, окружавшим их со всех сторон. Однако, даже столь прочная защита не сумела устоять перед артиллерией Жиля де Рэ. Под руководством своего командира и друга он столь мастерски расположил «кулеврины и бомбарды», что сопротивление англичан было в скором времени сломлено. Гарнизон в полном составе оказался в плену; французских предателей, захваченных вместе с англичанами без разговоров вешали на ближайших деревьях[81]. Нечего говорить о жестокости времен Столетней войны, в ней легко может убедиться любой, открыв наугад любую из хроник. Кстати сказать, именно во время анжуйской кампании Жиль свел знакомство с лучшими полководцами французского короля — Ла Гиром, Потоном де Сентрайлем и наконец, Амбруазом де Лоре. В скором времени всем четверым выпадет воевать под знаменами Жанны[82].
Надо сказать, эти — без сомнения — выдающиеся люди своего времени кроме храбрости и ума отличались немалой жестокостью. Не щадя своей собственной жизни, они также ни в грош не ставили чужую, для большинства французских военачальников того времени убийства, насилия и грабежи были повседневной рутиной, гражданское население в те смутные времена солдатня рассматривала как свою законную добычу, в то время как начальники глядели на подобное сквозь пальцы, желая за чужой счет вознаградить своих людей, месяцами не получавших жалования. Если верить документам того времени, особенной «изобретательностью» в погромах и пытках отличался Ла Гир, по уверениям хроникеров, имевший обыкновение вспарывать животы беременным женщинам. Да, против исторической правды спорить сложно. Будущие освободители Франции не были ангелами, и не имели крылышек. В подобной компании Жиль вряд ли мог научиться хорошим манерам. Хотя, кто знает, многое изменилось бы, родись потомок Жанны Безумной в наше время?…[83]
Однако, вернемся к нашему повествованию. Жиль де Рэ имел возможность отличиться также при осаде Маликорна и замка Румфор, долгое время считавшегося неприступным. Не выдержав умелой бомбардировки, гарнизон постановил сдаться на милость победителя, выкупив за деньги свою жизнь и имущество[81]. Так заявила о себе на поле боя французская артиллерия, ставшая отнюдь не последней причиной того, что победу в Столетней войне в конечном итоге сумел одержать Карл VII. Что бы кто ни думал о бароне де Рэ, отрицать его недюжинный военный талант не приходится[K 19], и, без сомнений, в том, что Анжу удалось отстоять, была немалая заслуга нашего героя. Кстати говоря, именно во время этой кампании он был, наконец, произведен в рыцарское звание. Нам неизвестно, где и когда это произошло, и была ли церемония организована для него одного, или, как то было в традициях эпохи, для большой группы молодых людей. С долей уверенности можно предположить, что это было вознаграждение за блестящую победу при крепости Ле Люд[K 20][84].
Во второй половине того же года Бомануар получил место коменданта Сабле, неизменный Жиль де Рэ продолжал служить под его началом, командуя городским ополчением. Это была награда обоим за верную службу, и, надо сказать, награда весьма почетная[84].
Между тем, англичане вовсе не собирались отказываться от своего плана. Бедфорд, успевший добавить к своему, так сказать, основному, титулу звания герцога Анжуйского и графа Мэнского, возложил эту миссию на одного из самых способных своих военачальников: Джона Тальбота, графа Шрусбери, загодя пообещав ему в случае победы баронский титул, а также земли и доходы дальнего родственника нашего героя — де Лаваль-Гийона[85].
16 марта 1428 года англичанам удалось застать врасплох гарнизон крепости Лаваль. При штурме в плену оказался Андре де Лаваль-Лоеак, кузен Жиля, причем за его освобождение был назначен нешуточный выкуп — 16 тыс. золотых экю! Бабушка пленника — Жанна де Лаваль-Шатильон и мать — Анна де Лаваль призвали на помощь многочисленных родственников и друзей. За три месяца нужная сумма была собрана, причем наш герой пожертвовал для кузена тысячу, дедушка, Жан де Краон, оказался щедрее ровно вдвое[86].
Боевые столкновения на анжуйской границе между тем продолжались. При содействии духовенства и простых горожан войскам Бомануара, Сентрайля и Жиля де Рэ без единого выстрела удалось занять Ле Ман; другое дело, что удержать его в своих руках французы не сумели. Уже три дня спустя солдаты, еще не пришедшие в себя после обильных возлияний, которыми была отпразднована победа, оказались захвачены врасплох войсками Тальбота, восстановившего свою власть над крепостью[84].
Поражение англичан под стенами аббатства Мон-Сен-Мишель и начало осады Орлеана
|
Прекрасно понимая, что покорить и удержать в повиновении огромную, по сравнению с маленькой Англией, страну одной лишь грубой силой, как то пытался сделать его старший брат, практически нереально, Бедфорд искал возможности захватить главную святыню французов, некий религиозный или политический центр, падение которого парализовало бы в противнике само желание сопротивляться далее. Посему, получив в Анжу сильный и неожиданный отпор, он просто изменил свой первоначальный план и, как выражались в те времена, «подступил с осадой» к монастырю Мон-Сен-Мишель. За ходом военных действий, буквально затаив дыхание, следила вся страна: Св. Михаил полагался покровителем французской монархии, случись армии потерпеть под этими стенами серьезное поражение, для большинства простого народа это стало бы знаком, что Бог покровительствует английскому королю и сопротивление бесполезно. Он знал, что делал, регент Франции Бедфорд! С самого начала Столетней войны раз за разом попытки англичан взять штурмом или же измором эту крепость разбивались о толщу огромных стен и стойкость защитников. То же самое случилось и теперь. Англичане были отброшены с немалым уроном, твердыня выстояла, утвердив за собой звание крепости, куда никогда не ступала нога иноземного захватчика[87].
|
.png)
Но отступать Бедфорд не собирался. Следующей его попыткой было обойти с востока непокорное герцогство Анжуйское и начать плотное наступление на крепости по берегам Луары, отрезая Карла от его денежной и ресурсной базы. Война приобретала по-настоящему остервенелый характер, и та и другая стороны, окончательно отбросив все понятия о рыцарской чести, этикете и тому подобных обветшалых условностях, сражались кроваво, насмерть, в ход были пущены самые гнусные средства, с единственной целью — сейчас, именно сейчас достигнуть окончательной победы. По сути, регент ставил все на последнюю карту: грудь в крестах или голова в кустах — Англия находилась на грани банкротства[88].
К новому наступлению готовились более чем основательно. Войска англичан должен был поддержать всей своей военной мощью герцог Бургундский. Начальствующим над грозной, — без красивых слов, грозной! — армией поставлен был один из лучших полководцев того времени Томас Монтегю, 4-й граф Солсбери. Наступление началось осенью 1428 года. Крепости на Луаре пали одна за другой почти без сопротивления, и, наконец, 28 октября 1428 года, английская армия подступила к Орлеану[89][90].
Надо сказать, что решение осадить Орлеан вызвало шок не только у французов, но и в самой Англии. Во-первых, Солсбери самым грубым образом попирал законы рыцарской чести, запрещавшие атаковать земли, владелец которых находится у него в плену и не способен с мечом в руках оборонить свое достояние (напомним, что Карл Орлеанский, сын погибшего герцога Людовика, младшего брата короля, попал в плен при Азенкуре и в это время все еще оставался в Англии; понимая, насколько этот пленник важен для противоборствующей стороны, Генрих V а за ним и Бедфорд, наотрез отказывались обсуждать условия его освобождения). Более того, Солсбери перед своим отъездом во Францию клятвенно обязался пленному герцогу не посягать на его владения. Все было тщетно. Приказ…[91]
Поговаривали, что клятвопреступнику подобное не сойдет с рук, и действительно, несколько дней спустя после начала осады, в момент, когда граф изучал французские укрепления через узкую смотровую щель в одной из осадных башен, неизвестно кем выпущенное ядро врезалось в нее, осколки ударили графа в лицо, и несколько дней спустя он умер, не приходя в сознание. Виновник произошедшего остался неизвестным. Поговаривали, что запал к пушке поднес, воспользовавшись отсутствием пушкаря, некий шкодливый мальчишка-паж; подоспевший расчет якобы увидел, как тот спасается бегством с места происшествия. Правду так и не узнали[91] .
Осажденные воспряли духом, но ненадолго: на место погибшего заступил Уильям де ла Поль, и осада продолжилась с прежним упорством. Обложить огромный город небольшой английской армии было не под силу; деревянными укреплениями была окружена лишь половина протяженности крепостных стен, посему, принудить осажденных к сдаче посредством голода было невозможно. Штурмовать одну из неприступнейших крепостей своего времени скромными силами наемной армии было равно самоубийству. Оставалась бомбардировка. Тальбот, умело окружив крепость осадными орудиями, не давал гарнизону покоя ни днем ни ночью. В скором времени французы вынуждены были оставить внешние укрепления: мостовые башни — «две Турели» — и кольцо фортов на правом берегу Луары перешли в руки осаждавших[91].
Безнадежность
|
При дворе Карла VII царило уныние. Было ясно, что англичане полны решимости добиться своего, за Орлеаном сильных крепостей не было, и захватчикам открывалась прямая дорога к Буржу — столице короля в изгнании. Ситуация становилась критической; после взятия орлеанской крепости Карлу оставалось искать спасения в бегстве, навсегда (по всей вероятности) скрывшись в дружественной Испании или Шотландии, оставив корону и саму землю Франции победоносному сопернику[92].
Ситуация осложнялась тем, что единства не было в самом королевском совете. «Партия войны», в основном составленная из молодежи, среди которой (по всей вероятности) был и Жиль де Рэ, не желала никаких переговоров с Филиппом Бургундским, полагая, что спор Англии и Франции необходимо решать исключительно силовым путем. Со своей стороны, фаворит (или по-нынешнему — премьер-министр) Карла VII де ла Тремойль настаивал на том, что спасения следует искать в союзе с Бургундией, любыми средствами, уступив во всем, перетянуть на свою сторону Филиппа, сына герцога Жана Бесстрашного, как мы помним, убитого дофинистами на мосту Монтеро. Строго говоря, сближения с бургундцем искал еще Ришмон — бесполезно. Сам де ла Тремойль, связанный с бургундским двором через родного брата, Жана де Жовеля, занимавшего пост великого мэтр д’отеля при особе герцога, вновь и вновь пытался найти подход к несговорчивому Филиппу III, и раз за разом терпел в том поражение[53][93].
Герцог во всеуслышание объявил, что не станет воевать с англичанами, переход Жана Бретонского на сторону Франции его решения не изменил. Союз с Бретанью, как известно, также оказался весьма хрупким, и фактически перестал существовать после первых же поражений. Жан V упорно держался нейтралитета, желая присоединиться к той из сторон, что окончательно возьмет верх, продав свое расположение как можно дороже. Генрих Английский публично утверждал, что бретонец принес ему вассальную присягу, на деле это было не так, но Карлу VII от этого легче не становилось[94].
|
.JPG)
Хуже всего, что сам король, от чьего слова в конечном итоге зависело будущее страны, был по складу своему нерешителен и боязлив. От рождения ему досталось хилое тело и слишком мягкий характер, который позволял любому достаточно хитрому и беспринципному деятелю вертеть монархом по своей воле. Король выжидал, колебался, обстановка тем временем продолжала ухудшаться[94]. В феврале 1429 года французы под командованием Клермона и Орлеанского Бастарда — коменданта крепости, атаковали английский обоз, двигавшийся к своим с грузом продовольствия и боеприпасов. Под их началом было несколько наемных отрядов и часть орлеанского гарнизона, покинувшего места своего расположения ради легкой добычи. Французам ничего не стоило расстрелять обоз из пушек, благо защищаться от ядер англичанам было нечем, но произошло то же самое, что при Азенкуре: не слушая приказов, дворянская конница толпой кинулась вперед, и беспорядочно откатилась под шквальным огнем из луков и ручных кулеврин. Потери в этой маленькой битве оказались очень серьезны, гарнизон Орлеана, и без того ослабевший за несколько месяцев осады, не досчитался многих бойцов[90]. Никто еще не подозревал, что в это время юная девушка из деревни Домреми на лотарингской границе, стоя перед комендантом крепости Вокулер, настаивает и требует, чтобы тот дал ей вооруженный эскорт для путешествия ко двору. Дороги в те времена — в особенности дороги, пересекавшие леса, буквально кишели разбойниками и дезертирами из обеих армий[95].
А между тем отчаявшиеся защитники Орлеана готовы были сложить оружие, пытаясь таким образом избежать грабежей и мародерства, неизбежных при штурме. Предпочтительным казалось для того сдаться своему, французу, и вот в начале марта в Париж, к герцогу Бургундскому была направлена делегация под руководством Потона де Сентрайля, предлагавшая принять капитуляцию при условии сохранения жизни и имущества всех, находившихся за городскими стенами. Герцог Филипп, никогда не упускавший возможности расширить свои владения, с готовностью взялся за дело. В конце концов, не так давно Бедфорд женился на его сестре, и отказать родственнику с его стороны было бы нехорошо… Увы. Англичанам были нужны деньги на продолжение кампании, причем деньги немалые, их можно было найти только за орлеанскими стенами. Посему Бедфорд отказал, прямолинейно и грубо, пригрозив герцогу Филиппу Доброму, что ежели тот продолжит ему докучать, «отправить его в Англию пить пиво!». Самолюбивый бургундец вспылил, то, чего не могла добиться французская дипломатия, сделал этот отказ. Герцог Филипп приказал своим людям оставить позиции под Орлеаном[96]. Однако, английская армия была еще сильна, и одного только городского гарнизона явно было недостаточно, чтобы заставить осаждающих отказаться от их намерений[97][98].
Надо сказать, что в это время французский двор постоянно осаждали тучи шарлатанов, болтунов и попросту — сумасшедших, наперебой предлагавших свои услуги по спасению Франции, причем многие из них клятвенно заявляли (и похоже, верили сами), что через их посредство свою волю объявляет Господь собственной персоной. Король и его окружение были сыты по горло подобными предложениями, ничего никому не способными принести в реальной жизни[K 21]. Легенда гласит, что в ночь на 6 марта 1429 года король обратился к Господу с немой молитвой, прося его лишь о том, чтобы Владыка Небес избавил его от смерти и позорного плена, позволив — если не победить, то хотя бы суметь безопасно достичь испанской границы[99].
Время Жанны
Шинон
|
И будто в ответ, следующим вечером в замке появилась она. Невысокого роста, несколько угловатая, как то бывает у подростков, не успевших разменять второй десяток, стриженая под мальчика, одетая в мужское платье — она скорее напоминала юного пажа, чем девушку нежного возраста, с забавным для парижского уха выговором Шампанского графства. Не пугаясь и не теряя присутствия духа в окружении толпы придворных, она, согласно этикету, почтительно поклонилась дофину[100].
|
Я присутствовал тогда в замке, что в Шиноне – вспоминал об этой сцене орлеанский наместник Рауль де Гокур, - когда Девица прибыла [туда] и предстала перед его королевским величеством с величайшим смирением и простотой. | 
|
Она сама именовала себя Девицей Жанной, мы знаем ее сейчас под именем Жанны д’Арк. Весть, с которой Жанна явилась к королю, была простой и емкой одновременно: она послана Богом, чтобы снять осаду с Орлеана, после чего Карла ждет город помазания — Реймс, где, приняв корону Франции, он в скором времени вступит в свои права[100].
Среди разодетых придворных на этой аудиенции присутствовал барон де Рэ. Вряд ли в толпе кавалеров и дам Жанна в этот день заметила Жиля. Ничего, в скором времени им предстоит бок о бок воевать и выигрывать сражения[100]. То, что случилось потом, описывают несколько хроник, да и сама Жанна подтвердила произошедшее на церковном процессе в Руане. Итак, отведя сомневающегося дофина в сторону от придворных, она тихим голосом сказала ему нечто. Когда тот вернулся на свое место, лицо его сияло. Карл поверил, и отныне будет действовать безоглядно. Что именно произошло между ними, так и осталось неизвестным[101]. Жанна сохранила свою тайну до конца, на все расспросы епископа Кошона не без юмора посоветовав тому «послать гонца к королю и у него самого спросить»! Догадок на тему существует множество, однако, не стоит на них останавливаться. Пытливый читатель сам откроет соответствующую литературу. Продолжим.
|
Итак, король поверил. Жанну отправили в Пуатье, где после медицинского освидетельствования, призванного доказать ее девственность (согласно поверьям того времени, дьявол перед девушкой бессилен!) и долгого допроса, который вели лучшие богословы французского короля, был вынесен положительный вердикт. Впрочем, не дожидаясь его, король принялся отдавать соответствующие приказания. Для Жанны были закуплены рысаки, изготовлено знамя, королевские кузнецы получили спешный заказ выковать доспех по женской фигуре. Для будущего главы французской армии создавался штаб и команда военачальников, состоящих в непосредственном подчинении. Без преувеличений, это был цвет французского рыцарства. Герцог Алансонский — принц крови — в качестве начальника штаба, опытнейший Амбруаз де Лоре, Потон де Сентайль, Ла Гир, и конечно же, барон де Рэ. Для молодого рыцаря это была неслыханная честь, и он ее оправдает в полной мере. Следующие два года станут венцом его карьеры и самым счастливым временем, которое опальный маршал много лет спустя будет вспоминать со щемящей тоской[102].
Да, нашего героя можно обвинить во многом, только вслед за своим достославным дедушкой, предателем Жиль никогда не был. Придворные интриги, яд и нападения из-за угла всегда претили этой прямолинейной личности. Поставив перед собой цель, барон де Рэ шел к ней напролом, с изяществом кабана, ломящегося через колючий кустарник. Вряд ли можно принять (и читатель в этом скоро убедится), будто Жиля и Жанну связывали нежные чувства, но то, что барон де Рэ относился к своей «маленькой пастушке», — как ее окрестили при дворе — с неподдельной теплотой, почти невозможно оспорить. Жиль пройдет с ней почти весь путь, и один из немногих останется верен до последнего ее вздоха, до костра на площади Старого Рынка.
Однако, за успехами Жанны при дворе следила еще одна пара глаз, далеко не столь благожелательных. Жорж де ла Тремойль. Хроники беспощадны к этому персонажу, его постоянно выводят в качестве клоуна, труса, нелепого аники-воина, способного только махать мечом в стороне от английского укрепления, нелепо навернуться с лошади и спастись от плена исключительно благодаря доброй воле ближайших солдат. Так оно было или нет, судить не берусь, однако, новый фаворит короля имел исключительной тонкости нюх в том, что касалось направления политического ветра; и, надо сказать, ему удалось продержаться в своем кресле целых пять лет — весьма и весьма немаленький срок для столь деликатной должности, где все решало сиюминутное расположение короля.
Итак, Тремойль был несомненным мастером в деле притворства, двуличия и плетения бесконечных интриг. О его характере можно судить уже по тому, что его первая супруга — Жанна Булонская (да-да, та самая, что спасла жизнь Карлу VI во время «бала объятых пламенем») оказалась не в состоянии долго находиться рядом со столь своеобразной личностью, через четыре года после свадьбы (1420 г.) брак закончился одним из редкостных в те времена разводов. Ничего, в скором времени Тремойль утешился с прелестной Катериной де Л’Иль-Бушар, как мы помним, вдовой его предшественника Пьера де Жиака, закончившего жизнь на эшафоте[103]. Существует мнение, что эта ушлая дамочка успела побывать любовницей самого герцога Бургундского, да и будущему супругу не отказывала в своем расположении[K 22][93].
Тремойль, вслед за нашим героем, ссужал короля немалыми денежными суммами, однако, в отличие от Жиля де Рэ, всегда старался получить в залог те или иные земли, принадлежавшие короне. В начале того же 1429 года Жорж де ла Тремойль сумел уцелеть во время покушения, организованного против него Луи д’Амбуазом, кстати говоря, также дальним родственником Жиля де Рэ. За спиной неудачливого заговорщика стоял Ришмон собственной персоной; удалившись в свои владения в Партене (из страха, что в противном случае Тремойль сам расправится с ним), коннетабль отнюдь не собирался складывать оружия. Атака чужими руками, в полном соответствии с традициями семьи. Первая попытка провалилась, ничего, за ней последуют другие. Со своей стороны, многоопытная королева Иоланда явно недолюбливала нового фаворита и, не желая иметь с ним ничего общего, на какое-то время отдалилась от зятя. Нет, умная женщина не стала его переубеждать, всему свое время…[94]
К появлению Жанны Жорж де ла Тремойль отнесся со смешанными чувствами. Конечно, в отчаянной ситуации, в которой оказался французский двор, особенно выбирать не приходилось. Жанна — пусть будет Жанна, глядишь, что-то из этого и получится. Другое дело, что Жанну следовало держать под присмотром, чтобы неопытная девочка не замахнулась на то, что ей не подобает; например, на государственную власть. И вот здесь внимательный взгляд временщика остановился на собственном кузене, который — вот удача! — собирался в поход вместе с «маленькой пастушкой». Исследователи спорят, каким именно целям должен был служить договор, заключенный 8 апреля, то есть, за несколько дней до выступления, к которому барон де Рэ приложил личную печать, тем самым обязавшись своей честью исполнять написанное. Текст его достаточно расплывчат: Жиль де Рэ обязывался служить верой и правдой де ла Тремойлю против всех без исключения, не выходя при том из воли короля[104]. Жак Хеерс, один из биографов Жиля де Рэ, полагает, что нашему герою предназначалась малопочтенная роль наушника и шпиона, обязанного докладывать Тремойлю о каждом шаге будущей освободительницы Франции[K 23][105]. Матеи Казаку, со своей стороны, возражает, что сходные договора заключались сплошь и рядом, и реальный смысл подобной бумаги состоял в том, чтобы укрепить родственную и союзническую связь между лицами, их подписавшими. В частности, точно такие же договора Тремойль подписал с герцогом Алансонским (20 мая), Карлом, графом Клермонским (в недалеком будущем — герцогом Бурбонским — 22 июля), графом де Фуа (28 февраля). Так или иначе, трудно сомневаться, что Тремойль пытался сколотить вокруг себя партию преданных людей, в его положении подобный шаг был неизбежен[K 24][106]. А вот на роль шпиона Жиль не годился никак, и если его скользкий родственничек в качестве задней мысли действительно полагал нечто подобное, в скором времени фавориту предстояло разочароваться в своих надеждах.
Орлеан
|
Дальнейшее известно из любого учебника истории. Два последовательно отправленных письма на имя командующего английской армией Тальбота и лично регента Франции Джона Бедфорда. Жанна до последнего пыталась предотвратить кровопролитие. Англичане встретили ее послания хохотом и оскорблениями…[107]
Продовольственный обоз на деньги королевы Иоланды, «заем» в четыре тысячи золотых, выданный оруженосцу Жанны лично фаворитом, и первое задание: простое, должное служить проверкой для военных талантов новой военачальницы: доставить зерно и мясо в осажденный Орлеан. Если верить «Мистерии Орлеанской Осады» (о которой в дальнейшем у нас будет долгий разговор…) маршрут для неповоротливых телег прокладывал собственноручно Жиль де Рэ. Именно он уговорил соратников двигаться не по левому берегу Луары, как говорили тогда, «по старой дороге на Бос», но через Солонь и владения де ла Тремойлей[108]. Аргумент: дольше, зато безопасней. На обозы часто нападали, не забудем, что в это время еще была свежа память о позорно проигранной битве при Руврэ. Впрочем, и эта дорога не была особенно простой; тяжело груженные повозки пришлось переправлять через реку, но — цели достигли без потерь. Ликование осажденных, принимавших ее так, «будто сам Господь сошел к ним [с небес]». Неделя жарких споров между Жанной и более осторожным комендантом крепости — Жаном Орлеанским, полагавшим, что наличных войск для снятия осады недостаточно; на военном совете, среди прочих, присутствует наш герой. Молебны и крестные ходы. Жанна с городских стен осматривает английские укрепления, приказывает раздать солдатам жалование, так как необходимые для этого средства прибыли с обозом. И, наконец, еще одна попытка обратиться к англичанам, столь же безнадежная, как и две предыдущие[109].
И, наконец, 4 мая атака на английский форт Сен-Лу. Рядом с будущей освободительницей Франции в рядах наступающих сражается Жиль де Рэ[110]. Форт взят, погибло около 140 англичан, в плен захвачено еще сорок. Разрушенный форт сожжен дотла. В этот же день — последняя попытка уговорить осаждающих уйти от города. Письмо прикреплено к стреле, выпущенной с разрушенного моста. Бесполезно. До защитников крепости доходят неверные слухи, будто Фастольф во главе большой армии спешит на выручку осаждающим. Слух, на самом деле, не соответствует истине, однако, подстегивает даже самых нерешительных. Действовать нужно немедля[111].
6 мая — штурм сильно укрепленного английского форта Св. Августина. Бой идет до самого вечера, в момент, когда измученные французы в какой-то момент начинают беспорядочно отступать, Жанна со знаменем в руке в одиночку остается под стенами. В следующую минуту рядом с ней оказывается барон де Рэ, с силой вонзивший в землю древко собственного штандарта. Воспрявшее духом войско бросается на приступ, форт взят и снова сожжен дотла, чтобы предотвратить возможное мародерство. Английский гарнизон в примостовых башнях (т. н. Турелях) надежно блокирован[112].
На следующий день 3-тысячный французский отряд начинает штурм Турелей. И снова среди наступающих мы видим барона де Рэ. Штурм тяжелый, взявший много крови, продолжается до самого вечера. Сама Жанна ранена в плечо, французам удается поджечь наскоро выстроенный противником деревянный мост и тем самым отрезать для осажденных возможность отступить. После второй атаки Турели взяты, их комендант, Гласдейл, особенно изощрявшийся в оскорблениях в адрес Жанны, в попытке отступить из башен оказывается на дне Луары[113].
Наконец, 8 мая оба войска выстраиваются друг напротив друга неподалеку от городских стен. Включим воображение, читатель, и нам будет несложно представить себе эту картину. Тальбот, небритый, с воспаленными от нескольких бессонных ночей глазами, прямо напротив него — Жанна, с перевязанным плечом, и посему в облегченном доспехе, как всегда, маленькая, непреклонная, верхом на крепкой лошадке, здесь же, в рядах французского войска, опять же, верхом на мускулистом рысаке барон де Рэ, наверняка, ухмыляющийся от уха до уха. Психологический поединок продолжается около часа, первыми не выдерживают англичане. Саффолк и Тальбот командуют отступление, и войско хмуро, не оборачиваясь назад, тянется прочь от города. В спину уходящим летят насмешки, вышедшие из города жители грабят и жгут опустевшие укрепления, и тут же, в разоренном английском лагере, на походном алтаре служится благодарственная месса[114].
Луара
|
.JPG)
Победоносное войско вернулось в Шинон, и вновь, не давая почить на лаврах, Жанна настаивала и требовала немедленного продолжения наступления, на сей раз, в сторону Реймса, где дофину Карлу предстояло принять помазание и надеть на себя корону Франции. В своем, быть может, несколько простонародном взгляде на вещи, Жанна была права, для большинства населения страны — за исключением образованного класса придворных и клириков, король становился таковым только по совершении обряда коронации. Этот акт представлялся видимым проявлением Господней воли, после чего отменить случившееся не мог никто и ни под каким предлогом.
И снова жаркие споры в королевском совете, придворные разделяются на партии «за» и «против». Жанне удается настоять на своем, хотя противоположное мнение кажется достаточно веским. От Шинона до Реймса на пути множество крепостей, все они заняты англичанами. Возможно ли добраться до места, или королю предстоит с позором отступить, погубив таким образом, все, что было добыто под Орлеаном?[115]
И все же «партии войны» удается настоять на своем. Поход начат, в нем принимает участие весь многочисленный клан Лавалей — родственников нашего героя со стороны отца. В частности, здесь присутствуют его кузены — Ги и Андре де Лаваль-Лоеак. Кстати говоря, их родным дедом был никто иной как знаменитый дю Геклен, герой кампаний Карла V, к памяти которого Жанна выказывала всегда величайшее уважение. В знак такового, во время стоянки под Жаржо, она отправила вдове дю Геклена — Жанне де Лаваль - золотой перстень. К подарку прилагалось письмо обоих братьев, датированное 8 июня 1429 года. Среди прочего, в нем упоминалось, что «сюда же сегодня должен явиться кузен де Рэ, так что в моей компании прибудет». Итак, Жиль был под Жаржо (по некоторым данным, получив за участие в штурме этого города награду, равную 1000 ливров — немалые деньги!) и разделил с Орлеанской Девой все тяготы кампании на Луаре[116][K 25].
Впрочем, тяготы весьма относительные. Города в большинстве своем сдавались без единого выстрела, предпочитая добровольно открыть ворота перед войском дофина. В нескольких случаях пришлось угрожать осадой, или подчеркнуто начать приготовления к штурму, но результат оказывался неизменным. В считанные дни от англичан были очищен весь бассейн Луары. Жаржо сдался 12 июня, после короткого штурма, Сюлли предпочел открыть ворота, Мен и Божанси последовали тому же примеру соответственно 15 и 17 июня[117].
Поражение под Орлеаном было не просто чувствительным ударом по английским амбициям, оно по сути своей значило конец всем надеждам Бедфорда. Впрочем, он сам об этом пока не знал и, не теряя присутствия духа, пытался воспротивиться неожиданному наступлению дофинистов[117].
18 июня того же 1429 года, Тальбот расположил свои войска на позициях вблизи городка Пате. Для обороны был выбран все тот же военный порядок, что успел принести победы при Азенкуре и Креси: лучники впереди, ряд заостренных кольев, на которые должны были напороться вражеские лошади, и под прикрытием этой передней линии — основное войско на позициях, готовое бить смешавшиеся ряды врага. Не рассчитали одного: французы оказались хорошими учениками. Не позволив Тальботу укрепиться, они ударили со всей неожиданностью на еще недостроенную позицию, Фастольф, командовавший центром, неожиданно попятился, сминая свой же арьергард, находившийся под начальством самого Тальбота. Разгром был полным, в плену оказались лучшие командующие экспедиционными войсками: Тальбот, Скейлз, Рэмстон и, наконец, сам Фастольф. Заменить их было уже некем. Надо сказать, что сколько бы последний ни оправдывался, пытаясь объяснить, что пытался всего лишь перегруппировать свои отряды, на него легло несмываемое пятно позора. Репутацию труса и болтуна за бывшим (уже) командующим окончательно закрепил Шекспир, превратив его в «тучного рыцаря Фальстафа», героя нескольких своих комедий и хроник[117][118].
Реймс
|
|
Менее чем месяц спустя перед Карлом открыл ворота город помазания — Реймс, английский гарнизон попросту вышвырнули прочь, едва ли за месяц до падения города из него успел унести ноги епископ бовесский Пьер Кошон, возможно, с тех самых пор люто возненавидевший освободительницу Франции. Впрочем, вернемся к нашему повествованию.
Для того, чтобы совершить обряд помазания, из аббатства Сен-Реми в реймсский собор Нотр-Дам требовалось доставить хранившуюся там с незапамятных времен «святую стеклянницу» — сосуд со священным миром. По легенде, его доставил с неба ангел, принявший для этой цели форму голубя, и впервые небесное миро было использовано для помазания на царство самого Хлодвига, незадолго до того принявшего христианскую веру. Святая стеклянница исконно представляла собой небольшую бутылочку из белого стекла, в XII веке для нее сделана была оправа в форме золотой голубки с коралловыми клювом и лапами. Чеканная птичка в свою очередь поместилась в оправу из позолоченного серебра, украшенную россыпью драгоценных камней, для самой стеклянницы на птичьем брюшке сделана была глубокая выемка[119].
До аббатства было несколько часов пути верхом, при том, что окрестности Реймса все еще не были в полной мере очищены от англичан. Путешествие было сопряжено с нешуточным риском, кроме обыкновенных разбойников, существовала немалая угроза того, что враг, прознав о готовящейся церемонии, сделает все возможное, чтобы ее сорвать. К аббату, хранителю святыни, с приказом доставить его вместе со святой голубкой целым и невредимым в собор Нотр-Дам и столь же безопасно вернуть в монастырь, отправлены были маршал де Буссак, великий адмирал Франции де Кюлан, сеньор де Гравилль, командующий королевскими арбалетчиками — и, наконец, Жиль де Рэ. Неслыханная честь! Жилю в то время едва исполнилось двадцать пять лет, совсем еще недавно ему довелось принять посвящение в рыцари. Конечно же, четверых, каждый из которых был верхом, во всеоружии, со своим знаменем в руке, сопровождал большой отряд конников, обязанных защитить священное миро от любых поползновений со стороны врага[K 26][120].
|
Как и требовалось по обряду, четверо въехали на конях в собор, спешившись перед главным престолом. После торжественной мессы, «продолжавшейся с девяти утра до двух часов дня», все четверо клятвенно обязались обеспечить полную безопасность хранителю святыни, после чего аббат Жан Канар в полном литургическом облачении, с позолоченной голубкой, подвешенной на шею, поднялся в седло, причем над головой у него, как и полагалось по обряду, развернут был роскошный балдахин. Несмотря на все опасения, путешествие прошло совершенно гладко[121][122].
У кафедрального собора их встречал архиепископ Реймсский Реньо де Шартр, (по совместительству, канцлер и советник Карла VII), которому и предстояло совершить обряд. С развернутым знаменем, в полном боевом доспехе на коронации присутствовала Жанна; по воспоминаниям современников, ей не удалось удержаться от счастливых слез при виде происходящего. По окончании церемонии король (теперь уже король!), опять же, как ему полагалось по обряду, посвятил в рыцари нескольких молодых людей, своим приказом превратил в графства бывшие баронства Лаваль и Сюлли и, наконец, торжественно присвоил Жилю де Рэ звание маршала Франции, взамен ушедшего в отставку Ла Файетта. В знак особого королевского благоволения, двоим из присутствующих отныне дозволялось добавить к своему гербовому изображению золотые французские лилии на лазурном фоне. Этими двумя счастливчиками были Жанна и Жиль[123][124].
Автор этих строк не может избавиться от мысли, что старый прохиндей — Жан де Краон — также не смог сдержать затаенных слез торжества и гордости за старшего внука. В свои двадцать пять Жиль достиг всего, о чем только можно было мечтать: богатства, славы, одного из высших воинских званий в государстве; он был отныне членом королевского совета, камергером короля…[125] автору не без «сокрушения сердечного» приходится остановиться. Как бы хотелось на этом моменте поставить точку, добавив к тому «… и все они жили затем долго и счастливо». Но жизнь — это игра, которую каждому из нас нужно доиграть до конца «каким бы ни был этот конец»[126].
Париж. Прощание с Жанной
|
Бедфорду оставалось горько винить себя, что он не потрудился короновать юного племянника ранее, опередив в том Карла VII. Пытаясь наверстать упущенное, он организует подобную же церемонию двумя годами спустя (16 декабря 1431 г.) в парижском соборе Нотр-Дам. Праздновать коронацию в Реймсе, как то и полагалось по обычаю, не было никакой возможности, город прочно удерживали в руках французы. В результате коронация юного Генриха смотрелась нелепо, да еще и бедно; из пэров Франции, должных представлять духовное сословие, к примеру, на ней присутствовали всего лишь двое: неизменный Пьер Кошон (к тому времени заслуживший себе репутацию неправедного судьи и палача Орлеанской Девы) и Жан де Майи, епископ Нуайонский. Особенно тревожный признак: на торжества не потрудился прибыть герцог Бургундский, в скором времени он окончательно порвет с Бедфордом. Среди парижан «дутая» церемония вызвала только насмешки, Горожанин в своем Дневнике не без ехидства отметил, что «обыкновенно более тратится на свадьбу купеческого отпрыска». Но мы забежали несколько вперед[127].
Счастливое для нашего героя время все еще продолжалось. Для короля, только что надевшего на себя корону, обычай требовал торжественного въезда в столицу, под музыку и радостные крики народа. Таким образом, наступление на Париж становилось почти неизбежным. На нем в особенности настаивала Жанна, по воспоминаниям герцога Алансонского, заявив ему «Мой добрый герцог, извольте поставить в известность своих людей, а также иных, каковые находятся в подчинении у прочих капитанов, что я желаю увидеть Париж с куда более близкого расстояния, чем то мне доводилось ранее»[125]. В самом городе царили неуверенность и страх. Англичан здесь не любили, но терпели, как средство против еще большего зла: город слишком хорошо помнил тиранию Бернара д’Арманьяка и бесчинства его солдат, которые уже после смерти своего главаря продолжали держать огромный город практически в осаде, вызвав в Париже настоящий голод[128]. Париж спешно готовился к обороне, в то время как французы не спешили. «Партия мира» под предводительством де ла Тремойля все громче заявляла о себе, требуя — хотя бы временно прекратить дальнейшее наступление, чтобы окончательно не потерять возможность договориться с герцогом Бургундским[129].
Этот договор действительно был заключен. В обмен на 15-дневное перемирие Филипп Бургундский клятвенно обещался сдать Карлу VII Париж. В результате потеряно было драгоценное время. Королевский двор, и вместе с ним армия в полном составе бесцельно двигались по берегу Луары, меняя местоположение каждые несколько дней, то приближаясь, то удаляясь от столицы, чем позволили парижанам с помощью английского гарнизона выиграть время для укрепления стен и закупки боеприпасов, и наконец, доставки пополнений из самой Англии и подчиненной Бедфорду Нормандии[130][131]. Единственным плюсом во всей этой истории было то, что королю один за другим подчинились города, располагавшиеся неподалеку от столицы (Бове, Компьень и т. д.). Обещанной сдачи столицы король, ясное дело, не дождался; более того, бургундец предложил ему продлить перемирие до Рождества, настаивая, чтобы французы не угрожали Нормандии (основному плацдарму для высадки английских войск), в то время как он предоставлял им возможность взять Париж собственными силами, оговаривая, что полагает для себя возможным защищать город[132].
В конечном итоге, когда после многодневных колебаний и споров, армия приблизилась к столице, ворота были уже закрыты, а значительно пополнившийся гарнизон изготовился к отражению атаки. Первая попытка штурма провалилась, французы не смогли пересечь глубокий ров; Жанна, вновь оставшаяся в одиночестве, была ранена стрелой в ногу, и в то же время наотрез отказывалась уходить. Герцогу Жану Алансонскому и Раулю де Гокуру пришлось увести ее силой…[133] Хроникеры того времени сходятся на том, что Жиль де Рэ мужественно бился в рядах осаждающих, покрыв себя новой славой[134]. Практически последней в его карьере, скажем мы, забегая несколько вперед.
Однако, на следующий день, поднявшись чуть свет, неуемная Жанна принялась торопить войска, призывая их начать новую атаку. Были наведены мосты через Сену, штурм в этот раз был направлен против более низкой и ветхой южной стены — однако, состояться он не успел. Виной тому был королевский посланец, в категорической форме приказавший войскам отступить в Сен-Дени. Солдаты уходили неохотно, дело вовсе не казалось проигранным, но королевская армия в те времена была уже иной, чем при Азенкуре и Креси, анархия и вольница навсегда остались в прошлом. Приказы более не обсуждались, даже если все внутри протестовало против таковых[135]. Именно в этот момент дороги Жанны и Жиля разделились уже навсегда. Она отправилась ко двору, ему необходимо было вернуться в крепость Сабле (в современном департамента Сарта), где он состоял на должности коменданта. Возможно, Жиля могло бы утешить известие о том, что 25 сентября французы освободили Лаваль — наследственное владение его отца. Возможно, он принял также участие в последующих празднованиях[136], однако, за отсутствием документов, мы снова остаемся на уровне догадок.
1430 год
|
И в это же время неуемный Жиль оказывается втянутым в очередную передрягу, у нас — людей XXI века - способную вызвать лишь гомерический хохот. Дело в том, что его соседом был Жан де Бюей, капитан крепости Шато л’Эрмитаж, состоявший на службе Иоланды Арагонской. Неизвестно, что не поделили между собой двое задир[K 27], но Жиль, действуя старым проверенным методом, ночью подкрался со своим отрядом к твердыне соперника и попытался захватить ее внезапным ударом. Из этой затеи ничего не получилось, так как Бюей вовремя поднял тревогу, но сам оказался в руках у своего противника. Жиль заключил соперника под стражу, потребовав с него в качестве выкупа «доброго коня». Коня привели, Бюей получил свободу, при том, что, маясь от безделья во время своего заключения, он успел тщательно изучить расположение крепостных укреплений. Выйдя на свободу, он выбрал момент, когда Жиль куда-то отлучился, и внезапным ударом захватил крепость, сам себя назначив ее комендантом. Вернувшийся барон де Рэ столь же внезапно выбил соперника вон и, таким образом, восстановил утраченный статус-кво[137].
Ну что тут скажешь, микровойна во вкусе Тома Сойера — с рыцарским антуражем. Да, наш герой не менялся, он все так же был готов бить физиономию, сражаться на мечах или объявлять войну любому, кого полагал своим «обидчиком». Нравы времени! Документы утверждают также, что Жиль не брезговал в те времена мелким разбоем, вместе со своим отрядом грабя и убивая мирных жителей, а также нападая на небольшие отряды враждебных ему анжуйцев. Кроме того, нападению подверглась сама королева Иоланда Арагонская. Отряд, неожиданно вышедший из Шамптосе, преградил путь авангарду ее свиты, пленил часть сопровождавших и ограбил остальных до нитки. К счастью, сама королева избежала нападения. Рыцарь-разбойник оставался самим собой в любой обстановке[138][139].
История между тем не стояла на месте. Жанна, не привыкшая к праздности, раз за разом досаждала новому королю требованиями — продолжить военные действия. Желая избавиться от помехи, Жорж де ла Тремойль не без задней мысли посоветовал королю отправить непокорную на Луару, там, где в нескольких городах хозяйничал недоброй памяти капитан Перрине Грессар. Жанна с готовностью приняла назначение[140]. Позднее, уже во время Руанского процесса, она вспоминала, что «Голоса Святых», постоянно сопровождавшие ее в походе, предупреждали о скором плене, однако, преодолевая внутреннее сопротивление, она все же шла вперед. 23 мая 1430 года, во время вылазки из осажденного Компьеня, она оказалась в плену у Жана Люксембургского, вассала бургундского герцога[140]. Тот, отчаянно нуждаясь в деньгах, готов был уступить пленницу тому, кто дороже заплатит, и конечно же, англичане своей возможности не упустили.
Среди историков, изучавших этот период Столетней Войны, пожалуй, только ленивый отказал себе в удовольствии пнуть короля Карла VII, оставившего ее без помощи и защиты. Можно согласиться с тем, что этот монарх не страдал избытком благодарности, легко избавляясь от людей, которые (как он полагал) уже не могли принести ему ощутимой выгоды. Так удален от двора был Таннеги дю Шатель, который, рискуя собственной жизнью, спас юного дофина от ярости парижан. Им пожертвовали в попытках умаслить герцога Бургундского — дю Шатель был одним из убийц его отца. Следующим оказался Ришмон, впереди — наш герой, а затем и другие, чьи имена не стоит перечислять, чтобы не загромождать книгу. Однако, в последние годы начинает выясняться, что ситуация с Жанной была не так проста и очевидна. По всей видимости, в этом случае мы задеваем практически неизученную область тайной дипломатии и разведки. Будущим поколениям историков будет чем заняться! Приведем те крохи, которые нам известны на данный момент.
Хорошо известно, что в скором времени после пленения Жанны к герцогу Бургундскому было направлено посольство от французского короля, как всегда, тайное. Материалы его деятельности не сохранились, посему, поле для гадания представляется очень обширным. Вряд ли бургундца можно заподозрить в симпатиях к Жанне, скорее, он и здесь остался верен себе, разыгрывая любимую ситуацию — как бы побольше выторговать у обоих противников. Другое дело, что супруга Филиппа Доброго — Изабелла, по происхождению принцесса Португалии, действительно привязалась к пленнице и, сколь могла, влияла на мужа, уговаривая его «повременить» с решением. В данном конкретном случае, желания супругов совпадали, и дело тянулось, ни много ни мало, около полугода.
По сути дела, судьба Жанны была решена с самого начала, в конфронтации англичане-французы герцог Филипп всегда и беспеременно выбирал англичан. Основа подобной «принципиальности» была достаточно проста и, можно сказать, лежала на поверхности — шерсть! Основной доход герцогства — фламандское полотняное производство, невозможное без английских овец. Что касается Франции, она практически не участвовала в доходах «Великого герцога Запада», посему — выбор представлялся очевидным. Нет, конечно же, «официальной причиной» был гнев и скорбь по отцу, не забудем, что герцог Филипп едва ли не всю сознательную жизнь оставался верен черным нарядам, прилюдно выражая таким образом свои траурные настроения. Однако, придет время, и этот безутешный сын благополучно помирится с французским королем, выторгововав для себя все, что только возможно. Дело было за малым: французы должны были в один прекрасный момент показать себя силой, с которой нельзя было не считаться. Теоретически такая возможность существовала, так что бургундский лис тянул время, выжидая, кто возьмет верх.
Соображения французского короля представить несколько сложнее. Без сомнения, как это показало время, Карлу в первую очередь нельзя было допустить, чтобы Жанну осудили как ведьму, дискредитировав подобным способом уже состоявшуюся коронацию. Предлагал ли французский король выкуп за пленницу? Это нам неизвестно — по все той же причине, документов о работе тайного посольства не сохранилось. С некоей долей уверенности можно предположить, что подобная попытка заранее была обречена: открыто ссориться с англичанами на данной стадии событий бургундец вряд ли считал для себя допустимым. Таким образом, официальные пути отпадали. Что оставалось?
Уже современники упрекали Карла VII в том, что он не пришел на помощь той, кому был обязан своей короной. Монарх ответил загадочно и коротко: «Мы сделали все, что могли сделать с помощью меча»[141]. Следим за хронологией событий. Жанна попадает в плен в мае. В начале осени французы начинают наступление на север, упорно пытаясь пробиться к бургундским границам. Захвачены Этрепаньи, Вексен (сентябрь 1429 г.), Торси (24 октября 1429 года), замок Льевен и Омаль. Наступление преждевременное, подготовлено не до конца, в результате большая часть этих земель в 1431 году потеряна снова[142]. Герцог тянет время. С английской стороны посредником выступает ловкий дипломат и знаток закулисных игр Пьер Кошон. Англичане кровно заинтересованы в том, чтобы Жанну осудили по всем правилам церковного следствия, причем сделано это было руками французов. Маленькая деталь: Кошон состоит на бургундской службе. Всей своей карьерой он был обязан Жанну Бесстрашному и его сыну, которые подняли безвестного клирика из ничтожества, возведя его в епископское звание и подарив ему Бове с пригородами в качестве пожизненного владения. Всю свою жизнь Кошон был непоколебимо верен бургундскому дому[143][144]. Правда, с сыном убитого отношения у него были не столь сердечными и дружескими, как с отцом, но их пути окончательно разойдутся уже после процесса. Пока что Кошон — верный клеврет Филиппа Доброго. Раз за разом он отправляет письма как своему сюзерену, так и Жану Люксембургскому, требуя выдать пленницу для суда. Четыре письма за полгода! Выкуп также постепенно увеличивается с 6 до 10 тыс. ливров, а дело по-прежнему не сдвигается с мертвой точки. В материалах следственного дела нет ни одной бумаги, исходящей от бургундского двора. Впрочем, мы знаем, что Кошон умело «исправлял» следственное дело, следы этих поправок и сейчас бросаются в глаза. Парижский университет, потеряв терпение, прямо обвиняет Кошона в том, что он по каким-то причинам затягивает следствие. В конечном итоге, жалоба к английскому королю и прямой приказ — выдать пленницу. Все, игры закончены. Герцог уступает в очередной раз, посчитав это для себя меньшим из зол. На Рождество 1430 года ее доставляют в Руан[145].
Неудавшаяся попытка спасения
|
Этот город был выбран не случайно. Парижский Университет посылал Бедфорду письмо за письмом, требуя, чтобы именно ему была предоставлена честь судить (читай — осудить) Орлеанскую Деву и со всей помпой устроить процесс в Париже, который ей так и не удалось занять. Бедфорд посчитал иначе. Зная непостоянный характер парижской толпы, а заодно и памятуя, что французские войска находятся в опасной близости от столицы, он выбрал Руан. Местное население, потомки северных викингов, не слишком жаловали французов и не без ропота сносили владычество Парижа. Бедфорд, в свое время показавший себя умным администратором, сумел расположить к себе новых подданных, в результате чего риск, что некто попытается вырвать пленницу из рук англичан, был минимален. По крайней мере, так казалось на первый взгляд.
Начинается процесс. После первых публичных заседаний Кошон, вопреки обычаю, переводит дальнейшие допросы в русло тайного дознания, которое ведется в присутствии избранных свидетелей в самой камере пленницы. Обычно полагают, что Жанна одной ей присущей силой духа сумела склонить часть заседателей на свою сторону, и они стали открыто высказываться в ее пользу. Это действительно было так — в доказательство стоит назвать несколько имен. Изембар де ла Пьер. Участвовал в публичных заседаниях, и за откровенность, к которой он защищал пленницу, англичане пригрозили ему расправой. Только заступничество Кошона спасло неосторожного правдолюбца. Николя Фонтен. Отказался участвовать в суде, посчитав его «неправедным», после чего бесследно исчез.
Все ли кончается на этом? Интересная деталь: после того, как дело перешло в «закрытую» стадию, Жанна смертельно заболела. Англичане, которым пленница нужна была живой — вплоть до казни, не на шутку всполошились, к ней прислали личного врача герцогини Бедфордской (она же по совместительству — сестра Филиппа Бургундского). Мэтр де ла Шамбр дожил до Процесса Реабилитации, согласно его показаниям, в своей болезни Жанна обвинила Кошона. По ее словам, он передал ей в качестве подарка жирного карпа, она съела кусок — и в скором времени почувствовала серьезное недомогание. Присутствующий при этой сцене прокурор Эстиве, верный ставленник Кошона, разразился площадной бранью, не давая ей говорить. Жанна не осталась в долгу, так что от волнения ей стало хуже. Скандалисту пришлось указать на дверь. Исследователи задают себе вопрос: не шла ли действительно речь о покушении? Смерть Жанны в английском плену устраивала бургундцев, (и добавим от себя, вполне могла устраивать короля Карла). Однако — не получилось.
Все в той же исторической литературе, вплоть до конца прошлого века немало негодования высказывалось по поводу того, что бывшие друзья и соратники все как один оставили Жанну на произвол судьбы, не пошевелив даже пальцем для ее защиты. Опять-таки, поднимая этот вопрос, мы вступаем в область заговоров и тайной войны; однако, факты, которыми располагают современные исследователи, позволяют несколько пересмотреть подобный подход.
|
Вернемся немного назад. Декабрь 1429 года. Ла Гир несколько ранее внезапным ударом сумел захватить Лувье, город в 7 лье (28 км) от Руана! Около 26 декабря того же года сюда спешно прибывает Жиль де Рэ[K 28]. С декабря по март к ним присоединяются прочие, друзья Жанны в сборе. Ла Гир начинает рыскать вокруг Руана, разоряя окрестности, захватывает замок Шато-Гайяр и выпускает на волю французских пленных, обретавшихся здесь уже много лет. Парижский университет буквально вне себя от беспокойства, вновь письмо за письмом отправляется Бедфорду, ученые мужи заклинают регента во что бы то ни стало воспрепятствовать освобождению Жанны («будь то за выкуп или при помощи военной силы»). Прекрасно понимая, какую опасность для них представляют французы, обосновавшиеся в соседней крепости, Бедфорд принимает неизбежное решение штурмом взять Лувье. 13 апреля на приступ идут солдаты под командованием лорда Уиллоуби и терпят жестокое поражение. Документы процесса Реабилитации содержат глухое упоминание, что горстка храбрецов, сумевшая удержать крепость вплоть до 28 октября следующего, 1431, года сумела совершить «две тайных вылазки (досл. „миссии“, фр. missions — прим. переводчика) … во вред англичанам и во благо королю и сеньории», но о чем, собственно, идет речь остается неясным[146].
Попробуем восстановить картину. Руан — огромная крепость, для штурма, а уж тем более для правильной осады, не хватает людей и средств, Ла Гир со своими соратниками далеко опередил королевскую армию, завязшую под Омалем. Тем более, не исключено, что в случае опасности пленницу казнят без суда. Остается надеяться на оплошность охраны, присматривать за стенами и не упустить свой шанс, одновременно изыскивая средства и людей. Кстати говоря, подобный план был реально исполним — это доказывает история капитана Рикарвилля, который, имея в подчинении сотню человек, годом спустя сумел захватить Руанский замок, но не удержал его, и был казнен на той же площади Старого Рынка, где в 1431 году был разложен костер[142].
С точки зрения чисто военной для заговорщиков было бы желательно иметь «глаза и уши» на самом процессе, еще лучше — в ближайшем окружении Кошона, из тех, кто имел доступ ко всем основным свидетельствам и документам. Имя напрашивается само собой: Жан Леметр. Бакалавр теологии, приор руанского монастыря Сен-Жак, он был наместником генерального инквизитора Франции Граверена в руанском диоцезе. Заметим, что сам генеральный инквизитор под выдуманным предлогом уклонился от участия в процессе, чья политическая подоплека ни для кого не была секретом с самого начала. Для Кошона это было серьезной проблемой: закон требовал, чтобы процесс о вере — пусть номинально — все же вел инквизитор. Леметр, как мог, открещивался от подобной «чести», ссылаясь на то, что Кошон ведет дело как епископ Бове, в то время как он не имеет к этому городу никакого отношения. В конце концов, принужденный к тому прямым приказом своего начальства, Леметр стал присутствовать на процессе, но вел себя как немой. Известно, что он держал в руках все документы и протоколы, сопровождал Кошона во время тайных допросов и, наконец, присутствовал на всех собраниях судей. По окончанию процесса Леметр пропал без вести, причем так, что отыскать его во время Процесса Реабилитации не смогли несмотря на все усилия[147]. Мог ли инквизитор Леметр, быть может с молчаливого попустительства Кошона, снабжать французов всей необходимой информацией — хотя бы для того, чтобы спасти собственную шкуру, окажись Нормандия в руках сторонников Карла VII? Теоретически да, но — недоказуемо.
Кошон вел дело неспешно и обстоятельно. Само по себе судопроизводство того времени было небыстрым. Полгода, с декабря до середины мая. Кто же виноват, что англичане оказались слишком бдительными, и проникнуть в крепость у Ла Гира и его друзей не было возможности?…
24 мая на кладбище Сент-Уан, Жанну, если верить документам процесса, удалось запугать и обманом заставить подписать «отречение от своих заблуждений». Результат — епископ Кошон приговаривает ее к «пожизненному заключению на хлебе скорби и воде томления» [148]. Заговорщики вздыхают с облегчением: это позволяет им вновь выиграть время. Англичан, более чем недовольных подобным решением, старый интриган спешит заверить: «не беспокойтесь, мы ее поймаем». Неизвестно, что могло последовать бы далее, но конец этим игрищам решительно положила сама пленница. Четыре дня спустя судьи явились в камеру Жанны, и не без удивления увидели, что она вновь переоделась в мужское платье, которое в согласии с приговором обещала не носить[149].
Сама Орлеанская Дева объяснила ситуацию очень просто: «Господь через посредство Св. Екатерины и Св. Маргариты сказал, что к великому его сокрушению я поддалась искусному обману, в результате какового сдалась и во всем уступила с тем, чтобы спасти свою жизнь. Он же сказал, что, спасая свою жизнь, я обрекаю себя на вечное проклятие»
Нотариус руанского епископского суда Маншон, потрясенный этой сценой, написал на полях протокола: «Она сама себе подписала приговор». Епископ Кошон ответил коротко и зловеще: «Мы будем иметь это в виду». Днем спустя Жанны не стало[150]. Еще через несколько дней самый неистовый ее обвинитель, прокурор Эстиве утонул в болоте буквально в двух шагах от городских ворот. Сам?… И опять нет ответа.
Отставка
Короткое, но необходимое авторское пояснение
|
Остановимся на несколько секунд. Следует заметить, читатель, что дискуссия о подлинной роли Жиля де Рэ в короткой эпопее Жанны д‘Арк не прекращается с XIX века, и если аббат Бургиньон безоговорочно представляет его в качестве героя, увенчанного лаврами, всегда готового подставить плечо в сложной ситуации и первым броситься в атаку на превосходящего противника, не менее маститый Вале де Вирвилль рисует его исключительно черной краской: мелкий интриган, доносчик на службе своего всемогущего кузена, вредитель, озабоченный тем, чтобы сорвать продвижение французских войск любой ценой[108]. По причине скудости информации и слабой изученности документов и свидетельств эпохи, ученые XIX века в самом деле могли, основываясь на отрывочных сведениях, строить гипотезы одна экзотичней другой. Вплоть до начала нашего времени дискуссия бушевала с неослабевающим пылом; однако, появление новых свидетельств, по крупицам собранных последним поколением историков, позволяет несколько прояснить ситуацию.
Основаниями для гипотезы касательно «вредительской деятельности» Жиля служат три факта. Во-первых, его родство со столь одиозной фигурой как де ла Тремойль, во-вторых, заверенный его личной печатью договор[93], и, наконец, зловещая историческая репутация, за многие века сложившаяся вокруг владельца замка Тиффож. В качестве прямых доказательств «вредительства» обычно называется следующее: именно Жиль, настояв на том, чтобы продвижение обоза к Орлеану шло через земли де ла Тремойлей, принудил к необходимости переправлять тяжелые телеги через реку, что потребовало значительных усилий[108]. Во-вторых, во время одной из стоянок он же, сопровождая своего непосредственного начальника, на время отлучился в Блуа, уводя с собой часть отряда. И наконец, после неудавшейся осады Парижа, окончательно покинул Жанну, опять же, уводя с собой войска, состоявшие в непосредственном ему подчинении. Он же высказывался против немедленного штурма английских укреплений, на чем настаивала Жанна[108]. И в-третьих, находясь в Лувье (факт его там нахождения не отрицает никто) «быть может вовсе не для того, чтобы ее освободить»[151]. Доводя эту мысль до логического конца, автор недавнего труда о биографии нашего героя, Жак Хеерс полагает, что все отличия и денежные награды, полученные Жилем от короля, были выхлопотаны де ла Тремойлем, чтобы таким образом «поддержать» родственника при дворе[152]. Вообще, с нашей точки зрения, этот исследователь несколько перегибает палку, рассматривая Жанну как единственное «светлое пятно» в толпе интриганов, постоянно сопротивлявшихся ее решениям. Каким образом ей удалось вообще добиться чего-либо в столь враждебном окружении, остается только гадать.
Однако, подобные построения кажутся незыблемыми исключительно с первого взгляда. Рассмотрим их по порядку. Сам по себе факт родства с королевским фаворитом ничего не доказывает; подобное дальнее родство в интересующую нас эпоху связывало множество высших дворян — неизбежный результат близкородственных браков. Далее, как известно, в первые годы XXI века всплыли доказательства, что договора, подобные тому, какой был заключен с Жилем, де ла Тремойль подписывал со многими людьми, занимавшими высокие должности в армии и при дворе, в частности, точно такую же бумагу скрепил своей подписью Жан Алансонский — принц крови, и по совместительству, начальник штаба при войске Жанны д’Арк, опять же, что в его преданности Орлеанской Деве никто еще не усомнился.
Более весомыми представляются следующие соображения. История доказывает нам, что на роли разведчиков и диверсантов всех мастей чисто профессионально требуются люди изворотливые, способные вести интригу и, наконец, наделенные недюжинным даром красноречия и умением убеждать окружающих в своей правоте. Ничем подобным наш герой не обладал. Как показывает вся его биография (и читатель, думаю, уже успел в этом убедиться), барон де Рэ шел к своей цели напролом, добиваясь желаемого насилием и принуждением, таким он останется до самой своей смерти. Даже во время церковного процесса, когда от умения вести словесную войну зависела жизнь, он неуклюж, как медведь в схватке с собачьей сворой, что в конце концов неизбежно приведет его к гибели. Полагать же, что дар интриганства проявился исключительно во время Луарской компании, чтобы затем исчезнуть без следа, вряд ли возможно.
Ситуация с движением через Луару объясняется еще проще. Как было уже сказано, у всех была еще свежа в памяти «селедочная битва». Тяжелый, малоповоротоливый обоз представлял собой лакомую добычу для английских солдат, уйти от погони было практически невозможно, как и ожидать того, что войска Тальбота не извлекут нужный урок из прошлого и не расстреляют из пушек сгрудившиеся повозки. Земли Тремойлей, как то отлично знали при дворе, были свободны от захватчиков. На этом настоял герцог Бургундский, при котором в роли великого мэтр д’отеля, как мы помним, состоял родной брат королевского фаворита — Жан де Жувелль[93]. Таким образом, простых путей к Орлеану не было, приходилось выбирать из плохого (переправа через Луару) и очень плохого (рискованный и долгий путь по земле, контролируемой врагом). Кроме того, не забудем, что утверждать свою точку зрения нашему герою пришлось не только перед Жанной (тогда это еще было объяснимо, можно было бы попробовать обмануть «сельскую простушку»), но перед военным советом в полном составе, на котором присутствовали такие искушенные солдаты как Амбруаз де Лоре, Жан де ла Бросс, а также Сентрайль, отлично знавший местность в районе города. Обмануть их всех представлялось более чем проблематичным, как, впрочем, и записать их всех вместе в «предатели». Его неуверенность касательно продолжения атаки, которую многие считали авантюрой, также можно понять — подобное мнение разделяло большинство других командиров, в частности тот же Орлеанский Бастард, комендант крепости. С точки зрения этих опытных и осторожных военных, попытка атаковать превосходящие силы англичан казалась откровенным безумием. Другое дело, что Жанна оказалась дальновидней их всех.
Кроме того, как мы увидим несколько позднее, эпопею переправы наш герой — самостоятельно, или через специально нанятого драматурга — живописует и будет представлять перед огромной толпой во время праздника, посвященного освобождению Орлеана. Торжество это проходило в самом городе, в 1435 году. Представлять собственное «предательство» перед несколькими тысячами зрителей, на своей шкуре пережившими все ужасы недавней осады, и не рисковать тем, что лже-героя вкупе с актерами не встретят свистом и градом тухлых яиц, было вряд ли возможно. Однако, жители Орлеана явно полагали иначе, и представление обернулось триумфом для его главного героя.
Остановка под Блуа была вызвана тем, что ожидалась вторая часть обоза, после чего движение было возобновлено. Отъезд Жиля (сопровождавшего в город своего непосредственного начальника Жака де Бомануара и Амбуаза де Лоре) в этом случае ничего не мог изменить. Еще менее обосновано обвинение в том, что он покинул Жанну после неудавшейся осады Парижа. Коменданту крепости, в каковой должности состоял наш герой, нельзя было постоянно находиться в отлучке, и возвращение имело своей причиной прямой королевский приказ. То, что Жиль уехал прочь не в одиночестве, а во главе своего отряда — типичная черта времени; обратное было равносильно самоубийству. О бытности нашего героя в Лувье читатель, думаю, сделает выводы сам. Касательно гипотетических попыток Тремойля продвинуть «родственника» по карьерной лестнице ответить можно следующее. Королевский совет того времени отнюдь не напоминает современный парламент. Как войти туда, так и потерять свое место можно было в любой момент, в зависимости от личной прихоти короля. Не забудем, что Тремойлю постоянно противодействовала группировка его противников во главе с королевой Иоландой, и посему фавориту были необходимы сторонники, действительно имеющие вес в армии, получить и тем более удержать который без серьезных заслуг было невозможно. И, наконец, сам собой напрашивается вопрос: что мешало Жилю продолжать «вредить» во всех остальных случаях, кроме перечисленных выше?…
Нет, дорогой читатель. История практически не знает ни однозначно белых, ни однозначно черных персонажей, и наш герой не был в том исключением. Своенравный, с тяжелым характером, равно способный к полному самоотречению и циничной жестокости, он представляется личностью сложной, противоречивой — и несомненно выдающейся.
Анжу против Бургундии
|
Вернемся к нашему повествованию. По всей вероятности, Жиль покинул город в конце весны[K 29]. Уезжал с тяжелым сердцем, впрочем, не он один, как мы знаем из сохранившихся документов, многие французы в это время наряду с неподдельной скорбью испытывали неуверенность и даже смятение. 7 июня того же года английский король разослал во всем городам и владениям письма, где объявлял, что казнена была «идолопоклонница и колдунья», а святые, которые являлись ей в видениях, не более чем демоны Бегемот, Белиал и сам Сатана, принимавшие вид женщин-святых и самого архангела Михаила. Забегая вперед, скажем, что несмотря на все усилия, заставить аристократов и народ поверить в подобную версию не удалось. В противодействие официально распространяемой лжи в скором времени родился и навсегда остался в памяти людей образ «Жанны, доброй лотарингки, сожженной англичанами в Руане»[153]. Более того, упорно ширился слух, что на костре на площади Старого Рынка закончила жизнь подставная Жанна, в то время как подлинная со временем даст о себе знать. Да, так и плодились самозванцы во все времена и на всех широтах, паразитируя на убежденности, что «положительный герой» умереть не может, и обязательно вернется. Уверенность эта была настолько сильна, что ей поддался даже пробургундски настроенный Горожанин, в своем дневнике именовавший Орлеанскую деву не иначе как «ведьмой» и «арманьякской шлюхой». Охваченный сомнениями, он отметил, что ее «сожгли, а быть может, только приговорили к сожжению». Как мы в скором времени убедимся, Жиль также твердо верил в скорое возвращение той, с кем воевал бок о бок, и прошел путь от Орлеана до Парижа.
Конечно, Жиль еще не знает, и не может знать, что следующей жертвой церковного процесса станет он сам. Однако, с этого момента и далее Жиль де Рэ, в самом расцвете своих двадцати пяти лет, постепенно утратит интерес к военной и придворной службе. Он еще колеблется, но несколько лет спустя уже окончательно уйдет в отставку и осядет в своих имениях. Согласитесь, дорогой читатель, при всех злодеяниях им совершенных, барон де Рэ непредставим в роли одномерного злодея. Казалось, что в этом человеке добро и зло сплелись в совершенно невероятный клубок; в зависимости от того, за какую ниточку потянешь, наружу могло выйти нечто совершенно непредсказуемое…
|
Итак, лето 1430 года. Во французском королевстве продолжается противостояние бургундского дома и анжуйцев, во главе которых находится королева Иоланда и ее сын Рене, незадолго до того получивший наследство брата своего деда — Луи, кардинала Барского и епископа Верденского герцогство Бар. Следующий ловкий ход, и молодой анжуец венчается с Изабеллой, единственной дочерью Карла, герцога Лотарингского. Ситуация более чем щекотливая, мало того, что молодой Рене теперь объединяет в своих руках два крупнейших феодальных владения и могуществом способен соперничать с самим герцогом Бургундским, владения его супруги врезаются клином между герцогством бургундским и землями его союзника — Жана Люксембургского, кстати говоря, бывшего тюремщика Жанны. Подобного Филипп Бургундский снести не мог, и войска обоих соперников сошлись в сражении у Бюльньевиля, 2 июля 1431 года. Однако, судьба в этот день оказалась на стороне Филиппа Доброго. С высокой вероятностью можно предположить, что Жиль находился в рядах королевских войск, и уже однозначно его имя всплывает в документах последующего времени. Сразу после этой неудачи новые наступления были предприняты в нескольких направлениях, одно из них, под руководством герцога Алансонского, герцога Бурбонского, маршала де Рэ и «прочих начальников и капитанов» было направлено против виконтства Бомон, несколько важнейших крепостей которого все еще оставались в руках англичан, а еще точнее — в руках нашего старого знакомого, Джона Фастольфа, опозорившего свое имя и честь в битве при Пате. Именно его в городе Сен-Сюзанн осадил маршал де Рэ вместе с герцогом Алансонским, графом Вандомским и собственным кузеном — Андре де Лаваль-Лоеаком. Осада продолжалась весь август, пока, наконец, 4 сентября один из подчиненных Андре де Лаваля случайным образом не поджег крепость. Все внутри выгорело дотла, подобное сложно было назвать победой[154].
Раздосадованный этой неудачей Жан Алансонский втогся в Бретань и захватил в плен своего давнего недруга — Жана де Малеструа, епископа Нантского. Судя по всему, вместе с желанием сорвать злость, герцогом двигал и чисто денежный интерес: как для многих других, война обернулась для этого отпрыска монаршей фамилии очень серьезными потерями, граничившими с разорением. Посему Жану Бретонскому стоило вежливо напомнить, что вплоть до этого времени он все еще не выплатил приданое, полагавшееся его дочери — и, соответственно, матери герцога Алансонского, оплошность можно было исправить прямо сейчас, выплатив необходимую сумму в качестве выкупа за пленника. Малеструа под конвоем привезли в Ла-Флеш, затем в Пуансе. Возможно, нантец был несколько ошарашен тем, что среди его тюремщиков оказался земляк, причем хорошо ему знакомый: Жиль де Рэ. Мы не знаем, о чем говорили эти двое (и случилось ли им встречаться вообще), но вполне вероятно, что злопамятный Жиль не преминул напомнить советнику Жана Бретонского позорное поражение при Сен-Жам-де-Беврон, стоившее Ришмону опалы и отъезда из дворца. Как мы помним с вами, читатель, в этом поражении французы винили нантского епископа, якобы выдавшего планы французов за деньги и земли, обещанные ему Бедфордом[155].
Войска Алансонского герцога продолжали планомерное завоевание Бретани, тесня защитников и вынуждая слабохарактерного герцога наконец-то перейти на их сторону, под угрозой потерять все. Надо сказать, что наступление подобного рода было инициативой самого Жана Алансонского. Подобное самоуправство привело в смятение двор: оно смешивало карты самому де ла Тремойлю, который, специально для того помирившись с королевой Иоландой, уже в начале осени принялся хлопотать о браке юного Франсуа, сына герцога Бретонского с Иоландой Анжуйской, младшей дочерью Иоланды Арагонской и ее мужа — Луи Анжуйского. 22-24 февраля 1431 года при деятельной помощи Жана де Краона, переговоры эти, состоявшиеся в замке Шамптосе, хотя и не без труда, все же пришли к взаимовыгодному завершению[156][157]. Забегая вперед, скажем, что эта свадьба состоится 20 августа следующего, 1432 года, пока же самодурство Жана Алансонского грозило разрушить эту хрупкую конструкцию. Однако, остановить расходившегося принца было уже невозможно[158].
Приблизительно к началу декабря был захвачен Шатобриан, и вот здесь Фастольф сумел проявить ту хитрость и смекалку, в которой ему не отказал позднее даже Шекспир, в остальном представляя «тучного рыцаря» скорее в карикатурном свете. Подкравшись к городу, он неожиданным ударом выбил французов вон. Ловкий дипломат и воин сразу решал этим две задачи: освобождал от противника важный опорный пункт и одновременно исподволь давал понять колеблющемуся бретонцу, кто его подлинные друзья[158].
В результате, ситуация закончилась ничем. 4 января следующего, 1432 года, Жан Бретонский в сопровождении младшего брата — Артюра де Ришмона и вспомогательных английских отрядов, осадил крепость Пуансе, где заперся Жан Алансонский вместе со своими людьми. Сражаться не хотелось никому, и дело удалось решить миром. Приданое было выплачено целиком, герцог Алансонский, в свою очередь, отдал нантскому капитулу штраф «за бесчестье», и противники мирно разошлись в разные стороны[158].
Жиль в битве при Ланьи
|
Одновременно с подобными стычками, Карл VII продолжал хлопотать о шестилетнем перемирии с герцогом Бургундским. Начатые в декабре 1431 года, переговоры тянулись до следующего за тем апреля, и, наконец, папский легат Николай Альбергати, Жорж де ла Тремойль, Реньо де Шартр, архиепископ Реймсский (и по совместительству, канцлер французской короны) и его коллега-бургундец Николя Ролен сошлись на том, что договор будет подписан в июле того же года, в Осере. Перемирие было обещано, и, как обычно, бургундцы считаться с ним не собирались. Вместо того, чтобы на время сложить оружие, Жан де Вилье, сеньор де л’Иль-Адам (кстати говоря, большой любимец парижан) в мае 1432 г. осадил французcкий Ланьи. Горожане отчаянно защищались, однако, на помощь союзникам уже спешил собственной персоной Бедфорд. Впрочем, здесь англичан ждала неудача. На подмогу осажденным подошло войско под руководством Жиля де Рэ, Орлеанского Бастарда, Потона де Сентрайля и других сподвижников Жанны. Разгром англичан был впечатляющим. Бедфорду пришлось с позором уйти прочь, оставив победителям в качестве трофея всю свою артиллерию и тяжело груженный обоз. В этот день, 10 августа, имя Жиля де Рэ вновь прогремело на всю Францию. Опять его чествовали как героя — в третий и последний раз…[159][160][161] Ему предстоит прожить не более восьми лет, но сам он, конечно же, еще не знает об этом.
А пока перед ним лежал Ланьи, город со сложной судьбой, в которой нашли себе место и святость молитв, и козни дьявола. Сорок лет назад, в Квадратной Башне замка Монтже покойный Людовик Орлеанский вкупе со своими приближенными якобы служил черную мессу, желая при помощи дьявола умертвить старшего брата и освободить трон для себя. Не знать об этом Жиль не мог: в тайну был посвящен кузен его деда — Пьер де Краон, как мы помним, совершенно не умевший держать язык за зубами[162].
Несколько позднее, во время гражданской войны, здесь коротал время Жан Бесстрашный, бежавший из Парижа во время восстания кабошьенов. Как мы помним, город был занят войсками Арманьяка, и герцог Бургундский кружил вокруг столицы, ожидая, когда верные ему горожане сами откроют ворота. Из этой затеи ничего не получилось, и бургундец отправился прочь ни с чем, заслужив ко всему прочему насмешливое прозвище «Жана из Ланьи». И наконец, этот город помнил Жанну. Именно здесь, годом ранее, произошла знаменитая история с ожившим ребенком, сторонниками французов воспринятая как чудо, явленное божьей посланнице, в то время как англичане увидели в том же событии — ну конечно же, ведьмины чары. Коротко говоря, дело обстояло следующим образом. В собор для крещения был принесен младенец, который здесь же, по-видимому, испустил дух. Ребенок не дышал, лицо его постепенно принимало синюшный оттенок. Смерть до крещения по верованиям того времени значила, что душа младенца, отягченная первородным грехом, навсегда окажется в аду. Вместе с местными женщинами Жанна истово молилась о чуде, и неожиданно малыш открыл глаза и закричал. Немедленно над ним был совершен обряд крещения, после чего младенец умер — правоверным христианином, и райские врата раскрылись перед ним[162][163].
Смерть Жана де Краона
|
1432 год для нашего героя выдался тяжелым. Именно сейчас, в сложный для карьеры и для всей жизни момент, ему предстояло потерять своего деда. Старик Жан де Краон, в феврале предыдущего, 1431 года, уже 69-летний (более чем преклонный возраст по тем временам!) еще успел устроить в своем замке Шантосе переговоры между Тремойлем и Жаном Бретонским. Здесь был заключен соответствующий договор, и, как уже было сказано, свадьба Франсуа Бретонского с Иоландой Анжуйской сыграна 20 августа. В том же феврале Иоланда Арагонская и Карл VII окончательно помирились, подписав в Сомюре договор, согласно которому анжуйцы возвращались в королевский совет. Карьера Тремойля окончательно клонилась к закату, и старый дипломат не без удовольствия видел, как дела королевства, на службе которого он состоял многие годы, начинают идти все лучше и лучше[164].
Кроме всего прочего, соглашение это оживляло торговлю по Луаре, приносившую ему как владельцу Энгарда и Шантосе до 8 тыс. ливров годового дохода — как мы вскоре увидим, далеко не лишние деньги. За свою долгую жизнь Жан де Краон успел послужить трем королям, трем герцогам Анжуйским и двум герцогам Бретонским — и пережить обоих своих детей. Единственный сын, Амори, остался на поле Азенкура, любимая дочь — Мария, мать нашего героя, умерла в родах. И вот сейчас, предчувствуя скорую смерть, Жан де Краон отдавал последние распоряжения. Его завещание сохранилось, и было опубликовано в 1890 году. Из него мы знаем, что набожный старик, поручив свою душу «Христу, Святой Деве, и всему сонму небесных сил», завещал похоронить себя в фамильной часовне Краонов, во францискаской церкви, в Анжере, столице Анжу, рядом с отцом, оставив, как то и полагалось по обычаю, полторы тысячи экю «для бедных пахарей», на 10 тысяч служб за упокой своей души[165].
|
«Сыну моему, Жилю де Рэ», читаем мы далее в его завещании, старик оставлял, среди прочего, тысячу экю золотом, «сыну Рене» пятьсот экю «из сказанной тысячи, а также платье из алого бархата, отороченное куньим мехом, и все мое снаряжение, за исключением того, каковое завещано сыну моему Жану де Монжану». Этот Монжан был сыном его второй жены — Анны де Силье - от первого брака. Общих детей у супругов не было. Ему также было завещано «платье из сатинового шелка, отороченное куньим мехом». Подтвердив также все дары и соглашения, заключенные между ним и супругой, Жан де Краон своей последней волей назначил своими душеприказчиками жену и «сына» — Жиля де Рэ. Покончив таким образом с земными делами, старый дипломат и воин скончался 15 ноября 1432 года[166] [160].
Его похоронили, согласно завещанию, рядом с первой женой — Беатрисой де Рошфор. Могила Краона в настоящее время не существует, но остались ее зарисовки и описания, сделанные в XVIII веке. Согласно им, изображение покойного было изготовлено в полном соответствии с обычаем: Жан де Краон лежал в полном боевом облачении, со щитом в левой руке, опираясь обеими ногами на вырезанного из камня льва. В аркаде над его головой находился цветной витраж с гербом Краонов: щит, разделенный ромбовидно, на червлень и золото[166].
Для нашего героя это станет началом конца. Из жизни ушел последний человек, могущий как-то влиять и как-то сдерживать необузданный характер внука. Отныне Жиль оставался один на один с самим собой, и результат был предсказуем. Но это дело будущего, пока что новый глава феодального рода имел более чем завидное положение: в 27 лет Жиль становился наследником огромного состояния, уступавшего разве что владениям принцев крови и членов королевской фамилии. Дед оставил ему множество замков и сеньорий, приносивших годовой доход в размере 12-13 тыс. ливров, два роскошно обставленных городских дома: отель де ла Сюз в Нанте и Белль-Пуань в Анжере. Его достаток приумножался еще тем фактом, что семейство де Рэ обладало монопольным правом на соляные копи Бретани[166]. Да, в те времена это значило приблизительно то же, что сейчас иметь в собственном владении нефтяное месторождение. Соль в XV веке была далеко не той скромной приправой к пище, какой является сейчас. В отсутствие холодильников и консервирующей химии соль была одним из немногих способов сохранить еду на долгий срок и обеспечить армию на долговременном марше. Одни только рыбаки Бретани использовали несколько тонн «белого золота» в год, и все эти доходы шли непосредственно в карман нашему герою. И все же, не будем завидовать ему, читатель.
Дела семейные на фоне дел государственных
|
Следующий, 1433 год Жиль, по-видимому, провел дома. Военные дела все меньше заботили его, зато здесь, в крепости Шантосе, ожидала супруга, стосковавшаяся по своему герою. Около того же времени, в 1433—1434 гг. у Жиля и Катерины рождается их единственная дочь и наследница — Мария, названная так в честь покойной бабушки[K 30] [139][166]. Жиль также полностью поглощен имущественными делами, в частности, нужно решить вопрос раздела земель и денег с братом, как раз достигшим совершеннолетия. Необходимые объявления сделаны 25 января 1434 года, согласно обычаю, перед герцогским судом в Нанте. Между братьями возникает несогласие: младший требует себе изрядную часть владений, разбросанных во многих областях страны, с суммарным доходом не менее 12.300 ливров. Мы не будем сейчас перечислять их все, чтобы не загромождать повествование; желающим глубже вникнуть в этот вопрос можно посоветовать отличную биографию барона де Рэ, принадлежащую французскому исследователю румынского происхождения Матеи Казаку[167].
Жиль с полным на то правом может не обращать внимания на повышенные аппетиты младшего. Из всего желаемого Рене получает лишь несколько поместий, важнейшим из которых является Ла Сюз; именем этой земли ему в будущем предстоит называться. Оговорка: если старший брат скоропостижно скончается, Рене сможет получить фамилию Лаваль-Рэ и все, что к ней причитается[K 31]. Пока же ему приходится довольствоваться годовым доходом в 3 тысячи ливров, и не более того. Также на три последующие года Жиль оговаривает для себя право держать своих комендантов в двух важнейших замках, принадлежащих брату: Лоро-Ботеро и Буэн[167].
А между тем политические события также не стояли на месте. Англо-бургундский союз был на грани развала. Виной тому был регент Бедфорд, совершивший оплошность, непростительную вдвойне — и с политической, и с чисто человеческой точки зрения. 14 ноября 1432 года — буквально за день до смерти Жана де Краона, регент похоронил свою жену, Анну Бургундскую, сестру герцога, к которой последний был очень привязан. Филипп Добрый искренне горевал и оплакивал потерю, в то время как безутешный вдовец, даже формально не выдержав траур, 22 апреля 1433 года поспешил жениться на молоденькой Якобине Люксембургской. Этот брак был настолько поспешен, что вызвал шок в самом его окружении. Еще более непростительным было оскорбить союзника, в котором Бедфорд чем дальше, тем больше нуждался. Но, так или иначе, дело было сделано.
|
1433 год также ознаменовался падением королевского фаворита. Время де ла Тремойля подошло к концу. Благополучно пережив первое покушение, фаворит, похоже, убедил себя, что враги побеждены и опасаться их больше не стоит. Беспечность и недооценка того, насколько упорен и злопамятен его противник, стоили ему карьеры. Вдохновителем нового заговора стал молодой Карл Анжуйский, сын королевы Иоланды. В союзе с ним действовал незабвенный Ришмон, заклятый враг де ла Тремойля, виновника его опалы и вынужденного отъезда. Непосредственными исполнителями замысла должны были стать трое молодых военных: Жан де Бюей, Пьер де Брезе и Прежан де Коэтиви [168]. С первым из них мы уже знакомы: речь идет о противнике Жиля, который угодил к нему в плен и вынужден был отдать вместо выкупа боевого коня. Он был также доверенным лицом королевы Иоланды и, кроме того, останется в истории как автор «Юноши» — одного из самых известных произведений педагогического толка, предназначенных для обучения подрастающего дворянского поколения. Прежан де Коэтиви в год, когда Жиль де Рэ закончит свою жизнь на эшафоте, станет мужем его дочери Марии. Пьер де Брезе, доверенное лицо королевы Иоланды, находился на ее службе много лет и показал себя опытным военным и не менее опытным придворным интриганом.
Итак, в ночь на 10 июля 1433 года трое сумели проникнуть в замок Шинон и застали фаворита врасплох, по доброй старой традиции вломившись посреди ночи в его спальню; то, что в соседних покоях находился король Франции, заговорщиков не остановило. Да, Тремойлю следовало бы помнить, что этим же самым способом политическую карьеру закончил его предшественник — Пьер де Жиак, и хотя бы потому удавшийся план попытаются повторить. Тремойль отчаянно сопротивлялся, его жизнь в этот момент действительно висела на волоске: самый решительный из троих — Брезе, без лишних разговоров ударил фаворита кинжалом (или по другим сведениям — дротиком) в живот. Тремойлю, по-видимому, спасло жизнь лишь толстое одеяло и не менее толстый слой жира, которым фаворит стал заплывать в течение последнего времени. Так или иначе, завернутого в одеяло Тремойля (легко раненого, не более того) вынесли вон, и перекинув через седло словно тюк, переправили в замок Монтрезор. Отныне свободу он мог получить, заплатив немалый выкуп и поклявшись навсегда удалиться от двора. Впрочем, во втором условии уже не было необходимости[169].
Как обычно, король Карл пальцем не пошевелил, чтобы выручить своего недавнего любимца. Побежденных при этом дворе не жаловали, а на месте фаворита уже прочно обосновался Карл Мэнский, за спиной которого стояла его деятельная мать, немедленно взявшая в свои руки бразды правления. Коннетабль Ришмон, при посредстве анжуйцев, также смог вернуться к политической жизни, и тут же принялся готовить новое наступление против англичан. Впрочем, после того, как войска Бедфорда оставила закаленная бургундская армия, бить их стало несравнимо легче[169][170].
Падение де ла Тремойля не повлияло на положение барона де Рэ — еще одно, дополнительное, доказательство, что наш герой представлял из себя самостоятельную фигуру, а не пешку в чужих руках. Другое дело, что сам Жиль все больше отдаляется от двора, окончательно охладев к карьере профессионального военного. В скором времени мы поймем, почему это произошло, а сейчас — продолжим.
Возвращение домой
|
Итак, в марте следующего, 1434 года англичане, захватив Сен-Селерен, подступили с осадой к Силье; напомним, это было наследственное владение Анны де Силье, ставшей по праву брака бабушкой нашего героя. Коннетабль Ришмон, полностью восстановивший к этому времени свое былое положение и славу при дворе, возглавил армию освободителей. Авангардом наступающих командовали оба маршала Франции — Пьер де Рошфор[K 32] и Жиль де Рэ. В этом же походе их сопровождал Карл Анжуйский, возглавлявший свой собственный отряд, и, наконец, старый знакомец Жиля по Орлеанской кампании Амбруаз де Лоре. До сражения дело не дошло. Обе армии остановились друг напротив друга, начинать бой никто не спешил. Противостояние закончилось тем, что англичане под предводительством Фастольфа (опять же, его!) в полном боевом порядке отступили. Как оказалось позднее, английский лис и здесь хорошо знал, что делает. Усыпив подозрительность французов притворным уходом, 15 августа 1434 г. он с наступлением ночи внезапно овладел крепостью. Ярость Ришмона несложно себе представить; комендант Силье — Эмери д’Антенез чудом избежал в тот день смерти. Нашему герою же выпала печальная честь сообщить о случившемся Анне. Для французов унижение довершилось тем, что Бедфорд, желая вознаградить отличившегося военачальника, подарил ему эти земли — составлявшие, как-никак, будущее наследство Жиля, но кому было до этого дело?[171][172][173]
К этому времени Жиль явно теряет всякий интерес к военной службе. Той же весной король поручает ему снять осаду с крепости Грансе и города Лана. Взявшись за дело, барон де Рэ не доводит его до конца, буквально в последнюю минуту передав командование брату. Рене, которого это известие застает врасплох, банальнейшим образом не успевает к новому месту назначения, и Грансе оказывается в руках англичан, под Ланом успехи нового командира также более чем скромны. Ситуация кажется еще более необъяснимой, если вспомнить, кто в этом походе противостоял армии Жиля. Жан Люксембургский, тюремщик Жанны, тот самый, что в конечном итоге продал ее англичанам и, можно сказать, довел дело до руанского костра. Казалось бы, самое время свести старые счеты и припомнить заклятому врагу все, что было и чего не было — нет, Жиля подобные сантименты уже не волнуют. Более того, от него все более отдаляется его добрый друг и покровитель Жак де Бомануар. Как мы с вами помним, читатель, в 1427 году Жан де Краон позаботился о том, чтобы поместить внука под начало этого опытного служаки, и между начальником и подчиненным установилась крепкая дружба. Документы не уточняют, какая кошка пробежала между ними, но сам по себе факт сомнению не подлежит: в 1434—1435 году Жиль все более начинает отдаляться от бывших друзей и соратников. Что произошло?[174]
Одна из причин лежит на поверхности: именно в это время наш герой начинает испытывать серьезные проблемы с деньгами. Война тяжело сказалась на его землях, которые, как было уже сказано, несколько раз переходили из рук в руки. Надо сказать, барон де Рэ был не одинок, при королевском дворе толпилось множество полу- и окончательно разорившихся аристократов, чьи имения были отняты англичанами или разграблены мародерами из обеих армий. Это известие застигло Жиля во время похода к Грансе, в один далеко не прекрасный момент он он вдруг столкнулся с более чем неприятным фактом, что просто не в силах выплатить жалование своему отряду. В феврале 1435 года, оказавшись в отчаянном положении, он был вынужден обратиться за помощью к де ла Тремойлю, который, уже успев освободиться, обосновался в своих владениях. Тремойль, побуждавший его к началу похода (возможно, не без задней мысли снискать себе таким образом вновь расположение короля), соглашается помочь — но исключительно в обмен на замок Шантосе и прилегающие к нему земли. Наш герой вынужден согласиться и получить в обмен 12 тыс. ливров[K 33], однако, эти деньги в скором времени тают, и во время похода на Лан проблема вновь поднимается во весь свой далеко не приятный рост. К подобному унижению наш герой не привык и не находит ничего лучшего, как повернуть назад, передав опостылевшие обязанности брату[175].
|
Впрочем, мы еще раз увидим его в королевской армии, где под предводительством Ришмона, в том же 1435 году, он сражается при Конли, причем делает это из рук вон плохо, до такой степени, что навлекает на себя открытое недовольство короля. Без обиняков, Карл VII предлагает ему сложить с себя полномочия, впрочем, дальше этого дело не идет. Жиль сохраняет маршальское звание, однако, в конце лета, начале осени того же года окончательно решает уйти в отставку. Король не удерживает его, разорившийся барон никого больше не интересует[176].
Было ли это единственной причиной произошедшего? Скорее всего, нет. В конце концов, при умелом управлении и некоторой экономии, ситуацию можно было еще исправить. Королевское недовольство также не представляло собой катастрофы и однозначного конца карьеры. В тот или иной момент, выговоры получал едва ли не каждый военачальник; при некоем упорстве и желании вернуться ко двору Карла VII было также несложно, как его покинуть, свидетельством этому — история коннетабля Ришмона, изложенная выше. Однако, к уже произошедшему добавились новые причины, и важнейшей из них был, без сомнения, Аррасский договор[177][178].
Во время одного из допросов, Жанна заявила Кошону, что англичане будут в скором времени изгнаны из королевства, останутся лишь те, кто навсегда ляжет во французскую землю. Действительно, как смог убедиться регент и его окружение, руанский костер отнюдь не улучшил их положения. Армия продолжала отступать, как не без иронии заметил хронист, теряя за один день больше чем ранее завоевывалось месяцами. Славные для захватчиков времена Азенкура и Труа навсегда остались в прошлом. В довершение всех бед, 14 сентября 1435 года в столице английской Нормандии, Руане, скоропостижно скончался герцог Бедфордский. Без него двойная монархия была обречена, и первым ее крах осознал изворотливый Филипп Бургундский. Спеша оказаться на стороне победителя, уже шесть дней спустя после смерти своего союзника и зятя он скрепил своей подписью и печатью договор с французской короной, знаменующий окончательное завершение многолетней вражды. Расположение бургундца обошлось весьма недешево: вплоть до самой его смерти громадные владения «великого герцога Запада» объявлялись независимыми от французской монархии, сам же он полностью освобождался от вассальных обязанностей, связывавших его с Карлом VII. Отныне двор заполнился бургундскими ставленниками, в своих желаниях чуждыми и даже враждебными тем, кто служил Карлу во времена его изгнания[179].
Надо сказать, что рядовые исполнители с обеих сторон были не слишком рады подобному повороту событий. Как не без горечи заметил один из бургундских военачальников: «Весьма безрассудным делом представляется мне во время войн рисковать своей жизнью и достоянием единственно во исполнение воли принцев и больших господ. Ибо они по первой же прихоти помирятся между собой, в то время как всем, служившим им верой и правдой достанется в награду разорение и нищета»[180].
Следствием подобных настроений, станет знаменитая Прагерия, и прочие заговоры против королевской персоны, в которых объединятся те, кто во времена триумфа почувствовал на себе всю глубину королевской неблагодарности. В них будет замешан неизменный де ла Тремойль, избравший себе союзником дофина Людовика, готового выступить против отца, и прежние знакомцы Жиля по его армейскому прошлому — но не он сам. Мы уже не увидим его в Невере, где были начаты предварительные переговоры, ни в самом Аррасе, где в качестве маршала Франции присутствует его соперник Ла Файетт, опальный барон не желает более покидать своих владений. Нет, мы еще поговорим о его отлучках в соседние города, но после 1435 года речь может идти именно о коротких визитах, после чего Жиль с упорством человека, все для себя решившего, вновь и вновь возвращается в свои замки. До внешнего мира ему уже нет почти никакого дела[178]. Однако, прежде чем перейти к другой, скрытой от посторонних глаз, жизни маршала де Рэ, остановимся на одном — крайне загадочном - событии, которое на короткое время смогло разбудить отшельника и вернуть его к прежней жизни.
Жанна дез Армуаз
|
Вернемся в 1436 год, когда в Гранж-оз-Орме, в Лотарингском герцогстве, неизвестно откуда появилась воскресшая Жанна. Да-да, не удивляйтесь, дорогой читатель. Как уже было сказано, молва, не желавшая смириться с гибелью освободительницы Франции, упорно твердила, что придет момент, и она вернется. Момент пришел, и не однажды. Уже в 50-х, 60-х годах того же XV века лже-Жанны одна за другой заявляли о себе в разных провинциях королевства, но в скором времени их разоблачали и принуждали с позором удаляться прочь под смех и улюлюканье толпы. В 1452 году ловкая мошенница, подлинное имя которой история не сохранила, попыталась объявить себя «спасшейся Жанной», заручившись для того помощью двоих кузенов Жанны подлинной, которых сумела склонить на свою сторону деньгами и обильным угощением. Успеха затея не имела. Около 1455 года некая Жанна де Сермез, якобы принимавшая участие в сражениях Столетней войны, переодевшись для того в мужское платье, также решила выдать себя за «чудом спасшуюся» Орлеанскую Деву, в результате чего угодила в тюрьму, откуда вышла тремя годами позднее, сопровождаемая наказом «одеваться пристойно» и навсегда оставить мысль о самозванстве. Еще двумя годами спустя ярмарочная плясунья Жанна Феррон решила попытать счастья на том же поприще, объявив о своем «чудесном спасении» в Ле Мане. Ей немедленно подвели боевого коня, с которого она под общий хохот свалилась на землю, после чего авантюра закончилась, толком и не успев начаться. По приказу местного епископа неуклюжую самозванку выставили к позорному столбу, после чего ее следы окончательно теряются. Последней оказалась явно сумасшедшая девица, появившаяся в 1473 году в Кельне, ссылаясь на свое «подлинное» имя и «божью волю», она потребовала епископскую кафедру для некоего Олдарика Мандеше. Только видимое невооруженным глазом помешательство спасло ее от тюрьмы и костра.
Однако, все это было лишь бледным подобием истории «дамы дез Армуаз», которую вразумительно так и не смог пояснить никто, от хронистов XV века до исследователей новейших времен. Судите сами, дорогой читатель. В 1436 году, в Гранж-оз-Орме, в Лотарингском герцогстве, в ворота Николя Лува постучала неизвестная, одетая по-мужски, в старый, истрепанный дублет и не менее старые шоссы, без гроша в кармане, изрядно уставшая, верхом на тощей кляче. Для самозванки это был более чем смелый шаг — Лув присутствовал вместе с подлинной Жанной на церемонии коронации, более того, благодаря ее хлопотам получил рыцарское звание. По словам хрониста, неизвестная «поведала сиру Николя Луву многое, и уразумел он тогда вполне, что пред ним сама Дева Жанна Французская, которая была вместе с Карлом когда его короновали в Реймсе». Надо сказать, что сама гостья предпочитала имя Клод, и старалась не касаться вопроса, каким образом ей удалось избежать костра. Однако, Лув был уверен — это она, и ошибки быть не может! Позднее к той же мысли пришли Николя Груанье и Робер Буле, также прекрасно знавшие подлинную Жанну, которые преподнесли неизвестной в подарок меч и войлочную шляпу. Продолжая гостить у Лува, она связалась с родными братьями Жанны — Пьером и Жаном-Малышом, также узнавшими в ней сестру, которую много лет считали покойной. Вместе с ними она ненадолго вернулась в старый дом семьи д’Арк, после чего отправилась в путешествие по городам Германии и Франции. В том же году ее руки просит и получает согласие некий Робер дез Армуаз, небогатый, но уважаемый дворянин. Пышную свадьбу празднуют в том же году, и молодая жена поселяется в замке супруга, где, по-видимому, остается вплоть до 1439 года, когда отправляется с визитом в Орлеан. Здесь ее с восторгом встречают и магистраты, и простые горожане, в честь гостьи устраивается ряд пышных празднеств, из городской казны ей преподносятся на серебряном блюде «210 ливров парижской чеканки за добрую службу, оказанную ею названному городу во время осады»[181].
|
.jpg)
Жиль, запершийся в своих владениях, остается в полном неведении, до тех пор, пока она сама не является к нему с визитом по пути из Орлеана домой. Жиль не верит своим глазам, но и ошибки быть не может, это она, Жанна, которую он прекрасно помнит и знает со времен Орлеанской осады, живая и невредимая, каким-то чудом избегшая костра. В восторге от своего открытия, барон приглашает ее в гости в замок Машкуль (и приглашение принято), после чего определяет под ее командование вооруженный отряд, которому предстоит выгнать англичан из Пуату и способствовать освобождению Ле-Мана. Забыв о своем отшельничестве, Жиль так же лихо, как в былые дни, седлает боевого коня, чтобы вновь включиться в борьбу с заклятым врагом французской короны. К сожалению для нас, документы и хроники не сохранили деталей того, как проходила военная карьера «воскресшей Жанны», однако, современные историки склоняются к тому, что особенных успехов достичь ей не удалось[182].
Впрочем, «даму дез Армуаз» это не смущает, ее путь лежит в Париж, прямиком в королевский дворец, где она собирается предстать перед Карлом, как мы помним, обязанным подлинной Жанне своей короной и властью. В качестве гонца вперед отправляется Пьер д’Арк, которому вменено в обязанность предупредить монарха о предстоящем визите, вслед за ним является уже сама «чудом спасшаяся Дева Франции» — и получает личную аудиенцию. О чем говорили один на один дама дез Армуаз с королем, осталось неизвестным. Существуют полулегендарные сведения, будто недоверчивый Карл попросил ее повторить то, что подлинная Жанна сказала ему во время своего первого визита в Шинон, и вразумительного ответа не получил. По другому варианту этой же легенды, сама она, не выдержав взятой на себя роли, бросилась в ноги монарху, признаваясь в том, что присвоила чужое имя, и слезно молила о прощении. Так это или нет, мы не знаем[181].
Доподлинно известно лишь то, что Парижский Университет (с давних времен враждебно настроенный к Орлеанской Деве — все равно, подлинной или мнимой), приказал выставить даму дез Армуаз к позорному столбу на торговой площади, после чего отправить назад к мужу. В дальнейшем она будет вести жизнь, положенную провинциальной аристократке, и неприметно скончается семь лет спустя. Еще через девять лет, в 1455 году, в Руане откроется процесс Реабилитации, во время которого с «покойной Девы Жанны» будут сняты все обвинения[181].
Надо сказать, что потомки Робера дез Армуаза живы и сейчас, один из них — Пьер де Сермуаз прославился многочисленными произведениями в защиту своей пра-пра-пра-пра-бабушки, которую с упорством продолжает считать «Девой Франции», с чем совершенно согласна вся его родня[181].
К этому времени и наш герой окончательно теряет интерес к «воскресшей Жанне». Как водится, мнения касательно того, почему это произошло, расходятся до полной полярности. Сторонники самозванства "дамы дез Армуаз, полагают, что для Жиля вполне хватило скандального «парижского» разоблачения и потеряв всяческий интерес к той, кого отныне он будет считать самозванкой, он передает командование одному из младших командиров — гасконцу Жану де Сиканвиллю, и опять запирается в своих владениях, откуда ему уже не суждено выйти вплоть до суда и казни. Их противники полагают, что причиной столь резкой перемены настроения для нашего героя стали очередные финансовые проблемы. Точного ответа, как водится, нет. Известно только, что после его отъезда кампания под Ле-Маном продолжается уже недолго. Одному из капитанов на службе сеньора де Рэ летит категорический приказ принять на себя командование и возвращаться домой вместе с доверенным ему отрядом.[182].
Жанна дез Армуаз: послесловие к загадке
Однако, прежде чем мы продолжим наше повествование, зададимся вопросом — кем была на самом деле «дама дез Армуаз»? Историки академического толка дружно полагают ее самозванкой, с чем категорически не согласны сторонники всевозможных «маргинальных» версий. Российский исследователь Ефим Черняк, воздерживаясь от категоричных суждений по этому поводу, задается разумным вопросом — как могло случиться, что родные братья Жанны, вслед за множеством людей, знавших ее за несколько лет до того, были столь дружно введены в заблуждение неизвестной? Нет сомнения, что в исследуемое нами время массовые психозы не были редкостью, однако, происходят они исключительно при большом скоплении людей, передающих по цепочке друг другу временное помешательство. Подобное наблюдалось во время «танцевального безумия», когда по окончанию Черной Смерти, повергшей в ужас Европу, по городам и весям разгуливали толпы судорожно дергающихся и вопящих людей, причем большинство зевак и случайных прохожих тут же оказывались одержимы тем же недугом. Однако, науке неизвестны психические мании, продолжающиеся несколько лет кряду, так что нам придется отказаться от этой гипотезы, либо признать случай Жанны дез Армуаз совершенно из ряда вон выходящим.
Версия о том, что перед нами оказалась женщина, по прихоти природы как две капли воды похожая на подлинную Жанну, также не выдерживает критики. Во-первых, «Деву Франции» было несложно опознать по нескольким особым приметам: родинке за ухом, шрамам от старых ран, которые было достаточно сложно подделать, кроме того, простейший допрос мог легко разоблачить самозванку. Предположение, что братья Жанны помогали ей из корыстных соображений, возможно, но недоказуемо, за отсутствием каких-либо документов, однозначно подтверждающих подобное. И, наконец, совершенно экзотичная версия, что в качестве Жанны выступала ее старшая сестра Катерина (согласно академической версии, умершая в родах еще за несколько лет до отъезда подлинной Жанны из родительского дома), и вовсе остается на совести ее создателей. Загадка в равной мере позволяет оба решения.
Стоит согласиться с Е. Черняком, что одинаково подозрительными возможно полагать и отсутствие ясного ответа на вопрос, где новоявленная «Жанна» пропадала столько лет, и как сумела спастись, так и «признание в самозванстве», якобы добытое у нее Парижским Университетом. Теоретически можно предположить (с оговоркой, что это не более чем догадка): будь «дама дез Армуаз» подлинной Жанной, освободившейся благодаря неким закулисным договоренностям, королю и его окружению было скорее выгодно убедить ее не привлекать к себе излишнего внимания и не вносить смятения в умы. Впрочем, на появление самозванки Карл VII отреагировал бы точно таким же образом[181]. Посему, предоставим читателям самим попытаться разгадать эту старинную загадку и продолжим наше повествование.
Комментарии
- ↑ Справедливости ради, стоит указать и четвертого регента — Людовика Бурбонского, дяди короля по матери. Другое дело, что этот проницательный политик, понимая чем закончится борьба принцев при малолетнем правителе, вовремя уклонился от нее, и в событиях, которые будут описаны ниже, участия не принимал.
- ↑ Трое младших по возрасту королевских дядей, неизвестно, имея к тому основания или нет, все же подозревали, что Людовик попытается присвоить корону и узурпировать власть, и потому настояли, чтобы юный Карл был помазан на царство почти сразу же после смерти отца.
- ↑ В точности значение этого слова, которое лишь единожды использует хронист Фруассар, определить пока не удалось. Кто-то полагает, что речь идет об искаженном написании имени пророка Мухаммеда, которого вплоть до начала Крестовых походов европейцы, имевшие весьма смутное представление об исламе, полагали кем-то вроде идола, которому поколоняются «сарацинские язычники». По другому предоложению, мармузеты — это гаргульи, наподобие тех, что и сейчас украшают собой фасад парижского собора Нотр-Дам. Посему, перевод следует воспринимать исключительно как предположение.
- ↑ Официально Краона обвинили в растрате. В Париже ходили слухи, что подлинная причина опалы была куда серьезней — и Краон во хмелю разболтал, что его господин — Людовик Орлеанский — под руководством монаха-расстриги служит Черные Мессы, дабы таким образом умертвить старшего брата и освободить трон для себя самого. Впрочем, все остается на уровне догадок.
- ↑ В Париже долгое время держался слух, что подлинной причиной опалы Краона стало то, что его господин — Людовик Орлеанский — под руководством монаха-расстриги служит Черные Мессы, дабы таким образом умертвить старшего брата и освободить трон для себя самого, и эту в самом деле опасную тайну Краон якобы разболтал во хмелю, или (по другой версии) случайно зацепив своего господина во время игры в мяч, заставил показаться на свет «черной ладанке», которую Людовик Орлеанский носил по договору с дьяволом.
- ↑ Первый приступ этой болезни, природу которой так и не удалось понять, король испытал в марте 1392 года, во время переговоров с англичанами в Амьене, затем лихорадочное состояние возвращалось еще несколько раз.
- ↑ Жан Фруассар в своей «Хронике» прямо пишет о том, что за спиной этого отшельника, или лже-отшельника стояли некие влиятельные силы, желавшие таким образом испугать короля, однако, не называет имени виновного или виновных.
- ↑ Прежних любимцев отстранили от власти, обвинив в том, что они не смогли уберечь короля.
- ↑ Смерть Генриха V Английского, вскоре за тем последовавшая, освободит Ришмона и жену его брата от данного слова; обещанный выкуп так и не будет выплачен
- ↑ Для сравнения, отряд Жана де Краона, который он вывел во время войскового смотра в Этампе (1411 год), состоял из 6 конных рыцарей и 183 человек благородной прислуги; сын его — Амори де Краон в бытность свою в Ле-Мане возглавлял отряд из 2 конных рыцарей и 94 человек благородной прислуги (оруженосцев). И это при том, что Краоны считались крупнейшими вассалами анжуйских герцогов.
- ↑ При дворе упорно держался слух, что на деньги Жиля оплачивалась королевская тайная служба — множество шпионов и осведомителей, засланных в тыл англичанам и их союзникам, но прямых доказательств тому нет.
- ↑ Жак Хеерс предполагает, что против коннетабля существовала сильная оппозиция среди военных, недовольных попытками бретонца ввести в войсках строгую дисциплину и обуздать анархию и своеволие дворянских командиров.
- ↑ Cоломон Рейнах, в начале ХХ века впервые высказавший сомнение в виновности Жиля, полагал, что Малеструа — будущий судья и палач нашего героя — воспылал к нему ненавистью именно со времени этой битвы. Однако, нет ни малейших доказательств, что епископ Нантский в это время был знаком с Жилем де Рэ, и что последний принимал участие в этом сражении.
- ↑ Жан-Пьер Байяр утверждает, что разгневанный этим фактом Жан V своим приказом, отданным в Париже, объявил конфискованными земли строптивого барона, которые отныне передавал в лен англичанину Джону Монтгомери. К сожалению, он не называет ни даты, ни архивного номера документа, посему этот момент временно повисает в воздухе — до возможности проверки.
- ↑ Документы времени описывают ситуацию следующим образом: «Когда же супруга его проглотила яд (видимо, подмешанный к еде или питью — прим. переводчика), он посадил ее на лошадь позади себя, и гнал во весь опор на протяжении 15 лье, пока она, потеряв сознание, не рухнула наземь. И все это затеяно было ради дамы де л’Иль Бушар.»
- ↑ Фаворита обвинили в том, что он продал душу дьяволу в обмен на успешную карьеру при дворе. Как ни удивительно, Жиак подтвердил это обвинение, и на эшафоте потребовал, чтобы палач отрубил ему правую руку, подписавшую злополучный пакт.
- ↑ Горькая ирония для Ришмона состояла в том, что он собственноручно ввел будущего фаворита в королевский совет, полагая его преданным себе человеком.
- ↑ Сам Бомануар состоял под командованием Жана де Краона, позднее — Амбруаза де Лоре.
- ↑ Можно с уверенностью говорить, что роль нашего героя в этой кампании была действительно выдающейся, так как документы и хроники Столетней войны, рассказывая об этих событиях, полностью отдают свое внимание «сирам де Бомануару и де Рэ», напрочь забывая об остальных.
- ↑ C точностью неизвестно, когда это случилось. В жалованной грамоте Карла VII (сентябрь 1429 г.), когда по случаю коронации король, среди прочего, дает ему соизволение включить в свой герб французские лилии, говорится об «истинно рыцарском поведении» новоиспеченного маршала Франции, не щадившего своей жизни ради победы над врагом. Пожалуй, в этом вопросе стоит согласиться с Матеи Казаку — едва ли возможно, чтобы человек, назначенный маршалом, не имел рыцарского звания; лучшей же к тому возможности, чем победа в анжуйской кампании, сложно себе представить.
- ↑ . Самой известной среди них была, без сомнения, Катерина де ла Рошель, объявившая себя ясновидящей, так как ей якобы дарована возможность видеть скрытые сокровища и клады, которые она собиралась отдать дофину для освобождения Франции. Помогала ей в подобном патриотическом деле некая Белая Дама. Сама Жанна, которой довелось встретиться с шарлатанкой, относилась к ней с нескрываемым презрением. Катерина, затаив злобу, во время процесса выльет на Освободительницу Франции ведро словесных помоев.
- ↑ Злые языки утверждали, что именно с ее помощью бургундца удалось заманить в Монтеро — на верную смерть.
- ↑ По мнению того же Хеерса, на роль «запасного» шпиона, Тремойль предназначал оруженосца Жанны — Жана д’Олона, и «четырех его товарищей», которых перед отъездом щедро ссудил деньгами.
- ↑ Матеи Казаку предполагает, что реальным врагом, против которого, собственно, и заключались договоры, был Луи д’Амбуаз, непримиримый противник фаворита, который в течение последующих трех лет будет устраивать новые и новые заговоры с целью его свержения.
- ↑ Т. н. «восьмой счет» Гильома Шартье, который удалось разыскать аббату Боссару, датированный 21 июня того же года, упоминает эту сумму, которая полагается вознаграждением Жилю за то, что, навербовав на собственные средства отряд из латников и стрелков, он предоставил его в распоряжение Жанне для освобождения Жаржо.
- ↑ Т. н. «Письмо трех анжуйских дворян королеве Марии», ценный документ той эпохи, уточняют, что свое новое звание Жиль получил также в Реймсе, как видно, сразу после церемонии коронации. Жак Хеерс, неуклонно следуя своей теории «вредительства», полагает, что на этот пост Жиль был назначен стараниями своего вездесущего кузена.
- ↑ Заметим, к слову, что Бюей был женат на Жанне де Монжан, родной сестре тещи Жиля, с которой тот, как мы помним, обошелся более чем не по-рыцарски. Кроме того, Бюей не выносил Жоржа де ла Тремойля, оставаясь верным соратником Ришмона и партии королевы Иоланды.
- ↑ Мы знаем об этом из собственноручного письма Жиля, в котором он обязывается выплатить одному из своих дворян — Ролану де Монвуазену 260 экю за «коня вороной масти, с седлом и уздечкой». На письме стоит дата и место: Лувье. Интересно, что в этом же письме Жиль именует себя «графом Бриенским». Бриен-ле-Шато, небольшое графство на территории Шампани в те времена принадлежало Пьеру I, родному брату тюремщика Жанны — Жана Люксембургского. Гипотетически можно предположить, что это графство должно было послужить наградой Жилю в случае, если предприятие удастся.
- ↑ Англичане вновь подчинят себе город 28 октября 1431 г.
- ↑ В вопросе о годе рождения Марии де Рэ среди авторов нет единодушия, иногда время ее рождения относят к 1429—1430 гг.
- ↑ После смерти Жиля младший действительно прикажет именовать себя таким образом.
- ↑ По другим сведениям — маршал де Риё.
- ↑ Из них 4 тысячи были выплачены деньгами, остальное — золотой и серебряной посудой, которую пришлось продавать в спешке, за цену много меньшую, чем ее реальная стоимость.
Примечания
- ↑ 1,0 1,1 1,2 Bordonove, 2006, p. 21
- ↑ Bordonove, 2006, p. 22-23
- ↑ https://books.google.ca/books?id=HN5LAAAAYAAJ&pg=PA421&dq=%22Louis+d%27Anjou%22+%22de+Savoisy%22&hl=fr&sa=X&ei=RxaSVJGbIs7GsQTu4IDACw&ved=0CC0Q6AEwAg#v=onepage&q=%22Louis%20d'Anjou%22%20%22de%20Savoisy%22&f=false
- ↑ Favier, 1991, p. 386
- ↑ http://www.france-pittoresque.com/spip.php?article694
- ↑ Louis Pierre Anquetil,Jean Pierre Gallais, 1826, p. 16-17
- ↑ Bordonove, 2006, p. 34
- ↑ Boudet, 1895, p. 19
- ↑ 9,0 9,1 Bordonove, 2006, p. 23
- ↑ Bordonove, 2006, p. 53
- ↑ Bordonove, 2006, p. 74
- ↑ Bordonove, 2006, p. 74-77
- ↑ Véniel, 2008, p. 64—66
- ↑ Cazacu, 2005, p. 32
- ↑ Cazacu, 2005, p. 31
- ↑ 16,0 16,1 Cazacu, 2005, p. 33
- ↑ Cazacu, 2005, p. 17
- ↑ Heers, 1994, p. 33
- ↑ Cazacu, 2005, p. 55
- ↑ Cazacu, 2005, p. 36
- ↑ Heers, 1994, p. 33-34
- ↑ Bordonove, 2006, p. 110-111
- ↑ 23,0 23,1 23,2 Cazacu, 2005, p. 35
- ↑ Cazacu, 2005, p. 35-36
- ↑ Guinée, 2004, p. 10
- ↑ 26,0 26,1 Bordonove, 2006, p. 119-120
- ↑ Bordonove, 2006, p. 120
- ↑ Bordonove, 2006, p. 122
- ↑ Cazacu, 2005, p. 37
- ↑ Bordonove, 2006, p. 120-121
- ↑ 31,0 31,1 Bordonove, 2006, p. 125-126
- ↑ Autrand, 2000, p. 261-262
- ↑ Bordonove, 2006, p. 126
- ↑ Bordonove, 2006, p. 128-129
- ↑ Schnerb, 1988, p. 44-51
- ↑ Schnerb, 1988, p. 51-56
- ↑ Heers, 1994, p. 36-37
- ↑ Heers, 1994, p. 37-38
- ↑ Schnerb, 1988, p. 70-72
- ↑ Schnerb, 1988, p. 74
- ↑ Cazacu, 2005, p. 48
- ↑ Schnerb, 1988, p. 78-87
- ↑ Schnerb, 1988, p. 103-109
- ↑ Schnerb, 1988, p. 130-143
- ↑ Schnerb, 1988, p. 165-168
- ↑ Schnerb, 1988, p. 172-173
- ↑ Schnerb, 1988, p. 170-173
- ↑ Schnerb, 1988, p. 180-193
- ↑ 49,0 49,1 Schnerb, 1988, p. 200-204
- ↑ Tuetey, 1888, p. 132-135
- ↑ Schnerb, 1988, p. 212-216
- ↑ Cazacu, 2005, p. 68
- ↑ 53,0 53,1 Cazacu, 2005, p. 68-69
- ↑ Cazacu, 2005, p. 69
- ↑ Heers, 1994, p. 37
- ↑ 56,0 56,1 Cazacu, 2005, p. 63-64
- ↑ Cazacu, 2005, p. 63
- ↑ Cazacu, 2005, p. 65
- ↑ Cazacu, 2005, p. 69-71
- ↑ Cazacu, 2005, p. 70-71
- ↑ Cazacu, 2005, p. 77
- ↑ Cazacu, 2005, p. 70
- ↑ Cazacu, 2005, p. 69-74
- ↑ Cazacu, 2005, p. 74
- ↑ Heers, 1994, p. 38-40
- ↑ 66,0 66,1 66,2 66,3 66,4 Cazacu, 2005, p. 75
- ↑ 67,0 67,1 67,2 Heers, 1994, p. 40
- ↑ Bossard, 1886, p. 58
- ↑ Bossard, 1886, p. 59
- ↑ Heers, 1994, p. 38
- ↑ Bossard, 1886, p. 58-59
- ↑ Reliquet, 1982, p. 44-45
- ↑ Reliquet, 1982, p. 48
- ↑ Reliquet, 1982, p. 49
- ↑ Heers, 1994, p. 39-41
- ↑ Heers, 1994, p. 41
- ↑ Heers, 1994, p. 42
- ↑ Cazacu, 2005, p. 75-76
- ↑ Cazacu, 2005, p. 76-77
- ↑ Cazacu, 2005, p. 79
- ↑ 81,0 81,1 Heers, 1994, p. 44-45
- ↑ Cazacu, 2005, p. 76-79
- ↑ Cazacu, 2005, p. 78-79
- ↑ 84,0 84,1 84,2 Cazacu, 2005, p. 81
- ↑ Cazacu, 2005, p. 80
- ↑ Cazacu, 2005, p. 80-81
- ↑ Fabre, 1947, p. 32-38
- ↑ Mantelier, 1861, p. 96
- ↑ Gilliot, 2008, p. 6-7
- ↑ 90,0 90,1 Heers, 1994, p. 50-51
- ↑ 91,0 91,1 91,2 Pernoud, 1969, p. 86-87
- ↑ Wallon, 1875, p. 89
- ↑ 93,0 93,1 93,2 93,3 Heers, 1994, p. 48
- ↑ 94,0 94,1 94,2 Cazacu, 2005, p. 85
- ↑ Fabre, 1947, p. 119-120
- ↑ Heers, 1994, p. 57
- ↑ Martin, 1865, p. 125
- ↑ Charpentier, Cuissard, 1896, p. 17
- ↑ Cazacu, 2005, p. 87
- ↑ 100,0 100,1 100,2 Cazacu, 2005, p. 88
- ↑ Bayard, 2007, p. 92-93
- ↑ Cazacu, 2005, p. 89
- ↑ Cazacu, 2005, p. 86
- ↑ Cazacu, 2005, p. 90
- ↑ Heers, 1994, p. 59
- ↑ Cazacu, 2005, p. 90-91
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 28-31
- ↑ 108,0 108,1 108,2 108,3 Heers, 1994, p. 60
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 30-31
- ↑ Bayard, 2007, p. 97
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 31-33
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 33
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 33-37
- ↑ Gilliot, Gosselin, 2008, p. 36-37
- ↑ Heers, 1994, p. 65-66
- ↑ Cazacu, 2005, p. 93
- ↑ 117,0 117,1 117,2 Cazacu, 2005, p. 94
- ↑ Reliquet, 1982, p. 53
- ↑ Cazacu, 2005, p. 95
- ↑ Cazacu, 2005, p. 95-96
- ↑ Cazacu, 2005, p. 96
- ↑ Bayard, 2007, p. 104
- ↑ Cazacu, 2005, p. 95-97
- ↑ Heers, 1994, p. 66-68
- ↑ 125,0 125,1 Cazacu, 2005, p. 98
- ↑ Bataille, 1977, p. 115
- ↑ Tuetey, 1881, p. 279
- ↑ Hanne, 2007, p. 152
- ↑ Heers, 1994, p. 68
- ↑ Wallon, 1875, p. 274
- ↑ Wallon, 1875, p. 291-292
- ↑ Wallon, 1875, p. 287
- ↑ Hanne, 2007, p. 158—159
- ↑ Heers, 1994, p. 69
- ↑ Hanne, 2007, p. 159
- ↑ Cazacu, 2005, p. 99
- ↑ Cazacu, 2005, p. 99-100
- ↑ Heers, 1994, p. 77-78
- ↑ 139,0 139,1 Bataille, 1977, p. 93
- ↑ 140,0 140,1 Cazacu, 2005, p. 101
- ↑ Cazacu, 2005, p. 102
- ↑ 142,0 142,1 Cazacu, 2005, p. 103
- ↑ Neveux, 1987, p. 46
- ↑ Bourassin, 1988, p. 118
- ↑ Quicherat, 1847, p. 1-38
- ↑ Cazacu, 2005, p. 102-108
- ↑ Quicherat, 1847, p. 1-35
- ↑ Bayard, 2007, p. 116
- ↑ Quicherat, 1841, p. 455-459
- ↑ Quicherat, 1841, p. 455-460`
- ↑ Heers, 1994, p. 70
- ↑ Heers, 1994, p. 67-68
- ↑ Cazacu, 2005, p. 105-107
- ↑ Cazacu, 2005, p. 109-110
- ↑ Cazacu, 2005, p. 110-111
- ↑ Heers, 1994, p. 79
- ↑ Bataille, 1977, p. 95
- ↑ 158,0 158,1 158,2 Cazacu, 2005, p. 111-112
- ↑ Cazacu, 2005, p. 112
- ↑ 160,0 160,1 Bataille, 1977, p. 96
- ↑ Heers, 1994, p. 82
- ↑ 162,0 162,1 Cazacu, 2005, p. 113
- ↑ Quicherat, 1841, p. 77-79
- ↑ Cazacu, 2005, p. 113-114
- ↑ Cazacu, 2005, p. 114
- ↑ 166,0 166,1 166,2 166,3 Cazacu, 2005, p. 115
- ↑ 167,0 167,1 Cazacu, 2005, p. 116
- ↑ Heers, 1994, p. 79-80
- ↑ 169,0 169,1 Heers, 1994, p. 80
- ↑ Bataille, 1977, p. 102
- ↑ Cazacu, 2005, p. 116-117
- ↑ Heers, 1994, p. 82-83
- ↑ Bataille, 1977, p. 103
- ↑ Cazacu, 2005, p. 117-117
- ↑ Cazacu, 2005, p. 117
- ↑ Cazacu, 2005, p. 118-119
- ↑ Heers, 1994, p. 84
- ↑ 178,0 178,1 Cazacu, 2005, p. 125-126
- ↑ Cazacu, 2005, p. 126
- ↑ Cazacu, 2005, p. 119-120
- ↑ 181,0 181,1 181,2 181,3 181,4 Черняк, 1994, p. 19-28
- ↑ 182,0 182,1 Bayard, 2007, p. 118-124
Литература
- Ефим Черняк Времен минувших заговоры. — М: Международные отношения, 1994. — 540 p. — ISBN 5-7133-0625-9
- Ефим Черняк «Времен минувших заговоры». Творчество Ефима Черняка хорошо известно всем любителям истории тайной войны и исторических загадок. Ему принадлежит небольшой цикл произведений такого плана, крайне добротных, написанных на основе франко- и англоязычных работ конца прошлого века. В этой книге можно найти главы, посвященные Великой Французской революции и 100 Людовикам XVII, каждый из которых безусловно был самым «законным» и «настоящим», рассказы об интригах наполеоновских времен, загадке исчезновения наследников при воцарении первого Тюдора и т. д. Мы же использовали, как несложно догадаться, скрупулезное описание истории дамы дез Армуаз и аргументы «за» и «против» того, могла ли она быть подлинной Жанной.
- Louis Pierre Anquetil,Jean Pierre Gallais Histoire de France depuis les Gaulois jusqu'à la mort de Louis xvi, par Anquetil, et jusqu'au traité du 20 novembre 1815 par m. Gallais. Continuée jusqu'à l'avénement de Charles x par m. De V*. — Paris: Janet et Cotelle Librairies, 1826. — 527 p.
- Луи-Пьер Анкетий. Жан-Пьер Галле «История Франции с галльских времен и вплоть до смерти Людовика XVI, написанное Анкетием, до времени договора 20 ноября 1815 г. мсье Галле. Продолженная до прихода к власти Карла Х мсье де В*». Старое, но крайне добротное историческое издание, посвященное, как несложно догадаться из названия, сложным перипетиям французской истории. В нашем случае, мы интересовались более чем конкретным моментом: началом царствования Карла VI и вспыхнувшим в Париже восстанием, известным как «восстание майотенов».
- Françoise Autrand Jean de Berry. — Paris: Fayard, 2000. — 558 p. — ISBN 978-2702862216
- Франсуаза Отран «Жан Беррийский». Имя герцога Беррийского практически незнакомо русскоязычному читателю — а жаль. Этот персонаж прославился не только тем, что покровительствовал деятелям искусства своего времени, оставив для потомства один из красивейших образцов книжной графики Северного Ренессанса, т. н. «Великолепный часослов герцога Беррийского», но и сыграл одну из ключевых ролей во времена гражданской войны межда арманьяками и бургундцами. Этот сложный человек, споры о характере и реальных побуждениях которой не смолкают до сих пор, показал себя деятельным и знающим администратором, неплохим полководцем, не боящимся сложностей и временных поражений, но с другой стороны — жестоким деспотом, полагающим что страна должна существовать исключительно для удовлетворения его капризов; короче говоря, достойный современник нашего героя. Франсуаза Отран — автор многих беллетризированных биографий, одна из которых использовалась для этой работы. Книга о Жане Беррийском написана свежим и ярким языком, снабжена мощным библиографическим аппаратом и множеством миниатюр и иных иконографических свидетельств столетия. Рекомендуется всем любителям искусства, как и тем, кто интересуется Столетней войной.
- Georges Bataille Le Procès de Gilles de Rais. — Paris: Éditions Pauvert, 1977. — 338 p. — ISBN 978-2720201776
- Жорж Батай «Процесс Жиля де Рэ». Книга существует в русском переводе, хотя издана микроскопическим тиражом. Кроме собственно процесса, впервые целиком переведенного на современный французский язык, книга содержит скрупулезно восстановленные по результатам допросов и прочим документам эпохи сведения о последних годах жизни и преступлениях Жиля де Рэ; сведения, которых зачастую избегают более современные издания. Будучи убежден в виновности своего персонажа, Батай относится к нему маскимально строго, не затушевывая даже самые неприглядные моменты, и не выгораживая Жиля ни в одном из его проступков. За годы, прошедшие со времени публикации, конечно же, часть фактов подверглась поправкам и уточнениям (как было уже сказано, исследование 2000-х годов многое добавили к картине, бывшей до того неполной, и в каких-то моментах отрывочной, книга тем не менее сохраняет свою ценность для современного читателя.
- Abbé Eugène Bossard Gilles de Rais, Maréchal de France dit Barbe Bleu. — Paris: H. Champion, 1886. — 638 p.
- Аббат Эжен Боссар «Жиль де Рэ, маршал Франции, прозванный Синей Бородой». Речь идет о раритетном издании, по сути дела, одной из первых полных биографий маршала Жиля де Рэ. Несмотря на то, что аббат Боссар для своего времени работал с исключительной добросовестностью, собрав все сведения, какие только мог найти в королевских архивах, книга требует осторожного к себе подхода. Дело в том, что в последние годы ХХ века, и соответственно, первое десятилетие века нашего, всплыло множество документов, распыленных по множеству семейных и провинциальных библиотек, к которым у о. Боссара при всей его добросовестности не было доступа; в результате, даже сами по себе факты, изложенные в этом издании, не всегда соответствуют современной точке зрения. Помните, без перекрестной проверки эту работу использовать нельзя. Однако, она по-прежнему остается исключительно ценной, так как содержит подлинные протоколы Церковного процесса Жиля де Рэ.
- Jean-Pierre Bayard Plaidoyer pour Gilles de Rais, Maréchal de France, 1404-1440. — Paris: Editions Dualpha, 2007. — 550 p. — ISBN 978-2353740215
- Жан-Пьер Байар «В защиту Жиля де Рэ, маршала Франции, 1404—1440». Жан-Пьер Байяр относится к той когорте современных исследователей, что склоняются к оправданию Жиля, полагая что материалы процесса были сфабрикованы его врагами, и все дело состоялось исключительно благодаря массовому лжесвидетельству. Стараясь всеми силами обелить «подзащитного», Байяр находит оправдания всем его действиям (даже — добавим от себя крайне сомнительным). Однако, при всей спорности изложения книга написана со всей добросовестностью, и изобилует сведениями, касающимися времени, окружения и религиозных суеверий, сопровождавших жизнь нашего героя. Рекомендуется к прочтению всем, кто заинтересован в теме.
- Marcellin Boudet La Jacquerie des Tuchins: 1363—1384. — Paris: Jouvet, 1895. — 140 p.
- Марселлен Буде «Жакерия тюшенов». Небольшое, но очень емкое сочинение Марселлена Буде, несмотря на то, что было издано в XIX веке, не потеряло своего значения до сих пор. В частности, это произошло потому, что восстание тюшенов на Юге Франции, в отличие от северной жакерии долгое время не привлекало внимания исследователей, да и сейчас издания ему посвященные можно пересчитать едва ли не по пальцам одной руки. Несмотря на то, что часть тезисов автора, по необходимости, подверглась уточнению и исправлению, книга обстоятельно и полностью прослеживает ход восстания, от появления первых отрядов крестьянской самообороны и разрозненных лесных банд, до армии тюшенов под руководством Гильома Гарсии. Небольшой том включает в себя в качестве приложения важнейшие части корпуса средневековых документов (хроник, королевских грамот, допросных листов и т. д.) посвященных восстанию. Рекомендуется всем любителям средневековой истории, и в особенности диссертантам, решающим для себя, какую тему выбрать для будущего исследования. За исключением единственной, и сильно устаревшей статьи, в России тема совершенно не освещалась.
- Georges Bordonove Charles VI : Le roi fol et bien-aimé. — Paris: Pygmalion, 2006. — 317 p. — ISBN 978-2756400181
- Жорж Бордонов «Карл VI: Король безумный и возлюбленный». Это книга из серии «Короли, создавшие Францию» является полной биографией Карла VI, собранной буквально из крошечных кусочков, разбросанных по многочисленным документам и хроникам времени. Здесь внимательный читатель найдет для себя полную информацию о детстве и юности монарха, подававшего большие надежды на поле брани, но оказавшегося достаточно посредственным администратором и правителем, его супруге — редком в те времена союзе, заключенном по большой взаимной любви, многочисленных детях и наконец, о безумии, которое повергло страну в хаос, и превратело мощное государство, выпестованное Карлом V Мудрым в арену сражения между принцами, сражавшимися между собой за пост регента. Очень глубоко и подробно освещена также тема болезни Карла, которой, как известно, до сих пор не найдено объяснения. Изложение построено на теориях, принятых в академической среде, любителям теории заговора предложена будет другая книга.
- Matei Cazacu Gilles de Rais. — Paris: Tallandier, 2006. — 382 p. — ISBN 978-2847342277
- Матеи Казаку «Жиль де Рэ». Матеи Казаку, французский исследователь румынского происхождения, доктор исторических наук, палеограф, архивист, известен своим скрупулезным отношением к исследуемому материалу. Результаты поисков в провинциальных и аристократических семейных архивах позволили ему открыть и сделать достоянием исторической науки многие ранее неизвестные документы, касающиеся как самого барона де Рэ, так и его семьи и окружения. Также полагая барона преступников и детоубийцей, Казаку занимает очень сдержанную позицию, представляя читателю самому решить, насколько подобный взгляд заслуживает доверия. Кроме собственно биографии Жиля, книга содержит сведения о посмертных легендах, связанных с хозяином замка Тиффож, развитием в фольклоре образа Синей Бороды, многочисленными фотографиями и документами. Рекомендуется к прочтению любому, кто желает вновь взяться за биографию барона. Единственное, пожалуй, замечание, состоит в том, что Казаку, как впрочем, многие архивисты нашей эпохи обрушивает на голову читателю огромное количество имен и цифр, однако, при небольшом терпении, преодолимо и это. Автор данного исследования считает монографию Казаку одной из лучших и самых полных в том, что касается биографии и окружения барона Жиля де Рэ.
- Lucien Fabre Jeanne d'Arc. — Paris: Tallandier, 1947. — 541 p.
- Люсьен Фабр «Жанна д’Арк». Одна из многочисленных биографий Жанны на французском языке, написанная талантливым автором и профессиональным военным. Возможно, современному читателю она покажется несколько растянутой; факты и документы на старинный лад перемежаются многочисленными лирическими отступлениями, и авторскими размышлениями несколько сентиментального свойства. Однако, в отличие от множества более или менее спекулятивных сочинений, которых, по вполне понятным причинам, немерено, Фабр отличается исключительной добросовестностью в документальных вопросах и повышенным вниманием к мелким деталям. Столь же важно, что этот отставной офицер Почетного Легиона не понаслышке был знаком с военными действиями, и во время обеих Мировых Войн имел возможность во многих случаях побывать в местах, где разворачивались сражения времен Жанны. Уже это делает его книгу привлекательной и полезной для современного читателя.
- Gilliot Christophe. Orléans 1429: Siège de jour le jour. — Orléans: Bayeux : Heimdal, 2008. — 80 p. — ISBN 978-2-8404-8253-6
- Кристоф Жилио «Осада Орлеана: день за днем». Как и следует из названия, автор, сотрудник Института Истории, на основании документов эпохи и орлеанских счетных книг, скрупулезно описывает состояние и вооружение обеих армий, применявшиеся ими военные хитрости, артиллерию и приемы наступления и обороны, а также ход осады день за днем, вплоть до освобождения города армией Жанны. Книга снабжена огромным количеством иллюстраций, на которых фигурируют как музейные экспонаты, так и восстановленные современными умельцами детали вооружения, обмундирования, осадных машин и т. д. Рекомендуется всем любителям средневековой истории.
- Hanne O. Jeanne d’Arc: Le glaive et l’étendard. — Paris: Giovanangeli, 2007. — 255 p. — ISBN 2758700069
- Оливье Анн «Жанна д’Арк: меч и штандарт». Одна из новейших биографий Жанны, основанной на сведениях и открытиях, доступных науке на стыке веков. Книга написана живым и легким языком, так, что набившие оскомину «исторические личности» видятся как живые люди со своими достоинствами, недостатками, силой и слабостью. Это касается также главной героини, которую многие произведения тщатся превратить в некий абстрактный идеал. Часть теорий автора может показаться спорной (в частности, идея, что Париж должен был стать могилой Жанны), однако, читатель, наделенный критическим мышлением получит от этой работы огромное удовольствие.
- Philippe Mantelier. Histoire du Siège d'Orléans // Bulletin de la Societé de l'Histoire de France : Сб. — Paris: 1861. — Т. 2.
- Филипп Мантелье «История осады Орлеана». Короткая, но очень информативная статья, собравшая множество фактических сведений о состоянии орлеанского гарнизона, денежном и продовольственном снабжении, а также о вооружении, командовании и обеспечении английской армии, осаждавшей город. Несмотря на то, что статья довольно старая, скрупулезно собранные в ней факты сохраняют свою ценность вплоть до нашего времени.
- Régine Pernoud. La Libération d'Orléans. — Gallimard. — Paris, 2006. — 288 p. — ISBN 2-07-078184-4
- Режин Перну «Освобождение Орлеана.». Имя Режин Перну, директора Центра по изучению жизни Жанны д’Арк, автора многочисленных книг, посвященных биографии Орлеанской Девы и событий, сопутствовавших ее жизни, хорошо известна каждому, интересующемуся временем Столетней войны. Написанные легким, насыщенным языком, понятные любому читателю, произведения мадам Перну отличаются строгой фактологической чистотой, и опорой на многочисленные документы, которые она имеет привычку приводить в конце своих изданий. Эта книга посвящена, как несложно догадаться, эпопее Орлеанской осады..
- Jules Quicherat Procès de condamnation et de réhabilitation de Jeanne d'Arc, dite La Pucelle: Procès de condamnation.. — Paris: J. Renouard et Cie, 1841. — 507 p.
- Жюль Кишра «Инквизиционный и оправдательный процессы Жанны д’Арк, прозванной Девой. Инквизиционный процесс.». Еще одно факсимильное издание: в точности следуя за сохранившимися документами, автор воспроизводит латинский протокол инквизиционного процесса Жанны, составленный епископом Кошоном и Тома де Курселем, ректором Парижского университета на основе французских протоколов, которые велись собственно во время заседаний. Издание снабжено множеством авторских комментариев, и хотя собственно теории Ж. Кишра в настоящее время несколько устарели, подлинные документы ни в какой век не потеряют своей важности.
- Philippe Reliquet Le Moyen Age: Gilles de Rais. Maréchal, monstre, martyre.. — Paris: PIERRE BELFOND, 1882. — 282 p. — ISBN 978-2714414632
- Филипп Релике «Средние века: Жиль де Рэ. Маршал, монстр, мученик.». Автора интересует не столько биография нашего героя (и без того отлично известная современному французскому читателю), сколько время и окружение, в котором пришлось жить и действовать маршалу де Рэ. Уделяя собственно жизни барона де Рэ очень скромную часть своего произведения, автор приводит интереснейшие сведения касательно алхимии, колдовства, истории феодализма и основных классов общества той эпохи, работе церковного процесса как такового, и т. д. Будучи твердо убежден, что Жиль действительно был виновен в тех преступлениях, которые ему инкриминировал Нантский религиозный и светский суд, автор задается вопросом, каким образом и почему в заданной среде, в заданное время мог появиться и расцвести пышным цветом феномен Жиля де Рэ — убийцы и педофила.
- Bertrand Schnerb Les armagnacs et les bourgignons.: La maudite guerre.. — Paris: Perrin, 1988. — 309 p. — ISBN 978-2262005214
- Бертран Шнерб «Арманьяки и бургиньоны: проклятая война.». Без цитирования этой монографии не обходится, пожалуй, ни одна работа, посвященная Франции XV века. Это редкостное издание содержит исключительно полное описание гражданской войны, а также портреты основных ее участников, анализ скрытых причин и вполне явных следствий противостояния, развернувшегося на фоне общенациональной опасности. Несмотря на строго-научный характер, книга читается легко и с огромным интересом. Рекомендуется всем историкам и любителям, интересующимся временем Столетней войны.
- Alexandre Tuetey Journal d’un bourgeois de Paris.. — Paris: H. Champion, 1881. — 413 p.
- Александр Тюетей «Дневник парижского горожанина.». Перед нами первое по времени, полное и дословное издание Дневника неизвестного, предположительно являвшегося клириком парижского Собора Нотр-Дам, за которым закрепилось ошибочное имя «Горожанина». Дневник написан на среднефранцузском языке, и велся без перерыва с 1405 по 1449 г. Простым, часто бедным языком, эти сделанные для себя, без оглядки на широкую публику записи рассказывают о повседневной жизни маленького человека: бесконечном страхе перед атаками на город, высокими ценами, голодом и беззащитностью. Перед глазами автора прошли все восстания, беспорядки, смены власти, казни и триумфы этого времени. Пробургундски настроенный Горожанин не скрывает своей враждебности к «арманьякам» и их ведьме (Жанне), дневник несколько претенциозен, но представляет собой исключительно ценный документ эпохи.
- Roger Valentin. Monnaies de Louis I d’Anjou frappées à Avignon (1382) // Annuaire de la Société française de numismatique : Сб. — Paris: 1861. — Т. 16. — С. 421-445.
- Роже Валентин "Монеты Людовика I Анжуйского, отчеканенные им в Авиньоне (1382 г.) ". Еще одна старая, но не потерявшая до наших дней своей ценности фактологическая статья, посвященная чеканке денег Людовиком Анжуйским — старшим из регентов короля. В ней нас интересовал более чем конкретный период времени и более чем конкретные факты: подавление восстания майотенов и отъезд старшего из дядей короля в Италию.
- Florent Véniel, Jacques Labrot, Véronique Montembault Le costume médiéval: la coquetterie par la mode vestimentaire, XIVe et XVe siècles. — Bayeux: Heimdal, 2009. — 216 p. — ISBN 2840482541
- Флоран Вениэль «Средневековый костюм: проявления кокетливости в моде XIV и XV столетий». Настоящая энциклопедия французского костюма, огромный альбом с многочисленными иллюстрациями, где средневековые миниатюры соседствуют с портретами того же времени и современными реконструкциями, которые демонстрируют сотрудники музея Клюни. Оформлена по всем правилам, с многочисленными сносками и списком литературы. Написана лёгким и живым языком, читается с огромным удовольствием. Рекомендую всем любителям Средневековья.
- Wallon H. Jeanne d’Arc. — Paris: Librairie Hachette, 1875. — 448 p.
- Х. Валлон «Жанна д’Арк». Как и характерно для позитивизма XIX века, Валлон не пишет сам, но создает компиляцию из огромного количества документов эпохи, посвященных жизни и деятельности Орлеанской Девы. Собственные мысли автора, время от времени появляющиеся среди многочисленных цитат, в настоящее время могут показаться спорными или даже устаревшими, но документы, статистические и документальные свидетельства не потеряли да и не потеряют интереса для исследователя.
© Zoe Lionidas (text). All rights reserved. / © Зои Лионидас (text). Все права сохранены.
