Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 2 Наемник на королевской службе

← Глава 1 Незаконный сын

"Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард" ~ Глава 2 Наемник на королевской службе автор Zoe Lionidas

Глава 3 Граф, милостью Божьей →

Содержание 1 Боевое крещение 1.1 Рядовой конник 1.2 Возвращение в Париж 1.3 Пленник бургундцев 2 Интерлюдия 2.1 Париж 2.1.1 Зов гильотины 2.1.2 Конец Бернара д’Арманьяка. Руан взят в кольцо 2.1.3 И вновь бесславный конец мятежа 2.2 На пути к катастрофе 2.2.1 Перемирие необходимо 2.2.2 Первая попытка переговоров. Падение Руана 2.2.3 Очередное перемирие, столь же хрупкое как и все предыдущие 2.3 Страшнее преступления только глупость 2.3.1 Миледи XV века и ее почтенный супруг 2.3.2 Гибель Жана Бесстрашного 2.3.3 Измена Бургундии 2.3.4 Франция исчезает с политической карты Европы 3 Новый глава Орлеанского дома 3.1 Освобождение. Смерть Филиппа Вертю 3.2 Первые шаги на новом поприще и визит ко двору дофина в изгнании 3.3 Новый хозяин и его способ ведения дел 4 Рыцарь 4.1 Англичанин подчиняет себе Париж 4.2 Битва за Анжу 4.3 Посвящение 5 Два брака по расчету 5.1 Незаслуженное наказание, к счастью, проходит мимо 5.2 Наш герой в партизанской войне 5.3 Женитьба дофина — и бастарда 6 … И смерть двух королей 6.1 Семейные неурядицы Бастарда. Смерть Генриха Английского 6.2 Дофин Франции чудом избегает опасности. Смерть Карла Безумного. 7 Конец северной армии 7.1 Город Краван переходит в руки французов. Рождение наследника престола 7.2 Проигранная битва при Краване 7.3 Последняя победа армии д’Омаля 7.4 Разгром 8 Заложник 8.1 Начало осады Мон-Сен-Мишель и новый коннетабль для королевства 8.2 Дипломатический триумф и щедрая награда 9 Примечания

Боевое крещение

Рядовой конник

Одна из битв Столетней войны.. Жан-Филипп Ларивьер «Дюгеклен в битве при Кошерели». - Холст, масло. - 1839 г. - Галерея сражений. - Версальский дворец. - Версаль Франция

Между тем, вести с западной границы внушали тревогу. 29 июня 1417 года разбив наголову сторожевую французскую эскадру, уже вторая по счету английская армия под командованием самого короля высадилась на берег в бухте Ла-Тук. Французские принцы, занятые своей бесконечной склокой, почти не обратили на это внимания. Для Арманьяка было куда важнее, что бургундский герцог возобновил наступление на Париж, и 21 сентября занял Монруж. Навстречу ему должны были выступить войска под командованием Таннеги дю Шателя, к которому был приписан и наш герой. Посему, навсегда распрощавшись со своей возлюбленной, и конечно же, опечаленный этим расставанием, он отправился в свой первый поход. Надо сказать, что схватка была недолгой, войска бургундца разбились о Корбей, в котором заперся один из лучших капитанов на службе королевы Иоланды — Арно де Барбазан, и потерпев болезненное поражение от войск Таннеги, были вынуждены уйти прочь; по словам хрониста «убедившись, что ему никоим образом не проникнуть в Париж, в то время как те, кто к нему были расположены, убедились, что им никоим образом невозможно будет получить желаемое», Жан Бургундский отступил в Монлери. Таким образом, наш Бастард принял боевое крещение, надо сказать, показал себя с лучшей стороны. Как обычно бывает, ссора между двумя пошла на пользу третьему; англичане за это время успели занять Кан, где один за другим высаживались новые отряды, и развить наступление на Нижнюю Нормандию, желая превратить ее в плацдарм для завоевания всего королевства. (96). Впрочем, наш Бастард пока об этом не знает, и очень горд своей первой победой.

Ему хватало самообладания не обращать внимания на хихиканье и шепотки за спиной, и делать вид, что он не слышит фривольных шуточек на тему «Бастард короля — принц крови, бастард принца — простой дворянин!» Юный Жан прекрасно знал себе цену, и не ошибся. В скором времени ему пришлось выступить в поход во второй раз, теперь — под началом Раймоне де ла Гера — одного и ближайших ставленников Бернара д’Арманьяка. Надо сказать, что этот забияка-гасконец носил фамилию более чем подходящую для подобных случаев — ла Гер по-французски значит «война»! Головорезы ла Гера даже среди много себе позволявших солдат того времени выделялись буйством и жадностью до грабежей, но и воевать они умели более чем достойно. В этом первой для нашего героя битве в открытом поле — при местечке Мерю, в которой он участвовал пока на правах простого конника, противник был разбит и бесславно бежал вплоть до Шартра и Дрё. Конечно же, это была заслуга не единственно Жана Орлеанского, но показал он себя с самой лучшей стороны. Более того молодой храбрец уже успел обратить на себя внимание, и даже получить свое первое поощрение от командующего^[1].

В столице было опять неспокойно. Со стороны нового властителя Парижа — графа Арманьяка, это было непростительной ошибкой: выпустив из рук Изабеллу Баварскую, он мало того, что терял на нее всякое влияние, но практически вынуждал слабохарактерную королеву Франции, тяготившуюся своим более чем скромным существованием, просить помощи у бургундца. Иногда утверждают, что ситуация развивалась с точностью до наоборот: изворотливый герцог Жан первым установил контакт с турской узницей, предложив ей свое содействие. Но дела это не меняет. Так или иначе, раздосадованный очередным поражением, Жан Бесстрашный, отступив в Шартр, а затем в Труа (где население в очередной раз приняло его как освободителя) 2 ноября приказал Гектору де Савезу во главе отряда из 60 солдат освободить королеву. Без всякого труда разогнав приставленную к ней охрану, Савез тремя днями позднее с триумфом доставил пленницу в Блуа. Благодарная Изабелла, подняв с колен Жана Бесстрашного, со всей благосклонностью заявила ему, что «ныне я вижу, сколь вы всегда радели о благе монсеньора (то есть короля), его наследниках, его королевстве и общественном благе». Таким образом, перемена союзника состоялась, и бывшая сторонница орлеанской партии уже окончательно оказалась на стороне Жана Бесстрашного. Вас это удивляет читатель?… 8 днями позднее в Амьене для нее начало обустраиваться подобие «теневого» правительства, конечно же, под предводительством Жана Бесстрашного, и во все стороны полетели письма, призывавшие французов повиноваться отныне приказам королевы, которая как известно, еще в 1403 году была объявлена регентшей королевства при безумном супруге. Приказ этот, правда, был давным-давно отменен, но кому было до этого дело?…^[2]

Между тем английское наступление продолжается, на очереди — Нижняя Нормандия, откуда открывается прямой путь к столице королевства. Крепости сдаются одна за другой, пока единственным островком сопротивления не остается Руан — второй по величине город королевства после Парижа. Горожане полны решимости сопротивляться нашествию, но силы неравны, помощь от короля, на которую возлагалось столько надежд так и не появляется, да и не мудрено, двор занят склокой между арманьяками и бургундцами. Можно спорить и сомневаться в том, действительно ли комендант (или как тогда говорили, капитан), руанского гарнизона, Ги Ле Бутелье, подданный бургундского герцога, посодействовал сдаче города, ситуации это не меняет. Забегая вперед, скажем, что шесть месяцев спустя Руан падет, и английский король с триумфом въедет в побежденную столицу Нормандии. Этот город на много лет останется под его владычеством, превратившись в плацдарм, откуда против Юга, оставшегося верным французской короне будут направляться новые и новые силы захватчиков. Однако, вернемся в столицу.

Возвращение в Париж

Изабелла Баварская. Неизвестный художник «Дарение книги» (фрагмент). - «Книга королевы» - Harley 4431 f. 3 — ок. 1410-1414 гг. - Британская библиотека, Лондон

Единственной, сумевшей сохранить ясную голову в общем хаосе и отчаянии, была Иоланда Арагонская — супруга анжуйского герцога, носившая также титул королевы Сицилии. Умная и хладнокровная женщина, блестящий политик и стратег, она прекрасно понимала, что любая попытка остановить англичан заранее обречена на поражение, пока страна снедаема гражданской войной. Поставив себе цель любыми путями прекратить противостояние арманьяков и бургундцев, будущая теща Карла VII двигалась к ней с удивительным упорством, которое не могли сломить никакие неудачи.

Итак, в первую очередь, ей удалось добиться, чтобы 6 ноября регентом королевства был провозглашен новый дофин — Карл, как мы помним, товарищ нашего героя по детским играм. Таким образом, «правительство королевы» лишалось даже тени законности. Чтобы обезопасить себя хотя бы с одной стороны, парижскому правительству удалось заключить с англичанами перемирие на 10 следующих месяцев. Развивая успех, через посредство вечно колеблющегося и осторожного герцога Бретонского, Иоланде удалось пригласить противоборствующие стороны на переговоры в Труа. Вместе с ней от партии арманьяков здесь присутствовал Филипп Вертю — средний сын Валентины, единственный из трех братьев Бастарда, который, как мы помним, оставался в Париже и тем самым избег плена или гибели на поле Азенкура. В качестве посредников вместе с Жаном Бретонским на переговорах присутствовали двое посланников новоизбранного папы Римского Мартина V. Переговоры зашли в тупик. Амбиции бургундца оказались непомерны: он требовал для себя власти над страной, с полного «согласия короля и королевы, и его личного». Два самолюбия схлестнулись без всякой возможности одержать верх над противником: дофин, разьяренный высокомерием и наглостью бургундца, и Жан Бесстрашный, озлобленный против этого мальчишки, закрывавшего ему путь к единоличной власти. Коротко говоря, канцлер короны объявил соглашение невозможным, как «противное королевской чести».

Между тем Бастард продолжал оставаться в действующей армии, 13 ноября мы видим в составе отряда, осаждающего Мерю, в следующие несколько дней ему довелось участвовать в стычках с бургундцами под Понтуазом, Шартром и Дрё. Во второй половине месяца ненадолго вернувшись в Париж, он вынужден был распроститься с надеждами на отдых, так как в столице созрел очередной пробургундский заговор. Вооруженный отряд должен был захватить предместье Сен-Марсо, предупрежденные буквально в последний момент сторонники «арманьяков», успели вооружиться и буквально с налета вступить в бой и отбросить назад головной отряд пробургундски настроенных заговорщиков. Среди прочих, в этом бою сражался наш Бастард; к счастью, схватка эта была недолгой, догадавшись о том, что атака не стала для «арманьяков» неожиданностью, плохо организованные мятежники поспешили убраться прочь^[3].

Королевский совет тем временем развил отчаянную активность, рассылая по городам и весям категорические приказы не подчиняться «самозванному правительству королевы»^[3]. Чтобы закрепить за собой симпатии населения Париж даровал амнистию и полное забвение прошлого «всем церковникам, знатным, рыцарям и оруженосцам, гражданам и иным обитателям добрых городов и крепостей, а также всем прочих нашим вассалам и подданым». Особого успеха эта мера не имела, да и не могла иметь, так как в те же «города и крепости» во весь опор неслись посланцы герцога бургундского, требуя присяги королеве-регентше, и в качестве поощрения обещая освободить всех «верных подданных» от всех и всяческих налогов. Словесная демагогия вновь одерживала верх, благо, находилось много желающих в нее в очередной раз поверить. 23 декабря «теневое правительство» во главе с королевой перебралось в Труа, 6 и 10 января специальными указами, герцог бургундский даровал ему право чеканить собственную монету. Страна была разорвана пополам^[4], бургундские солдаты «вершили всевозможные злодеяния, каковые можно было учинить, как то мародерство, грабеж, убийства, величайшие притеснения, над женщинами надругались и брали их силой, и врывались в церкви также силой или иными к тому способами, и грабили таковые, и часть из них сжигали огнем» — свидетельствует в своей «Хронике Карла VI» Жан Жювеналь дез Юрсен.

Жан Орлеанский, успевший за это время вернуться в столицу, всеми фибрами души почувствовал царившую в городе атмосферу уныния, жители Парижа, доведенные до последней крайности готовы были принять «кого угодно, лишь бы таковой сумел установить мир!» Король не появлялся на людях, в очередной раз страдая припадком умопомешательства, королева бежала, дофин был слишком юн и неопытен, чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию. Впрочем, вокруг этого центра власти, — пусть еще в достаточной мере слабого, начало формироваться ядро, способное со временем вернуть стране утерянное благополучие. Многоопытная королева Иоланда, в скором времени — теща наследника престола, сумела окружить его дальновидными советниками. Среди них выделялся Робер ле Масон, сеньор де Трев, «клирик весьма рассудительный и разумный»; впрочем, пробургундски настроенный Париж его не любил; Горожанин, оставивший для нас свидетельства настроений столичного населения с неудовольствием называет его «худшим из всех, носящих перевязь» — то есть бывших на стороне дофина и Бернара д’Арманьяка. Среди ставленников королевы Иоланды также выделялся Жан Луве — запомните это имя, читатель, он еще не раз встретится нам на этих страницах. президент счетной палаты провансальской столицы — Экса, носивший также титул «Президента Прованса»^[4]. Это ушлый финансист обладал воистину удивительным свойством изыскивать деньги в разоренной дотла стране: в частности, ему каким-то непостижимым образом удавалось выведывать местонахождения тайных монастырских хранилищ, в которых опальная королева в течение двадцати последних лет прятала свою казну — раскрытые тайники немедленно опустошались и найденное пускалось в дело.

Пленник бургундцев

Сен-Жермен-ан-Ле. Старый замок, бывший тюрьмой для нашего героя.

Противостояние уже в достаточной мере измотало обе стороны, которые все больше склонялись к хотя бы временному перемирию. Пользуясь тем, что самый непримиримый среди «дофинистов» — Бернар д’Арманьяк отправился осаждать Санлис, Иоланда немедленно отправила в Труа, где продолжал обретаться бургундец со своей сообщницей королевой Изабеллой, формальное посольство под руководством старшего брата нашего Бастарда — Филиппа Вертю и двух кардиналов новоизбранного папы Мартина V. Надо сказать, что эти первичные переговоры были успешны уже в том, что посланцы обеих сторон договорились о новой встрече в монастыре Ла Томб, по соседству с Монтеро (в скором времени этот город обретет долгую зловещую славу…)

Впрочем, этот второй раунд переговоров, едва начавшись зашел в полный тупик, герцог Бургундский требовал от противной стороны безоговорочной капитуляции, и передачи королеве (читай — себе любимому) всех властных полномочий и полного контроля над страной. Со своей стороны «дофинисты» настаивали на соблюдении аррасского договора, и возвращению обеих враждующих сторон на исходные позиции^[5]. Окончательное соглашение было невозможно, и что здесь было удивительного?… Впрочем, королева Иоланда, не имевшая привычки опускать руки даже в самых тяжелых ситуациях, сумела через своих посланцев выторговать у Жана Бесстрашного обещание ни к кому не питать мстительных чувств, но употребить всю свою энергию на благо королевства (ясно было, что герцог эти обещания нарушит, но в начале это давало возможность хотя бы выиграть время). В обмен, бургундцу давалась возможность въехать в Париж, и занять свое законное место в королевском совете. Весть о том, что долгожданный мир наконец заключен (скажем так, достаточно преждевременная, но всем так хотелось верить в лучшее!), достигнув столицы, вызвала среди обывателей настоящий взрыв ликования. На улицах жгли праздничные костры, на которых жарились целые туши быков и баранов, «добрые горожане» выкатывали из погребов последние запасы вина, у бочек выбивали днища, предоставляя всем желающим вдосталь угощаться их содержимым. Впрочем, радости этот суждено было недолгое существование. Королевский канцлер Анри де Марль наотрез отказался приложить к договору большую печать. Бернар д‘Арманьяк, успевший за это время занять Санлис, во весь опор примчался в отбившуюся от рук столицу, и обозвав «предателями» всех, присягнувших на верность этому договору, объявил, что не переступит порог королевского совета, прежде чем пораженческий, по его мнению договор не будет аннулирован. Это станет его последней ошибкой.

Весть о том, что «арманьяки не хотят мира» на исстрадавшихся парижан произвела эффект ушата холодной воды. Рушились надежды на возвращение спокойствия, сравнительной безопасности, сытости — конечно же, под властью герцога бургундского; но в худшем случае — кого угодно, лишь бы кончилась бесконечная мука. Анти-арманьякский заговор сложился мгновенно. Нельзя сказать, что правительство не почувствовало изменения в настроениях жителей столицы. Было приказано усилить караулы у ворот, наш Бастард, успевший немного отдохнуть под гостеприимным кровом Богемского отеля (как мы помним, резиденции герцогов Орлеанских в столице), получил срочный приказ вместе со своим отрядом взять под охрану ворота Сен-Жермен.

День 28 мая 1418 года выдался хлопотным, к наступлению темноты умаявшись окончательно, Жан Орлеанский отправил на пост ночную стражу, а сам устроившись в покоях начальника охраны у Сен-Жерменских ворот решился ненадолго закрыть глаза^[6]. Ни он, никто иной среди «арманьяков» еще не знал, что заговорщикам некоторое время назад удалось договориться с Вилье де л’Иль-Адамом, капитаном Понтуаза на службе герцога бургундского, и большим любимцем парижан и в это время к воротам неслышным шагом подобрался бургундский отряд. Согласно версии, устоявшейся в исторической науке, юный Перрине Леклерк, сын торговца железом, исхитрился этой ночью вытащить из-под подушки своего отца ключи от ворот, стража, благополучно спавшая, (а быть может, сочувствовавшая заговорщикам?) не сумела или не пожелала помешать тому, что один за другим Перрине открыл три висячих замка и вместе с такими же склонными к авантюрам приятелями, снял с ворот два тяжелых засова, препятствовавших неприятелю проникнуть в город.

Ворота распахнулись настежь, и с криком «Богородица! Бургундия!» войска Л’Иль-Адама ворвались в город. Навстречу им высыпало порядка тысячи двухсот жителей города, вооружившиеся кто как мог — ржавыми мечами, вертелами, дубинами, у Малого Шатле они соединились с войсками бургундского герцога; коротко говоря, через несколько часов арманьяки были выбиты из столицы прочь. Бастард проснулся от шума и грохота, и не успел даже вскочить с постели, как на него навалились сразу трое бургундских солдат. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи, пленника немедленно скрутили, взгромоздили на лошадь и в таком виде доставили в Сен-Жермен-ан-Ле. Несложно догадаться, какой бессильной яростью пылал наш герой, в особенности его гордость язвило то, что некий бургундский солдат, навсегда оставшийся неизвестным, сорвал у него с шеи серебряную цепь Ордена Дикобраза — высокую награду, полагавшуюся только дворянам не менее чем в пятом поколении, последнюю память об отце… Впрочем, он не знает, что ему сказочно повезло, эта весьма неприятная ситуация спасла его от неминуемой гибели от рук пьяной от крови парижской толпы — уже третий раз за его пока еще недолгую жизнь. Воистину, наш герой был не только Красавчиком, но и умудрился родиться в рубашке. На следующие двадцать семь месяцев он выпадает из нашего повествования, так как все это время ему предстоит, изнывая от безделья и скуки, обретаться за решеткой, под бдительным присмотром бургундской стражи. Документы об этом малоприятном периоде его жизни до нашего времени не дошли, остается только догадываться, что с ценным пленником, обращались в достаточной мере, сносно. Вернемся в Париж.

Интерлюдия

Париж

Зов гильотины

Убийства на парижских улицах. Неизвестный художник «Бунт 1418 года». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 58 — ок. 1477-1484 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Старый вояка Таннеги дю Шатель, всю жизнь остававшийся правой рукой Людовика Анжуйского, а после его смерти – королевы Иоланды, был не из тех, кого можно застать врасплох. Догадавшись по ночной суматохе и лязгу оружия, что в городе начался мятеж, он поднял с постели дофина, безмятежно спавшего в ту ночь в уютном особняке на улице Пети-Мюск. Садами, скрываясь от людей, в одном лишь «утреннем платье» - или говоря современным языком, в сорочке, дофин в сопровождении своего спасителя, никем не узнанный в темноте сумел добраться до Бастилии. Здесь его дожидался Филипп Вертю, также едва не чудом сумевший ускользнуть от бургундских солдат, и верный канцлер Жан Луве. На импровизированном совещании было решено, что дофину следует немедленно уехать прочь, не рискуя из-за промедления оказаться в руках бургундских властей, тем более что здесь, у ворот Сент-Антуан, начинались дорога на Мелён. Луве сумел достать лошадей, вместе с дофином и Филиппом Вертю, не теряя времени, он вскочил в седло. Остатки арманьякского гарнизона заперлись в Бастилии. Из страха перед погоней, дофин несся прочь сломя голову, прервав бешеную скачку лишь в Шарентоне, но и здесь он остановится всего лишь на короткое время, чтобы в таком же безумном темпе нестись на Юг – на Луару, под защиту анжуйских войск, рядом с ним не отставая ни на шаг скакал Филипп Вертю. Без всяких приключений, им удалось достичь Жиена, и лишь там вздохнуть с облегчением. Дело было сделано.

Что касается мятежной столицы, канцлера Анри де Марля, во всеуслышание заявившего, что он не утвердит королевской печатью разрешение для бургундца въехать в столицу, выволокли из постели, чтобы затем водворить в тюремную камеру в Малом Шатле. Бернарa д’Арманьяка, успевшего скрыться в доме какого-то ремесленника, чье имя история не сохранила, схватят 31 мая, после того, как хозяин дома сочтет за лучшее выдать своего невольного «постояльца» новым властям. За ним последуют Жан Годе, капитан королевской артиллерии, аббат Сен-Дени, Реймоне де ла Гер (бывший начальник нашего Бастарда) и менее известные личности. Впрочем, успокоить городскую чернь, вкусившую крови, будет не так-то просто. Жан Бесстрашный не спешил в Париж, занятый в Монбелиаре переговорами с посланцами немецкого императора – как и в прочие времена, бургундец использовал любую возможность для приумножения своих земель^[5]. Шестого июня в городе вновь вспыхнули беспорядки, немногочисленным бургундцам, не имевшим сил, чтобы противостоять разгулу толпы, оставалось думать лишь о собственной безопасности. Новый прево Парижа Ги де Бар, осажденный в собственных апартаментах разъяренной толпой, требующей крови «предателей», в ужасе только и сумел ответить «Друзья мои, поступайте как сочтете нужным!» Большего не требовалось. Немногие из бургундцев, сохранившие верность присяге и хоть каким-то понятиям о чести, озаботились о том, чтобы перевести пленных дофинистов в тюрьму Консьержери – гораздо более укрепленную и способную противостоять нападению чем Малый Шатле. 7 июня последние «арманьяки», запершиеся в Бастилии сделали неуклюжую попытку вернуть себе город, что только подлило масла в огонь. На улицах начались убийства, всего в этот день от рук парижской черни пало до 600 человек. Безвестный Горожанин, сохранивший для нас описание этих страшных дней, рассказывает о том, что трупы валялись на улицах «подобно свиным тушам», - устрашения ради их запрещалось хоронить. Бродяги и нищие срывали с погибших одежду и даже нижнее белье, «ежели была малейшая возможность таковое продать». Пьяная от крови толпа осадила Бастилию. Вы думаете, дорогой читатель, что крепость эту взяли штурмом единственный раз, который увековечен ныне в празднике 14 июля? На самом деле это далеко не там, городская твердыня, уже в те времена вызывавшая к себе ненависть как «оплот тирании» не один и не два раза вынуждена была сдаваться на милость городской черни.

У этой огромной крепости была своя ахиллесова пята – расположенная среди города, Бастилия не имела собственных запасов продовольствия, так что принудить крепостной гарнизон к сдаче голодом было делом только времени. Понимая неизбежность подобного финала, комендант Бастилии предпочел на почетных условиях сдаться бургундскому капитану де л’Иль-Адаму, известному своим благородством, предварительно выторговав клятвенное заверение, что всем до единого пленникам сохранят жизнь. Удовлетворенная столь простым решением проблемы, толпа отнюдь не желала расходиться. В полном составе она расположилась на площади Мобер, куда по жаркому летнему времени были выкачены бочки вина, и вряд ли стоит удивляться, что у среди подогретого винными парами, вкусившего в достаточной мере крови, парижского люда, неизвестно откуда взялся и сам собой стал распространяться слух, что «арманьяки» уже осадили ворота Бордель и Сен-Жермен-ан-Пре и вот-вот ворвутся в город. На Париж уже стали опускаться сумерки, когда разъяренная этой умело состряпанной ложью толпа кинулась громить тюрьмы. Под натиском черни пали Большой и Малый Шатле, Консьержери, Сен-Мартен-ан-Шамп и наконец, Тампль. Убийства, были организованы если можно так выразиться, «промышленным способом». Первая группа убийц по имени выкликала обреченных, и прячась за дверью камер, ожидала, когда они вынуждены будут низко наклониться, чтобы протиснуться в дверной проем. В этот момент им на головы обрушивались удары боевых молотов и свинцовых грузил, залитых кровью, еще живых людей, вторая группа волокла наружу, чтобы продемонстрировать толпе, что очередной дофинист получил «заслуженное наказание», и наконец, третья группа, сваливала трупы в общую кучу во внутреннем дворе. Впрочем, в Шатле тюремная охрана попыталась оказать нападающим сопротивление, и была безжалостно уничтожена вместе с узниками, сопротивлявшимися с мужеством отчаяния. По свидетельству очевидцев, обреченные умирали с криками «Да здравствует дофин!», так же как их далекие потомки в 1768 году будут подниматься на эшафот, возглашая «Да здравствует король!». Невыученный урок истории повторится вновь с неумолимой необходимостью. «Зов гильотины» прозвучавший в первый раз в 1418 году будет возвращаться вновь и вновь, лишь усиливая свой размах во время каждой следующей революции, не избегая и России. Что делать, если убийства не приносят желанный плодов и жизнь не меняется к лучшему? Убивать снова и снова, топить в крови город, страну, доводя себя до умопомешательства, пока не найдутся те, что оказавшись у последней крайности, сметут самих палачей. Эхо 1418 года будет звучать вплоть до середины ХХ века – и еще большой вопрос, читатель, остановится ли оно после этого, или просто затаившись, ждет своего часа. Вернемся.

Конец Бернара д’Арманьяка. Руан взят в кольцо

Осада Руана английским войском. Неизвестный художник «Осада Руана в 1419 году». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 19v — ок. 1477-1484 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Для Бернара д’Арманьяка столь простой конец показался убийцам явно недостаточным. Пленника вывели во внутренний двор, с него сорвали одежду и силой повалили на живот, после чего умелый мясник с помощью отточенного как бритва ножа, вырезал из его спины длинный ремень, должный изображать белый шарф дофинистской партии. Понял ли Арманьяк в эти последние минуты своей жизни, что на каждую силу найдется еще более грубая сила, и что попытка сделать ставку единственно на принуждение и запугивание неизбежно должна была привести его к катастрофе? Нам не дано о том знать. На корчащегося в агонии врага кинулись с ножами и палками, все еще шевелящееся тело кромсали ножами, нагой истерзанный труп будут с позором таскать по городу, и наконец вышвырнут в отхожее место. Вплоть до 12 июня город продолжит бушевать, пока начавшийся голод и эпидемия, распространявшаяся от гниющих трупов (а всего по подсчетам современных историков, было убито до двух тысяч человек, и еще до 50 тыс. унесло моровое поветрие!) не охладят слишком уж горячие головы, и первыми против бессмысленной резни поднимется парижское духовенство. Во имя мира и восстановления добрых отношений между братьями, соседями, соотечественниками одна за другой будет устроено несколько процессий, участники которых будут молить небо о помощи^[7]. Как несколько мрачно пошутил автор биографии нашего Бастарда, помощь пришла не в лице Бога или его святых, но бургундского герцога Жана Бесстрашного. 8 июля, закончив наконец все свои дела с немцами, в сопровождении неизменной королевы Изабеллы, победитель наконец-то соизволил направиться в столицу. 14 июля он торжественно въехал в город, сопровождаемый всеобщим ликованием: жители столицы, уставшие от бесконечных убийств и террора надеялись, что их любимец наконец-то сумеет восстановить порядок!…

Между тем англичане приближались к Руану, с лихорадочной поспешностью в Бурже собиралась армия, должная противостоять этой новой угрозе. Луи д’Эскорсайль со своими людьми был срочно направлен для того в Мелён и Мо, маршал де Рошфор и Жан де Турсе — главный артиллерист Франции, спешно формировали новые отряды, в то время как их вооружением и обеспечением занялись Пьер де Бово (один из верных соратников королевы Иоланды), и Шарль де Бурбон. Циничный и изворотливый, но обладающий недюжинным государственным умом епископ реймсский Реньо де Шартр получил назначение королевского наместника в Лангедоке и прочих землях Юга, верный Таннеги дю Шатель — не менее почетное место военного наместника Иль-де-Франса, Шампани и Бри.

Руан обложенный со всех сторон превосходящими силами английской армии, сопротивлялся с мужеством отчаяния. Не надеясь больше на помощь безумного монарха, 30 июля, городские власти отправили письмо Жану Бесстрашному, обязуясь «повиноваться едино герцогу бургундскому, отказывая в таковом (повиновении) королю и сыну его, дофину, и коннетаблю и всем прочим, полагая надежду свою лишь на него одного, и зная, что ежели он него не будет помощи, ее не будет и от всех прочих». Впрочем, с этой помощью Жан Бесстрашный отнюдь не спешил, как как не спешил и с со всеми иными делами. Без английской шерсти остановились бы фламандские мастерские, прнносившие в герцогскую казну весьма ощутимый доход. Уже это заставляло задуматься и не пороть горячку, тем более, что бургундец, верный себе, опять пытался усидеть сразу на двух стульях^[7].

Благосклонно приняв звание капитана Парижа, предложенное ему горожанами, и в первую очередь, помиловал всех участников недавних беспорядков и подтвердил правомочность недавних расправ. Город, несколько удивленный столь необычной для того времени мягкостью, поспешил себя уверить, что всеобщий любимец знает, что делает. Следующим его шагом было направить кардинала Сен-Мара в резиденцию дофина, с требованием немедленно вернуться в Париж, сколь о том можно судить, подписанном и утвержденным королевой. Молодой Карл, впрочем, не дал себя обмануть. Этот достойный выученик Иоланды Арагонской, не менее ловко парировал удар, со всей куртуазностью отписав назад, что «желает всеми силами служить королеве и повиноваться ей, однако же, вернуться в город, в каковом вершилось столько насилия и беззаконий, было бы ему чрезмерно неприятно, и не без причин». (Это письмо цитирует в своей «Хронике» Жан Жювеналь дез Юрсен). Однако, побуждаемый трезвомыслящей королевой Иоландой, одной из немногих, кто ясно отдавал себе отчет, что без окончательного прекращения войны между дофинистами и бургунцами никакая победа над внешним врагом невозможна, дофин, скрепя сердце, все же согласился встретиться с герцогом Жаном. В качестве посредника вновь избран ловкий и дипломатичный бретонский герцог, 10 августа во главе дофинистского посольства он отправляется в Париж. Сам Карл, в это же время покидает Шинон, и ненадолго перемещается в Блуа; ему жизненно необходимо заручиться поддержкой могущественного орлеанского дома. Получив от Филиппа Вертю заверения в преданности, и несколько успокоившись на этот счет, дофин останавливается в Божанси, где его уже дожидается бургундское посольство^[8].

И вновь бесславный конец мятежа

Казнь. Мастер Антуана Бургундского «Казнь Роберта Трезилиана». - Жан Фруассар «Хроники» - Ms. Français 2645 238v — ок. 1470-1475 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем Париж продолжает бурлить, мясники и их приспешники почувствовав вкус власти, не желают более выпускать ее из рук и уступать кому-либо, будь то сам герцог бургундский. Этот последний в скором времени понимает свою ошибку: желая успокоить страсти посредством уговоров и дипломатии, он вместо того внушил руководителям мятежа обманчивое ощущение собственной незаменимости, так что, желая закрепить свой успех, они во всеуслышание обвинили самое герцога в потворстве «предателям» (как отныне в Париже именовался всякий, несогласный с настроением наиболее кровожадно настроенной части общества). Закрепляя успех, они также поспешили обвинить в голоде, нищете и эпидемии, которые даже не думали волшебным образом исчезать сразу после въезда парижского любимца в столицу — неких вездесущих «врагов», окруживших Париж плотным кольцом, и желающих уморить его жителей вплоть до последнего человека. Ежели герцог не желает принять к тому меры, объявил отправленный к нему посланник — восставшие это сделают сами. 21 августа возбужденная толпа, возглавляемая парижским палачом Капелюшем и его приспешниками, в очередной раз ворвалась в тюрьмы, убивая и калеча всех, кто чудом сумел уцелеть после прежних расправ. Впрочем, у ворот Бастилии их встретил собственнолично герцог, во главе вооруженного отряда, чтобы в последний раз попытаться успокоить ласковыми словами и пустопорожними обещаниями. Однако, Париж больше не желал ничего ждать. С большим трудом пробившись сквозь толпу, чтобы вернуться в собственную резиденцию, герцог Жан поневоле вынужден был серьезно задуматься, как быть дальше. Идти на поводу у восставших было нельзя, предшествующие события это показали более чем ясно, возбуждать против себя население кровью и репрессиями также не стоило; как известно, ненависть толпы заслужить гораздо проще, чем ее любовь. Оставалась хитрость.

Ожидая подходящего момента, бургундец без лишнего шума вел переговоры с ремесленниками и купцами, напуганными разгулом мятежа, а также всеми, кто мог его поддержать, одного за другим привлекая их на свою сторону. Предлог также в скором времени появился: 25 августа, заручившись согласием городских властей, он приказал собирать ополчение в поход против соседних городов, оставшихся верными арманьякам. Таким образом, наиболее опасная и буйная часть населения удалена была прочь от столицы, семитысячное войско отбыло прочь под присмотром верных герцогу людей, тогда как самого Капелюша и самых близких его приспешников герцог Жан уговорил остаться в городе чтобы «помогать ему в делах управления». О дальнейшем догадаться несложно. Тем же вечером, едва на город опустилась темнота, вооруженные горожане, из тех, кто присягнул на верность герцогу Жану, без всякого шума разоружили ставленников Капелюша и заняли важнейшие в стратегическом отношении перекрестки. Главарей мятежа одного за другим арестовывали в их домах, и не тратя время на судебное разбирательство топили в Сене, или вздергивали на городскую виселицу. Для самого Капелюша, официально обвиненного в убийстве беременной женщины и его телохранителей решено было устроить показательную казнь^[9]. Горожанин рассказывает об этой казни, потрясшей воображение даже много повидавшей городской толпы. Палач, хладнокровно объяснив собственному помощнику, как следует действовать, сам установил плаху и расположился на ней так, чтобы все было кончено после первого же удара, воззвал к милосердию Девы Марии, после чего приказал рубить. Его не заставили мучиться ожиданием, и все завершилось через несколько минут.

Вернувшееся ополчение, так и не сумевшее добиться ничего существенного, остановилось перед запертыми воротами столицы. Стража приказала вернувшимся разоружиться, и только после этого, небольшими группами их впустили внутрь, позволив разойтись по домам. Порядок в столице был восстановлен. Короткий бунт закончился, как и следовало ожидать — дыркой от бублика и потоками крови. Наивность парижан в самом деле поражала: как можно было в здравом уме ожидать, что временщик, который будет даже в самом лучшем случае способен удержать в своих руках власть в течение нескольких лет, до возмужания дофина, устроит им налоговый рай?… По какой причине он должен был действовать прямо вразрез с собственными интересами, а заодно против интересов тех, кто возвел бы его на этот временный трон? Впрочем, в те времена демагогия была еще политической новинкой, герцог одним из первых, за многие сотни средневековых лет напрямую обратился к народу — и пожал свои временные лавры^[9].

На пути к катастрофе

Перемирие необходимо

Иоланда Арагонская. Неизвестный художник «Королева Иоланда» — 1442 г. — Кафедральный собор. — Ле-Ман, Франция

Что касается нашего Бастарда, то в свои неполные шестнадцать лет, изнывая от вынужденного бездействия, и скуки, он наверное, не раз и не два укорял братьев и друзей, оставивших его в столь плачевном положении — и был в этом совершенно не прав. Филипп Вертю со своими людьми присоединившийся к дофину, и вместе с ним сумевший добраться до Жиена, а затем и Буржа, где отныне на много лет будет располагаться столица короля в изгнании, в первую очередь озаботился тем, чтобы навести справки о судьбе младшего брата. Карл Орлеанский, немедленно извещенный о случившемся, из своей английской темницы продолжая с помощью брата управлять оставшейся во Франции собственностью, из раза в раз из раза в раз напомнил, чтобы тот посылал деньги «брату нашему, Орлеанскому Бастарду, обретающемуся ныне в Сен-Жермен-ан-Ле в руках у некоих приверженцев герцога Бургундского». Воистину, благородство не было пустым звуком в те времена!…

В конце концов, Бастард был несправедлив, проклиная свою судьбу. Он был жив, не искалечен, полон сил — уже немало по тем временам, в его положении требовались только терпение и выдержка, чтобы дождаться, пока ситуация изменится в более благоприятную сторону. Держали его также в достаточно привилегированном положении, в конце концов — речь шла о племяннике самого короля, пусть и рожденном вне брака. По обычаю времени, ему выделили достаточно комфортные апартаменты, хотя и запертые снаружи, разрешали время от времени прогуливаться по замковому двору и саду… но, вряд ли это поднимало ему настроение. О чувствах пленника, знающего обо всем, что происходит за стенами тюрьмы, но никак не способного повлиять на события, мы можем судить по стихам Карла Орлеанского, написанным в ту же эпоху: «Я губы свои понуждаю смеяться, хоть сердце рыдает…» Впрочем, старший даже в плену не забывал о своих обязанностях главы семьи, и понимая, что ему самому нескоро будет дано увидеть свободу, хлопотал как мог об освобождении Жана Ангулемского — младшего брата, как мы помним, отданного англичанам в качестве заложника и в те времена уже больше пяти лет проведшего в английском плену. Другое дело, что все его усилия были тщетны, а повлиять на события во Франции пленнику и вовсе было не дано, оставалось надеяться на разум и дипломатические способности Филиппа Вертю. Забегая вперед скажем, что эти ожидание обмануты не будут^[10].

Как обычно, события шли своим чередом. Для обеих враждующих партий дальнейшее также рисовалось не в слишком радужном свете. Дофин в изгнании был слишком юн, неопытен, и слишком легко поддавался чужому влиянию, чтобы иметь силы противостоять столь искушенному противнику как английский король — пользовавшийся, как мы помним, негласной поддержкой бургундцев. Со своей стороны, Жан Бесстрашный в покоренной столице также чувствовал себя далеко не прочно. Положим, в его руках были король и королева, также из города не успела бежать юная невеста наследника престола — Мария Анжуйская, и теперь Бурбонский отель служил ей тюрьмой… но для полного спокойствия ему во что бы то ни стало требовалось заполучить к себе также дофина, само бегство которого из собственной столицы слишком ясно показывало любому здравомыслящему человеку, чего стоят все уверения герцога Жана, что он печется единственно о благе страны^[11]. Конечно же, бургундец твердил всем, кто желал его слушать, что дофин обманом вывезен прочь и теперь удерживается арманьяками в качестве пленного — однако, проблему так или иначе требовалось решить. Кроме того, мир, пусть непрочный, лицемерный — какой угодно, требовался для того, чтобы противостоять чрезмерным аппетитам английских захватчиков, которых менее всего интересовали претензии и мечтания бургундского герцога. Противостоять им в одиночку возможности не было, зато неожиданно сильное сопротивление, которое англичане могли бы встретить со стороны войск дофина позволило бы ловкому дипломату занять положение третейского судьи между двумя партиями, выторговывая для себя у обеих наилучшие условия… а там — кто знает, быть может и собственное королевство, если уж Франция так или иначе навсегда уплывает из рук? Это всего лишь предположения — однако, подобную карту в полной мере разыграет сын герцога Жана, и потому представляется вполне правдоподобным, что столь далеко идущие перспективы рассматривались и ранее. Впрочем, не будем забегать вперед.

Между тем, война продолжалась. В руки дофинистов один за другим перешли Мелён, Компьень, Монтеро и Санс, служившие им базой для того, чтобы постоянно удерживать столицу в страхе перед неминуемым нападением. С другой стороны, англичане, умело пользуясь раздором в среде своих врагов 23 августа подчинили себе Шербур, Кодбек пал 7 сентября, что особо внушало тревогу, 30 августа в руках островных захватчиков оказался один из внешних фортов Руана — Сен-Катрин, кольцо вокруг столицы Нормандии продолжало сжиматься, в то время раз французы, разделенные усобицей, не имели сил, чтобы придти на помощь осажденным. Положение становилось критическим для страны, и казалось, обе стороны наконец созрели для того, чтобы это понять.

В начале сентября переговоры между арманьяками и бургундцами возобновились при посредничестве Жана Монфора — герцога бретонского. За спиной бретонца стояла Иоланда Арагонская, носившая также титул номинальной королевы Сицилийской, в недалеком времени теща Карла. Запомните это имя, читатель, мы еще не раз и не два эта великая женщина будет встречаться нам в этом рассказе. Всей силой своего незаурядного ума, со всей волей и настойчивостью она хлопотала сейчас о прочном союзе и обмене гарантиями, чтобы навсегда прекратилась самоубийственная для Франции война между арманьяками и бургиньонами. С другой стороны, по наущению герцога Жана, больной король одно за другим посылал младшему сыну письма с требованием немедленно возвращаться в столицу, где ему, как новому дофину Франции, необходимо было обретаться постоянно, приуготовляясь к роли будущего владыки страны. И раз за разом с неожиданной твердостью, дофин Карл отклонял эти требования, отвечая, что рукой его больного отца «водит некто иной». Думаю, вам, читатель, не стоит объяснять, на кого намекалось столь недвусмысленным образом. Королева Изабелла, горя желанием угодить своему новому союзнику, дошла до того, что написала напрямую Иоланде, уговаривая немедленно отослать своего будущего зятя в столицу. Ответ королевы Сицилии стал хрестоматийным:

Женщине, которая живёт с любовниками, ребёнок абсолютно не нужен. Не для того я его кормила и воспитывала, чтоб он умер под вашей опекою, как его братья, или вы сделали из него англичанина, как вы сами, или довели до сумасшествия, как его отца. Он останется у меня, а вы, если осмелитесь, попробуйте его отобрать.

Таким образом, выхода не оставалось: только личная встреча и попытка нащупать хоть какую-то, хоть шаткую почву для перемирия.

Первая попытка переговоров. Падение Руана

Генрих V Английский - победитель на этом этапе Столетней войны. Неизвестный художник «Генрих V». — XV в. - Национальная портретная галерея. - Лондон, Великобритания.

Очередные переговоры между враждующими сторонами при посредничестве герцога Бретонского начались 13 сентября 1418 года в Шарентоне. Основа, на которой королева Иоланда и ее помощники желали строить будущий договор оставалась прежней: в королевском совете дофинисты и бургундцы будут отныне представлены в равном количестве, всем без исключения мятежникам дарована амнистия, после чего дофинисты немедленно должны были начать войну с англичанами к Югу от Сены, бургундцы, соответственно к северу. С готовой бумагой Жан Бретонский в сопровождении арманьякской делегации отбыл к Жану Бесстрашному и встретился с ним 16 сентября в городке Сен-Мор-де-Фоссе. Переговорив с глазу на глаз оба герцога пришли к соглашению, о чем делегация дофинистов разумно не была уведомлена, и поставили свои подписи под мирным договором, добавив к нему одно, как будто незаметное условие: дофин обязывался немедленно вернуться в Париж к королю (читай — к герцогу бургундскому), после чего в самых цветистых выражениях бумага обещала наступление всеобщего благополучия. Гонец с уже подписанным договором, понесся к дофину, также должному скрепить бумагу своим согласием^[11]. Надо сказать, что найти наследника престола было не так-то просто, так как беглый дофин постоянно перебирался с место на место, но наконец усилия гонца увенчались успехом… и столь благополучно выстроенная интрига бесславно развалилась на куски. Внимательно ознакомившись с тем, что ему предлагали, дофин Франции наотрез отказался ставить свою подпись на подобном договоре. Королева Иоланда по всей видимости, испытала немалую досаду по причине того, что ее усилия раз за разом ни к чему не приводили, однако, ни единым словом не выдав своих чувств, она неутомимо продолжала переговоры.

Пока же единственным ощутимым результатом стало то, что герцог Бургундский в знак своей доброй воли отпустил из Парижа Марию Анжуйскую с ее свитой, и принцесса в скором времени сумела присоединиться к матери и жениху (112). Дофин в свою очередь, словно желая еще более усугубить разрыв, 21 сентября создал в Пуатье «теневой» Парламент, должный противостоять Парижскому правительству. Кроме его давних советников, кстати говоря, назначенных ему в помощь все той же королевой Иоландой, Жана Луве — исполнявшего роль министра финансов, Робера ле Масона, Реньо де Шартра (архиепископа Реймсского), в Парламент вошли новые люди, Раймон Рагье, Жак Желю (архиепископ Турский), и Гильом Буаратье (архиепископ Буржский). Цвет армии дофина составили «рыцарь без страха и упрека» Арно де Барбазан — также верный помощник королевы Иоланды, виконт де Нарбонн (племянник покойного Арманьяка), Ла Гир, Потон де Сентрайль, адмирал Франции де Кюлан — этим троим со временем выпадет сражаться под знаменами Жанны. И конечно же, здесь был Филипп Вертю со своими людьми. И, как бы завершая неизбежный разрыв, Карл торжественно объявил себя регентом Франции. В бургундском лагере этот демарш (за которым опять же прослеживалось опытная рука королевы Иоланды), вызвал немалый переполох. Оспорить законность притязаний дофина было сложно, посему требовалось действовать с лихорадочной поспешностью.

Ситуация на севере также не внушала оптимизма, Руан, обложенный со всех сторон погибал от голода, осажденные вынуждены были питаться кониной и собачиной, едва ли не чудом пробившись через расположение английской армии, перед герцогом Бургундским предстал посланец осажденного города Эсташ де Пальи, откровенно пригрозивший временщику, что «ежели им придется стать англичанами по причине отсутствия всяческой помощи, у него не будет на земле худших врагов, и что они приложат все усилия, дабы уничтожить и его самого и его благополучие»^[12]. Герцог продолжал бездействовать; его положение становилось отчаянным, упрочить свою власть над Францией он мог лишь вызвав недовольство английских союзников — что казалось в свою очередь слишком рискованным шагом; сидение на двух стульях грозило в любой момент закончиться катастрофой, даже в столице, столь верной ему ранее нарастали признаки недовольства. Герцог, успевший за это время перебраться в Провен (спасаясь от парижской эпидемии, которая все не желала утихать), озаботился о том, чтобы захватить с собой короля и королеву, и теперь лихорадочно раздумывал над тем, как отразить нанесенный ему удар. Какое-то время он вынашивал план добиться от безумного короля приказа, лишавшего дофина регентской власти, конечно же, в пользу его самого, но по тем или иным причинам, не смог довести этот план до конца.

Отметим, что за герцогом последовали его войска, столица практически оставалась без защиты воинской силы. Впрочем, дофин был слишком далеко и слишком занят другим, чтобы воспользоваться подобным шансом. Его новонабранное для похода на север войско атаковало Тур, в котором обретался бургундский гарнизон. 30 декабря город пал, и дофин как победитель, пожелал превратить его в свою временную столицу. Отсюда его советники попытались вести переговоры с англичанами, однако же, наткнулись в буквальном смысле на глухую стену: Генрих V требовал безоговорочной капитуляции, Парижа и французской короны. Оставался единственный путь: сопротивляться далее. В качестве первого шага, для помощи городам Центральной Франции, оставшихся верными Карлу, должны были отправиться обозы с продовольствием и боеприпасами^[13].

Следующий, 1419 год начинался сумрачно. 20 января, после 180 дней отчаянного сопротивления, Руан вынужден был открыть ворота английскому королю. Въехав в город как победитель, Генрих немедленно распорядился наложить тяжелую контрибуцию на горожан (в которых он желал видеть единственно «мятежников» против его «законной» власти, а также казнить часть городского гарнизона, особенно ожесточенно сопротивлявшуюся его притязаниям. Отныне и на многие годы Руан превратился в оплот англичан на севере страны, как мы помним, именно здесь найдет свой мученический конец Дева Франции. Однако, все это еще в будущем. Это событие — действительно, могущее обернуться катастрофой, вызвало панику среди парижан, к бургундцу отправилось посольство из самых именитых представителей города с мольбой о защите и хотя бы временном примирении с дофином, для того, чтобы соединенные силы могли наконец дать отпор англичанам, отныне угрожавшим самой столице. Жан Бургундский в очередной раз отмалчивался и тянул в надежде выиграть время. Впрочем, англичане также находились не в лучшем положении: полугодичное стояние под Руаном, голод и болезни серьезно истощили их армию, для продолжения войны необходимы были серьезные пополнения и деньги, так что передышка была нужна захватчикам не менее чем их потенциальным жертвам. Оглядываясь назад, из нашего технологического века, стоит заметить, что бессмысленная трата сил а также потеря времени и денег, неизбежные при осаде крупных крепостей, со стороны короля Генриха представляли собой роковую ошибку, которая со временем грозила уничтожить все завоевания воинственного англичанина: небогатая островная казна просто не в состоянии была долго выдерживать подобную нагрузку. Впрочем, со временем его дальновидный брат, и будущий регент при малолетнем Генрихе VI сумеет сделать нужные выводы. Но все, опять же, в будущем.

Очередное перемирие, столь же хрупкое как и все предыдущие

Замок королевы Изабеллы в Пуи-ле-Фор. Здесь будет подписан очередной непрочный мир.

Сейчас же английское посольство появляется в Провене 28 марта с официальным предложением для безумного короля: заключить короткое перемирие, а также отдать свою дочь Катерину замуж за Генриха V. Естественно, мнения дофина никто не спрашивает, ему придется мириться с уже свершившимся фактом. Впрочем, он также не теряет времени зря, и пользуясь тем, что столица временно находится во власти паники, завязывает переговоры с Парламентом и представителями городской верхушки. Вовремя спохватившись, бургундец спешит в Париж, чтобы раз и навсегда положить конец подобным поползновениям — горько упрекая себя за то, что оставил без присмотра переменчивым и склонных к разброду парижан; и уже с опозданием узнает, что в его отсутствие, временно избавившись от опеки, королева вкупе с вовремя подоспевшими посланцами дофина, не согласуясь с волей новоиспеченного владыки Франции 14 мая понуждает несчастного безумца подписать столь выгодное для дофина трехмесячное перемирие, заключенное, как весьма красноречиво гласит документ в согласии с волей королевы, дофина, герцогов Анжуйского и Бургундского (!!!), а также графа Вертю «перемирия в пределах королевства на период в три месяца, дабы приложить все усилия для изыскания возможности для доброго союза, полного замирения сторон, и окончательного прекращения раздоров, несогласий, столкновений и междоусобий». Вполне удовлетворенный подобным поворотом событий дофин, три дня спустя также скрепляет договор своей подписью. Чувствуя себя уязвленным, а также опасаясь, что власть может вот-вот выскользнуть из рук, бургундец спешит завязать переговоры с английской стороной, желая заключить с Генрихом V сепаратный мир на как можно более выгодных для себя условиях. В Мелан, где должны открыться эти новые переговоры, он увлекает за собой свою союзницу — королеву, как всегда готовую любой ценой купить для себя спокойствие. Твердо вознамерившись ради закрепления кажущегося успеха отдать свою дочь англичанину, королева также увозит ее с собой. Новые переговоры, конечно же, в отсутствие представителей дофина начинаются 29 мая. Но и здесь бургундцу фатально не везет, так как против его планов заключить сделку с врагом резко возражают парижане, которых Жан Бесстрашный давно числил среди своих самых верных союзников, готовых в обмен на порцию очередных обещаний согласиться на что угодно. Советники дофина, опять же, немедленно пользуются столь неожиданно выпавшим шансом, так что Барбазан и Таннеги дю Шатель отправляются в Понтуаз, где достаточно благосклонно их выслушивают представители парижской верхушки. В этой ситуации, казалось, бургундец впервые потерял самообладание. Вынужденный против воли на сей раз повиноваться столь явно выраженной воле своих главных союзников, он скрепя сердце, согласился на личную встречу с дофином^[14].

Переговоры открылись в начале 1419 года в монастыре Ла-Томб, но первая же встреча между герцогом бургундским и наследником французской короны выявила всю непримиримость их позиций. Бургундец продолжал настаивать на немедленном возвращении наследника в Париж (читай — под свою опеку), в то время как юный Карл напрочь отвергая подобную возможность, требовал прямой помощи бургундских войск в борьбе против англичан — для герцога Жана, чье крупнейшее владение: Фландрия во многом существовало за счет торговли с англичанами — подобное предложение казалось самоубийственным. Прибавим к тому, что стороны испытывали друг к другу чистейшую, незамутненную ненависть, постоянно прорывавшую покров дипломатической вежливости. Коротко говоря, эта первая встреча благополучно провалилась, но стараниями всей той же неутомимой Иоланды, стороны договорились увидеться еще раз на мосту Монтеро, «где Йонна низвергается вниз». Впрочем, кое-какие результаты достигнуты все же были: в стране была объявлена всеобщая амнистия, владения, замки, ранее конфискованные — возвращены своим владельцам, кое-кого восстановили в должности, и на будущее, как было торжественно объявлено, герцог бургундский и дофин должны будут совместно принимать важнейшие решения.

Подобный шаг — пусть половинчатый, робкий, вызвал в отчаявшихся французах бурное ликование: всем хотелось надеяться, что затянувшаяся гражданская война близится к своему завершению, во всех церквах шли благодарственные службы, звонили колокола, горожане радостно поздравляли друг друга. 22 июля бургундец торжественно въехал в Париж, и немедля направил очередное тайное посольство к английскому королю, пытаясь все же добиться сепаратного мира на собственных условиях. Впрочем, Генрих V был не из тех, кого можно легко провести. Прекрасно отдавая себе отчет, какую игру ведет двуличный герцог, он не стал тратить время на пустые разговоры, но повернул свои войска против бургундского Понтуаза, и взял город в плотное кольцо. 31 июля гарнизон предпочел сдаться на милость победителя, более того, желая раз и навсегда показать лгуну, на чьей стороне находится сила, Генрих в одностороннем порядке резко прервал переговоры и отозвал прочь своих послов. 9 августа первые английские разъезды появились в предместьях Парижа, горожане, напуганные и чувствовавшие себя оставленными на произвол судьбы, заперли ворота и приготовились к обороне. Однако, несмотря ни на что, продолжая отчаянно верить в честность своего многолетнего любимца, и желая, быть может, таким способом призвать его на помощь, они поспешили украсить свою одежду геральдическими крестами Св. Андрея, а также — памятуя о прежних зверствах «арманьяков», наотрез отказались впустить в город войска дофина. Впрочем, Генрих медлил и неспроста; парижская крепость была одной из сильнейших в тогдашней Европе, попытка занять ее силой потребовала бы много крови, прозорливый англичанин предпочитал выждать, когда голод и страх, или быть может, очередное предательство со стороны бургундцев? откроют ему ворота Парижа^[14].

Страшнее преступления только глупость

Миледи XV века и ее почтенный супруг

Марсель Люповичи в роли Пьера де Жиака, Франсуаза Фабиан в роли Катерины де л'Иль Бушар. Сцена из телефильна «Пьер де Жиак, продавший душу дьяволу». - 1960 г. - Франция

Между тем, что герцог Жан коротал время в Труа в компании короля и королевы (которых он, как обычно, не желал выпускать их рук). С какого-то момента его снедало предчувствие беды; и более того, личный хиромант и звездочет бургундца (даже у великих мира сего есть свои маленькие слабости…) мэтр Муск, как все представители его профессии, наделенный недюжинным чутьем в том, что касалось направления политического ветра, заклинал своего господина не ездить в Монтеро, предупреждая, что «ежели он отправится туда, то назад уже не вернется». Между тем, 24 августа дофин уже прибыл в ближайший к Монтеро городок Морэ, откуда раз за разом направлял посольства к бургундцу, настоятельно требуя, чтобы тот сдержал свое обещание. Герцог продолжал колебаться, в пустых разговорах прошло полмесяца, в то время как дофин со своей стороны, и парижане со своей, все настоятельней требовали у «великого герцога Запада» все же принять окончательное решение^[15]. Кто знает, как сложились бы обстоятельства, но, как в том сходятся историки, дело окончательно решило мнение Дамы де Жиак, к которой с недавнего времени герцог Жан питал непростительную слабость. Для того, чтобы понять дальнейшее, познакомимся с ней поближе.

В девичестве эту ветреную особу звали Катериной де л’Иль-Бушар. Надо сказать, что эта роковая красавица явно определила свое время: подобные ей авантюристки, прокладывающие себе путь наверх при посредстве влюбленных мужчин станут обыденностью не ранее XVII века; при достаточно еще средневековом и даже патриархальном дворе Карла VI она явно выглядела белой вороной, не собираясь, впрочем, унывать по таковой причине. Кроме яркой красоты судьба наградила ее немалым богатством — убийственная смесь! Так что не удивительно, что в эту предприимчивую девицу, уже успевшую разбить не одно мужское сердце, без памяти влюбился Пьер де Жиак. Кстати говоря, на этих страницах мы уже мельком встречали данную колоритную личность. Именно в его парижском особняке юный Бастард читал свои первые книги. Но вернемся к нашему повествованию. Итак, Пьер де Жиак, этот сумрачный красавец, которому в это время было около сорока лет сумел сделать неплохую карьеру при дворе безумца, хотя главный взлет у него еще впереди. Болтали, будто он заменил в постели королевы Изабеллы Баварской безвременно погибшего Бурдона — впрочем, это оставалось на уровне слухов и сплетен. Итак, этот прожженный циник, великий специалист по всем видам подковерной борьбы, а также мелких и крупных интриг, потерял голову от любви к разбитной Катерине де л’Иль-Бушар и пожелал немедленно на ней жениться. К тому было одно весьма серьезное препятствие: пылкий кавалер уже много лет был женат, и супруга явно не собиралась ни в монастырь, ни тем более на тот свет. Эта Жанна де Найяк, по всей видимости, была личностью достаточно бесцветной и не слишком далекой, так как до последнего для себя момента не сумела разглядеть любовные шашни муженька. Эта недалекость станет для нее приговором.

Избавляться от надоевших жен в те времена умели не хуже чем сейчас. Как в точности было совершено преступление — так и осталось неизвестным; как вы понимаете, подобные дела не любят чужих глаз. По утверждению хроникеров, Пьер де Жиак угостил беременную супругу^[14] не то быстродействующим ядом, не то сильным снотворным, после чего на ночь глядя, усадил позади себя на лошадь, и галопом понесся в глухую чащу. Долго ждать ему не пришлось, одурманенная женщина в скором времени сверзилась наземь, попутно сломав себе шею. Объеденный волками труп первой мадам де Жиак окрестные крестьяне обнаружили только на следующее утро; но в самом факте убийства не сомневался никто. Однако, по-настоящему важным было то, что отныне счастливый вдовец был свободен как ветер, и немедленно поспешил обвенчаться с красавицей Катериной, как видно, побаиваясь, что прожженная девица, надолго предоставленная самой себе, может предпочесть ему кого-нибудь еще.

Итак, дело сладилось, однако, характер новоиспеченной мадам де Жиак с переменой семейного положения оставался таким же как и раньше. Наравне с законным супругом, она практически открыто дарила свои милости герцогу бургундскому, вскоре совершенно потерявшему голову от любви. Вполне возможно, что супруг знал и даже поощрял в своих целях эту связь. Так или иначе, дама де Жиак сумела затронуть чувствительную струнку в характере герцога Жана, с невинным видом упомянув, что если он пожелает уклониться от свидания с дофином, в глазах своих и чужих он навсегда предстанет трусом. Жан Бургундский, гордившийся своим прозвищем Бесстрашного, после подобного намека уже не мог уступить. Положив упование на Бога, во главе сильной свиты он отправился в Монтеро. Надо ли говорить, что среди сопровождающих рядом с ним путешествовали Пьер де Жиак с супругой?…

Гибель Жана Бесстрашного

После убийства Жана Бесстрашного. Франсуа Гизо «В реку его!». - Гравюра. - Франсуа Гизо «История Франции». Париж, 1875 г., стр. 77

Убийство на мосту Монтеро было и остается одним из самых темных моментов французской истории, хотя на эту тему сломано немало копий и пролито немало чернил. Однако, если гибель Людовика Орлеанского на улице Барбетт была по свежим следам прослежена королевскими судьями, то, что случилось с его противником так и остается непонятным, так как ни один из хронистов, описавших это событие не видел, да и не мог видеть его своими глазами. Все в той или иной мере основывались на информации из вторых рук — самих участников драмы, потрясенных быстротой и неожиданностью произошедшего, либо даже посторонних лиц, воспроизводивших то, что сами слышали от кого-то другого.

Постараемся все же воспроизвести сцену произошедшего, хотя бы в первом приближении. Итак, для встречи высоких договаривающихся лиц был избран мост через Йонну. Надо сказать, что в Средневековье мосты были серьезными фортификационными сооружениями, которые защищали и брали наравне с крепостями. В данном случае, приложено было максимум усилий, чтобы ни дофин ни герцог могли не опасаться неожиданной атаки или провокации. Мост, в полной соответствии с военной доктриной того времени, с одного берега защищали замковые укрепления, с другого — массивная башня, не позволявшая потенциальному противнику приблизиться незаметно. Дофинисты и бургундцы общими усилиями превратили мост в крытую галерею, куда открывались двери, должные в соответствующий момент пропустить обоих противников и сопровождающую их свиту. Решено было, что и те и другие явятся на свидание вооруженные исключительно мечами, чтобы иметь возможность себя защитить при неожиданном инциденте, но не иметь возможности напасть на противника, вооруженного равным образом.

10 сентября 1419 года во главе 3 тысячного отряда, герцог Бургундский прибыл в прилегающий городок Брэ, где с утра прослушав мессу, направился на встречу с дофином. Карл, со своей стороны, проведя ночь в Море-сюр-Луен (на другом берегу реки), в точно назначенное время явился на мост в сопровождении небольшой, но хорошо отобранной свиты. Назовем только некоторых из сопровождавших его людей — Таннеги дю Шатель — спаситель дофина в охваченном восстанием Париже, Луве, президент финансов и ставленник королевы Иоланды, которую он в скором времени предаст. Его близкие соратники и друзья, также все родом из Анжу — Робер ле Масон, Пьер де Бово, Пьер Фроттье. Виконт де Нарбонн — многие годы его будут обвинять в этом убийстве, и когда он погибнет в катастрофической для французов битве при Вернее, торжествующие бургундцы, мстя за смерть любимого герцога, с позором повесят бездыханное тело на одном из ближайших деревьев. Анри де Барбазан, старый солдат и дальновидный военачальник, который много лет верой и правдой будет служить анжуйскому дому и сложит голову, спасая своего юного господина — короля Рене. Однако, все это в будущем. Что касается самого дофина, многие хроникеры сходятся на том, что, нарушая достигнутую договоренность, он явился на мост в полном вооружении; впрочем, храбростью будущий король в те времена не отличался.

Со стороны бургундцев, герцога сопровождали сир де Навайль, Гильом де Вьенн, Шарль де Бурбон — в недалеком будущем он женится на дочери Жана Бесстрашного. В полном соответствии с договоренностью, стороны встретились на середине моста — но вот в дальнейшем ясности нет. Согласно официальной версии, изложенной придворными хронистами французского дофина, сир де Навайль повел себя вызывающе и грубо, в приказном порядке требуя от дофина сопровождать герцога Жана в Труа, где их уже ждали король и королева; и более того, едва ли не силой попытался увести с собой. Естественно, французы поспешили заступиться за своего господина, слово за слово вспыхнула ссора, с обеих сторон посыпались оскорбления, кто-то схватился за меч — и в общей свалке герцог Жан получил смертельную рану. Конечно же, горе для семьи, огромная трагедия, но всего лишь несчастный случай, да, непростительный, постыдный, но по большому счету никто не виноват…

Считается, что на заднем плане этой картины, изображающей бургундского канцлера Николя Роллена перед Мадонной с Младенцем, изображен тот самый мост через Йонну, где произошло убийство. На месте преступления, согласно позднейшему договору, возведен памятный крест. Ян ван Эйк «Мадонна канцлера Роллена» (деталь). - Холст, масло. - 1435 г. - Луврский музей. - Лувр, Франция

С точки зрения их противников, ситуация выглядела совершенно по-другому. Жан де Невшатель, единственный из герцогской свиты, кому удалось вовремя спастись с моста (в то время как прочие были захвачены в плен), рассказывал, будто в момент, когда герцог Жан, согласно этикету, опустился на колени перед дофином, Таннеги дю Шатель схватился за боевой топор, тайком пронесенный под плащом, и с криком «Пора!» с силой опустил лезвие ему на голову. Прежде чем опешившие бургундцы успели опомниться, дофинисты кинулись на поверженного врага, его рубили мечами, отсекли правую руку (как было проделано когда-то с Людовиком Орлеанским), и сбросили бы тело в воду, не вмешайся представители местного клира.

Надо сказать, что историки, придерживающиеся той или другой точки зрения, равно приводят в качестве доказательства отчаянное письмо, отправленное дофином сыну убитого — Филиппу Бургундскому, в котором Карл изо всех сил пытается оправдаться в произошедшем и помириться со своим противником. Одни видят в нем попытку невиновного человека, на которого свалилась неожиданная беда, загладить свое невольное преступление, другие соответственно — истерическую реакцию трусливого убийцы, слишком поздно осознавшего, к каким последствиям может привести его необдуманный поступок.

Коротко говоря, в этой истории еще очень много неясного, так что медиевисты будущего отнюдь не рискуют остаться без работы. И самым неясным, пожалуй, остается поведение бургундской свиты, оставшейся на берегу, которая не сдвинулась с места, и даже слыша на мосту крики и лязг оружия не подумала прийти на помощь своему господину. Позднее, официальный хронист Карла VI Жан Жювеналь дез Юрсен дал этому несколько смутное объяснение: они-де полагали «что убит монсеньор дофин»!^[16]

Впрочем, эта самая свита, остававшаяся на берегу узнала о случившемся, и в панике бежала, спасаясь от плена и гибели, на месте как ни в чем ни бывало остались Пьер де Жиак со своей достойной супругой, и более того, позднее присоединились к свите дофина. Позднее Жиак станет фаворитом Карла VII, но не будем забегать вперед. Мишель Каффен де Мерувилль, первый биограф нашего Бастарда, с жаром защищая дофина от неизбежных обвинений, в качестве своего главного аргумента выставляет то, что Карл и его присные даже не подумали воспользоваться замешательством и паникой в бургундском лагере, которая настала сразу после момента убийства. Кроме того, Париж был совершенно беззащитен, оставленный бургундской армией на произвол судьбы, он просто не имел возможности самостоятельно постоять за себя. Один решительный удар мог бы решить судьбу Центральной Франции, но вместо того дофин впал в меланхолию и бессмысленно тянул время, пытаясь вымолить себе прощение у сына убитого. Однако, и в этом случае задача допускает двойственное решение: соглашаясь с тем, что продуманного и просчитанного наперед плана действительно не было, мы можем иметь дело с сиюминутной реакцией и жаждой мести, которая, как известно, имеет обыкновение застить глаза и подменять холодный расчет буйством эмоций; в этом случае исчезает всякое видение перспективы, и один удар кажется решением всех проблем.

С полной достоверностью можно утверждать, что в недалеком будущем Жан Луве, тогдашний фаворит и правая рука дофина, будет отчаянно сопротивляться любым попыткам королевы Иоланды возобновить переговоры с бургундским домом, видя в этом прямую угрозу для своего положения. Этот ставленник королевы Сицилии, отличный финансист, должный по ее мнению поддерживать советом и делом еще слишком юного и неопытного дофина, действительно обладал несравненным умением налаживать финансовые поступления… в собственный карман. Понимая, как короток век любого временщика, особенно при таком непостоянном и капризном господине как дофин Франции, Луве пытался в короткое время успеть как можно больше. Того же мнения держалась его ближайшая свита, старавшаяся изо всех сил изолировать дофина от любого внешнего влияния — в особенности от влияния королевы Сицилии, могущей разрушить все их далеко идущие планы. Однако, началось ли это противостояние до или после убийства на мосту Монтеро с точностью сказать невозможно, и потому, оставив вопрос по большому счету, открытым, проследуем далее.

Измена Бургундии

Сын убитого - Филипп III Добрый Рогир ван дер Вейден «Портрет Филиппа III Доброго». — ок. 1400 года - ок. 1450 г. - Дерево, масло. - Музей изящных искусств - Дижон, Франция.

Бастард в своем заключении в скором времени узнал о смерти убийцы своего отца. Документы молчат о чувствах, испытанных им при этом известии, но позволительно думать, что не давая им волю в присутствии своих тюремщиков, наш герой, оставшись в одиночестве, позволил себе несколько минут торжествующего злорадства. Его отец был наконец отомщен!… К сожалению, без его участия, но от этого новость хуже не становилась. Ни 17-летний Бастард, ни советники дофина, старшие и умудренные опытом, пока не имеют ни малейшего представления, какой страшной бедой обернется это необдуманное убийство для Франции. Воистину, страшнее преступления только глупость!…

В это же время на севере, столь беспечно предоставленном самому себе, сын убитого, Филипп, прозванный Добрым, узнав о случившемся, ворвался в спальню к своей супруге — принцессе Мишель — сестре дофина, которая, как мы помним, также выросла вместе с нашим героем и своим братом на улице Пети-Мюск — с криком «Ваш брат убил моего отца!» Как видно, потрясение оказалось страшным, так как Мишель скончается от нервной горячки некоторое время спустя. Во имя этого двойного траура герцог Филипп наденет черное платье, которому останется верным до конца своих дней. Более того, он сделает этот цвет исключительно модным при дворе, так, что на какое-то время оттенки черного едва ли не вытеснят все прочие цвета. Вдова погибшего, Маргарита Баварская во всеуслышание проклинала Карла Французского объявляя его предателем и убийцей.

Однако, это было как раз не так важно, куда страшнее оказалось то, что молодой Филипп в отличие от своего отца, сохранявшего еще какое-то понятие о чести, окончательно перешел на сторону англичанина, присягнув ему в верности и пообещав помощь закаленной в боях армии в деле покорения собственной страны. Почувствовав поддержку, даже обычно безвольная, не могущая существовать без поддержки сильной мужской руки королева Франции разразилась гневным письмом в адрес собственного сына. 20 сентября она отправила Генриху Английскому позорное послание, в котором уверяла, что сделает все, что в ее силах, дабы Папа, германский император и все прочие католические правители «пришли на помощь сказанному сеньору и зятю моему (герцогу) Бургундскому… дабы посодействовать ему в отмщении за ничем не оправданную смерть сказанного кузена нашего…» (120) 7 октября 1419 года на семейном совете, объединившем родню нового бургундского герцога, союз с англичанами был окончательно решен, 24 (или по другим сведениям - 25) декабря того же года в покоренном Руане, Филипп III уже официально подписал договор с англичанином, полностью поддерживая желание завоевателя жениться на Катерине Французской, дочери безумного короля, а также получить в свои руки регентскую власть — вплоть до кончины несчастного безумца. Впрочем, принять присягу на верность Генриху V осторожный бургундец был готов не раньше, чем тот одержит полную и окончательную победу^[17]. Эти в высшей степени пугающие новости достигли двора молодого Карла, когда он, после свой короткой поездки на Юг, успел вернуться в Берри. Впрочем, война еще не казалась окончательно проигранной: могущественные сеньоры Юга, а также Орлеане и Овернь даже не думали отступать от своего «законного сеньора». Впрочем, Карл Бурбонский, первым поспешивший принести ему клятву на верность был союзником скользким и непостоянным; дофин прикладывал все усилия, чтобы заручиться поддержкой куда более могущественного бретонского герцога, но тот предпочитал отмалчиваться и ждать, когда определиться победитель, попытки перетянуть на свою сторону парижан также ни к чему не привели: столица окончательно отвернулась от убийцы Жана Бесстрашного.

А события между тем продолжали галопом нестись в перед. По наущению все того же герцога Филиппа Бургундского, королева Франции, имевшая еще достаточно влияния на своего больного супруга, вместе с ним отправилась в Труа, где 17 января нового 1420 года, королевский совет под ее председательством, формально запретил кому бы то ни было поддерживать любые отношения с опальным дофином «отцеубийцей, запятнавшим себя оскорблением величия, разрушителем, враждебным общему благу, враждебным Господу и справедливости». Более того, отныне наследник престола «преступивший собственную клятву и слово им данное в качестве принца», по ее мнению должен был лишиться права наследовать престол после смерти своего отца, в то время как эти, навсегда потерянные им права королева желала передать англичанину «достойному по праву брака между ним и сказанной дочерью нашей стать сыном нашим, каковое (решение) мы полагаем основой для прочного мира, доброго согласия и спокойствия между королевствами французским и английским»^[18].

Луве как мог пытался развлечь дофина, которого столь жестокий удар поверг в уныние и страх (как скоро мы увидим, недаром). Опытный финансист сумел раздобыть деньги, чтобы устроить для всего двора увеселительную поездку на Юг королевства, продолжавший сохранять традиционную верность дому Валуа. В сопровождении шотландских гвардейцев, под расшитым золотом балдахином и целым лесом французских знамен, трепещущих над их головами шумная разодетая толпа придворных 20 января торжественно въехала в Лион, за чем последовали Вьенн, Бриуд, Родез и Альби — везде дофина тепло принимало население, и это постепенно утишало страх и внушало надежду на будущее. 4 мая ворота перед ним открыла Тулуза — и конечно же, дофин просто не мог по пути миновать Прованс, графиней которого была «добрая матушка» — она же его будущая теща Иоланда Арагонская. Свой промах Луве понял уже слишком поздно — когда Иоланда, прекрасно умевшая при необходимости сохранять самообладание, после полагающихся по этикету поклонов и учтивых приветствий, а также пышного праздника, устроенного в честь ее будущего зятя, в частных покоях дворца, куда не имели доступа приближенные, один на один задала несмышленышу полагающуюся случаю головомойку — за глупость, за бессмысленное мотовство в то время как страна испытывает крайнюю нужду, и наконец, за нелепое убийство на мосту Монтеро. Луве все понял правильно, и сделал для себя единственно верный вывод: ни при каких обстоятельствах его (уже бывшая) госпожа не должна более встречаться со своим будущим зятем. В противном случае, карьера, а может быть, и сама жизнь фаворита оказывалась под более чем серьезной угрозой.

Впрочем, увеселительная поездка продолжается и далее — ее нужно довести до конца, хотя бы для того, чтобы не потерять лицо. Следующая остановка: Пюи, где дофин желает совершить паломничество к местным святыням.

Франция исчезает с политической карты Европы

Позорный договор в Труа.. Труасский договор, подписанный королем Франции Карлом VI и королем Англии Генрихом V. - AE-III-254.jpg — май 1420 г. - Национальный архив Франции. - Париж.

Между тем, королева Изабелла в Труа, 21 мая 1420 года, едва не водя по пергаменту рукой безумного супруга, заставила его подписать позорный акт капитуляции, переплюнуть который удалось разве что в Новое Время правительству Виши. Согласно этой подметной грамоте, известной ныне как «Договор в Труа», молодой Карл лишался права после смерти отца наследовать французский трон, «за совершенные им отвратительные преступления и бесчинства» — а попросту говоря, убийство на мосту Монтеро. Все права наследника, теперь уже совершенно официально, передавались английскому королю; иными словами, после смерти Карла-старшего французское королевство должно было исчезнуть с европейской карты, превратившись в одну из провинций могущественной Англии. Вплоть до этого момента все права регента (ранее формально принадлежавшие дофину), должен был исполнять англичанин, вместе с тем получивший право единолично назначать и собирать налоги, объявлять войну и заключать мир. Впрочем, парижский парламент повел себя еще более жалким образом, в согласии со словами хрониста, на вопрос, согласны ли его представители ратифицировать столь откровенную капитуляцию перед сильнейшим «все собрание единодушным к тому образом громко изъявило свое согласие, и ни один из них не поднял голос в защиту салического закона»^[18].

Английское завоевание продолжалось — под натиском англо-бургундских войск (к которым поспешил присоединиться вечно колеблющийся герцог бретонский) 11 июня пал Санс, 23 июня — Монтеро^[19] (где тело герцога Жана было извлечено из скромной могилы на приходском кладбище и со всей полагающейся помпой доставлено в столицу). Положение для опального дофина представлялось очень скверным: на сторону англичан все больше склонялся могущественный Жан Бретонский, вслед за ним многочисленные графы, бароны и наконец, простые рыцари один за другим спешат засвидетельствовать свою покорность победителю… хотя бы для того, чтобы сохранить за собой наследственные земли, которые в противном случае были бы розданы мелким английским дворянчикам, а эти последние с нетерпением ждали конца затянувшейся войны. Впрочем, положение англичан также сложно было назвать блестящим. В самой Пикардии, в глубоком тылу наступающих войск разворачивается партизанское движение под предводительством энергичного и опытного Жана д’Омаля, рядом с которым находился Жан Алансонский — отец будущего руководителя военного штаба при Жанне, и наконец граф де Пардиак — младший сын покойного Арманьяка. Король Генрих, прекрасный полководец и дальновидный стратег, явно не имел в достатке дипломатических способностей. Отлично умея навязать противнику свою волю и разбить его на поле боя, он, вслед за уже покойным графом Бернаром, не умел привязать к себе людей, внушить им уважение и преданность. Результат не заставил себя ждать. Многочисленные авантюристы с большой дороги, молодые и честолюбивые, снедаемые желанием покрыть себя военными лаврами, наперебой предлагали свои услуги дофину. Много позднее им суждено стать ядром армии освободителей, пока же еще этому беспорядочному сброду предстоит многому научиться… но так или иначе война продолжалась и ей не было видно конца.

Как известно, паника — плохой советчик, и дофин, отчаявшись дождаться помощи от бретонцев, принимает весьма необдуманное решение поддержать зреющий в их столице заговор, во главе которого находится умная и жестокая Маргарита де Клиссон — вдова графа де Пентьевр, младшего отпрыска бретонского дома. В случае победы заговорщикам обещана герцогская корона, которую, конечно же, силой требуется снять с Жана Монфора. В свою очередь клан Пентьевров клятвенно обещает в случае успеха немедленно вступить в войну на стороне дофинистов. Впрочем, заговор бесславно проваливается, начавшаяся война заканчивается триумфом герцога Бретонского, разбитые Пентьевры, не получив обещанного подкрепления со стороны дофина, вынуждены бежать, причем гонит их прочь не кто иной как Ришмон — младший брат Жана Бретонского, а заодно бывший начальник нашего Бастарда, выпущенный из английского плена под честное слово. Отношения с Бретанью надолго испорчены, более того, Жан Луве — правая рука опального Карла, которого дружно винят в том, что именно он подвигнул своего господина ввязаться в подобную сомнительную авантюру, становится объектом ненависти бретонцев. Мы увидим, чем это аукнется в скором времени^[19].

Впрочем, пока война продолжается. Во главе армии в 15 тыс. человек в июле того же года Карл Французский вступает в Шинон, затем подчиняет себе Жаржо. Одним из наспех собранных отрядов, костяк которого составляют мелкие дворянчики и наемники с берегов Луары командует не кто иной как Филипп Вертю — средний сын Валентины, который в Жаржо присоединяется к своему сеньору. Тронутый столь пылкой преданностью, дофин спешит назначить его своим наместником в Центральной Франции — территории, растянувшейся от берегов Сены до южной Луары. Выбор, пожалуй, слишком поспешен, и не чересчур удачен; новому наместнику едва исполнилось двадцать четыре года, он неплохой солдат, но совершенно неопытен на административном поприще. Впрочем, своих талантов Филиппу проявить пока не дано — вместе с отрядом, укомплектованном в десятидневный срок, его поспешно направляют в помощь осажденному Мелену, где Барбазан со своими присными держатся из последних сил, питаясь мясом павших лошадей и крыс^[20].

Новый глава Орлеанского дома

Освобождение. Смерть Филиппа Вертю

Геральдический дикобраз - один из символов Орлеанского дома.. Рельеф. - Отель де Бургтерульд - Руан, Франция.

С боями армия пытается пробиться к Мелену, и даже в горячке походов и битв Филипп Вертю подолжает хлопотать об освобождении младшего брата, который, как мы помним, продолжает коротать дни неволи в Сен-Жермен-ан-Ле. Уже два года Филипп раз за разом возобновляет безуспешные переговоры, предлагает выкуп, ищет компромиссы — и цель наконец достигнута. В обмен на шестерых бургундских дворян, когда-то угодивших в плен к арманьякскому войску, 13 августа 1419 года тюремные двери наконец открываются, чтобы выпустить нашего героя. Бастарда снабжают охранной грамотой и предоставляют ему скромную крестьянскую лошадку, на которой он спешит добраться до Гатине, где стоит войско дофина, а его самого с нетерпением ждут. Однако, в тесноте, создаваемой грудой немытых тел людей и лошадей, среди отбросов и нечистот огромного лагеря вспыхивает чума. Продолжать наступление невозможно, дофин спешит вернуться в Жиен, в то время как смертельно больной Филипп приказывает доставить себя в Блуа, столицу своих владений, где его уже дожидаются сестра Маргарита и 11-летняя племянница Жанна, единственная дочь Карла Орлеанского и принцессы Изабеллы, как мы помним, умершей в 1409 году^[21]. Медицина того времени бессильна перед чумой, пораженный этой болезнью практически обречен в лучшем случае — через неделю-две в мучениях испустить дух; выздоровления редки и кажутся современникам чудом.

Именно в этот момент у постели старшего брата появляется наш Бастард. Больного по его собственной просьбе вносят в главный зал, и бережно опускают носилки рядом с давно пустующим герцогским троном. Обратившись с короткой речью к домочадцам, напомнив им о несчастьях, постигших семью в последние годы — убийстве герцога Людовика, смерти Валентины, пленении двоих из братьев, он заклинает Бастарда позаботиться о сестре и племяннице и блюсти честь, полагающую ему ныне, как главе столь высокородного дома. Вплоть до возвращения из плена обоих братьев, он становится главой орлеанского клана, и может принять титул графа Вертю, который по возвращении Карла Орлеанского из плена, ему следует вернуть^[21]. Слабеющими руками, на виду у всех, он снимает с шеи серебряную цепь ордена Дикобраза, и в качестве последнего подарка передает ее брату. Как известно, что орден этот Людовик Орлеанский основал в 1394 году в честь рождения у него первого сына; обладание серебряной цепью и шипастым знаком ордена — огромная честь, которой может удостоится далеко не каждый дворянин, но лишь тот, кто насчитывает в своей семье не менее пяти поколений благородных предков, покрывших себя славой на поле боя или в служении французскому престолу. Бастард уже не может сдержать слез; как мы помним, потеря орденских знаков, сорванных с него безвестным бургундским солдатом, была для него одним из самых болезненных испытаний. Однако, на секунду взглянем на эту сцену трезвыми глазами людей XXI столетия. Находится у постели больного чумой, взять у него что-то из рук и при этом сохранить собственное здоровье и жизнь… наш герой воистину родился в рубашке.

Но вернемся. Итак, тронутый до глубины души Бастард требует, чтобы ему подали священную книгу. Епископ Орлеанский молча протягивает ему латинское Четвероевангелие, которое держит в руках, и здесь же, у постели брата, Бастард клянется при необходимости отдать свою жизнь и свое достояние защите прав орлеанских герцогов, а также прав дофина Франции Карла, делу которого он обязывается служить до самой смерти. Огромная, чудовищная ответственность для юноши, которому едва исполнилось 17 лет. Однако, слову своему, раз и навсегда принесенному, Бастард останется верен до конца — редкое качество и тогда и в наше время.

Филипп уже знает, что его ждет, но вплоть до самой кончины сохраняет ясный разум и самообладание. Он просит младшего доставить его в Божанси, город, к которому он привязан с самого детства. Держаться в седле он более не в состоянии, и чтобы избавить больного от дорожной тряски, Бастард приказывает приготовить корабль. Казна герцогства пуста, все свободные средства до последнего денье истрачены на войну, потому у ростовщиков приходится заложить драгоценные фамильные ковры «с изображением пшеничных колосьев»^[22]. Двадцатичетырехлетнему графу Вертю еще удастся увидеть острые купола церквей и теплые покои герцогского дворца, которые он помнил еще ребенком. Здесь скончалась его мать — Валентина, и понимая, что в скором времени он уже последует за ней, он прощается со своими друзьями и близкими. 1 сентября 1420 года Филиппа Вертю не станет. К моменту смерти ему не успеет еще исполниться и двадцати пяти лет.

Первые шаги на новом поприще и визит ко двору дофина в изгнании

Божанси. Аббатство Св. Марии..

Первое распоряжение нового главы Орлеанского дома состоит в том, чтобы отдать в починку полосу рысьего меха, которую он получил по завещанию от брата, и затем приспособить ее на собственное платье. Мех уже значительно поистрепался, а новому владельцу, которому сейчас следует вернуться в Блуа для улаживания самых срочных хозяйственных вопросов, требуется достойно выглядеть перед герцогскими советниками^[22]).

Из всех сыновей покойного Людовика Орлеанского, Бастард единственным остается во Франции. На его попечении — незамужняя сестра Маргарита и маленькая Жанна; (к счастью или к несчастью Филипп умер холостым, не оставив после себя законного потомства). Но именно это, столь непростое для нашего героя положение, вызывает повышенный и скажем прямо, недобрый интерес семейства Арманьяков, как мы помним, родных братьев покойной жены Карла Орлеанского — Бонны. Действительно, при отсутствии правоспособных мужчин, полновластной распорядительницей богатейшего герцогства Орлеанне становится юная Маргарита, конечно же, нуждающаяся в содействии и защите, какие могут открыться головокружительные возможности!… Оба оставшихся в живых сына Валентины Висконти коротают дни плена в Англии, когда вернуться — непонятно, а могут не вернуться вообще; сколько было случаев, когда в плену умирали при более чем странных обстоятельствах, взять хотя бы деда царствующего монарха Иоанна Доброго?…

На пути у всего этого великолепия стоял наш Бастард. Так что нечего удивляться, что оба Арманьяка принялись усиленно хлопотать вокруг него, исподволь убеждая последнего из Орлеанского дома принять постриг.

Меэн. Замок-музей Карла VII..

Нет, как мы помним, Жан Орлеанский был исключительно набожным, можно сказать, ревностным, католиком; однако в столь тяжелой ситуации ему хватило трезвого рассудка и воли, чтобы понять: государству и его собственным землям более всех молитв вместе взятых, важнее светский военачальник и господин. Так что, наш Бастард благополучно делает вид, что не понимает более чем прозрачных намеков, и отделывается от обоих назойливых советчиков шутками. Блестящий план столь же блестяще рухнул. Позднее оба Арманьяка дозреют до более радикальных способов решать подобные проблемы — когда восемь лет спустя престарелый и бездетный маршал Франции де Северак в порыве сентиментальности отпишет им свои земли в качестве наследства, не желая ждать, пока крепкий старик отдаст Богу душу (в самом деле, процесс мог растянуться на много лет!), его задушат в следующую же ночь. Однако, к великому благу страны, в этот раз не сложилось. Быть может, Арманьяки еще не дозрели до убийства, или быть может, не рискнули пойти на столь радикальный шаг в чужих владениях, где подобное вряд ли сошло бы им с рук.

Наш Бастард, последней волей Филиппа Вертю объявленный его душеприказчиком и господином Орлеанне вплоть до возвращения из плена старших братьев, назначает управителем своих земель знающего и честного администратора Гильома Кузино — будущего автора «Хроники Девы». Командиром Орлеанского гарнизона становится Рауль де Гокур, он также оставит свой след в этой истории. Обоим дан приказ накапливать средства для выкупа Карла Орлеанского, и также всеми силами содействовать спокойствию и безопасности Орлеана, Ангулема, Вертю — и прочих владений Орлеанского дома, разбросанных по всей Южной Франции. При острой необходимости, им следует направить гонца в Бастарду, который со своим отрядом немедленно придет на помощь (и как мы увидим, это сделать придется).

Пока же, единственный представитель герцогского рода спешит засвидетельствовать свое почтение при дворе дофина в изгнании. Тот уже успел к этому времени покинуть Жиен и удобно расположиться в Меэне-сюр-Йевр — в герцогском дворце когда-то принадлежавшем покойному дяде царствующего монарха — герцогу Беррийскому, после смерти которого владение вернулось к французской короне.

Конечно же, двор опального дофина в достаточной мере скромен, однако немногих средств хватает на балы, охоты, театральные представления, и конечно же, армию придворных — мэтр д‘отелей, конюхов, егерей, стольников и всех прочих; коротко говоря, на что угодно, кроме войны за освобождение собственного государства. Немногие «лишние» средства благополучно растаскиваются фаворитами, так и не дойдя до казны. Впрочем, в октябре 1420 года наш Бастард еще не знает о таких подробностях, и потому получает от двора первое — достаточно благоприятное впечатление^[23]). Дофин Карл рад видеть своего друга детских лет, и на Бастарда в скором времени изольется поток монарших милостей.

Однако, Жан Орлеанский явно не создан для придворной службы. Водоворот развлечений, пиров и флирты с придворными красотками, в которых дофин Карл старательно пытается утопить свой страх перед будущим — все это не увлекает нашего Бастарда. При дворе он вскоре принимается откровенно скучать, и вместо охот и балов усердно предается изматывающим военным упражнениям. Маршал Бусико, бывший тому непосредственным свидетелем, вспоминал об этом следующим образом^[24]):

... То он пытался в полном вооружении запрыгнуть на лошадь, в другой раз – подолгу бежал или ходил пешком, дабы сделать свое дыхание долгим и ровным и приучить себя переносить трудности, или же подолгу с силой бил боевым топором или же молотом в широкую мишень. Дабы как следует привыкнуть к доспеху а также укрепить руки и ноги, и приучить их к долгим нагрузкам, он выполнял прыжки и даже пританцовывал в полном вооружении со шлемом на голове, и в стальной кольчуге, и в полном вооружении вскакивал на коня, не вставляя при том ноги в стремя... но вместо того опершись одной рукой о луку седла, другой же - о холку рослого коня, и запрыгивал также с другой стороны... И ежели две стены располагались в сажени друг от друга, он поднимался вплоть до высоты башни силой одних своих рук и ног, без иной к тому помощи, не срываясь вниз ни при подьеме ни при спуске, а также упражнялся вкупе с иными оруженосцами в метании копья и иных воинских снарядов, не оставляя такового занятия…

Новый хозяин и его способ ведения дел

Карл Орлеанский, в заключении в Лондонском Тауэре. Голландский Мастер «Вид Лондона». — ок. 1450-1483 гг. - «Поэмы Карла Орлеанского». - Royal 16 F II f. 73. - Британская Библиотека. - Лондон.

Впрочем, ни для скуки, ни для военных упражнений вскоре не остается времени; наместник герцогства Гильом Кузино, поставленный на эту должность самим Бастардом, настойчиво зовет его назад. В оставленном владении вновь накопилось огромное количество дел, требующих пристального хозяйского глаза и хозяйской же руки. Во-первых, требуется, в полном согласии с обычаями, устроить достойные поминки Филиппу Вертю, во-вторых, вакантны двенадцать постов управляющих военной и экономической жизнью разбросанных по Югу Франции частей огромного герцогства. Посему, немедленно выговорив себе разрешение отлучиться домой, Бастард пускается в дорогу. Он достигнет конца пути – по трагическому совпадению, в тот самый день, когда Барбазан, окончательно обессилев от голода и потеряв большую часть своих людей вынужден будет сдать врагу крепость Мелён. Сам старый вояка на много лет окажется в плену, в Шато-Гайяре, в замке, где ста годами ранее при очень темных обстоятельствах нашла свою смерть королева Франции Маргарита Бургундская. Здесь ему в компании таких же пленных предстоит оставаться до 1429 года, когда отряд Ла Гира, спешно собранный, чтобы вырвать Жанну из рук англичан, взломает двери его тюрьмы. Впрочем, все это опять же в будущем.

Пока Жан Орлеанский председательствует на специально для того созванном собрании нотаблей и чиновников герцогства, назначает и снимает с должности, причем особым его вниманием пользуются коменданты важнейших крепостей, а также две вакансии руководителей финансового ведомства. Эти последние – почетные, но крайне ответственные назначения получают Жак Буше и в качестве его заместителя – Юг Перрье. Личным секретарем Бастарда становится Пьер Соваж, человек незаметный, но весьма старательный и честный; немаловажное качество в те времена. Казна герцогства пуста, при том, что формирующаяся армия постоянно требует денег, оружия и фуража – но при этом Бастард самым жестким образом пресекают любые попытки мародерства и грабежа. Кроме гуманности за этим стоит вполне трезвый экономический расчет: крестьяне, лишенные последнего разберутся прочь, или станут совершенно бесполезны в деле взимания налогов. Любой из этих вариантов грозит орлеанским герцогам катастрофой. Так осторожно, нерешительно о себе заявляет Новое Время: податное население все больше становится частью общества, с его интересами и нуждами постепенно начинают считаться на самом высшем уровне. Пока это удел наиболее дальновидных из политиков, в частности, королева Иоланда в поучении, направленном своему неопытному зятю прямым текстом запретит ему самому и его присным жить за счет угнетенных и бесправных, чтобы в решительный момент не остаться без денег и поддержки населения. Ту же политику будет вести будущий коннетабль королевства и начальник нашего Бастарда Ришмон, и его многолетняя работа приведет к формированию первой в Европе армии нового типа: дисциплинированной, устроенной на принципе единоначалия, армии, которая станет объектом для подражания соседних держав, и наконец-то сумеет поставить точку в затянувшейся войне. Впрочем, все это опять же в будущем, а пока подобный стиль правления вызывает скорее непонимание и досаду... однако, Бастард умеет крепко держать в руках вожжи, и подданные, пусть с неудовольствием, но вынуждены подчиниться. Вернемся.

Итак, окунувшись с головой в многочисленные вопросы управления, финансов, закупки артиллерии и снарядов а также обучения войск, наш Бастард не забывает постоянно обмениваться посланиями с Карлом, которого уже успели перевести в замок Фотерингей (Нортгенптоншир) - подальше от моря. Раз за разом к пленнику отправляются для решения особо срочных вопросов доверенные лица Бастарда – Денизо Рогье и Жан де Муси – младшие управители его земель, но раз за разом контакты эти с английской стороны обставляются все большими рогатками, вплоть до того, что посланников раздевают до нижнего белья, и тщательно обыскивают; послания вскрываются специально для того назначенными людьми, меньше всего обращающими внимание на бессильное возмущение пленника. Но и в этой ситуации хитроумный Бастард находит выход: для того, чтобы развлечь старшего брата, ему в подарок направляется водяной пудель. Поискать у основания хвоста, в густой шерсти собачки у английских тюремщиков не хватило то ли решительности, то ли ума. А жаль, они бы могли обнаружить там пару очень интересных депеш, написанных на тонких медных пластинках.

Поминки по новопреставленному Филиппу, графу Вертю, со всей подобающей пышностью устроены 26 ноября, однако, даже распрощавшись с гостями, Бастард не торопится уезжать. Здесь он чувствует себя в привычном семейном кругу, и встретит Рождество вместе с сестрой и юной племянницей.

Рыцарь

Англичанин подчиняет себе Париж

Генрих V во главе своей армии. Неизвестный художник «Генрих Английский и его армия». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 26. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Между тем, Париж готовился встретить победителя в низменной войне французов против французов, и в дополнение к тому уже официального регента, королевского зятя и наследника по праву брака, а попросту говоря, английского монарха Генриха V.

Желая окончательно закрепить столь сомнительную «победу» и придать законный вид своим новоиспеченным «правам», Генрих Английский торжественно венчается с Катериной — младшей сестрой дофина (которую, по-видимому, совершенно не волнует, что ее династия теряет права на трон). К великому для себя сожалению, король Генрих не имел ни малейшего понятия о генетике, и не представлял себе, чем может закончиться брак с дочерью безумца. Можно сказать, что судьба жестоко посмеется над его властолюбивыми планами, сын Генриха, и соотвественно, внук Карла VI, также впадет в бурное помешательство, увлекая за собой Англию в ту же пучину, в которую вверг Францию его несчастный дед — однако, все это опять же, в будущем. Пока что 1 декабря униженного короля Франции словно пленника, в повозке доставляют в его собственную столицу в окружении англо-бургундского эскорта. Королеву-предательницу после свадьбы дочери окончательно забыли за полной дальнейшей ненадобностью. Несчастная баварка отныне и до конца жизни будет вынуждена коротать свои дни в покинутом придворными дворце, из задних комнат которого будет доноситься вой и хохот умалишенного супруга.

Впрочем, английскому королю этого было мало. Безвкусный спектакль продолжался уже в Париже, где победителя почтили пирами, торжественными церковными службами и театральными представлениями. Как было уже сказано, доведенные до отчаяния парижане готовы были принять кого угодно в расчете на мир, спокойствие и сытость — в особенности если этого «кого-то» сопровождал сын любимого герцога бургундского. Все прелести шестнадцатилетнего англо-бургундского правления им еще предстоит испытать.

Пока же, 23 декабря, в канун Рождества, одного из величайших праздников христианского мира, во дворце юстиции был устроен показательный суд над дофином (конечно же, при этом не присутствовавшим) по обвинению в убийстве на мосту Монтеро. Словно разбойнику с большой дороги, наследнику престола было приказано в трехдневный срок явиться в город и оправдаться перед судом под угрозой вечного изгнания из Франции. Как обычно не понимая, что происходит, несчастный король, которого едва ли не силой привели на заседание, завизировал своей подписью и этот приговор. Англичанин держится с побежденными подчеркнуто холодно и отстранено; прекрасно понимая, что несмотря на все внешние выражения преданности, он не любим, и никогда не будем любим парижанами, он с готовностью принимает подобное положение, чтобы править завоеванной страной по праву сильного, навязывающего свою волю униженным. Холодное высокомерие англичанина первым ощущает на себе герцог бургундский Филипп, которому весьма прямолинейно дают понять, что в его услугах победитель отныне нуждается в достаточно скромной мере, и зарвавшийся «герцог Запада» должен знать свое место.

Впрочем, хладнокровный и проницательный Филипп Бургундский и сам не питает иллюзий; благословенные времена его отца, когда регент мог безраздельно господствовать над страной при формальном «согласии» несчастного безумца, навсегда канули в прошлое. Молодой, деятельный, наделенный острым умом и и жестокой волей английский король вряд ли испытывал к предателю своей страны другие чувства, кроме брезгливости, которые смягчались разве что тем, что бургундский герцог был еще ему нужен. Посему, для обоих союзников, по доброй старой традиции «дружащих» против общего врага, оставалось лишь пристально следить друг за другом. Бургундцу — чтобы улучить момент, когда англичане и французы в бесконечной схватке достаточно измотают друг друга, чтобы по возможности выступить арбитром между обоими, а там (чем черт не шутит?) выторговать себе собственное королевство, приятно округлив границы своих владений за счет одного и другого. Англичанину — чтобы не дать своему скользкому союзнику осуществить свои планы, но наоборот, против его воли принудить служить сильнейшему и смириться с существованием во Франции твердой власти, которая не потерпит самоуправства ни с чьей стороны. Пока же, прямолинейно давая понять, кто отныне хозяин в этой стране, Генрих грубо оскорбил одного из виднейших военачальников Филиппа, любимца парижан Илье де л‘Иль-Адама, прилюдно упрекнув его за не подобающее ему по рангу платье и «дерзкую» попытку смотреть в лицо своему новому властелину ^[25]. Справедливости ради заметим, что как многие блестящие полководцы, англичанин явно не обладал широким политическим кругозором, что в скором времени даст о себе знать. Много позже эту ошибку исправит его умудренный опытом брат, он же регент Франции Джон Бедфорд. Но опять же, не будем забегать вперед.

В любом случае Генрих Английский не собирался терять времени даром. Французская разведка доносила, что на островах формируется очередная 30 тысячная армия. 3 января нового 1421 года, с формального «разрешения» короля французского (который, как обычно, не понимал, что происходит вокруг), англичанин во главе своих войск выступил из города для «подавления мятежа», а попросту говоря, для завоевания той части Франции, что еще оставалась верной дофину.

Битва за Анжу

Битва при Боже. Неизвестный художник «Битва при Боже». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 53. - Национальная библиотека Франции, Париж.

В это же время Жан Орлеанский покидает гостеприимный замок Блуа и спешит в Меэн, в ставку дофина, где его уже с нетерпением ждут. Желая покрепче привязать к себе своего бывшего друга детства, дофин 25 января 1421 года предоставит ему престижную должность камергера, имеющего возможность входить к наследнику в любое время дня (а при необходимости — и ночи). Что же, это почетно и приятно, однако, Жана Орлеанского ждут сейчас иные заботы, едва ли не в тот же день он принимает участие в первом в своей жизни военном совете в Селле, где общим собранием принцев, полководцев, прелатов на службе короля разработан план будущей кампании, и для снабжения новонабранного войска с той части северных областей, что держит сторону дофина, решено взыскать экстраординарный военный налог^[26].

Здесь же его начинает обхаживать старый лис Жан Луве, временщик и любимец дофина Франции. Несмотря на благоволение своего господина, и богатство, которое этот тертый финансист добывает в поте лица, отправляя налоги королевства в собственный карман, а заодно и не гнушаясь принимать драгоценные подарки от дофина Карла, Луве чувствует себя на своем временном троне очень ненадежно. Посему — молодого Карла требуется привязать к себе как можно прочнее… у Луве есть две дочери на выданье, почему бы не отдать одну из них Орлеанскому Бастарду, доброму другу будущего короля? Младшая из двух сестер, Мария, с готовностью принимает на себя эту роль тем более, как уже неоднократно было сказано, красивый Бастард неизменно привлекает к себе внимание противоположного пола. Однако, сейчас ему явно не до того: военная угроза становится все явственней.

Англичане, в достаточной мере укрепив свой тыл в Нормандии и Иль-де-Франс, начали наступление на Анжу, откуда к дофинистам постоянно шли подкрепления деньгами и людьми. Перерезав этот важнейший «нерв войны» король Генрих собирался принудить своего соперника к капитуляции и тем самым окончательно поставить точку в войне, немало измотавшей обе стороны. Не тут-то было. По призыву королевы Иоланды на защиту столицы герцогства уже спешили со всех сторон дворянские войска и ополчения важнейших городов. Наш Бастард также не останется в стороне. Повинуясь приказу своего сюзерена (да и собственному желанию поскорее покинуть надоевший двор), 20 марта во главе своих людей он присоединяется к армии дофинистов под руководством маршала Франции Жильбера де Мотье, сеньора де Ла Файета, и отряду из четырех тысяч шотландских стрелков графа Бьюкена, незадолго до того высадившихся в Ла-Рошели, и спешно брошенных в наступление против англичан, и спешит к северной границе Анжу, где 22 марта 1421 года происходит решительное сражение, получившее в истории Столетней войны имя «битвы при Боже». Самонадеянный и самодовольный герцог Кларенс — младший брат короля Генриха не сумел воспрепятствовать соединению вражеских войск; для него самого как и для его людей это обернется катастрофой.

История этой битвы хорошо известна, посему не стоит пересказывать учебники. Заметим вскользь, что в тот роковой для себя день 22 марта, герцог Кларенс, с удобством расположившийся в близлежащем городке Бофоре-ан-Валле, едва успел приступить к обеду, когда в его шатер привели четырех пленных шотландцев. Узнав о подходе неприятельского войска, этот смелый, но недостаточно дальновидный полководец загорелся идеей разбить его на марше, и очертя голову бросился вперед во главе полутора тысяч конников, не дожидаясь подхода собственной пехоты. Поспешность оказалась для него последней ошибкой. На поле боя сложат головы едва ли не три тысячи англичан (хотя, быть может, хронисты несколько преувеличили английские потери), безвестный анжуйский латник вернется в свой лагерь неся с собой в качестве трофея дорогие доспехи и золотой венец погибшего принца. В этой битве наш Бастард покажет себя с самой лучшей стороны, и вернется ко двору дофина в изгнании уже овеянным славой^[26].

В скором времени весть об этой победе достигает ставки дофина в Пуатье, вызвав, как несложно догадаться, вспышку энтузиазма и патриотических чувств. Спеша воспользоваться наметившимся преимуществом, Карл собирает новую армию, которой предстоит выбить англичан из Центральной Франции. Конечно же, он спешит по обычаю времени поблагодарить Всевышнего; паломничеству в местный собор и торжественной мессе, следует пышный въезд наследника в Тур — далекий предшественник нынешних военных парадов. Среди разодетой для подобного случая свиты, своими блестящими на солнце доспехами выделяются победоносные войска, гордый своим первым триумфом Жан Орлеанский во главе собственного отряда «мужественных солдат из Дюнуа», под приветственные клики толпы, движется позади своего непосредственного начальника — Таннеги.

На победителей, как и следовало ожидать, проливается дождь наград: шотландец Бьюкен (он же «Бошан» французских хроник), становится коннетаблем королевства; должность, в современных реалиях соответствующая военному министру. Шотландцу Дарнли полагается награда несколько неожиданного свойства: собственный астролог, впрочем, этот бравый солдат чувствует себя весьма польщенным, астрологи имеются в распоряжении исключительно принцев крови! По легенде, этот «маг и волшебник», как ему и полагалось по званию, начал с пророчества, в скором времени со всей пунктуальностью сбывшегося. Кудесник, якобы предсказал «смерть двух королей»^[27]. Впрочем, легенды-легендами, а жизнь продолжалась.

Посвящение

Рыцарь в полном вооружении.. Лоис Попон «Рыцарь в полном вооружении». - Лоис Попон «Беседы с Ледигьером (с посвящением)» - Harley 5256 f. 5 - 1597 г. - Британская библиотека, Лондон

Однако, юному командиру пока еще скромного отряда из 51 «латника и стрелка» за мужество полагалась еще одна, в высшей мере почетная награда — рыцарское звание, почетная тем более, что Бастарду не исполнилось еще двадцати одного года, обычного возраста для посвящения, но стоит признать, что рыцарские шпоры он заслужил в полной мере, без всяких скидок на возраст^[27].

Итак, а замиранием сердца он ждет этой церемонии, обставляющейся обычно с такой торжественностью, что память о ней сохраняют даже седовласые ветераны. В Блуа, где на сей раз устроился вечно кочующий двор, накануне этого дня, он он в полном соответствии с обычаем, облачается в широкое коричневое платье, причастившись и исповедавшись, настояв на том, чтобы по старинной традиции, местный капеллан благословил рыцарский меч, который будет ему позднее вручен, он проводит всю ночь в местной капелле, истово молясь Всевышнему. Наутро его ждет положенная ванна, снежно-белое облачение, после чего поддерживаемый с двух сторон им для того избранными «крестными отцами» Юоном де Сен-Маром и Жаном де Савезом, Жан Орлеанский появляется в парадной зале местного замка, где его уже ждут «рыцарь-распорядитель», дофин, сестра и племянница, и наконец, многочисленные знатные гости и члены местного клира. Войдя в зал, с мечом, свисающим на тонкой бечеве с его шеи, Бастард преклоняет колена перед дофином, торжественно произносит рыцарскую клятву, затем поднявшись, получая из рук Таннеги золотые рыцарские шпоры, кольчугу, кирасу, латные рукавицы, и наконец, сняв с шеи меч, почтительно протягивает его Таннеги, и вновь опускается на колени, чтобы принять от него ритуальные удары тем же мечом — плашмя — по обоим плечам: «Во имя Господа, св. Михаила и св. Георгия, произвожу тебя в рыцари!». Церемония закончена, новому члену рыцарского братства, отягченному немалым весом доспехов, помогают подняться на ноги, затем Таннеги с силой ударяет его кулаком по затылку: эта старинная церемония, т. н. «акколада» является символическим напоминанием о равенстве и братстве, которые составляют неотъемлемую часть рыцарского служения. Новоиспеченного рыцаря торжественно опоясывают мечом, ему вручают копье и щит, и он, завершая церемонию, садится на лошадь, чтобы совершить почетный круг по внутреннему двору замка. В прежние времена молодому рыцарю также вменялось в обязанность на полном скаку пронзить копьем чучело, изображавшее сарацина, однако, со времен Крестовых Походов, этот обычай ушел в прошлое^[28].

Отныне Жан Орлеанский имеет полное собирать под собственное знамя рыцарей-баннеретов, садиться за королевский стол, и носить на поясе длинный рыцарский меч. Теперь в случае тяжбы по денежным вопросам, при выигрыше ему полагается двойное вознаграждение — при проигрыше, наоборот, двойной штраф. (135) За все в этой жизни надо платить!…

Несколькими днями спустя ему предстоит уже в этом парадном доспехе вывести на королевский смотр свой новый отряд — четырех рыцарей-баннеретов, 27 человека благородной прислуги и 18 лучников. Во главе этого отряда он продолжит войну, в память о чем в бухгалтерских книгах герцогства Орлеанского останется поручение^[27]:

Приветствие от маршалов Франции мессиру Эме-Эниону Рагье, военному казначею при особе короля и господина нашего, а также Монсеньора Регента. Вкупе с вышеуказанным, скрепленным печатью маршальства нашего, направляем к вам Жана Бастарда Орлеанского, рыцаря-баннерета, вкупе с его знаменосцем и трубачом, дабы получить плату, причитающуюся четырем рыцарям-баннеретам, а также двадцати семи оруженосцам, и восемнадцати лучникам из его отряда, явившимся на смотр в Блуа 21 апреля 1421 года, снабженных в достаточной мере лошадьми и вооружением, дабы нести службу [в войске] Монсеньора, во времена ведущейся ныне войны с англичанами, исконными его недругами, а также прочими мятежниками и бунтовщиками, в любом месте где ему случится приказать, под началом мессира Таннеги дю Шателя, военного маршала при особе сказанного монсеньора Регента, во главе отряда из латников и лучников, ему для того определенного. Засим обязываем вас изготовить, высчитать и заплатить сказанному Бастарду жалование за семь месяцев, полагающимся ему самому вкупе с полагающимся прочим, присутствовавшим на сказанном смотре, в согласии с обычной к тому процедурой...

Тогда же герцогский портной спешно получит приказ изготовить для молодого рыцаря первое в его жизни геральдическое сюрко и прочее полагающееся к тому платье, украшенное гербом, который нашему Бастарду еще предстоит прославить: золотые королевские лилии на лазурном фоне, перекрытые широкой черной перевязью — обязательным знаком незаконного рождения. Рассматривая изображения в т. н. «Часослове Дюнуа», хранящемся ныне в Национальной Библиотеке Франции, где наш Бастард изображен по обычаю коленопреклоненным перед Девой Марией с Младенцем, можно сделать вывод, что художник (в отличие от самого Бастарда) пытался как можно меньше акцентировать внимание на этом аспекте его биографии: на пышном геральдическом табарде, полоса незаконнорожденности превращена в тоненькую нитку, еле заметную на богато украшенном фоне… в самом деле, мало ли что изображают на гербах! Потомки будущего графа де Дюнуа, с разрешения монарха, и вовсе превратят широкую перевязь в крошечную заплатку, нечто вроде четырехугольника, скромно расположившегося у края герба. Но все это опять же, в будущем.

Два брака по расчету

Незаслуженное наказание, к счастью, проходит мимо

Аллегория Франции и ее детей.. Неизвестный художник - «Аллегория: молящаяся Франция.» - Марциал Оверньский «Вигилии на смерть Карла VII». - Français 5054, fol. 35v - ок. 1484 г. - Национальная библиотека Франции, Париж

А между тем в Блуа играются сразу две пышные свадьбы: старшая сестра Бастарда, Маргарита Орлеанская выходит замуж за Ришара, графа Этампского, сына могущественного бретонского герцога Жана V. Второй союз не менее почетен: юная Жанна, дочь Карла Орлеанского и его покойной первой супруги Изабеллы Французской, венчается с Жаном, герцогом Алансонским^[29]. Этот потомок Карла Валуа, отца первого короля новой династии, также является сыном сестры все того же бретонского герцога — Марии. Этот род знатен и богат, никому не дано знать, что Жан Алансонский станет начальником штаба и верным соратником Жанны, но позднее, оказавшись в английском плену, потеряет едва ли не все свои владения, и скатится до прозябания при дворе беглого дофина, затем сумеет вернуть себе почти все свое достояние, но тем не менее будет считать себя несправедливо обойденным, и посему будет один за другим поддерживать заговоры против царствующего монарха. Эта бурная жизнь, в которой найдут себе место и слава, и позор, и презрение, закончится тюрьмой и вечной ссылкой, причем нашему Бастарду выпадет печальная необходимость арестовать собственного мятежного свояка. Впрочем, мы опять забегаем вперед.

Двойная свадьба представляет советникам дофина давно ожидаемую возможность попробовать снова начать сближение с могущественным бретонским домом. Не теряя времени, сразу после окончания свадебных торжеств, на переговоры с осторожным бретонцем отправляется новоиспеченный коннетабль Франции Бьюкен. Посольство принято с достаточной благосклонностью, и при посредничестве Жана де Краона, доверенного лица королевы Иоланды, новая встреча назначена в замке Сабле. 4 мая обе стороны торжественно прибывают сюда — и сразу же перед ними вырисовывается нелицеприятная проблема. Бретонец, как и следовало ожидать, не забыл о неудавшейся попытке отнять у него герцогскую корону, и также прекрасно знает, кто стоял за спиной у клана Пентьевров. Потому едва лишь посланцы дофина заговаривают о союзе^[29], он ясно дает понять, что готов согласиться единственно при условии, если в ссылку немедленно будут отправлены виновники неудавшегося мятежа: финансист Луве, Пьер Фротье (еще одна не менее скользкая личность, превратившая службу при дворе молодого Карла в доходное ремесло), Гильом д’Авогур, и наконец, наш Бастард, в котором бретонский герцог (ошибочно) видит прямого ставленника Луве и его порученца при особе дофина. Таким образом, еще не успев приобщиться к политике наш герой едва не становится ее жертвой. Впрочем, на сей раз ему везет: дофин не в силах расстаться со своим фаворитом, потому, 8 мая он скрепя сердце подписывает договор (требование о наказании и ссылке оговаривается как его «секретная» часть), и немедленно спускает дело на тормозах. Жан Орлеанский даже не узнает, какая опасность обошла его стороной. ^[30].

Впрочем, дофин убежденный, что бретонец так или иначе по факту находится на его стороне, дает приказ продолжать военные действия. Следующей целью на севере становится город Алансон, против которого выдвигается 6-тысячная армия под руководством коннетабля Бьюкена, к этому войску примыкают отряды уже успевших прославиться в боях командиров — Жана Потона де Сентрайля, его неразлучного друга Виньоля, по прозвищу «Ла Гир» — «Гнев Господень», и наконец, наш Бастард. Пожалуй, впервые эти трое сходятся вместе, им предстоит завязать знакомство и дружбу, и в недалеком будущем воевать и одерживать победы под знаменем Жанны. Но опять же, не будем забегать вперед. После нескольких недель плотной осады Алансон взят, и вдохновленный этой новой победой Карл отдает приказ начать движение к столице.

Армия получает подкрепления, отныне в ее составе ни много ни мало 7 тыс. «копий» то есть небольших отрядов под командованием рыцарей-баннеретов, 4 тысячи арбалетчиков и 7 тысяч лучников. Наступление развивается успешно: 23 июня занят Галлардон, армия приближается к Шартру, но «из почтения к Господу и его благословенной матери» огибает город, и начинает движение к Парижу. Столицу в это время опять лихорадит: из рук в руки передается «Обличительный квадрилог» Алена Шартье, в котором персонифицированная Франция требует от троих своих детей: аристократии, клира и народа оставить распри и спасти свою измученную мать. Доведенная до белого каления толпа бросается на английских солдат — и на собственном горьком опыте понимает, что убивать беззащитных заключенных в тюрьмах, и атаковать закаленных в боях воинов — совсем не одно и то же. Поставленный командиром парижского гарнизона, дядя английского монарха герцог Экзетерский, приказывает лучникам и арбалетчикам держать на почтительном расстоянии толпу; требуется выиграть время, пока в столицу не войдет 45-тысячное английское войско, тремя неделями ранее высадившееся на Западном побережье страны. Эту грозную силу возглавляет собственной персоной Генрих V. Англичане и французы наперегонки рвутся к столице, и в этой гонке английский монарх оказывается победителем. Вновь, на долгие годы Париж успокаивается под игом завоевателя — положа руку на сердце, в полной мере заслужив подобную участь^[30]. На помощь союзнику спешит с собственной армией также Филипп Бургундский, так что войску дофина, кажущемуся по сравнению с этой громадой крошечным и слабым, волей-неволей приходится отступить на Луару. Отныне война будет идти за обладание теми или иными крепостями. Несомненно, подобное решение достаточно взвешено и умно (обратное значило бы неминуемый разгром с самыми непредсказуемыми последствиями!) однако, оно производит на дофина, и без того не обладающего крепкой волей, убийственное воздействие. Отныне ощущение бессилия и собственного ничтожества перед могущественным врагом будем преследовать его годами, развеявшись окончательно лишь терпеливыми усилиями «доброй матушки» Иоланды Арагонской, великой Жанны, и конечно же, самоотверженным героизмом французов — армии, партизан и мирного населения страны.

Наш герой в партизанской войне

Бастард и его соратники.. Неизвестный художник «Жан де Дюнуа, Пьер де Брезе и Жак Кер» — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть Карла VII». - Français 5054, fol. 182v - ок. 1484 г. - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Вместе с отступающей армией Жан Орлеанский возвращается в Блуа, где вновь присутствует на военном совете 5 августа. Для продолжения войны решено призвать на помощь шотландских союзников, а также войска миланского герцога, и наконец, вновь обложить чрезвычайным налогом население подвластной дофину части страны. Кроме того, следует снять осаду с Дрё, города, который Генрих Английский избрал своей следующей целью, а также доставить продовольствие и фураж в осажденный Мо. В остальном военные действия с помощью крупных сил отставлены до лучших времен. Отныне дофин выбирает своей резиденцией Шинон в герцогстве Берри, куда он прибывает 24 сентября 1421 года, после чего получает от англичан глумливое прозвище «шинонского сеньора», которое через несколько лет сменится на «буржского короля», по имени его новой резиденции. И то и другое в российских реалиях звучало бы как «царь Саратова» или «царь Костромы», пышный титул, не соответствующий пустопорожнему содержанию.

А между тем Бастард не собирается складывать оружия. Если организованное наступление временно откладывается, наступает момент перейти к чистой воды партизанской войне. Франсуа де Гиньо, умудренный опытом воин становится его правой рукой в подобных предприятиях, вся осень и зима 1421 года проходят в молниеносных атаках и контратаках, набегах и спешных отступлениях от превосходящих сил противника, на широком пространстве между Шатоденом, Шартром и Ле-Маном летучий отряд под командованием Бастарда не дает покоя противнику, атакуя слабо защищенные мелкие городки, обозы с продовольствием и фуражом, и наконец, небольшие отряды англичан, имеющие неосторожность высунуться за пределы крепостных стен. Французы неуловимы: на быстрых конях, с легким вооружением, они привычны спать урывками и где придется, питаться тем, что удается раздобыть… коротко говоря, англичанам даже в завоеванной стране живется совсем не сладко и не спокойно^[31].

К счастью при дворе о нем также не забывают. Оборотистый Луве, твердо решивший выдать за Бастарда свою младшую дочь, не пропускает ни единой возможности напомнить дофину о подвигах его «дражайшего кузена». В октябре все того же 1421 года первой наградой герою становится чистокровный «рысак рыжевато-бурой масти с белой звездой во лбу», и наконец в начале ноября Бастард получает приказ явиться ко двору на очередной армейский смотр. 4 ноября он уже на плацу вместе со своими людьми, после чего дофин собственноручно отдает ему бумагу, содержание которой гласит:

Дабы помочь дражайшему и возлюбленному кузену нашему поддержать свое положение (ему подобающее), а также памятуя об иных расходах, каковые ему приходится постоянно нести по причине военных действий на стороне нашей, а также иных... отдаем ему во владение земли, замки и кастелянства вкупе с ими приносимыми доходами и плодами, каковые замки и кастелянства есть Вальбонне, Ретье, Антриск, Ле-Перье, Клэй... обретающиеся в бальяже Жеводан, в землях Дофине, нам принадлежащим.

Надо сказать, что дар этот весьма щедр. Жана Орлеанского наделяют величайшим сокровищем в средневековом понимании этого слова: землей и доходами, которые она приносит из года в год. Отныне уже не бастард королевского брата, но сеньор де Вальбонне, с собственным владением и доходами (правда, временными, так как даются они отнюдь не в наследственное и даже не в пожизненное владение, но остаются в полной зависимости от прихоти дофина, в любой момент могущего потребовать их назад). И все же, это серьезная ступенька в карьерном росте! Да и при буржском дворе Бастард начинает пользоваться уважением, в особенности у местных дам.

Молодая и очаровательная графиня де Роган просто не сводит с него глаз, тем более, что в качестве ее супруга выступает сварливый старик… обычная ситуация по тем временам. Роман вспыхивает как порох — и вот уже весь двор потешается над престарелым рогоносцем, и одобрительно посматривает на его победоносного соперника. Эта крепкая связь продлится, по-видимому, в течение нескольких месяцев, прервавшись по вине обстоятельств внешнего характера^[32].

Пока же, в преддверье рождественских праздников, дофин посещает Лимузен, в то время как Бастард, спеша воспользоваться временным затишьем на всех фронтах возвращается в Блуа, к соскучившемуся по нему приемному семейству. Впрочем, отдых длится недолго, уже месяц спустя, в январе следующего 1422 года, он опять в седле, на сей раз в составе армии под командованием Таннеги дю Шателя, основательно тревожащей слабо защищенный бургундский Юг. Впрочем, и здесь через несколько недель военные действия затихают, так толком и не начавшись, и в марте 1422 года Бастард вновь возвращается домой^[33]. Ни одна из сторон не может одержать решительной победы, обе в достаточной мере истощены, и склоняются к перемирию — хотя бы фактическому, не закрепленному на бумаге.

Женитьба дофина — и бастарда

Королевская свадьба.. Жан Фуке «Свадьба Карла IV и Марии Люксембургской» — «Большие французские хроники». - Français 6465, fol. 332 - ок. 1420 г. - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Пользуясь этой небольшой передышкой, дофин наконец-то решается жениться на своей многолетней невесте — Марии Анжуйской, дочери королевы Иоланды и ее супруга, Людовика Анжуйского, к тому времени уже покойного. Долгие колебания будущего короля вполне понятны — невеста не отличается ни красотой, ни умом. Современный нам человек мог бы сказать, что бедняжка была «страшнее атомной войны», за неимением таких слов в своем распоряжении, бургундский хронист Монтреле шутливо писал, что она «одним своим видом могла бы обратить в бегство англичан». Впрочем, у юной Марии были другие достоинства в течение всей своей долгой жизни она сможет стать для короля верной и любящей подругой, и воспитать наследника престола. Но это все в будущем. Пока же, привыкший к хороводу придворных прелестниц, дофин Карл не испытывал к своей некрасивой невесте никаких нежных чувств, однако, не мог прогневать отказом свою «добрую матушку» Иоланду, чья неизменная поддержка и помощь в конечном итоге принесет ему корону и власть над страной.

Казна, как обычно, пуста, хотя изворотливому финансисту Луве удается добыть денег, чтобы в течение нескольких дней, как полагается по обычаю, устраивать турниры, пиры и танцы, а также угощать на улицах и площадях «добрых горожан», для того, чтобы дворец и собор, где будет проходить венчание выглядели достойным образом, дофин вынужден просить у своего друга детства доставить из Блуа драгоценные гобелены, каждый из которых по стоимости мог поспорить с небольшим поместьем. Конечно же, можно было куда проще получить великолепные ковры с изображением Апокалипсиса из близлежащего Анжера; теща дофина Иоланда Арагонская, не отказала бы ему в этой просьбе. Однако, это значило бы прямо или косвенно пригласить ее на свадьбу дочери, против чего изо всех сил воспротивился всемогущий фаворит Жан Луве.

Посему другого выхода просто не было. Бастард скрепя сердце, был вынужден согласиться на просьбу своего товарища по детским годам, драгоценные ковры, завернутые в куски полотна, под сильной охраной прибыли в замок и 2 апреля красовались на соборных хорах, а затем и в пиршественной зале, где во главе стола сидели дофин и дофина Франции. Впрочем, беспокоящийся за семейное достояние Бастард, по окончании свадебных торжеств распорядился немедленно доставить их назад. К счастью, обошлось без приключений. Мудрая королева Иоланда, сделав из этого небольшого прецедента правильные выводы, предпочла «не заметить» вопиющей бестактности своего нового зятя. Хороший политик должен уметь ждать.

Средневековая свадьба.. 'Луазет Лиде «Рено и Кларисса» — Неизвестный автор «Реньо де Монтабан». - Ms.5073, f.117v. - ок. 1451-1500 гг. - Библиотека Арсенала. - Париж.

Зато Луве мог торжествовать победу. Его позиции при дворе казались незыблемыми, грозная противница была побеждена, и надолго отодвинута на второй план, вслед за чем королевский фаворит развил нешуточную активность, чтобы заполучить в свои сети нашего Бастарда. Как было уже сказано, у Президента Прованса было две дочери на выданье, — конечно, очень и очень соблазнительно было бы сделать одну из них королевой Франции, но увы и ах, подобная честь была семейству Луве явно не по чину. Тем более соблазнительной являлась возможность породниться с Орлеанским домом — ведь несмотря ни на что Бастард был принцем крови, племянником самого короля! Из раза в раз он обхаживал нашего героя с таинственным видом нашептывая ему, что знает верное средство, чтобы добиться освобождения обоих пленников.

Бастард продолжал колебаться. Запросив разрешение на брак у старшего брата (который, уже несколько лет пробыв в Англии вряд ли мог с уверенностью судить о делах на родине!) он пока что вернулся в действующую армию. Сохранившаяся запись в расчетных книгах казначейства дофина Франции гласит: «Монсеньору Бастарду Орлеанскому, в качестве жалования с начала апреля до июня 1422 года: 126 ливров, 10 солей и 4 денье».

Впрочем, ждать ответа из Англии пришлось не так уж и долго, в начале июня старший брат дал свое письменное согласие, сестра и племянница будущего жениха также готовы были принять подобный шаг, да и сама вторая дочь Луве, Мария, маленькая брюнетка с точеным личиком, была такой молоденькой и свежей, и так задорно блестела глазами, что наш Бастард, как хотите, не мог остаться равнодушным к ее чарам. Естественно, он не знает и не может знать, что будущая супруга основательно отравит ему существование. Что поделаешь — наш герой, отважный воин и знающий администратор, был в те годы никудышным политиком, ничего не понимавшим в запутанном клубке придворных интриг. В тот момент казалось, что все складывается самым лучшим образом: породниться с дочерью самого всемогущего фаворита, да еще такой хорошенькой и веселой… чего еще можно было желать?…

Коротко говоря, получив, как и полагалось по обычаю, разрешение на брак у дофина Франции, 28 июня 1422 года, 18-летний Бастард со своей избранницей в свою очередь предстал перед алтарем. Молодоженов благословил сам епископ Буржский, в качестве свадебного подарка дофин Карл приказал «В память о великих услугах, ему оказанных возлюбленным и преданным его советником и камергером Жаном Луве, сеньором мирандольским отписать приказал отписать Бастарду Орлеанскому замки и кастелянства Теис, Ла-Пьерр, Доммен, Талландье, и де ла Пьер, что в Дофине». Старшая сестра дофина, Жанна Французcкая преподнесла ему бриллиантовый перстень, племянница — золотую фигурку Агнца, также украшенную бриллиантом (по-видимому, подвеску или брошь). Как гласит сохранившаяся расписка^[33]:

Перрино Гибер, меняла и горожанин Буржа, подтверждает, что им было получена и ему выплачена сумму в десять коронных экю французской чеканки, за продажу и доставку золотого агнца, украшенного также бриллиантом, каковая доставка и продажа осуществлены были в предшествующем тому апреле-месяце для Жанны Орлеанской, дочери монсеньора герцога, для поднесения в дар монсеньору Бастарду Орлеанскому, брату названного герцога Орлеанского, по случаю его свадьбы.

Волей-неволей ему приходится расстаться со своей прежней возлюбленной — графиней де Роган, конечно же, опечаленной подобным поворотом, и вместо того доставить свою молодую супругу в Блуа.

… И смерть двух королей

Семейные неурядицы Бастарда. Смерть Генриха Английского

Невер. Этот пробургундски настроенный город Бастарду и его друзьям занять не удалось.

Судя по всему, Бастард в самом деле был привязан к юной Марии де Луве, однако, в этот раз он едва ли не сразу после свадьбы заторопился на Луару, где вновь возобновились военные действия. Последние крепости, преграждавшие англичанам путь в южную часть страны пали одна за другой, одним из последних оказался Мо, где гарнизон под командованием недоброй памяти бастарда де Ворю, позднее казненного бургундцами за подлинные или выдуманные преступления против мирных жителей, оказал захватчикам особенно ожесточенное сопротивление. Бастард, торопясь скорее встретиться лицом к лицу со своим врагом, не знает, что молодая супруга, скучая в одиночестве уже успела наградить его ветвистыми рогами, причем изменила не с кем-нибудь, а с самим дофином, другом и товарищем по детским играм. Неизвестно, насколько в этом была ее вина, и насколько в деле был замешан хитроумный папаша Луве, желавший таким образом полностью подчинить своей воле нерешительного Карла, однако, над неудачливым супругом потешался весь двор. В самом деле, новобрачную можно было понять — как можно быть замужем за бастардом и не наградить его парой-тройкой таких же юных бастардиков?… К Марии в это время прочно пристанет глумливое прозвище «Луветка», которое она сохранит вплоть до своей ранней кончины. Не удовольствовавшись этим, многомудрый Луве приставит супругу к дофине в качестве подруги и наперсницы… и наконец-то сможет вздохнуть свободно, королевское семейство у него в руках!… А что касается цветистых обещаний касательно «обоих пленников»… они так и остаются обещаниями, в самом деле, к чему прикладывать еще какие-то усилия, если птичка и без того трепыхается в прочной клетке?

Надо сказать, что на военном поприще Бастарду также не везет, пробургундские города на Луаре — Косн, Невер, Шарите, где заперся недоброй памяти капитан Перрине Грессар, с тревогой ждали наступления дофинистов. Здесь стояла английская армия под командованием самого короля, и сюда же спешил 12-тысячный отряд под командованием Таннеги дю Шателя и виконта де Нарбонна — убийц Жана Бургундского, а также шотландцы — победители при Боже — под командованием Луи де Бракемона. К этому последнему отряду собирался присоединиться со своими людьми наш Бастард, которому в виде очередного поощрения был подарен «конь мышастой масти, с отметиной на левой ноге». Бракемон со своим отрядом опаздывает: к Косну уже подступил отряд английских лучников, в спешке направил сюда по просьбе своего союзника Генрих Английский. 12 августа, не принимая боя, французы вынуждены были снова отступить^[34]. Кроме того, разношерстные наемники, стоявшие под его началом, наотрез отказались двигаться вперед, предпочитая вместо того разграбить богатое владение, в котором волею судеб оказались; первый но более чем ясный сигнал, что прежними способами ведения военных действий победу одержать невозможно. Со временем из него сделают правильные выводы.

А между тем спокойный 1422 год неожиданно являет событие с весьма далеко идущими последствиями, которое ни та ни другая сторона пока не могут оценить в полной мере. Уже осенью предыдущего года английский король, в плоть до того энергичный и полный сил, неожиданно почувствовал тяжелое недомогание. Возможно, причиной тому стала дизентерия — настоящий бич военных лагерей, которая вместе с осенними дождями и распутицей, посетила английскую армию, скучившуюся в окрестностях Мо. В точности сказать, что случилось с молодым Генрихом мы не можем и сейчас — хроники лишь сухо упоминают, что у него «в желудке не удерживалась пища», тяжелые боли в нижней части живота и кишечные кровотечения, остановить которые не удавалось несмотря на все усилия докторов, более чем ясно и недвусмысленно показывали, что конец близок. Английский король и наследник французского престола, так и не дождавшись своего второго коронования слабел и чах буквально на глазах. Шептались, что болезни своей он обязан варварскому разграблению церкви св. Фиакра в этих местах — высокочтимый религиозный центр, из года в год собиравший многочисленных паломников.

Тело английского короля везут в Кале.. Неизвестный художник «Перевозка тела короля Генриха Английского» — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть Карла VII». - Français 5054, fol. 27r - ок. 1484 г. - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Нет, Генриха вряд ли можно было упрекнуть в атеизме — как все люди своего времени он был в значительной мере набожен, только вот незадача — война стоила уж слишком дорого, а постоянная пустота королевской казны грозила стать притчей во языцех. Впрочем, узнав о причине своего недомогания, он еще сумел пошутить, что «Шотландцы меня преследуют безотлучно, равно живые так и мертвые, куда бы я не направлялся». Опять же по обычаю времени, желая загладить свою вину, смертельно больной Генрих амнистировал заключенных, приказал раздать щедрую милостыню, и преподнести богатые дары церковникам, однако, ничего уже не помогало. Чувствуя скорую смерть, в конце лета 1422 года он приказал отвезти себя в замок Венсенн. Больного короля, уже не могущего держаться в седле, со всей бережностью доставили до места на конных носилках, и лежа на своем смертном одре, мучаясь от жестоких болей, но в полном сознании и ясной памяти, он отдавал свои последние распоряжения. Наместником Англии при своем девятимесячном сыне он приказал назначить своего младшего брата, носившего титул герцога Глостерского, наместничество над Францией должен был получить двуличный герцог Бургундский Филипп, что должно было напрочь привязать его к интересам английской короны. Второму брату, Джону, герцогу Бедфордскому, следующему по старшинству сразу после умирающего, следовало возглавить армию и полностью завершить покорение Франции, чтобы юный Генрих, войдя в соответствующий для того возраст, мог законным образом объединить в своих руках скипетры обоих государств. Кроме того, уже задыхаясь в агонии, Генрих заклинал Джона Бедфорда ни в коем случае не допустить бегства французских пленников, и что бы ни случилось в будущем, держать под бдительным надзором Карла Орлеанского, чье освобождение или же бегство составило бы «величайшее несчастье» английской короны. Столь лестное внимание к особе орлеанского герцога было вполне понятным: случись что-либо с Карлом Валуа, он становился законным государем королевства французского, а в случае освобождения или бегства, этот умный и знающий военачальник был куда опасней и непредсказуемей безвольного Карла. Да и бегство с Британских островов не было таким уж невозможным делом: вспомним хотя бы Людовика Анжуйского — дядю царствующего монарха, который будучи отдан в английский плен в качестве заложника за своего не слишком умелого в военном деле отца, сумел благополучно бежать и вернуться в Париж, чуть не вызвав тем серьезный дипломатический скандал.

Пожалуй, Генриху стоило бы посоветовать брату не спускать глаз с дамы Иоланды, чье умелое политическое воздействие давало знать о себе все сильнее… но не хватило времени или простейшей дальновидности, так как блестящий военачальник, Генрих Английский, в стратегических вопросах был, к сожалению или к счастью, слаб.

Так или иначе, 31 августа 1422 года грозного английского короля не стало. Его набальзамированное тело, в обход вечно мятежного и недовольного английским правлением Парижа, через Сен-Дени и порт Кале было доставлено в Лондон, где обрело свой вечный покой в фамильной усыпальнице английских королей. В качестве первого шага, новый регент и душеприказчик умершего, Джон Бедфорд нарушил волю старшего брата. Историки спорят, сам ли он, волевым образом, назначил себя регентом Франции, оттеснив от управления бургундца (чего самолюбивый Филипп III так и не смог ему простить), или же сам бургундский герцог предпочел уклониться от сомнительной чести таскать каштаны из огня ради выгоды английского монарха — но так или иначе, положение фигур на политической доске изменилось весьма серьезным образом.

Дофин Франции чудом избегает опасности. Смерть Карла Безумного.

Похороны короля Карла VI. Неизвестный художник «Похороны короля Карла VI». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - конец XV в. - Français 5054, fol. 27v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

В отличие от старшего брата, Джон Бедфорд, будучи достаточно посредственным полководцем, был при том знающим и очень умелым администратором и отличным стратегом. В отличие от старшего брата, изматывавшего армию и казну в осаде мощных крепостей, он решил сосредоточить свои немногочисленные силы в одном сокрушительном ударе против религиозной святыни или светской столицы дофина в изгнании, падение которой должно было подорвать сам дух сопротивления и раз и навсегда понудить французов к сдаче на милость победителя. Впрочем, он не торопился, да и события сами по себе не позволяли спешить.

В Нормандии, в английском тылу, продолжала успешно действовать армия под командованием графа д’Омаля, бургундцы в Оверни потеряли многое из своих прежних приобретений, ареной особенно ожесточенных боев стал Маконне, где наш Бастард успешно действовал вместе со своим отрядом под командованием маршала Франции де Северака^[35]. Желая немедленно воспользоваться благоприятным моментом, дофин спешно отправил своих людей к герцогу Бретонскому, однако, те в скором времени вернулись с неутешительным ответом: Жан V категорически отказывался иметь дело с дофином, не желающим исполнять собственных обещаний, и своей властью аннулировал договор, заключенный в Сабле. Более того, злопамятный бретонец готов был признать договор в Труа и в качестве жеста доброй воли отдать англичанам Ла-Рошель — порт, через который прибывали к дофину подкрепления из Шотландии.

Регент Франции Джон Бедфорд Мастер Бедфорда «Джон Ланкастерский, 1й герцог Бедфордский в молитве перед Св. Георгием» (фрагмент). — «Бедфордский часослов». - ок. 1410-1430 гг. - BL Add MS 18850, f. 256v. - Британская библиотека, Лондон.

Подобного, как вы понимаете, допустить было никак нельзя, и посему, сам Карл, немедленно сорвавшись с места, поспешил в город, чтобы любой ценой отстоять его от английских полчищ. Именно здесь, в епископском дворце, где заседал очередной военный совет произошло событие, подвергшее хрупкую психику наследника недюжинному испытанию. Прогнивший потолок верхнего этажа, на котором расположилось немалое общество, неожиданно рухнул вниз, увлекая за собой всех находившихся в зале. Сам дофин чудом остался жив — по одной из существующих версий по причине того, что трон, находившийся у стены, оказался на уцелевшей части половиц, и дофин, охваченный ужасом, остался висеть над ямой, в то время как внизу копошились стонущие люди. По другой он упал на кучу тел, но это падение сверху спасло ему жизнь; так или иначе, не обошлось без панических слухов о смерти наследника престола и конце французской монархии, да и само потрясение для молодого Карла не прошло даром. Впрочем, этой кажущейся смерти последовала смерть уже настоящая и трагическая^[36].

Наступал дождливый промозглый октябрь 1422 года, когда в парижском дворце Сен-Поль навсегда закрыл глаза несчастный безумец. У ложа умирающего короля не было никого, кроме нескольких скучающих лакеев, «маленькой королевы» Одетты де Шамдивер, до конца сохранившей верность своему пациенту и возлюбленному, и Маргариты Валуа — незаконной дочери короля от своей сиделки. Карл умирал в полном сознании, шепотом благословив дочь, и в последний раз назвав по-имени свою верную подругу, он без мучений испустил дух. Для похорон монарха, подписавшего смертный приговор собственной стране, денег не нашлось. По необходимости, чтобы выиграть время и хоть как-то наскрести нужные средства, тело усопшего зашили в воловью шкуру, и лишь месяц спустя, распродав кое-какую мебель и несколько фамильных драгоценностей короны, наконец-то устроили полагающуюся случаю процессию. Надо сказать, что на похороны своего короля не потрудился прибыть никто из арманьякских (и что было куда более пугающим знаком!) бургундских принцев. За гробом Карла VI в полагающемся по случаю траурном облачении, шел регент Франции Бедфорд в сопровождении отряда английских дворян. Сгрудившиеся по пути процессии парижане, встречали завоевателей глухим ропотом. Впрочем, ей сопутствовал неутешный плач женщин и детей, провожавших в последний путь своего монарха, и молчаливая скорбь мужчин, обнажавших головы и крестившихся вслед процессии, понимая, что вместе с несчастным безумцем Франция навсегда хоронит свою свободу. Таковой была цена предательства Парижа, а разве, дорогой читатель, она может быть иной?…

Известие о смерти отца нашло беглого дофина в Пуатье, или по другим сведениям, в Меэне, где он на время остановился у супруги, чтобы передохнуть от бесконечного путешествия по собственной стране. Среди тех, кто в местном соборе присягал в верности новому королю, и встречал его торжественным пожеланием долголетия, мы увидим нашего Бастарда. Впрочем, несмотря на несколько наигранную радость, и столь же показную торжественность момента, присутствующим в глубине души было понятно, что вырвать корону из цепких лап английского леопарда будет непросто и случиться это не в ближайшие годы (если случиться вообще). Понимал это и сам дофин, в моменты уныния и паники всерьез подумывавший о том, чтобы перейти Пиренеи и скрыться в дружественной Испании, а может быть, еще дальше — в Шотландии, оставив королевство своему победоносному сопернику. На месте его удерживала горячая убежденность военных — будущего ядра освободительной армии, и твердая воля «доброй матушки». Пока она вынуждена была оставаться в Провансе, куда ее призвали неотложные дела управления, так как после смерти супруга Иоланда в одиночку должна была справляться с двумя огромными землями, расположенными соответственно, на севере и юге страны. Лишь в следующем за тем году ей предстоит прибыть ко двору, чтобы приободрить павшего духом зятя, пока же она обменивается с ним письмами, через верных людей сохраняя полную осведомленность обо всем происходящем при дворе. Впрочем, была и еще одна хорошая новость — молодая супруга короля была на третьем месяце беременности, летом на свет предстоит появиться новому дофину Франции — Людовику, названному в честь одного из самых высокочтимых французских монархов. В Париже также не теряли времени даром, немедленно объявил «королем английским и французским Генриха VI, сына Генриха V, ныне почившего»^[37]. Новому королю едва лишь исполнилось десять месяцев. Впрочем, герцог Филипп, понимая, что ситуация снова стала неустойчивой и далеко не ясно, на чью сторону склонится победа, предпочитает осторожности ради отмолчаться^[38].

Конец северной армии

Город Краван переходит в руки французов. Рождение наследника престола

Сцена крещения. Неизвестный художник «Крещение». — «Римский понтификал». - ок. XIV в. - Latin 962, fol. 219. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же молодой Карл собирает в Бурже свой первый военный совет. Англичане пытаются проникнуть в Вандомуа, причем во главе атакующей армии находится один из лучших полководцев Бедфорда: Томас Монтекьют, граф Солсбери. Среди прочих туда направляется наш Бастард, получивший в качестве очередного дара «боевого коня гнедой масти с черной полосой вдоль спины». Рейд оказывается вполне успешным, 1 января следующего 1423 года англичане выбиты вон, в дальнейшем военные действия продолжаются с переменным успехом, однако во французской армии чем далее, чем сильнее заявляет о себе опаснейшая тенденция: между отдельными командирами нет единства, Северак завидует Таннеги, тот с неодобрением относится к Бьюкену и отказывается подчиняться его приказам; каждый по сути дела, действует на свой страх и риск^[39]. Это отсутствие дисциплины и единоначалия уже стоило поражений при Азенкуре и Креси, чем дальше, тем эта беда становится все заметней; впрочем уже сейчас прозорливая королева Иоланда отдает себе отчет в происходящем, и всерьез задумывается над кандидатурой, вокруг которой армия сможет сплотиться в единое целое. Нет, дорогой читатель, это будет не наш герой, однако, Жан Орлеанский в свое время также сыграет немаловажную роль в этом процессе. Продолжим.

Между тем не менее упорная в вопросах достижения своих целей королевская теща продолжает искать сближения с герцогом Бургундским. Первая хорошая новость: ей удается привлечь на свою сторону новоизбранного папу Мартина V, всерьез озабоченного тем, что распря между христианскими государями не позволяет им прийти на помощь Константинополю, который вот-вот падет под натиском турок. Посредником в переговорах становится Амадей Савойский, один из ближайших друзей королевы Иоланды. Переговоры эти начинаются 7 января 1423 года в Бурге-ан-Бресс. Требования герцога Филиппа, как и следовало ожидать, оказываются немалыми: он требует, чтобы Бургундия освободилась от вассальной зависимости от короля французского, и все, так или иначе замешанные в убийстве герцога Жана были высланы прочь от двора или понесли иные наказания. Дофин в замешательстве прерывает переговоры: подобные требования кажутся ему чрезмерными. Впрочем, его деятельная теща не теряет присутствия духа: первый шаг сделан, остальное — вопрос времени, и упорства. Кроме того, англичанам во Франции становится все более неуютно: против них поднимаются восстания в Реймсе и Труа, в самом Париже зреет заговор в пользу дофина. Положим, умный администратор Бедфорд достаточно легко справляется с этими угрозами, однако, происходящее заставляет задуматься.

Обманчивое затишье продолжалось уже несколько месяцев, хотя внимательному наблюдателю уже тогда было ясно, что регент Франции Бедфорд не собирается терять времени даром. Накапливались деньги и продовольствие для новой армии вторжения, кроме того, уже в начале того же, 1423 года предусмотрительный англичанин пригласил на встречу вечно колеблющегося герцога Бретонского и вместе с ним — Филиппа Бургундского, чтобы таким образом затруднить бретонцу привычное отступление и ссылку на свой вечный «нейтралитет» (читай — ожидание пока победитель в этой войне окончательно не определится). Конечно же, добиться от бретонца прямой военной помощи было невозможно — да и не нужно; зато отныне Бедфорд мог быть спокоен, получив твердое обещание, что закаленная бретонская армия не ударит ему в спину, а бургундцы всей своей мощью поддержат английское наступление на Юг.

Камнем преткновения в этот раз стал сам по себе небольшой и небогатый городок Краван в 189 км к Югу от Парижа. Город этот уже несколько раз переходил из рук в руки, будучи исконно «бургундским» летом 1423 года он был предательски захвачен войсками бастарда де ла Бом — по сути дела, разбойника с большой дороги, решившего, что в данный момент времени ему более выгодно оказаться на стороне дофина. Как мы с вами помним, читатель, в английском тылу продолжала действовать группировка войск под командованием графа д’Омаля, постоянно тревожившая захватчиков и наносившая им вполне ощутимый урон. Именно городок Краван стоял на дороге, по которой к войскам д’Омаля постоянно шли деньги, продовольствие и пополнение артиллерией и людьми. Занять Краван для Бедфорда значило полностью изолировать северную группировку французов, ослабить их, и в конечной перспективе — полностью уничтожить. Ничего удивительного, что за этот городок сам по себе мало чем примечательный, развернулось ожесточенное сражение. Добрая новость о том, что Краван отныне находится в руках дофинистов, достигла Буржа 3 июля, и в тот же день, около 4 часов утра, молодая королева, как то и полагалось по обычаю, в большой зале местного дворца, произвела на свет наследника престола, которому дали имя Людовик, в честь одного из самых почитаемых французских монархов. Ее мать, не собираясь более дожидаться приглашения (которого, ясное дело, не могло последовать) спешила, как могла, но все же опоздала к этому событию. Впрочем, она присутствовала при крещении малыша в архиепископском соборе Буржа. Крестной матерью царственного младенца стала Катерина де л’Иль-Бушар, да-да, читатель, та самая, своими чарами заманившая Жанна Бесстрашного на мост Монтеро. Достойный выбор, вы не находите?… Иоланда вовремя успела на церемонию крещения — запретить королевской теще вход в собор никто не имел права, да и не осмелился. Существует красивая легенда, будто приняв от крестной матери своего первого внука, испанка тихо шепнула ему на ухо: «Англичанин править не будет», и конечно же, не ошиблась. Нам неизвестно, присутствовал ли на этой церемонии наш Бастард, но если да, возможно, в этот раз он сумел основательно приглядеться к королевской теще и встреча эта должна была произвести на него неизгладимое впечатление.

Проигранная битва при Краване

Битва при Краване. Неизвестный художник «Битва при Краване». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 47 — ок. 1483 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

В молодости Иоланда была настоящей красавицей, но даже и в то время, разменяв четвертый десяток (преклонный возраст для той эпохи!) она сохранила прекрасную фигуру и черные сверкающие глаза испанки. Тронутые сединой волосы, по прежнему густые и пышные выбивались из-под черной мантильи, которой она по-прежнему отдавала предпочтение по моде своей далекой родины. Всегда в трауре по рано умершему супругу, всегда сохраняющая идеально прямую осанку, она приводила в трепет слуг, а для равных себе умела быть и чуткой и великодушной, подкупающей своим остроумием собеседницей, и королевой — простой и величественной одновременно. Ее боготворил зять, горячо любили дети, внук, придя в сознательный возраст также будет преклоняться перед ней до последнего дня ее жизни; однако, для нашего Бастарда эта встреча оказалась скорее всего не самой приятной. Иоланда видела в ней прежде всего ставленника Луве, мужа его беспутной дочери, и это отношение еще аукнется для нашего героя. Впрочем, Иоланда не спешит разделаться с неверным союзником, и отбывает прочь ничего не сказав и не сделав. Придворная камарилья переводит дух, Луве еще крепче утверждается в незыблемости своего положения. Ну-ну.

Между тем, сама атмосфера двора должна была более чем угнетающе воздействовать на юного Бастарда. Несмотря на титул и почет, полагавшийся, пусть изгнанному, но все же королю, нищета кричала из всех углов — даже мебель из архиепископского дворца была пущена с молотка, даже «зеркало» — огромный фамильный алмаз короны был заложен у ростовщиков. Все исчезло в бездонных карманах фаворитов, и любые денежные вливания грозили отправиться туда же. Кроме того, Бастарда, как любого на его месте, отнюдь не радовали шепотки и смешки в спину придворных, весело смаковавших приезд рогатого супруга «Луветки». Посему, даже если этот короткий визит действительно имел место, Бастард поспешил вновь отправиться в действующую армию, где чувствовал себя много более уверенно. Вернемся и мы.

Уже с начала лета 1423 года состоящие на англо-бургундской службе ле Во де Бар, де Шаттлю и де Варанбон, в глубокой тайне сосредоточили свои отряды у ближайшего к Кравану городка по имени Аваллон, и столь же тайно сумели договориться с несколькими краванскими стражниками, по-прежнему симпатизировавшими бургундской партии. Эти стражники (история сохранила имя лишь одного из них — Кольшон де ла Тир), в одну из безлунных ночей июля 1423 года несли часовую службу на стенах. Незаметно подкравшийся бургундский отряд, перед которым со всей осторожностью, чтобы не издать лишнего шума, открыли городские ворота, ворвался внутрь, и уже спустя несколько часов, арманьякский гарнизон был выбит из города, власть над которым вновь перешла в руки бургундского герцога. Надо сказать, что полностью бургундский план сохранить в тайне так и не удалось, но спешно отправленный на помощь де ла Бому отряд под командованием Таннеги дю Шателя — убийцы Жана Бесстрашного, появился под стенами слишком поздно.

Пытаясь исправить свою ошибку, с одобрения королевского совета, маршал Франции де Северак и его соратник граф Бьюкен, шотландец, как мы помним, получивший от благодарного дофина титул коннетабля, обложили город, доведя бургундский гарнизон едва ли не до полного отчаяния — от голода защитники вынуждены были съесть собственных лошадей, а затем перейти на кошек и крыс. Среди военачальников Бьюкена мы увидим также нашего Бастарда, на сей раз ему придется сражаться среди осаждающих. Впрочем, на помощь Кравану уже спешит армия под командованием одного из лучших английский военачальников — графа Солсбери. 31 июля обе армии столкнулись у моста через Йонну. Вновь, и уже не в первый раз, как при Азенкуре и Креси, французов подвела неорганизованность. Разношерстое войско действовало вразброд, любой мелкий дворянчик считал ниже своего достоинства подчиняться приказам главнокомандующего — и результат не заставил себя ждать. Поражение было полным и безоговорочным. На поле боя полегли племянник коннетабля Томас Сетон, вечно мятежный бастард де ла Бом, и около 3 тыс. отборных шотландских стрелков. Город оставался в руках бургундцев, и для армии д’Омаля это будет началом конца. Хроники того времени утверждают, что поражению содействовал старый маршал де Северак, позорно бежавший с поля боя. Так это или нет, судить сложно, однако, разгром этот имел далеко идущие последствия; в первую очередь то, что у вечно сомневающегося и склонного к панике Карла надолго исчезла уверенность в победе. Отныне он долгое время будет считать англичан неуязвимыми и всеми силами уклоняться от сражений. Для нашего Бастарда эта проигранная битва обернется раной. Кое-как, истекая кровью, он сумеет покинуть поле боя, и не без помощи верных солдат достигнет расположения своих войск. Впрочем, крепкий молодой организм в скором времени сумеет перебороть и лихорадку и слабость. Едва поднявшись с постели, Жан Орлеанский с прежним пылом окунется в омут сражений. 27 августа его отряд в какой-то мере возьмет реванш за поражение под Краваном: при местечке Бюссьер бургундские войска потерпят болезненное поражение, но эта добрая весть отнюдь не улучшит настроение Карла VII^[40].

Последняя победа армии д’Омаля

Герой битвы при Гравелле - Андре де Лаваль-Лоеак. Неизвестный художник «Андре де Лаваль-Лоеак». - Жиль де Бувье «Армориал Жиля де Бовье» - Ms. Fr. 4985 f. 19v — XV а. - Национальная библиотека Франции, Париж

Однако если молодой король на долгое время пал духом, Жан д’Омаль отнюдь не считал, что его карта бита, и вместе со своей немногочисленной армией продолжал дерзкие рейды по тылам англичан. Очередное кровопролитное сражение произошло у деревни Гравель 23 сентября 1423 года; для чего королева Сицилийская Иоланда, благополучно отразив врага от собственной столицы, сумела отправить ему подкрепление деньгами и людьми. Дальновидный военачальник — д’Омаль, отлично сумел разгадать привычную тактику англичан, состоявшую в том .чтобы укрепиться в походном лагере за острым частоколом из дубовых кольев. Нетерпеливые французы, как правило, бросались вперед на укрепление, убивая этим собственных лошадей и становясь легкой мишенью для умелых английских лучников.

Подобная тактика принесла англичанам победы при Азенкуре и Креси, но в очередной раз, как оказалось, не тут-то было. Не давая англичанам возможности воткнуть в землю колья, д’Омаль атаковал их на марше, и застав врасплох, учинил столь жестокий разгром, от которого северная группировка врага долго не могла опомниться. В плену оказались такие прославленные английские полководцы как Джон де ла Поль (брат будущего главы армии под Орлеаном), Томас Клиффтон и другие. Для англичан это был уже второй тревожный звоночек, что их тактика разгадана, и ей научились успешно противостоять. Бедфорд этого не понял — непростительная оплошность для политика, зато он вполне уяснил для себя другое: с этой занозой (в лице д’Омаля и его армии) нужно кончать как можно скорее.

Между тем наш Бастард, уставший и измученный (тем более, что не до конца залеченная рана еще давала о себе знать), ненадолго вернулся в Блуа, где к нему в скором времени присоединилась супруга. Короткая передышка в военных действиях полностью ушла на то, чтобы заняться самыми неотложными делами герцогства, а также поднять по тревоге местное ополчение, которому с оружием в руках предстояло противодействовать многочисленным разбойникам и дезертирам из обеих армий, наводнивших собой эти мирные (пока еще) земли. Результат оказался обескураживающим: местных сил явно не хватало, и в сентябре 1423 года Бастарду пришлось вновь поспешить ко двору короля в изгнании, чтобы просить у него подкреплений против мародеров^[41].

При дворе его отвлекают другие заботы, энергичная королева Иоланда, которая в это время как раз гостит у своего царственного зятя предлагает ни много ни мало как марш через занятый англичанами Центр страны к городу помазания Реймсу, где Карлу, в полном соответствии с обычаем, предстоит надеть на себя корону Франции. Впрочем, идея — сколь бы она ни была соблазнительна, временно отставлена прочь: сил, достаточных, чтобы подчинить себе мощные крепости, где стоят английские гарнизоны, явно недостаточно. Восемь лет спустя план этот с блеском осуществит Дева Франции.

13 декабря Карл приказывает собраться депутатам Генеральных Штатов провинции: границы Ниверне оказываются в опасности перед возможным внезапным ударом англичан, и требуют немедленного к себе внимания; просьба старинного друга также не забыта, 30 декабря того же года король подписывает приказ, направленный на дисциплинирование разрозненных воинских частей, впрочем, от этого благого порыва мало толку, вкусившие свободы солдаты (и тем более, мародеры!) вовсе не собираются подчиняться чьим-либо указаниям, пусть даже королевским. Королева Иоланда еще более укрепляется в мысли, что армии нужен военачальник нового типа; с помощью нашего Бастарда и других людей, на чью преданность делу освобождения Франции она может положиться, дело со временем будет доведено до конца.

12 марта заседания Генеральных Штатов открываются в Селле, на заседаниях вместе с новым сувереном, королевой Иоландой, Жаном Алансонским и другими представителями высшей аристократии присутствует также и наш Бастард. Депутаты, понимая насколько серьезно положение, без пререканий и споров соглашаются с королем и вотируют новые налоги на сумму в миллион золотых экю, кроме того все, способные носить оружие обязываются к участию в военных действиях в составе вспомогательных войск. Король как обычно остро чувствует наэлектризованную атмосферу собрания, и повинуясь общему порыву пишет в очередном послании, что «на сей раз мы преисполнены решимости употребить все имеющиеся у нас силы, к тому, чтобы дать отпор врагам нашим, подвергнув опасности самую личность нашу, ежели к тому понудит необходимость.»^[41].

Разгром

Битва при Вернее Неизвестный художник «Битва при Вернее». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - конец XV в. - Français 5054, fol. 32v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

К счастью, до подобных крайностей дело не доходит, однако, война на три фронта (Англия, Бургундия, Бретань!) чревата неизбежным поражением, и весьма трезво отдавая себе в этом отчет, королева Иоланда ставит себе первой целью перетянуть на свою сторону бретонцев. Момент избран весьма удачно: Филипп Бургундский в очередной раз поссорился с англичанами, которые посягают на Голландию, землю, которую он давно облюбовал для того, чтобы приятно округлить свои владения с Востока, пока Бедфорд тщетно пытается помирить его с собственным братом — герцогом Глостерским, готовым с оружием в руках отстаивать свое право на владычество этой землей, бургундец вынужден хотя бы на время отвлечься от французских дел — таким образом, самое серьезное препятствие устранено. Во главе официального посольства она отправляется в Нант — столицу бретонского герцогства. В качестве посредника здесь же присутствует ее преданный друг и союзник Амадей Савойский — и миссия триумфально завершается в течение буквально двух дней. Младший брат герцога Жана — граф Ришмон в самых учтивых выражениях приглашен ко двору дофина в изгнании, и приглашение принято, что уже представляет собой серьезный шаг вперед^[42].

Между тем, Бастард, которого как обычно влечет к себе военная фортуна, не дожидаясь возвращения королевской тещи, 10 мая спешит присоединиться к 20-тысячной армии д’Омаля, за которой со времен победы при Гравелле началась настоящая охота. Здесь на счету каждый человек, потому отряду из 50 «копий» под командованием Бастарда оказан теплый прием. Источники сходятся на том, что Жан Орлеанский покидает двор резко и неожиданно, даже не простившись с женой и тестем, но стоит ли тому удивляться?… Назад его приведут весьма печальные события, впрочем, обо всем по порядку^[42].

Пока все начинается неплохо, у города Иври, осажденного английской армией под командованием самого регента Франции Бедфорда, французам удается одержать убедительную победу. Впрочем, торжество продолжается недолго, англичанин хорошо умеет учиться на своих ошибках. Кольцо вокруг армии д’Омаля постепенно сжимается и наконец у городка Верней 17 августа 1424 года вынужденный биться в полной изоляции, лишенный подкреплений и денег французский отряд не выдерживает массированного удара отборных английских войск. В один день закаленная в боях северная армия перестала существовать, ее остатки в беспорядке рассеялись по окрестностям. Жан VII д’Аркур, граф д’Омаль, один из лучших военачальников в той войне, чья увлекательная жизнь еще ждет своего биографа, навсегда остался лежать на залитом кровью поле. Во время той же битвы сложили голову 34-й коннетабль Франции граф Бьюкен, и его тесть, граф Дуглас. Бездыханное тело Гильома де Нарбонн, одного из убийц Жана Бесстрашного торжествующие победители в знак позора повесили на ближайшей ветке; совершенно бессмысленная жестокость. Бастарду, мужественно бившемуся в рядах французов, удалось вместе отрядом Таннеги и немногими уцелевшими, бегством спастись с поля уже проигранной битвы.

Именно нашему Бастарду выпадает печальная необходимость уведомить королевский совет об этом страшном поражении. Уже второй раз за десять лет после Азенкура страна оказывается на краю гибели. При дворе, как и следовало ожидать, это известие вызывает реакцию, близкую к отчаянию, вслед за суеверным властелином, готовым видеть в произошедшем перст Божий, недвусмысленно указывающий на его полное бессилие перед островными завоевателями, общее оцепенение и безнадежность распространяются на королевский совет, который постепенно начинает напоминать известную ситуацию крыс, бегущих прочь с обреченного корабля; едва ли не каждый второй (явно или тайно) пытается искать соглашения с врагом, думая в первую очередь о собственном спасении, столица, готовая было восстать при вести о победе вновь впадает в уныние и прострацию под властной рукой умелого администратора — Бедфорда. Впрочем, военные дела также не терпят отлагательства, что вынуждает хочешь-не хочешь мобилизоваться и как-то заставить себя действовать далее.

Заложник

Начало осады Мон-Сен-Мишель и новый коннетабль для королевства

Островное аббатство Мон-Сен-Мишель (современный вид).

В скором времени до совета короля в изгнании доказывается новая дурная весть. Англичане взяли в плотное кольцо островное аббатство Мон-Сен-Мишель с твердым намерением не отступать, пока бомбардировки и голод не заставят монахов открыть ворота. Регент Франции Бедфорд, начиная эту осаду преследовал кроме чисто военной необходимости весьма важную цель: сломить сам дух сопротивления и принудить французов к сдаче. Архангел Михаил, высокочтимым центром почитания которого был этот островной монастырь, полагался святым покровителем французской монархии, падение аббатства для очень и очень многих значило бы, что сам Господь находится на стороне англичан — и вполне вероятно, по мысли Бедфорда, заставило бы их окончательно капитулировать. Надо сказать, что в начале наступления все шансы, казалось бы, находились на стороне завоевателей. Сам аббат островного монастыря — Робер Жоливе, симпатизировал им, и более того, входил в Большой Совет Англии, однако, склонить на свою сторону братию ему не удалось. Вытолкав прочь иуду-настоятеля, монахи заперли ворота и приготовились встретить штурм. Кроме вооруженных обитателей монастыря, здесь находился военный гарнизон из 200 человек, больше частью нормандцев, под командованием Николя Пейнеля, сеньора де Бриквилль, а также горстка добровольцев из местных жителей. Англичане, устроившие на ближайшем островке по имени Томбелен базу для будущего штурма аббатства, с каждым отливом пытались прорваться к стенам, но раз за разом отступали с уроном. Взять силой подобную крепость не представлялось возможным; таким образом, оставалось надеяться, что голод и постоянные обстрелы сумеют сломить дух осажденных, или же предательство сумеет решить судьбу монастыря в пользу англичан. Однако, к великому счастью для защитников Мон-Сен-Мишель, в их среде предателей не нашлось, а с угрозой голода помогали бороться местные рыбаки и даже контрабандисты, в безлунные ночи подплывая к самым стенам крепости и привязывая к специально для того спущенным со стен веревкам тяжелые корзины с провизией.

По королевскому приказу, флот должен любой ценой если не прорвать осаду, то хотя бы наладить постоянное снабжение обитателей монастыря провизией, фуражом и боеприпасами. Жану Орлеанскому дан приказ незамедлительно формировать новую армию, должную в кратчайшие сроки прийти на выручку осажденным^[43]. Кроме того, сеньоры Бурбонне, Оверни, да и всего Юга сохраняют несокрушимую верность престолу, отчаиваться рано!… Кроме того, бургундец, которого все больше отвлекают на себя голландские дела созрел для нового перемирия, которое подписывается в Шамбери на семимесячный срок. Дипломатам короля удается одержать еще одну — на первый взгляд незаметную победу: в этом документе Филипп Бургундский впервые называет изгнанника королевским титулом. Англичане благополучно игнорируют этот момент — с весьма неприятным для себя последствиями. Их можно понять: уничтожение армии д’Омаля не решило, да и не могло окончательно решить судьбу севера. Многочисленные партизанские отряды продолжают тревожить захватчиков в Нормандии, Босе, Гатине, для их подавления нужны силы и время. Бедфорд вынужден хотя бы на время прекратить активные наступательные действия; на борьбу с партизанами отправлен один из одареннейших английских полководцев, граф Саффолк. Мы с ним еще встретимся у стен Орлеана. Впрочем, обо всем по порядку^[44].

В начале осени 1424 года по требованию королевы Сицилии двор опального монарха перебирается на безопасные земли анжуйского герцогства, в Пон-де-Се, там же, вместе со своей формирующейся армией, оказывается наш Бастард^[44]. Впрочем, сейчас от военных дел его отвлекает новое поручение — на сей раз — дипломатического характера. После гибели Бьюкена, меч коннетабля превратился в желанную цель для соперничающих придворных группировок. Впрочем, королева Иоланда, как всегда брезгующая мелкой подковерной возней, уже наметила для себя требуемого кандидата. Им должен стать Артюр де Ришмон, младший брат герцога Бретонского Жана, с характером, образом мыслей и послужным списком которого она имела возможность в достаточной мере ознакомиться. Возможно, проницательный ум королевы Сицилии смог разглядеть в нем не только — и не столько бравого рубаку, способного заставить разношерстых наемников слушаться себя и тем достойно заменить на поле боя покойного Бьюкена, сколько человека новой формации, должного полностью реорганизовать саму систему построения армии и тем самым привести французские войска к победе. Забегая вперед, скажем, что выбор этот полностью себя оправдал.

Впрочем, у ее царственного зятя подобная кандидатура восторга не вызвала. Во-первых, (а возможно, и в-главных) против подобного коннетабля резко возражал Луве, справедливо видевший в этом назначении серьезную опасность для своей персоны и положения, да и сам Карл, человек по своему складу недоверчивый и злопамятный отнюдь не питал доверия к этой личности с грубым, будто вытесанным из дерева лицом, которое дополнительно уродовал глубокий шрам от удара мечом — навечно отпечатавшаяся память об Азенкуре. Мало того, что Ришмон был на самом деле графом «Ричмондом» — и клятву верности за свои владения приносил английскому монарху (обычная, кстати говоря, ситуация в те времена, когда национальные государства еще не существовали, а то, что мы называем той или иной «страной» представляло собой лоскутное одеяло из герцогств, графств и более мелких владений). Мало того, что он попал в плен при Азенкуре, будучи извлечен из-под убитой лошади, полузадохнувшийся от тяжести навалившихся на него тел, и пытаясь вернуть себе свободу, принес присягу на верность королю английскому, он еще претендовал на должность коннетабля этой страны. Надо сказать, что Бедфорд отказал ему в резкой форме — допустив тем самым более чем непростительный промах, однако, Ришмону благорасположения французского монарха это не вернуло. К тому же, в довершение всех бед, бретонец был неуклюж и груб в разговоре, не умел льстить, и раз за разом своей солдатской прямотой больно ранил самолюбие Карла. Все это вместе взятое отнюдь не благоприятствовало новому назначению, но королева Иоланда умела настоять на своем.

Дипломатический триумф и щедрая награда

Бретонский Ренн. Именно здесь наш Бастард будет заложником до возвращения Ришмона.

Приглашенный в Бурж для обсуждения столь серьезного шага, Ришмон заколебался, заподозрив ловушку, и потребовал для себя совершенно невообразимых гарантий безопасности. Во-первых, в качестве заложников вплоть до его возвращения домой, в бретонский Ренн должны были отправиться Гильом д’Альбре, и в качестве его товарища наш добрый друг — Бастард. Кроме того, в качестве залога его безопасного возвращения под временную власть бретонцев должны были перейти крепости Шинон, Лош, Лузиньян и Меэн. Иоланда согласилась на все, наш Бастард, надо сказать, также не возражал; как обычно, тяготясь своим пребыванием при дворе он был вполне готов испробовать свои силы на новом для себя дипломатическом поприще.

10 октября Бастард вместе со своим товарищем пустились в путь^[44]. В бретонском Ренне, где обоих приняли как почетных гостей (превратиться в пленников им предстояло лишь в том случае, если Ришмона задержали бы против воли в Бурже), празднества в честь посланцев французского короля шли нескончаемой чередой — пиры, турниры, танцы, провинциальные дворяне, изнывающие от скуки по причине однообразной жизни в стенах суровых дедовских замков, буквально поедали глазами обоих столичных щеголей, разодетых по последней моде, гладко выбритых, куртуазных и остроумных одновременно; а пара-тройка местных дам уже сладко вздыхала по красавцу Бастарду. Памятуя о том, что любого короля делает свита, и бретонский герцог в этом случае исключением не является, оба посланца искусно обхаживали местных влиятельных рыцарей и дам, одного за другим постепенно склоняя их на сторону французов, да и самому Ришмону — угрюмому и недоверчивому — за стаканом горячего вина с медом и специями (обычного в те времена десерта у высшей знати), Бастард без устали рисовал перспективы будущей придворной карьеры, скажем так, не совсем правдивые, но очень соблазнительные. В этой полной любопытства, интриг и шепотков, наэлектризованной атмосфере, оба чувствовали себя как рыба в воде, прекрасно зная, что ни малейшей угрозы их свободе и чести нет и никогда не было, так как Ришмона задерживать в Бурже силой никто не собирался. Надо сказать, что по необходимости, оба парламентера не гнушались и прямым подкупом; так сохранившиеся письма, заверенные личной печатью Карла VII говорят об отправке в Ренн 50 бочонков лучшего вина (не много не мало 400 литров!) ради успеха столь важной миссии.

И вот наконец, наступил решительный момент, и 18 октября Артюр Бретонский наконец-то явился в Анжер перед очи опального короля. Здесь его ждали, и спектакль, давно подготовленный по сценарию королевы Иоланды, был разыгран с полным успехом — аудиенция, на которой молодой король (величественный и простой одновременно), предложил ошарашенному бретонцу высший военный чин в стране, затем небывало пышное пиршество, где польщенный и несколько обескураженный столь невероятной честью Ришмон оказался во главе стола между королем и его гостеприимной тещей — изысканной и строгой в своем черном вдовьем наряде. Коротко говоря, Ришмон (испытывая отчаянное желание немедленно сказать «да!») вынужден был осторожности ради сохранять внешнюю невозмутимость, и вежливо поблагодарив короля за столь лестное предложение… отказаться его принять вплоть до согласия старшего брата и герцога Бургундского. Впрочем, Иоланда ожидала подобного развития событий, и не просчиталась. Согласие оказалось получить на редкость легко: Жан Бретонский был весьма польщен столь огромной честью, оказываемой его младшему брату, а Филипп Добрый посчитал для себя лучшим согласиться, видя в Ришмоне своего будущего порученца (а в какой-то мере и наушника), при французском дворе.

Коротко говоря, Бастард и его товарищ Гильом д’Альбре в начале декабря 1424 года с триумфом вернулись в Бурж, где король, не желая показать себя неблагодарным, в ознаменование столь блестяще одержанной дипломатической победы, письмом от 22 августа 1424 года (в Пуатье) повелел:

...Главному казначею финансового ведомства выдать дражайшему и преданнейшему кузену, советнику и камергеру нашему, Жану, Бастарду Орлеанскому, сеньору де Вальбонне, деньги в количестве тысячи франков в благодарность за достойную и верную службу нам вкупе с ежедневными услуги нам оказываемым с весьма великим к тому старанием (…) Подписано королем-дофином а также сиром де Мирандолем (т.е. Луве - прим. переводчика) и прочими при том присутствующими.

Подарок был в достаточной мере щедрым: тысяча франков равнялась годовому доходу от средней руки владения, однако, хитроумный Бастард, уже получив деньги (5 декабря того же года), не переставал громко плакаться о своей нищете, не без основания жалуясь на то, что дарованное ему владение, совершенно разоренное войной и мародерством обеих армий, практически не приносит дохода. В конечном итоге, его усилия увенчались успехом, нашлись услужливые люди, которые довели до королевских ушей сведения о бедственном положении его приятеля по детским играм, и в очередной раз, когда на прижимистого обычно Карла нашел стих показать свою щедрость, он даровал своему любимцу ни много ни мало, графство Жиенское с правом вечного владения и передачи по наследству. Это знаменательное событие случилось 7 декабря 1424 года.

Итак, свершилось. Отныне и навсегда, уже не просто незаконный отпрыск знатного рода, наемник на службе короля, вынужденный питаться крохами со стола суверена — но граф милостью Божией, с землей и гербом, должными передаться по наследству, Жан Орлеанский даже не думал отказываться от своего прошлого. До самой смерти он с гордостью будет подписываться «Жан, Бастард Орлеанский».

Примечания