Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 3 Граф, милостью Божьей
| ← Глава 2 Наемник на королевской службе | "Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард" ~ Глава 3 Граф, милостью Божьей автор Zoe Lionidas |
Глава 4 Основатель династии → |
Содержание |
Ссыльный
Падение Луве
|
Начало следующего, 1425 года, выдалось сравнительно спокойным. Герцог бургундский Филипп был занят голландскими делами, где его интересам силой оружия противился младший из дядей английского короля – Хамфри, герцог Глостерский.
7 марта в присутствии толпы придворных, в главной зале буржского дворца Ришмон – кряжистый, грубый, с изуродованным шрамом лицом, в соответствии с протоколом, отвесив поклон своему новому повелителю, произнес древнюю формулу присяги: «Клянусь Господом, создателем моим, во имя веры и закона, а также честью своей, все силы свои отдать таковому служению вплоть до самой своей смерти.» - и принял из рук короля золотой меч коннетабля Франции, украшенный эмалевым эфесом, усыпанным французскими геральдическими лилиями.
Пользуясь тем, что силы обоих противников были в достаточной мере скованы противостоянием в Голландии, Иоланда на короткое время отбыла в Прованс, куда ее звали неотложные дела правления, в то время как Ришмон заторопился в Бретань, где ему предстояло собрать под знамена своего нового повелителя армию наемников. Бастард, как обычно, изнывавший от безделья в атмосфере бесконечных интриг и шепотков, выговорил себе право вернуться в действующую армию, и получил почетное звание капитана, которому предстояло переформировать и возглавить остатки разбитых войск д’Омаля и в этом качестве возглавить защитников крепости Сен-Мишель, как мы помним, продолжавшей оставаться во вражеском кольце [1].
Между тем, начавшася при дворе подковерная борьба даже не думала завершаться. По праву своих новых полномочий, Ришмон занял свое место в королевском совете. Эта новая фигура при дворе, с которой невозможно было не считаться, обеспечивала позиции королевы Иоланды, для второго этапа ее сложного плана – этапа, приближение которого Луве, как истинный царедворец, чувствовал всеми фибрами своей души и посему готовился противиться ему до последней возможности.
Ситуация напоминала затишье перед бурей, или вернее, дуэль нервов, в которой первым не выдержал Луве. Прекрасно понимая, что последует за возвращением обоих его недругов, он решился на отчаянный шаг. Пользуясь своим едва ли не абсолютным влиянием на слабовольного монарха, 14 апреля 1425 года Луве поспешил полностью заменить важнейших чиновников из королевского окружения, назначив на освободившиеся должности своих ставленников. Не довольствуясь этим, он уговорил короля срочным порядком перебраться в Пуатье, где в местном замке практически превратил его в своего почетного пленника, окружив стражей, получавшей жалование из его собственных рук, с таким расчетом, что отныне никто, какой бы должностью и властью он ни обладал, не был в состоянии даже приблизиться к монарху без ведома и разрешения временщика. В мае все того же 1425 года в Мон-Сен-Мишель к Бастарду полетело отчаянное письмо, упрашивающее его как можно скорее вернуться, чтобы вместе со своими людьми прийти на помощь тестю. В полном замешательстве Жан Орлеанский, едва успевший освоить свои новые обязанности (но при этом заслужить искреннюю преданность и любовь своих подчиненных!) вынужден передать командование Пейнелю и в спешке пуститься в обратный путь.
Оставить своего тестя в беде он полагает ниже своего достоинства, пусть этот самый тесть едва ли не обманом навязал ему свою распутную дочь. Впрочем, фавориту, чье время неотвратимо подходит к концу, фатально не везет в его начинаниях[2].
Отставленный от места епископ Клермонский, уязвленный в своих лучших чувствах несправедливым решением фаворита, по дороге прочь столкнулся с Ришмоном, а вслед за тем, о происходящем незамедлительно сообщено было королеве Сицилии.
Узнав о блокаде в которой оказался по собственному недоумию ее царственный зять, королева Сицилии, как видно, сочла ниже своего достоинства пробивать ее хитростью или силой. Зато следующий ее ход оказался полной неожиданностью для беглецов – в течение буквально нескольких дней (невероятная скорость для того времени), войска под командованием Ришмона заняло столицу короля в изгнании – Бурж, и закрыв ворота, отрезало беглецам путь назад. Результат не заставил себя долго ждать – понимая, что своими руками загнал себя в ловушку, фаворит делает очередной, еще более опрометчивый шаг, уговорив короля во главе спешно набранного войска выступить против собственной столицы. Само по себе подобное действо могло вызвать как минимум недоумение – в стране уже шли две войны, раздор принцев дополнила вражеская интервенция; при этом развязывать третью – королю против собственного коннетабля, было вопиющей глупостью, но чего только не сделаешь ради пригретого кресла. Так или иначе, собранные на скорую руку отряды, остановились перед закрытыми воротами Тура, столицы Туреньского герцогства, владелицей которого, как вы уже догадались, читатель, была дальновидная королева Иоланда.
Загодя осведомленная от высланных вперед лазутчиков о пути следования неповоротливого королевского войска, Иоланда отправила городским старшинам недвусмысленный приказ:
|
Дабы сказанный (город) не открывал ворота никакому отряду, силой своей превосходящий городской гарнизон, пусть даже таковой вел бы король наш и господин, или же Президент (т.е. Луве), или же другой, находящийся у них на поручительстве, желающий возмутить и нарушить сказанный мир, каковые же нарушители волей монсеньора Ришмона, коннетабля Франции а также сказанной королевы (т.е. Иоланды) в скором времени отстранены будут от королевской персоны, и его же правительства | 
|
Да, в этом была вся «добрая матушка», король, конечно же, наш господин (и даже повелитель!) но в город его не пускать. Можно представить, какой авторитет и какое уважение перед собой сумела внушить своим подданым Иоланда, если приказу ее готовы были подчиниться против воли самого короля.
Ссылка на Юг
|
.JPG)
Так или иначе, доблестные королевские войска остановились перед запертыми воротами. Бессмысленные переговоры, приказы, ультиматумы ничего не дали и дать не могли, зато это вынужденное стояние сумело остудить горячие головы, снизить уж слишком высокий накал воинственности и желания крошить в куски всех непокорных, после чего, обогнув так и не подчинившийся своему повелителю город, королевский отряд, притихший и подавленный, продолжал двигаться вперед по дороге на Бурж. Никому было невдомек, что, прячась от людей, через соленые болота Бренна, им навстречу движется королева Сицилии, и ловушка уже поставлена и готова принять в свои объятья неосторожных.
Ворота следующего по пути города Селль-сюр-Бренн оказались гостеприимно распахнуты, и Луве опрометчиво поспешил ввести свои войска внутрь, желая после многодневного перехода отдохнуть под крышей, и обрести наконец горячую еду и чистую постель. Однако, нестройный и гомонящий на все лады королевский отряд едва успел дойти до главной площади, как его остановило неизвестное препятствие, надежно запершее авангард посреди небольшой улицы. Спешно высланный вперед, с приказом разобраться в происходящем, Таннеги дю Шатель, столкнулся лицом к лицу со своей госпожой, как обычно, в черном траурном платье и черной же испанской мантилье, восседающей на рослом коне. За спиной Иоланды плотной стеной стояла ее свита – но в ее вмешательстве уже не было нужды. Не терпящим возражения тоном Иоланда приказала оробевшему Таннеги немедленно отвести ее к зятю. Игра была окончена, весь карточный домик, с таким старанием воздвигавшийся Президентом Прованса и его кликой в одночасье рухнул, словно никогда и не бывал.
Приказом «доброй матушки» 12 июня 1425 года бывший фаворит лишался всех своих привилегий, почестей и наград, и вынужден был отправиться почетную ссылку в Прованс (позднее – в Дофине). В качестве милости ему было оставлена сеньория Сент-Андре-дез-Авиньон, позволяя уже бывшему фавориту сохранить лицо (прагматичная Иоланда не любила глумиться над побежденными), официально было объявлено, что он отсылается прочь с целью договориться о покупке для своей госпожи одного из второстепенных городов в графстве Валентинуа. Прочие ставленники и приверженцы Президента Прованса также отсылаются прочь под более или менее надуманными предлогами, получив скромное вознаграждение за свои труды, лишь Пьера Фротье, как персонажа в достаточной мере второстепенного или чересчур себя скомпрометировавшего, отсылают прочь без всяких объяснений и наград.
Для короля особенно тягостной является необходимость расстаться с прелестной Луветкой, но Иоланда неумолима – надо! Корона стоит дорого, и для того, кто желает не только надеть, но и сохранить ее на своей голове достаточно долгое время, нужно уметь переступать через свои сердечные привязанности. Вместе с Луве и его легкомысленной дочерью в ссылку отправлен был ни в чем не повинный Бастард – как было уже сказано, Иоланда на тот момент времени видела в нем ставленника и зятя бывшего фаворита. Нам неизвестно, что думал и чувствовал наш герой в отношении столь несправедливого наказания, но, какой бы не была его душевная реакция, она осталась тайной для внешнего зрителя. Не говоря ни слова, покорный королевской воле, Бастард, тепло распрощавшись со своими друзьями при дворе, и перепоручив управление герцогством шурину – Ришару Бретонскому (за которого, как мы помним, была выдана юная Жанна, дочь Карла Орлеанского от его первой супруги) отправился в ссылку вместе со своей ветреной супругой и поверженным в ничтожество тестем[3]. В ссылке ему предстоит провести весь следующий год. К сожалению для современных историков, никаких сведений об этом периоде жизни нашего Бастарда не сохранилось, и мы можем лишь догадываться, как он коротал время вынужденного бездействия в чтении, молитвах, и привычных военных упражнениях. Автору думается, что прежние дни, проведенные в плену у бургундцев научили его терпеливо ждать, когда ситуация для него переменится в лучшую сторону.
Впрочем, король не забывает окончательно своего бывшего фаворита, и между обоими завязывается оживленная переписка, в которой хочешь-не хочешь, роль почтальона отводится нашему герою. Без отдыха тот вынужден скакать между Эксом, Авиньоном и Бокером, за что в апреле 1425 года получает от короля единовременное вознаграждение в 3 тыс. 260 ливров. Деньги весьма немалые, годовой доход от средней руки баронства, что побуждает надежду, что время ссылки закончится в достаточно короткий срок[4].
Время фаворитов
Военачальник. Вдовец
|
Между тем, расклад сил при дворе менялся со скоростью калейдоскопа. Иоланда не учла одного — слабохарактерный, еще во многом неопытный юный король просто не мог обходиться без старшего по возрасту наставника, и потому насильственно будучи вырван из привычной ситуации, ухватился за первого, кто попался ему на глаза. Тертому интригану — Пьеру де Жиаку, да-да, тому самому, чья новоиспеченная супруга сумела заманить на верную смерть на мосту Монтеро Жана Бесстрашного — удалось убедить впавшего в паническое настроение короля в своей преданности и незаменимости.
Иоланда проявила, быть может, непростительную слабость, уступив слезным просьбам своего зятя, который принялся умолять, чтобы этот единственный из бывших подручных Луве остался при дворе, 3 августа, чуть менее чем через два месяца после отставки Луве, Жиак прочно обосновался в кресле фаворита. Романтический красавец, искушенный во всех видах подковерной борьбы, совершенно подчинил себе волю короля. Что не мог он сам, возможно, добивалась его красавица-жена, коротко говоря, государство в очередной раз оказалось в руках временщика, одержимого желанием стать некоронованным владыкой страны и потуже набить свою мошну за счет более чем скромной государственной казны. Король был настолько очарован своим новым любимцем, что буквально шага не мог ступить без его одобрения, в результате чего, среди придворных, уязвленных слишком большой властью, которую присвоил себе этот выскочка, пошли упорные слухи, будто он продал душу дьяволу в обмен на королевскую милость. Судя по всему, Жиак действительно не чуждался черной магии, и посему твердо полагался на помощь нечистого — как мы далее увидим, совершенно зря.
Ситуация осложнялась тем, что Ришмон в действующей армии стал терпеть поражение за поражением. Англичане покорили Бонневаль и Ле-Ман, в то время как коннетабль 6 марта 1425 года потерпел более чем позорное поражение при Сен-Жам-де-Беврон, когда горстка защитников города, совершив неожиданную вылазку против осаждающих, обратила их в паническое бегство, в неглубоком пруду, располагавшемся неподалеку от городских ворот, нашли свою смерть более 500 человек. Двор уже не скрываясь потешался над коннетаблем, который громко обвинял в предательстве Жана Малеструа — канцлера своего брата, герцога Бретонского, уверяя, что изворотливый царедворец выдал англичанам его планы за вознаграждение золотом и землей. Неприязнь короля к коннетаблю только возросла, зато Жиак значительно укрепил свои позиции, в очередной раз сумев уверить впавшего в панику монарха в своей преданности и незаменимости.
|
Ситуацию усугубляет то, что Ришмон все более утверждается в мысли, что армии необходима кардинальная реформа, и побед не будет до тех пор, пока недисциплинированные и склонные к грабежу наемные отряды не будут заменены кадровыми военными, получающими твердое жалование в мирное и военное время, а распри дворян между собой — запрещены под угрозой сурового наказания. Как вы понимаете, читатель, покушение на эти вековые традиции не могло не восстановить против коннетабля двор; по сути дела, его единственной защитницей оказалась королева Иоланда. Раз за разом в ответ на поползновения короля отставить Ришмона от дел, она терпеливо напоминала зятю, что военное счастье переменчиво, и лучшего военачальника ему не найти — в то же время исподволь утверждаясь в мысли, что Жиак должен как можно скорее разделить судьбу своего предшественника.
Документы того времени смутно упоминают, что вечно колеблющийся герцог Бретонский, недовольный присутствием англичан у самых границ своих владений, подумывал о том, чтобы неожиданным ударом деблокировать крепость Мон-Сен-Мишель, заслужив себе тем самым, благосклонность короля Карла. Впрочем, он опоздал, так как в одну из ночей 1425 года, рыбаки из Сен-Мало неожиданно атаковали английский лагерь, подожгли корабли «годонов», и за время своей атаки, вырезали несколько сотен солдат. Англичане на короткое время вынуждены были отступить, и пользуясь этой небольшой передышкой, Ришмон задумал послать флот в помощь осажденному монастырю. В обязанность его руководителей входило либо полностью очистить от неприятеля окрестности, либо — при невозможности это сделать — пополнить монастырский гарнизон новыми людьми, и вывезти оттуда раненных и больных.
В самый разгар приготовлений, Ришмон, не забывший своего доброго приятеля, с которым коротал длинные осенние вечера в Ренне, улучил момент, чтобы напомнить королю Карлу, что в это трудное для французской короны время, когда на счету был каждый умелый солдат, негоже было отставлять от службы столь опытного полководца как Бастард. Карл немедленно согласился с этим, и в Дофине помчался гонец с категорическим приказом Жану Орлеанскому прибыть в действующую армию. Как вы понимаете, упрашивать нашего героя не пришлось. Наскоро простившись с женой и тестем, он с головой окунулся в любезную ему атмосферу бивуачной жизни. В скором времени он появился в Меэне, где на сей раз нашел себе пристанище вечно кочующий двор и удостоился приватной беседы с королем, сведений о которой не сохранилось. Мы можем лишь догадываться, что, по всей видимости, Карл посоветовал своему доброму приятелю в дальнейшем стараться избегать участия в придворных интригах. Впрочем, Бастард и сам вынес правильные уроки из произошедшего. В скором времени мы увидим Жана Орлеанского в Блуа, где его уже ждали, так как неотложные дела герцогства, как всегда, требовали крепкой хозяйской руки[4].
После отъезда Пейнеля гарнизон Мон-Сен-Мишель возглавил храбрый Луи д’Этонвилль, правой рукой которого в течение следующего года будет оставаться наш Бастард. Этот последний, понукая лошадей, во главе своего отряда прибыл к устью реки Куэснон, был узнан защитниками крепости, и во время очередного отлива, переправлен за стены. Забегая вперед, скажем, что д’Этонвиллю удастся удержать крепость вплоть до 1444 года, пока английские войска не будут окончательно изгнаны из этих мест, так что Мон-Сен-Мишель по праву заслужит славу одной из немногих крепостей, куда не ступила нога завоевателя. Конечно же, наш Бастард в это время не знал, и не мог знать, что голенастая девочка-подросток из маленькой и ничем не примечательной деревеньки Домреми на имперской границе, с жадностью ловит каждое известие, исходящее из осажденного монастыря, все более укрепляясь в мыслях о необходимости той роли, которую ей через несколько лет предстоит сыграть.
Итак, весь следующий год Бастард проводит в жарких схватках, вылазках и отражении атак не стены монастыря; от этого занятия его отвлекает лишь известие о скоропостижной смерти его молодой супруги. Мы не знаем, что свело в могилу загрустившую в изгнании Луветку — быть может, несчастный случай, или инфекция — настоящий бич тех времен (документы глухо упоминают, что она так и не смогла привыкнуть к жаркому и сухому климату Юга [4], однако, так или иначе, согласно обычаю, облачившись в черный траур, он появляется в Дофине, чтобы проводить супругу в последний путь, и простившись с тестем, отбыть прочь уже навсегда.
В феврале 1427 года мы вновь на короткое время увидим его при дворе в Монлюсоне, где очередной военный совет, спешно собранный для того, чтобы обсудить меры противодействия очередному английскому наступлению перешел в жаркую перепалку между сторонниками коннетабля и партией Жиака. Впрочем, памятуя о произошедшем, Бастард предпочел не вмешиваться, но скорее вновь оказаться на поле боя, среди солдат и командиров, в среде, где он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно.
Новая перемена фигур при дворе
|
,_vers_1475_1..png)
Между тем короткий век де Жиака стремительно катился к концу. Если Луве при всех своих замашках временщика и некоронованного владыки государства все же сохранял остатки разума и был в определенной мере способен считаться с реальной расстановкой сил, Жиак, возомнивший себя неуязвимым, был совершенно не способен ни договариваться, ни слушать никого, кроме себя. Хочешь-не хочешь, приходилось прибегать к крайним мерам. Срочно вызванный ко двору Ришмон, вместе со своей повелительницей, королевой Иоландой, в скором времени сумели разработать простой для исполнения план очередного дворцового переворота, и что особенно важно — сохранить его в тайне от вездесущих придворных сплетников. Впрочем, как уже было сказано, твердо полагаясь на покровительство нечистого, Жиак не слишком заботился вопросами безопасности — и как вы понимаете, поплатился за это небрежение в полной мере.
Итак, в одну из темных февральских ночей следующего, 1426 года, в дверь супружеской спальни Жиаков, где всесильный фаворит коротал время со своей красавицей-женой, резко и неожиданно постучали. Услышав снаружи голос Жоржа де ла Тремойля, чья влюбленность в мадам де Жиак ни для кого не была секретом, взбешенный супруг настежь распахнул дверь, чтобы надавать оплеух надоедливому воздыхателю — и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с вооруженным отрядом.
Без лишних слов, отставленного фаворита выволокли прочь, не обращая внимания на вопли и проклятия короля, пытавшегося спасти своего любимца, взгромоздили на коня, и галопом доставили в Дюн-ле-Руа, где все было готово для суда и казни прошрафившегося королевского любимца по обвинению в сношениях с нечистой силой. Впавший в панику фаворит, из последних сил цепляясь за жизнь, умолял судью о пощаде, пытаясь подкупить деньгами, оставляя в залог жену и детей, и наконец, все свое имущество — бесполезно. Бальи (наместник и судья) этой крепости, находившийся в прямом подчинении супруги Ришмона, остался глух ко всем увещеваниям. Понимая, что смерти уже не избежать, Жиак, в последний момент вернув себе мужество, приказал палачу отрубить ему правую руку, подписавшую когда-то договор с нечистым, после чего истекающего кровью фаворита зашили в кожаный мешок и бросили в реку Орон. Убедившись, что с проштрафившимся временщиком закончено, Ришмон с чувством выполненного долга вернулся ко двору.
|
Впрочем, ему в скором времени пришлось убедиться, что все усилия пропали даром, так как в опустевшем кресле фаворита устраивалась уже совершенно нелепая фигура: некий Камю де Болье — бывший конюх, в одночасье вознесенный случайным королевским капризом на вершину власти. Ограниченный ум Камю, впрочем, понимая всю опасность, исходившую от «доброй матушки» и ее правой руки — Ришмона, не сумел создать ничего нового, кроме проваленной прежним ставленником идею окружить короля своими наемниками и не допускать к нему никого без особого на то соизволения нового любимца. Впрочем, век Камю оказался недолог — уведомленная о происходящем Иоланда, при содействии Ришмона и маршала де Буссака быстро уладила и эту проблему. В июне следующего за тем, 1427 года фаворита, беспечно прогуливавшегося верхом на муле под окнами королевских покоев, напали неизвестные, проломили голову ударом меча, и оставили тут же в луже крови.
Впрочем, как понимали королева Сицилии и ее ставленник — Ришмон, гибель очередного королевского любимца помогала исключительно выиграть немного времени. Загвоздка была не в Жиаке, не в Камю и не в ком-либо другом, но в самом характере Карла — колеблющемся, слабом, постоянно нуждающемся в поддержке сильного союзника. Понимая, что в этом случае самым мудрым будет действовать на опережение и если уж без очередного фаворита обойтись было невозможно, постараться избрать его самим, определив на освободившееся место человека из своей партии, в достаточной мере гибкого и податливого. К сожалению, Ришмон, этот храбрый солдат и прозорливый полководец был полным невеждой в том, что касалось человеческих характеров. Поддавшись его уговорам, королева Сицилии также совершила одну из крупнейших своих ошибок, согласившись терпеть в роли фаворита Жоржа де да Тремойля, ранее подвизавшегося в роли дипломата при сложном и в достаточной мере опасном деле посредничества с Филиппом Бургундским. Надо сказать, что де ла Тремойль, после смерти Жиака, поспешил сделать предложение его вдове. Катерина де л’Иль-Бушар, польщенная тем, что в ее честь совершилось уже второе преступление, немедленно дала согласие. В этом браке счастливые супруги проживут до самой смерти. Вскользь отметим, что эта прожженная особа также оказывала знаки внимания Бастарду, но тот, вполне разумно оценив с кем имеет дело, предпочел не искушать судьбу[5]. Но мы отвлеклись.
Король в этот раз, как то ни удивительно, оказался прозорливей своего коннетабля, ответив Ришмону, усиленно навязывающему своего ставленника: «Дорогой кузен, вы позднее пожалеете об этом». Вслед за тем без дальнейших уговоров приняв нового фаворита, король тут же наделил его всеми полномочиями и властью, которыми пользовались его предшественники, и дальше произошло то, чего и следовало ожидать. Тремойль, в отличие от пустопорожних хвастунов и казнокрадов Жиака и Камю, был действительно знающим дипломатом и деятельным политиком — одна беда, заботившемся исключительно о своем удобстве и собственном кармане. Без сопротивления позволив водворить себя в вожделенное кресло, он немедля вышел из повиновения Ришмона, и более того, озаботился оговорить коннетабля перед королем, и без того уже сожалевшем о своем выборе и добиться того, что отношения между монархом и его высшим военным сановником стали весьма напряженными. Понимая, что следующим станет покушение на его жизнь, Ришмон предпочел отъехать в добровольную ссылку в Сентонж, временно предоставив торжествующему сопернику полную свободу действий. Королева Иоланда, также осознав свою ошибку, предпочла временно удалиться от двора, чтобы в тиши своих замков в Провансе и Анжу спокойно продумать следующий шаг.
Славная победа под Монтаржи
Неудачная для англичан осада города
|
.JPG)
Впрочем, нашего Бастарда вся эта дворцовая возня не слишком интересовала, куда важнее для него было предотвратить английское наступление на земли Орлеанского дома, которым угрожала сильная армия под командованием одного из самых талантливых полководцев последнего периода Столетней войны — графа Солсбери. С разрешения короля, Бастард пошел на сепаратные переговоры с противником, в том же июле 1427 года сумев добиться от графа Суффолка — непосредственно подчиненного регенту Франции Бедфорду, твердых обещаний, что в полном соответствии с законами рыцарской чести, земли Карла Орлеанского, как пленника, не имеющего возможность с оружием защитить свою собственность, останутся в полной неприкосновенности от военных действий и грабежа. Столица герцогства — Орлеан, обязана была заплатить особый налог, уклоняясь тем самым от содержания французского военного гарнизона, графства Блуа и Дюнуа (будущая собственность нашего Бастарда), лежащие на пути английского наступления, также будут пощажены и останутся под властью Орлеанского дома. Успокоенный этими заверениями Бастард, вернулся к себе.
Кроме того, Карл Орлеанский, тревожась за судьбу своего достояния, также добился встречи с графом Солсбери перед его отъездом во Францию, добившись клятвенных обещаний в неприкосновенности Орлеане. Основные силы англичан повернули к крепости Монтаржи, которую не без основания считали ключом к бассейну Луары — откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании. В том же июле 1427 года крепость была взята в осаду. К счастью для французов, сеть каналов и речных протоков, омывающих стены, не позволила англичанам замкнуть кольцо осады. Связь с внешним миром не была потеряна — но осложнена, и город в какой-то мере мог рассчитывать на поставки продовольствия и подкреплений людьми и снаряжением.
Итак, осаждающая армия состояла из трех отрядов — главнокомандующего, графа Ричарда Уорвика, в те времена коменданта Кале и отца будущего «делателя королей» во время Войны Роз, и находящихся у него в подчинении графа Суффолка и его младшего брата Джона де ла Поля. Искушенный в деле осады крепостей, Уорвик расположил свои войска в долине реки Луанг, за которой тянулся труднопроходимый лес — отличная защита от возможности нападения с тыла. Подобная позиция была выигрышна также тем, что позволяла полностью держать под своим контролем бургундскую и парижскую дороги, ведущие к крепости. Отряд Суффолка расположился к западу от основных сил, перекрывая собой дорогу на Шатильон, в то время как де ла Поль выбрал для своих отрядов развилку дорог на Жиен и Орлеан, отрезая таким образом осажденных и от этого пути снабжения, а также окружив плотным кольцом местный замок. Английские лагеря были дополнительно защищены рвами и частоколами и сносились друг с другом по мостам, перекинутым через речные протоки[6].
Крепостным гарнизоном командовал опытный капитан Бузон де Фай, по происхождению гасконец, любимый как своими солдатами, так и городским ополчением — что сыграет немалую роль во время тяжелых оборонительных боев. Кроме того, крепость защищал отряд стрелков из лука и арбалета под командованием храброго сира де Вилье, в дополнение к тому город располагал артиллерией в количестве 12 бомбард, серьезно тревоживших англичан, и не позволявших им сооружать осадные башни и деревянные укрепления.
Кроме того, гарнизон вместе с городским ополчением, постоянно донимал осаждающих вылазками, скромный военный урон от которых дополнялся тем, что нервы у захватчиков были в постоянной напряженности. Во время одной из таких вылазок случилось так, что в руки англичан попал мелкий дворянчик, изначально состоявший на службе герцога бургундского, который в свое время счел для себя лучшим переметнуться на сторону короля. Понимая, что за предательство его неминуемо ждет веревка, а денег, чтобы откупиться от смерти у него недостаточно, эта мелкая сошка сочла для себя лучшим купить себе жизнь ценой предательства, указав англичанам на всеми забытую древнюю потерну, располагавшуюся как раз напротив лагеря де ла Поля. Надо сказать, читатель, что под словом «потерна» в те времена подразумевался тайный выход из крепости, или чаще того — подземная галерея, посредством которой осажденные могли тайно сноситься с окружающим миром, или даже устраивать неожиданные вылазки во вражеский стан. В данном случае, полуобвалившаяся потерна, сооруженная много лет назад была давно и прочно забыта, чем осаждающие могли воспользоваться с полной для себя выгодой.
Симон Морье, ненавидимый арманьяками прево английского Парижа, ведший допрос, взял клятвенное обещание со своего пленника, что тот в условленный час встретит английский отряд у входа в потерну и тайно проведет его по галерее до самого выхода в подвал городской часовни, откуда планировалось ударить в тыл осажденным и открыть ворота для входа английской армии. Договорившись обо всех деталях, Морье имел неосторожность отпустить своего пленника, забыв о том, что предателю все равно кого и когда продавать — лишь бы вовремя очутиться на стороне победителей. Едва оказавшись на свободе, дворянчик, чье имя история не сохранила, поспешил уведомить обо всех коменданта крепости — Бузона, и когда английский отряд, как то было условлено, проник в городскую часовню, его уже ждали. Простых латников вырезали на месте (в городе уже ощущалась нехватка продовольствия и кормить пленников было нечем), Морье и его приспешники оказались за решеткой, вплоть до внесения соответствующего выкупа за их освобождение.
Сражение под стенами
|
Вопреки королевскому запрету, Ришмон поспешил в Жиен, где уже формировался обоз для доставки продовольствия осажденным. Неожиданное препятствие — наемники, которым уже много месяцев не платили жалование, наотрез отказались сопровождать телеги с мукой, солью и рыбой, почитая подобное ниже своего достоинства. Не помогли никакие уговоры, вплоть до того, что Ришмон готов был заложить собственную графскую корону (10 тыс. экю — годовой доход со крупного баронства!). Раздосадованный коннетабль, почитая дело проигранным, уехал прочь в Жаржо, в то время как дело взял в свои руки наш Бастард. Позднее сторонники коннетабля — уже прославленного победителя англичан, пытались уверить своих читателей, будто Ришмон сам поручил молодому полководцу эту миссию; однако, история не терпит приукрашивания, и ни одна личность, сколь глубокий след она ни оставила в памяти того или иного народа — не застрахована от ошибок и поражений.
Итак, Бастард в этой, довольно непростой ситуации, проявил и решимость и твердость духа. Также полагая, что доставка обоза самого по себе — задача слишком тривиальная, следует думать о том, как прорвать кольцо осады, к 17 июля он сумел сплотить вокруг себя разрозненные отряды сторонников Карла, буйных наемников Этьена де Виньоля (больше известного под прозвищем Ла Гир — «Гнев Божий») а также Потона де Сентрайля. Несколько позднее оба они станут прославленными полководцами Жанны; пока же их войска, известные под нелестным прозвищем «живодеров», наводили ужас на своих и чужих, так как имели обыкновение грабить, убивать и насиловать не разбирая тех, кого защищали от тех, с кем собирались воевать, даже по тем жестоким временам выделяясь буйством и своеволием, однако, следует отдать им должное — «живодерам» не было равных на поле битвы, дрались они также остервенело, дорого продавая свою жизнь.
Таким образом, под началом Бастарда собралось около 1500 человек — армия небольшая, но при грамотном управлении, достаточно грозная. 5 сентября скрытным маршем, прячась от английских лазутчиков, им удалось незаметно приблизиться к расположению отрядов де ла Поля. Стоял жаркий июльский полдень, англичане, отнюдь не привыкшие к влажной и удушливой погоде Юга прятались в своих палатках, донимаемые тучами комаров и жирных зеленых мух, которых привлекали отбросы огромного лагеря. На военном совете де Вилье выдвинул дерзкий план — открыть шлюзы на реке и таким образом утопить английские позиции. План был отвергнут — в тяжелых доспехах, верхом на боевых конях, также защищенных железом, было практически невозможно сражаться в воде. Ла Гир, отличавшийся отчаянной храбростью, со своей стороны предложил в качестве отвлекающего удара, со своим отрядом в шестьдесят «копий», которым для этой цели необходимо было спешиться — атаковать позиции де ла Поля, находившиеся несколько в стороне от основных английских сил[7]. Когда же, по его мнению, сумятица и паника должны были достигнуть своего апогея, в сражение следовало вступить основным силам французов под командованием нашего Бастарда. Это последнее предложение было одобрено, и бой начался практически немедля.
Углядев, что возле одного из частоколов, часовые, окончательно сморенные жарой, оставили свои посты, Ла Гир со своими людьми с ураганной скоростью ударил на англичан, предававшихся сладкому послеполуденному сну. Впрочем, надо отдать должное солдатам де ла Поля, выскочив из палаток в чем были, и наскоро схватив оружие, они сумели оказать достойный отпор, оттеснив противника. Сражение превращалось в резню, обе стороны сражались с невероятным ожесточением, вплоть до того, что сам бесстрашный командир, ужаснувшись происходящего, по легенде, обращаясь к небу, прокричал свои знаменитые слова «Господи, соверши для Ла Гира то, что он совершил бы для тебя, будь он Господом, а ты — Ла Гиром!» Некий Солтон де Меркадье своими руками вырвал стрелу, пробившую ему рот насквозь через обе щеки, и не обращая внимания на хлещущую кровь продолжал сражаться. Отряд Ла Гира прижали к шлюзам, однако, тут в спину англичанам ударили гасконцы Бастарда, а ополчение Монтаржи поспешило с очередной вылазкой — и захватчики дрогнули[8].
Началась паника, на мостках через каналы и речные протоки возникла давка, так что хлипкие деревянные сооружения не выдержали огромной человеческой массы и рухнули вниз, увлекая за собой захватчиков, в сумятице в руках наступающих оказалось до 1500 английских солдат. Де ла Поль, чудом избежавший плена, по причине того, что под рукой у него оказалась лодка, умчался прочь в Немур, и затем в Шато-Ландон, едва ли тысяча людей из его отряда, уцелевших в этой резне, пополнила дезорганизованные отряды Суффолка, которые, не слушая приказов, также начали беспорядочно отступать. Видя, что в этой общей свалке, он может потерять свое войско, Уорвик приказал снять осаду. 5 сентября к шести часам вечера все было кончено[8]. Впрочем, остановившись на другом берегу реки, и кое-как выстроив в боевой порядок свои деморализованные отряды, он послал к французам гонца, призывая их «во имя чести» начать новое сражение.
Вольный Монтаржи
|
.png)
Разгоряченный Бастард не обратил на это никакого внимания. Город был свободен, англичане с уроном отброшены прочь, все остальное не имело значения. Под торжественный звон колоколов и приветственные крики толпы, обоз, все это время находившийся на почтительном расстоянии от поля битвы, под охраной некоего Кеннеда (ирландца по происхождению, в котором часть историков желает видеть далекого предка клана Кеннеди), а также аббата де Серкансье, наконец-то вступил в город. Ночь застала горожан и арьергарад армии Бастарда за разграблением брошенного английского лагеря. Пустые палатки и шатры, вместе с деревянными укреплениями сожгли, на поле подобрали ни много ни мало 12 знамен и около сотни пеннонов — личных флажков рыцарей-баннеретов. Некий сьер де Гальярдин, представитель городского сословия, торжественно преподнес Бастарду личное знамя Уорвика, также брошенное в грязь во время свалки. Английская армия на другом берегу реки, понимая, что ожидание напрасно, бесславно повернула прочь, и скорым маршем достигла Парижа. Из всех отрядов, осаждавших Монтаржи, лишь единственный, под командованием рыцаря Генри Бизета, не отступил ни на шаг, мужественно отражая все атаки французов. Из уважения к столь великой доблести, Бизета отпустили из плена без уплаты выкупа, однако, его подчиненные были казнены.
В свою очередь въезжая в город под звон колоколов и торжественное пение церковников, Бастард распорядился, чтобы де Вилье, как особенно отличившийся в этой схватке, двигался по правую руку от него самого, в то время как по левую руку от него был приглашен сопровождать комендант крепости Бузон ле Фай[8]. Всю ночь напролет в городе шумел пир, из обозных бочек выбили днища, последние коровы и свиньи, представлявшие неприкосновенный запас во время осады, были поголовно пущены под нож. Завершая рассказ об этой действительно выдающейся победе, хроникер отметил «Господу ведомо, сколь славно они пировали!»
Отдохнув несколько дней в Монтаржи, победоносная армия Бастарда, нагруженная богатой добычей, ведя с собой множество знатных пленников, вернулась в Блуа. По дороге им встретился отряд Ришмона, «каковой — опять же по словам хроникера — был весьма раздосадован, что не был там». Однако, сделанного было уже не воротить, и все лавры за эту победу закономерно достались Бастарду и его друзьям. Победа французов, многократно уступавшим численностью своим врагам была настолько убедительной, что даже унылый король воспрянул духом, вновь поверив в свое будущее на троне Франции. В знак благодарности (а это бывало с ним нечасто!) 15 декабря он приказал наградить Бастарда 400 золотых экю из своей личной казны, а также обеспечить за ним место в королевском совете, город Монтаржи — отныне Монтаржи-ле-Франк «вольный Монтаржи» — за героизм и стойкость своих обитателей, а также их непоколебимую верность делу короля, получил множество прав и вольностей, самым важным из которых было освобождение всех его обитателей от королевских налогов (за исключением лишь «солевого», т. н. «габели»). Городу было позволено четыре раза в год проводить у себя шумные ярмарки, обогащавшие казну и частных купцов, по предложению Бастарда, на гербе Монтаржи появилась (и сохраняется доныне!) огромная буква «М» шитая золотом — как память о славной победе, тот же знак любому солдату, родом из этого города, отныне было разрешено вышить на своем жиппоне или стеганом доспехе. Действительно, если бы не эпопея орлеанской осады, освобождение Монтаржи могла бы остаться в истории Столетней войны как одна из самых славных побед французского оружия.
Ни Бастард, ни все прочие, весело пирующие в освобожденном городе не знают, что в это самое время к западному побережью страны направляется огромный английский флот, до отказа нагруженный солдатами, конями, боеприпасами и продовольствием. Новая армия приготовлена для наступления на Юг. Возможное место назначения — Орлеан. Ее возглавляет ни кто иной как Томас Монтегю, 4-й граф Солсбери, один из лучших английских военачальников этого периода Столетней войны. Даром, что некоторое время назад он, в дружеском разговоре с герцогом Карлом, старшим братом нашего Бастарда, он клялся рыцарской честью, что Орлеан будет пощажен, и английские войска просто обогнут крепостные стены. Кроме всего прочего, этого требовал нерушимый военный обычай: позорно и стыдно было нападать на владение, чей хозяин, обретаясь в плену, не способен с оружием в руках защитить свою собственность. Однако, и рыцарская честь, и военные обычаи стоили недорого, когда речь шла о вознаграждении за едва ли не столетние титанические усилия. Орлеан был ключом к долине Луары, откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании, и что более важно, далее на пути уже не было сильных крепостей. Английская казна была пуста, заканчивать войну следовало одним решительным ударом, положа руку на сердце, перед подобными соображениями чего стоили какие-то слабые понятия о чести и верности данному слову?…
Орлеан
Наместник герцогства Орлеане
|
Впрочем, пока еще ничего решено не было, Солсбери собирался в Париж, где военный совет при регенте Франции должен был окончательно выработать план наступления. Что огромная армия не останется без дела — сомневаться было нечего, тем более, что в стане короля в изгнании творилось нечто благоприятствующее делу захватчиков. Новый фаворит, все еще непрочно чувствующий себя в пригретом кресле, вполне основательно мог опасаться, что королева Иоланда и вечно воинственный Ришмон выжидают лишь благоприятного момента, чтобы отправить его вслед за прежними временщиками в загробное царство.
Надо сказать, что в этом он глубоко ошибался: понимая, что физическое устранение очередной одиозной личности приведет лишь к появлению другой, как правило, еще худшей, Иоланда предпочла временно самоустраниться — вплоть до того момента, когда на освободившееся место фаворита у нее будет готов собственный, совершенно надежный человек. Забегая вперед скажем, что этот план удастся в полном объеме, однако, до него пройдет еще несколько лет.
Ришмон был куда более озабочен своими идеями полной реорганизации армии, а также рутинными военными действиями, но фаворита подобные соображения не успокаивали. Интригами и подкупом он сумел создать для коннетабля практически невыносимые условия при дворе, так что, небезосновательно опасаясь за свою жизнь, Ришмон был вынужден вернуться в свои владения, его супруга, графиня, силой выброшенная прочь из замка Шинон, который затем занял двор короля в изгнании, пылая жаждой мести, присоединилась к нему в Бретани. Впрочем, фавориту этого было недостаточно, пустив в ход всю свою ловкость, он сумел вытребовать у короля приказ, категорически запрещавший полуопальному коннетаблю возвращаться назад при каких бы то ни было обстоятельствах. Оскорбленный Ришмон, пытаясь вновь воплотить в жизнь план, столь удачно сработавший против Луве, спешит в отсутствие короля занять Бурж, отрезая таким образом Карлу возможность вернуться в собственную столицу, в этом ему всеми силами содействуют граф Клермонский и молодой Арманьяк — сын графа Бернара, убитого, как мы помним, во время парижского восстания.
В очередной раз король, с подачи уже нового фаворита, порывается начать третью по счету войну — с собственным коннетаблем. Приказ освободить Бурж от бретонских солдат получает не кто иной как наш Бастард, едва успевший отдохнуть от прежних военных приключений. В помощь ему придаются «живодеры» Ла Гира и Потона де Сентрайля — впрочем, до кровопролития, дело не доходит. Занять Бурж Ришмону не удалось: тайну соблюсти не сумели, и вовремя предупрежденный гарнизон заперся в городе. Постояв некоторое время под стенами, Ришмон предпочитает отступить. Король, в сопровождении своих верных шотландцев, успевший в это время перебазироваться в Селль-сюр-Шер, удовлетворенный подобным исходом, официально «прощает» бретонца посредством жалованной грамоты, однако, проблема не решена и в скором времени снова даст о себе знать. Да и фаворит со своей стороны не может успокоиться, зная, что соперник его жив, деятелен и в любую минут может нанести новый удар.
Впрочем, дела королевства не ждут. Шпионы королевы Иоланды — многочисленные францисканцы и монахини-клариссы, наводнившие собой французский север доносят о готовящемся наступлении англичан. По настоянию «доброй матушки», король спешно возвращается в Шинон, где в скором времени должны собраться Генеральные Штаты Севера и Юга, с единственной целью: утвердить новые чрезвычайные налоги для борьбы против английского наступления.
В это время судьба армии Солсбери окончательно решена: Орлеан. Вовремя уведомленный о происходящем, герцог Карл, запертый в замке Болингброк, которому в недолгом времени суждено получить весьма печальную славу, спешно диктует писцу очередной приказ. Отныне его сводный брат — Бастард Орлеанский получает официальный титул герцогского наместника, облеченного в полной мере гражданской, военной и судебной властью над землями старшего брата (Орлеанне и графством Блуа), в качестве вознаграждения ему отписано в наследственное владение графство Шато-Порсьен в Шампани «по причине величайшей любви, каковую мы питаем к дражайшему брату нашему, Орлеанскому Бастарду, рыцарю, сеньору де Вальбонне, памятуя о добрых и верных услугах, каковые он оказывал нам ранее и делает это ныне беспеременно, и на каковые мы полагаем упование в будущем, дабы он получил ныне возможность наилучшим образом обеспечивать себя, в полном соответствии со своим положением». К столь щедрому подарку присовокупляется особняк и прилегающее к нему поместье Шамп-ле-Руа, по соседству с городком Роморантен, жители Орлеана со своей стороны собирают для него 1000 ливров в качестве вознаграждение за перемирие, ранее заключенное с захватчиками[9]. Бастард с благодарностью принимает предложенное, вполне отдавая себе отчет, что вместе с тем взваливает на свои плечи ответственность за будущее всей страны — но это его не пугает. В свои двадцать пять лет он успел накопить колоссальный военный опыт и уверен, что сумеет справиться со столь непростой задачей.
Начало осады
|
Весной 1428 года в Орлеане, приготовляющемся к неизбежной осаде, начинаются срочные фортификационные работы. 6 апреля сюда пребывает с очередной безуспешной попыткой решить дело миром посол императора Сигизмонда, восемью днями позднее Бастард своей властью назначает новым комендантом крепости Рауля де Гокура, которого срочно переправляют в Орлеан[9]. Сам он спешит в Бурж, куда 17 июля торжественно прибывает также король в изгнании. Для продолжения войны нужны средства, и на очередном заседании королевского совета в местном архиепископском дворце (где, среди прочих присутствует и наш Бастард), решено вновь созвать Генеральные Штаты страны для вотирования новых налогов[10].
Между тем, английское наступление продолжает развиваться с неумолимостью тайфуна или наводнения. Лично прибывший в Шартр, где всем заправляет ставленник бургундского герцога Ю де Пре, граф Солсбери наблюдает за тем, как огромные склады заполняются до отказа фуражом для коней, а также хлебом и вином — все это предназначено для снабжения огромной армии во время осады. Солсбери — человек своего времени, безусловно талантливый военачальник, он непреклонен и жесток. Английская армия нуждается в деньгах, и он ничтоже сумняшеся, отдает на поток и разграбление богатейшую церковь Св. Девы что в Клери, подобное святотатство вызывает шок даже у англичан, в войске шепчутся, что подобное не пройдет даром — и, как то ни удивительно, оказываются правы. Позднее наш Бастард с помощью короля Карла VII восстановит разоренную церковь во всей ее красоте и богатстве, и здесь же (мы опять забегаем вперед), много лет спустя найдет себе последнее успокоение прах нашего героя. Однако, в настоящий момент, когда-то сияющий золотом и драгоценностями храм осквернен, загажен, ограблен до последней нитки.
Английская армия, нагруженная добычей, выступает на Юг, Солсбери спешит воспользоваться последними днями уходящего лета. Начало наступления знаменуется очередным злодеянием, вполне в духе того времени. Местные крестьяне принимают английские войска за французов, и радостно приветствуют их. Пользуясь столь удачно сложившимися обстоятельствами, граф, великолепно говорящий по-французски, использует их для восстановления разрушенного моста; по окончании работы его солдаты вырезают добровольных помощников — всех до последнего человека. Наступление англичан кажется неотвратимым, мелкие городки на Луаре, сдаются один за другим — Анжервилль, Тури, Жанвилль, Пюизажи, Артене, Пате, и множество других, которых не стоит перечислять за их немалым числом — разоренные, разрушенные, сожженные дотла. Удержать удается только Шатоден, где командует храбрый сир де л’Илье, позднее этот город окажет неоценимые услуги осажденному Орлеану.
5 сентября Солсбери вступает в Мёнг, перерезая единственную дорогу, соединяющую Орлеан с королевской резиденцией в Блуа. Луара форсирована без всяких сложностей, занято еще несколько небольших городов по пути к Реймсу, Орлеан взят в полукольцо. Наконец, 12 октября 1428 года, английская армия вплотную приближается к городу.
В тот же день, 5 сентября 1428 года Генеральные Штаты Франции (вернее, Земель Севера и Юга), открывают свои заседания в Шиноне. Атмосфера более чем напряженная, ни для кого не секрет, что судьба государства висит на волоске[11]. В зале заседания присутствует наш Бастард, ему составляют компанию юный герцог Жан Алансконский (недавно освободившийся из английского плена за разорительный выкуп в 200 тыс. золотых экю), графы Вандомский и Бурбонский; рядом с королем председательствует и придает всему собранию силу для сопротивления обстоятельствам королева Сицилии, на время оставившая свое уединение. В ее присутствии основные поборники «партии мира», а попросту, капитуляции перед англичанами — епископ Реньо и королевский фаворит вынуждены молчать. Собрание вотирует огромный налог — 500 тысяч экю в общую казну должен внести Север, еще 200 тысяч — Юг, и все это будет истрачено на армию, должную отстоять Орлеан и при удачном исходе, развить новое наступление против англичан. Во время этого собрания впервые звучит голос депутатов Третьего Сословия — пока еще слабый, но достаточно решительный. Ему понадобится два столетия, чтобы заявить о себе в полную силу — и тогда придет время Революции; но сейчас это первая, еще робкая попытка, имеет достаточно важные последствия. Третье сословие — горожане, купцы, зажиточное крестьянство — требуют, чтобы к сбору налогов подключилось дворянство, в обычное время освобожденное от всяческих поборов в казну, а также духовенство, способное кроме молитв и крестных ходов, противостоять англичанам золотом из своих кладовых.
Городская оборона
|
Чтобы понять дальнейшее, нам придется, дорогой читатель, вернуться несколько назад во времени и поговорить о городской обороне и роли Орлеана в этой войне.
Итак, основанный в далеком 272 году н. э. на месте разрушенного Цезарем галльского селения по имени Ценабум или Кенабум, город этот получил имя римского императора Аврелиана (Aureliana Civitas), превращенное затем в местном произношении в «Орлеан». Как многие римские поселения, орлеанская крепость представляла собой неправильный четырехугольник, широкой своей стороной выходящий на берег Луары. Город окружался огромной стеной, общая длина которой составляла 2590 м, толстую каменную кладку увенчивали 32 башни, к реке также выводила потерна — подземный ход, позволявший защитникам вести разведывательные действия или даже производить вылазки в стан потенциального врага.
Расположенный всего лишь в 130 км к Югу от Парижа, Орлеан долгое время служил частью королевского домена, пока не был выделен Филиппом VI в апанаж своему младшему отпрыску, носившему то же имя, что и отец. Впрочем, Филипп Орлеанский скончался в возрасте 40 лет, не оставив законного потомства, и город благополучно вернулся под власть короля, вплоть до того времени как в 1392 году, в самый разгар Столетней войны безумный король не пожелал отдать его в апанаж своему младшему брату (и, как мы помним, отцу нашего героя). Впрочем, жители Орлеана были далеко не в восторге от подобного решения — быть может, успев наслушаться рассказов о характере королевского брата, или просто воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, чтобы попытаться выторговать для себя дополнительные преференции. Так или иначе, торг между Людовиком Французским и будущей столицей его герцогства потребовал времени. В обмен на положительное решение, горожанам была дана хартия вольностей, кроме того, хитроумный брат короля, желая окончательно улестить местную элиту, пригласил ее в полном составе на крестины своего новорожденного сына — того самого Карла, что в настоящее время коротал вынужденный досуг в замке Болингброк. После этого конфликт был окончательно улажен, и город вместе со всеми прочими землями безропотно перешел под власть нового сюзерена, а после его смерти, был столь же безболезненно унаследован Карлом Орлеанским.
В 1357 году, после бесславно проигранной королем Иоанном Добрым битвы при Пуатье, возле города стали появляться разъезды английской конницы, возглавляемые Робертом Ноулзом. Встревоженные горожане поспешили разрушить посады и церкви, находящиеся за городской стеной, лишив потенциальную армию осады любой возможности занять прочные позиции рядом с городскими стенами. Местные крестьяне, наскоро собрав свои нехитрые пожитки, скрылись за городской стеной, ворота были заперты, часовая служба в городе велась сутки напролет — и надо сказать, предосторожности эти не оказались лишними. Огромная армия Черного Принца, в скором времени вторгшаяся на французский Юг, и прошедшая его огнем и мечом, разбилась о стены Орлеана. В самом деле, куда проще было грабить беззащитных крестьян и жечь деревни и маленькие, ничем не защищенные городки, и совсем другое — штурмовать огромную крепость. Понимая, что захватить защитников города врасплох ему не удалось, Черный Принц поневоле вынужден был обогнуть городские стены, и убраться восвояси несолоно хлебавши.
После победы при Монтаржи, опасность новой осады вновь нависла над городом, несмотря на все ухищрения герцога Карла, предложившего Солсбери 6 тыс. экю за то, что его столица будет пощажена в обмен на твердые гарантии нейтралитета. Понимая, что готовиться следует к худшему, городские власти под руководством начальника городского гарнизона — Рауля де Гокура, в спешном порядке укрепляли башни и частоколы, закупали стрелы и порох; на местном литейном дворе изготовлялись и затем устанавливались на стены пушки и бомбарды, всего к началу осады их насчитывалось около 70. Кроме новомодной для тех времен артиллерии, город располагал также метательными машинами, приводившимся в движение мускульной силой — т. н. куйярами, способными бросать 80-килограммовые каменные ядра на расстояние до 180 м. Судя по всему, куйяров имелось в распоряжение три — на трех башнях по периметру стен, кроме того, город располагал тяжелыми требушетами, бросающими 140-килограммовые каменные ядра по одному в час, и гигантскими арбалетами, готовыми метать стрелы в самую гущу вражеской пехоты.
В соответствии с последним словом тогдашней фортификации, за пределы городской стены была вынесена система фортов, т. н. «бульвары», способные удержать артиллерию противника на почтительном расстоянии, не позволяя ей обстреливать городскую цитадель. На левый берег Луары вел длинный мост, на который выходили из крепости ворота Св. Катерины. Среднюю часть моста перегораживал форт, у основания, на противоположном берегу реки, располагалась небольшая крепость из двух башен — т. н. «Турель» или «Две Турели», за ней, вслед за 19-м и последним мостовым пролетом, находился барбакан — внешний элемент обороны, которому предстояло принять на себя первый удар наступающей английской армии.
Кроме того, как и в прежние времена, горожане озаботились о том, чтобы уничтожить все городские предместья, лишая будущую армию осады возможности устроиться под крышей. Таким образом, читатель, Орлеан был по тем временам без преувеличания, неприступной крепостью, осада которой при всем военном таланте графа Солсбери и высокой боеготовности его армии, поддержанной к тому же, вспомогательными бургундскими отрядами, была делом далеко не простым. Сил английской армии не хватало даже для того, чтобы взять огромный город в достаточно плотное кольцо. Т. н. Бургундские Ворота будут оставаться открытыми во все время осады, несмотря на все попытки англичан отрезать Орлеан от внешнего мира.
Гибель английского главнокомандующего
|
Итак, Солсбери понимал, что задача крайне сложна, но и отступать от своего не собирался. Пусть с имеющими у него силами думать о штурме даже не приходилось — можно было принудить осажденных к сдаче голодом и постоянными обстрелами. 7 октября 10-тысячная английская армия вышла к орлеанским предместьям[12].
Первый удар, как и следовало ожидать, был направлен против внешнего кольца фортов. Кроме того, расположив по периметру стены, выходившей к реке, многочисленные пушки, англичане принялись планомерно обстреливать французские укрепления, притом что каменные снаряды из дальнобойных бомбард залетали даже за городскую стену, разрушив несколько прилегающих домов. «Дневник Орлеанской Осады» сохранил для нас даже имя первой жертвы среди мирных обывателей города — женщины по имени Белль («Красавица») жившей рядом с потерной Шено.
Бой за внешнее кольцо фортов продолжался три дня. Орлеанский гарнизон и вместе с ним ополчение, бились самоотверженно и упорно. Понятия «массовый героизм» в те времена еще не существовало, однако, само явление это, как видимо, столь же старо, как сама история войны. Безымянный автор «Дневника Осады» с удивлением отмечал, что в боях за кольцо фортов неожиданно проявили себя орлеанские женщины. Под градом ядер и стрел, они постоянно спешили из города к кольцу фортов и назад, снабжая защитников всем необходимым — едой, питьем, перевязочным материалом для раненных, а также тогдашними орудиями для защиты от штурма — котлами с кипящей водой и маслом, горячей золой (ее бросали по ветру, стремясь запорошить глаза осаждающим), негашеной известью, и т. н. «железным чесноком» — трехгранными шипами, которые в изобилии разбрасывались перед фортами в качестве защиты от вражеской конницы.
В первый день, пытаясь поддержать своих людей губернатор Орлеана Рауль до Гокур с частью гарнизона предпринял вылазку из крепости. Этот жаркий бой закончился, можно сказать вничью, лишь ненадолго задержав английскую атаку, однако, сам де Гокур во время сечи упал с лошади столь неудачным образом, что сломал себе руку и достаточно сильно ушибся о каменистую землю. Оставшиеся без руководства орлеанцы все же сумели в полном порядке отступить в крепость, неся на руках своего раненного командира. Немедленно было послано за костоправом, который тут же примчался в жарко натопленную баню, умело вправил кость и обездвижил больную руку, крепко прибинтовав ее к узкой дощечке — далекой предшественнице современных гипсовых повязок.
|
Оставшиеся без руководства орлеанцы, тем не менее продолжали упорно сопротивляться наседающим англичанам. Первые два приступа против кольца фортов были отбиты с уроном для осаждающих, после чего Солсбери, правильно рассудив, что в лобовых атаках он погубит слишком много своих людей, приказал саперам подвести под кольцо фортов подземную мину — обычная тактика в те времена. Французы обнаружили подкоп слишком поздно, так что удержать форты уже не было никакой возможности. Защитники предпочли за лучшее отступить, взорвав и уничтожив все, что можно, так что вместо добротно выстроенной линии укреплений, англичанам достались обугленные развалины. Это случилось 23 октября 1428 года.
На следующий день, под непрестанным обстрелом и огнем, охватившим часть деревянных укреплений, пала Турель. Уходя прочь из этой внешней крепости, французы разрушили все, что могли разрушить, включая два пролета моста, отделявшего ее от города. Солсбери мог поздравить себя с первой — пусть еще далеко не окончательной победой. Комендантом Турелли был назначен капитан английской армии Уильям Гласдейл («Гласидас» французских хроник). Он еще оставит свой след в нашей истории.
Пока же, польщенный столь высоким доверием, он поспешил пригласить главнокомандующего посетить только что завоеванную крепость. Солсбери охотно принял предложение, тем более, что из высоких и узких бойниц второго этажа открывался отличный вид на городские укрепления. Лучшего в самом деле было нечего и желать. Сохранившая легенда гласит, будто Гласдейл, все еще находящийся в эйфории от недавней победы, обратился к благосклонно слушающему графу с цветистой речью, закончив ее словами «Милорд, извольте взглянуть на свой город!» Так это или нет — неизвестно, однако, в полном соответствии с утверждением той же легенды, обоим подобное бахвальство не прошло даром.
В реальности, едва Солсбери прильнул к узкому отверстию бойницы, пытаясь определить, где лучше всего расставить пушки или начать штурм, с городской стены неожиданно выстрелила кулеврина. Каменное ядро с хирургической точностью ударило в бойницу, Солсбери не успел отскочить, прежде чем острые как бритва каменные осколки вонзились ему в лицо. Потрясенные англичане со всей спешностью доставили своего изуродованного полуослепшего командира в Менг, к искусным хирургам, но все их усилия оказались, как вы понимаете, тщетны. Три дня спустя Солсбери скончался, так и не приходя в сознание.
Надо сказать, что несмотря на тщательное расследование, произведенное несколько позднее самими орлеанцами, «автор» рокового выстрела так и остался неизвестным. Поговаривали, будто до кулеврины добрался юный паж или проказник-мальчишка, воспользовавшийся тем, что расчет ненадолго отлучился; сбежавшиеся на звук выстрела пушкари, якобы видели, как шалун улепетывает прочь. Так это или нет, так и осталось неизвестным, но если эта история и вправду имела место, следует заметить, что известная пословица «Дуракам везет» вряд ли когда-либо получала столь наглядное подтверждение. Шептались, что ядро было направлено ангельской рукой в качестве наказания для Солсбери — клятвопреступника и осквернителя церквей.
Англичане, подавленные этой потерей, старались удержать случившееся в тайне, хотя бы до того времени, пока не прибудет новый главнокомандующий — Уильям де ла Поль, однако, несмотря на все усилия, информация благополучно просочилась, заставив осажденных воспрянуть духом.
Бастард приступает к своим новым обязанностям
25 октября в город примчался Бастард, немедленно взявший на себя руководство обороной. Надо сказать, что он прибыл не один и не с пустыми руками. Нового коменданта сопровождало несколько отрядов закаленных в бою французских и итальянских наемников под руководством Ла Гира, Жака де Шабанна, и прочих, менее прославленных командиров. Замыкал процессию обоз, тяжело нагруженный рыбой, хлебом, солью, бочонками с вином — первый из множества продовольственных обозов, которые несмотря на все усилия англичан смогут прорваться в осажденный город.
Как опытный командир он немедля оценил свои силы — городской гарнизон состоял из 500 человек плюс городское ополчение, вместе с ним прибыло еще 800; в городе находилось кроме того около 30 тыс. мирных жителей — собственно горожан и крестьян из окрестных сел, которые, заслышав о подходе англичан, в спешке собрали свои нехитрые пожитки, чтобы скрыться за городскими стенами. Город был в достаточной мере снабжен продовольствием и фуражом, запасы пороха, надежно скрытые от воспламенения тем, что были помещены в подземное хранилище под залом заседаний городского совета, могли обеспечить несколько месяцев беспрерывной стрельбы. Кроме того, повторимся, по приказу де Гокура, на стенах были установлены как новомодные для того времени пушки, так и метательные машины достаточной мощности, чтобы раз и навсегда отбить у англичан желание пробовать гарнизон на прочность посредством прямого штурма.
Памятуя, что в английском войске находится столь опытный знаток минной войны как Уильям Скейлз, Бастард приказал расставить по периметру стены, выходившей к реке, и соответственно, к английскому лагерю, кувшины с водой. Это нехитрое средство могло на очень раннем этапе дать знать о том, что под стену ведется подкоп. К счастью, предосторожность эта оказалась лишней. Де ла Поль не то был не слишком сведущ в саперном деле, не то по какой-то причине был настроен к нему скептически — но так или иначе, ни штурма, ни подкопа для защитников страшиться не было причины. Прекрасно понимая, что с его скромными силами овладеть крепостью посредством лобовой атаки будет невозможно, де ла Поль предпочел брать Орлеан измором, дополняя блокаду постоянным обстрелом, должным сломить боевой дух орлеанцев и принудить их к капитуляции.
Посему, как и следовало по всем правилам военной науки того времени, английский главнокомандующий озаботился тем, чтобы как можно плотнее окружить город кольцом земляных и деревянных осадных башен, из которых можно было вести прицельный огонь по жилым кварталам внутри городских стен. Ну что тут скажешь, дорогой читатель. Идут века, а мышление поджигателей войны, похоже, не меняется.
Надо сказать, что к осаде Орлеана с самого начала было приковано напряженное внимание обеих сторон. Для англичан это был ход ва-банк — в случае поражения их армия оказалась бы в ситуации близкой к отчаянной: казна была пуста, война в глазах английских налогоплательщиков становилась все более непопулярной, выбить у скептически настроенного парламента согласие на новые налоги было практически невозможно. Оставалась победа и только победа — за стенами города (как то было отлично известно и де ла Полю и его непосредственному начальнику — Бедфорду), скрывались немалые богатства, которые можно было пустить на дальнейшее финансирование завоевательного похода. С другой стороны, понимая критичность своего положения, Карл засыпал отчаянными письмами Якова I, предлагая отдать ему в наследственное владение герцогство Берри, если шотландские войска помогут отстоять Орлеан. Со своей стороны, желая хоть как-то поддержать осажденных, он отправил к Бастарду своего личного хирурга Жана де Жондуаня, и — что было куда важнее, одного из лучших канониров Франции Жана Моклерка.
На праздник Всех Святых 1428 года Бастард сумел передать Карлу Французскому первую весточку из осажденного города. Письмо было достаточно кратким и содержало лишь сведения о том, что в английскую армию прибыл Джон Тальбот, а военные действия продолжаются с переменным успехом[13].
Слабохарактерный король втайне подумывал о бегстве через Пиренеи, под защиту арагонского союзника — в крайнем случае, в Шотландию, где он мог в полной мере чувствовать себя в безопасности от посягательств английского регента. На месте его удержала неожиданная твердость обычно уступчивой и терпеливой супруги, со всей дипломатичностью уверявшей, что Бог не оставит его в беде, и непреклонностью «доброй матушки» — Иоланды Арагонской, чью волю не могли сломить никакие удары судьбы. Впрочем, следует оговориться, что кроме бесплодных попыток возобновить переговоры с Филиппом Бургундским, раз за разом отвергавшим французские предложения, у дальновидной королевы Иоланды был запасен еще один козырь — пожалуй, несколько сомнительный, но при удаче могущий решить дело самым неожиданным образом.
| Фортификационные сооружения Орлеана | |||||
 | |||||
| Номер | Название | Номер | Название | ||
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Тур-Нев (Новая Башня) (на углу между набережной и улицей Тур-Нев. Основание башни уходило в реку) | 2 | Башня Авалон | ||
| 3 | Башня Сен-Фло (на другой стороне улицы Тур-Нев) | 4 | Башни с обеих сторон Бургундских ворот (дополнительные укрепления — подъёмный мост и бульвар. Находились на перекрёстке улиц Бургундской, Тур-Нев и Бурдон-Блан) | ||
| 5 | Башня Сен-Этьен | 6 | Башня мессира Буда | ||
| 7 | Башня Шан-Эгрон | 8 | Епископская или Сокольничья башня (крайний северо-восточный угол стены, на пересечении улиц Епископской и Бурдон-Блан) | ||
| 9 | Башня Епископского-Суда | 10 | Башня Церкви Сен-Круа | ||
| 11 | Башня Сале (на противоположной стороне Епископской улицы) | 12 | Две башни над воротами Паризи (с наружной стороны защищались бульваром. Находились на перекрёстке Епископской улицы и примыкавшим к ней площадям Сен-Круа и Этап) | ||
| 13 | Башня Жана Тибо | 14 | Башня Але Сен-Месмена | ||
| 15 | Башня Верже-Сен-Самсон | 16 | Башня Сен-Самсон (на севере на перекрёстке совр. улиц Жанны д’Арк и Лицейской) | ||
| 17 | Башня Ом (на площади Мартруа) | 18 | Две башни над воротами Банье (северо-западный угол стены. Дополнительно защищались внешним бульваром) | ||
| 19 | Башня Мишо Канто (угол улиц Карн, Аллебард и Гренье-а-Сель) | 20 | Две башни над воротами Ренар (дополнительно защищались внешним бульваром. Располагались на улице Корса) | ||
| 21 | Башня Эшиффр-Сен-Поль (на Английской улице) | 22 | Башня Андре (на улице Рекувранс) | ||
| 23 | Башня Барб-Фламбер (юго-западный угол стены, основание башни уходило в воду реки, располагалась на углу улицы Рекувранс и набережной Сипьерр) | 24 | Башня Нотр-Дам (как полагают, стрелявший с неё пушкарь убил главнокомандующего английским войском — Томаса Солсбери) | ||
| 25 | Водопойная башня (выходила непосредственно на берег Луары. Расположена на набережной Сипьерр) | 26 | Две мостовые башни над воротами Св. Екатерины (угол набережной Шатле и улицы Трактирной) | ||
| 27 | Большая Башня Шатле (на реке) | 28 | Башня мэтра Пьера ле Ке (на реке) | ||
| 29 | Башня Крош-Мефруа (на реке) | 30 | Потерна Шено (рядом с ней во время осады располагалась городская артиллерия) | ||
| 31 | Башня Обер (у набережной Шатле) | 32 | Квадратная или Разломанная Башня (в реальности — восьмигранная. У набережной Шатле) | ||
| 33 | Башня Таннер (у набережной Шатле) | ||||
Время Жанны
Медленное начало
Пророчица из Домреми
|
Надо сказать, что в это время ворота Шинонского замка постоянно осаждали всевозможные пророки, божьи посланцы и просто сумасшедшие, горящие желанием открыть королю Господню волю касательно того, как следует спасать Францию и спасаться самому. Все их усилия разбивались о запертые ворота — как известно, монарх был человеком возбудимым и даже нервным; посему Жорж де ла Тремойль счел за лучшее держать всевозможных пророков и пророчиц на почтительном расстоянии. Это ему удавалось… до определенного момента. Сейчас же королева Иоланда знала о том, что еще долго будет неизвестно всем прочим, и о своем знании до времени вполне разумно молчала. Она знала, что ее сын Рене (будущий король-поэт), а ныне герцог Барский, получил от своего доброго приятеля и подчиненного — Гильома де Бодрикура, коменданта крепости Вокулер — известие о странной девушке, которая отважно представ перед ним, потребовала передать королю «что он получит помощь не далее середины Великого Поста». Бодрикур высмеял новоявленную пророчицу и выгнал ее вон, запретив возвращаться, однако, сомневаясь в своем решении предпочел уведомить своего господина, а тот, конечно же, сразу же поставил в известность свою дальновидную мать. Королева Иоланда, как все люди того времени, была глубоко религиозна, и явление чудес Господних в среде повседневности представлялось ей возможным и разумным. Другое дело, что спешить и принимать желаемое за действительное умная женщина отнюдь не спешила. Бодрикуру был дан приказ ничего не предпринимать, но немедленно дать знать, если эта Жанна появится снова. Пока же следовало искать другие пути, и ни в каком случае не поддаваться панике и не терять головы. Все это не более чем гипотеза, читатель. Документов, описывающих эту раннюю стадию миссии Жанны не сохранилось — однако, участие анжуйского семейства на более поздних этапах — факт бесспорный. Пока же наступал ноябрь 1428 года.
В течение этого месяца орлеанский гарнизон под предводительством Бастарда, из раза в раз предпринимал вылазки из крепости разрушая все, что можно было разрушить, лишая англичан возможности использовать какое-либо здание, в качестве опорного пункта или просто — убежища от холодов. Ожесточение нарастало с обеих сторон — орлеанцы не щадили ни церквей, ни монастырей, красивейшие старинные постройки, на которые Гокур не рискнул поднять руку, разрушались до основания и предавались огню. Следует сказать, что тактика эта в определенной мере принесла свои плоды — англичане страдали от холода, болели, и напряженность военных действий сама по себе несколько снизилась. Наступал декабрь — время веселых рождественских праздников, а обе враждующие стороны даже не думали прерывать начатое. Впрочем, 25 декабря религиозность все же взяла верх. По просьбе де ла Поля (ох уж эти куртуазные времена!) Бастард направил за ворота крепости военный оркестр, который в течение нескольких часов исправно играл, развлекая осуждающих и осажденных, после чего несколько французских рыцарей по всей форме вызвали англичан на турнирный бой. Представление состоялось к удовольствию обеих сторон, причем победу одержали французы, отбывшие прочь с турнирного поля под крики одобрения со городских стен. Однако, затишье оказалось недолгим, в скором времени все разошлись по своим местам и осада продолжалась.
Январь прошел в жарких схватках на второе кольцо фортов, за мост, который англичане пытались восстановить, чтобы окончательно закрепиться у городских стен, а французы с не меньшим упорством уничтожали их работу, в атаках и контратаках, при том, что ни одна из сторон так и не могла добиться решительного перевеса. Англичане были утомлены лагерным существованием в промокших насквозь под зимним дождем и снегом палатках, измотаны бесконечными вылазками гарнизона, не дававшими им покоя ни днем ни ночью; французы со своей стороны постепенно начинали чувствовать нужду в продовольствии и корме для коней, в крепости росло количество раненых и больных, призывы к королю о помощи оставались безрезультатными. Нельзя сказать, что Карл совершенно забыл об осажденной крепости, в Орлеан непрерывным потоком шли обозы с рыбой, солью, вином, порохом, пригонялись стада коров и свиней (при том, что часть всего этого изобилия англичанам удавалось перехватить по дороге и использовать в собственных нуждах), однако, ситуация по-прежнему оставалась патовой.
Начало февраля для Иоланды Арагонской, терпеливо ожидавшей, чем закончится эпопея новоявленной пророчицы из Домреми ознаменовалась известием — она вернулась! Она вновь предстала перед Бодрикуром, требуя надежного эскорта и проводника, чтобы отправиться в Шинон к королю. Как и следовало, комендант отослал ее прочь не говоря ни да ни нет. Однако, на сей раз возвращаться домой Жанна не собиралась.
Обосновавшись в городе, она выжидала удобного момента, чтобы повторить свою попытку, а пока — исправно пряла, посещала местную церковь, причем авторитет этой юной девушки, непоколебимо убежденной в успехе своей миссии непрестанно возрастал. Бодрикуру было приказано ждать. Ждать и ни во что не вмешиваться — если эта Жанна действительно собирается взвалить на себя столь неблагодарную миссию, она должна доказать, что сможет выдержать все невзгоды и трудности, которые встретятся ей по пути. Ждать! Если ее слова чего-то стоят, она сможет настоять на своем. Нет — значит, об этом варианте следует забыть. Пока же, присматриваться, прислушиваться, осторожно наводить справки о ее прошлом и ждать. Пока же, если верить показаниям Катрин ле Руайе, хозяйки дома, где временно остановилась Жанна, «время для нее тянулось медленно, как для женщины, ожидающей ребенка». Жанна выходила из себя, бесконечное, бессмысленное ожидание в то время, как вся ее неутомимая натура стремилась к действию — казалось издевательством. Однако, вместо коменданта Вокулера ее неожиданно пригласил к себе герцог Лотарингский — тесть будущего короля Рене. Будучи уже в преклонных годах, он жестоко страдал от подагры, приковавшей его к постели. Один из богатейших вельмож королевства пригласил к себе никому еще не известную «пророчицу», предлагая исцелить его от недуга. Жанна, с обычной для себя прямолинейностью, ответствовала, что целительством не занимается, и вместо того посоветовала престарелому ловеласу отослать прочь любовницу и положиться на волю Божью, ее же снабдить конями и эскортом для пути в Шинон. Герцог лишь посмеялся в ответ, и отослал дерзкую прочь, наградив ее деньгами.
Время тянулось и тянулось, а Бодрикур все не спешил с ответом. Окончательно выведенная из себя этим затянувшимся ожиданием, Жанна предлагала своему сопровождающему — Дюрану Лаксару (мужу двоюродной сестры, которого она, как старшего по возрасту почтительно именовала «дядей») самому закупить лошадей, нанять сопровождающих и доставить ее в Шинон. Тот уже готов был согласиться, тем более, что охранять сестру вызвались Пьер и Жан д‘Арки, однако, по неизвестной нам причине, Жанна сама вдруг потеряла интерес к этому плану. Надо сказать, это было правильное решение, так как в противном случае, путешествие рисковало закончиться перед запертыми воротами замка Шинон, как это уже не раз происходило со многими «пророками» и «посланцами Господними», пытавшими счастья до нее. Впрочем, дело постепенно сдвигалось с мертвой точки. Бодрикур сам, без предупреждения и приглашения пожаловал к ней в сопровождении местного кюре, совершившего над Жанной обряд изгнания дьявола — обычный в те времена способ определить, не страдает ли тот или иной человек психическим расстройством. Как и следовало ожидать, будущая спасительница Франции достойно выдержала испытание. И вновь комендант удалился прочь, не сказав ни да ни нет.
Селедочная битва и раскол во вражеском лагере
|
Орлеанцы изнемогали в бесчисленных вылазках, и боях за вторую линию фортов, английские орудия систематически разрушали городские дома, убивая женщин, детей и стариков. Ситуация становилась критической.
10 февраля перед Бастардом предстал покрытый пылью оруженосец его дома, прискакавший из Блуа со срочной вестью: к английскому лагерю движется рыбный обоз, под командованием Джона Фастольфа и ненавистного арманьякам парижского прево Симона Морье (как мы помним, он попал в плен под Монтаржи, но сумел выйти на волю, заплатив немалый выкуп). Обоз охраняет сравнительно немногочисленный англо-бургундский эскорт (3 тыс. человек) — разбить его значит поднять дух осажденных, начинавших изнемогать под ураганными обстрелами, а заодно снабдить их провизией и оружием — весьма не лишними для орлеанцев, вынужденных в последние недели существовать едва ли не на голодном пайке, старательно экономя стрелы и пороховые заряды. Устоять перед искушением было невозможно.
11 февраля 15 сотен лучников и пеших солдат, под командованием Бастарда практически без помех покинули город, в деревеньке Рувре соединившись с войсками шотландца Дарнли Стюарта — брата прежнего коннетабля, сложившего голову при Вернее, отрядами Ла Гира, Карла Бурбонского, и т. д. Коротко говоря, здесь собрался весь костяк, составлявший гарнизон орлеанской крепости и вдобавок к тому отборные войска на королевской службе. Всего у французов было около 4 тыс. человек — подавляющее численное превосходство, казалось, гарантирует победу. Напасть на отряд Фастольфа и Морье было решено следующим утром, захватив англичан врасплох на марше.
Это был черный день для французского оружия. Короткая битва при Рувре, позднее получившая у хроникеров, не чуравшихся острых словечек прозвище «Селедочной», началась с того, что англичане, загодя увидев нападавших поступили единственно возможным для себя образом — выстроив телеги в плотный четырехугольник, по сторонам которого были воткнуты в землю острые колья для защиты от вражеской конницы. Крепкие дубовые бочки служили отличным прикрытием для лучников и стрелков из арбалета. Коротко говоря, у англичан было все, кроме артиллерии, зато у их противников в избытке присутствовали ручные и стационарные кулеврины. Говоря по чести, Бастарду и его присным ничего не стоило на расстоянии артиллерийским огнем разбить в щепы обоз и перебить его защитников — однако, подобный стиль сражения показался им недостаточно героическим. Вместо того, чтобы набраться терпения, повторяя ошибку, уже допущенную при Азенкуре и Креси, тяжело вооруженные рыцари спешились, и не слушая приказов, беспорядочной толпой устремились к английскому вагенбургу — и превратились в отличные неповоротливые мишени для лучников. В этой маленькой битве нашел себе конец Дарнли Стюарт, вместе с ним пало еще несколько шотландских и французских дворян, Бастарду прострелили навылет ступню — от плена или гибели в общей свалке его спасла лишь преданность его людей. Как видно, Жан Орлеанский умел внушать к себе уважение со стороны простых солдат. Двое лучников, рискуя собственной жизнью, прикрыли щитами своего раненого командира, практически на себе вынесли его из- под обстрела, и помогли сесть на лошадь.
Поражение было не просто досадным — в этой маленькой битве нашла себе смерть как минимум третья часть орлеанского гарнизона, восполнить эту потерю было некем. Удар по моральному состоянию осажденных был еще более тяжел, так как едва вернувшись в Орлеан под насмешки уличной толпы, уже прознавшей о случившемся, Ла Гир, Шабанн, Карл Бурбонский и прочие засобирались вон из города, уводя свои отряды. Доведенные едва не до отчаяния горожане видели, как уходят прочь их защитники, на словах — конечно же, только на словах — обещавшие прислать на помощь городу войска и боеприпасы. Словам никто не верил, и видимо, правильно. Защищать город оставались только отряды непреклонного Бастарда, и не менее хладнокровного маршала Франции де Буссака. Несмотря на всю их отвагу, возможность удержать огромную крепость столь малыми силами казалась более чем сомнительной. Документы глухо упоминают, будто Жан Орлеанский в момент отчаяния подумывал о том, чтобы уйти прочь из Орлеана, разрушив за собой все, что можно было разрушить, чтобы англичане по крайней мере, не смогли закрепиться в отвоеванной ими крепости — но по зрелому размышлению оставил эту идею до случая, если никакой иной возможности уже оставаться не будет. Забегая вперед отметим, что к счастью подобный случай так и не наступил[14].
Вместо того в практическом мозгу Бастарда появилась достаточно смелая мысль о сепаратном мире с герцогом Бургундским. К бывшему врагу во главе делегации был направлен опытный и весьма находчивый в речах Потон де Сентрайль. Цель — договориться о том, чтобы герцог Филипп взял город под свою защиту. В обмен на это Орлеан обязуется соблюдать нейтралитет во все время военных действий, тогда как английская армия уберется прочь. Впрочем, война войной, а рыцарскую честь никто не отменял, и 22 февраля перед Бастардом предстал английский герольд, держащий в руках блюдо, заполненное доверху виноградом, финиками и винной ягодой — последние два ингредиенты были во Франции редкостными и стоили немало, так как доставлялись из южных стран. Герольд передал Бастарду просьбу Тальбота, Скейлза и де ла Поля (графа Суффолкского), отправить главнокомандующему английской осадной армией отрез черного орлеанского бархата, необходимый в качестве подкладки для теплого зимнего платья. Надо ли говорить, что просьба троих англичан была тут же любезно исполнена?….
В это же время герцог Филипп, немало польщенный подобным вниманием, а также никогда не отказывавшийся от возможности укрепить свое влияние, рьяно взялся за дело — и потерпел полное фиаско. Бедфорд, раздраженный этим неожиданным вмешательством указал шурину на дверь, сопроводив подобное действие достаточно откровенным комментарием, что он «не для того расставляет силки, чтобы птиц в них собирал кто-то другой». Резкий отказ был дополнен более чем недвусмысленной угрозой отправить герцога Филиппа в «в Англию пить пиво», если он вздумает докучать подобными просьбами еще раз. Регента Франции Бедфорда вполне было можно понять: для продолжения войны требовались деньги, взять их можно было только за стенами Орлеана, и посему не было даже речи, чтобы крепость перешла в руки бургундца. Уязвленный столь грубым отказом герцог Филипп удалился прочь, немедленно отправив гонца с приказом бургундским отрядам, стоявшим под Орлеаном покинуть свои позиции и возвращаться домой.
Миссия начата
|
Таким образом, вольно или невольно наш Бастард намертво вбил клин между союзниками – которых, скажем прямо, вместе держала только сиюминутная необходимость. Бургундцы благополучно отправились восвояси, однако, английская армия была еще сильна и ее командующий полон решимости довести начатое до конца. Орлеанцы, прослышавшие о провале переговоров, готовы были сражаться до последнего с мужеством отчаяния. Обстановка в городе оставалась напряженной, только лишь случайность помогла защитникам вовремя раскрыть предательство, которое готовил начальник местной богадельни, проделавший в городской стене узкий ход, достаточный, чтобы в него мог протиснуться латник в полном вооружении. Пойманный с поличным, не дожидаясь суда, предатель бежал прочь из города. Надо сказать, что кроме всего прочего, Бастарду приходилось порой весьма жесткими методами пресекать мародерство в среде самих гарнизонных солдат. «Дневник орлеанской осады», записанный безвестным клириком, рассказывает о том, как несколько мародеров в назидание прочим были вздернуты на городскую виселицу – однако, против обычая, предписывавшего оставлять тела вплоть до полного разложения (на страх всем потенциальным преступникам), Бастард приказал сразу после смерти предать их земле. Также крестьяне Гатине развязали настоящую партизанскую войну против захватчиков, из раза в раз нападая на обозы, направлявшиеся в сторону осаждавшей город армии де ла Поля. Кроме того, англичанам не давали покоя постоянные атаки из близлежащего Шатодена – и это несколько ослабило их натиск[14].
Никто еще не знал, что в самый день «Селедочной битвы» - или сразу после него (источники несколько расходятся в этом между собой), Жанна в третий раз предстала перед комендантом крепости Вокулер и смело глядя ему в глаза отчеканила – если вы немедленно не отошлете меня к королю, далее будет еще хуже. На сей раз недоверие Бодрикура было сломлено. В Шинон – к Карлу и неизменной Иоланде, не спускавшей глаз с происходящего, полетел гонец с вопросом – что делать с новоявленной пророчицей, столь верно предсказавшей результат «Селедочной битвы»? Ответ пришел незамедлительно – препроводить в Шинон в сопровождении вооруженной охраны. Чтобы сопровождать Жанну, из королевской резиденции в Вокулер спешно прибыли дворянин Коле де Вьенн – солдат на службе Иоланды Арагонской, должный служить проводником, и лучник Ришар Ларше. Расходы на путешествие брала на себя опять же королева Иоланда – можно сказать, что из всех желающих посодействовать Карлу VII в его будущих победах, Жанна единственная удостоилась подобной милости.
Жанну сопровождали оба ее брата – Жан и Пьер д’Арки (они будут с ней до конца – до пленения в бою под Компьенем), Жан де Новлопон и Бертран де Пуланжи, ее добрые знакомцы по времени пребывания в Вокулере, а также оба посланца королевы Иоланды. Ко всеобщему удивлению, опасная дорога, угрожавшая нападением бургундских войск, бандитов, а также дезертиров из обеих армий, прошла без всяких приключений. О странной девушке, объявившей себя посланницей Божьей, Бастард узнал намного раньше прочих; счастливый случай: в Жиене, где ее маленькому отряду предстояло остановиться для короткого отдыха, оказался закадычный друг Жана Орлеанского Жирар де Рикарвилль. Прослышав о том, что новоявленная «пророчица» полна решимости прийти на помощь Орлеану, он немедленно поспешил самолично доставить Жану Орлеанскому подобные вести, – и вынужден был сделать немалый крюк, чтобы не попасться в руки англичанам. Так это или иначе, до конца неизвестно, посему – оставим вопрос открытым. Положим, практический ум Жана Орлеанского не был расположен к тому, чтобы слепо верить в чудеса, обещанные невесть кем, но все же, он посчитал для себя необходимым навести на этот счет более точные справки. Посему, 6 марта в Шинон, куда направляется Жанна, с подобной миссией спешно отправились сир де Вильяр и Жаме дю Тилье – капитан крепости Блуа.
Мы не будем повторять хорошо известное из учебников, лишь очень кратко напомнив читателю последующие события – узнавание Жанной короля, спрятавшегося в толпе придворных, разговор с ним с глазу на глаз, причем содержание его так и осталось тайной для внешнего зрителя, но результат превзошел все ожидания: вплоть до того времени безвольный и слабый, Карл Валуа неожиданно воспрянул духом и деятельно принялся готовиться к продолжению военных действий. Эти добрые вести четыре дня спустя посланцы уже докладывали нашему Бастарду. Впрочем, орлеанцам приходилось дополнительно запастись терпением – король еще не объявил своего решения, и неясно было, сколько времени таковое может занять[15].
Длительный допрос в Пуатье целым консилиумом духовных лиц, каверзные богословские вопросы, должные послужить проверкой, что к королевскому двору явилась не дьяволица, не сумасшедшая, не авантюристка, а подлинная посланница неба. Короткое личное свидание и разговор с королевой Иоландой (это также был своеобразный экзамен – должный подтвердить твердость и силу воли кандидатки), медицинское обследование, чтобы удостоверить ее девственность (в согласии с верованиями Средневековья дьявол перед девственницей бессилен). Миссия Жанны наконец-то официально утверждена. На деньги королевы Иоланды (для чего ей пришлось заложить у ростовщиков свои драгоценности вкупе с золотой и серебряной посудой[16]) нанимаются войска, формируется обоз, должный доставить в город провизию и наличность для уплаты наемникам. Для более чем необычного командира спешно шьется мужская одежда, готовится знамя, куется белоснежный доспех. В это время еще один орлеанский посланец отбывает к королю, чтобы поторопить его с конечным решением, 26 марта он возвращается в город с добрыми вестями: наконец-то миссия Жанны получила уже официальное утверждение[15].
Освобождение Орлеана
Встреча на Шмелином Острове
|
Обоз наконец-то отправляется в путь. Бастард в следующих трех недель продолжает почти в одиночку отстаивать столицу Орлеанне от наседающих англичан. Зато в среде горожан и купцов неизвестно откуда рождаются слухи. Эти слухи, более чем странные, приходят неизвестно откуда, наполняют собой улицы и таверны, им постепенно начинают верить. Неизвестно кем пущенный рассказ о «пророчестве Мерлина», согласно которому «королевство, загубленное распутной женщиной (то есть королевой Изабеллой, супругой Карла VI, которую как мы помним, молва обвиняла в сожительстве с Людовиком Орлеанским и практической сдаче англичанам королевства), спасено будет невинной девушкой». Уверяли, что девушка эта уже появилась, что она приближается к Орлеану, уже кто-то клялся, будто сам видел ее отряд на «Жиенской дороге». Слухи эти подтверждены документально, однако, происхождение их так и остается непроясненным. Существует мнение (скорее догадка), будто здесь также не обошлось без королевы Иоланды, как мы помним, располагавшей для своих целей немалым штатом монахов и монахинь, которых умело использовала для шпионажа против англичан, и распространения «правильных» мыслей в народной среде. 29 апреля Бастард, а вместе с ним весь город уже точно и окончательно уверены, что слухи имеют под собой вполне твердое основание, и обоз находится на правом берегу реки, откуда на лодках и плотах будет доставлен к городу.
На следующий день, 30 апреля 1438 года, спасительница Франции является собственной персоной — на левом берегу реки. Первая попытка переправиться — на парусных лодках к порту Шези (в двух милях от собственно Орлеана), потерпела досадную неудачу: сильный ветер, поднявший волнение на реке пришлось бы пережидать неизвестно сколько, посему, чтобы не терять далее времени, тяжело груженные телеги на руках переправили через брод, на крошечный остров на Луаре, носивший имя Шмелиного. Именно сюда поспешил наш герой, успевший за это время благополучно залечить свои раны. Она уже ждала его, в нетерпении расхаживая по берегу, кипя от возмущения от этой новой задержки.
Таким образом они встретились — Жанна и Жан, напротив друг друга, прямо глядя друг другу в глаза. Надо сказать, что Жан Орлеанский пребывал в некотором замешательстве, не зная как ему поступать с этой большеглазой девушкой, почти ребенком, пожелавшей вмешаться в столь жестокие мужские игры как политика и война. Затянувшееся молчание будущая спасительница Франции нарушила откровенным вопросом: «Вы — Орлеанский Бастард?» Несколько ошарашенный подобной прямолинейностью, Жан Орлеанский учтиво поклонился. «Да, Жанна, это я, и я весьма рад вашему прибытию».
Однако, будущей спасительнице Франции, выросшей вдали от двора и его манер сейчас было не до реверансов. Со всем возмущением она обрушилась на Бастарда, упрекая его в том, что обоз вынужден был двигаться через Солонь, по левому берегу реки, что вызвало немалую дополнительную задержку.
Кстати говоря, кто настоял на этом пути так и осталось не до конца выясненным. Возможно, не обошлось без королевского фаворита де ла Тремойля, хотя в этом случае упрекать его явно не стоило. Позволив отряду двигаться через свои земли — сохранявшие нейтралитет и потому свободные от англичан и бургундцев, он по сути дела, обеспечил ему безопасную дорогу. Кроме того, если верить «Мистерии Орлеанской осады» — драме в стихах, написанной через несколько лет после событий, эту длинную, но куда более безопасную дорогу выбрал собственной персоной проводник отряда — Жиль де Рэ, более известный как прототип демонического женоубийцы Синей Бороды. Надо сказать, что этот доблестный вояка и талантливый военачальник будет служить Жанне верой и правдой, однако, после ее гибели вернувшись в свои имения, по всей видимости, под влиянием наследственного в его роду безумия превратится в маньяка-педофила, на чьих руках останется кровь не менее 140 крестьянских детей. В конечном итоге арестованный и изобличенный бретонским судом, он бесславно закончит свои дни на виселице, но пока до этого еще далеко. Сейчас он продолжает переправлять тяжелые телеги на остров с правого берега реки, а Жану Орлеанскому приходится на себе испытывать крутой характер Жанны из Домреми.
Впрочем, Бастард не собирался падать духом, но как можно тактичней пытался втолковать своей собеседнице, что иначе невозможно попасть в единственные оставшиеся открытыми ворота, попытка же силой прорваться через английские позиции была бы самоубийством; тяжелые телеги практически не имели шансов уйти от погони, а ждать, что англичане повторят ошибку своих врагов в Селедочной битве было достаточно наивным. В ответ Жанна отрезала, что Божий совет стоит больше человеческой мудрости, и разговор на этом сам собой прекратился.
Торжественный въезд в город
|
Впрочем, Бастарда не так-то просто сбить с толку и тем более вогнать в смущение. Пусть эта первая встреча оказалась в какой-то степени колючей, в дальнейшем Жанна и Жан станут верными друзьями.
Однако, это пока что в будущем. Сейчас времени терять не следовало: часом спустя, штормовой ветер столь же неожиданно утих, спеша воспользоваться благоприятным моментом, глубокой ночью, орлеанский флот поспешил к острову, и вот одна за другой обозные телеги были переправлены в порт Сен-Лу, и буквально под носом англичан, расположивших здесь свою одноименную бастилию, без всяких помех оказались в городе.
Впрочем, еще одна проблема: Орлеанский флот недостаточно велик, чтобы переправить армию, солдатам следует вернуться в Блуа, и оттуда, по единственному оставшемуся в руках французов мосту, перебраться на правый берег Луары. Жанна колеблется, не желая оставлять своих людей, однако Бастард продолжает настаивать, корабли могут перевезти вместе с ней отряд в 200 человек: в Орлеане ее ждут, не следует обманывать надежды тех, кто после месяцев отчаяния наконец-то смог воспрянуть духом, орлеанцы скорее желают остаться без обозов, чем с таковыми без нее!…
В конце концов, добившись согласия (но прежде чем дать таковое, Жанна заставила своих капитанов поклясться, что они приложат все усилия, чтобы оказаться в Орлеане как можно скорее!), Ла Гир и Жан Орлеанский препровождают ее на лодку, и вот без всяких приключений маленький отряд оказывается в порту Сен-Лу.
После многодневного пути всем требуется отдых, и потому до наступления вечера ее препровождают в близлежащий замок, носящий имя Рельи, чей гостеприимный хозяин уже давным-давно приготовился к встрече[17].
Для того, чтобы отсюда она могла беспрепятственно попасть в город, ей дается внушительный солдатский эскорт: 500 латников и стрелков, кроме того, предусмотрительный Жан Орлеанский приказывает своим людям атаковать бастилию Сен-Лу, чтобы Бургундские ворота смогли беспрепятственно оставаться открытыми в течение нужного времени[18].
Жанна и Жан договариваются въехать в Орлеан поздним вечером, чтобы избежать лишнего внимания, давки и толкотни на улицах. В шесть часов вечера, 29 апреля отряд Жанны покидает замок Рельи, дорога до города занимает два часа… но, конечно же, тайну сохранить не удается! Весть о прибытии освободительницы разлетается мгновенно, на улицах яблоку некуда упасть, повсюду ярко горят факела[18]. Неизвестный автор «Дневника Орлеанской осады», как видно, бывший свидетелем этих событий сохранил для нас следующее их описание…
|
|
…Она въехала в город в полном вооружении, верхом на белом жеребце; приказав нести перед собой штандарт, бывший совершенно белым, на каковом изображены были двое ангелов каждый из каковых держал в руке королевскую лилию; на нем же изображена была сцена будто бы Благовещения. То было изображение Пресвятой Богородицы а перед ней же — ангела, протянувшего ей лилию. По въезде в Орлеан сказанным образом, по левую руку от нее двигался Орлеанский бастард, весьма богато одетый и вооруженный. Позади них ехали еще несколько дворян и доблестных сеньоров, оруженосцев, капитанов и латников, не говоря о солдатах из городского гарнизона и горожанах, шедших впереди процессии.
Навстречу же им вышли множество латников, горожан и горожанок, неся с собой факела, и иным образом проявляя свою радость, словно бы сам Господь снизошел к ним — и не без причины, ибо им пришлось вынести ранее множество тягот, забот и лишений, и что много раз хуже, постоянный страх быть брошенными на произвол судьбы, и равно лишиться жизни и имущества. Они уже готовы были поверить, что все осталось позади, и милостью Божьей осада уже снята, и милость эта, как им рассказывали, явилась в образе этой простой девушки, на каковую все без исключения мужчины, женщины, дети взирали с любовью и благоговением. Они же толпились дабы только коснуться коня, на котором она сидела, и толпа напирала столь сильно, что один из несших факела оказался чересчур близко к ее штандарту и пламя коснулось полотна. Она в же самый же миг ударила шпорами коня и развернула его к знамени, и сумела потушить огонь столь уверенно, будто война уже много лет была ей не в новинку; что латники а вслед за ними и горожане сочли великим чудом. Толпа же сопровождала ее в пути по городу и цитадели, выказывая великую радость, и с великой честью сопровождая ее до самых дверей Ренара, как именовался отель Жана Буше, в то время бывшего городским казначеем на службе герцога Орлеанского, где ее приняли с великой радостью вместе с двумя ее братьями, дворянами ее свиты и слугой, каковые прибыли все вместе из земли Барруа. |
|
В честь прибытия королевской посланницы, городские власти тем же вечером устроили роскошный обед, на который, как и следовало ожидать, были приглашены все местные аристократы и верхушка городского управления. Впрочем, Жанна, вежливо поблагодарив, отказалась от дорогих яств, утолив голод единственно куском хлеба, и разведенным водой вином. Эта умеренность в еде еще более покорит сердца изголодавшихся в течение долгой осады орлеанцев.
Как было уже сказано, супруга Жана де Буше, казначея орлеанского герцога предоставила свой дом в распоряжение новоприбывшей. Этот «отель де Буше» станет ее пристанищем на все время, пока Жанна будет оставаться в Орлеане. Сразу же после прибытия, Жанна приказывает раздать жалование солдатам (благо, необходимые для этого средства прибыли в том же обозе). Она отнюдь не рвется в бой — попытки остановить кровопролитие будут продолжаться до последней возможности, но успеха не принесут. Еще будучи в дороге, она продиктовала своему духовнику Паскерелю (исполнявшему по совместительству также обязанности секретаря), письмо регенту Франции Бедфорду а также обретающимся под Орлеаном Тальботу и де ла Полю с более чем ясным указанием убираться прочь; в противном случае, кровопролитие будет жестоким, и англичане так или иначе останутся в проигрыше. Конечно же, подобное послание способно лишь вызвать улыбку у поднаторевших в боях военачальников, которых полусумасшедая девица пытается запугать ею же выдуманными карами. Потешаясь над новоявленной пророчицей, возомнившей о себе неведомо что, они против всех законов войны, задержали в лагере под Орлеаном доставившего послание герольда — напомним, что герольд, как парламентер последующего времени считался лицом неприкосновенным.
Следующие несколько дней
|
Следующий день, 30 апреля, начался с заседания военного совета, во время которого Жанна и Жан вновь вступили в горячую перепалку. Более осторожный и опытный Бастард хотел дать отдых своим людям, недоедавшим и измученным долгой осадой, прежде чем продолжить начатое, Жанна со своей стороны настаивала на немедленном наступлении.
Терпеливого Жана Орлеанского смутить и вынудить что-то делать против его воли было невозможно. Пусть горячность и неизменное упорство этой девушки одновременно забавляли, и вызывали к ней подспудное уважение, но воспитанный в строгих понятиях христианской веры, Бастард был тем не менее далек от фанатизма и не собирался терять трезвости суждений даже если ему приказывали нечто «именем Божьим». Несомненно, ее первый успех был впечатляющ, да и вся история Жанны от ее отъезда из Вокулера и до нынешнего момента действительно граничила в глазах людей того времени с «божьим чудом» — но это не значило, что следовало отставить здравый смысл и собственное суждение. Коротко говоря, Бастард сумел отнестись к ее настойчивости с вежливым пониманием, чего нельзя было сказать о его соратнике сире де Гамаше. Объявив во всеуслышание, что ежели идеи деревенской девушки здесь имеют больший вес, чем мнения рыцарей, закаленных в боях, он немедленно сложит с себя полномочия, после чего картинно протянул Бастарду свой свернутый вокруг древка штандарт. Здесь уже нашему герою пришлось проявить характер, в наступившей тишине, он, не повышая голоса приказал Гамашу извиниться перед Жанной (что и было сделано, пусть с явной неохотой), а ей самой — набраться терпения на несколько дней, пока основная часть войска не достигнет крепости. Для ускорения процесса, Жан Орлеанский счел за лучшее собственнолично направиться в Блуа. Подобное решение, не устроившее окончательно ни одну из сторон, все же было принято[19].
Впрочем, есть еще один вопрос, который Жанне хотелось бы немедленно решить. Во-первых, все еще не теряя надежды предотвратить кровавую резню, отправила в английский лагерь еще одно письмо. В отличие от первого, ни оно само, ни его содержание не сохранились до наших дней; впрочем, догадаться, о чем там говорилось несложно. По воспоминаниям участников этих событий, в английском лагере поднялся крик «Прибыла весточка от арманьякской шлюхи!» Сохраняя внешнее спокойствие, Жанна тем не менее приказала двум своим герольдам требовать освобождения их товарища, прослышавший о том же Бастард немедленно направил к ним собственного посланника, угрожая в случае отказа расправиться с английскими пленными, содержавшимися в городе.
Угроза возымела действие, англичане отдали задержанного, приказав ему передать Жанне, что при первой же возможности сожгут ее на костре. Ответ, повторенный на Процессе Реабилитации ее оруженосцем Жаном д‘Олоном стал хрестоматийным «Пусть сжигают, ежели смогут схватить». В то же день Жанна предприняла последнюю попытку остановить кровопролитие — столь же бесполезную как все предыдущие. Выйдя к основанию моста на правом берегу, она обратилась к англичанам сама, прося их уйти прочь без боя, ежели они не хотят испытать на себе Божий гнев. В ответ понесся хохот, оскорбления и похабные солдатские шутки; в насмешках особенно изощрялся комендант Турели Гласдейл — да-да, тот самый, чудом избежавший гибели вместе с командующим Солсбери в один из первых дней осады. Сохранилась легенда, будто Жанна предсказала ему за это бесславный конец, однако, за давностью лет мы скорее всего уже не узнаем, было ли это на самом деле, или же речь идет об одной из многих легенд, окружавших Орлеанскую Деву с самого начала ее миссии.
Исполняя свое слово, на следующий же день, Бастард, оставив вместо себя в качестве коменданта крепости Ла Гира, прибывшего вместе с обозом Жанны, отправился в Блуа, где должно было состояться заседание королевского совета, должного решить вопрос о дальнейшем плане ведения военных действий. Канцлер королевства, епископ Реймсский Реньо де Шартр, надо сказать, был настроен весьма скептически. По его мнению, Жанна или не Жанна, Орлеан следует считать потерянным и действовать соответственно этой ситуации. «Добрая матушка» — что происходит с ней нечасто — повышает голос, советуя канцлеру не впадать в отчаяние прежде чем не испробованы все возможные средства. Спорить с королевой Иоландой епископ Реньо не рискует. Бастард получает полную свободу действий и приводит в город серьезное подкрепление, состоящее из отрядов де Гравилля, маршала Сен-Севера, Жиля де Рэ, и нескольких других. В его отсутствие Жанна приказала раздать солдатам жалование (благо, необходимые для этого деньги вместе с ней прибыли в город) и изо дня в день осматривала английские укрепления, при том, что за ней по пятам постоянно двигалась восторженная толпа, и вновь, столь же безуспешно как и раньше пыталась обратиться к здравому смыслу своих врагов. Наконец, 4 мая, после возвращения Бастарда во главе 10-тысячной армии, все было готово к первой атаке.
Как вспоминал на Процессе Реабилитации ее личный оруженосец, Жан д’Олон, Жанна во главе своего отряда, в компании его самого а также неизменного Ла Гира, выехала ему навстречу, и вновь, как и ранее, на виду у англичан, огромное войско неторопливо и без всяких помех втянулось в городские ворота. После обеда, который Жанна, как обычно, разделила со своим верным оруженосцем, в отеле де Буше появился Бастард с вестями довольно тревожного характера. Он отнюдь не собирался скрывать о своей союзницы, что близлежащих городах упорно держался слух, что Фастольф (победитель в Селедочной битве) спешит в английский лагерь вместе с сильным отрядом латников, и уже якобы приближается к Жанвиллю. «Выслушав же таковые слова — рассказывал далее Жан д’Олон, — она преисполнилась воодушевлением, как мне то показалось и ответила монсеньору Дюнуа следующими словами, или же с таковыми сходными: „Бастард! Бастард! Во имя Божье, я приказываю тебе, что прослышав о подходе Фастольфа, ты немедленно дашь мне о том знать, ибо если я останусь о том в неведении, я обещаю, что прикажу отрубить тебе голову!“ На что сеньор Дюнуа ответствовал ей, чтобы она не беспокоилась, ибо он немедленно даст ей о том знать»[20]. Забегая вперед отметим, что слухи эти оказались совершенно беспочвенны, но в тот момент никто не мог о том знать. Посему Жан Орлеанский сумел сохранить свою обычную невозмутимость. Не было смысла волноваться о том, что еще предстоит — в ближайшие дни им обоих ждали совершенно иные заботы[21].
Освобождение
|
О том что произошло в тот же день, 4 мая 1429 года, личный паж Девы Франции Луи де Кут на Процессе Реабилитации рассказывал историю, для нас, людей XXI века звучающую совершенно сказочно. По его словам, Жанна, решившая ненадолго забыться сном, вскочила словно бы от толчка, и бегом спустившись на первый этаж, приказала прислуживавшей ей супруге казначея, подать военное платье и латы. «Она сказала мне: дрянной мальчишка, неужели вы скажете мне сейчас, что пролилась драгоценная французская кровь?» - вспоминал де Кут. Впрочем, на долгие разговоры времени не было. По его же словам, Жанну подняло на ноги страшное видение – убитых, раненых и крови, льющейся рекой, которое ее, надо сказать не обмануло. Воодушевленное прибытием солдат и самое главное – присутствием Жанны, городское ополчение больше не желало ничего ждать. Без приказа, сами собой, в спешке расхватав оружие, горожане с силой ударили на английскую бастилию Сен-Лу, как мы помним, запиравшую город с Юга. Жанна и ее отряд подоспели вовремя, чтобы возглавить беспорядочное наступление, и удержать тех, кто уже успел попятиться назад, т.к. англичане, как того и следовало ожидать, встретили атакующих дождем стрел. Жан Орлеанский, также прилегший отдохнуть после тяжелой дороги, был разбужен криками и бряцанием оружия, и также не теряя времени присоединился со своим отрядам к нападавшим. Бастилия Сен-Лу в тот же день пала после трех часов жаркого боя. Бастард в этом небольшом сражении рубился как истинный солдат, плечом к плечу с Жилем де Рэ, Ла Гиром и прочими, в то время как де Буссак и его люди плотно блокировали ближайшее английское укрепление – Сен-Пуар, не давая его гарнизону прийти на помощь к защитникам Сен-Лу. Не желая поощрять мародерства, Жанна отдала приказ сжечь бастилию вместе со всем имуществом, находящимся внутри. Сто сорок англичан полегло в этом сражении, 22 уцелевших защитников в качестве пленных были доставлены в Орлеан.
На следующий день, 5 мая, приходился один из величайших христианских праздников – Вознесенье Господне. Источники расходятся между собой в том, кто предложил по этой причине воздержаться от военных действий и посвятить день отдыху и молитве. Последуем за личным духовником Жанны Паскерелем, показавшим на Процессе Реабилитации, что подобную идею выдвинула именно она. В этот же день с орлеанской стены в английский лагерь было послано уже третье по счету письмо, прикрепленное к древку стрелы. Вновь Жанна призывала положить конец бессмысленному кровопролитию – и вновь в том не преуспела. Впрочем, в этот же день под руководством Бастарда и Жанны состоялся очередной военный совет, на котором было решено, что следующий удар будет направлен против Турелей и прилегавшего к ним кольца английских фортов; вместе взятое, это укрепление было сильнейшим среди всех английских осадных башен, окруживших Орлеан.
На следующее утро, по обыкновению исповедавшись и прослушав мессу, Жанна и вместе с ней наш герой во главе своего отряда, благополучно переправились через Луару (т.к. путь с южной стороны был отныне свободен!) намереваясь в качестве первого шага ударить на слабо защищенный форт Сен-Жан-ле-Блан. Впрочем, англичане, также понимая, сколь ненадежна эта позиция, уже заранее озаботились тем, чтобы в течение предыдущей ночи разорить и сжечь ее дотла, отступив в бастилию Сент-Августин, так что глазам французов явились только дымящиеся развалины. Как обычно хладнокровный и прагматичный Рауль де Гокур, капитан руанского гарнизона, к этому времени уже успевший выздороветь, полагая, что лобовая атака на Сент-Августин обречена, попытался заставить свою армию вернуться в Орлеан – но не тут-то было. Жанна резко воспротивилась этому, и повела в бой доверившихся ей солдат. Жаркая схватка «в каковой с обеих сторон совершено было немало подвигов», как свидетельствует «Дневник Орлеанской Осады», закончилась поражением англичан, которым не смог помочь даже отряд, вышедший из Турелей. Бастилия пала, но возбужденные победой орлеанцы наотрез отказались отступать, предпочитая провести ночь на бывших позициях своих врагов, а на следующий день начать штурм Турелей. Ночь с 6 на 7 мая 1429 года выдалась хлопотной для всех булочников и виноделов города, а также многих иных торговцев и владельцев всякого рода подвод, исправно поставлявших во французский лагерь хлеб, вино и корм для лошадей. Надо сказать, что в этом бою Жанна была ранена в ступню острым железным шипом, но отказалась уйти прочь до самого конца штурма. После его благополучного завершения, гарнизон Туреллей оказался блокирован французскими отрядами с двух сторон.
На следующей день начался штурм этого мощного укрепления, за стенами которого скрывалось до 800 английских солдат. Еще один короткий спор между Жанной и Бастардом, и в конечном итоге ранним утром с воодушевлением бросившиеся на штурм французы были с уроном отбиты прочь, затяжной бой, не принесший победы ни одной из сторон длился уже несколько часов, когда Жанна была ранена стрелой из арбалета. Надо сказать, что отклонись острие на несколько сантиметров, и Франция лишилась бы своей героини в тот же день. Жанна была ранена в плечо у основания шеи, кровь хлынула ручьем. Забыв обо всех спорах к ней бросился Бастард, однако, не потерявшая присутствия духа Жанна достаточно твердым голосом уверила его, что ничего страшного не происходит, и зажмурившись от боли, своей рукой вырвала прочь стрелу. Позволив приложить к ране полотняный тампон, смоченный в оливковом масле – обычный для тех времен способ остановить кровь, она вновь бросилась в гущу боя. Ситуацию решил необычный ход со стороны французов – по течению реки была пущена горящая баржа, огонь охватил деревянный мост, наспех построенный англичанами, чтобы соединить Турель с левым берегом реки. Как показывал на Процессе Реабилитации наш Бастард, Жанна, помолившись по своему обыкновению несколько в стороне от поля боя, вернулась к солдатам и водрузила свой штандарт у кромки рва. Новая атака сломила сопротивление врага, оставшиеся в живых англичане попытались отступить по горящему мосту; он же рухнул под тяжестью тел, и Уильям Гласдейл вместе со своими людьми оказался на дне Луары. Французы, конечно же, не преминули вспомнить о тех оскорблениях, которыми он осыпал Жанну и сочли подобную смерть божьим наказанием. Англичане со своей стороны еще больше укрепились в мысли, что имеют дело с ведьмой, способной своими чарами способствовать исходу сражений в пользу французского короля.
На следующий день, в воскресенье, Бастарда в спешке разбудил гонец, сообщивший о том, что англичане разорили свои укрепления и выстроились в поле в боевом порядке. Загоревшись желанием немедленно схватиться с врагом, он послал за Жанной, и – отложив посещение утренней службы на более позднее время – поспешил вооружиться и вскочить на коня. Впрочем, на сей раз Жанна охладила его пыл – действительно, на этом раннем этапе двоим было словно на роду написано тянуть в разные стороны, и сходиться во мнениях лишь после жаркого спора. «Из уважения к св. Воскресенью Господа Нашего», Жанна уговорила его не атаковать англичан, но – если те пожелают, позволить им беспрепятственно уйти, добавив: «Для того у нас будет другая возможность». Два войска некоторое время стояли друг против друга. Первыми этой дуэли нервов не выдержали англичане, понуро глядя в землю, повернувшись прочь от так и не сдавшегося им города, войско де ла Поля и Тальбота отправилось восвояси.
От Орлеана до Реймса
Празднование победы и возвращение ко двору
|
Весь этот день 8 мая в городе празднично звонили колокола. По просьбе Жанны, прямо на поле боя был доставлен переносной алтарь, где она, помолившись, приняла причастие, и вознесла хвалу Господу за эту первую выигранную битву. Крестный ход сменился всеобщим весельем, счастье горожан, освободившихся от многомесячной осады было таким, что к торжеству примешивались явно комические нотки. В частности, некий Пьер Лупоглазый, орлеанский горожанин, во время штурма Туреллей потерял на поле боя свой шерстяной шаперон, и теперь получил из городской казны деньги на покупку нового. Некий дворянин, попавший в плен во время осады, и закованный англичанами в ножные кандалы, вынужден был сопровождать их прочь от города, причем рядом с ним неизменно находился в качестве стражника августинский монах. Конечно же, двигаться пленник мог только достаточно медленно, отстав от английского отряда, он не растерялся, и угрожая смертью августинцу, принудил того взгромоздить себя на спину и доставить обратно в город.
Кстати говоря, 8 мая в Орлеане до сих пор является большим праздником. Правда, в современном городе вместо привычного во времена Жанны и Бастарда крестного хода, город устраивает театрализованное представление, где по местам прежних сражений движется на коне представительница семейства д’Арк (да-да, не удивляйтесь, читатель, оно существует и поныне!), в сопровождении актеров, одетых герольдами и латниками того времени, а также веселой толпы горожан в средневековом платье.
Впрочем, вернемся. Пока город шумно веселился, на вертелах жарились цельные туши быков и баранов, а из винных бочек выбивались днища, чтобы каждый желающий мог вволю черпать тут же припасенным ковшом их содержимое, скрупулезный и честный Гильом Кузино — будущий автор «Хроники Девы» был сейчас занят совершенно другим. Необходимо было как можно скорее приставить охрану к английскому лагерю, чтобы не допустить мародерства и разграбления в спешке брошенного имущества, оценить убытки, причиненные осадой, и срочно начать восстанавливать разрушенное, пока захватчики не опомнились и не вздумали вернуться. Свою освободительницу горожане готовы были в упоении носить на руках, восторженная толпа едва не выбила дверь отеля, который она избрала своей резиденцией на время пребывания в городе, почитатели рвались целовать ей руки, края ее платья, даже хвост ее коня, однако Жанна, смеясь отвечала «нет!» на все подобные поползновения.
Бастард готовился сопровождать ее в обратный путь — в Тур, куда уже успел перебраться король вместе со своими присными. Нам неизвестно, о чем переговорили эти двое, неспешно двигаясь — стремя к стремени по турской дороге, однако, большинство историков сходится на том, что Жану Орлеанскому будто на роду было написано играть роль булавки в сиденье, удерживая освободительницу Франции от скоропалительных решений и чрезмерной гордости собой. Бастард предостерегал ее от придворных козней — ибо успех всегда вызывает зависть, а королевская милость скоротечна; советуя больше всего опасаться фаворита де ла Тремойля, могущего разглядеть в новой героине Франции угрозу для своего положения. Забегая вперед, скажем, что он окажется в этом полностью и безоговорочно прав, однако, последствия эти проявятся еще несколько позднее.
Пока время триумфа продолжалось. Желая воздать соответствующие почести той, что спасла его от изгнания и потери власти, Карл собственной персоной выехал к ней навстречу, в сопровождении соответствующей свиты. 13 мая оба эскорта встретились у Тура, и Жанна, которой галантный Бастард помог спешиться[22], обнажив голову перед королем, преклонила колени, и оставалась в такой позе сколько потребовалось, чтобы выслушать соответствующую случаю благодарность. Во время Руанского Процесса этот небольшой эпизод будет поставлен ей в вину: по мнению Кошона, Орлеанская Дева вела себя как мужчина, иными словами — в высшей степени предосудительно!…
В течение следующих дней в королевском совете продолжались жаркие споры, касательно того, как поступить в сложившейся ситуации. Соглашаясь с Бастардом, к чьим словам король привык в достаточной мере прислушиваться, что развивать успех надо немедля, не давая англичанам времени опомниться от потрясения, совет не мог сойтись между собой в том, в какую сторону направить удар. Кто-то предлагал с налета захватить Париж, оттеснив англичан на Север, кто-то — развить наступление на Руан — вторую по мощи крепость, уступавшую разве что столице, так как именно из Нормандии к англичанам постоянно шли подкрепления. Надо сказать, что Карл был готов принять это предложение, на котором особенно настаивал герцог Алансонский, чьи нормандские поместья оказались в руках захватчиков. И наконец, Бастард, поддерживая мнение Жанны, высказанное еще накануне, настаивал на движении в сторону Реймса, где новому королю предстояло по всей форме быть помазанным на престол.
Нерешительный король, окончательно запутавшийся в этом многообразии мнений, 21 мая предпочел удалиться в Лош, чтобы успокоиться и наедине с собой принять окончательное решение. Впрочем, Жанна, как обычно, кипя жаждой действия, ждать не захотела. Уговорив Бастарда сопровождать ее вплоть до королевских покоев (куда, как мы помним, по своей должности он имел право входить как днем, так и ночью!), она в тот же день оказалась у Карла VII и припав к его ногам, уговаривала и настаивала, что терять времени нельзя, и следует немедленно отправиться в дорогу. Опять же в согласии с показаниями нашего Бастарда на Процессе Реабилитации, она, уже уведомленная своими «голосами», что решение это находится в полном согласии с волей Божьей, сумела убедить короля. Ее мнение, также поддержанное властным голосом королевы Иоланды победило и уже через час король приказал уведомить совет, что его решение окончательно принято. Новой целью наступления становился «город помазания» Реймс. Надо сказать, что в подобном демарше был вполне ощутимый резон: коронация в глазах людей того времени являла собой мистическое единение короля и его страны, делавшее французского монарха королем-священником, посредником между своим народом и небом. Коронация давала ему божью санкцию на престол, отнять которую можно было только с жизнью.
Военная прогулка: от Тура до битвы при Пате
|
Впрочем, подобный план был для исполнения не так-то прост. На пути к Реймсу располагалось несколько сильных крепостей, да и сам «город помазания» охранялся немалым англо-бургундским гарнизоном, однако, Жанна была полна решимости начать поход, уверенная в том, что он обязательно увенчается успехом. Торопя французов к выступлению, она обронила, согласно хроникам, свои знаменитые слова, что будет оставаться среди них «год, не более». Позднее, во время Руанского Процесса она скажет, что «голоса» предупреждали ее о плене; то, короткое время, что ей еще оставалось, следовало использовать с максимальной пользой. Для Жанны был сформирован штаб, главой которого, по обычаю, стал принц крови — Жан Алансонский, пополнено войско (что, кстати сказать, не составляло труда, так как ко двору короля-победителя со всех сторон стекались большие и малые отряды, наперебой предлагавшие ему свои услуги. Новонабранные отряды возглавили Рауль де Гокур, Жанна, и конечно же, наш Бастард. Выступив из города 6 июня 1428 года, они в первую очередь в скором времени достигли Орлеана, встретившего свою освободительницу бурными изъявлениями радости. Впрочем, задержавшись здесь лишь на короткое время, войско выступило в дорогу.
Первой преградой на пути стал Жаржо — сильно укрепленный город, в котором заперлись Уильям де ла Поль (бывший главнокомандующий при Орлеане), и два его брата — Александр и Джон. Город отчаянно сопротивлялся, отвергая все предложения о мире; англичане ждали подхода сильного отряда под командованием Фастольфа с боеприпасами и продовольствием — однако, ожидание это оказалось напрасным. Фастольф опоздал, и хотя дело прошло не без шероховатостей (после первого отбитого приступа часть французских наемников готова была покинуть свои позиции, и лишь красноречие Жанны, а также твердость Бастарда и других командиров удержала их на месте), все решилось в пользу французов. Войска Жанны и герцога Алансонского атаковали англичан в лоб, Бастард со своим отрядом ударил противника во фланг, с восточной стороны, коротко говоря, 12 июня через несколько часов после начала атаки, город был взят. Во время жестокой битвы на мосту погиб Александр де ла Поль, сам главнокомандующий, преследуемый по пятам неким Гильомом Реньо, желавшим непременно захватить его в плен, осведомился у своего противника — дворянин ли он? Получив утвердительный ответ, де ла Поль захотел узнать — рыцарь ли он. На сей раз Реньо ответил отрицательно, и посему де ла Поль тут же, на разрушенном и горящем мосту посвятив его в рыцари, отдал свой меч. О, эти добрые старые, куртуазные времена!…
В наказание за сопротивление, город был отдан на поток и разграбление солдатне — подобное, столь жестокое предупреждение устрашило прочие города, лежавшие на реймсской дороге. 15 июня, с налета захватив Менгский мост, и выбив англичан из нескольких укрепленных местечек на Луаре, королевские войска двумя днями позднее, подступили к Божанси. Здесь английский гарнизон, загодя осведомленный об их приближении, оставив крепостные стены, скрылся в замке, и здесь же к королевским войскам подоспел коннетабль Франции Ришмон в сопровождении собственного отряда из 1200 латников, по большей части бретонцев. Согласно свидетельствам очевидцев, поклонившись по обычаю Жанне, он громко вскричал: «Жанна! Мне было сказано, что вы желаете сражаться. Я не знаю, кто вы есть, но ежели вы от Бога, мне нечего вас бояться, ибо Ему ведомо, сколь чисты мои намерения, а ежели от дьявола — то я боюсь вас еще менее того!». Столь же куртуазно поблагодарив «милого коннетабля» (этот вежливый оборот звучал особенно нелепо, так как внешность у Ришмона была более чем отталкивающей), Жанна пообещала заступиться за него перед королем, при условии, что он в ее присутствии принесет клятву верности. Клятва была тут же дана, вслед за чем новых союзников вновь отвлекли дела военного свойства.
Англичане, засевшие в замке повели переговоры о почетной капитуляции, и получили разрешение удалиться прочь вместе со своими лошадьми, унося с собой имущества ценой в одну марку серебра на человека, и дав клятву не брать в руки оружия в течение следующих десяти дней.
Между тем Тальбот и Фастольф изо всех сил спешили на помощь своим, и наконец, оказались лицом к лицу с французской армией неподалеку от местечка по имени Пате. Эта битва хорошо описана в литературе, и потому нет нужды останавливаться на ней особенно подробно. На процессе Реабилитации Бастард с улыбкой вспоминал, что Жанна озадачила его вопросом — хороши ли у французов шпоры. Осторожно осведомившись, не значит ли это, что им придется бежать прочь с поля битвы, наш герой получил весьма впечатляющий ответ, что им понадобятся отменные шпоры, чтобы догнать улепетывающих прочь англичан![23] Будущая освободительница Франции и в этот раз окажется права.
Уроки Азенкура и Креси были учтены в полной мере; не давая англичанам возможности выстроить вагенбург, и приготовиться к защите (а, как известно, оборонительные бои им удавались почти всегда блестяще), конница французов атаковала их на марше, в завязавшемся бою нападающим удалось выйти в тыл к противнику — и дело решила колонна под командованием Фастольфа, которая принялась беспорядочно пятиться, сминая своих же, и внося смятение в их ряды. Позднее, Джон Фастольф, пытаясь оправдать свое поведение, неуклюже пытался объяснить, что хотел всего лишь перестроить войска, но клеймо труса прикипело к нему навсегда. Последний отголосок подобных представлений мы видим и сейчас в Шекспировских хрониках, где реальный полководец превратился в полукарикатурного лже-рыцаря Фальстафа, хвастуна и выпивоху.
Вновь Жанну чествовали как победительницу, что касается нашего героя, в знак благодарности и вечной памяти о той, что сумела раз и навсегда переломить ход войны, он приказал добавить к гербу на своей личной печати изображения двух единорогов — в Средние века бывшие символом девственной чистоты[24].
Окончание военной прогулки
|
Именно в это время, чувствуя приближающую опасность из Реймса бежал епископ Пьер Кошон, в сопровождении будущего обвинителя на Руанском Процессе. Этим двоим было за что ненавидеть Деву Франции. Между тем, движение к Реймсу продолжалось. Вновь под влиянием де ла Тремойля, королеву было решено оставить в Бурже, под предлогом опасности, которой она якобы могла подвергнуться в дороге. Историки сходятся в том, что реальным желанием фаворита было не допустить на церемонию коронации ее деятельную мать. Впрочем, Иоланда не спорила. В королевском войске у нее были глаза и уши (причем, донесения этих «анжуйских дворян» благополучно дожили до нашего времени!), кроме того, в Реймс намеревался прибыть ее сын Рене, а большего и не требовалось.
На короткое время Жанна вернулась в Орлеан, где же ее ждало полное куртуазной учтивости благодарственное письмо от Карла Орлеанского и присланные им подарки (переданные ей конечно же, Бастардом!) — деньги а также дорогое платье «из тонкого брюссельского полотна алого цвета», отрез «белого сатина», дорогой «белой тафты, вкупе с иными тканями» а также нежно-зеленый шитый золотом хук (геральдические цвета орлеанского дома!)[24]. Позднее этот предмет одежды сыграет в судьбе Жанны зловещую роль, однако, никому из нас не дано заглянуть в будущее. Сама Жанна также питала приязнь к герцогу-поэту, как она призналась на Руанском Процессе (и, по всей видимости, о том же был вполне осведомлен Бастард), она твердо поставила себе задачей добиться его освобождения, для чего захватить в плен достаточное количество английских дворян высокого рода, которых затем обменять на него одного. Внятного объяснения, почему она столь упорно преследовала подобную цель в исторической литературе не существует. Приверженцы маргинальных теорий, желающие видеть в освободительнице Франции незаконную дочь королевы от Людовика Орлеанского (и тем самым единокровную сестру нашего Бастарда!) полагают, что в ней говорили родственные чувства; сторонники устоявшихся теорий со своей стороны выдвигают предположение, что речь шла об освобождении «запасного» претендента на французский престол — случись что-либо с Карлом Валуа и его малолетним сыном (а в те времена дети часто умирали раньше своих отцов…) Так или иначе, исполнить свое намерение Жанна не успеет. Но мы опять забегаем вперед.
Ненадолго оставив свои войска и вместе с Бастардом наведавшись в Сюлли, где обосновался двор, Жанна, в полном соответствии со своим обещанием попыталась уговорить Карла простить и вновь приблизить к себе провинившегося коннетабля[24]. Из этой затеи, как известно, ничего не вышло, так как фаворит де ла Тремойль, видевший в Ришмоне своего личного врага, сумел настроить короля против его возвращения, и более того, принялся испытывать к Жанне сильнейшую неприязнь, видя в ней ставленницу своих соперников. В этом он, возможно, был неправ — но факт остается фактом. Неприязнь эта аукнется освободительнице Франции много позднее, пока же, несмотря на эту досадную неудачу, военная прогулка продолжалась далее.
Ненадолго прервав движение, вместе с неизменным Бастардом и его добрым приятелем Карлом де Бурбоном, Жанна отправилась в близлежащее аббатство Флери, где, опустившись на колени перед ракой Св. Бруно и могилой короля Филиппа I истово молилась о победе[25].
Движение вперед продолжалось. Жителям Осера с помощью немалой взятки, данной королевскому фавориту удалось откупиться от осады, и следующим препятствием на пути оказался сильно укрепленный Труа. Ворота города оказались заперты, и вновь в королевском совете начались споры и сомнения — не следует ли повернуть назад. Жанна со своей стороны горячо убеждала короля остаться на месте хотя бы еще несколько дней, уверяя, что горожане дрогнут и сдадутся на милость победителя. Скептический настроенный епископ Реньо, канцлер королевства, осведомился у нее, случится ли это в течение следующих шести дней, и получил в ответ решительное «да». К тому Жанна решительно добавила, что все произойдет в течение следующих двух или трех дней — и вновь оказалась права. Шесть дней в самом деле ждать не пришлось, после имитации приступа, которую мастерски изобразили Жанна и Жан, и вместе с ними «прочие начальники и капитаны», горожане сочли за лучшее выгнать прочь английский гарнизон и направить в королевский лагерь местного епископа для переговоров о мире. 15 июля на милость короля сдался Шалон, после чего днем позднее «город помазания» — Реймс открыл ворота своему монарху. «Военная прогулка», которую многие сочли за чудо — завершилась.
Церемония коронации и дела сердечные
|
Население Реймса бурно выражало свою радость. В самом деле, церемонию коронации – за очень редким исключением – каждому поколению доводилось видеть не более раза в жизни, и по обычаю, она должна была сопровождаться пирами, турнирами, театрализованными представлениями и множеством иных развлечений как для знати, так и для простого народа.
Впрочем, к торжеству следовало основательно подготовиться; для начала расположив со всеми удобствами (согласно рангу), самого короля, его придворных, представителей высшего духовенства и всех прочих. Места в городе катастрофически не хватало (в самом деле, никому из предшествующих королей не приходило в голову явиться сюда с войсками!), посему, под опытным руководством Бастарда, огромный бивуак был раскинут прямо за городскими воротами.
Было и еще одно немалое затруднение: необходимые для коронации регалии французских королей – рука правосудия, три короны из золота, усыпанные драгоценными камнями, а также фибула Св. Людовика остались в Сен-Дени, который прочно удерживали в своих руках англичане. Зато масло помазания, которое согласно легенде св. Дух, принявший вид голубя доставил с небес для церемонии возведения на трон Хлодвига, обреталось тут же, неподалеку от города, в аббатстве Сен-Реми. Пока из сокровищницы собора добывали положенное для церемонии тяжелое облачение лазурного цвета, усыпанное геральдическими французскими лилиями и драгоценную диадему, как и полагалось по обычаю, к аббатству направился почетный эскорт. В его состав входили маршал Франции де Буссак, великий адмирал де Кюлан, сеньор де Гравилль, и наконец – Жиль де Рэ, которому во время церемонии также будет даровано маршальское звание. С этим персонажем мы уже встречались – проводник Жанны к Орлеану, будущий «маршал – Синяя Борода», сейчас он достиг пика своей военной карьеры. Вскоре после гибели Жанны, прославившись еще одной блестящей победой, он отдалится от дел. Навязчивое желание убивать и терзать малолетних, постепенно будет прокладывать себе путь, и наконец, вырвется наружу, когда маршал де Рэ, благополучно скрывшись от людских глаз в своих замках, окунется в бесконечную череду оргий и убийств, которая будет прервана лишь арестом. Но все это еще в будущем.
Сейчас же, под шитым золотом балдахином, с серебряной цепью на шее, к которой была подвешена св. стеклянница – сосуд помазания, представлявший собой небольшую колбу, вмонтированную в брюшко серебряной голубки – в собор Нотр-Дам прибыл аббат Жан Канар. К счастью, все опасения, что английские разъезды попытаются помешать его прибытию, оказались беспочвенны.
Церемония коронации состоялась на следующий день, начавшись в 9 часов утра, она потребовала немало времени. В полном соответствии с принятыми обычаями епископ Реньо, крестообразно помазав елеем лоб своего повелителя, возложил на голову Карла золотую корону. Приняв рыцарское посвящение от Жана Алансонского, принеся требуемые клятвы, а также получив согласие двенадцати пэров и приняв от каждого из них соответствующую случаю присягу[26], Карл наконец-то поднялся на ноги – суверенным французским королем. В качестве особой милости рядом с ним находилась Жанна со знаменем в руках. Спрошенная во время Руанского процесса – не было ли это проявлением с ее стороны смертного греха гордыни, она вполне логически возразила, что знамя ее, познавшее опасности боя, имело полное право на уважение и почет на этой церемонии. По словам хроникеров, не удержавшись от счастливых слез, она, по окончанию церковной мессы, припала к ногам – уже законного короля страны. Две из порученных ей миссии были счастливо завершены.
Оставался открытым вопрос, насколько законна была подобная коронация. Мало того, что на ней не фигурировали инсигнии королей Франции, пэры страны, должные дать согласие на помазание нового суверена также присутствовали далеко не в полном составе. Так епископов Нойонского и Бовесского (Пьера Кошона!) пришлось «заменить» их коллегами из Орлеана и Сееса. Места пэров от духовного сословия располагались по обычаю слева от алтаря, с правой стороны Жан Алансонский «заменил» отсутствующего Филиппа Бургундского, а наш Бастард, не без гордости надел на себя герцогскую корону, замещая своего пленного брата. Кроме того, на церемонии отсутствовал опальный коннетабль, и королевский меч вместо него поручено было нести Гильому д’Альбре – как мы помним, коллеге нашего Бастарда по временам «заложничества» в бретонском Ренне. Но так или иначе, дело было сделано, и Франция получила наконец законного короля, в то время как регенту Бедфорду оставалось горько упрекать себя, что он не подумал надеть корону Франции на своего юного племянника – Генриха VI. Победителей, как известно, не судят, и посему законность коронации Карла никогда не будет поставлена под вопрос, ни в те времена, ни в современных исторических работах.
На секунду отвлекшись от истории и политики, пока наши герои празднуют свою заслуженную победу, вновь обратимся к вопросам сердечного характера. Нашему Бастарду было уже 27 лет, за плечами он успел накопить огромный военный опыт, приобрести вполне заслуженное уважение товарищей по оружию, однако – по-прежнему оставался холостым, хотя, как вы понимаете, множество богатых и уважаемых дворянских родов с огромной радостью предложили бы ему своих дочерей и племянниц. Создается впечатление, что наш герой, обжегшись на молоке, предпочитал дуть на воду; обманутый в своем искреннем чувстве оборотистой Луветкой, он не спешил вступать во второй брак, хотя, надо сказать, был совсем не равнодушен к женским чарам. Начнем с того, что к этому времени у него уже успел появиться собственный бастардик, названный в честь деда Людовиком, Луи, в котором отец буквально души не чаял. Его матерью была многолетняя пассия нашего героя Изабелла де Дрё, с которой он позднее расстанется по неизвестной причине, да и сам ребенок, к великому горю Жана Орлеанского не доживет до совершеннолетия. У нашего героя будут другие дети, и найдется женщина, которая сумеет залечить его душевные раны – все это опять же в будущем… Вернемся.
От Реймса до Парижа
Новая попытка переговоров
|
Отшумели церемониальные торжества; на героев Луарской кампании и всех тех, благодаря кому стал возможен столь невероятный успех пролился дождь королевских милостей — рыцарские звания, должности, деньги. Беспутный Жиль де Рэ превратился в маршала Франции, Жанну чествовали словно принцессу, подарив ее семье в полном составе потомственное дворянство, должное передаваться (неслыханное дело!) не только по мужской, но и по женской линии. Деревеньку Домреми освободили от всех налогов, и постановление это неукоснительно исполнялось вплоть до Великой Французской Революции. Впрочем, неугомонная Жанна вовсе не собиралась останавливаться на достигнутом, лихорадочно торопя и самого короля и его окружение с продолжением войны. Хронисты утверждают, что именно в это время от нее услышали слова «год, не более». Именно столько, по уверению голосов было ей отмерено до плена… сколь это не фантастично звучит, читатель. Следующей целью она поставила себе Париж — вполне в соответствии с обычаем, принявший помазание король должен был торжественно вступить в свою столицу.
У этого плана был только один изъян: и англичане и бургундцы также прекрасно знали этот обычай, и посему, на преимущество внезапности рассчитывать не приходилось. Впрочем, разведчики докладывали, что столица Франции не готова к длительной обороне, город не имеет запасов продовольствия, да и крепостные стены кое-где пришли в ветхость и запустение; скорый марш имел неплохие шансы на успех. Так или иначе, состояться ему было не дано — подоспевшие буквально через несколько дней после церемонии коронации бургундские послы снова заговорили о мире — и Карл ухватился за эту весьма зыбкую возможность договориться со своим противником и решить вопрос без лишней крови и жертв (в качестве секретного приложения к мирному договору, Филипп Бургундский обещал уступить ему столицу).
Жанна, упорно отстаивавшая идею, что «мир можно получить лишь на кончике копья» со своими сторонниками осталась в меньшинстве. Впрочем, как обычно не теряя надежды не допустить очередного кровопролития, она диктует личное письмо герцогу Бургундскому Филиппу, заклиная его вместе с королем «заключить добрый мир, каковой продолжаться будет долго» а также «простить друг друга от всего сердца, как то полагает добрым христианам». Впрочем, в конце своего послания она все же не удерживается от шпильки, предлагая бургундцу, ежели ему невместно жить без войны, отправиться в Крестовый поход! Надо сказать, что в этом вопросе проницательная Дева Франции попадет в точку: в течение многих лет Филипп Бургундский мечтает о славном походе «противу сарацин» и освобождении поруганных византийских святынь — но по многим причинам, мечте этой не дано будет осуществиться. Пока же, герцог Филипп, холодно удивившись дерзости этой девчонки, вздумавшей его учить, оставляет письмо без ответа.
И все же, понадеявшись на обещание бургундца, король приказывает начать неспешное движение к столице. Пока же триумф по всему виду, продолжается — к Реймсу и далее по пути следования королевской армии, города один за другим открывают ворота перед «законным монархом»: Суассон, Шато-Тьерри, Креси, Прован. Опытных военачальников не радуют эти легкие приобретения, которые в скором времени можно столь же легко и потерять. Авангард возглавляют Жанна и Жан Алансонский, нашему Бастарду в этот раз выпадает «пасти задних» и обеспечивать личную охрану короля, миссия скажем так, довольно почетная, но не обещающая славы[27].
Впрочем, и регент Франции Бедфорд также не выпускает из виду своего двуличного союзника, понимая, что при первых признаках выгоды, могущих прийти с противоположной стороны, Филипп Бургундский без всяких колебаний сменит лагерь. Посему, англичанин делает отличный ход, назначая своего как-никак шурина комендантом столицы. Герцог Филипп оказывается в глупом положении: сдать Париж королю Карлу он не может, не поступившись честью (а это одно из немногих понятий, которые бургундец, при всем при том, переступить все же не в состоянии!), с другой — он обязан это сделать в соответствии с буквой недавно заключенного договора. Впрочем, герцог Филипп не менее элегантно уклоняется от сомнительной «награды», назначая на свое место любимца парижан графа де л’Иль-Адама, и одновременно отправляя гонца к французскому королю с уведомлением, что тот может попытаться занять столицу силой — если, конечно сможет.
Неудавшаяся осада столицы
|
Ну что же, армия продолжает наступление через Ферте-Милон и Крепи-ан-Валуа, уверенность в будущем торжестве дополнительно укрепляют добрые вести о победах Ришмона, действующего против англичан на границе с Нормандией. Впрочем, Бедфорд, успев получить из Англии солидные подкрепления за то время, когда королевский совет медлил и тянул время, договариваясь с бургундцем и не зная, на что решиться), спешно выдвигается вперед, желая отрезать французам путь к столице. Из Монтеро (памятное место!) 13 августа он шлет французскому королю нарочито грубый вызов, обвиняя его в «узурпации» короны, и предлагая раз и навсегда на поле боя решить затянувшийся спор. Разведчики докладывают, что враг достиг Санлиса, позднее — Даммартена, — по сути дела, Бедфорд пытался вновь разыграть ту же самую карту, что принесла англичанам громкие успехи при Азенкуре и Креси: успеть выстроить мощную оборонительную позицию и дождавшись, нестройной французской атаки, из безопасного укрытия, перестрелять и переколоть нападающих. Впрочем, многомудрый англичанин упутил из виду одно обстоятельство: французские военачальники, набравшись болезненного опыта, научились извлекать уроки из своих ошибок. Битве на сей раз не дано состояться, и бесполезно прождав противника, 16 августа англичане возвращаются в Париж. Между тем, король вместе со своим войском триумфально вступает в Компьень, где Жан Орлеанский во составе очередной посольской миссии вновь начинает бесконечный торг с посланцами бургундского герцога, вместе с ним за столом переговоров оказываются Рене Анжуйский (сын королевы Иоланды), графы Клермонский и Вандомский, де ла Тремойль и прочие[28] . Результатом становится новое перемирие, причем французскому королю открыта дорога на Париж, Венсен и Шарантон — но ни в коем случае не Нормандия (откуда к англичанам продолжают идти подкрепления и деньги)[29]. Кое-кто из современных историков выдвигает смелую версию, что герцог Филипп, пытался, по своему обыкновению, таким образом ослабить обе стороны, поставив себя в исключительно положение; более того, Париж должен был стать могилой для Жанны, а после ее гибели обе стороны, уже вздохнув свободно, пришли бы к более уверенному соглашению. Автору этих строк подобная гипотеза кажется слишком слабо обоснованной, построенной по сути дела, на одних догадках. Следуем за событиями.
Бастард вынужден оставаться с королем, прошли те времена, когда в армии царило своеволие. Впрочем, ничто не мешает ему внимательно прислушиваться к известиям, которые приносят один за другим скачущие в ставку гонцы. Ему доносят, что перемирие, предложенное двуличным герцогом Бургундским оказалось, как и следовало ожидать, попыткой выиграть время, чтобы окончательно определиться, на чьей стороне окажется победа, и пока армия новоиспеченного французского владыки бессмысленно теряла время на берегах Луары, двигаясь вперед и назад по прихоти короля, возможность занять столицу была упущена безвозвратно. Если герцог Филипп и вправду собирался сдержать свое обещание и уступить Париж без боя, ему пришлось с неудовольствием для себя обнаружить, что Бедфорд, предугадав такую возможность, сделал все, чтобы подобным планам не было суждено сбыться.. В город спешно был переброшен отряд под командованием его младшего брата — герцога Глостерского — должный (в угоду папе), отправиться в Чехию, в крестовый поход против гуситов. Англичанам в этом вопросе, можно сказать, повезло, — они избегли позорного поражения от такого непревзойденного полководца, каким был гуситский предводитель Ян Жижка, однако — для Филиппа Бургундского подобный сюрприз был достаточно неприятен. Пытаясь вывернуться из глупого положения, в которое он попал, перехитрив самого себя, бургундский герцог, как было уже сказано, спешно направил Карлу новое письмо, где, оправдывая себя, писал, что никогда не желал отдавать столицу, однако, французский король волен попытаться захватить ее силой.
Жанна, не оставившая надежду добиться своего, двинула войска против французской столицы. Короля, весьма неохотно принявшего подобное развитие событий, Жан Алансонский едва ли не силой доставил в ближайший к столице город — Сен-Дени, незадолго до того очищенный от англичан. Это была также серьезная моральная победа — здесь хранились королевские инсигнии, которые отныне раз и навсегда перешли в руки французов. Однако, сама столица была куда более трудной целью. Стоит начать с того, что парижская крепость по сложности для осады и штурма превосходила Орлеан, кроме того, пользуясь временем, потерянным для французов, горожане спешно приготовились к осаде, запасшись продовольствием и фуражом, отремонтировав пришедшие в ветхость части стен, а также усилив ополчением английский гарнизон. Не следовало также забывать, что население города, не забывшее кровавые рейды и драконовское правление графа д’Арманьяка, готово было к отчаянному сопротивлению. Подобным настроением способствовала не только (и даже не столько) преданность делу бургундского дома, но страх перед неизбежным грабежом, и кровавой расправой за «нелояльность». Возможность победы в таких условиях была весьма сомнительной, однако, Жанна упорно стремилась к цели. Позднее, на Руанском процессе, спрошенная, как отнеслись к походу на Париж ее голоса, она ответила — «не приказывали, но и не запрещали». Попросту говоря, поход был ею предпринят на собственный страх и риск, и, как и следовало ожидать, кончился ничем. Атака в первый день остановилась перед глубоким рвом, против всех ожиданий, до краев наполненном водой, Жанна была ранена во время приступа, что также внесло дополнительное смятение в ряды наступающих. Армия попятилась прочь, не слушая ее призывов продолжать наступление, Жанну, отказывавшуюся уходить, силой увели в лагерь Жан Алансонский и его друзья. Кроме того, моральной подавленности наступавшим добавляло то, что буквально за несколько дней до начала похода по непонятной причине, сам собой сломался меч Жанны, бывший при ней с самого начала ее миссии, причем сломался так, что починить его никоим образом было уже невозможно. Многие увидели в этом дурное предзнаменование…
Возвращение домой
|
Так или иначе, сама Жанна вовсе не считала дело проигранным. По ее приказу спешно наводили мосты через Сену, на следующий день, чуть свет подняв войска, она принялась готовиться к атаке на южную стену — более ветхую и старую. Однако, атаке этой не суждено было состояться. В лагерь спешно прискакал Рене Анжуйский — сын королевы Иоланды, везя с собой категоричный приказ Карла VII — армии вернуться на берега Луары. Опечаленную Жанну пытался подбодрить Потон де Сентрайль, справедливо указывая, что «не мы решаем в королевском совете, наше дело командовать войсками в поле». Как следовало по обычаю, оставив в благодарность за выздоровление от ран, свой доспех в аббатстве Сен-Дени (где, кстати сказать, он обретается и поныне), войска Жанны, соединившись а арьергардом, которым, как мы помним, командовал наш Бастард, отбывают прочь. Впрочем, наш герой также сохраняет свое обыкновенное самообладание и ясную голову, неудача никоим образом не способна заставить его пасть духом. Ко времени отступления от Парижа относится любопытное послание, которое многое может рассказать о характере нашего героя, даже в ожесточении осад и битв, не растерявшего благородства и умения сострадать[30].
|
|
Мадам и добрый друг мой, приветствуя вас со всем почтением, отправляю к вам Гувейна с некоим посланием, каковое, полагаю, преисполнит вас добрых чувств по отношению ко мне, а именно: с маленьким ребенком, каковой обретается при мне уже в течение двух дней, и какового я желаю избавить от необходимости разделять с нами [трудности] похода, ибо я принял его от бедной женщины, тяжко раненной неким вольным стрелком, в то время как [сказанный ребенок] обнимал ее за шею. Она же просила меня о о нем позаботиться таковым образом, что я не мог ей в том отказать, и посему же, я препоручаю его ныне вашим заботам, а также хочу, дабы вы распорядились о молебнах за [упокой души] сказанной бедной женщины, каковая перед смертью исповедалась и приняла все необходимые к тому таинства, как то полагает доброй христианке, заклиная меня позаботиться о сказанном ребенке, а также об упокое души ее.
Посему, полагаю отныне на вас исполнение обета, мною ей данного, моля Благословенного Господа нашего, дабы он не оставил вас своей милостью, наградив жизненными благами и исполнением желаний ваших. Остаюсь искренним другом вашим, Орлеанский Бастард. |
|
Письмо это, датированное днем 20 сентября 1429 года, было писано из Сен-Бенуа, куда отошла уходящая королевская армия, и предназначалась мадам де Дампьер, жительнице близлежащего городка. К сожалению, ответ ее (если и существовал) в архивах не сохранился, имя и дальнейшая судьба найденыша также теряются в истории. Продолжим.
В скором времени после того, Карл не допускающим возражения тоном приказал ему распустить свои войска до того момента, когда истечет срок очередного перемирия с бургундем. О неповиновении не могло быть и речи. Трудно сказать, чем руководствовался новый монарх — пытался ослабить «партию войны», лишая ее одного из самых деятельных и опытных членов?… Нам не дано о том судить. Так или иначе, Жан Орлеанский, намереваясь использовать столь неожиданно образовавшийся досуг для урегулирования самых неотложных вопросов управления герцогством, тепло распрощался с той, что сумела освободить его столицу от неминуемой капитуляции. Больше воевать совместно им уже не придется.
Оказавшись в Блуа, где его ожидал Гильом Кузино — честный и опытный управитель владениями орлеанской династии, Жан с головой окунулся в бесконечные хозяйственные дела. Следовало как можно быстрее восстановить разрушенное, где-то добыть денег, чтобы поддержать крестьян, потерявшим последнее от войны и грабежей, снабдить их скотиной и зерном для будущего посева, помочь многим из них обрести хотя бы временную крышу над головой, и при том не забывать откладывать часть доходов на грабительский выкуп за герцога Карла Орлеанского, установленный в размере ста тысяч золотых франков!… Сборы уже затянулись на много лет, и конца им не было видно; кроме того, вынужденный поддерживать свое реноме даже в плену, Карл, по прихоти своих тюремщиков должен был расходовать на свое содержание по серебряной марке в день; этот расход также ложился на плечи разоренного герцогства. К счастью, в этом, последнем случае Джон Тальбот сумел добиться уменьшения этой суммы до вполне приемлемых 50 солей — маленькая любезность по отношению к Бастарду, который, как мы помним, получив Тальбота в качестве пленника при захвате Жаржо рыцарственно отпустил его на свободу без уплаты выкупа.
Кроме того срочного ремонта требовали пришедшие в ветхость замки (в особенности Божанси, где вопрос попросту не терпел отлагательства!), нужно было покончить с дорожным разбоем… коротко говоря, дел хватало с избытком.
От Компьеня до Руана
1430-й год
|
Погруженный в эти бесконечные заботы Жан Орлеанский, тем не менее краешком глаза продолжал следить за военной карьерой Девы Франции.
Впрочем, сдаваться она не собиралась, и вновь и вновь докучала королевскому совету, требуя продолжения военных действий. Чтобы избавиться от упрямой девицы, де ла Тремойль направил ее против крепостей на Луаре, которые удерживал за собой недоброй памяти капитан Перрине Грессар, на бумаге — вассал Филиппа Бургундского, на деле — рыцарь-разбойник. Здесь Жанна одержит свою последнюю победу, и потерпит новое поражение под стенами Шарите.
В январе 1430 года, ненадолго прервав военные действия, Жанна остановилась в Бурже, где ей полагалось нанести визит вежливости королеве Франции и дофину Людовику, которому едва исполнилось шесть лет. Следующей остановкой на пути стал Орлеан, где ее с ликованием приняли местные жители, и конечно же, наш Бастард, оказал самое широкое гостеприимство.
Бастард, с головой погрузившийся в хозяйственные хлопоты и переговоры касательно освобождения обоих братьев (которые, скажем заранее, ни на йоту не приблизили его к цели), совершенно не обращает внимания не малозначимое с его точки зрения событие, которое (как он пока совершенно не догадывается) сделает возможным исполнение его заветной мечты. Итак, бурный январь 1430 года. Бурный в совершенно буквальном смысле — на Атлантике не утихают шторма, ледяной ветер рвет в клочья паруса и гонит немногие корабли, рискнувшие в это время выйти в море, по собственной прихоти неведомо куда. Именно в это время Филипп Бургундский в Кале ожидает прибытия своей невесты — Изабеллы, инфанты португальской. Надо сказать, что Филипп Бургундский, по жизни редкий баловень судьбы, в своих первых двух браках был фатально несчастлив — обе супруги скоропостижно скончались в первые же годы после венчания, не оставив вдовцу ни дочери ни сына. И вот сейчас судьба улыбнется бургундцу.
Супруга, с которой он проживет душа в душу до самой смерти, подарит ему троих сыновей (из который, правды, выживет только младший, который унаследует титул своего отца, и заслужит у современников почетное прозвище «Смелый»), и мало того, эта умнейшая женщина и тонкий политик, оставит немалый след в истории; и может быть, не окажись она в тени великой королевы Иоланды, потомство смело могло бы назвать ее одной из величайших фигур последнего периода Столетней войны. Это понимал и сам супруг, открыто хваставшийся перед друзьями «Она — мой лучший дипломат!», это понимали и прочие современники, высоко чтившие португальскую принцессу; глубоким уважением и доверием к этой едва ли не единственной своей подруге во время плена проникнется Жанна, и надо сказать — Изабелла также будет питать к ней самую нежную привязанность и использует все свое влияние на мужа, чтобы как можно дольше оттягивать выдачу пленницы англичанам. Впрочем, все этот опять же, в будущем, а пока разукрашенный по случаю будущих торжеств корабль с португальским флагом на мачте, приближается к порту Кале, где его уже ждет Филипп Бургундский собственной персоной, и слуги вовсю хлопочут в парадной зале местного дворца, готовя все необходимое для свадебного пира. Не тут-то было, неизвестно откуда налетевший шторм играючи подхватывает корабль, и несмотря на отчаянные усилия команды, отбрасывает его к английским берегам. Еще не став герцогиней бургундской, принцесса оказывается пленницей его английского союзника, и за ее освобождение приходится платить немалый выкуп.
Между тем, в начале весны 1430 года враг начинает новое наступление на Юг, вместе с тем, Филипп Бургундский, как обычно спеша оказаться на стороне сильного, уведомляет короля, что не собирается продлевать перемирие, чей срок в скором времени истекает. Перед лицом этой новой угрозы, Карл спешно созывает верные ему войска, а также ищет помощи и союза с владыками Австрии и Баварии, а также «иными сеньорами, баронами и вольными городами Империи». Король увещевает Жанну более не рисковать собой, и не вмешиваться в бои, впрочем она имеет на эту тему совершенно иное мнение, и (по всей видимости, самовольно), отправляется в Ланьи, где в это время в разгаре войсковой сбор. Наш Бастард не принимает участия в этих приготовлениях — получив королевский приказ обеспечить тыл королевских войск и возглавить управление той частью страны, что простирается между Сеной и Луарой, он без устали скачет из крепости в крепость, инспектируя гарнизоны, а также проверяя состояние оружия и продовольственных запасов. В Монтаржи до него доходит известие, что бургундские войска вновь выступили на стороне англичан[31].
Компьень. Вопросы без ответов
Тем временем противник обложил Компьень, упорно державший сторону французского короля. На помощь городу Жанна поспешила со своим отрядом. Надо сказать, что оборона была построена очень грамотно, комендантом крепости был опытный Гильом де Флави, близкий друг орлеанского наместника де Гокура — и город удалось отстоять. Впрочем, для Жанны этот поход станет уже последним. Мы знаем, что во время одной из вылазок, ее отряд будет окружен англичанами, в то время как ворота крепости по какой-то причине окажутся закрытыми, отрезая им путь назад.
Златотканный хук (да-да, тот самый, подарок Карла, герцога Орлеанского!) привлечет к ней взгляды бургундских солдат и возбудит их алчность — столь дорого одетый воин должен был иметь немалые деньги для своего выкупа из плена!… В толчее и давке, рядом с ее конем окажется Вандомский Бастард, он же, схватив за длинную полу хука, стащит ее на землю, и обезоружит. Эпопея Жанны закончена. Отныне она — пленница сюзерена своего первого тюремщика — Жана Люксембургского, у него столь ценное приобретение выкупит Филипп Бургундский.
Однако, все это еще в будущем. Пока же начаты первые бои за Компьень, и словно ведомый каким-то предчувствием, Жан Орлеанский, в спешке закончив инспектирование крепостей, несется к королю и просит дать ему под начало войско, чтобы прийти на помощь Компьеню. Просьба уважена, со всей спешкой новонабранный отряд движется к городу — и опаздывает… Блокаду удается снять, но пленная Жанна увезена прочь, и заключена в замок Больё, в ожидании того, как решится ее дальнейшая судьба.
Все дальнейшее, начиная с пленения и кончая казнью освободительницы Франции во многом остается неясным, за недостатком документов, частью пропавших, частью сознательно уничтоженных действующими лицами этой истории. В частности, невозможно ответить на вопрос, как оказались закрытыми ворота города; шла ли речь о халатности и панике, о жертве (чтобы англичане и их союзники на плечах отступающих не сумели ворваться внутрь), или это была сознательная и очень циничная игра с целью избавиться от Девы Франции. Сторонники последней точки зрения, справедливо указывая, что Рауль де Гокур (личный друг коменданта города), мягко говоря, недолюбливал Жанну, безоговорочно назначают его на роль предателя, разыгравшего подобное действо с начала и до конца. По их же мнению, за спиной орлеанского наместника стоял собственной персоной Жорж де ла Тремойль, опасавшийся влияния Жанны на короля, а быть может, столь же недолюбливавший ее епископ Реньо. Посему решив, что «мавру пора уходить», эта клика подсуетилась таким образом решить проблему руками англичан. Предполагается также, что сам король Карл, не желавший стать игрушкой в руках военных, и вполне довольный тем, чего удалось добиться, как минимум, не возражал против подобного развития событий. В качестве доказательства приводится то, что французский монарх по всей видимости, не прилагал ни малейших усилий, чтобы выкупить ее из плена (вполне обычная практика для того времени), тогда как стесненный в средствах Жан Люксембургский вполне готов был уступить свою добычу любому, кто хорошо заплатит. Англичане заплатили — и получили желаемое, при полном попустительстве противоположной стороны.
Впрочем, точка зрения эта, в течение десятилетий казавшаяся незыблемой, постепенно начинает терять свои позиции. В самом деле, читатель, начнем с вопроса — ради чего было затевать столь сложную игру и можно ли было сказать, что полученные дивиденды полностью перекрывают возникающие проблемы? Начнем с того, что «устранить» Жанну можно было куда проще, не прибегая к подобным хитростям. Яд в вине, вызывающий симптомы, сходные с желудочным расстройством (а тогдашние «мастера» прекрасно умели это делать), пышные похороны, прочувствованные речи, и проблема была бы решена много проще. Другой, столь же безотказный путь — «случайная» стрела на поле боя, кто бы удивился подобному концу?… Отдать Жанну в руки англичан значило бы скомпрометировать законность коронации (и, как мы знаем, Бедфорд и его люди разыграют эту карту в полной мере!), покрыть позором короля и вынудить его начать многолетний процесс по оправданию Орлеанской Девы от обвинений в колдовстве и поклонении дьяволу — чтобы в первую очередь обелить себя. Если даже предположить, что де ла Тремойль и его клика готовы были принести в жертву своего сюзерена, что думала на эту тему дальновидная королева Иоланда, которая как мы опять же увидим, пойдет до конца, до освобождения страны и обеспечения за своими внуками французского престола?…
Примечания
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 160
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 161
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 162
- ↑ 4,0 4,1 4,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 167
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 166
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 171
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 172
- ↑ 8,0 8,1 8,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 173
- ↑ 9,0 9,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 176
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 178
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 179
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 181
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 182
- ↑ 14,0 14,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 187
- ↑ 15,0 15,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 188
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 185
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 192
- ↑ 18,0 18,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 193
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 194
- ↑ Pernoud, 19693, p. 129
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 196
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 201
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 205
- ↑ 24,0 24,1 24,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 206
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 207
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 210
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 215
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 216
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 217
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 219
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 220-221
