Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 3 Граф, милостью Божьей
| ← Глава 2 Наемник на королевской службе | "Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард" ~ Глава 3 Граф, милостью Божьей автор Zoe Lionidas |
Глава 4 Основатель династии → |
Ссыльный
Падение Луве
|
Начало следующего, 1425 года, выдалось сравнительно спокойным. Герцог бургундский Филипп был занят голландскими делами, где его интересам силой оружия противился младший из дядей английского короля – Хамфри, герцог Глостерский.
7 марта в присутствии толпы придворных, в главной зале буржского дворца Ришмон – кряжистый, грубый, с изуродованным шрамом лицом, в соответствии с протоколом, отвесив поклон своему новому повелителю, произнес древнюю формулу присяги: «Клянусь Господом, создателем моим, во имя веры и закона, а также честью своей, все силы свои отдать таковому служению вплоть до самой своей смерти.» - и принял из рук короля золотой меч коннетабля Франции, украшенный эмалевым эфесом, усыпанным французскими геральдическими лилиями.
Пользуясь тем, что силы обоих противников были в достаточной мере скованы противостоянием в Голландии, Иоланда на короткое время отбыла в Прованс, куда ее звали неотложные дела правления, в то время как Ришмон заторопился в Бретань, где ему предстояло собрать под знамена своего нового повелителя армию наемников. Бастард, как обычно, изнывавший от безделья в атмосфере бесконечных интриг и шепотков, выговорил себе право вернуться в действующую армию, и получил почетное звание капитана, которому предстояло переформировать и возглавить остатки разбитых войск д’Омаля и в этом качестве возглавить защитников крепости Сен-Мишель, как мы помним, продолжавшей оставаться во вражеском кольце [1].
Между тем, начавшася при дворе подковерная борьба даже не думала завершаться. По праву своих новых полномочий, Ришмон занял свое место в королевском совете. Эта новая фигура при дворе, с которой невозможно было не считаться, обеспечивала позиции королевы Иоланды, для второго этапа ее сложного плана – этапа, приближение которого Луве, как истинный царедворец, чувствовал всеми фибрами своей души и посему готовился противиться ему до последней возможности.
Ситуация напоминала затишье перед бурей, или вернее, дуэль нервов, в которой первым не выдержал Луве. Прекрасно понимая, что последует за возвращением обоих его недругов, он решился на отчаянный шаг. Пользуясь своим едва ли не абсолютным влиянием на слабовольного монарха, 14 апреля 1425 года Луве поспешил полностью заменить важнейших чиновников из королевского окружения, назначив на освободившиеся должности своих ставленников. Не довольствуясь этим, он уговорил короля срочным порядком перебраться в Пуатье, где в местном замке практически превратил его в своего почетного пленника, окружив стражей, получавшей жалование из его собственных рук, с таким расчетом, что отныне никто, какой бы должностью и властью он ни обладал, не был в состоянии даже приблизиться к монарху без ведома и разрешения временщика. В мае все того же 1425 года в Мон-Сен-Мишель к Бастарду полетело отчаянное письмо, упрашивающее его как можно скорее вернуться, чтобы вместе со своими людьми прийти на помощь тестю. В полном замешательстве Жан Орлеанский, едва успевший освоить свои новые обязанности (но при этом заслужить искреннюю преданность и любовь своих подчиненных!) вынужден передать командование Пейнелю и в спешке пуститься в обратный путь.
Оставить своего тестя в беде он полагает ниже своего достоинства, пусть этот самый тесть едва ли не обманом навязал ему свою распутную дочь. Впрочем, фавориту, чье время неотвратимо подходит к концу, фатально не везет в его начинаниях[2].
Отставленный от места епископ Клермонский, уязвленный в своих лучших чувствах несправедливым решением фаворита, по дороге прочь столкнулся с Ришмоном, а вслед за тем, о происходящем незамедлительно сообщено было королеве Сицилии.
Узнав о блокаде в которой оказался по собственному недоумию ее царственный зять, королева Сицилии, как видно, сочла ниже своего достоинства пробивать ее хитростью или силой. Зато следующий ее ход оказался полной неожиданностью для беглецов – в течение буквально нескольких дней (невероятная скорость для того времени), войско под командованием Ришмона заняло столицу короля в изгнании – Бурж, и закрыв ворота, отрезало беглецам путь назад. Результат не заставил себя долго ждать – понимая, что своими руками загнал себя в ловушку, фаворит делает очередной, еще более опрометчивый шаг, уговорив короля во главе спешно набранного войска выступить против собственной столицы. Само по себе подобное действо могло вызвать как минимум недоумение – в стране уже шли две войны, раздор принцев дополнила вражеская интервенция; при этом развязывать третью – королю против собственного коннетабля, было вопиющей глупостью, но чего только не сделаешь ради пригретого кресла. Так или иначе, собранные на скорую руку отряды, остановились перед закрытыми воротами Тура, столицы Туреньского герцогства, владелицей которого, как вы уже догадались, читатель, была дальновидная королева Иоланда.
Загодя осведомленная от высланных вперед лазутчиков о пути следования неповоротливого королевского войска, Иоланда отправила городским старшинам недвусмысленный приказ:
|
Дабы сказанный (город) не открывал ворота никакому отряду, силой своей превосходящий городской гарнизон, пусть даже таковой вел бы король наш и господин, или же Президент (т.е. Луве), или же другой, находящийся у них на поручительстве, желающий возмутить и нарушить сказанный мир, каковые же нарушители волей монсеньора Ришмона, коннетабля Франции а также сказанной королевы (т.е. Иоланды) в скором времени отстранены будут от королевской персоны, и его же правительства | 
|
Да, в этом была вся «добрая матушка», король, конечно же, наш господин (и даже повелитель!) но в город его не пускать. Можно представить, какой авторитет и какое уважение перед собой сумела внушить своим подданым Иоланда, если приказу ее готовы были подчиниться против воли самого короля.
Ссылка на Юг
|
.JPG)
Так или иначе, доблестные королевские войска остановились перед запертыми воротами. Бессмысленные переговоры, приказы, ультиматумы ничего не дали и дать не могли, зато это вынужденное стояние сумело остудить горячие головы, снизить уж слишком высокий накал воинственности и желания крошить в куски всех непокорных, после чего, обогнув так и не подчинившийся своему повелителю город, королевский отряд, притихший и подавленный, продолжал двигаться вперед по дороге на Бурж. Никому было невдомек, что, прячась от людей, мимо солеварен Бренна, им навстречу движется королева Сицилии, и ловушка уже поставлена и готова принять в свои объятья неосторожных.
Ворота следующего по пути города Селль-сюр-Бренн оказались гостеприимно распахнуты, и Луве опрометчиво поспешил ввести свои войска внутрь, желая после многодневного перехода отдохнуть под крышей, и обрести наконец горячую еду и чистую постель. Однако, нестройный и гомонящий на все лады королевский отряд едва успел дойти до главной площади, как его остановило неизвестное препятствие, надежно запершее авангард посреди небольшой улицы. Спешно высланный вперед, с приказом разобраться в происходящем, Таннеги дю Шатель, столкнулся лицом к лицу со своей госпожой, как обычно, в черном траурном платье и черной же испанской мантилье, восседающей на рослом коне. За спиной Иоланды плотной стеной стояла ее свита – но в ее вмешательстве уже не было нужды. Не терпящим возражения тоном Иоланда приказала оробевшему Таннеги немедленно отвести ее к зятю. Игра была окончена, весь карточный домик, с таким старанием воздвигавшийся Президентом Прованса и его кликой в одночасье рухнул, словно никогда и не бывал.
Приказом «доброй матушки» 12 июня 1425 года бывший фаворит лишался всех своих привилегий, почестей и наград, и вынужден был отправиться почетную ссылку в Прованс (позднее – в Дофине). В качестве милости ему было оставлена сеньория Сент-Андре-дез-Авиньон, позволяя уже бывшему фавориту сохранить лицо (прагматичная Иоланда не любила глумиться над побежденными), официально было объявлено, что он отсылается прочь с целью договориться о покупке для своей госпожи одного из второстепенных городов в графстве Валентинуа. Прочие ставленники и приверженцы Президента Прованса также отсылаются прочь под более или менее надуманными предлогами, получив скромное вознаграждение за свои труды, лишь Пьера Фротье, как персонажа в достаточной мере второстепенного или чересчур себя скомпрометировавшего, отсылают прочь без всяких объяснений и наград.
Для короля особенно тягостной является необходимость расстаться с прелестной Луветкой, но Иоланда неумолима – надо! Корона стоит дорого, и для того, кто желает не только надеть, но и сохранить ее на своей голове достаточно долгое время, нужно уметь переступать через свои сердечные привязанности. Вместе с Луве и его легкомысленной дочерью в ссылку отправлен был ни в чем не повинный Бастард – как было уже сказано, Иоланда на тот момент времени видела в нем ставленника и зятя бывшего фаворита. Нам неизвестно, что думал и чувствовал наш герой в отношении столь несправедливого наказания, но, какой бы не была его душевная реакция, она осталась тайной для внешнего зрителя. Не говоря ни слова, покорный королевской воле, Бастард, тепло распрощавшись со своими друзьями при дворе, и перепоручив управление герцогством шурину – Ришару Бретонскому (за которого, как мы помним, была выдана Маргарита, сестра нашего Бастарда) отправился в ссылку вместе со своей ветреной супругой и поверженным в ничтожество тестем[3]. В ссылке ему предстоит провести весь следующий год. К сожалению для современных историков, никаких сведений об этом периоде жизни нашего Бастарда не сохранилось, и мы можем лишь догадываться, как он коротал время вынужденного бездействия в чтении, молитвах, и привычных военных упражнениях. Автору думается, что прежние дни, проведенные в плену у бургундцев научили его терпеливо ждать, когда ситуация для него переменится в лучшую сторону.
Впрочем, король не забывает окончательно своего бывшего фаворита, и между обоими завязывается оживленная переписка, в которой хочешь-не хочешь, роль почтальона отводится нашему герою. Без отдыха тот вынужден скакать между Эксом, Авиньоном и Бокером, за что в апреле 1425 года получает от короля единовременное вознаграждение в 3 тыс. 260 ливров. Деньги весьма немалые, годовой доход от средней руки баронства, что побуждает надежду, что время ссылки закончится в достаточно короткий срок[4].
Время фаворитов
Военачальник. Вдовец
|
Между тем, расклад сил при дворе менялся со скоростью калейдоскопа. Иоланда не учла одного — слабохарактерный, еще во многом неопытный юный король просто не мог обходиться без старшего по возрасту наставника, и потому насильственно будучи вырван из привычной ситуации, ухватился за первого, кто попался ему на глаза. Тертому интригану — Пьеру де Жиаку, да-да, тому самому, чья новоиспеченная супруга сумела заманить на верную смерть на мосту Монтеро Жана Бесстрашного — удалось убедить впавшего в паническое настроение короля в своей преданности и незаменимости.
Иоланда проявила, быть может, непростительную слабость, уступив слезным просьбам своего зятя, который принялся умолять, чтобы этот единственный из бывших подручных Луве остался при дворе, 3 августа, чуть менее чем через два месяца после отставки Луве, Жиак прочно обосновался в кресле фаворита. Романтический красавец, искушенный во всех видах подковерной борьбы, совершенно подчинил себе волю короля. Что не мог он сам, возможно, добивалась его красавица-жена, коротко говоря, государство в очередной раз оказалось в руках временщика, одержимого желанием стать некоронованным владыкой страны и потуже набить свою мошну за счет более чем скромной государственной казны. Король был настолько очарован своим новым любимцем, что буквально шага не мог ступить без его одобрения, в результате чего, среди придворных, уязвленных слишком большой властью, которую присвоил себе этот выскочка, пошли упорные слухи, будто он продал душу дьяволу в обмен на королевскую милость. Судя по всему, Жиак действительно не чуждался черной магии, и посему твердо полагался на помощь нечистого — как мы далее увидим, совершенно зря.
Ситуация осложнялась тем, что Ришмон в действующей армии стал терпеть поражение за поражением. Англичане покорили Бонневаль и Ле-Ман, в то время как коннетабль 6 марта 1425 года потерпел более чем позорное поражение при Сен-Жам-де-Беврон, когда горстка защитников города, совершив неожиданную вылазку против осаждающих, обратила их в паническое бегство, в неглубоком пруду, располагавшемся неподалеку от городских ворот, нашли свою смерть более 500 человек. Двор уже не скрываясь потешался над коннетаблем, который громко обвинял в предательстве Жана Малеструа — канцлера своего брата, герцога Бретонского, уверяя, что изворотливый царедворец выдал англичанам его планы за вознаграждение золотом и землей. Неприязнь короля к коннетаблю только возросла, зато Жиак значительно укрепил свои позиции, в очередной раз сумев уверить впавшего в панику монарха в своей преданности и незаменимости.
|
Ситуацию усугубляет то, что Ришмон все более утверждается в мысли, что армии необходима кардинальная реформа, и побед не будет до тех пор, пока недисциплинированные и склонные к грабежу наемные отряды не будут заменены кадровыми военными, получающими твердое жалование в мирное и военное время, а распри дворян между собой — запрещены под угрозой сурового наказания. Как вы понимаете, читатель, покушение на эти вековые традиции не могло не восстановить против коннетабля двор; по сути дела, его единственной защитницей оказалась королева Иоланда. Раз за разом в ответ на поползновения короля отставить Ришмона от дел, она терпеливо напоминала зятю, что военное счастье переменчиво, и лучшего военачальника ему не найти — в то же время исподволь утверждаясь в мысли, что Жиак должен как можно скорее разделить судьбу своего предшественника.
Документы того времени смутно упоминают, что вечно колеблющийся герцог Бретонский, недовольный присутствием англичан у самых границ своих владений, подумывал о том, чтобы неожиданным ударом деблокировать крепость Мон-Сен-Мишель, заслужив себе тем самым, благосклонность короля Карла. Впрочем, он опоздал, так как в одну из ночей 1425 года, рыбаки из Сен-Мало неожиданно атаковали английский лагерь, подожгли корабли «годонов», и за время своей атаки, вырезали несколько сотен солдат. Англичане на короткое время вынуждены были отступить, и пользуясь этой небольшой передышкой, Ришмон задумал послать флот в помощь осажденному монастырю. В обязанность его руководителей входило либо полностью очистить от неприятеля окрестности, либо — при невозможности это сделать — пополнить монастырский гарнизон новыми людьми, и вывезти оттуда раненных и больных.
В самый разгар приготовлений, Ришмон, не забывший своего доброго приятеля, с которым коротал длинные осенние вечера в Ренне, улучил момент, чтобы напомнить королю Карлу, что в это трудное для французской короны время, когда на счету был каждый умелый солдат, негоже было отставлять от службы столь опытного полководца как Бастард. Карл немедленно согласился с этим, и в Дофине помчался гонец с категорическим приказом Жану Орлеанскому прибыть в действующую армию. Как вы понимаете, упрашивать нашего героя не пришлось. Наскоро простившись с женой и тестем, он с головой окунулся в любезную ему атмосферу бивуачной жизни. В скором времени он появился в Меэне, где на сей раз нашел себе пристанище вечно кочующий двор и удостоился приватной беседы с королем, сведений о которой не сохранилось. Мы можем лишь догадываться, что, по всей видимости, Карл посоветовал своему доброму приятелю в дальнейшем стараться избегать участия в придворных интригах. Впрочем, Бастард и сам вынес правильные уроки из произошедшего. В скором времени мы увидим Жана Орлеанского в Блуа, где его уже ждали, так как неотложные дела герцогства, как всегда, требовали крепкой хозяйской руки[4].
После отъезда Пейнеля гарнизон Мон-Сен-Мишель возглавил храбрый Луи д’Этонвилль, правой рукой которого в течение следующего года будет оставаться наш Бастард. Этот последний, понукая лошадей, во главе своего отряда прибыл к устью реки Куэснон, был узнан защитниками крепости, и во время очередного отлива, переправлен за стены. Забегая вперед, скажем, что д’Этонвиллю удастся удержать крепость вплоть до 1444 года, пока английские войска не будут окончательно изгнаны из этих мест, так что Мон-Сен-Мишель по праву заслужит славу одной из немногих крепостей, куда не ступила нога завоевателя. Конечно же, наш Бастард в это время не знал, и не мог знать, что голенастая девочка-подросток из маленькой и ничем не примечательной деревеньки Домреми на имперской границе, с жадностью ловит каждое известие, исходящее из осажденного монастыря, все более укрепляясь в мыслях о необходимости той роли, которую ей через несколько лет предстоит сыграть.
Итак, весь следующий год Бастард проводит в жарких схватках, вылазках и отражении атак на стены монастыря; от этого занятия его отвлекает лишь известие о скоропостижной смерти его молодой супруги. Мы не знаем, что свело в могилу загрустившую в изгнании Луветку — быть может, несчастный случай, или инфекция — настоящий бич тех времен (документы глухо упоминают, что она так и не смогла привыкнуть к жаркому и сухому климату Юга [4], однако, так или иначе, согласно обычаю, облачившись в черный траур, он появляется в Дофине, чтобы проводить супругу в последний путь, и простившись с тестем, отбыть прочь уже навсегда.
В феврале 1427 года мы вновь на короткое время увидим его при дворе в Монлюсоне, где очередной военный совет, спешно собранный для того, чтобы обсудить меры противодействия очередному английскому наступлению перешел в жаркую перепалку между сторонниками коннетабля и партией Жиака. Впрочем, памятуя о произошедшем, Бастард предпочел не вмешиваться, но скорее вновь оказаться на поле боя, среди солдат и командиров, в среде, где он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно.
Новая перемена фигур при дворе
|
,_vers_1475_1..png)
Между тем короткий век де Жиака стремительно катился к концу. Если Луве при всех своих замашках временщика и некоронованного владыки государства все же сохранял остатки разума и был в определенной мере способен считаться с реальной расстановкой сил, Жиак, возомнивший себя неуязвимым, был совершенно не способен ни договариваться, ни слушать никого, кроме себя. Хочешь-не хочешь, приходилось прибегать к крайним мерам. Срочно вызванный ко двору Ришмон, вместе со своей повелительницей, королевой Иоландой, в скором времени сумели разработать простой для исполнения план очередного дворцового переворота, и что особенно важно — сохранить его в тайне от вездесущих придворных сплетников. Впрочем, как уже было сказано, твердо полагаясь на покровительство нечистого, Жиак не слишком заботился вопросами безопасности — и как вы понимаете, поплатился за это небрежение в полной мере.
Итак, в одну из темных февральских ночей следующего, 1426 года, в дверь супружеской спальни Жиаков, где всесильный фаворит коротал время со своей красавицей-женой, резко и неожиданно постучали. Услышав снаружи голос Жоржа де ла Тремойля, чья влюбленность в мадам де Жиак ни для кого не была секретом, взбешенный супруг настежь распахнул дверь, чтобы надавать оплеух надоедливому воздыхателю — и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с вооруженным отрядом.
Без лишних слов, отставленного фаворита выволокли прочь, не обращая внимания на вопли и проклятия короля, пытавшегося спасти своего любимца, взгромоздили на коня, и галопом доставили в Дюн-ле-Руа, где все было готово для суда и казни прошрафившегося королевского любимца по обвинению в сношениях с нечистой силой. Впавший в панику фаворит, из последних сил цепляясь за жизнь, умолял судью о пощаде, пытаясь подкупить деньгами, оставляя в залог супругу, и наконец, все свое имущество — бесполезно. Бальи (наместник и судья) этой крепости, находившийся в прямом подчинении супруги Ришмона, остался глух ко всем увещеваниям. Понимая, что смерти уже не избежать, Жиак, в последний момент вернув себе мужество, приказал палачу отрубить ему правую руку, подписавшую когда-то договор с нечистым, после чего истекающего кровью фаворита зашили в кожаный мешок и бросили в реку Орон. Убедившись, что с проштрафившимся временщиком закончено, Ришмон с чувством выполненного долга вернулся ко двору.
|
Впрочем, ему в скором времени пришлось убедиться, что все усилия пропали даром, так как в опустевшем кресле фаворита устраивалась уже совершенно нелепая фигура: некий Камю де Болье — бывший конюх, в одночасье вознесенный случайным королевским капризом на вершину власти. Ограниченный ум Камю, впрочем, понимая всю опасность, исходившую от «доброй матушки» и ее правой руки — Ришмона, не сумел создать ничего нового, кроме проваленной прежним ставленником идею окружить короля своими наемниками и не допускать к нему никого без особого на то соизволения нового любимца. Впрочем, век Камю оказался недолог — уведомленная о происходящем Иоланда, при содействии Ришмона и маршала де Буссака быстро уладила и эту проблему. В июне следующего за тем, 1427 года фаворита, беспечно прогуливавшегося верхом на муле под окнами королевских покоев, напали неизвестные, проломили голову ударом меча, и оставили тут же в луже крови.
Впрочем, как понимали королева Сицилии и ее ставленник — Ришмон, гибель очередного королевского любимца помогала исключительно выиграть немного времени. Загвоздка была не в Жиаке, не в Камю и не в ком-либо другом, но в самом характере Карла — колеблющемся, слабом, постоянно нуждающемся в поддержке сильного союзника. Понимая, что в этом случае самым мудрым будет действовать на опережение и если уж без очередного фаворита обойтись было невозможно, постараться избрать его самим, определив на освободившееся место человека из своей партии, в достаточной мере гибкого и податливого. К сожалению, Ришмон, этот храбрый солдат и прозорливый полководец был полным невеждой в том, что касалось человеческих характеров. Поддавшись его уговорам, королева Сицилии также совершила одну из крупнейших своих ошибок, согласившись терпеть в роли фаворита Жоржа де да Тремойля, ранее подвизавшегося в роли дипломата при сложном и в достаточной мере опасном деле посредничества с Филиппом Бургундским. Надо сказать, что де ла Тремойль, после смерти Жиака, поспешил сделать предложение его вдове. Катерина де л’Иль-Бушар, польщенная тем, что в ее честь совершилось уже второе преступление, немедленно дала согласие. В этом браке счастливые супруги проживут до самой смерти. Вскользь отметим, что эта прожженная особа также оказывала знаки внимания Бастарду, но тот, вполне разумно оценив с кем имеет дело, предпочел не искушать судьбу[5]. Но мы отвлеклись.
Король в этот раз, как то ни удивительно, оказался прозорливей своего коннетабля, ответив Ришмону, усиленно навязывающему своего ставленника: «Дорогой кузен, вы позднее пожалеете об этом». Вслед за тем без дальнейших уговоров приняв нового фаворита, король тут же наделил его всеми полномочиями и властью, которыми пользовались его предшественники, и дальше произошло то, чего и следовало ожидать. Тремойль, в отличие от пустопорожних хвастунов и казнокрадов Жиака и Камю, был действительно знающим дипломатом и деятельным политиком — одна беда, заботившемся исключительно о своем удобстве и собственном кармане. Без сопротивления позволив водворить себя в вожделенное кресло, он немедля вышел из повиновения Ришмона, и более того, озаботился оговорить коннетабля перед королем, и без того уже сожалевшем о своем выборе и добиться того, что отношения между монархом и его высшим военным сановником стали весьма напряженными. Понимая, что следующим станет покушение на его жизнь, Ришмон предпочел отъехать в добровольную ссылку в Сентонж, временно предоставив торжествующему сопернику полную свободу действий. Королева Иоланда, также осознав свою ошибку, предпочла временно удалиться от двора, чтобы в тиши своих замков в Провансе и Анжу спокойно продумать следующий шаг.
Славная победа под Монтаржи
Неудачная для англичан осада города
|
.JPG)
Впрочем, нашего Бастарда вся эта дворцовая возня не слишком интересовала, куда важнее для него было предотвратить английское наступление на земли Орлеанского дома, которым угрожала сильная армия под командованием одного из самых талантливых полководцев последнего периода Столетней войны — графа Солсбери. С разрешения короля, Бастард пошел на сепаратные переговоры с противником, в том же июле 1427 года сумев добиться от графа Суффолка — непосредственно подчиненного регенту Франции Бедфорду, твердых обещаний, что в полном соответствии с законами рыцарской чести, земли Карла Орлеанского, как пленника, не имеющего возможность с оружием защитить свою собственность, останутся в полной неприкосновенности от военных действий и грабежа. Столица герцогства — Орлеан, обязана была заплатить особый налог, уклоняясь тем самым от содержания французского военного гарнизона, графства Блуа и Дюнуа (будущая собственность нашего Бастарда), лежащие на пути английского наступления, также будут пощажены и останутся под властью Орлеанского дома. Успокоенный этими заверениями Бастард, вернулся к себе.
Кроме того, Карл Орлеанский, тревожась за судьбу своего достояния, также добился встречи с графом Солсбери перед его отъездом во Францию, добившись клятвенных обещаний в неприкосновенности Орлеане. Основные силы англичан повернули к крепости Монтаржи, которую не без основания считали ключом к бассейну Луары — откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании. В том же июле 1427 года крепость была взята в осаду. К счастью для французов, сеть каналов и речных протоков, омывающих стены, не позволила англичанам замкнуть кольцо осады. Связь с внешним миром не была потеряна — но осложнена, и город в какой-то мере мог рассчитывать на поставки продовольствия и подкреплений людьми и снаряжением.
Итак, осаждающая армия состояла из трех отрядов — главнокомандующего, графа Ричарда Уорвика, в те времена коменданта Кале и отца будущего «делателя королей» во время Войны Роз, и находящихся у него в подчинении графа Суффолка и его младшего брата Джона де ла Поля. Искушенный в деле осады крепостей, Уорвик расположил свои войска в долине реки Луанг, за которой тянулся труднопроходимый лес — отличная защита от возможности нападения с тыла. Подобная позиция была выигрышна также тем, что позволяла полностью держать под своим контролем бургундскую и парижскую дороги, ведущие к крепости. Отряд Суффолка расположился к западу от основных сил, перекрывая собой дорогу на Шатильон, в то время как де ла Поль выбрал для своих отрядов развилку дорог на Жиен и Орлеан, отрезая таким образом осажденных и от этого пути снабжения, а также окружив плотным кольцом местный замок. Английские лагеря были дополнительно защищены рвами и частоколами и сносились друг с другом по мостам, перекинутым через речные протоки[6].
Крепостным гарнизоном командовал опытный капитан Бузон де Фай, по происхождению гасконец, любимый как своими солдатами, так и городским ополчением — что сыграет немалую роль во время тяжелых оборонительных боев. Кроме того, крепость защищал отряд стрелков из лука и арбалета под командованием храброго сира де Вилье, в дополнение к тому город располагал артиллерией в количестве 12 бомбард, серьезно тревоживших англичан, и не позволявших им сооружать осадные башни и деревянные укрепления.
Кроме того, гарнизон вместе с городским ополчением, постоянно донимал осаждающих вылазками, скромный военный урон от которых дополнялся тем, что нервы у захватчиков были в постоянной напряженности. Во время одной из таких вылазок случилось так, что в руки англичан попал мелкий дворянчик, изначально состоявший на службе герцога бургундского, который в свое время счел для себя лучшим переметнуться на сторону короля. Понимая, что за предательство его неминуемо ждет веревка, а денег, чтобы откупиться от смерти у него недостаточно, эта мелкая сошка сочла для себя лучшим купить себе жизнь ценой предательства, указав англичанам на всеми забытую древнюю потерну, располагавшуюся как раз напротив лагеря де ла Поля. Надо сказать, читатель, что под словом «потерна» в те времена подразумевался тайный выход из крепости, или чаще того — подземная галерея, посредством которой осажденные могли тайно сноситься с окружающим миром, или даже устраивать неожиданные вылазки во вражеский стан. В данном случае, полуобвалившаяся потерна, сооруженная много лет назад была давно и прочно забыта, чем осаждающие могли воспользоваться с полной для себя выгодой.
Симон Морье, ненавидимый арманьяками прево английского Парижа, ведший допрос, взял клятвенное обещание со своего пленника, что тот в условленный час встретит английский отряд у входа в потерну и тайно проведет его по галерее до самого выхода в подвал городской часовни, откуда планировалось ударить в тыл осажденным и открыть ворота для входа английской армии. Договорившись обо всех деталях, Морье имел неосторожность отпустить своего пленника, забыв о том, что предателю все равно кого и когда продавать — лишь бы вовремя очутиться на стороне победителей. Едва оказавшись на свободе, дворянчик, чье имя история не сохранила, поспешил уведомить обо всех коменданта крепости — Бузона, и когда английский отряд, как то было условлено, проник в городскую часовню, его уже ждали. Простых латников вырезали на месте (в городе уже ощущалась нехватка продовольствия и кормить пленников было нечем), Морье и его приспешники оказались за решеткой, вплоть до внесения соответствующего выкупа за их освобождение.
Сражение под стенами
|
Вопреки королевскому запрету, Ришмон поспешил в Жиен, где уже формировался обоз для доставки продовольствия осажденным[K 1]. Неожиданное препятствие — наемники, которым уже много месяцев не платили жалование, наотрез отказались сопровождать телеги с мукой, солью и рыбой, почитая подобное ниже своего достоинства. Не помогли никакие уговоры, вплоть до того, что Ришмон готов был заложить собственную графскую корону (10 тыс. экю — годовой доход со крупного баронства!). Раздосадованный коннетабль, почитая дело проигранным, уехал прочь в Жаржо, в то время как дело взял в свои руки наш Бастард[K 2]. Позднее сторонники коннетабля — уже прославленного победителя англичан, пытались уверить своих читателей, будто Ришмон сам поручил молодому полководцу эту миссию; однако, история не терпит приукрашивания, и ни одна личность, сколь глубокий след она ни оставила в памяти того или иного народа — не застрахована от ошибок и поражений.
Итак, Бастард в этой, довольно непростой ситуации, проявил и решимость и твердость духа. Также полагая, что доставка обоза самого по себе — задача слишком тривиальная, следует думать о том, как прорвать кольцо осады, к началу сентября он сумел сплотить вокруг себя разрозненные отряды сторонников Карла, буйных наемников Этьена де Виньоля (больше известного под прозвищем Ла Гир — «Гнев Божий») а также Потона де Сентрайля. Несколько позднее оба они станут прославленными полководцами Жанны; пока же их войска, известные под нелестным прозвищем «живодеров», наводили ужас на своих и чужих, так как имели обыкновение грабить, убивать и насиловать не разбирая тех, кого защищали от тех, с кем собирались воевать, даже по тем жестоким временам выделяясь буйством и своеволием, однако, следует отдать им должное — «живодерам» не было равных на поле битвы, дрались они также остервенело, дорого продавая свою жизнь.
Таким образом, под началом Бастарда собралось около 1500 человек — армия небольшая, но при грамотном управлении, достаточно грозная. 5 сентября скрытным маршем, прячась от английских лазутчиков, им удалось незаметно приблизиться к расположению отрядов де ла Поля. Стоял жаркий полдень, англичане, отнюдь не привыкшие к влажной и удушливой погоде Юга прятались в своих палатках, донимаемые тучами комаров и жирных зеленых мух, которых привлекали отбросы огромного лагеря. На военном совете де Вилье выдвинул дерзкий план — открыть шлюзы на реке и таким образом утопить английские позиции. План был отвергнут — в тяжелых доспехах, верхом на боевых конях, также защищенных железом, было практически невозможно сражаться в воде. Ла Гир, отличавшийся отчаянной храбростью, со своей стороны предложил в качестве отвлекающего удара, со своим отрядом в шестьдесят «копий», которым для этой цели необходимо было спешиться — атаковать позиции де ла Поля, находившиеся несколько в стороне от основных английских сил[7]. Когда же, по его мнению, сумятица и паника должны были достигнуть своего апогея, в сражение следовало вступить основным силам французов под командованием нашего Бастарда. Это последнее предложение было одобрено, и бой начался практически немедля. По легенде, предваряя его, Этьенн де Виньоль — «капитан Ла Гир» французских хроник, обращаясь к небу, прокричал свою «богохульную молитву» — «Господи, соверши для Ла Гира то, что он совершил бы для тебя, будь он Господом, а ты — Ла Гиром!»
Углядев, что возле одного из частоколов, часовые, окончательно сморенные жарой, оставили свои посты, Ла Гир со своими людьми с ураганной скоростью ударил на англичан, предававшихся сладкому послеполуденному сну. Впрочем, надо отдать должное солдатам де ла Поля, выскочив из палаток в чем были, и наскоро схватив оружие, они сумели оказать достойный отпор, оттеснив противника. Сражение превращалось в резню, обе стороны сражались с невероятным ожесточением. Некий Солтон де Меркадье своими руками вырвал стрелу, пробившую ему рот насквозь через обе щеки, и не обращая внимания на хлещущую кровь продолжал сражаться. Отряд Ла Гира прижали к шлюзам, однако, тут в спину англичанам ударили гасконцы Бастарда, а ополчение Монтаржи поспешило с очередной вылазкой — и захватчики дрогнули[8].
Началась паника, на мостках через каналы и речные протоки возникла давка, так что хлипкие деревянные сооружения не выдержали огромной человеческой массы и рухнули вниз, увлекая за собой захватчиков, в сумятице в руках наступающих оказалось до 1500 английских солдат. Де ла Поль, чудом избежавший плена, по причине того, что под рукой у него оказалась лодка, умчался прочь в Немур, и затем в Шато-Ландон, едва ли тысяча людей из его отряда, уцелевших в этой резне, пополнила дезорганизованные отряды Суффолка, которые, не слушая приказов, также начали беспорядочно отступать. Видя, что в этой общей свалке, он может потерять свое войско, Уорвик приказал снять осаду. 5 сентября к шести часам вечера все было кончено[8]. Впрочем, остановившись на другом берегу реки, и кое-как выстроив в боевой порядок свои деморализованные отряды, он послал к французам гонца, призывая их «во имя чести» начать новое сражение.
Вольный Монтаржи
|
.png)
Разгоряченный Бастард не обратил на это никакого внимания. Город был свободен, англичане с уроном отброшены прочь, все остальное не имело значения. Под торжественный звон колоколов и приветственные крики толпы, обоз, все это время находившийся на почтительном расстоянии от поля битвы, под охраной некоего Кеннеда (шотландца по происхождению, в котором часть историков желает видеть далекого предка клана Кеннеди), а также аббата де Серкансье, наконец-то вступил в город. Ночь застала горожан и арьергарад армии Бастарда за разграблением брошенного английского лагеря. Пустые палатки и шатры, вместе с деревянными укреплениями сожгли, на поле подобрали ни много ни мало 12 знамен и около сотни пеннонов — личных флажков рыцарей-баннеретов. Некий сьер де Гальярдин, представитель городского сословия, торжественно преподнес Бастарду личное знамя Уорвика, также брошенное в грязь во время свалки. Английская армия на другом берегу реки, понимая, что ожидание напрасно, бесславно повернула прочь, и скорым маршем достигла Парижа. Из всех отрядов, осаждавших Монтаржи, лишь единственный, под командованием рыцаря Генри Бизета, не отступил ни на шаг, мужественно отражая все атаки французов. Из уважения к столь великой доблести, Бизета отпустили из плена без уплаты выкупа, однако, его подчиненные были казнены.
В свою очередь въезжая в город под звон колоколов и торжественное пение церковников, Бастард распорядился, чтобы де Вилье, как особенно отличившийся в этой схватке, двигался по правую руку от него самого, в то время как по левую руку от него был приглашен сопровождать комендант крепости Бузон ле Фай[8]. Всю ночь напролет в городе шумел пир, из обозных бочек выбили днища, последние коровы и свиньи, представлявшие неприкосновенный запас во время осады, были поголовно пущены под нож. Завершая рассказ об этой действительно выдающейся победе, хроникер отметил «Господу ведомо, сколь славно они пировали!»
Отдохнув несколько дней в Монтаржи, победоносная армия Бастарда, нагруженная богатой добычей, ведя с собой множество знатных пленников, вернулась в Блуа. По дороге им встретился отряд Ришмона, «каковой — опять же по словам хроникера — был весьма раздосадован, что не был там». Однако, сделанного было уже не воротить, и все лавры за эту победу закономерно достались Бастарду и его друзьям. Победа французов, многократно уступавшим численностью своим врагам была настолько убедительной, что даже унылый король воспрянул духом, вновь поверив в свое будущее на троне Франции. В знак благодарности (а это бывало с ним нечасто!) 15 декабря он приказал наградить Бастарда 400 золотых экю из своей личной казны, а также обеспечить за ним место в королевском совете, город Монтаржи — отныне Монтаржи-ле-Франк «вольный Монтаржи» — за героизм и стойкость своих обитателей, а также их непоколебимую верность делу короля, получил множество прав и вольностей, самым важным из которых было освобождение всех его обитателей от королевских налогов[K 3] (за исключением лишь «солевого», т. н. «габели»). Городу было позволено четыре раза в год проводить у себя шумные ярмарки, обогащавшие казну и частных купцов, по предложению Бастарда, на гербе Монтаржи появилась (и сохраняется доныне!) огромная буква «М» шитая золотом — как память о славной победе, тот же знак любому солдату, родом из этого города, отныне было разрешено вышить на своем жиппоне или стеганом доспехе. Действительно, если бы не эпопея орлеанской осады, освобождение Монтаржи могла бы остаться в истории Столетней войны как одна из самых славных побед французского оружия.
Ни Бастард, ни все прочие, весело пирующие в освобожденном городе не знают, что в это самое время к западному побережью страны направляется огромный английский флот, до отказа нагруженный солдатами, конями, боеприпасами и продовольствием. Новая армия приготовлена для наступления на Юг. Возможное место назначения — Орлеан. Ее возглавляет ни кто иной как Томас Монтегю, 4-й граф Солсбери, один из лучших английских военачальников этого периода Столетней войны. Даром, что некоторое время назад он, в дружеском разговоре с герцогом Карлом, старшим братом нашего Бастарда, он клялся рыцарской честью, что Орлеан будет пощажен, и английские войска просто обогнут крепостные стены. Кроме всего прочего, этого требовал нерушимый военный обычай: позорно и стыдно было нападать на владение, чей хозяин, обретаясь в плену, не способен с оружием в руках защитить свою собственность. Однако, и рыцарская честь, и военные обычаи стоили недорого, когда речь шла о вознаграждении за едва ли не столетние титанические усилия. Орлеан был ключом к долине Луары, откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании, и что более важно, далее на пути уже не было сильных крепостей. Английская казна была пуста, заканчивать войну следовало одним решительным ударом, положа руку на сердце, перед подобными соображениями чего стоили какие-то слабые понятия о чести и верности данному слову?…
Орлеан
Наместник герцогства Орлеане
|
Впрочем, пока еще ничего решено не было, Солсбери собирался в Париж, где военный совет при регенте Франции должен был окончательно выработать план наступления. Что огромная армия не останется без дела — сомневаться было нечего, тем более, что в стане короля в изгнании творилось нечто благоприятствующее делу захватчиков. Новый фаворит, все еще непрочно чувствующий себя в пригретом кресле, вполне основательно мог опасаться, что королева Иоланда и вечно воинственный Ришмон выжидают лишь благоприятного момента, чтобы отправить его вслед за прежними временщиками в загробное царство.
Надо сказать, что в этом он глубоко ошибался: понимая, что физическое устранение очередной одиозной личности приведет лишь к появлению другой, как правило, еще худшей, Иоланда предпочла временно самоустраниться — вплоть до того момента, когда на освободившееся место фаворита у нее будет готов собственный, совершенно надежный человек. Забегая вперед скажем, что этот план удастся в полном объеме, однако, до него пройдет еще несколько лет.
Ришмон был куда более озабочен своими идеями полной реорганизации армии, а также рутинными военными действиями, но фаворита подобные соображения не успокаивали. Интригами и подкупом он сумел создать для коннетабля практически невыносимые условия при дворе, так что, небезосновательно опасаясь за свою жизнь, Ришмон был вынужден вернуться в свои владения, его супруга, графиня, силой выброшенная прочь из замка Шинон, который затем занял двор короля в изгнании, пылая жаждой мести, присоединилась к нему в Бретани. Впрочем, фавориту этого было недостаточно, пустив в ход всю свою ловкость, он сумел вытребовать у короля приказ, категорически запрещавший полуопальному коннетаблю возвращаться назад при каких бы то ни было обстоятельствах. Оскорбленный Ришмон, пытаясь вновь воплотить в жизнь план, столь удачно сработавший против Луве, спешит в отсутствие короля занять Бурж, отрезая таким образом Карлу возможность вернуться в собственную столицу, в этом ему всеми силами содействуют граф Клермонский и молодой Арманьяк — сын графа Бернара, убитого, как мы помним, во время парижского восстания.
В очередной раз король, с подачи уже нового фаворита, порывается начать третью по счету войну — с собственным коннетаблем. Приказ освободить Бурж от бретонских солдат получает не кто иной как наш Бастард, едва успевший отдохнуть от прежних военных приключений. В помощь ему придаются «живодеры» Ла Гира и Потона де Сентрайля — впрочем, до кровопролития, дело не доходит. Занять Бурж Ришмону не удалось: тайну соблюсти не сумели, и вовремя предупрежденный гарнизон заперся в городе. Постояв некоторое время под стенами, Ришмон предпочитает отступить. Король, в сопровождении своих верных шотландцев, успевший в это время перебазироваться в Селль-сюр-Шер, удовлетворенный подобным исходом, официально «прощает» бретонца посредством жалованной грамоты, однако, проблема не решена и в скором времени снова даст о себе знать. Да и фаворит со своей стороны не может успокоиться, зная, что соперник его жив, деятелен и в любую минут может нанести новый удар.
Впрочем, дела королевства не ждут. Шпионы королевы Иоланды — многочисленные францисканцы и монахини-клариссы, наводнившие собой французский север доносят о готовящемся наступлении англичан. По настоянию «доброй матушки», король спешно возвращается в Шинон, где в скором времени должны собраться Генеральные Штаты Севера и Юга, с единственной целью: утвердить новые чрезвычайные налоги для борьбы против английского наступления.
В это время судьба армии Солсбери окончательно решена: Орлеан. Вовремя уведомленный о происходящем, герцог Карл, запертый в замке Болингброк, которому в недолгом времени суждено получить весьма печальную славу, спешно диктует писцу очередной приказ. Отныне его сводный брат — Бастард Орлеанский получает официальный титул герцогского наместника, облеченного в полной мере гражданской, военной и судебной властью над землями старшего брата (Орлеанне и графством Блуа), в качестве вознаграждения ему отписано в наследственное владение графство Шато-Порсьен в Шампани «по причине величайшей любви, каковую мы питаем к дражайшему брату нашему, Орлеанскому Бастарду, рыцарю, сеньору де Вальбонне, памятуя о добрых и верных услугах, каковые он оказывал нам ранее и делает это ныне беспеременно, и на каковые мы полагаем упование в будущем, дабы он получил ныне возможность наилучшим образом обеспечивать себя, в полном соответствии со своим положением». К столь щедрому подарку присовокупляется особняк и прилегающее к нему поместье Шамп-ле-Руа, по соседству с городком Роморантен, жители Орлеана со своей стороны собирают для него 1000 ливров в качестве вознаграждение за перемирие, ранее заключенное с захватчиками[9]. Бастард с благодарностью принимает предложенное, вполне отдавая себе отчет, что вместе с тем взваливает на свои плечи ответственность за будущее всей страны — но это его не пугает. В свои двадцать пять лет он успел накопить колоссальный военный опыт и уверен, что сумеет справиться со столь непростой задачей.
Начало осады
|
Весной 1428 года в Орлеане, приготовляющемся к неизбежной осаде, начинаются срочные фортификационные работы. 6 апреля сюда пребывает с очередной безуспешной попыткой решить дело миром посол императора Сигизмонда, восемью днями позднее Бастард своей властью назначает новым комендантом крепости Рауля де Гокура, которого срочно переправляют в Орлеан[9]. Сам он спешит в Бурж, куда 17 июля торжественно прибывает также король в изгнании. Для продолжения войны нужны средства, и на очередном заседании королевского совета в местном архиепископском дворце (где, среди прочих присутствует и наш Бастард), решено вновь созвать Генеральные Штаты страны для вотирования новых налогов[10].
Между тем, английское наступление продолжает развиваться с неумолимостью тайфуна или наводнения. Лично прибывший в Шартр, где всем заправляет ставленник бургундского герцога Ю де Пре, граф Солсбери наблюдает за тем, как огромные склады заполняются до отказа фуражом для коней, а также хлебом и вином — все это предназначено для снабжения огромной армии во время осады. Солсбери — человек своего времени, безусловно талантливый военачальник, он непреклонен и жесток. Английская армия нуждается в деньгах, и он ничтоже сумняшеся, отдает на поток и разграбление богатейшую церковь Св. Девы что в Клери, подобное святотатство вызывает шок даже у англичан, в войске шепчутся, что подобное не пройдет даром — и, как то ни удивительно, оказываются правы. Позднее наш Бастард с помощью короля Карла VII восстановит разоренную церковь во всей ее красоте и богатстве, и здесь же (мы опять забегаем вперед), много лет спустя найдет себе последнее успокоение прах нашего героя. Однако, в настоящий момент, когда-то сияющий золотом и драгоценностями храм осквернен, загажен, ограблен до последней нитки.
Английская армия, нагруженная добычей, выступает на Юг, Солсбери спешит воспользоваться последними днями уходящего лета. Начало наступления знаменуется очередным злодеянием, вполне в духе того времени. Местные крестьяне принимают английские войска за французов, и радостно приветствуют их. Пользуясь столь удачно сложившимися обстоятельствами, граф, великолепно говорящий по-французски, использует их для восстановления разрушенного моста; по окончании работы его солдаты вырезают добровольных помощников — всех до последнего человека. Наступление англичан кажется неотвратимым, мелкие городки на Луаре, сдаются один за другим — Анжервилль, Тури, Жанвилль, Пюизажи, Артене, Пате, и множество других, которых не стоит перечислять за их немалым числом — разоренные, разрушенные, сожженные дотла. Удержать удается только Шатоден, где командует храбрый сир де л’Илье, позднее этот город окажет неоценимые услуги осажденному Орлеану.
5 сентября Солсбери вступает в Мёнг, перерезая единственную дорогу, соединяющую Орлеан с королевской резиденцией в Блуа. Луара форсирована без всяких сложностей, занято еще несколько небольших городов по пути к Реймсу, Орлеан взят в полукольцо. Наконец, 12 октября 1428 года, английская армия вплотную приближается к городу.
В тот же день, 5 сентября 1428 года Генеральные Штаты Франции (вернее, Земель Севера и Юга), открывают свои заседания в Шиноне. Атмосфера более чем напряженная, ни для кого не секрет, что судьба государства висит на волоске[11]. В зале заседания присутствует наш Бастард, ему составляют компанию юный герцог Жан Алансонский (недавно освободившийся из английского плена за разорительный выкуп в 200 тыс. золотых экю), графы Вандомский и Бурбонский; рядом с королем председательствует и придает всему собранию силу для сопротивления обстоятельствам королева Сицилии, на время оставившая свое уединение. В ее присутствии основные поборники «партии мира», а попросту, капитуляции перед англичанами — епископ Реньо и королевский фаворит вынуждены молчать. Собрание вотирует огромный налог — 500 тысяч экю в общую казну должен внести Север, еще 200 тысяч — Юг, и все это будет истрачено на армию, должную отстоять Орлеан и при удачном исходе, развить новое наступление против англичан. Во время этого собрания впервые звучит голос депутатов Третьего Сословия — пока еще слабый, но достаточно решительный. Ему понадобится два столетия, чтобы заявить о себе в полную силу — и тогда придет время Революции; но сейчас это первая, еще робкая попытка, имеет достаточно важные последствия. Третье сословие — горожане, купцы, зажиточное крестьянство — требуют, чтобы к сбору налогов подключилось дворянство, в обычное время освобожденное от всяческих поборов в казну, а также духовенство, способное кроме молитв и крестных ходов, противостоять англичанам золотом из своих кладовых.
Городская оборона
|
Чтобы понять дальнейшее, нам придется, дорогой читатель, вернуться несколько назад во времени и поговорить о городской обороне и роли Орлеана в этой войне.
Итак, основанный в далеком 272 году н. э. на месте разрушенного Цезарем галльского селения по имени Ценабум или Кенабум, город этот получил имя римского императора Аврелиана (Aureliana Civitas), превращенное затем в местном произношении в «Орлеан». Как многие римские поселения, орлеанская крепость представляла собой неправильный четырехугольник, широкой своей стороной выходящий на берег Луары. Город окружался огромной стеной, общая длина которой составляла 2590 м, толстую каменную кладку увенчивали 32 башни, к реке также выводила потерна — подземный ход, позволявший защитникам вести разведывательные действия или даже производить вылазки в стан потенциального врага.
Расположенный всего лишь в 130 км к Югу от Парижа, Орлеан долгое время служил частью королевского домена, пока не был выделен Филиппом VI в апанаж своему младшему отпрыску, носившему то же имя, что и отец. Впрочем, Филипп Орлеанский скончался в возрасте 40 лет, не оставив законного потомства, и город благополучно вернулся под власть короля, вплоть до того времени как в 1392 году, в самый разгар Столетней войны безумный король не пожелал отдать его в апанаж своему младшему брату (и, как мы помним, отцу нашего героя). Впрочем, жители Орлеана были далеко не в восторге от подобного решения — быть может, успев наслушаться рассказов о характере королевского брата, или просто воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, чтобы попытаться выторговать для себя дополнительные преференции. Так или иначе, торг между Людовиком Французским и будущей столицей его герцогства потребовал времени. В обмен на положительное решение, горожанам была дана хартия вольностей, кроме того, хитроумный брат короля, желая окончательно улестить местную элиту, пригласил ее в полном составе на крестины своего новорожденного сына — того самого Карла, что в настоящее время коротал вынужденный досуг в замке Болингброк. После этого конфликт был окончательно улажен, и город вместе со всеми прочими землями безропотно перешел под власть нового сюзерена, а после его смерти, был столь же безболезненно унаследован Карлом Орлеанским.
В 1357 году, после бесславно проигранной королем Иоанном Добрым битвы при Пуатье, возле города стали появляться разъезды английской конницы, возглавляемые Робертом Ноулзом. Встревоженные горожане поспешили разрушить посады и церкви, находящиеся за городской стеной, лишив потенциальную армию осады любой возможности занять прочные позиции рядом с городскими стенами. Местные крестьяне, наскоро собрав свои нехитрые пожитки, скрылись за городской стеной, ворота были заперты, часовая служба в городе велась сутки напролет — и надо сказать, предосторожности эти не оказались лишними. Огромная армия Черного Принца, в скором времени вторгшаяся на французский Юг, и прошедшая его огнем и мечом, разбилась о стены Орлеана. В самом деле, куда проще было грабить беззащитных крестьян и жечь деревни и маленькие, ничем не защищенные городки, и совсем другое — штурмовать огромную крепость. Понимая, что захватить защитников города врасплох ему не удалось, Черный Принц поневоле вынужден был обогнуть городские стены, и убраться восвояси несолоно хлебавши.
После победы при Монтаржи, опасность новой осады вновь нависла над городом, несмотря на все ухищрения герцога Карла, предложившего Солсбери 6 тыс. экю за то, что его столица будет пощажена в обмен на твердые гарантии нейтралитета. Понимая, что готовиться следует к худшему, городские власти под руководством начальника городского гарнизона — Рауля де Гокура, в спешном порядке укрепляли башни и частоколы, закупали стрелы и порох; на местном литейном дворе изготовлялись и затем устанавливались на стены пушки и бомбарды, всего к началу осады их насчитывалось около 70. Кроме новомодной для тех времен артиллерии, город располагал также метательными машинами, приводившимся в движение мускульной силой — т. н. куйярами, способными бросать 80-килограммовые каменные ядра на расстояние до 180 м. Судя по всему, куйяров имелось в распоряжение три — на трех башнях по периметру стен, кроме того, город располагал тяжелыми требушетами, бросающими 140-килограммовые каменные ядра по одному в час, и гигантскими арбалетами, готовыми метать стрелы в самую гущу вражеской пехоты.
В соответствии с последним словом тогдашней фортификации, за пределы городской стены была вынесена система фортов, т. н. «бульвары», способные удержать артиллерию противника на почтительном расстоянии, не позволяя ей обстреливать городскую цитадель. На левый берег Луары вел длинный мост, на который выходили из крепости ворота Св. Катерины. Среднюю часть моста перегораживал форт, у основания, на противоположном берегу реки, располагалась небольшая крепость из двух башен — т. н. «Турель» или «Две Турели», за ней, вслед за 19-м и последним мостовым пролетом, находился барбакан — внешний элемент обороны, которому предстояло принять на себя первый удар наступающей английской армии.
Кроме того, как и в прежние времена, горожане озаботились о том, чтобы уничтожить все городские предместья, лишая будущую армию осады возможности устроиться под крышей. Таким образом, читатель, Орлеан был по тем временам без преувеличания, неприступной крепостью, осада которой при всем военном таланте графа Солсбери и высокой боеготовности его армии, поддержанной к тому же, вспомогательными бургундскими отрядами, была делом далеко не простым. Сил английской армии не хватало даже для того, чтобы взять огромный город в достаточно плотное кольцо. Т. н. Бургундские Ворота будут оставаться открытыми во все время осады, несмотря на все попытки англичан отрезать Орлеан от внешнего мира.
Гибель английского главнокомандующего
|
Итак, Солсбери понимал, что задача крайне сложна, но и отступать от своего не собирался. Пусть с имеющими у него силами думать о штурме даже не приходилось — можно было принудить осажденных к сдаче голодом и постоянными обстрелами. 7 октября 10-тысячная английская армия вышла к орлеанским предместьям[12].
Первый удар, как и следовало ожидать, был направлен против внешнего кольца фортов. Кроме того, расположив по периметру стены, выходившей к реке, многочисленные пушки, англичане принялись планомерно обстреливать французские укрепления, притом что каменные снаряды из дальнобойных бомбард залетали даже за городскую стену, разрушив несколько прилегающих домов. «Дневник Орлеанской Осады» сохранил для нас даже имя первой жертвы среди мирных обывателей города — женщины по имени Белль («Красавица») жившей рядом с потерной Шено.
Бой за внешнее кольцо фортов продолжался три дня. Орлеанский гарнизон и вместе с ним ополчение, бились самоотверженно и упорно. Понятия «массовый героизм» в те времена еще не существовало, однако, само явление это, как видимо, столь же старо, как сама история войны. Безымянный автор «Дневника Осады» с удивлением отмечал, что в боях за кольцо фортов неожиданно проявили себя орлеанские женщины. Под градом ядер и стрел, они постоянно спешили из города к кольцу фортов и назад, снабжая защитников всем необходимым — едой, питьем, перевязочным материалом для раненных, а также тогдашними орудиями для защиты от штурма — котлами с кипящей водой и маслом, горячей золой (ее бросали по ветру, стремясь запорошить глаза осаждающим), негашеной известью, и т. н. «железным чесноком» — трехгранными шипами, которые в изобилии разбрасывались перед фортами в качестве защиты от вражеской конницы.
В первый день, пытаясь поддержать своих людей губернатор Орлеана Рауль до Гокур с частью гарнизона предпринял вылазку из крепости. Этот жаркий бой закончился, можно сказать вничью, лишь ненадолго задержав английскую атаку, однако, сам де Гокур во время сечи упал с лошади столь неудачным образом, что сломал себе руку и достаточно сильно ушибся о каменистую землю. Оставшиеся без руководства орлеанцы все же сумели в полном порядке отступить в крепость, неся на руках своего раненного командира. Немедленно было послано за костоправом, который тут же примчался в жарко натопленную баню, умело вправил кость и обездвижил больную руку, крепко прибинтовав ее к узкой дощечке — далекой предшественнице современных гипсовых повязок.
|
Оставшиеся без руководства орлеанцы, тем не менее продолжали упорно сопротивляться наседающим англичанам. Первые два приступа против кольца фортов были отбиты с уроном для осаждающих, после чего Солсбери, правильно рассудив, что в лобовых атаках он погубит слишком много своих людей, приказал саперам подвести под кольцо фортов подземную мину — обычная тактика в те времена. Французы обнаружили подкоп слишком поздно, так что удержать форты уже не было никакой возможности. Защитники предпочли за лучшее отступить, взорвав и уничтожив все, что можно, так что вместо добротно выстроенной линии укреплений, англичанам достались обугленные развалины. Это случилось 23 октября 1428 года.
На следующий день, под непрестанным обстрелом и огнем, охватившим часть деревянных укреплений, пала Турель. Уходя прочь из этой внешней крепости, французы разрушили все, что могли разрушить, включая два пролета моста, отделявшего ее от города. Солсбери мог поздравить себя с первой — пусть еще далеко не окончательной победой. Комендантом Турелли был назначен капитан английской армии Уильям Гласдейл («Гласидас» французских хроник). Он еще оставит свой след в нашей истории.
Пока же, польщенный столь высоким доверием, он поспешил пригласить главнокомандующего посетить только что завоеванную крепость. Солсбери охотно принял предложение, тем более, что из высоких и узких бойниц второго этажа открывался отличный вид на городские укрепления. Лучшего в самом деле было нечего и желать. Сохранившая легенда гласит, будто Гласдейл, все еще находящийся в эйфории от недавней победы, обратился к благосклонно слушающему графу с цветистой речью, закончив ее словами «Милорд, извольте взглянуть на свой город!» Так это или нет — неизвестно, однако, в полном соответствии с утверждением той же легенды, обоим подобное бахвальство не прошло даром.
В реальности, едва Солсбери прильнул к узкому отверстию бойницы, пытаясь определить, где лучше всего расставить пушки или начать штурм, с городской стены неожиданно выстрелила кулеврина. Каменное ядро с хирургической точностью ударило в бойницу, Солсбери не успел отскочить, прежде чем острые как бритва каменные осколки вонзились ему в лицо. Потрясенные англичане со всей спешностью доставили своего изуродованного полуослепшего командира в Менг, к искусным хирургам, но все их усилия оказались, как вы понимаете, тщетны. Три дня спустя Солсбери скончался, так и не приходя в сознание.
Надо сказать, что несмотря на тщательное расследование, произведенное несколько позднее самими орлеанцами, «автор» рокового выстрела так и остался неизвестным. Поговаривали, будто до кулеврины добрался юный паж или проказник-мальчишка, воспользовавшийся тем, что расчет ненадолго отлучился; сбежавшиеся на звук выстрела пушкари, якобы видели, как шалун улепетывает прочь. Так это или нет, так и осталось неизвестным, но если эта история и вправду имела место, следует заметить, что известная пословица «Дуракам везет» вряд ли когда-либо получала столь наглядное подтверждение. Шептались, что ядро было направлено ангельской рукой в качестве наказания для Солсбери — клятвопреступника и осквернителя церквей.
Англичане, подавленные этой потерей, старались удержать случившееся в тайне, хотя бы до того времени, пока не прибудет новый главнокомандующий — Уильям де ла Поль, однако, несмотря на все усилия, информация благополучно просочилась, заставив осажденных воспрянуть духом.
Бастард приступает к своим новым обязанностям
25 октября в город примчался Бастард, немедленно взявший на себя руководство обороной. Надо сказать, что он прибыл не один и не с пустыми руками. Нового коменданта сопровождало несколько отрядов закаленных в бою французских и итальянских наемников под руководством Ла Гира, Жака де Шабанна, и прочих, менее прославленных командиров. Замыкал процессию обоз, тяжело нагруженный рыбой, хлебом, солью, бочонками с вином — первый из множества продовольственных обозов, которые несмотря на все усилия англичан смогут прорваться в осажденный город.
Как опытный командир он немедля оценил свои силы — городской гарнизон состоял из 500 человек плюс городское ополчение, вместе с ним прибыло еще 800; в городе находилось кроме того около 30 тыс. мирных жителей — собственно горожан и крестьян из окрестных сел, которые, заслышав о подходе англичан, в спешке собрали свои нехитрые пожитки, чтобы скрыться за городскими стенами. Город был в достаточной мере снабжен продовольствием и фуражом, запасы пороха, надежно скрытые от воспламенения тем, что были помещены в подземное хранилище под залом заседаний городского совета, могли обеспечить несколько месяцев беспрерывной стрельбы. Кроме того, повторимся, по приказу де Гокура, на стенах были установлены как новомодные для того времени пушки, так и метательные машины достаточной мощности, чтобы раз и навсегда отбить у англичан желание пробовать гарнизон на прочность посредством прямого штурма.
Памятуя, что в английском войске находится столь опытный знаток минной войны как Уильям Скейлз, Бастард приказал расставить по периметру стены, выходившей к реке, и соответственно, к английскому лагерю, кувшины с водой. Это нехитрое средство могло на очень раннем этапе дать знать о том, что под стену ведется подкоп. К счастью, предосторожность эта оказалась лишней. Де ла Поль не то был не слишком сведущ в саперном деле, не то по какой-то причине был настроен к нему скептически — но так или иначе, ни штурма, ни подкопа для защитников страшиться не было причины. Прекрасно понимая, что с его скромными силами овладеть крепостью посредством лобовой атаки будет невозможно, де ла Поль предпочел брать Орлеан измором, дополняя блокаду постоянным обстрелом, должным сломить боевой дух орлеанцев и принудить их к капитуляции.
Посему, как и следовало по всем правилам военной науки того времени, английский главнокомандующий озаботился тем, чтобы как можно плотнее окружить город кольцом земляных и деревянных осадных башен, из которых можно было вести прицельный огонь по жилым кварталам внутри городских стен. Ну что тут скажешь, дорогой читатель. Идут века, а мышление поджигателей войны, похоже, не меняется.
Надо сказать, что к осаде Орлеана с самого начала было приковано напряженное внимание обеих сторон. Для англичан это был ход ва-банк — в случае поражения их армия оказалась бы в ситуации близкой к отчаянной: казна была пуста, война в глазах английских налогоплательщиков становилась все более непопулярной, выбить у скептически настроенного парламента согласие на новые налоги было практически невозможно. Оставалась победа и только победа — за стенами города (как то было отлично известно и де ла Полю и его непосредственному начальнику — Бедфорду), скрывались немалые богатства, которые можно было пустить на дальнейшее финансирование завоевательного похода. С другой стороны, понимая критичность своего положения, Карл засыпал отчаянными письмами Якова I, предлагая отдать ему в наследственное владение герцогство Берри, если шотландские войска помогут отстоять Орлеан. Со своей стороны, желая хоть как-то поддержать осажденных, он отправил к Бастарду своего личного хирурга Жана де Жондуаня, и — что было куда важнее, одного из лучших канониров Франции Жана Моклерка.
На праздник Всех Святых 1428 года Бастард сумел передать Карлу Французскому первую весточку из осажденного города. Письмо было достаточно кратким и содержало лишь сведения о том, что в английскую армию прибыл Джон Тальбот, а военные действия продолжаются с переменным успехом[13].
Слабохарактерный король втайне подумывал о бегстве через Пиренеи, под защиту арагонского союзника — в крайнем случае, в Шотландию, где он мог в полной мере чувствовать себя в безопасности от посягательств английского регента. На месте его удержала неожиданная твердость обычно уступчивой и терпеливой супруги, со всей дипломатичностью уверявшей, что Бог не оставит его в беде, и непреклонностью «доброй матушки» — Иоланды Арагонской, чью волю не могли сломить никакие удары судьбы. Впрочем, следует оговориться, что кроме бесплодных попыток возобновить переговоры с Филиппом Бургундским, раз за разом отвергавшим французские предложения, у дальновидной королевы Иоланды был запасен еще один козырь — пожалуй, несколько сомнительный, но при удаче могущий решить дело самым неожиданным образом.
| Фортификационные сооружения Орлеана | |||||
 | |||||
| Номер | Название | Номер | Название | ||
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Тур-Нев (Новая Башня) (на углу между набережной и улицей Тур-Нев. Основание башни уходило в реку) | 2 | Башня Авалон | ||
| 3 | Башня Сен-Фло (на другой стороне улицы Тур-Нев) | 4 | Башни с обеих сторон Бургундских ворот (дополнительные укрепления — подъёмный мост и бульвар. Находились на перекрёстке улиц Бургундской, Тур-Нев и Бурдон-Блан) | ||
| 5 | Башня Сен-Этьен | 6 | Башня мессира Буда | ||
| 7 | Башня Шан-Эгрон | 8 | Епископская или Сокольничья башня (крайний северо-восточный угол стены, на пересечении улиц Епископской и Бурдон-Блан) | ||
| 9 | Башня Епископского-Суда | 10 | Башня Церкви Сен-Круа | ||
| 11 | Башня Сале (на противоположной стороне Епископской улицы) | 12 | Две башни над воротами Паризи (с наружной стороны защищались бульваром. Находились на перекрёстке Епископской улицы и примыкавшим к ней площадям Сен-Круа и Этап) | ||
| 13 | Башня Жана Тибо | 14 | Башня Але Сен-Месмена | ||
| 15 | Башня Верже-Сен-Самсон | 16 | Башня Сен-Самсон (на севере на перекрёстке совр. улиц Жанны д’Арк и Лицейской) | ||
| 17 | Башня Ом (на площади Мартруа) | 18 | Две башни над воротами Банье (северо-западный угол стены. Дополнительно защищались внешним бульваром) | ||
| 19 | Башня Мишо Канто (угол улиц Карн, Аллебард и Гренье-а-Сель) | 20 | Две башни над воротами Ренар (дополнительно защищались внешним бульваром. Располагались на улице Корса) | ||
| 21 | Башня Эшиффр-Сен-Поль (на Английской улице) | 22 | Башня Андре (на улице Рекувранс) | ||
| 23 | Башня Барб-Фламбер (юго-западный угол стены, основание башни уходило в воду реки, располагалась на углу улицы Рекувранс и набережной Сипьерр) | 24 | Башня Нотр-Дам (как полагают, стрелявший с неё пушкарь убил главнокомандующего английским войском — Томаса Солсбери) | ||
| 25 | Водопойная башня (выходила непосредственно на берег Луары. Расположена на набережной Сипьерр) | 26 | Две мостовые башни над воротами Св. Екатерины (угол набережной Шатле и улицы Трактирной) | ||
| 27 | Большая Башня Шатле (на реке) | 28 | Башня мэтра Пьера ле Ке (на реке) | ||
| 29 | Башня Крош-Мефруа (на реке) | 30 | Потерна Шено (рядом с ней во время осады располагалась городская артиллерия) | ||
| 31 | Башня Обер (у набережной Шатле) | 32 | Квадратная или Разломанная Башня (в реальности — восьмигранная. У набережной Шатле) | ||
| 33 | Башня Таннер (у набережной Шатле) | ||||
Время Жанны
Медленное начало
Пророчица из Домреми
|
Надо сказать, что в это время ворота Шинонского замка постоянно осаждали всевозможные пророки, божьи посланцы и просто сумасшедшие, горящие желанием открыть королю Господню волю касательно того, как следует спасать Францию и спасаться самому. Все их усилия разбивались о запертые ворота — как известно, монарх был человеком возбудимым и даже нервным; посему Жорж де ла Тремойль счел за лучшее держать всевозможных пророков и пророчиц на почтительном расстоянии. Это ему удавалось… до определенного момента. Сейчас же королева Иоланда знала о том, что еще долго будет неизвестно всем прочим, и о своем знании до времени вполне разумно молчала. Она знала, что ее сын Рене (будущий король-поэт), а ныне герцог Барский, получил от своего доброго приятеля и подчиненного — Гильома де Бодрикура, коменданта крепости Вокулер — известие о странной девушке, которая отважно представ перед ним, потребовала передать королю «что он получит помощь не далее середины Великого Поста». Бодрикур высмеял новоявленную пророчицу и выгнал ее вон, запретив возвращаться, однако, сомневаясь в своем решении предпочел уведомить своего господина, а тот, конечно же, сразу же поставил в известность свою дальновидную мать. Королева Иоланда, как все люди того времени, была глубоко религиозна, и явление чудес Господних в среде повседневности представлялось ей возможным и разумным. Другое дело, что спешить и принимать желаемое за действительное умная женщина отнюдь не спешила. Бодрикуру был дан приказ ничего не предпринимать, но немедленно дать знать, если эта Жанна появится снова. Пока же следовало искать другие пути, и ни в каком случае не поддаваться панике и не терять головы. Все это не более чем гипотеза, читатель. Документов, описывающих эту раннюю стадию миссии Жанны не сохранилось — однако, участие анжуйского семейства на более поздних этапах — факт бесспорный. Пока же наступал ноябрь 1428 года.
В течение этого месяца орлеанский гарнизон под предводительством Бастарда, из раза в раз предпринимал вылазки из крепости разрушая все, что можно было разрушить, лишая англичан возможности использовать какое-либо здание, в качестве опорного пункта или просто — убежища от холодов. Ожесточение нарастало с обеих сторон — орлеанцы не щадили ни церквей, ни монастырей, красивейшие старинные постройки, на которые Гокур не рискнул поднять руку, разрушались до основания и предавались огню. Следует сказать, что тактика эта в определенной мере принесла свои плоды — англичане страдали от холода, болели, и напряженность военных действий сама по себе несколько снизилась. Наступал декабрь — время веселых рождественских праздников, а обе враждующие стороны даже не думали прерывать начатое. Впрочем, 25 декабря религиозность все же взяла верх. По просьбе де ла Поля (ох уж эти куртуазные времена!) Бастард направил за ворота крепости военный оркестр, который в течение нескольких часов исправно играл, развлекая осуждающих и осажденных, после чего несколько французских рыцарей по всей форме вызвали англичан на турнирный бой. Представление состоялось к удовольствию обеих сторон, причем победу одержали французы, отбывшие прочь с турнирного поля под крики одобрения со городских стен. Однако, затишье оказалось недолгим, в скором времени все разошлись по своим местам и осада продолжалась.
Январь прошел в жарких схватках на второе кольцо фортов, за мост, который англичане пытались восстановить, чтобы окончательно закрепиться у городских стен, а французы с не меньшим упорством уничтожали их работу, в атаках и контратаках, при том, что ни одна из сторон так и не могла добиться решительного перевеса. Англичане были утомлены лагерным существованием в промокших насквозь под зимним дождем и снегом палатках, измотаны бесконечными вылазками гарнизона, не дававшими им покоя ни днем ни ночью; французы со своей стороны постепенно начинали чувствовать нужду в продовольствии и корме для коней, в крепости росло количество раненых и больных, призывы к королю о помощи оставались безрезультатными. Нельзя сказать, что Карл совершенно забыл об осажденной крепости, в Орлеан непрерывным потоком шли обозы с рыбой, солью, вином, порохом, пригонялись стада коров и свиней (при том, что часть всего этого изобилия англичанам удавалось перехватить по дороге и использовать в собственных нуждах), однако, ситуация по-прежнему оставалась патовой.
Начало февраля для Иоланды Арагонской, терпеливо ожидавшей, чем закончится эпопея новоявленной пророчицы из Домреми ознаменовалась известием — она вернулась! Она вновь предстала перед Бодрикуром, требуя надежного эскорта и проводника, чтобы отправиться в Шинон к королю. Как и следовало, комендант отослал ее прочь не говоря ни да ни нет. Однако, на сей раз возвращаться домой Жанна не собиралась.
Обосновавшись в городе, она выжидала удобного момента, чтобы повторить свою попытку, а пока — исправно пряла, посещала местную церковь, причем авторитет этой юной девушки, непоколебимо убежденной в успехе своей миссии непрестанно возрастал. Бодрикуру было приказано ждать. Ждать и ни во что не вмешиваться — если эта Жанна действительно собирается взвалить на себя столь неблагодарную миссию, она должна доказать, что сможет выдержать все невзгоды и трудности, которые встретятся ей по пути. Ждать! Если ее слова чего-то стоят, она сможет настоять на своем. Нет — значит, об этом варианте следует забыть. Пока же, присматриваться, прислушиваться, осторожно наводить справки о ее прошлом и ждать. Пока же, если верить показаниям Катрин ле Руайе, хозяйки дома, где временно остановилась Жанна, «время для нее тянулось медленно, как для женщины, ожидающей ребенка». Жанна выходила из себя, бесконечное, бессмысленное ожидание в то время, как вся ее неутомимая натура стремилась к действию — казалось издевательством. Однако, вместо коменданта Вокулера ее неожиданно пригласил к себе герцог Лотарингский — тесть будущего короля Рене. Будучи уже в преклонных годах, он жестоко страдал от подагры, приковавшей его к постели. Один из богатейших вельмож королевства пригласил к себе никому еще не известную «пророчицу», предлагая исцелить его от недуга. Жанна, с обычной для себя прямолинейностью, ответствовала, что целительством не занимается, и вместо того посоветовала престарелому ловеласу отослать прочь любовницу и положиться на волю Божью, ее же снабдить конями и эскортом для пути в Шинон. Герцог лишь посмеялся в ответ, и отослал дерзкую прочь, наградив ее деньгами.
Время тянулось и тянулось, а Бодрикур все не спешил с ответом. Окончательно выведенная из себя этим затянувшимся ожиданием, Жанна предлагала своему сопровождающему — Дюрану Лаксару (мужу двоюродной сестры, которого она, как старшего по возрасту почтительно именовала «дядей») самому закупить лошадей, нанять сопровождающих и доставить ее в Шинон. Тот уже готов был согласиться, тем более, что охранять сестру вызвались Пьер и Жан д‘Арки, однако, по неизвестной нам причине, Жанна сама вдруг потеряла интерес к этому плану. Надо сказать, это было правильное решение, так как в противном случае, путешествие рисковало закончиться перед запертыми воротами замка Шинон, как это уже не раз происходило со многими «пророками» и «посланцами Господними», пытавшими счастья до нее. Впрочем, дело постепенно сдвигалось с мертвой точки. Бодрикур сам, без предупреждения и приглашения пожаловал к ней в сопровождении местного кюре, совершившего над Жанной обряд изгнания дьявола — обычный в те времена способ определить, не страдает ли тот или иной человек психическим расстройством. Как и следовало ожидать, будущая спасительница Франции достойно выдержала испытание. И вновь комендант удалился прочь, не сказав ни да ни нет.
Селедочная битва и раскол во вражеском лагере
|
Орлеанцы изнемогали в бесчисленных вылазках, и боях за вторую линию фортов, английские орудия систематически разрушали городские дома, убивая женщин, детей и стариков. Ситуация становилась критической.
10 февраля перед Бастардом предстал покрытый пылью оруженосец его дома, прискакавший из Блуа со срочной вестью: к английскому лагерю движется рыбный обоз, под командованием Джона Фастольфа и ненавистного арманьякам парижского прево Симона Морье (как мы помним, он попал в плен под Монтаржи, но сумел выйти на волю, заплатив немалый выкуп). Обоз охраняет сравнительно немногочисленный англо-бургундский эскорт (3 тыс. человек) — разбить его значит поднять дух осажденных, начинавших изнемогать под ураганными обстрелами, а заодно снабдить их провизией и оружием — весьма не лишними для орлеанцев, вынужденных в последние недели существовать едва ли не на голодном пайке, старательно экономя стрелы и пороховые заряды. Устоять перед искушением было невозможно.
11 февраля 15 сотен лучников и пеших солдат, под командованием Бастарда практически без помех покинули город, в деревеньке Рувре соединившись с войсками шотландца Дарнли Стюарта — брата прежнего коннетабля, сложившего голову при Вернее, отрядами Ла Гира, Карла Бурбонского, и т. д. Коротко говоря, здесь собрался весь костяк, составлявший гарнизон орлеанской крепости и вдобавок к тому отборные войска на королевской службе. Всего у французов было около 4 тыс. человек — подавляющее численное превосходство, казалось, гарантирует победу. Напасть на отряд Фастольфа и Морье было решено следующим утром, захватив англичан врасплох на марше.
Это был черный день для французского оружия. Короткая битва при Рувре, позднее получившая у хроникеров, не чуравшихся острых словечек прозвище «Селедочной», началась с того, что англичане, загодя увидев нападавших поступили единственно возможным для себя образом — выстроив телеги в плотный четырехугольник, по сторонам которого были воткнуты в землю острые колья для защиты от вражеской конницы. Крепкие дубовые бочки служили отличным прикрытием для лучников и стрелков из арбалета. Коротко говоря, у англичан было все, кроме артиллерии, зато у их противников в избытке присутствовали ручные и стационарные кулеврины. Говоря по чести, Бастарду и его присным ничего не стоило на расстоянии артиллерийским огнем разбить в щепы обоз и перебить его защитников — однако, подобный стиль сражения показался им недостаточно героическим. Вместо того, чтобы набраться терпения, повторяя ошибку, уже допущенную при Азенкуре и Креси, тяжело вооруженные рыцари спешились, и не слушая приказов, беспорядочной толпой устремились к английскому вагенбургу — и превратились в отличные неповоротливые мишени для лучников. В этой маленькой битве нашел себе конец Дарнли Стюарт, вместе с ним пало еще несколько шотландских и французских дворян, Бастарду прострелили навылет ступню — от плена или гибели в общей свалке его спасла лишь преданность его людей. Как видно, Жан Орлеанский умел внушать к себе уважение со стороны простых солдат. Двое лучников, рискуя собственной жизнью, прикрыли щитами своего раненого командира, практически на себе вынесли его из- под обстрела, и помогли сесть на лошадь.
Поражение было не просто досадным — в этой маленькой битве нашла себе смерть как минимум третья часть орлеанского гарнизона, восполнить эту потерю было некем. Удар по моральному состоянию осажденных был еще более тяжел, так как едва вернувшись в Орлеан под насмешки уличной толпы, уже прознавшей о случившемся, Ла Гир, Шабанн, Карл Бурбонский и прочие засобирались вон из города, уводя свои отряды. Доведенные едва не до отчаяния горожане видели, как уходят прочь их защитники, на словах — конечно же, только на словах — обещавшие прислать на помощь городу войска и боеприпасы. Словам никто не верил, и видимо, правильно. Защищать город оставались только отряды непреклонного Бастарда, и не менее хладнокровного маршала Франции де Буссака. Несмотря на всю их отвагу, возможность удержать огромную крепость столь малыми силами казалась более чем сомнительной. Документы глухо упоминают, будто Жан Орлеанский в момент отчаяния подумывал о том, чтобы уйти прочь из Орлеана, разрушив за собой все, что можно было разрушить, чтобы англичане по крайней мере, не смогли закрепиться в отвоеванной ими крепости — но по зрелому размышлению оставил эту идею до случая, если никакой иной возможности уже оставаться не будет. Забегая вперед отметим, что к счастью подобный случай так и не наступил[14].
Вместо того в практическом мозгу Бастарда появилась достаточно смелая мысль о сепаратном мире с герцогом Бургундским. К бывшему врагу во главе делегации был направлен опытный и весьма находчивый в речах Потон де Сентрайль. Цель — договориться о том, чтобы герцог Филипп взял город под свою защиту. В обмен на это Орлеан обязуется соблюдать нейтралитет во все время военных действий, тогда как английская армия уберется прочь. Впрочем, война войной, а рыцарскую честь никто не отменял, и 22 февраля перед Бастардом предстал английский герольд, держащий в руках блюдо, заполненное доверху виноградом, финиками и винной ягодой — последние два ингредиенты были во Франции редкостными и стоили немало, так как доставлялись из южных стран. Герольд передал Бастарду просьбу Тальбота, Скейлза и де ла Поля (графа Суффолкского), отправить главнокомандующему английской осадной армией отрез черного орлеанского бархата, необходимый в качестве подкладки для теплого зимнего платья. Надо ли говорить, что просьба троих англичан была тут же любезно исполнена?….
В это же время герцог Филипп, немало польщенный подобным вниманием, а также никогда не отказывавшийся от возможности укрепить свое влияние, рьяно взялся за дело — и потерпел полное фиаско. Бедфорд, раздраженный этим неожиданным вмешательством указал шурину на дверь, сопроводив подобное действие достаточно откровенным комментарием, что он «не для того расставляет силки, чтобы птиц в них собирал кто-то другой». Резкий отказ был дополнен более чем недвусмысленной угрозой отправить герцога Филиппа в «в Англию пить пиво», если он вздумает докучать подобными просьбами еще раз. Регента Франции Бедфорда вполне было можно понять: для продолжения войны требовались деньги, взять их можно было только за стенами Орлеана, и посему не было даже речи, чтобы крепость перешла в руки бургундца. Уязвленный столь грубым отказом герцог Филипп удалился прочь, немедленно отправив гонца с приказом бургундским отрядам, стоявшим под Орлеаном покинуть свои позиции и возвращаться домой.
Миссия начата
|
Таким образом, вольно или невольно наш Бастард намертво вбил клин между союзниками – которых, скажем прямо, вместе держала только сиюминутная необходимость. Бургундцы благополучно отправились восвояси, однако, английская армия была еще сильна и ее командующий полон решимости довести начатое до конца. Орлеанцы, прослышавшие о провале переговоров, готовы были сражаться до последнего с мужеством отчаяния. Обстановка в городе оставалась напряженной, только лишь случайность помогла защитникам вовремя раскрыть предательство, которое готовил начальник местной богадельни, проделавший в городской стене узкий ход, достаточный, чтобы в него мог протиснуться латник в полном вооружении. Пойманный с поличным, не дожидаясь суда, предатель бежал прочь из города. Надо сказать, что кроме всего прочего, Бастарду приходилось порой весьма жесткими методами пресекать мародерство в среде самих гарнизонных солдат. «Дневник орлеанской осады», записанный безвестным клириком, рассказывает о том, как несколько мародеров в назидание прочим были вздернуты на городскую виселицу – однако, против обычая, предписывавшего оставлять тела вплоть до полного разложения (на страх всем потенциальным преступникам), Бастард приказал сразу после смерти предать их земле. Также крестьяне Гатине развязали настоящую партизанскую войну против захватчиков, из раза в раз нападая на обозы, направлявшиеся в сторону осаждавшей город армии де ла Поля. Кроме того, англичанам не давали покоя постоянные атаки из близлежащего Шатодена – и это несколько ослабило их натиск[14].
Никто еще не знал, что в самый день «Селедочной битвы» - или сразу после него (источники несколько расходятся в этом между собой), Жанна в третий раз предстала перед комендантом крепости Вокулер и смело глядя ему в глаза отчеканила – если вы немедленно не отошлете меня к королю, далее будет еще хуже. На сей раз недоверие Бодрикура было сломлено. В Шинон – к Карлу и неизменной Иоланде, не спускавшей глаз с происходящего, полетел гонец с вопросом – что делать с новоявленной пророчицей, столь верно предсказавшей результат «Селедочной битвы»? Ответ пришел незамедлительно – препроводить в Шинон в сопровождении вооруженной охраны. Чтобы сопровождать Жанну, из королевской резиденции в Вокулер спешно прибыли дворянин Коле де Вьенн – солдат на службе Иоланды Арагонской, должный служить проводником, и лучник Ришар Ларше. Расходы на путешествие брала на себя опять же королева Иоланда – можно сказать, что из всех желающих посодействовать Карлу VII в его будущих победах, Жанна единственная удостоилась подобной милости.
Жанну сопровождали оба ее брата – Жан и Пьер д’Арки (они будут с ней до конца – до пленения в бою под Компьенем), Жан де Новлопон и Бертран де Пуланжи, ее добрые знакомцы по времени пребывания в Вокулере, а также оба посланца королевы Иоланды. Ко всеобщему удивлению, опасная дорога, угрожавшая нападением бургундских войск, бандитов, а также дезертиров из обеих армий, прошла без всяких приключений. О странной девушке, объявившей себя посланницей Божьей, Бастард узнал намного раньше прочих; счастливый случай: в Жиене, где ее маленькому отряду предстояло остановиться для короткого отдыха, оказался закадычный друг Жана Орлеанского Жирар де Рикарвилль. Прослышав о том, что новоявленная «пророчица» полна решимости прийти на помощь Орлеану, он немедленно поспешил самолично доставить Жану Орлеанскому подобные вести, – и вынужден был сделать немалый крюк, чтобы не попасться в руки англичанам. Так это или иначе, до конца неизвестно, посему – оставим вопрос открытым. Положим, практический ум Жана Орлеанского не был расположен к тому, чтобы слепо верить в чудеса, обещанные невесть кем, но все же, он посчитал для себя необходимым навести на этот счет более точные справки. Посему, 6 марта в Шинон, куда направляется Жанна, с подобной миссией спешно отправились сир де Вильяр и Жаме дю Тилье – капитан крепости Блуа.
Мы не будем повторять хорошо известное из учебников, лишь очень кратко напомнив читателю последующие события – узнавание Жанной короля, спрятавшегося в толпе придворных, разговор с ним с глазу на глаз, причем содержание его так и осталось тайной для внешнего зрителя, но результат превзошел все ожидания: вплоть до того времени безвольный и слабый, Карл Валуа неожиданно воспрянул духом и деятельно принялся готовиться к продолжению военных действий. Эти добрые вести четыре дня спустя посланцы уже докладывали нашему Бастарду. Впрочем, орлеанцам приходилось дополнительно запастись терпением – король еще не объявил своего решения, и неясно было, сколько времени таковое может занять[15].
Длительный допрос в Пуатье целым консилиумом духовных лиц, каверзные богословские вопросы, должные послужить проверкой, что к королевскому двору явилась не дьяволица, не сумасшедшая, не авантюристка, а подлинная посланница неба. Короткое личное свидание и разговор с королевой Иоландой (это также был своеобразный экзамен – должный подтвердить твердость и силу воли кандидатки), медицинское обследование, чтобы удостоверить ее девственность (в согласии с верованиями Средневековья дьявол перед девственницей бессилен). Миссия Жанны наконец-то официально утверждена. На деньги королевы Иоланды (для чего ей пришлось заложить у ростовщиков свои драгоценности вкупе с золотой и серебряной посудой[16]) нанимаются войска, формируется обоз, должный доставить в город провизию и наличность для уплаты наемникам. Для более чем необычного командира спешно шьется мужская одежда, готовится знамя, куется белоснежный доспех. В это время еще один орлеанский посланец отбывает к королю, чтобы поторопить его с конечным решением, 26 марта он возвращается в город с добрыми вестями: наконец-то миссия Жанны получила уже официальное утверждение[15].
Освобождение Орлеана
Встреча на Шмелином Острове
|
Обоз наконец-то отправляется в путь. Бастард в следующих трех недель продолжает почти в одиночку отстаивать столицу Орлеанне от наседающих англичан. Зато в среде горожан и купцов неизвестно откуда рождаются слухи. Эти слухи, более чем странные, приходят неизвестно откуда, наполняют собой улицы и таверны, им постепенно начинают верить. Неизвестно кем пущенный рассказ о «пророчестве Мерлина», согласно которому «королевство, загубленное распутной женщиной (то есть королевой Изабеллой, супругой Карла VI, которую как мы помним, молва обвиняла в сожительстве с Людовиком Орлеанским и практической сдаче англичанам королевства), спасено будет невинной девушкой». Уверяли, что девушка эта уже появилась, что она приближается к Орлеану, уже кто-то клялся, будто сам видел ее отряд на «Жиенской дороге». Слухи эти подтверждены документально, однако, происхождение их так и остается непроясненным. Существует мнение (скорее догадка), будто здесь также не обошлось без королевы Иоланды, как мы помним, располагавшей для своих целей немалым штатом монахов и монахинь, которых умело использовала для шпионажа против англичан, и распространения «правильных» мыслей в народной среде. 29 апреля Бастард, а вместе с ним весь город уже точно и окончательно уверены, что слухи имеют под собой вполне твердое основание, и обоз находится на правом берегу реки, откуда на лодках и плотах будет доставлен к городу.
На следующий день, 30 апреля 1438 года, спасительница Франции является собственной персоной — на левом берегу реки. Первая попытка переправиться — на парусных лодках к порту Шези (в двух милях от собственно Орлеана), потерпела досадную неудачу: сильный ветер, поднявший волнение на реке пришлось бы пережидать неизвестно сколько, посему, чтобы не терять далее времени, тяжело груженные телеги на руках переправили через брод, на крошечный остров на Луаре, носивший имя Шмелиного. Именно сюда поспешил наш герой, успевший за это время благополучно залечить свои раны. Она уже ждала его, в нетерпении расхаживая по берегу, кипя от возмущения от этой новой задержки.
Таким образом они встретились — Жанна и Жан, напротив друг друга, прямо глядя друг другу в глаза. Надо сказать, что Жан Орлеанский пребывал в некотором замешательстве, не зная как ему поступать с этой большеглазой девушкой, почти ребенком, пожелавшей вмешаться в столь жестокие мужские игры как политика и война. Затянувшееся молчание будущая спасительница Франции нарушила откровенным вопросом: «Вы — Орлеанский Бастард?» Несколько ошарашенный подобной прямолинейностью, Жан Орлеанский учтиво поклонился. «Да, Жанна, это я, и я весьма рад вашему прибытию».
Однако, будущей спасительнице Франции, выросшей вдали от двора и его манер сейчас было не до реверансов. Со всем возмущением она обрушилась на Бастарда, упрекая его в том, что обоз вынужден был двигаться через Солонь, по левому берегу реки, что вызвало немалую дополнительную задержку.
Кстати говоря, кто настоял на этом пути так и осталось не до конца выясненным. Возможно, не обошлось без королевского фаворита де ла Тремойля, хотя в этом случае упрекать его явно не стоило. Позволив отряду двигаться через свои земли — сохранявшие нейтралитет и потому свободные от англичан и бургундцев, он по сути дела, обеспечил ему безопасную дорогу. Кроме того, если верить «Мистерии Орлеанской осады» — драме в стихах, написанной через несколько лет после событий, эту длинную, но куда более безопасную дорогу выбрал собственной персоной проводник отряда — Жиль де Рэ, более известный как прототип демонического женоубийцы Синей Бороды. Надо сказать, что этот доблестный вояка и талантливый военачальник будет служить Жанне верой и правдой, однако, после ее гибели вернувшись в свои имения, по всей видимости, под влиянием наследственного в его роду безумия превратится в маньяка-педофила, на чьих руках останется кровь не менее 140 крестьянских детей. В конечном итоге арестованный и изобличенный бретонским судом, он бесславно закончит свои дни на виселице, но пока до этого еще далеко. Сейчас он продолжает переправлять тяжелые телеги на остров с правого берега реки, а Жану Орлеанскому приходится на себе испытывать крутой характер Жанны из Домреми.
Впрочем, Бастард не собирался падать духом, но как можно тактичней пытался втолковать своей собеседнице, что иначе невозможно попасть в единственные оставшиеся открытыми ворота, попытка же силой прорваться через английские позиции была бы самоубийством; тяжелые телеги практически не имели шансов уйти от погони, а ждать, что англичане повторят ошибку своих врагов в Селедочной битве было достаточно наивным. В ответ Жанна отрезала, что Божий совет стоит больше человеческой мудрости, и разговор на этом сам собой прекратился.
Торжественный въезд в город
|
Впрочем, Бастарда не так-то просто сбить с толку и тем более вогнать в смущение. Пусть эта первая встреча оказалась в какой-то степени колючей, в дальнейшем Жанна и Жан станут верными друзьями.
Однако, это пока что в будущем. Сейчас времени терять не следовало: часом спустя, штормовой ветер столь же неожиданно утих, спеша воспользоваться благоприятным моментом, глубокой ночью, орлеанский флот поспешил к острову, и вот одна за другой обозные телеги были переправлены в порт Сен-Лу, и буквально под носом англичан, расположивших здесь свою одноименную бастилию, без всяких помех оказались в городе.
Впрочем, еще одна проблема: Орлеанский флот недостаточно велик, чтобы переправить армию, солдатам следует вернуться в Блуа, и оттуда, по единственному оставшемуся в руках французов мосту, перебраться на правый берег Луары. Жанна колеблется, не желая оставлять своих людей, однако Бастард продолжает настаивать, корабли могут перевезти вместе с ней отряд в 200 человек: в Орлеане ее ждут, не следует обманывать надежды тех, кто после месяцев отчаяния наконец-то смог воспрянуть духом, орлеанцы скорее желают остаться без обозов, чем с таковыми без нее!…
В конце концов, добившись согласия (но прежде чем дать таковое, Жанна заставила своих капитанов поклясться, что они приложат все усилия, чтобы оказаться в Орлеане как можно скорее!), Ла Гир и Жан Орлеанский препровождают ее на лодку, и вот без всяких приключений маленький отряд оказывается в порту Сен-Лу.
После многодневного пути всем требуется отдых, и потому до наступления вечера ее препровождают в близлежащий замок, носящий имя Рельи, чей гостеприимный хозяин уже давным-давно приготовился к встрече[17].
Для того, чтобы отсюда она могла беспрепятственно попасть в город, ей дается внушительный солдатский эскорт: 500 латников и стрелков, кроме того, предусмотрительный Жан Орлеанский приказывает своим людям атаковать бастилию Сен-Лу, чтобы Бургундские ворота смогли беспрепятственно оставаться открытыми в течение нужного времени[18].
Жанна и Жан договариваются въехать в Орлеан поздним вечером, чтобы избежать лишнего внимания, давки и толкотни на улицах. В шесть часов вечера, 29 апреля отряд Жанны покидает замок Рельи, дорога до города занимает два часа… но, конечно же, тайну сохранить не удается! Весть о прибытии освободительницы разлетается мгновенно, на улицах яблоку некуда упасть, повсюду ярко горят факела[18]. Неизвестный автор «Дневника Орлеанской осады», как видно, бывший свидетелем этих событий сохранил для нас следующее их описание…
|
|
…Она въехала в город в полном вооружении, верхом на белом жеребце; приказав нести перед собой штандарт, бывший совершенно белым, на каковом изображены были двое ангелов каждый из каковых держал в руке королевскую лилию; на нем же изображена была сцена будто бы Благовещения. То было изображение Пресвятой Богородицы а перед ней же — ангела, протянувшего ей лилию. По въезде в Орлеан сказанным образом, по левую руку от нее двигался Орлеанский бастард, весьма богато одетый и вооруженный. Позади них ехали еще несколько дворян и доблестных сеньоров, оруженосцев, капитанов и латников, не говоря о солдатах из городского гарнизона и горожанах, шедших впереди процессии.
Навстречу же им вышли множество латников, горожан и горожанок, неся с собой факела, и иным образом проявляя свою радость, словно бы сам Господь снизошел к ним — и не без причины, ибо им пришлось вынести ранее множество тягот, забот и лишений, и что много раз хуже, постоянный страх быть брошенными на произвол судьбы, и равно лишиться жизни и имущества. Они уже готовы были поверить, что все осталось позади, и милостью Божьей осада уже снята, и милость эта, как им рассказывали, явилась в образе этой простой девушки, на каковую все без исключения мужчины, женщины, дети взирали с любовью и благоговением. Они же толпились дабы только коснуться коня, на котором она сидела, и толпа напирала столь сильно, что один из несших факела оказался чересчур близко к ее штандарту и пламя коснулось полотна. Она в же самый же миг ударила шпорами коня и развернула его к знамени, и сумела потушить огонь столь уверенно, будто война уже много лет была ей не в новинку; что латники а вслед за ними и горожане сочли великим чудом. Толпа же сопровождала ее в пути по городу и цитадели, выказывая великую радость, и с великой честью сопровождая ее до самых дверей Ренара, как именовался отель Жана Буше, в то время бывшего городским казначеем на службе герцога Орлеанского, где ее приняли с великой радостью вместе с двумя ее братьями, дворянами ее свиты и слугой, каковые прибыли все вместе из земли Барруа. |
|
В честь прибытия королевской посланницы, городские власти тем же вечером устроили роскошный обед, на который, как и следовало ожидать, были приглашены все местные аристократы и верхушка городского управления. Впрочем, Жанна, вежливо поблагодарив, отказалась от дорогих яств, утолив голод единственно куском хлеба, и разведенным водой вином. Эта умеренность в еде еще более покорит сердца изголодавшихся в течение долгой осады орлеанцев.
Как было уже сказано, супруга Жана де Буше, казначея орлеанского герцога предоставила свой дом в распоряжение новоприбывшей. Этот «отель де Буше» станет ее пристанищем на все время, пока Жанна будет оставаться в Орлеане. Сразу же после прибытия, Жанна приказывает раздать жалование солдатам (благо, необходимые для этого средства прибыли в том же обозе). Она отнюдь не рвется в бой — попытки остановить кровопролитие будут продолжаться до последней возможности, но успеха не принесут. Еще будучи в дороге, она продиктовала своему духовнику Паскерелю (исполнявшему по совместительству также обязанности секретаря), письмо регенту Франции Бедфорду а также обретающимся под Орлеаном Тальботу и де ла Полю с более чем ясным указанием убираться прочь; в противном случае, кровопролитие будет жестоким, и англичане так или иначе останутся в проигрыше. Конечно же, подобное послание способно лишь вызвать улыбку у поднаторевших в боях военачальников, которых полусумасшедая девица пытается запугать ею же выдуманными карами. Потешаясь над новоявленной пророчицей, возомнившей о себе неведомо что, они против всех законов войны, задержали в лагере под Орлеаном доставившего послание герольда — напомним, что герольд, как парламентер последующего времени считался лицом неприкосновенным.
Следующие несколько дней
|
Следующий день, 30 апреля, начался с заседания военного совета, во время которого Жанна и Жан вновь вступили в горячую перепалку. Более осторожный и опытный Бастард хотел дать отдых своим людям, недоедавшим и измученным долгой осадой, прежде чем продолжить начатое, Жанна со своей стороны настаивала на немедленном наступлении.
Терпеливого Жана Орлеанского смутить и вынудить что-то делать против его воли было невозможно. Пусть горячность и неизменное упорство этой девушки одновременно забавляли, и вызывали к ней подспудное уважение, но воспитанный в строгих понятиях христианской веры, Бастард был тем не менее далек от фанатизма и не собирался терять трезвости суждений даже если ему приказывали нечто «именем Божьим». Несомненно, ее первый успех был впечатляющ, да и вся история Жанны от ее отъезда из Вокулера и до нынешнего момента действительно граничила в глазах людей того времени с «божьим чудом» — но это не значило, что следовало отставить здравый смысл и собственное суждение. Коротко говоря, Бастард сумел отнестись к ее настойчивости с вежливым пониманием, чего нельзя было сказать о его соратнике сире де Гамаше. Объявив во всеуслышание, что ежели идеи деревенской девушки здесь имеют больший вес, чем мнения рыцарей, закаленных в боях, он немедленно сложит с себя полномочия, после чего картинно протянул Бастарду свой свернутый вокруг древка штандарт. Здесь уже нашему герою пришлось проявить характер, в наступившей тишине, он, не повышая голоса приказал Гамашу извиниться перед Жанной (что и было сделано, пусть с явной неохотой), а ей самой — набраться терпения на несколько дней, пока основная часть войска не достигнет крепости. Для ускорения процесса, Жан Орлеанский счел за лучшее собственнолично направиться в Блуа. Подобное решение, не устроившее окончательно ни одну из сторон, все же было принято[19].
Впрочем, есть еще один вопрос, который Жанне хотелось бы немедленно решить. Во-первых, все еще не теряя надежды предотвратить кровавую резню, отправила в английский лагерь еще одно письмо. В отличие от первого, ни оно само, ни его содержание не сохранились до наших дней; впрочем, догадаться, о чем там говорилось несложно. По воспоминаниям участников этих событий, в английском лагере поднялся крик «Прибыла весточка от арманьякской шлюхи!» Сохраняя внешнее спокойствие, Жанна тем не менее приказала двум своим герольдам требовать освобождения их товарища, прослышавший о том же Бастард немедленно направил к ним собственного посланника, угрожая в случае отказа расправиться с английскими пленными, содержавшимися в городе.
Угроза возымела действие, англичане отдали задержанного, приказав ему передать Жанне, что при первой же возможности сожгут ее на костре. Ответ, повторенный на Процессе Реабилитации ее оруженосцем Жаном д‘Олоном стал хрестоматийным «Пусть сжигают, ежели смогут схватить». В то же день Жанна предприняла последнюю попытку остановить кровопролитие — столь же бесполезную как все предыдущие. Выйдя к основанию моста на правом берегу, она обратилась к англичанам сама, прося их уйти прочь без боя, ежели они не хотят испытать на себе Божий гнев. В ответ понесся хохот, оскорбления и похабные солдатские шутки; в насмешках особенно изощрялся комендант Турели Гласдейл — да-да, тот самый, чудом избежавший гибели вместе с командующим Солсбери в один из первых дней осады. Сохранилась легенда, будто Жанна предсказала ему за это бесславный конец, однако, за давностью лет мы скорее всего уже не узнаем, было ли это на самом деле, или же речь идет об одной из многих легенд, окружавших Орлеанскую Деву с самого начала ее миссии.
Исполняя свое слово, на следующий же день, Бастард, оставив вместо себя в качестве коменданта крепости Ла Гира, прибывшего вместе с обозом Жанны, отправился в Блуа, где должно было состояться заседание королевского совета, должного решить вопрос о дальнейшем плане ведения военных действий. Канцлер королевства, епископ Реймсский Реньо де Шартр, надо сказать, был настроен весьма скептически. По его мнению, Жанна или не Жанна, Орлеан следует считать потерянным и действовать соответственно этой ситуации. «Добрая матушка» — что происходит с ней нечасто — повышает голос, советуя канцлеру не впадать в отчаяние прежде чем не испробованы все возможные средства. Спорить с королевой Иоландой епископ Реньо не рискует. Бастард получает полную свободу действий и приводит в город серьезное подкрепление, состоящее из отрядов де Гравилля, маршала Сен-Севера, Жиля де Рэ, и нескольких других. В его отсутствие Жанна приказала раздать солдатам жалование (благо, необходимые для этого деньги вместе с ней прибыли в город) и изо дня в день осматривала английские укрепления, при том, что за ней по пятам постоянно двигалась восторженная толпа, и вновь, столь же безуспешно как и раньше пыталась обратиться к здравому смыслу своих врагов. Наконец, 4 мая, после возвращения Бастарда во главе 10-тысячной армии, все было готово к первой атаке.
Как вспоминал на Процессе Реабилитации ее личный оруженосец, Жан д’Олон, Жанна во главе своего отряда, в компании его самого а также неизменного Ла Гира, выехала ему навстречу, и вновь, как и ранее, на виду у англичан, огромное войско неторопливо и без всяких помех втянулось в городские ворота. После обеда, который Жанна, как обычно, разделила со своим верным оруженосцем, в отеле де Буше появился Бастард с вестями довольно тревожного характера. Он отнюдь не собирался скрывать о своей союзницы, что близлежащих городах упорно держался слух, что Фастольф (победитель в Селедочной битве) спешит в английский лагерь вместе с сильным отрядом латников, и уже якобы приближается к Жанвиллю. «Выслушав же таковые слова — рассказывал далее Жан д’Олон, — она преисполнилась воодушевлением, как мне то показалось и ответила монсеньору Дюнуа следующими словами, или же с таковыми сходными: „Бастард! Бастард! Во имя Божье, я приказываю тебе, что прослышав о подходе Фастольфа, ты немедленно дашь мне о том знать, ибо если я останусь о том в неведении, я обещаю, что прикажу отрубить тебе голову!“ На что сеньор Дюнуа ответствовал ей, чтобы она не беспокоилась, ибо он немедленно даст ей о том знать»[20]. Забегая вперед отметим, что слухи эти оказались совершенно беспочвенны, но в тот момент никто не мог о том знать. Посему Жан Орлеанский сумел сохранить свою обычную невозмутимость. Не было смысла волноваться о том, что еще предстоит — в ближайшие дни им обоих ждали совершенно иные заботы[21].
Освобождение
|
О том что произошло в тот же день, 4 мая 1429 года, личный паж Девы Франции Луи де Кут на Процессе Реабилитации рассказывал историю, для нас, людей XXI века звучающую совершенно сказочно. По его словам, Жанна, решившая ненадолго забыться сном, вскочила словно бы от толчка, и бегом спустившись на первый этаж, приказала прислуживавшей ей супруге казначея, подать военное платье и латы. «Она сказала мне: дрянной мальчишка, неужели вы скажете мне сейчас, что пролилась драгоценная французская кровь?» - вспоминал де Кут. Впрочем, на долгие разговоры времени не было. По его же словам, Жанну подняло на ноги страшное видение – убитых, раненых и крови, льющейся рекой, которое ее, надо сказать не обмануло. Воодушевленное прибытием солдат и самое главное – присутствием Жанны, городское ополчение больше не желало ничего ждать. Без приказа, сами собой, в спешке расхватав оружие, горожане с силой ударили на английскую бастилию Сен-Лу, как мы помним, запиравшую город с Юга. Жанна и ее отряд подоспели вовремя, чтобы возглавить беспорядочное наступление, и удержать тех, кто уже успел попятиться назад, т.к. англичане, как того и следовало ожидать, встретили атакующих дождем стрел. Жан Орлеанский, также прилегший отдохнуть после тяжелой дороги, был разбужен криками и бряцанием оружия, и также не теряя времени присоединился со своим отрядам к нападавшим. Бастилия Сен-Лу в тот же день пала после трех часов жаркого боя. Бастард в этом небольшом сражении рубился как истинный солдат, плечом к плечу с Жилем де Рэ, Ла Гиром и прочими, в то время как де Буссак и его люди плотно блокировали ближайшее английское укрепление – Сен-Пуар, не давая его гарнизону прийти на помощь к защитникам Сен-Лу. Не желая поощрять мародерства, Жанна отдала приказ сжечь бастилию вместе со всем имуществом, находящимся внутри. Сто сорок англичан полегло в этом сражении, 22 уцелевших защитников в качестве пленных были доставлены в Орлеан.
На следующий день, 5 мая, приходился один из величайших христианских праздников – Вознесенье Господне. Источники расходятся между собой в том, кто предложил по этой причине воздержаться от военных действий и посвятить день отдыху и молитве. Последуем за личным духовником Жанны Паскерелем, показавшим на Процессе Реабилитации, что подобную идею выдвинула именно она. В этот же день с орлеанской стены в английский лагерь было послано уже третье по счету письмо, прикрепленное к древку стрелы. Вновь Жанна призывала положить конец бессмысленному кровопролитию – и вновь в том не преуспела. Впрочем, в этот же день под руководством Бастарда и Жанны состоялся очередной военный совет, на котором было решено, что следующий удар будет направлен против Турелей и прилегавшего к ним кольца английских фортов; вместе взятое, это укрепление было сильнейшим среди всех английских осадных башен, окруживших Орлеан.
На следующее утро, по обыкновению исповедавшись и прослушав мессу, Жанна и вместе с ней наш герой во главе своего отряда, благополучно переправились через Луару (т.к. путь с южной стороны был отныне свободен!) намереваясь в качестве первого шага ударить на слабо защищенный форт Сен-Жан-ле-Блан. Впрочем, англичане, также понимая, сколь ненадежна эта позиция, уже заранее озаботились тем, чтобы в течение предыдущей ночи разорить и сжечь ее дотла, отступив в бастилию Сент-Августин, так что глазам французов явились только дымящиеся развалины. Как обычно хладнокровный и прагматичный Рауль де Гокур, капитан руанского гарнизона, к этому времени уже успевший выздороветь, полагая, что лобовая атака на Сент-Августин обречена, попытался заставить свою армию вернуться в Орлеан – но не тут-то было. Жанна резко воспротивилась этому, и повела в бой доверившихся ей солдат. Жаркая схватка «в каковой с обеих сторон совершено было немало подвигов», как свидетельствует «Дневник Орлеанской Осады», закончилась поражением англичан, которым не смог помочь даже отряд, вышедший из Турелей. Бастилия пала, но возбужденные победой орлеанцы наотрез отказались отступать, предпочитая провести ночь на бывших позициях своих врагов, а на следующий день начать штурм Турелей. Ночь с 6 на 7 мая 1429 года выдалась хлопотной для всех булочников и виноделов города, а также многих иных торговцев и владельцев всякого рода подвод, исправно поставлявших во французский лагерь хлеб, вино и корм для лошадей. Надо сказать, что в этом бою Жанна была ранена в ступню острым железным шипом, но отказалась уйти прочь до самого конца штурма. После его благополучного завершения, гарнизон Туреллей оказался блокирован французскими отрядами с двух сторон.
На следующей день начался штурм этого мощного укрепления, за стенами которого скрывалось до 800 английских солдат. Еще один короткий спор между Жанной и Бастардом, и в конечном итоге ранним утром с воодушевлением бросившиеся на штурм французы были с уроном отбиты прочь, затяжной бой, не принесший победы ни одной из сторон длился уже несколько часов, когда Жанна была ранена стрелой из арбалета. Надо сказать, что отклонись острие на несколько сантиметров, и Франция лишилась бы своей героини в тот же день. Жанна была ранена в плечо у основания шеи, кровь хлынула ручьем. Забыв обо всех спорах к ней бросился Бастард, однако, не потерявшая присутствия духа Жанна достаточно твердым голосом уверила его, что ничего страшного не происходит, и зажмурившись от боли, своей рукой вырвала прочь стрелу. Позволив приложить к ране полотняный тампон, смоченный в оливковом масле – обычный для тех времен способ остановить кровь, она вновь бросилась в гущу боя. Ситуацию решил необычный ход со стороны французов – по течению реки была пущена горящая баржа, огонь охватил деревянный мост, наспех построенный англичанами, чтобы соединить Турель с левым берегом реки. Как показывал на Процессе Реабилитации наш Бастард, Жанна, помолившись по своему обыкновению несколько в стороне от поля боя, вернулась к солдатам и водрузила свой штандарт у кромки рва. Новая атака сломила сопротивление врага, оставшиеся в живых англичане попытались отступить по горящему мосту; он же рухнул под тяжестью тел, и Уильям Гласдейл вместе со своими людьми оказался на дне Луары. Французы, конечно же, не преминули вспомнить о тех оскорблениях, которыми он осыпал Жанну и сочли подобную смерть божьим наказанием. Англичане со своей стороны еще больше укрепились в мысли, что имеют дело с ведьмой, способной своими чарами способствовать исходу сражений в пользу французского короля.
На следующий день, в воскресенье, Бастарда в спешке разбудил гонец, сообщивший о том, что англичане разорили свои укрепления и выстроились в поле в боевом порядке. Загоревшись желанием немедленно схватиться с врагом, он послал за Жанной, и – отложив посещение утренней службы на более позднее время – поспешил вооружиться и вскочить на коня. Впрочем, на сей раз Жанна охладила его пыл – действительно, на этом раннем этапе двоим было словно на роду написано тянуть в разные стороны, и сходиться во мнениях лишь после жаркого спора. «Из уважения к св. Воскресенью Господа Нашего», Жанна уговорила его не атаковать англичан, но – если те пожелают, позволить им беспрепятственно уйти, добавив: «Для того у нас будет другая возможность». Два войска некоторое время стояли друг против друга. Первыми этой дуэли нервов не выдержали англичане, понуро глядя в землю, повернувшись прочь от так и не сдавшегося им города, войско де ла Поля и Тальбота отправилось восвояси.
От Орлеана до Реймса
Празднование победы и возвращение ко двору
|
Весь этот день 8 мая в городе празднично звонили колокола. По просьбе Жанны, прямо на поле боя был доставлен переносной алтарь, где она, помолившись, приняла причастие, и вознесла хвалу Господу за эту первую выигранную битву. Крестный ход сменился всеобщим весельем, счастье горожан, освободившихся от многомесячной осады было таким, что к торжеству примешивались явно комические нотки. В частности, некий Пьер Лупоглазый, орлеанский горожанин, во время штурма Туреллей потерял на поле боя свой шерстяной шаперон, и теперь получил из городской казны деньги на покупку нового. Некий дворянин, попавший в плен во время осады, и закованный англичанами в ножные кандалы, вынужден был сопровождать их прочь от города, причем рядом с ним неизменно находился в качестве стражника августинский монах. Конечно же, двигаться пленник мог только достаточно медленно, отстав от английского отряда, он не растерялся, и угрожая смертью августинцу, принудил того взгромоздить себя на спину и доставить обратно в город.
Кстати говоря, 8 мая в Орлеане до сих пор является большим праздником. Правда, в современном городе вместо привычного во времена Жанны и Бастарда крестного хода, город устраивает театрализованное представление, где по местам прежних сражений движется на коне представительница семейства д’Арк (да-да, не удивляйтесь, читатель, оно существует и поныне!), в сопровождении актеров, одетых герольдами и латниками того времени, а также веселой толпы горожан в средневековом платье.
Впрочем, вернемся. Пока город шумно веселился, на вертелах жарились цельные туши быков и баранов, а из винных бочек выбивались днища, чтобы каждый желающий мог вволю черпать тут же припасенным ковшом их содержимое, скрупулезный и честный Гильом Кузино — будущий автор «Хроники Девы» был сейчас занят совершенно другим. Необходимо было как можно скорее приставить охрану к английскому лагерю, чтобы не допустить мародерства и разграбления в спешке брошенного имущества, оценить убытки, причиненные осадой, и срочно начать восстанавливать разрушенное, пока захватчики не опомнились и не вздумали вернуться. Свою освободительницу горожане готовы были в упоении носить на руках, восторженная толпа едва не выбила дверь отеля, который она избрала своей резиденцией на время пребывания в городе, почитатели рвались целовать ей руки, края ее платья, даже хвост ее коня, однако Жанна, смеясь отвечала «нет!» на все подобные поползновения.
Бастард готовился сопровождать ее в обратный путь — в Тур, куда уже успел перебраться король вместе со своими присными. Нам неизвестно, о чем переговорили эти двое, неспешно двигаясь — стремя к стремени по турской дороге, однако, большинство историков сходится на том, что Жану Орлеанскому будто на роду было написано играть роль булавки в сиденье, удерживая освободительницу Франции от скоропалительных решений и чрезмерной гордости собой. Бастард предостерегал ее от придворных козней — ибо успех всегда вызывает зависть, а королевская милость скоротечна; советуя больше всего опасаться фаворита де ла Тремойля, могущего разглядеть в новой героине Франции угрозу для своего положения. Забегая вперед, скажем, что он окажется в этом полностью и безоговорочно прав, однако, последствия эти проявятся еще несколько позднее.
Пока время триумфа продолжалось. Желая воздать соответствующие почести той, что спасла его от изгнания и потери власти, Карл собственной персоной выехал к ней навстречу, в сопровождении соответствующей свиты. 13 мая оба эскорта встретились у Тура, и Жанна, которой галантный Бастард помог спешиться[22], обнажив голову перед королем, преклонила колени, и оставалась в такой позе сколько потребовалось, чтобы выслушать соответствующую случаю благодарность. Во время Руанского Процесса этот небольшой эпизод будет поставлен ей в вину: по мнению Кошона, Орлеанская Дева вела себя как мужчина, иными словами — в высшей степени предосудительно!…
В течение следующих дней в королевском совете продолжались жаркие споры, касательно того, как поступить в сложившейся ситуации. Соглашаясь с Бастардом, к чьим словам король привык в достаточной мере прислушиваться, что развивать успех надо немедля, не давая англичанам времени опомниться от потрясения, совет не мог сойтись между собой в том, в какую сторону направить удар. Кто-то предлагал с налета захватить Париж, оттеснив англичан на Север, кто-то — развить наступление на Руан — вторую по мощи крепость, уступавшую разве что столице, так как именно из Нормандии к англичанам постоянно шли подкрепления. Надо сказать, что Карл был готов принять это предложение, на котором особенно настаивал герцог Алансонский, чьи нормандские поместья оказались в руках захватчиков. И наконец, Бастард, поддерживая мнение Жанны, высказанное еще накануне, настаивал на движении в сторону Реймса, где новому королю предстояло по всей форме быть помазанным на престол.
Нерешительный король, окончательно запутавшийся в этом многообразии мнений, 21 мая предпочел удалиться в Лош, чтобы успокоиться и наедине с собой принять окончательное решение. Впрочем, Жанна, как обычно, кипя жаждой действия, ждать не захотела. Уговорив Бастарда сопровождать ее вплоть до королевских покоев (куда, как мы помним, по своей должности он имел право входить как днем, так и ночью!), она в тот же день оказалась у Карла VII и припав к его ногам, уговаривала и настаивала, что терять времени нельзя, и следует немедленно отправиться в дорогу. Опять же в согласии с показаниями нашего Бастарда на Процессе Реабилитации, она, уже уведомленная своими «голосами», что решение это находится в полном согласии с волей Божьей, сумела убедить короля. Ее мнение, также поддержанное властным голосом королевы Иоланды победило и уже через час король приказал уведомить совет, что его решение окончательно принято. Новой целью наступления становился «город помазания» Реймс. Надо сказать, что в подобном демарше был вполне ощутимый резон: коронация в глазах людей того времени являла собой мистическое единение короля и его страны, делавшее французского монарха королем-священником, посредником между своим народом и небом. Коронация давала ему божью санкцию на престол, отнять которую можно было только с жизнью.
Военная прогулка: от Тура до битвы при Пате
|
Впрочем, подобный план был для исполнения не так-то прост. На пути к Реймсу располагалось несколько сильных крепостей, да и сам «город помазания» охранялся немалым англо-бургундским гарнизоном, однако, Жанна была полна решимости начать поход, уверенная в том, что он обязательно увенчается успехом. Торопя французов к выступлению, она обронила, согласно хроникам, свои знаменитые слова, что будет оставаться среди них «год, не более». Позднее, во время Руанского Процесса она скажет, что «голоса» предупреждали ее о плене; то, короткое время, что ей еще оставалось, следовало использовать с максимальной пользой. Для Жанны был сформирован штаб, главой которого, по обычаю, стал принц крови — Жан Алансонский, пополнено войско (что, кстати сказать, не составляло труда, так как ко двору короля-победителя со всех сторон стекались большие и малые отряды, наперебой предлагавшие ему свои услуги. Новонабранные отряды возглавили Рауль де Гокур, Жанна, и конечно же, наш Бастард. Выступив из города 6 июня 1428 года, они в первую очередь в скором времени достигли Орлеана, встретившего свою освободительницу бурными изъявлениями радости. Впрочем, задержавшись здесь лишь на короткое время, войско выступило в дорогу.
Первой преградой на пути стал Жаржо — сильно укрепленный город, в котором заперлись Уильям де ла Поль (бывший главнокомандующий при Орлеане), и два его брата — Александр и Джон. Город отчаянно сопротивлялся, отвергая все предложения о мире; англичане ждали подхода сильного отряда под командованием Фастольфа с боеприпасами и продовольствием — однако, ожидание это оказалось напрасным. Фастольф опоздал, и хотя дело прошло не без шероховатостей (после первого отбитого приступа часть французских наемников готова была покинуть свои позиции, и лишь красноречие Жанны, а также твердость Бастарда и других командиров удержала их на месте), все решилось в пользу французов. Войска Жанны и герцога Алансонского атаковали англичан в лоб, Бастард со своим отрядом ударил противника во фланг, с восточной стороны, коротко говоря, 12 июня через несколько часов после начала атаки, город был взят. Во время жестокой битвы на мосту погиб Александр де ла Поль, сам главнокомандующий, преследуемый по пятам неким Гильомом Реньо, желавшим непременно захватить его в плен, осведомился у своего противника — дворянин ли он? Получив утвердительный ответ, де ла Поль захотел узнать — рыцарь ли он. На сей раз Реньо ответил отрицательно, и посему де ла Поль тут же, на разрушенном и горящем мосту посвятив его в рыцари, отдал свой меч. О, эти добрые старые, куртуазные времена!…
В наказание за сопротивление, город был отдан на поток и разграбление солдатне — подобное, столь жестокое предупреждение устрашило прочие города, лежавшие на реймсской дороге. 15 июня, с налета захватив Менгский мост, и выбив англичан из нескольких укрепленных местечек на Луаре, королевские войска двумя днями позднее, подступили к Божанси. Здесь английский гарнизон, загодя осведомленный об их приближении, оставив крепостные стены, скрылся в замке, и здесь же к королевским войскам подоспел коннетабль Франции Ришмон в сопровождении собственного отряда из 1200 латников, по большей части бретонцев. Согласно свидетельствам очевидцев, поклонившись по обычаю Жанне, он громко вскричал: «Жанна! Мне было сказано, что вы желаете сражаться. Я не знаю, кто вы есть, но ежели вы от Бога, мне нечего вас бояться, ибо Ему ведомо, сколь чисты мои намерения, а ежели от дьявола — то я боюсь вас еще менее того!». Столь же куртуазно поблагодарив «милого коннетабля» (этот вежливый оборот звучал особенно нелепо, так как внешность у Ришмона была более чем отталкивающей), Жанна пообещала заступиться за него перед королем, при условии, что он в ее присутствии принесет клятву верности. Клятва была тут же дана, вслед за чем новых союзников вновь отвлекли дела военного свойства.
Англичане, засевшие в замке повели переговоры о почетной капитуляции, и получили разрешение удалиться прочь вместе со своими лошадьми, унося с собой имущества ценой в одну марку серебра на человека, и дав клятву не брать в руки оружия в течение следующих десяти дней.
Между тем Тальбот и Фастольф изо всех сил спешили на помощь своим, и наконец, оказались лицом к лицу с французской армией неподалеку от местечка по имени Пате. Эта битва хорошо описана в литературе, и потому нет нужды останавливаться на ней особенно подробно. На процессе Реабилитации Бастард с улыбкой вспоминал, что Жанна озадачила его вопросом — хороши ли у французов шпоры. Осторожно осведомившись, не значит ли это, что им придется бежать прочь с поля битвы, наш герой получил весьма впечатляющий ответ, что им понадобятся отменные шпоры, чтобы догнать улепетывающих прочь англичан![23] Будущая освободительница Франции и в этот раз окажется права.
Уроки Азенкура и Креси были учтены в полной мере; не давая англичанам возможности выстроить вагенбург, и приготовиться к защите (а, как известно, оборонительные бои им удавались почти всегда блестяще), конница французов атаковала их на марше, в завязавшемся бою нападающим удалось выйти в тыл к противнику — и дело решила колонна под командованием Фастольфа, которая принялась беспорядочно пятиться, сминая своих же, и внося смятение в их ряды. Позднее, Джон Фастольф, пытаясь оправдать свое поведение, неуклюже пытался объяснить, что хотел всего лишь перестроить войска, но клеймо труса прикипело к нему навсегда. Последний отголосок подобных представлений мы видим и сейчас в Шекспировских хрониках, где реальный полководец превратился в полукарикатурного лже-рыцаря Фальстафа, хвастуна и выпивоху.
Вновь Жанну чествовали как победительницу, что касается нашего героя, в знак благодарности и вечной памяти о той, что сумела раз и навсегда переломить ход войны, он приказал добавить к гербу на своей личной печати изображения двух единорогов — в Средние века бывшие символом девственной чистоты[24].
Окончание военной прогулки
|
Именно в это время, чувствуя приближающую опасность из Реймса бежал епископ Пьер Кошон, в сопровождении будущего обвинителя на Руанском Процессе. Этим двоим было за что ненавидеть Деву Франции. Между тем, движение к Реймсу продолжалось. Вновь под влиянием де ла Тремойля, королеву было решено оставить в Бурже, под предлогом опасности, которой она якобы могла подвергнуться в дороге. Историки сходятся в том, что реальным желанием фаворита было не допустить на церемонию коронации ее деятельную мать. Впрочем, Иоланда не спорила. В королевском войске у нее были глаза и уши (причем, донесения этих «анжуйских дворян» благополучно дожили до нашего времени!), кроме того, в Реймс намеревался прибыть ее сын Рене, а большего и не требовалось.
На короткое время Жанна вернулась в Орлеан, где же ее ждало полное куртуазной учтивости благодарственное письмо от Карла Орлеанского и присланные им подарки (переданные ей конечно же, Бастардом!) — деньги а также дорогое платье «из тонкого брюссельского полотна алого цвета», отрез «белого сатина», дорогой «белой тафты, вкупе с иными тканями» а также нежно-зеленый шитый золотом хук (геральдические цвета орлеанского дома!)[24]. Позднее этот предмет одежды сыграет в судьбе Жанны зловещую роль, однако, никому из нас не дано заглянуть в будущее. Сама Жанна также питала приязнь к герцогу-поэту, как она призналась на Руанском Процессе (и, по всей видимости, о том же был вполне осведомлен Бастард), она твердо поставила себе задачей добиться его освобождения, для чего захватить в плен достаточное количество английских дворян высокого рода, которых затем обменять на него одного. Внятного объяснения, почему она столь упорно преследовала подобную цель в исторической литературе не существует. Приверженцы маргинальных теорий, желающие видеть в освободительнице Франции незаконную дочь королевы от Людовика Орлеанского (и тем самым единокровную сестру нашего Бастарда!) полагают, что в ней говорили родственные чувства; сторонники устоявшихся теорий со своей стороны выдвигают предположение, что речь шла об освобождении «запасного» претендента на французский престол — случись что-либо с Карлом Валуа и его малолетним сыном (а в те времена дети часто умирали раньше своих отцов…) Так или иначе, исполнить свое намерение Жанна не успеет. Но мы опять забегаем вперед.
Ненадолго оставив свои войска и вместе с Бастардом наведавшись в Сюлли, где обосновался двор, Жанна, в полном соответствии со своим обещанием попыталась уговорить Карла простить и вновь приблизить к себе провинившегося коннетабля[24]. Из этой затеи, как известно, ничего не вышло, так как фаворит де ла Тремойль, видевший в Ришмоне своего личного врага, сумел настроить короля против его возвращения, и более того, принялся испытывать к Жанне сильнейшую неприязнь, видя в ней ставленницу своих соперников. В этом он, возможно, был неправ — но факт остается фактом. Неприязнь эта аукнется освободительнице Франции много позднее, пока же, несмотря на эту досадную неудачу, военная прогулка продолжалась далее.
Ненадолго прервав движение, вместе с неизменным Бастардом и его добрым приятелем Карлом де Бурбоном, Жанна отправилась в близлежащее аббатство Флери, где, опустившись на колени перед ракой Св. Бруно и могилой короля Филиппа I истово молилась о победе[25].
Движение вперед продолжалось. Жителям Осера с помощью немалой взятки, данной королевскому фавориту удалось откупиться от осады, и следующим препятствием на пути оказался сильно укрепленный Труа. Ворота города оказались заперты, и вновь в королевском совете начались споры и сомнения — не следует ли повернуть назад. Жанна со своей стороны горячо убеждала короля остаться на месте хотя бы еще несколько дней, уверяя, что горожане дрогнут и сдадутся на милость победителя. Скептический настроенный епископ Реньо, канцлер королевства, осведомился у нее, случится ли это в течение следующих шести дней, и получил в ответ решительное «да». К тому Жанна решительно добавила, что все произойдет в течение следующих двух или трех дней — и вновь оказалась права. Шесть дней в самом деле ждать не пришлось, после имитации приступа, которую мастерски изобразили Жанна и Жан, и вместе с ними «прочие начальники и капитаны», горожане сочли за лучшее выгнать прочь английский гарнизон и направить в королевский лагерь местного епископа для переговоров о мире. 15 июля на милость короля сдался Шалон, после чего днем позднее «город помазания» — Реймс открыл ворота своему монарху. «Военная прогулка», которую многие сочли за чудо — завершилась.
Церемония коронации и дела сердечные
|
Население Реймса бурно выражало свою радость. В самом деле, церемонию коронации – за очень редким исключением – каждому поколению доводилось видеть не более раза в жизни, и по обычаю, она должна была сопровождаться пирами, турнирами, театрализованными представлениями и множеством иных развлечений как для знати, так и для простого народа.
Впрочем, к торжеству следовало основательно подготовиться; для начала расположив со всеми удобствами (согласно рангу), самого короля, его придворных, представителей высшего духовенства и всех прочих. Места в городе катастрофически не хватало (в самом деле, никому из предшествующих королей не приходило в голову явиться сюда с войсками!), посему, под опытным руководством Бастарда, огромный бивуак был раскинут прямо за городскими воротами.
Было и еще одно немалое затруднение: необходимые для коронации регалии французских королей – рука правосудия, три короны из золота, усыпанные драгоценными камнями, а также фибула Св. Людовика остались в Сен-Дени, который прочно удерживали в своих руках англичане. Зато масло помазания, которое согласно легенде св. Дух, принявший вид голубя доставил с небес для церемонии возведения на трон Хлодвига, обреталось тут же, неподалеку от города, в аббатстве Сен-Реми. Пока из сокровищницы собора добывали положенное для церемонии тяжелое облачение лазурного цвета, усыпанное геральдическими французскими лилиями и драгоценную диадему, как и полагалось по обычаю, к аббатству направился почетный эскорт. В его состав входили маршал Франции де Буссак, великий адмирал де Кюлан, сеньор де Гравилль, и наконец – Жиль де Рэ, которому во время церемонии также будет даровано маршальское звание. С этим персонажем мы уже встречались – проводник Жанны к Орлеану, будущий «маршал – Синяя Борода», сейчас он достиг пика своей военной карьеры. Вскоре после гибели Жанны, прославившись еще одной блестящей победой, он отдалится от дел. Навязчивое желание убивать и терзать малолетних, постепенно будет прокладывать себе путь, и наконец, вырвется наружу, когда маршал де Рэ, благополучно скрывшись от людских глаз в своих замках, окунется в бесконечную череду оргий и убийств, которая будет прервана лишь арестом. Но все это еще в будущем.
Сейчас же, под шитым золотом балдахином, с серебряной цепью на шее, к которой была подвешена св. стеклянница – сосуд помазания, представлявший собой небольшую колбу, вмонтированную в брюшко серебряной голубки – в собор Нотр-Дам прибыл аббат Жан Канар. К счастью, все опасения, что английские разъезды попытаются помешать его прибытию, оказались беспочвенны.
Церемония коронации состоялась на следующий день, начавшись в 9 часов утра, она потребовала немало времени. В полном соответствии с принятыми обычаями епископ Реньо, крестообразно помазав елеем лоб своего повелителя, возложил на голову Карла золотую корону. Приняв рыцарское посвящение от Жана Алансонского, принеся требуемые клятвы, а также получив согласие двенадцати пэров и приняв от каждого из них соответствующую случаю присягу[26], Карл наконец-то поднялся на ноги – суверенным французским королем. В качестве особой милости рядом с ним находилась Жанна со знаменем в руках. Спрошенная во время Руанского процесса – не было ли это проявлением с ее стороны смертного греха гордыни, она вполне логически возразила, что знамя ее, познавшее опасности боя, имело полное право на уважение и почет на этой церемонии. По словам хроникеров, не удержавшись от счастливых слез, она, по окончанию церковной мессы, припала к ногам – уже законного короля страны. Две из порученных ей миссии были счастливо завершены.
Оставался открытым вопрос, насколько законна была подобная коронация. Мало того, что на ней не фигурировали инсигнии королей Франции, пэры страны, должные дать согласие на помазание нового суверена также присутствовали далеко не в полном составе. Так епископов Нойонского и Бовесского (Пьера Кошона!) пришлось «заменить» их коллегами из Орлеана и Сееса. Места пэров от духовного сословия располагались по обычаю слева от алтаря, с правой стороны Жан Алансонский «заменил» отсутствующего Филиппа Бургундского, а наш Бастард, не без гордости надел на себя герцогскую корону, замещая своего пленного брата. Кроме того, на церемонии отсутствовал опальный коннетабль, и королевский меч вместо него поручено было нести Гильому д’Альбре – как мы помним, коллеге нашего Бастарда по временам «заложничества» в бретонском Ренне. Но так или иначе, дело было сделано, и Франция получила наконец законного короля, в то время как регенту Бедфорду оставалось горько упрекать себя, что он не подумал надеть корону Франции на своего юного племянника – Генриха VI. Победителей, как известно, не судят, и посему законность коронации Карла никогда не будет поставлена под вопрос, ни в те времена, ни в современных исторических работах.
На секунду отвлекшись от истории и политики, пока наши герои празднуют свою заслуженную победу, вновь обратимся к вопросам сердечного характера. Нашему Бастарду было уже 27 лет, за плечами он успел накопить огромный военный опыт, приобрести вполне заслуженное уважение товарищей по оружию, однако – по-прежнему оставался холостым, хотя, как вы понимаете, множество богатых и уважаемых дворянских родов с огромной радостью предложили бы ему своих дочерей и племянниц. Создается впечатление, что наш герой, обжегшись на молоке, предпочитал дуть на воду; обманутый в своем искреннем чувстве оборотистой Луветкой, он не спешил вступать во второй брак, хотя, надо сказать, был совсем не равнодушен к женским чарам. Начнем с того, что к этому времени у него уже успел появиться собственный бастардик, названный в честь деда Людовиком, Луи, в котором отец буквально души не чаял. Его матерью была многолетняя пассия нашего героя Изабелла де Дрё, с которой он позднее расстанется по неизвестной причине, да и сам ребенок, к великому горю Жана Орлеанского не доживет до совершеннолетия. У нашего героя будут другие дети, и найдется женщина, которая сумеет залечить его душевные раны – все это опять же в будущем… Вернемся.
От Реймса до Парижа
Новая попытка переговоров
|
Отшумели церемониальные торжества; на героев Луарской кампании и всех тех, благодаря кому стал возможен столь невероятный успех пролился дождь королевских милостей — рыцарские звания, должности, деньги. Беспутный Жиль де Рэ превратился в маршала Франции, Жанну чествовали словно принцессу, подарив ее семье в полном составе потомственное дворянство, должное передаваться (неслыханное дело!) не только по мужской, но и по женской линии. Деревеньку Домреми освободили от всех налогов, и постановление это неукоснительно исполнялось вплоть до Великой Французской Революции. Впрочем, неугомонная Жанна вовсе не собиралась останавливаться на достигнутом, лихорадочно торопя и самого короля и его окружение с продолжением войны. Хронисты утверждают, что именно в это время от нее услышали слова «год, не более». Именно столько, по уверению голосов было ей отмерено до плена… сколь это не фантастично звучит, читатель. Следующей целью она поставила себе Париж — вполне в соответствии с обычаем, принявший помазание король должен был торжественно вступить в свою столицу.
У этого плана был только один изъян: и англичане и бургундцы также прекрасно знали этот обычай, и посему, на преимущество внезапности рассчитывать не приходилось. Впрочем, разведчики докладывали, что столица Франции не готова к длительной обороне, город не имеет запасов продовольствия, да и крепостные стены кое-где пришли в ветхость и запустение; скорый марш имел неплохие шансы на успех. Так или иначе, состояться ему было не дано — подоспевшие буквально через несколько дней после церемонии коронации бургундские послы снова заговорили о мире — и Карл ухватился за эту весьма зыбкую возможность договориться со своим противником и решить вопрос без лишней крови и жертв (в качестве секретного приложения к мирному договору, Филипп Бургундский обещал уступить ему столицу).
Жанна, упорно отстаивавшая идею, что «мир можно получить лишь на кончике копья» со своими сторонниками осталась в меньшинстве. Впрочем, как обычно не теряя надежды не допустить очередного кровопролития, она диктует личное письмо герцогу Бургундскому Филиппу, заклиная его вместе с королем «заключить добрый мир, каковой продолжаться будет долго» а также «простить друг друга от всего сердца, как то полагает добрым христианам». Впрочем, в конце своего послания она все же не удерживается от шпильки, предлагая бургундцу, ежели ему невместно жить без войны, отправиться в Крестовый поход! Надо сказать, что в этом вопросе проницательная Дева Франции попадет в точку: в течение многих лет Филипп Бургундский мечтает о славном походе «противу сарацин» и освобождении поруганных византийских святынь — но по многим причинам, мечте этой не дано будет осуществиться. Пока же, герцог Филипп, холодно удивившись дерзости этой девчонки, вздумавшей его учить, оставляет письмо без ответа.
И все же, понадеявшись на обещание бургундца, король приказывает начать неспешное движение к столице. Пока же триумф по всему виду, продолжается — к Реймсу и далее по пути следования королевской армии, города один за другим открывают ворота перед «законным монархом»: Суассон, Шато-Тьерри, Креси, Прован. Опытных военачальников не радуют эти легкие приобретения, которые в скором времени можно столь же легко и потерять. Авангард возглавляют Жанна и Жан Алансонский, нашему Бастарду в этот раз выпадает «пасти задних» и обеспечивать личную охрану короля, миссия скажем так, довольно почетная, но не обещающая славы[27].
Впрочем, и регент Франции Бедфорд также не выпускает из виду своего двуличного союзника, понимая, что при первых признаках выгоды, могущих прийти с противоположной стороны, Филипп Бургундский без всяких колебаний сменит лагерь. Посему, англичанин делает отличный ход, назначая своего как-никак шурина комендантом столицы. Герцог Филипп оказывается в глупом положении: сдать Париж королю Карлу он не может, не поступившись честью (а это одно из немногих понятий, которые бургундец, при всем при том, переступить все же не в состоянии!), с другой — он обязан это сделать в соответствии с буквой недавно заключенного договора. Впрочем, герцог Филипп не менее элегантно уклоняется от сомнительной «награды», назначая на свое место любимца парижан графа де л’Иль-Адама, и одновременно отправляя гонца к французскому королю с уведомлением, что тот может попытаться занять столицу силой — если, конечно сможет.
Неудавшаяся осада столицы
|
Ну что же, армия продолжает наступление через Ферте-Милон и Крепи-ан-Валуа, уверенность в будущем торжестве дополнительно укрепляют добрые вести о победах Ришмона, действующего против англичан на границе с Нормандией. Впрочем, Бедфорд, успев получить из Англии солидные подкрепления за то время, когда королевский совет медлил и тянул время, договариваясь с бургундцем и не зная, на что решиться), спешно выдвигается вперед, желая отрезать французам путь к столице. Из Монтеро (памятное место!) 13 августа он шлет французскому королю нарочито грубый вызов, обвиняя его в «узурпации» короны, и предлагая раз и навсегда на поле боя решить затянувшийся спор. Разведчики докладывают, что враг достиг Санлиса, позднее — Даммартена, — по сути дела, Бедфорд пытался вновь разыграть ту же самую карту, что принесла англичанам громкие успехи при Азенкуре и Креси: успеть выстроить мощную оборонительную позицию и дождавшись, нестройной французской атаки, из безопасного укрытия, перестрелять и переколоть нападающих. Впрочем, многомудрый англичанин упутил из виду одно обстоятельство: французские военачальники, набравшись болезненного опыта, научились извлекать уроки из своих ошибок. Битве на сей раз не дано состояться, и бесполезно прождав противника, 16 августа англичане возвращаются в Париж. Между тем, король вместе со своим войском триумфально вступает в Компьень, где Жан Орлеанский во составе очередной посольской миссии вновь начинает бесконечный торг с посланцами бургундского герцога, вместе с ним за столом переговоров оказываются Рене Анжуйский (сын королевы Иоланды), графы Клермонский и Вандомский, де ла Тремойль и прочие[28] . Результатом становится новое перемирие, причем французскому королю открыта дорога на Париж, Венсен и Шарантон — но ни в коем случае не Нормандия (откуда к англичанам продолжают идти подкрепления и деньги)[29]. Кое-кто из современных историков выдвигает смелую версию, что герцог Филипп, пытался, по своему обыкновению, таким образом ослабить обе стороны, поставив себя в исключительно положение; более того, Париж должен был стать могилой для Жанны, а после ее гибели обе стороны, уже вздохнув свободно, пришли бы к более уверенному соглашению. Автору этих строк подобная гипотеза кажется слишком слабо обоснованной, построенной по сути дела, на одних догадках. Следуем за событиями.
Бастард вынужден оставаться с королем, прошли те времена, когда в армии царило своеволие. Впрочем, ничто не мешает ему внимательно прислушиваться к известиям, которые приносят один за другим скачущие в ставку гонцы. Ему доносят, что перемирие, предложенное двуличным герцогом Бургундским оказалось, как и следовало ожидать, попыткой выиграть время, чтобы окончательно определиться, на чьей стороне окажется победа, и пока армия новоиспеченного французского владыки бессмысленно теряла время на берегах Луары, двигаясь вперед и назад по прихоти короля, возможность занять столицу была упущена безвозвратно. Если герцог Филипп и вправду собирался сдержать свое обещание и уступить Париж без боя, ему пришлось с неудовольствием для себя обнаружить, что Бедфорд, предугадав такую возможность, сделал все, чтобы подобным планам не было суждено сбыться.. В город спешно был переброшен отряд под командованием его младшего брата — герцога Глостерского — должный (в угоду папе), отправиться в Чехию, в крестовый поход против гуситов. Англичанам в этом вопросе, можно сказать, повезло, — они избегли позорного поражения от такого непревзойденного полководца, каким был гуситский предводитель Ян Жижка, однако — для Филиппа Бургундского подобный сюрприз был достаточно неприятен. Пытаясь вывернуться из глупого положения, в которое он попал, перехитрив самого себя, бургундский герцог, как было уже сказано, спешно направил Карлу новое письмо, где, оправдывая себя, писал, что никогда не желал отдавать столицу, однако, французский король волен попытаться захватить ее силой.
Жанна, не оставившая надежду добиться своего, двинула войска против французской столицы. Короля, весьма неохотно принявшего подобное развитие событий, Жан Алансонский едва ли не силой доставил в ближайший к столице город — Сен-Дени, незадолго до того очищенный от англичан. Это была также серьезная моральная победа — здесь хранились королевские инсигнии, которые отныне раз и навсегда перешли в руки французов. Однако, сама столица была куда более трудной целью. Стоит начать с того, что парижская крепость по сложности для осады и штурма превосходила Орлеан, кроме того, пользуясь временем, потерянным для французов, горожане спешно приготовились к осаде, запасшись продовольствием и фуражом, отремонтировав пришедшие в ветхость части стен, а также усилив ополчением английский гарнизон. Не следовало также забывать, что население города, не забывшее кровавые рейды и драконовское правление графа д’Арманьяка, готово было к отчаянному сопротивлению. Подобным настроением способствовала не только (и даже не столько) преданность делу бургундского дома, но страх перед неизбежным грабежом, и кровавой расправой за «нелояльность». Возможность победы в таких условиях была весьма сомнительной, однако, Жанна упорно стремилась к цели. Позднее, на Руанском процессе, спрошенная, как отнеслись к походу на Париж ее голоса, она ответила — «не приказывали, но и не запрещали». Попросту говоря, поход был ею предпринят на собственный страх и риск, и, как и следовало ожидать, кончился ничем. Атака в первый день остановилась перед глубоким рвом, против всех ожиданий, до краев наполненном водой, Жанна была ранена во время приступа, что также внесло дополнительное смятение в ряды наступающих. Армия попятилась прочь, не слушая ее призывов продолжать наступление, Жанну, отказывавшуюся уходить, силой увели в лагерь Жан Алансонский и его друзья. Кроме того, моральной подавленности наступавшим добавляло то, что буквально за несколько дней до начала похода по непонятной причине, сам собой сломался меч Жанны, бывший при ней с самого начала ее миссии, причем сломался так, что починить его никоим образом было уже невозможно. Многие увидели в этом дурное предзнаменование…
Возвращение домой
|
Так или иначе, сама Жанна вовсе не считала дело проигранным. По ее приказу спешно наводили мосты через Сену, на следующий день, чуть свет подняв войска, она принялась готовиться к атаке на южную стену — более ветхую и старую. Однако, атаке этой не суждено было состояться. В лагерь спешно прискакал Рене Анжуйский — сын королевы Иоланды, везя с собой категоричный приказ Карла VII — армии вернуться на берега Луары. Опечаленную Жанну пытался подбодрить Потон де Сентрайль, справедливо указывая, что «не мы решаем в королевском совете, наше дело командовать войсками в поле». Как следовало по обычаю, оставив в благодарность за выздоровление от ран, свой доспех в аббатстве Сен-Дени (где, кстати сказать, он обретается и поныне), войска Жанны, соединившись а арьергардом, которым, как мы помним, командовал наш Бастард, отбывают прочь. Впрочем, наш герой также сохраняет свое обыкновенное самообладание и ясную голову, неудача никоим образом не способна заставить его пасть духом. Ко времени отступления от Парижа относится любопытное послание, которое многое может рассказать о характере нашего героя, даже в ожесточении осад и битв, не растерявшего благородства и умения сострадать[30].
|
|
Мадам и добрый друг мой, приветствуя вас со всем почтением, отправляю к вам Гувейна с некоим посланием, каковое, полагаю, преисполнит вас добрых чувств по отношению ко мне, а именно: с маленьким ребенком, каковой обретается при мне уже в течение двух дней, и какового я желаю избавить от необходимости разделять с нами [трудности] похода, ибо я принял его от бедной женщины, тяжко раненной неким вольным стрелком, в то время как [сказанный ребенок] обнимал ее за шею. Она же просила меня о о нем позаботиться таковым образом, что я не мог ей в том отказать, и посему же, я препоручаю его ныне вашим заботам, а также хочу, дабы вы распорядились о молебнах за [упокой души] сказанной бедной женщины, каковая перед смертью исповедалась и приняла все необходимые к тому таинства, как то полагает доброй христианке, заклиная меня позаботиться о сказанном ребенке, а также об упокое души ее.
Посему, полагаю отныне на вас исполнение обета, мною ей данного, моля Благословенного Господа нашего, дабы он не оставил вас своей милостью, наградив жизненными благами и исполнением желаний ваших. Остаюсь искренним другом вашим, Орлеанский Бастард. |
|
Письмо это, датированное днем 20 сентября 1429 года, было писано из Сен-Бенуа, куда отошла уходящая королевская армия, и предназначалась мадам де Дампьер, жительнице близлежащего городка. К сожалению, ответ ее (если и существовал) в архивах не сохранился, имя и дальнейшая судьба найденыша также теряются в истории. Продолжим.
В скором времени после того, Карл не допускающим возражения тоном приказал ему распустить свои войска до того момента, когда истечет срок очередного перемирия с бургундем. О неповиновении не могло быть и речи. Трудно сказать, чем руководствовался новый монарх — пытался ослабить «партию войны», лишая ее одного из самых деятельных и опытных членов?… Нам не дано о том судить. Так или иначе, Жан Орлеанский, намереваясь использовать столь неожиданно образовавшийся досуг для урегулирования самых неотложных вопросов управления герцогством, тепло распрощался с той, что сумела освободить его столицу от неминуемой капитуляции. Больше воевать совместно им уже не придется.
Оказавшись в Блуа, где его ожидал Гильом Кузино — честный и опытный управитель владениями орлеанской династии, Жан с головой окунулся в бесконечные хозяйственные дела. Следовало как можно быстрее восстановить разрушенное, где-то добыть денег, чтобы поддержать крестьян, потерявшим последнее от войны и грабежей, снабдить их скотиной и зерном для будущего посева, помочь многим из них обрести хотя бы временную крышу над головой, и при том не забывать откладывать часть доходов на грабительский выкуп за герцога Карла Орлеанского, установленный в размере ста тысяч золотых франков!… Сборы уже затянулись на много лет, и конца им не было видно; кроме того, вынужденный поддерживать свое реноме даже в плену, Карл, по прихоти своих тюремщиков должен был расходовать на свое содержание по серебряной марке в день; этот расход также ложился на плечи разоренного герцогства. К счастью, в этом, последнем случае Джон Тальбот сумел добиться уменьшения этой суммы до вполне приемлемых 50 солей — маленькая любезность по отношению к Бастарду, который, как мы помним, получив Тальбота в качестве пленника при захвате Жаржо рыцарственно отпустил его на свободу без уплаты выкупа.
Кроме того срочного ремонта требовали пришедшие в ветхость замки (в особенности Божанси, где вопрос попросту не терпел отлагательства!), нужно было покончить с дорожным разбоем… коротко говоря, дел хватало с избытком.
От Компьеня до Руана
1430-й год
|
Погруженный в эти бесконечные заботы Жан Орлеанский, тем не менее краешком глаза продолжал следить за военной карьерой Девы Франции.
Впрочем, сдаваться она не собиралась, и вновь и вновь докучала королевскому совету, требуя продолжения военных действий. Чтобы избавиться от упрямой девицы, де ла Тремойль направил ее против крепостей на Луаре, которые удерживал за собой недоброй памяти капитан Перрине Грессар, на бумаге — вассал Филиппа Бургундского, на деле — рыцарь-разбойник. Здесь Жанна одержит свою последнюю победу, и потерпит новое поражение под стенами Шарите.
В январе 1430 года, ненадолго прервав военные действия, Жанна остановилась в Бурже, где ей полагалось нанести визит вежливости королеве Франции и дофину Людовику, которому едва исполнилось шесть лет. Следующей остановкой на пути стал Орлеан, где ее с ликованием приняли местные жители, и конечно же, наш Бастард, оказал самое широкое гостеприимство.
Бастард, с головой погрузившийся в хозяйственные хлопоты и переговоры касательно освобождения обоих братьев (которые, скажем заранее, ни на йоту не приблизили его к цели), совершенно не обращает внимания не малозначимое с его точки зрения событие, которое (как он пока совершенно не догадывается) сделает возможным исполнение его заветной мечты. Итак, бурный январь 1430 года. Бурный в совершенно буквальном смысле — на Атлантике не утихают шторма, ледяной ветер рвет в клочья паруса и гонит немногие корабли, рискнувшие в это время выйти в море, по собственной прихоти неведомо куда. Именно в это время Филипп Бургундский в Кале ожидает прибытия своей невесты — Изабеллы, инфанты португальской. Надо сказать, что Филипп Бургундский, по жизни редкий баловень судьбы, в своих первых двух браках был фатально несчастлив — обе супруги скоропостижно скончались в первые же годы после венчания, не оставив вдовцу ни дочери ни сына. И вот сейчас судьба улыбнется бургундцу.
Супруга, с которой он проживет душа в душу до самой смерти, подарит ему троих сыновей (из который, правды, выживет только младший, который унаследует титул своего отца, и заслужит у современников почетное прозвище «Смелый»), и мало того, эта умнейшая женщина и тонкий политик, оставит немалый след в истории; и может быть, не окажись она в тени великой королевы Иоланды, потомство смело могло бы назвать ее одной из величайших фигур последнего периода Столетней войны. Это понимал и сам супруг, открыто хваставшийся перед друзьями «Она — мой лучший дипломат!», это понимали и прочие современники, высоко чтившие португальскую принцессу; глубоким уважением и доверием к этой едва ли не единственной своей подруге во время плена проникнется Жанна, и надо сказать — Изабелла также будет питать к ней самую нежную привязанность и использует все свое влияние на мужа, чтобы как можно дольше оттягивать выдачу пленницы англичанам. Впрочем, все этот опять же, в будущем, а пока разукрашенный по случаю будущих торжеств корабль с португальским флагом на мачте, приближается к порту Кале, где его уже ждет Филипп Бургундский собственной персоной, и слуги вовсю хлопочут в парадной зале местного дворца, готовя все необходимое для свадебного пира. Не тут-то было, неизвестно откуда налетевший шторм играючи подхватывает корабль, и несмотря на отчаянные усилия команды, отбрасывает его к английским берегам. Еще не став герцогиней бургундской, принцесса оказывается пленницей его английского союзника, и за ее освобождение приходится платить немалый выкуп.
Между тем, в начале весны 1430 года враг начинает новое наступление на Юг, вместе с тем, Филипп Бургундский, как обычно спеша оказаться на стороне сильного, уведомляет короля, что не собирается продлевать перемирие, чей срок в скором времени истекает. Перед лицом этой новой угрозы, Карл спешно созывает верные ему войска, а также ищет помощи и союза с владыками Австрии и Баварии, а также «иными сеньорами, баронами и вольными городами Империи». Король увещевает Жанну более не рисковать собой, и не вмешиваться в бои, впрочем она имеет на эту тему совершенно иное мнение, и (по всей видимости, самовольно), отправляется в Ланьи, где в это время в разгаре войсковой сбор. Наш Бастард не принимает участия в этих приготовлениях — получив королевский приказ обеспечить тыл королевских войск и возглавить управление той частью страны, что простирается между Сеной и Луарой, он без устали скачет из крепости в крепость, инспектируя гарнизоны, а также проверяя состояние оружия и продовольственных запасов. В Монтаржи до него доходит известие, что бургундские войска вновь выступили на стороне англичан[31].
Компьень. Вопросы без ответов
|
Тем временем противник обложил Компьень, упорно державший сторону французского короля. На помощь городу Жанна поспешила со своим отрядом. Надо сказать, что оборона была построена очень грамотно, комендантом крепости был опытный Гильом де Флави, близкий друг орлеанского наместника де Гокура — и город удалось отстоять. Впрочем, для Жанны этот поход станет уже последним. Мы знаем, что во время одной из вылазок, ее отряд будет окружен англичанами, в то время как ворота крепости по какой-то причине окажутся закрытыми, отрезая им путь назад.
Златотканный хук (да-да, тот самый, подарок Карла, герцога Орлеанского!) привлечет к ней взгляды бургундских солдат и возбудит их алчность — столь дорого одетый воин должен был иметь немалые деньги для своего выкупа из плена!… В толчее и давке, рядом с ее конем окажется Вандомский Бастард, он же, схватив за длинную полу хука, стащит ее на землю, и обезоружит. Эпопея Жанны закончена. Отныне она — пленница сюзерена своего первого тюремщика — Жана Люксембургского, у него столь ценное приобретение выкупит Филипп Бургундский.
Однако, все это еще в будущем. Пока же начаты первые бои за городские предместья, и словно ведомый каким-то предчувствием, Жан Орлеанский, в спешке закончив инспектирование крепостей, несется к королю и просит дать ему под начало войско, чтобы прийти на помощь Компьеню. Просьба уважена, со всей спешкой новонабранный отряд движется к городу — и опаздывает… Блокаду удается снять, но пленная Жанна увезена прочь, и заключена в замок Больё, в ожидании того, как решится ее дальнейшая судьба.
Все дальнейшее, начиная с пленения и кончая казнью освободительницы Франции во многом остается неясным, за недостатком документов, частью пропавших, частью сознательно уничтоженных действующими лицами этой истории. В частности, невозможно ответить на вопрос, как оказались закрытыми ворота города; шла ли речь о халатности и панике, о жертве (чтобы англичане и их союзники на плечах отступающих не сумели ворваться внутрь), или это была сознательная и очень циничная игра с целью избавиться от Девы Франции. Сторонники последней точки зрения, справедливо указывая, что Рауль де Гокур (личный друг коменданта города), мягко говоря, недолюбливал Жанну, безоговорочно назначают его на роль предателя, разыгравшего подобное действо с начала и до конца. По их же мнению, за спиной орлеанского наместника стоял собственной персоной Жорж де ла Тремойль, опасавшийся влияния Жанны на короля, а быть может, столь же недолюбливавший ее епископ Реньо. Посему решив, что «мавру пора уходить», эта клика подсуетилась таким образом решить проблему руками англичан. Предполагается также, что сам король Карл, не желавший стать игрушкой в руках военных, и вполне довольный тем, чего удалось добиться, как минимум, не возражал против подобного развития событий. В качестве доказательства приводится то, что французский монарх по всей видимости, не прилагал ни малейших усилий, чтобы выкупить ее из плена (вполне обычная практика для того времени), тогда как стесненный в средствах Жан Люксембургский вполне готов был уступить свою добычу любому, кто хорошо заплатит. Англичане заплатили — и получили желаемое, при полном попустительстве противоположной стороны.
Впрочем, точка зрения эта, в течение десятилетий казавшаяся незыблемой, постепенно начинает терять свои позиции. В самом деле, читатель, начнем с вопроса — ради чего было затевать столь сложную игру и можно ли было сказать, что полученные дивиденды полностью перекрывают возникающие проблемы? Начнем с того, что «устранить» Жанну можно было куда проще, не прибегая к подобным хитростям. Яд в вине, вызывающий симптомы, сходные с желудочным расстройством (а тогдашние «мастера» прекрасно умели это делать), пышные похороны, прочувствованные речи, и проблема была бы решена много проще. Другой, столь же безотказный путь — «случайная» стрела на поле боя, кто бы удивился подобному концу?… Отдать Жанну в руки англичан значило бы скомпрометировать законность коронации (и, как мы знаем, Бедфорд и его люди разыграют эту карту в полной мере!), покрыть позором короля и вынудить его начать многолетний процесс по оправданию Орлеанской Девы от обвинений в колдовстве и поклонении дьяволу — чтобы в первую очередь обелить себя. Если даже предположить, что де ла Тремойль и его клика готовы были принести в жертву своего сюзерена, что думала на эту тему дальновидная королева Иоланда, которая как мы опять же увидим, пойдет до конца, до освобождения страны и обеспечения за своими внуками французского престола?…
Немного конспирологии
|
.jpg)
Посмотрим, что нам известно из немногих сохранившихся документов. О намерениях короля с достаточной ясностью говорит его ответ жителям Реймса, горевшим желанием немедленно прийти на помощь осажденному Компьеню: «Орлеанский Бастард уже отправился туда, 6 июня шотландцы будут в Мелёне, за ними последует маршал де Буссак, восемью или десятью днями спустя, прибыть должна вся армия во главе с Карлом Анжуйским, графом Клермонским…»[32].
Почти сразу после пленения Жанны к Филиппу Бургундскому отправляется очередное посольство, как обычно, тайное. Материалов о его работе не сохранилось, документы лишь глухо намекают, что бургундцу был предложен выкуп в 10 тыс. золотых франков[33]. Впрочем, герцог Филипп, как обычно, предпочитал тянуть время, не говоря ни да ни нет, и ждать, на чьей стороне окажется сила. Открыто ссориться с англичанами, торговля с которыми составляла основу доходов Фландрии — крупнейшей и самой богатой провинции во владениях бургундца — было явно не лучшим решением. Посему, просто предложение денег, в том случае, когда вопрос приобретал политическую окраску, дела не решало. Мы видели это на примере Карла Орлеанского, которому еще много лет предстоит пробыть в английском плену.
Впрочем, бургундец продолжает в привычном для себя ключе вести двойную игру; в то время как он с благосклонным видом выслушивает посланцев французского короля, его союзник принц Оранский атакует Дофине, но к счастью, терпит жестокое поражение от Рауля де Гокура, и вынужден убраться восвояси. Одновременно французские послы отправляются с просьбой о помощи к шотландскому королю Якову, де ла Тремойль пытается договориться с жителями Льежа, издавна мечтающими о том, чтобы сбросить с себя бургундское иго, маршал де Буссак развивает наступление на Вандом… короче, все как обычно при деле, а Филипп Бургундский пользуется этим чтобы без лишнего шума присоединить к своим владениям Брабант[32].
Надо сказать, что в неблагодарности французского короля упрекали уже современники; однако, он отделался от них загадочной фразой «Мы сделали все, что было возможно с помощью оружия». В самом деле, французская армия начала спешное наступление к бургундским границам, наступление неподготовленное и во многом преждевременное. Удастся взять несколько городов, однако, в скором времени отряды Карла безнадежно завязнут на севере.
Жанну переводят в Руан — подальше от театра военных действий, но и здесь ее друзья пытаются вырвать ее из рук тюремщиков. В декабре 1430 года Ла Гир, Потон, Жиль де Рэ прорываются в Лувье, городок в 20 км от Руана. С их малыми силами штурмовать столь мощную крепость представляется безумием, и потому французы рыщут по округе, ожидая удобного момента, чтобы застать врасплох английскую охрану у ворот. Кстати говоря, подобный план был вполне осуществим, что докажет эпопея французского капитана де Рикарвилля, который год спустя после казни Жанны, поставив себе целью вернуть Руан под власть французского короля, сумеет со своим отрядом ворваться внутрь, и даже проникнуть в руанский замок — но будет схвачен и казнен на той же площади Старого Рынка, где найдет себе смерть Дева Франции. Одновременно Жан Бретонский, как обычно, желая вовремя оказаться на стороне победителя завязывает очередные переговоры с французским королем, на сей раз при посредничестве Иоланды, что тоже немаловажно, так как Бретань непосредственно граничит с Нормандией [34].
А что же Бастард? В начале декабря, как у него уже стало многолетней привычкой, наш герой ненадолго вернулся в Блуа. Его гнала тревога и страх за судьбу старшего брата: незадолго до того, Карл Орлеанский был переведен в Лондон под опеку герцога Саффолка, причем физическое состояние пленника настолько ухудшилось, что во Франции стали распространяться слухи, будто герцог Орлеанский лежит на смертном одре. Опровергать их пришлось Саффолку лично, к счастью, Карл Орлеанский сумел побороть физическое недомогание. Одновременно с тем, графство Порсьен в качестве владения нашего Бастарда сменилось на более зажиточное графство Перигор, как пояснял в акте дарения сам Карл Орлеанский «ввиду того, что в нем не осталось ни замка, ни укрепленного владения, ибо по причине нынешних во Франции войн все было разрушено и сметено до основания врагами нашими». Впрочем, не довольствуясь этим, принц добавил к сказанному:
|
|
|
Засим же объявляем, что полагаем, будто сказанный мессир Бастард и единокровный брат наш обороной города нашего Орлеана, каковой город англичанами был осажден, оказал нам величайшую услугу, и продолжает сказанные же услуги оказывать, взяв на себя управление иными землями и сеньориями нашими, и надеемся, что таковые будет оказывать впредь, еще более нынешних. |
|
Политические игрища продолжались, 6 марта король торжественно въехал в Сомюр, чтобы присутствовать на свадьбе Иоланды Анжуйской (дочери королевы Иоланды), и старшего сына бретонского герцога. Таким образом, бретонец прочнее привязывался к французской короне, и на сей раз этот союз сумеет выстоять перед дальнейшими испытаниями. Зато для бургундца подобное является скверной новостью, которая дополняется еще одной, столь не малоприятной: умирает старый герцог лотарингский и его земли (как мы помним, одним своим географическим положением разрезающие владения бургундца пополам!) оказываются в руках Рене Анжуйского — сына королевы Иоланды. Таким образом, у самых своих границ Филипп Добрый получает врага, причем врага молодого и деятельного.
Как и следовало ожидать, в это время вокруг пленной Жанны развернулась нешуточная подковерная борьба, о которой мы все еще имеем довольно смутное представление. Начать стоит с того, сколь двусмысленно ведет себя епископ Кошон — судья и палач Орлеанской Девы, (а по совместительству, верный клеврет герцогов Бургундских, поднявших бедного клирика из безвестности к власти и богатству). Сие не конспирология, дорогой читатель — документы процесса сохранились (пусть в состоянии «подредактированном» Кошоном и ректором Парижского Университета Курселем) и вполне доступны для ознакомления. Судите сами.
Кошон запретил подвергать ее пытке (несмотря на то, что этот варварский способ «выбивать» признание был вполне узаконен инквизиторским судом). Сам епископ объяснял это тем, что не желает бросить тень на «идеально проведенный процесс». Более того, он по-видимому, пытался отравить пленницу; по крайней мере, из показаний Жана Тиффена, личного врача герцогини Бедфордской, лечившего Жанну в плену, известно, что она тяжело заболела, отведав рыбы «любезно» присланной ей Кошоном. Прямо возложив ответственность на своего судью (а дело происходило при нескольких свидетелях), Жанна добилась того, что прокурор и прямой ставленник Кошона Жан Эстиве, устроил форменную истерику, осыпая ее оскорблениями, так, что граф Уорвик своей властью вынужден был указать ему на дверь. Далее, тот же Кошон, обманом добившись от пленницы признания в «ереси» приговорил ее к вечному заточению — к большому неудовольствию англичан, и только твердость самой Жанны, по приказу «голосов» надевшей мужское платье, которое она клятвенно обязалась больше не носить, решило ее судьбу.
В марте 1430 года Бастард прибывает в Сомюр, где уже собираются войска. Его не было в наступающей армии, однако, не стоит, дорогой читатель, спешить с выводом, что наш герой отплатил своей тезке черной неблагодарностью. Его ждет некое поручение дипломатического характера, внятного объяснения для которого пока найти не удалось. Вновь следуем за фактами.
12 марта 1430 года Жан Орлеанский получает от короля приказ без особого шума присоединиться к Ла Гиру и прочим друзьям Жанны в Лувье, городке, как как мы помним, превратившемся в форпост французских войск, постоянно угрожающий Руану, «дабы противостоять англичанам, каковые там собрались там в великом множестве.»[35] О дальнейшем мы можем судить из одного любопытного документа, хранящегося в настоящее время в Национальной Библиотеке Франции (Париж) в Фонде Клерамбо, под индексом 1122 № 56, который еще ждет своего исследователя. Это краткий приказ короля, упоминающий о «двух тайных миссиях в окрестностях Руана, должных послужить к пользе короля и его владения». Одна из них расшифровывается достаточно просто — это рейд Ла Гира в английский тыл. Что касается второй, предварительное мнение о ней можно составить по тому факту, что к королевскому приказу прилагается дополнительный документ, датированный 14 марта 1431 о выплате нашему Бастарду 3 тысяч полновесных ливров (годовой доход от богатой сеньории!). Треть этой суммы должна была уйти в оплату его людям, две третьих полагалось самому адресату за некое «путешествие предпринятое им в земли, располагающиеся на противоположном берегу Сены» — а попросту говоря, в Нижнюю Нормандию, в окрестности Руана либо сам город. Как видно, поручение было настолько тайным, что подробности не решились доверить бумаге. Шла ли речь о подготовке побега, или некоем соглашении с англичанами?… По крайней мере, сама Жанна совершенно открыто объявляла, что «голоса» сулили ей освобождение из плена. В чем состояла эта миссия, и удалась ли она? При нынешнем состоянии исторической науки нам о том не узнать. Нужны дополнительные исследования и поиски в архивах. 2 апреля, уже без объяснения причин, король добавит к этой сумме еще 1200 ливров, и наконец, в начале лета 1430 года — еще шестьсот (Национальная библиотека Франции, фонд Фонтаньер 115—116)[36]
Победа меняет лагерь
Нашему герою тридцать лет
|
Трагическая гибель освободительницы Франции, конечно же, не прибавила Бастарду любви к англичанам и их приспешникам; впрочем, как те сами вскоре могли убедиться, руанский костер отнюдь не улучшил их положения — наоборот. Оборона севера трещала по швам, Жан Бретонский — постоянно сомневающийся и тянущий время, чтобы присоединиться к победителю после неосторожной оговорки Бедфорда, пожелавшего укомплектовать английскими гарнизонами несколько важнейших крепостей, предпочел договориться с Карлом Французским и уступить ему без боя Пуату — за 200 тыс. золотых ливров в качестве выкупа. Возмущение англичанина, не сумевшего на сей раз сохранить свое обычное хладнокровие — уже ничего не могло изменить. Столь же бессильным был гнев королевского фаворита, попытавшегося заманить в смертельную ловушку опального коннетабля — как мы помним, младшего брата Жана Бретонского и по совместительству, злейшего врага заплывшего жиром де ла Тремойля, — эта затея столь же благополучно провалилась. Лучшие военачальники французской короны — и среди них, конечно же, наш Бастард, обнадеживали все еще сомневающегося короля в возможности быстрого — и сравнительно легкого очищения страны от захватчиков. Миссию Жанны приводили к победному концу ее соратники. Филипп Бургундский, отдавая себе отчет в том, что победа ускользает из рук и собственное королевство остается недостижимой мечтой, горько жаловался, что после Орлеана англичанам не стало удачи, и любое их предприятие проваливалось едва ли не с самого начала. Бургундец начинал подумывать о прочном мире с французским королем, и забегая вперед скажем, что мир этот в конечном итоге будет установлен, но до того случится еще немало[37]. Пока же заключено двухлетнее перемирие, французскому королю представляется полная свобода действий на всех землях, не захватывающих собственно Бургундию и Шампань.
После гибели Жанны французы уходят из Лувье — удерживать город далее в сплошном английском кольце становится бессмысленным. Отступая к основным силам, Бастард вместе со своими давними боевыми товарищами Ла Гиром и Потоном де Сентрайлем наносит врагу болезненные поражения на берегах реки Эр[37].
Воспользовавшись перемирием с бургундцами, Бастард в очередной раз выхлопотал для себя короткий отпуск: неотложные дела герцогства Орлеанского, как и его собственных владений, вновь требовали хозяйского глаза и хозяйской руки. Кроме того, следует поддерживать постоянную переписку с обоими пленниками, уже не чающими когда-либо выйти на свободу, подбадривать их, договариваться и торговаться с врагом, а также постепенно накапливать средства для будущего выкупа. Ситуация осложняется тем, что переписка с Британскими островами затруднена, многие письма в ту и другую сторону просто не доходят до места назначения, но Бастард делает все от него зависящее, чтобы приблизить момент освобождения[38].
Бастарду тридцать лет. По тем временам — зрелый мужчина, уже клонящийся к старости, впрочем его лицо по-прежнему сохраняет спокойную красоту, которая из раза в раз привлекает заинтересованные женские взгляды. Но по-прежнему, наш герой не спешит с женитьбой, хотя не отказывает себе в удовольствии то там то здесь заводить мимолетные романы и романчики. Быть может, его все еще удерживает память о первом печальном опыте семейной жизни, или, как полагает автор первой биографии нашего Бастарда Мишель Кафен де Мирувилль — разоренные владения и опасности военной жизни удерживают его от вступления в брак, в котором он не в состоянии еще прокормить семью, и что еще хуже — в любой момент может оставить свою потенциальную супругу вдовой?… Нам не дано этого знать.
Храбрый солдат, опытный полководец, проницательный и осторожный администратор, он пользуется громадным уважением среди своих людей, как военного, так и гражданского звания, и, как полагает аристократу того времени, из раза в раз гостеприимно приглашает подчиненных к своему столу. Впрочем, в остальное время он одинок; сестра и племянница — обе замужние и обремененные собственным семейством лишь урывками могут навещать его в замке Блуа, в то время как оба брата продолжают в плену считать дни и годы до своего освобождения… Но вернемся.
Что касается двора и его неизбежных интриг, королевский кастелян, уже раз обжегшийся на этой коварной материи, предпочитает держаться от нее подальше. Куда привычней и понятней для него простая солдатская жизнь, а в перерывах между походами — бесконечные хозяйственные хлопоты. К бургундцу и всему, с ним связанному он относится подозрительно, или лучше сказать, враждебно, и подобное отношение не изменит в течение всей своей долгой жизни. Посему, новость о заключении мира с Бургундией 13 декабря 1431 года — пусть предварительного, еще требующего многих уточнений — он воспринимает скорее с неудовольствием, но как обычно — принимает его в качестве волеизъявления короля[37].
Впрочем, долго отдыхать ему снова не приходится. На сей раз повод для очередной битвы достаточно нелеп: его бывший соратник по оружию — Жан Алансонский, как мы помним, бывший начальник штаба Жанны, который позднее бок о бок с Бастардом будет давать показания на процессе Реабилитации, этот вечный мятежник и смутьян, постоянно почитающий себя обделенным в том, что касается почестей и наград, на сей раз ополчился против своего тестя — Жана Бретонского, не выплатившего в полной мере приданое своей дочери Марии: матери Алансконского герцога. Как видим, конфликт возник не вчера и даже не третьего дня, однако, Жан Алансонский, чьи имения уже много лет находились в руках англичан, отчаявшись получить о прижимистого Карла «достаточную» по его мнению компенсацию за совершенные военные подвиги, решил поправить свое денежное положение за счет собственного деда. Итак, в качестве заложника, чья жизнь оценивалась в недостающую сумму, в крепости Пуансе оказался канцлер бретонского герцогства епископ нантский Жан де Малеструа. Впрочем, Алансонский герцог явно не рассчитал последствий своего поступка, так как против него немедленно выдвинулась закаленная в боях бретонская армия во главе, конечно же, с Ришмоном; королевский фаворит де ла Тремойль, обрадовавшись удачному предлогу, чтобы окончательно расправиться со своим противником, отправил на помощь алансонцу 2 тыс. наемников, возглавить которых должен был наш Бастард. Надо сказать, что он в этом случае оказывался в двойственном положении, так как на стороне бретонцев находился его собственный зять, как мы помним, женатый на его юной племяннице. С другой стороны, де ла Тремойль был его непосредственным начальником… так что выбирать не приходилось. К Бастарду присоединился также Рауль де Гокур, наместник Орлеана. Скорым маршем армия подошла к крепости, в которой заперсся алансонский герцог, прознав о приближении бретонских войск… в прочем, в этот раз кровопролития удалось избежать. 28 марта 1432 года при посредничестве королевы Иоланды, конфликт был решен без особых споров: требуемая сумма выплачена, епископ Малеструа вернулся восвояси после долгих извинений алансонца, с богатыми подарками «за бесчестье».
В это время Жан Орлеанский получает еще одну почетную награду, превратившись в наместника короля в Центральной Франции. Отныне его полный титул звучит достаточно громоздко: «Жан, Бастард Орлеанский, граф де Перигор и де Мортен, сеньор де Роморартен, наместник короля и господина нашего в герцогстве Орлеанском, вкупе с графствами Блуа, Дюнуа и Шартр, а также во всех землях, что располагаются между реками Сеной и Луарой».
Начало освобождения центральной Франции
|
Война в это же 1432 году шла довольно вяло, разбившись на множество мелких сражений, не приносивших перевеса ни одной из сторон. Но Шартр, о котором идет речь, стоял на пути к столице Франции и представлял собой одну из крупнейших крепостей страны, надежно охраняемую уже много лет обученным английским гарнизоном, в помощь которому был предан вспомогательный бургундский отряд. Впрочем, трезвомыслящий Бастард, прекрасно понимая, что прямая атака потребует много крови и вполне может завершиться ничем, вновь решил прибегнуть к хитрости.
Надо сказать, что спектакль был разыгран без сучка и задоринки; Флоран д’Илье, начальник разведки, уже загодя сумел заслать в ничего не подозревавший город своих людей – в истории сохранились их имена: Ансель и Боффино, купцы. Эти двое также легко нашли общий язык с доминиканским монахом братом Бертраном, который по случаю пасхальных праздников, должен был служить торжественную мессу. Для этой цели выбрана была церковь, как бы невзначай располагавшаяся в противоположном конце города от ворот Сен-Мишель. Набожные солдаты и представители городского ополчения заполнили ее чуть не до отказа, так что у ворот оставались только часовые.
Именно в этот день, 20 апреля 1432 года, скрываясь за деревьями и холмами, к воротам как можно ближе, не выдавая себя подкрался отряд под командованием Ла Гира и Потона де Сентрайля – соратников Жанны и нашего Бастарда по Орлеану. Стражники, охранявшие ворота, отвлеклись от своей обычной скуки, услышав скрип колес и ржание коней – к городу приближался рыбацкий обоз. Телеги были доверху нагружены рыбой, только что выловленной в бухте Сен-Мишель, так что от рыбьей чешуи шел острый запах соли и водорослей. Нечаянный сюрприз, часть этой рыбы оказалась деликатесной – «королевской» - на языке того времени, так что рыбаки нетерпеливо колотили в ворота: «Открывайте живо! У нас алозы!»
Действительно, по весеннему теплу нежная рыба могла быстро испортиться, так что заторопившиеся стражники пропустили обоз внутрь без обычной проверки. Халатность немедленно вышла им боком – никто не успел даже опомниться как в руках у лже-рыбаков сами собой появились мечи, а под широкими домоткаными рубахами оказались кольчуги, короткого замешательства хватило вполне, чтобы отряд Флорана де л’Илье ворвался внутрь, настежь распахнул ворота, отбросив бургундцев от механизмов, приводивших в движение решетку. Пока лже-рыбаки вместе с вполне реальными солдатами посредством мечей и боевых топоров сдерживали натиск защитников, уже успевших прийти в себя от неожиданности, 500 копейщиков под командованием Бастарда оказались в городе, и вломились в церковь Нотр-Дам, где, как мы уже говорили, шла пасхальная служба, с громкими криками: «Святой Дионисий! Город взят! Во имя короля Карла!»
Из всех представителей городской власти не растерялся лишь местный епископ – Жан де Флатиньи, англичанин по происхождению, и приказал местному звонарю бить в набат, чтобы собрать городское ополчение и попытаться вытеснить французов из города. Один из лучников Бастарда метким выстрелом отправил звонаря в мир иной, в то время как латники Сентрайля и Ла Гира заняли стены. Город был взят практически без сопротивления. В наказание за пособничество врагу, Бастард позволил грабить город в течение следующих 24 часов. англичане и их приспешники из местного населения лишились последнего, однако, особым приказом наш Бастард озаботился сколь то возможно спасти от подобной участи «верных французов», а заодно воздержаться от насилия над женщинами. Война оставалась войной во все времена, что уже говорить о Средневековье – впрочем, судя по документам приказ был по большей части выполнен – неожиданная по тогдашним меркам гуманность… В руках французов оказалось до 3 тыс. пленников и огромная добыча[39].
|
Следующей победой становится освобождение от осады Ланьи – еще одной мощной крепости на пути к Парижу, которую надежно удерживал в руках Арно де Барбазан – один из лучших военачальников королевы Сицилии и ее сына Рене. Бедфорд собственной персоной осадил город 1 мая 1432 года, стремясь таким образом показать скользкому бургундскому союзнику, на чьей стороне находится сила и отбить у него всякое желание вести переговоры с королем Карлом. К началу августа в Ланьи уже давал чувствовать о себе голод, и французам кое-как удавалось поддерживать силы гарнизона, тайком снабжая их по ночам через подземный ход, выходивший к реке.
Надо сказать, что в этот раз тревога англичанина оказалась напрасной: Филипп Бургундский еще до начала переговоров затребовал себе Шампань, и получив отказ, возобновил военные действия в Пикардии. Переговоры оказались на грани срыва, потребовались неимоверные усилия со стороны кардинала Св. Креста, чтобы добиться от обеих, крайне враждебно настроенных друг к другу сторон согласия продолжить начатое в Осере, в ноябре того же года. К следующему раунду переговоров должны были также присоединиться Англия и Бретань[40]. Именно в это время в мозгу де ла Тремойля, встревоженном возможностью сближения Франции и Бургундии (с весьма негативными для временщика последствиями), зреет совершенно авантюрный план похищения герцога Филиппа и бургундского канцлера Роллена. Главным исполнителем сей нечистоплотной миссии должен выступить наш Бастард, но он с порога отвергает подобные поползновения, слишком хорошо памятуя, чем закончилось для него участие в придворной интриге на стороне такого же всемогущего фаворита – а может быть, попросту не желая принимать участие в низменной игре и таскать из огня каштаны для столь малоприятной личности. Коротко говоря, заговор проваливается так никогда и не состоявшись. Бастард зарабатывает себе на этом враждебность со стороны злопамятного фаворита, и сам начинает относиться к де ла Тремойлю с неприкрытой неприязнью. Зарок на будущее, так сказать[40].
В это время осада Ланьи продолжается, хотя силы оккупационных войск, измученных тяготами бессмысленного стояния под этими стенами явно идут к концу. Во время этой осады Бастард в последний раз столкнется с беспутным Жилем де Рэ – маршалом Франции, одним из лучших военачальников, в качестве особой милости получившим право украсить свой фамильный герб королевскими лилиями. Эти двое никогда не водили особой дружбы, но при необходимости находили отличное взаимопонимание на поле боя. Для Жиля де Рэ это будет последняя победа, и последнее громкое чествование. Навязчивое желание убивать и топить подступающее безумие в диких оргиях и пьянстве давало о себе знать все сильнее, в скором времени после этой победы он навсегда распрощается с бивуачной жизнью, и скроется в своих поместьях, откуда выйдет лишь девять лет спустя под конвоем герцогских солдат – на суд и виселицу. Впрочем, все это еще в далеком будущем.
Здесь, при Ланьи Бастард проявил свою обычную смекалку – изобразив притворное наступление на Ла-Ферте-су-Жуар, город важный, но про причине малости английских сил в недостаточной мере охраняемый – он заставил англичан спешно сняться с лагеря, бросив ради легкости хода почти всю артиллерию и обоз. Вернуться захватчикам было уже некуда.
Падение фаворита
Заговор
|
.jpg)
Все тот же 1432 год ознаменовался событием, которое для не слишком наблюдательных людей казалось достаточно обыденным, хотя и, конечно же, печальным. 27сентября в бретонском Ванне в возрасте 42 лет угасла Жанна Французская, супруга правящего герцога Бретани Жана V. Когда-то именно ей Ришмон был обязан своим освобождением из плена — однако, в ситуации о которой идет речь даже не это было существенно. На похороны, тремя днями позднее, как и следовало ожидать, собрался весь цвет французской аристократии. Шпионы де ла Тремойля благополучно проморгали этот момент, столь критический для будущего их господина. Впрочем, по виду ничего особенного и не случилось — знатные господа — Жан де Бюэй (будущий автор «Юноши» — выдающегося произведения по воспитанию подрастающего дворянского поколения), Прежан де Коэтиви (опять же будущий адмирал Франции и зять беспутного Жиля де Рэ), Пьер де Брезе, Пьер д’Амбуаз сразу после траурной мессы как бы невзначай сошлись между собой, в честь покойной выпили по бокалу сладкого вина, и поговорив о том о сем столь же незаметно разошлись. Шпионов де ла Тремойля не насторожило даже, что все без исключения в этой дружеской компании принадлежали к кругу королевы Иоланды, и в той или иной мере пользовались ее доверием. Наш Бастард, прекрасно осведомленный о заговоре, предпочел промолчать, не говоря ни «да» ни «нет», не становясь прямо на их сторону и в то же время не пачкая себя доносительством.
Осень 1432 года ознаменовалась продолжением полупартизанской войны на границах Анжу и Мэна, которую вместе со своими людьми вел наш Бастард, стремясь перерезать коммуникации противника и держать его в постоянном напряжении.
27 ноября 1432 года, как и было решено заранее, новый раунд четырехсторонних переговоров открылся в Осере. Как и следовало ожидать, каждая из сторон тянула к себе, по ядовитому выражению Герольда Берри, автора известной хроники, и свидетеля этих событий «каждый видел себя королем Франции». Впрочем, в этот раз с французской стороны прозвучало требование, наверняка доставившее нашему Бастарду пару радостных минут: король потребовал наконец возвращения его братьев! Англичане, как и следовало ожидать, немедленно воспротивились, и переговоры прервались вновь до марта следующего, 1433 года. Вялотекущие военные действия продолжались в течение зимы, при том, что наш Бастард на время вынужден был вернуться ко двору (на сей раз обосновавшемуся в Амбуазе), куда его настоятельно звали его обязанности камергера короны. Документы того времени глухо намекают, что вечный дамский угодник в это время завел очередной роман, но имя его пассии на этот раз остается неизвестным[41].
14 ноября все того же 1432 года от тяжелой болезни неожиданно ушла в мир иной молодая Анна Бургундская, младшая сестра герцога Филиппа, политических амбиций ради выданная им замуж за регента Франции Бедфорда. Горячо любивший сестру Филипп Бургундский искренне горевал и оплакивал ее кончину, в то время как высокопоставленный зять по неосторожности или недомыслию (в истории подобная разница роли не играет…) не выдержав даже обычного траура, поспешил жениться на юной Якобине Баварской. Столь поспешный второй брак произвел шокирующее впечатление уже на современников, — мало того, что Джон Бедфорд нанес откровенное оскорбление своему союзнику, невеста была много младше годами, да еще и приходилась дочерью вассала бургундской герцогской короны. Коротко говоря, отношения между союзниками, и без того бывшие не слишком сердечными, оказались едва ли не на грани разрыва. Этим промахом со стороны Бедфорда немедленно поспешила воспользоваться дальновидная королева Иоланда. Наступало время действовать, и в качестве первого шага, молодого Карла следовало окружить опытными и знающими людьми. Заплывший жиром, пекущийся исключительно о своем пригретом кресле де ла Тремойль на эту роль не подходил никак. Что же, тем хуже была ситуация для королевского фаворита.
Впрочем, пока заговорщики предпочитали выжидать: в марте следующего 1433 года в Сен-Поре, как и было оговорено, состоялась новая встреча между французской и английской делегациями. На сей раз, к великому удивлению своих противников, англичане уже не столь открыто противились самой идее возвращения обоих орлеанцев, и в качестве первого шага предложили доставить их в Кале — порт на французском побережье, давным-давно покоренный английским королем. Сюда, на встречу с ними должны были прибыть французы, для которых английский король должен был подписать особые грамоты, гарантирующие им беспрепятственное передвижение по территории, занятой врагом. Французская делегация, несколько захваченная врасплох подобным предложением, предпочла попросить времени для ответа: послы просто не имели полномочий для подобного решения. Вместо того, враги заключили между собой перемирие за четырехмесячный срок и благополучно разъехались в разные стороны[42].
Между тем, заговор против королевского фаворита благополучно продолжал развиваться далее. В качестве первого шага, королева озаботилась тем, чтобы ввести в совет при особе Карла своего младшего сына. Карл, граф Мэнский, всего 18 лет от роду, был достойным выучеником своей мудрой матери. Красавец с очаровательными манерами и приятным голосом, он умел под видом лести, искусно подводить власть предержащих к нужному по его мнению выводу и очень неплохо для своих лет разбирался и в политике и в военном деле. В скором времени эти качества будут востребованы в полной мере.
Переворот
|
Итак, де ла Тремойль не в силах был противиться тому, что королевский шурин оказался рядом с ним на заседаниях совета — и даже не насторожился этим новым назначением — уже вторая серьезная ошибка с его стороны. В это же время Бастард, окончательно решившись примкнуть к заговорщикам, одновременно получает королевский приказ вместе с коннетаблем отвлечь внимание англичан от бретонского Ренна, который должен был стать следующей мишенью для королевских войск. С этой целью в районе Тура оба полководца во главе скромных сил начинают шумное наступление, как и следовало ожидать, заканчивающее ничем. В это же время новым комендантом королевского замка Шинон, как бы невзначай, становится ставленник Бастарда и бывший наместник Орлеана Рауль де Гокур. Мы уже встречались с ним на этих страницах. Напомним, что де Гокур в самом начале знаменитой осады, неудачно упав с коня, сломал себе руку, и потому, к великому своему неудовольствию, большую часть времени, пока длились бои за город, вынужден был провести в постели.
Поднявшись как раз ко времени появления Жанны, он с достаточной неодобрительностью отнесся к ее вмешательству в военные дела, и посему народная молва «назначила» его на роль предателя, благодаря проискам которого Жанна оказалась в английском плену. Так это или нет окончательно неизвестно; однако, сейчас ему действительно предстояло сыграть достаточно скользкую роль заговорщика.
Надо сказать, что в Шинон королевский двор прибыл 24 июня[42] для очередного раунда переговоров с бургундцем, который, жестоко оскорбленный Бедфордом, да еще и брошенный им на произвол судьбы, один на один с французским королем (в то время как англичанин по какому-то капризу пожелал на время отбыть со своей молодой женой на Британские острова), немедленно возобновил переговоры. Заговорщики не преминули воспользоваться удачным стечением обстоятельств.
Итак, 26 июня все того же 1433 года, в предрассветный час Гокур собственной персоной, под предлогом проверки караула, открыл подземный ход через потерну Кудре, в который один за другим просочились заговорщики. В полной тишине отряд под руководством Брезе, Коэтиви и Амбуаза, проник в покои королевского фаворита, где тот спал сном праведника рядом со своей супругой, все еще не потерявшей своего очарования. Поднятый с постели фаворит пытался было кричать и сопротивляться, однако, Брезе без лишних слов всадил ему в живот кинжал. Де ла Тремойля спасло только плотное стеганое одеяло и толстый слой жира, которым фаворит успел заплыть в течение последних сытых и беззаботных лет. Легко раненного Тремойля, оглушив ударом рукоятки меча по голове, и завернув все в то же неизменное одеяло, перекинули через седло и увезли прочь, не обращая внимания на вопли короля, проснувшегося от шума и возни.
Вспотевший от ужаса толстяк, уже представлял, как вслед за предшественником его зашивают в кожаный мешок, чтобы бросить в Эндр; однако, ему повезло. Как было уже сказано, королева Иоланда не любила крови, предпочитая не прибегать к убийству и жестокости без крайних на то оснований. Гуманность — несомненно, и трезвый политический расчет, который также со временем сыграет свою роль. Итак, де ла Тремойль отделался, можно сказать, легким испугом. Уже бывшего фаворита заперли в замок Монтрезор, принадлежавший одному из заговорщиков — де Бюэю, объявив, что пленник получит свободу не ранее, чем выплатит за себя выкуп в 4 тысячи золотых экю и даст торжественную клятву никогда более не возвращаться ко двору. Было ясно, что клятву эту он рано или поздно попытается нарушить, но сейчас важно было выиграть время, чтобы новая команда успела закрепиться у власти.
На следующее утро королю доложили о случившемся. Как и следовало ожидать, Карл отнесся к падению своего любимца достаточно спокойно, задав единственный вопрос — присутствовал ли при случившемся Ришмон? Получив отрицательный ответ, он «остался тем весьма доволен». Таким образом, государственный переворот свершился сравнительно легко и бескровно, победителям осталось только поделить призы. Нашему герою досталось место в королевском совете и должность главного камергера короля, принадлежавшая свергнутому фавориту. Само по себе подобное назначение не давало видимой власти и влияния, однако же, не стоило забывать, что камергер имел право входить с докладом в королевские покои в любое время дня и ночи, так что достаточно ловкий человек мог в полной мере использовать это в своих целях. В ловкости Жана Орлеанского сомневаться явно не было причин. Как и следовало ожидать, Карл Мэнский занял освободившееся место фаворита, прочие обеспечили за собой те или иные военные и гражданские должности в королевском совете, причем команда оказалась подобрана столь безупречно, что продолжала исправно работать после смерти королевы Иоланды, обеспечив не только победу в затянувшейся войне но и столь отлично налаженное управление, что современники единодушно восхищались «добрыми слугами его Величества». Из этого молодого, полной сил и энергии политического кружка стоит выделить Жерара Маше, артиллериста, администраторов братьев Бюро, финансиста Жака Кера, и конечно же, Ришмона, который почти немедленно вернувшись ко двору занялся полным реформированием армии. Вместо буйных и плохо управляемых наемных отрядов, грабивших безразлично, своих и чужих, новонабранное войско должно было состоять из рекрутов — латников и стрелков, должных пройти полноценную подготовку, и получать жалование как в мирное так и в военное время, дисциплинированных и обученных и подчиненных принципу единоначалия. Этой новой армии предстоит победоносно завершить войну.
Конец противостояния арманьяков и бургундцев
Военная реформа и тихое начало Прагерии
|
Впрочем, пока о победах говорить было рано; очередные переговоры, открывшиеся, в полном согласии с обещанных, в Корбее в августе 1433 года завершились ничем: английский представитель, Людовик Люксембургский своей властью объявил об их приостановке. Бедфорд в Англии, как водится, не терял времени даром и к Кале приближался очередной английский флот, несущий на себе новую армию вторжения. Судьба обоих пленников на время отодвигалась на второй план: предстоял очередной виток военных действий (239).
Следующей мишенью для наступающих французских войск стал город Силье-ле-Гильом (к вящему удовольствию Карла Мэнского, составлявший часть его владений, оккупированных англо-бургундскими войсками). Новый фаворит пожелал сам возглавить наступающие войска, однако, его опыт в военном деле был более чем скромен, и посему, советником и куратором для юного полководца был назначен Бастард. Результат подобного сотрудничества оказался весьма плодотворным — город был взят, и гордый граф Мэнский прямо на поле боя произведен в рыцари коннетаблем Франции Ришмоном.
На календаре — апрель 1434 года. Как известно, Бастард поддерживает постоянную связь со столицей герцогства Орлеане, откуда верный Кузино постоянно отправляет ему известия касательно финансового положения а также всех мало-мальски значимых событий, происходящих на земле, находящейся под его началом. Документы молчат, однако мы с полным на то правом можем предположить, что внимание старого финансиста не могло не привлечь нашумевшее появление в городе отставного маршала Франции Жиля де Рэ. Давно оставив военные приключения, этот фанфарон по-прежнему жаждет славы и повышенного внимания к своей персоне, и потому является в сопровождении свиты в несколько сотен человек — слуг, солдат, музыкантов, священников, разодетых по последней моде, на лошадях, изукрашенных ничуть не менее всадников. Здесь, на главной площади в праздник освобождения города от знаменитой осады, он с размахом устроит театрализованное представление, где на сцене явятся регент Франции Бедфорд, Жанна-Дева, и наконец он сам — герой и рыцарь. Безрассудство бывшего маршала доходит до того, что он едва ли не в буквальном смысле швыряет пригоршнями деньги направо и налево, угощая драгоценным вином со специями рыночную толпу. Последствия подобного разгула не заставляют себя ждать — уехать прочь рыцарю-хвастуну предстоит не просто с пустым карманом, но заложив у ростовщиков (в оплату за обратную дорогу и за долги, устроенные им самим и его прожорливой свитой), любимые книги и коней.
Прочитав подобное послание, Бастард, по всей видимости, пожимает плечами и отправляет его в камин и немедленно забывает о прочитанном — подобный клоун его ни в какой мере не интересует. Зато этот наделавший шума визит привлекает внимание другой, куда более одиозной личности. Жорж де ла Тремойль, он же отставной фаворит короля, спешит в Орлеан, чтобы повидаться со своим беспутным кузеном и склонить его к продолжению военных действий, формально — против англичан, на деле Тремойль во что бы то ни стало желает вернуться в полюбившееся кресло, заодно как следует проучив суверена, посмевшего выбросить его прочь как старое платье. Это первый эпизод будущего заговора против короля — знаменитой Прагерии — его смутное предчувствие, и первые шаги, однако, наш Бастард еще не подозревает от этом. Впрочем, пока Тремойль терпит сокрушительное поражение — уставший от военных лишений кузен лишь отмахивается от назойливого просителя, пока тот, наконец уразумев всю бессмысленность своих усилий не отбывает прочь — чтобы начать действовать по-другому.
Бастард занят совершенно иным. Все тот же апрель 1434 года, Вьенн, столица одноименного графства, вплоть до воцарения бывшего владением Карла VII. Здесь собирается цвет французского командования — маршалы Франции Рошфор и Ла Файетт, адмиралы де Кюлан и де Коэтиви, Кристоф д’Аркур, коннетабль, и конечно же, наш герой. Обсуждается животрепещущий вопрос — что делать с бандами наемников, наводнившие недавно освобожденные земли, которые за неимением иной добычи грабят местных крестьян, сотнями уводя их в плен ради выкупа. В прежние времена наемников просто выдворяли туда, где велись военные действия (благо, недостатка в войнах Средневековая Европа не испытывала). Сейчас коннетабль предлагает более радикальное решение: полное преобразование армии. Желающие смогут вступить в полки нового типа, те, кто этого не захочет, будет вынужден под страхом наказания покинуть Францию. Кроме того, разоренную и ограбленную землю нужно постепенно возвращать к жизни, помогать обустраиваться выжившим, налаживать вновь сельское и ремесленное производство, а также торговлю, почти парализованные разгулом банд. Оно и понятно — ограбленные до нитки крестьяне и горожане просто физически не в силах выплачивать налоги, а без платежеспособности и богатства у государя не будет силы для того, чтобы окончательно отвоевать свою страну, и — что немаловажно — принудить к миру и повиновению Великого Герцога Запада. Собранные здесь же Генеральные Штаты вотируют новые налоги, только немедленных поступлений нечего и ждать. Вновь победы нужно искать на дипломатическом и военном фронте.
Разочарование Бастарда
|
Впрочем, на последнем ситуация постепенно начала меняться к лучшему. Попыткам наступления, которые предпринимали три английские армии под руководством графа Арундельского, Тальбота и Томаса Скейлза, а также присоединившихся к ним обычным образом бургундцев, успешно противостояли к северу от Луары отряды Карла Мэнского (нового фаворита короны), герцога Алансонского, и наконец, нашего Бастарда. Ришмон и Ла Гир, крепко удерживавшие в руках Лан, постоянно досаждали противнику вылазками из города, Карл Бурбонский, вкупе с испанским авантюристом Родриго де Вилландрадо (уже не раз успевшем сослужить добрую службу французской короне), раз за разом наносили бургундцам болезненные поражения. Французские дипломаты также добиваются ощутимых успехов в Австрии, Кастилии, Милане, и наконец, в Шотландии, где король Яков I с готовностью принимает сватовство французского дофина к его дочери Маргарите[43]. Забегая вперед, скажем, что брак этот не будет счастливым: сухой и эгоистичный дофин Людовик в принципе своем не был способен превратиться в заботливого семьянина, однако, вместе со своим отцом, не упустил ни одной из политических выгод, которые принесет Франции этот союз.
14 апреля когда Генеральные Штаты Франции вновь собрались для заседаний в столице Вьеннского графства — Вьенне, среди депутатов царило приподнятое настроение. Победы последних месяцев внушали оптимизм, Ришмон, товарищем которого на сей раз выступал наш Бастард, благополучно теснил врага в Пикардии, Рошфор и Жан Алансонский успешно сдерживали натиск англичан в Нижней Нормандии, Карл Бурбонский действовал против герцога Филиппа, который, осажденный с трех сторон сейчас, как никогда более был готов к новым переговорам[44], новая встреча (при участии также английской стороны) была намечена 3 июня, в Базеле, где одновременно проходил церковный собор.
Впрочем, карты нашему Бастарду (да и не ему одному) спутала неосторожность старшего брата. Доведенный до последней черты бесконечными годами плена, готовый едва ли не на что угодно, лишь бы вернуться домой, 14 августа 1434 г. Карл Орлеанский весьма опрометчиво подписал документ о готовности к мирным переговорам между ним и Генрихом VI Английским. После окончательного заключения сепаратного мира (в чем англичанам виделись многие выгоды!) пленника должны были доставить в порт Кале и отпустить на свободу без всяких дополнительных условий. Подобные легкомысленные обещания могли дорого обойтись нашему Бастарду, посему, бросив все, ему пришлось сломя голову скакать в Шинон, где в это время обретался двор, и перед королем искать оправдания этому грубому промаху со стороны пленника. Впрочем, Карл Французский был настроен достаточно миролюбиво. С доброжелательным видом выслушав горячечную речь Бастарда, который винил во всем жестокость и бездушие тюремщиков, ввергших пленника в полное отчаяние, король утешил своего верного камергера, уверяя, что отнесется к случившемуся со всем пониманием, и более того, сделает все, что в его силах, дабы посодействовать возвращению пленника на французскую землю. Обещания короля мало чего стоили, посему скептически настроенный в подобном отношении, Бастард все же счел за лучшее вернуться в действующую армию, где его таланты могли найти себе куда лучшее применение[45].
В самом деле, пока переговоры неспешно тянулись, а представители каждой из сторон пытались выторговать для себя как можно больше, война и не думала завершаться. Преодолевая сопротивление англичан коннетабль, поддерживаемый нашим Бастардом шаг за шагом продвигался вперед. В сентябре французы «подступили с осадой» к городу Ам на Сомме, где их застало решение об очередном перемирии, распространявшемся на бургундскую Пикардию. Согласие коннетабля датируется 17 сентября, дополнительно на этот же документ поставили свои подписи Потон де Сентрайль, маршал Франции Рошфор, и, конечно же, наш Бастард. 2 декабря того же года, Бургундия окончательно решилась на долгое перемирие, которое должно было продлиться вплоть до окончания очередного раунда переговоров между герцогом Филиппом и королем Франции Карлом VII[46].
Усилиями королевы Иоланды и ее бессменных союзников — герцога Бретонского и Амадея Савойского, эти переговоры были окончательно решены. 16 января следующего, 1435 года, герцогиня Бурбонская Агнесса (еще один яркий женский персонаж, совершенно неизвестный российской историографии), в сопровождении двух своих сыновей, а также маршала Франции Ла Файетта и коннетабля Ришмона наконец-то добились возможности лично встретиться с герцогом Филиппом. Бургундец также оказывает знаки внимания королевской делегации — учтивые слова, пиры, увеселения. Дело явно идет на лад, однако, одно из кресел, выделенных для посланцев короля французского упорно и беспеременно остается пустым: наш Бастард отказывается от всяких соглашений с бургундцем вплоть до того момента, пока его старший брат — герцог Орлеанский не вернется из плена. Герцог Филипп, по всему виду, благополучно игнорирует это требование и делает вид, будто не замечает пустующего кресла, в то время как раздосадованный Бастард спешит в Бурж, и добивается аудиенции у короля от которого тут же начинает требовать вмешаться в затянувшееся противостояние. В ответ он получает ничего не значащие слова поддержки, король, зябко кутающийся в меха, так как по зимнему времени в замке гуляют сквозняки, слушает с отрешенным видом, и явно ничего не собирается делать. Понимая, что ничего не добьется, Жан Орлеанский все же пересиливает себя, чтобы достойно откланяться и удалиться прочь, ничем не показывая наружно бушующей в нем обиды и ярости. К счастью, в скором времени он понимает, что несколько поспешил, так как из Невера, где полным ходом идут переговоры, к нему несется гонец с добрыми вестями: в середине следующего года послы английского короля готовы прибыть в Аррас для заключения долгого перемирия, и в качестве демонстрации доброй воли, в порт Кале будет доставлен королевский пленник — Карл, герцог Орлеанский.
Трудные переговоры
|
Впрочем, военные дела вновь требуют внимания. Пока 8 апреля стороны вновь встретились в Туре, а коннетабль, вновь вошедший в милость после отставки де ла Тремойля получил почетное наместничество над «землями, расположенными между Сеной и Йонной», Бастард, в согласии с королевской волей, неторопливо готовил атаку против Сен-Дени — прелюдию к полному, и на сей раз окончательному освобождению столицы. Герольд Берри специально уделяет этому событию место в своей Хронике: «…Также монсеньор Бастард Орлеанский прибыл в Тур, где в то время обретался король, дабы узнать, желает ли тот, чтобы город Сен-Дени был взят, и ему же поведал о способе, каковым мог бы покорить сказанный город. Король же принял сказанное с большой приязнью, и при согласии своего Совета, постановил, дабы монсеньор Бастард таковое решение воплотил в жизнь»[47].
В качестве первого — отвлекающего шага Бастард планировал наступление на севере, и надо сказать, что план его в полной мере сработал. Неосторожно переключившие свое внимание на подавление очередной вылазки нормандских партизан-тюшенов, англичане Арунделя благополучно проморгали соединение отрядов Бастарда, Сентрайля и Ла Гира, после чего 4-х тысячная французская армия неожиданно обрушилась на них в окрестностях Герберуа. В этой короткой битве, 1 мая 1435 года, граф Арундель получил смертельные ранения, от которых в скором времени умер. Между тем, армия Ришмона, которую заключенное перемирие с герцогом Бургундским спасало ныне от риска удара в тыл или во фланг, подчинила себе Ле-Кротуа и развила наступление на Булонь и Кале, стремясь перерезать коммуникации противника и таким образом сковать его силы. Ловкий план удался — англичане завязли в затяжных боях с бретонцами, в то время как Бастард, неожиданно для них двинулся на Юг и при поддержке Ла Гира и Гильома де Флави, 1 июня 1435 года занял Сен-Дени, древнее аббатство, усыпальницу королей, в сокровищнице которого с тех самых времен обретался белоснежный доспех Жанны. Вслед за тем, передав командование Ла Гиру, он поспешил к королю в Амбуаз, чтобы ни в коем случае не допустить, чтобы переговоры начались без него и вопрос о судьбе его братьев ради очередного политического преимущества вновь оказался отложен в долгий ящик[47]. Двор он застает в хлопотах о приготовлении будущих переговоров, которые намечены на август, и получает категорический приказ немедленно вернуться в действующую армию — в Сен-Дени, и внимательно следить, чтобы враг, оправившись от первого поражения не имел возможности столь же неожиданно контратаковать.
Итак, Аррас, начало августа 1435 года. Город изукрашен флагами, поперек улиц установлены триумфальные арки, увитые цветами, со всех балконов в знак торжества свисают гобелены. Первой в город является бургундская делегация во всей красе — золото, серебро, меха, шелк и бархат, свита в несколько тысяч лошадей, и наконец, герцог Филипп собственной персоной, с неизменной супругой и бледным маленьким мальчиком, будущим Карлом Смелым, который меланхолично смотрит с седла на шумную городскую суету. Французская делегация в полном составе под руководством королевы Иоланды — она уже в годах, но по-прежнему сильна телом и духом, и черный вдовий наряд только подчеркивает ее южную красоту, не желающую уходить с годами. Здесь же папский легат — кардинал Св. Креста — опытный дипломат, в течение многих лет присутствовавший на франко-бургундских переговорах, его сопровождает секретарь — скромный молодой человек с умным и цепким взглядом — Энео Сильвио Пикколомини — в далеком будущем папа Пий II. Здесь же посланный отцами Вселенского собора в Базеле кардинал Кипрский.
Англичане запаздывают, и появляются в городе лишь некоторое время спустя, причем кардинал Винчестерский — регент Англии для малолетнего короля Генриха VI, и далее заставляет себя ждать. Сейчас старшим из них является архиепископ Йоркский, его сопровождают бывший противник Жанны граф де ла Поль, епископ Норвичский и наконец, Линн Вуд — хранитель большой королевской печати. К англичанам примыкают французы-«соглашатели» — несколько докторов, представляющих Парижский университет (который никогда не избегает возможности вмешаться в политические игрища), также несколько юристов, и наконец, епископ Бовеский Пьер Кошон — судья и палач французской героини. К этому времени он сильно постарел и обрюзг, во многом растеряв свой прежний величественный вид. В самом деле, впору поверить в мистику: словно в наказание за случившееся, его карьера после казни Жанны уверенно идет под откос. Ловкому политику ничего более не удается; в скором времени после окончания переговоров в Аррасе он окончательно рассорится со своим покровителем — Филиппом Бургундским, и превратится в служителя английской короны. Впрочем, ситуацию для него это не спасет; и судьба выдаст своему бывшему баловню только один прощальный подарок: возможность скоропостижно и безболезненно скончаться в Руане, за несколько лет до того, как в город войдут королевские войска. Но мы опять забегаем вперед.
Из переговоров ничего не выходит, да и не может выйти, так как желания сторон полярны как никогда. Кошон, при полном согласии английской стороны, возложившей на него сию малоприятную миссию, предлагает Карлу VII окончательно отречься от престола, уступив его английскому монарху, на правах вассала, сохранив за собой все земли к югу от Луары, за исключением английской Гиени. Чтобы новый монарх мог в достаточной времени возмужать и упрочить за собой власть в новой для себя стране, французам опять же, предлагается прервать военные действия на двадцать четыре года, и кроме того обручить юного Генриха с французской принцессой. Ясное дело, для французской делегации подобное совершенно неприемлемо. Со своей стороны, они предлагают английскому королю окончательно отказаться от всех завоеваний, сохранив за собой лишь Нормандию и Гиень (свои старинные владения во Франции), на прежних правах вассала французского короля, которыми в течение последних веков пользовались его предки. Запоздалый приезд кардинала Винчестерского ничего не может изменить, столь же бесплодны усилия бургундского герцога, пытающегося загладить наметившееся напряжение, устроив для обеих сторон пышное празднество, а затем лично уговаривая главу английской делегации умерить свой пыл и не прерывать с таким трудом начатые переговоры. В этой суматохе никто не замечает, что Ришмон, одетый с скромное темное платье с наступлением ночи то и дело посещает покои, где расположилась бургундская делегация, что даже отъезд англичан не станет для двух других сторон столь уж непоправимой катастрофой.
Сомнения бургундца и смерть английского регента
|
Впрочем, как бы то ни было, «гордые бритты» благополучно попадают в расставленную ловушку (или по крайней мере, помогают своим врагам ловко воспользоваться сложившимся положением). 6 сентября, после сухого официального прощания, английская делегация покидает город — оказывая тем самым неоценимую услугу бургундскому герцогу. (Заметим, в скобкам, что в тот же день, 6 сентября гонец со срочным донесением о провале переговоров летит в Сен-Дени, в ставку Бастарда, напряженно ожидающего исхода дипломатической игры[48]). Филипп отнюдь не спешит составить компанию своим — в скором времени — бывшим союзникам. Впрочем, уговорить его также не представляется простым и легким делом. Для начала, герцог, как добрый христианин выражает опасение за судьбу своей бессмертной души. В самом деле, отказавшись от крестной клятвы в том, что он до окончания жизни будет служить королю английскому и сохранит верность договору в Труа — он в качестве клятвопреступника, обрекает свою духовную сущность на вечные муки в адском пламени?…
Кардинал Св. Креста давно готов к подобному возражению. Как дважды два он доказывает колеблющемуся герцогу (который весьма охотно дает себя убедить), что безумный король не имел права распоряжаться властью, которая была дарована ему свыше, и тем более, в нарушение всех законов французского королевства завещать свой трон чужаку в обход собственного сына, вполне живого и здравствующего. Таким образом, выходит, что герцог не имел права подписывать столь богопротивный договор, и наоборот, силясь сохранить ему верность, рискует спасением души перед лицом Господним. В качестве последнего аргумента, кардинал своей властью, от имени римского понтифика предлагает бургундцу разрешить его от опрометчивой клятвы, и конечно же, получает в том полное согласие.
Между тем, ситуация вокруг Сен-Дени опять осложняется. Английский герцог Уиллоуби во главе 8-тысячной армии уже спешит на помощь своим разбитым отрядам, желая во что бы то ни стало вновь овладеть этим городом, в котором хранятся священные для французов могилы французских монархов а также королевские инсигнии. Силы явно неравны, и оставив командование Рошфору, наш Бастард вновь спешит в Бурж за пополнениями и деньгами на сбор нового наемного войска. Десятью днями спустя новонабранный отряд (невероятная скорость для тех времен!) уже готов и начинает двигаться вперед, но терпит досадное поражение под Вернеем. Воистину, этот скромный городок таит в себе нечто роковое для французской армии, второе поражение и в том же самом месте!… Впрочем, оно далеко не столь катастрофично как памятное первое, когда армия д’Омаля едва ли не полностью прекратила свое существование. На сей раз, Бастарду удается организованно отступить с поля боя, и затем разделить свою армию на две части, одна из которых под командованием Жана Алансонского должна развить наступление на Сеэс, в то время как Бастард неожиданным ударом занимает Меэнский мост, желая таким образом отвлечь внимание врага от Сен-Дени[49], но все усилия напрасны, город удержать не удается, последняя попытка стоит жизни 600 французам, и войско, к счастью, в полном порядке, вновь отступает в Санлис, где находится ставка коннетабля Франции.
События несутся, обгоняя друг друга. 16 сентября все того же 1435 года скоропостижно умирает Джон Бедфорд — регент Франции от имени малолетнего короля английского. После его смерти двойная монархия обречена, хотя об этом никто из английского королевского дома не желает думать. Хамфри, герцог Глостерский, последний, оставшийся в живых сын Генриха Ланкастера — даже отдаленно не может сравниться по уму, энергичности а также административным способностям с безвременно почившим старшим братом. Советники Карла, со своей стороны, спеша воспользоваться ситуацией, явно складывающейся благоприятно для французской короны, ищут возможности заключить союз с германским императором Сигизмундом, настроенном в достаточной мере благосклонно к делу Карла VII. Это сближение, со своей стороны, не на шутку тревожит Филиппа Бургундского, который, при удаче подобных переговоров, рискует оказаться зажатым в клещи между двух сильных противников. Понимая, что пришло время подороже продать свою дружбу французскому королю, он как никогда настроен на мирное соглашение.
Впрочем, герцог Филипп, как обычно, желает выжать из ситуации все, что только возможно, и в обмен на свою преданность требует ни много ни мало, отдать ему в качестве — как сейчас бы мы сказали, «морального вознаграждения» — графства Макон, Осер, Понтьё и Булонь а также замки Бар-сюр-Сен, Перрон, Руайе, Мондидье, а также несколько городов на Сомме, присовокупив к тому 50 тыс. экю звонкой монетой — в оплату за украшения и имущество бургундской делегации, присвоенные арманьяками в Монтеро, когда приближенные убитого в панике бежали прочь.
Кроме того, на месте убийства должен быть воздвигнут каменный крест, а на берегу основан монастырь, где братия денно и нощно будет молиться за упокой души Жана Бесстрашного. Кроме того, Карл VII должен торжественно поклясться, что накажет ссылкой оставшихся при дворе участников преступления, а тех, кто находится в своих поместьях будет преследовать судебным порядком. И наконец, герцог Филипп требовал прилюдных извинений от имени короля — и лишь убедившись, что все его условия не только приняты, но и выполнены, готов был подписать соответствующую бумагу. Коротко говоря, оправдывалась давным-давно известная истина, что глупость обходится очень дорого, а сиюминутный каприз может обернуться долгими и далеко не самыми приятными последствиями. И в качестве последнего условия для своего согласия, и без того продаваемого за головокружительную цену, герцог Филипп категорически требовал, чтобы в соглашении не упоминались «два пленника».
Мир — вопреки желанию нашего героя
|
О том, кто был один из них вы, читатель, уже догадались: герцог попросту не желал окончательно портить отношения с англичанами, требуя от них возвращения Карла Орлеанского. Именно это условие стало камнем преткновения для нашего Бастарда, категорически отказывавшегося приложить к подобному договору свою печать. И без того, Жана Орлеанского переполняло негодование: в самом деле, бургундец требует извинений за смерть своего отца? Отлично. А кто будет извиняться за подлое убийство на улице Барбетт? Какая компенсация предлагается отпрыскам покойного, брошенным в детстве едва ли на произвол судьбы? И что будет далее — ведь возвращающихся бургундцев наверняка придется дополнительно задабривать почетными должностями и званиями при дворе. Не выходит ли, что король французский хладнокровно предает тех, кто были на его стороне во все годы лишений и бед, чтобы любой ценой купить себе милость более чем сомнительного союзника?…
Коротко говоря, негодованию нашего Бастарда не было границ, так что королеве Иоланде вновь пришлось брать дело в свои руки и прикрикнуть на разгулявшуюся молодежь: надо! Бургундца не обязательно любить, но иметь его на своей стороне совершенно необходимо, это единственный способ очистить Францию от врага. Любой договор со временем можно переписать, любые условия пересмотреть — но сейчас другого пути нет. Надо! Государство выше личных обид. Надо сказать, что Бастард действительно был несправедлив; не замечая (и не желая замечать того), что в качестве второго пленника, которым приходилось жертвовать выступал старший сын королевы Иоланды — Рене, в это время содержавшийся в одном из бургундских замков. Что великой королеве никак не менее тяжело переступать через свои материнские чувства во имя страны и во имя будущего. Надо! Следует заметить, что в этом небольшом бунте к Бастарду присоединился младший сын Иоланды — Карл Мэнский, но умная женщина в конечном итоге сумела взять верх. Соглашение было подписано, прилюдные извинения принесены (вежливый Филипп не дожидаясь окончания прочувствованной речи, которую перед ним держал от имени Карла коленопреклоненный Жан Тюдер — декан капитула парижского собора Нотр-Дам поднял посланца на ноги и заключил в объятья). Итак, ко всеобщему ликованию, гражданская война между арманьяками и бургундцами закончилась раз и навсегда, обе стороны шумно выражали свою радость, довольны были все, кроме нашего Бастарда. Нет, он сумел проглотить обиду — до поры до времени. Впрочем, мы опять забегаем вперед.
Пока же, 11 декабря 1435 года в соборе Сен-Мартен-де-Тур, король присягнул на верность установлениям, подписанным в Аррасе (что значило, в реалиях того времени, ратификацию договора), после чего французские принцы один за другим также присягнули соблюдать условия мира. Среди подписей, которыми удостоверялась верность клятве, опять же отсутствовала подпись упрямого Бастарда, уклонившегося от подобной необходимости формальной отговоркой, что соглашаться на столь серьезный шаг должен исключительно Карл Орлеанский. Под предлогом, что замок Божанси нуждается в срочном ремонте, он почти немедленно уехал прочь, не желая видеть братания с недавним врагом. Король и вместе с ним двор сделали вид, что не заметили столь вопиющей бестактности[50].
Безвременная смерть Бедфорда, этого умнейшего администратора и полководца, который единственный мог заставить население северных областей Франции так или иначе мириться с английским владычеством, полностью подорвала позиции завоевателей. Более того, кардинал Винчестерский, раздраженный двойным поражением — крахом переговоров в Аррасе и «предательством» герцога Бургундского, совершил очередной промах, выместив на бывшем союзнике всю свою досаду. Когда посланцы герцога, по обычаю, прибыли в Лондон, чтобы объявить королю Англии о случившемся, их не только не допустили в тронную залу, но более чем прозрачно показали на дверь, посоветовав убираться прочь, пока с ними ничего не произошло. Подобное оскорбление самолюбивый герцог простить не мог, и разрыв с английской монархией стал для него окончательным. Более того, в феврале 1436 года бургундские войска в отместку осадили порт Кале, откуда к англичанам постоянно прибывали подкрепления и деньги. Опять же забегая вперед, скажем, что из этой затеи ничего не выйдет, и англичане сохранят за собой этот крошечный клочок земли на континенте еще в течение целого века после окончания войны. Но важно было даже не это — разрыв стал окончательным, и обратного пути для «великого герцога Запада» больше не было. Ну что же, король Карл и, как обычно, стоявшая за его спиной Иоланда могли себя поздравить!…
Как и следовало ожидать, «измена» бургундца вызвала у англичан взрыв негодования и желания немедленно наказать «предателя». Да, прежняя ситуация сейчас развивалась с точностью до наоборот: теперь герцогу Филиппу пришлось на своих границах удерживать наседающие войска захватчиков, в то время как натиск на Центральную Францию резко ослаб — Англии попросту не хватало ресурсов для ведения войны на два фронта! — а те немногие силы, которые попытались преградить путь армии короля, потерпели бесславное поражение 30 марта у стен Сен-Дени[51] — еще одно весьма наглядное свидетельство, к чему в политике ведут слепые эмоции.
Освобождение Парижа
Разведка боем
|
Пока же, все той же зимой 1436 года Бастард вернулся ко двору. Его деятельная натура не могла свыкнуться с размеренным существованием аристократа на покое. Надо сказать, что при дворе его приняли с подчеркнутым дружелюбием: как видно, король все понимал, и в какой-то мере сочувствовал своему кузену, хотя политика требовала своего, и с этими требованиями спорить было невозможно. Так или иначе, на Жана Орлеанского пролился водопад почестей, отныне он становился великим камергером короля, вместо навсегда ушедшего в прошлое де ла Тремойля, получал в свое хранение ключ от королевской сокровищницы, корону и скипетр монарха, по утрам должен был подавать ему нижнюю рубашку и платье, в отсутствии королевы спать в королевских покоях, оберегая сон своего властелина, во время заседаний монаршего суда занимать почетнейшее место у ног короля, на особого рода высокой подушечке лазурного цвета, вышитой золотыми лилиями Франции, во время торжественных въездов властелина в тот или иной город двигаться по правую руку, нести французское знамя, обретаясь между великим мэтр д’отелем короны и личным королевским оруженосцем. Ему также было отведено постоянное место в королевском совете, и что особенно важно — право входить с докладом в личные покои монарха в любое время дня и ночи. От имени своего господина ему следовало принимать присягу вассалов короны, во время приема иностранных послов стоять за спинкой трона, ему полагалось отныне жалование в 4 тыс. ливров в год… короче, список прав и обязанностей нового камергера был весьма обширен. Естественно, подобные почести вызвали у многих возмущение и зависть, благоволение нашего Бастарда тут же попыталось снискать немалое количество профессиональных лизоблюдов, в то время как клеветники ставили ему в вину многочисленные любовные похождения (и надо сказать, не слишком грешили против истины), а также военные поражения… и всевозможные грехи, которые только может измыслить уязвленное самолюбие.
Бывший финансист Луве, ныне всеми забытый и дряхлый, доживавший в почетной ссылке свои последние годы, писал в сохранившихся до нашего времени воспоминаниях: «Король был весьма привязан к монсеньору Бастарду, и питал к нему доверие, как ни к кому иному… Тот же стремился едино все силы свои отдать войне, отнюдь не желая оставаться при дворе, чтобы не дать повод для подспудных обвинениях в тайной власти, а также зависти и козням, как то случалось ранее…». Надо сказать, что Бастард поддерживал вежливую переписку с бывшим тестем, тяготившимся своим тихим существованием. Но, как было уже сказано, время Луве навсегда подошло к концу, время Бастарда только начиналось[52].
Молодой, энергичный, полный новых планов, полководец и дипломат, по утверждению хрониста Жана Шартье был «одним из красноречивейших ораторов, каковые использовали в речах своих французский язык»[53]. Между тем, военные дела также не терпели отлагательств. В Нормандии завоеватели чувствовали себя как никогда непрочно, положим, восстание в Ко им удалось подавить в зародыше, но в провинции было далеко до полного успокоения. Разрозненные отряды партизан-тюшенов — крестьян и мелких дворянчиков, разоренных приходом английской армии, не давали покоя захватчикам за периметрами городских стен, внутри городов их постоянно провожали ненавидящие взгляды и в спины неслись глухие проклятия[54]. Впрочем, время возвращения этой далекой провинции еще не пришло, зато переход Филиппа Бургундского на сторону французов открывал прямой путь к освобождению столицы. Париж не любил англичан, и терпел их исключительно потому, что они были «союзниками» дорогих сердцу столичных жителей герцогов Бургундских. «Годонам» пеняли за их неспособность прекратить бесконечную войну, восстановить снабжение столицы, которая годами вынуждена была существовать на голодном пайке, их презирали за плохую французскую речь, изобиловавшую ошибками, за грубые обычаи и развлечения. К примеру, солдатню немало забавляло зрелище, когда слепцов, вооруженных палками, выпускали в загон к свинье, пообещав ее в подарок тому, кто нанесет смертельный удар. Слепые, жаждущие получить столь ценный приз, нещадно колотили друг друга. У парижан подобные зрелища вызывали омерзение. Англичанам не спускали даже их обычай разогревать вчерашнюю еду (у французов вызывавший насмешки), чуждое платье и речь. Коротко говоря, англичан с трудом терпели — единственно, из страха, что вернувшиеся «арманьяки» в полной мере припомнят парижанам восстание 1419 года и позорное бегство дофина из собственной столицы.
Но сейчас положение в корне изменилось, и то, что не удалось когда-то Жанне должно было стать реальностью. Как мы помним, Париж был одной из мощнейших крепостей своего времени, рядом с которой проигрывал даже Орлеан, посему лобовой штурм, взявший бы немало крови, надо было полагать последним возможным решением. Наилучшим вариантом было бы договориться с его жителями, разыграв ту же карту, которая принесла успех при Шартре; при неудаче — осадить город, принудив его к сдаче голодом.
Надо сказать, что первая попытка атаки, можно сказать, разведка боем, была предпринята после захвата Сен-Дени (который, как мы помним, удержать не удалось.) Наступление благополучно захлебнулось, солдаты, пытавшиеся ворваться в город со стороны обветшавшей башни Сен-Ладр были остановлены тучей стрел, причем с высоты стен женщины и дети лили на головы наступавших кипящее масло и кипяток, а также нагревали докрасна железные вертела, которые было весьма удобно использовать против солдат, упорно пытавшихся подняться на стену.
И закономерный успех
|
На сей раз Бастард и его соратники были полны решимости довести дело до конца. 8 марта 1436 года новонабранное войско было готово выступить в поход. В руки сторонников Карла VII в это время уже успели перейти Понтуаз, Сен-Жермен, Бри, Шарентон и Венсенн, 8 апреля Бастард дал своим солдатам приказ расположиться в окрестностях столицы и построить временный мост для будущей переправы. Для того, чтобы уговорить парижан сложить оружие, было решено в качестве переговорщика использовать бургундского сеньора Вилье де л’Иль-Адама, любимца столичных жителей. Для того, чтобы надежнее склонить влиятельных парижан согласиться с переменой власти, лазутчики Бастарда в тот же день через посредство Мишеля Лаллье – главы Счетной палаты, передали в город несколько писем, обещавших городу полное прощение и забвение прошлого в случае несопротивления французской армии. Обещано было также, что солдатам будет запрещено грабить столицу, и возвращение короля Карла будет не только совершенно безболезненным, но и весьма выгодным для столичных жителей. Как бы невзначай, королевское письмо заверяла подпись и печать королевы Сицилии. Политика Иоланды, известной верностью своему слову и умению прощать своим противникам, начинала приносить плоды.
Лаллье в свою очередь усиленно советовал французам направить главный удар против ворот Сен-Мишель, и этот совет будет принят во внимание[55].
10 апреля Бастард выговорил у своего непосредственного начальника – коннетабля Франции Ришмона, право временно отлучиться, чтобы собрать в ближайшей к Парижу области Бос вспомогательные военные части. Разрешение было дано, с новонабранным отрядом он вернулся три дня спустя, и услышал дурные вести. Англичане, как и следовало ожидать, вели себя крайне бдительно, заговор Лаллье был раскрыт, и ворота Сен-Мишель надежно блокированы. Впрочем, сравнительно небольшой по сравнению с огромным городом английский гарнизон просто не в силах был обезопасить все участки стены, одним из таких упущений стали ворота Сен-Жак, отданные под охрану городскому ополчению... после чего участь столицы была решена[55].
Итак, 13 апреля, французская армия под руководством нашего Бастарда и коннетабля Франции Ришмона максимально скрытно пересекла Сену через мост Пуасси и расположилась поблизости Шартрского монастыря – неподалеку от ворот Сен-Жак. Как уже было делалось ранее, полководцы позаботились о том, чтобы отвречь англичан на отражение ложной атаки в другом конце города, и не дать им помешать подлинному наступлению. Если посмотреть на карту, читатель, вы увидите, что Париж разделен надвое рекой, на левый («купеческий») и правый («университетский» берега. Их соединяет множество мостов, частично проходящих через остров Сите на Сене – административное и религиозное «сердце» города. Поспеть из одной части города в другую по узким улицам, загроможденным повозками и стадами, через мосты, на которых днем располагалось множество лавок и лавочек и шла оживленная торговля, было делом весьма нелегким. Этим обстоятельством решил воспользоваться наш Бастард.
Итак, армия разделилась пополам, причем Бастард должен был устроить притворную атаку у ворот Сен-Дени, на северной «университетской» стороне, в то время как Ришмон со своими людьми сумел скрытно подобраться к воротам Сен-Жак, расположенным, как вы уже догадались, на противоположном берегу. История сохранила для нас имена парижан, активно содействовавших успеху французов: Николя де Лувье, Жак де Бержер, Тома Пигасс. Итак, утром 13 апреля 1436 года в городе неожиданно загудел набат, и многолетний гнев и возмущение парижан против бездарного английского владычества наконец-то смогли вырваться наружу. Немногочисленный английский гарнизон женщины и дети забрасывали камнями, мусором, поленьями и даже обливали кипящим маслом и уксусом, в то время как их отцы и мужья, вооружившись тем, что оказалось под рукой (вплоть до ржавых мечей и наскоро заточенных вертелов для мяса), атаковали опешивших солдат. Притворный штурм, который с шумом и криком начали соллдаты Бастарда сделал свое дело – англичане поспешно бросились на правый берег, в то время, как войска Ришмона без всякого сопротивления проникли в открытые ворота.
Немногим англичанам и их союзникам удалось скрыться в Бастилии, откуда они одного за другим слали к ликующим французам герольдов с просьбами назначить выкуп для своего освобождения. Среди этих немногих оказался канцлер Франции для короля английского Людовик Люксембургский, (епископ Теруанский), сэр Уиллоуби (один из начальствующих над гарнизоном), парижский прево Симон де Морье (воистину непотопляемый персонаж, благополучно выкупивший себя из плена под Монтаржи. В этот раз ему также удастся уцелеть), мясник Сент-Йон, один из самых богатых парижских толстосумов, показавший во время кабошьенского мятежа, на что он был способен, купеческий прево Юг ле Кок, и наконец, неизменный Пьер Кошон – судья и палач Жанны, оказавшийся в Париже после того, как аррасские переговоры для англичан окончились ничем.
Победители решили проявить великодушие. Уже на второй день англичанам вместе с их приспешниками разрешено было убраться восвояси, что они и поспешили сделать под свист и улюлюкание парижской толпы. Впрочем, для того, чтобы подобная милость была им оказана, лорд Уиллоуби вынужден был подписать документ о капитуляции столицы, принудить своих людей сдать оружие, после чего 5 тыс. английских солдат – из тех, кому удалось уцелеть во время штурма и двух последующих дней, в полном порядке покинули город.
Завершение дел в Париже и вновь семейные хлопоты
|
На перекрестках и в церквях, едва лишь заканчивались импровизированные благодарственные мессы, герольды по приказу коннетабля уже во всеуслышание оглашали долгожданный указ: «Мы, Карл, милостью Божией король Франции, доносим до сведения всех, равно присутствующих и тех, каковые вернуться пожелают, лицам духовного звания, знатным, горожанам, а также прочим обитателям сказанного города нашего Парижа, что отныне угодно нам предать забвению и все простить, забыть и оставить без последствий, явив к ним милость и благоволение как к добрым и верным подданным нашим... дабы они и впредь могли наслаждаться почестями, привилегиями, правами и вольностями, каковые ранее им были привычны, и засим же полагаем на прокурора нашего вкупе с чиновниками его, обязанность вечно хранить о том молчание. Дабы постановление это незыблемым и вечным навсегда оставалось, прилагаем к таковому свою печать.»[55]. Подтверждая королевскую милость, герольды короны в парадном облачении дефилировали по улицам, беспременно выкрикивая «Ежели есть среди вас кто, какого звания бы он ни был, согрешивший перед Монсеньором королем, все таковые (грехи) ему прощаются, это же касается всех, равно присутствующих, и отсутствующих». Солдатам под угрозой петли было запрещено врываться в дома, грабеж и насилие наказывались не менее строго.
В это же время Жан Орлеанский вместе с коннетаблем, с которым встретился на мосту Нотр-Дам, поспешил в ратушу, чтобы удостовериться, что все документы и деньги из городской казны останутся нетронутыми, а работа городского самоуправления будет продолжаться, и затем – в собор, где была, в соответствии с обычаем, отслужена торжественная месса и тот же приказ о прощении и забвении прошлого, был оглашен во всеуслышание с паперти, как свидетельствует хроникер, «в присутствии благородного и могущественного принца монсеньора коннетабля Франции вкупе с монсеньором Бастардом Орлеанским, …и было это в субботу на четырнадцатый день апреля, после Пасхи в год 1436 года», и уставший за день, устроился для ночлега в Богемском отеле, где не был уже много лет.
Итак, столица была покорена, и уже навсегда подчинилась законному монарху, однако же, Карл не спешил с возвращением. Он не простил Париж, и скажем наперед, не простит никогда, памятуя о переменчивости парижан, готовых принять кого угодно за одно только обещание дополнительных выгод. Не забыл он и своего позорного бегства через ворота Сент-Антуан, под плащом верного Таннеги, и унизительного ощущения собственного бессилия и невозможности хоть как-то повлиять на ситуацию. Нет, свое обещание король сдержит в полной мере, но, как говорится, сердцу не прикажешь. Вплоть до самой смерти он будет появляться в собственной столице урывками, исключительно по необходимости, раз за разом игнорируя униженные просьбы парижан. Сейчас же свое нежелание появляться в Париже он объясняет тем, что для закрепления победы французскому оружию следует подчинить себе основные города на Сене, могущие угрожать Парижу, если их необдуманно оставить в руках англичан.
Военный совет, в котором, конечно же, принимал участие великий камергер короны, постановил взять в в осаду мощную крепость Крейль, откуда открывался прямой путь к освобождению Нижней Нормандии. Главнокомандующим над осадными войсками должен был стать, конечно же, наш Бастард. Впрочем, прибыв под стены искомой крепости и трезво оценив свои возможности, он понял, что без осадной артиллерии, достаточного количества дерева для лестниц и бастид крепости ему не взять. Не желая напрасно тратить время и лить кровь своих солдат, он, по согласованию с коннетаблем, предпочел перенести военные действия в Артуа, чтобы оградить герцога Филиппа от возможного удара в тыл, и тем самым посодействовать ему в затянувшейся осаде Кале.
Надо сказать, что бургундец принял своего бывшего недруга подчеркнуто гостеприимно – пиры, охоты, прочие развлечения, но от французской помощи вежливо отказался. Взамен того прагматичный Бастард в знак окончательного примирения между двумя могущественными домами, предложил ему внести свой взнос в будущий выкуп за Карла Орлеанского. Надо сказать, дорогой читатель, что подобное было вполне в обычае той эпохи: громадные выкупы за попавших в плен герцогов и графов в складчину выплачивало многочисленное семейство, не исключая дальнюю родню. Бургундец согласился помочь – но не ранее, чем «ему позволят обстоятельства» - а попросту говоря, когда английская угроза минет окончательно. Удовлетворившись этим как первым шагом к примирению сторон, Бастард после нескольких недель, проведенных в герцогской столице Брюгге отбыл прочь[56]. Впрочем, действуя в том же направлении, через своего бывшего тестя, польщенного подобным вниманием, он направил предложение герцогу Савойскому Амадею VII обвенчать его дочь с Карлом Орлеанским (как мы помним, овдовевшим после смерти его второй жены, Бонны д’Арманьяк), причем немалое приданое, выплаченное за невестой должно было послужить частью выкупа за пленника.
Савойца подобная идея не вдохновила, и ничего кроме вежливых слов добиться от него оказалось невозможно[57]. Попытки получить помощь от бретонского герцога закончились обещаниями помощи чисто дипломатического характера, королева Иоланда также мало чем могла посодействовать, т.к. в бургундском плену, как мы помним, уже несколько лет обретался ее старший сын – Рене, для выкупа которого также требовались немалые деньги. Бургундец, к к которому вновь обратился наш Бастард, спрашивая, не настал ли срок для исполнения обещаний, вежливо извинился, и заторопился к своей армии, бессмысленно теряющей время у стен Кале. Впрочем, на сей раз герцога Филиппа можно было понять: в самом войске волновались фламандцы, чьи доходы напрямую были связаны с английской шерстью; положим, к англичанам они не испытывали особенно теплых чувств, но французов любили еще меньше; так что ситуация вылилась в открытый бунт, подавлять который пришлось военной силой. В результате, осада Кале была снята и бургундский герцог надолго вышел из игры. Впрочем, это не касалось его деятельной супруги, которая исподволь продолжала налаживать связи с влиятельными лицами при английском дворе и вести переговоры, которые в конечном итоге приведут к освобождению принца-поэта. Впрочем, пока до столь счастливого конца было еще далеко[49].
Центральная Франция свободна
Провалившийся заговор против короны
|
А между тем, придворная борьба и кипение страстей при французском дворе также не думали затихать. 28 июля 1436 года Людовик Французский, дофин королевства наконец-то смог обвенчаться с Маргаритой Шотландской. Король, отличавшийся несколько оригинальным чувством юмора, отправил Якову Шотландскому в дар мула — животное, практически неизвестное на островах. Несколько удивленный отец невесты вежливо принял подарок. Впрочем, за этим ярким фасадом, как водится, не прекращалась борьба придворных группировок. Карл Бурбонский, человек болезненно самолюбивый и тщеславный, постоянно считающий себя обделенным в должностях и наградах, не ладил с анжуйской партией; королева Иоланда и ее сын справедливо не доверяли бурбонцу, считая его склонным к авантюризму и необдуманным поступкам. Дальнейшее покажет, что Карл Мэнский и его многомудрая мать отнюдь не заблуждались в этом, однако, чтобы укрепить влияние анжуйской партии и заставить замолчать ее противников, требовалась свежая кровь. Посему Карл Французский срочно вызвал ко двору нашего героя; кроме того в королевский совет были включены несколько сторонников анжуйской партии — людей даровитых и опытных (Иоланда умела выбирать своих советников!) Их имена следует назвать: Жан де Бюэй, профессиональный военный, будущий автор «Юноши» — педагогического сочинения для воспитания молодых дворян, Прежан де Коэтиви, адмирал Франции, Пьер де Брезе — администратор и солдат, ему будет предначертано судьбой служить верой и правдой двум королям и погибнуть на поле боя, подавляя очередной дворянский мятеж. Впрочем, все это в будущем. Король собирается в очередную поездку на Юг, военные действия в очередной раз временно приостанавливаются, и пользуясь этим, Бастард возобновляет переговоры с савойцем, причем на этот раз уверен в успехе: «Монсеньор (герцог) как никогда полон решимости, −18 ноября 1436 года пишет Бастард своему бывшему тестю, очень довольному подобным оборотом дела, в котором ему, быть может, выпадет наконец решающая роль, — Не пройдет и месяца как я приведу дело к завершению». Впрочем, и в этот раз надежды окажутся бесплодными… но не будем вновь забегать вперед[58].
Кроме того, Бастард собирается лично встретиться с графом Саффолкским, чтобы обсудить вместе с ним условия выкупа и возвращения старшего брата. С этой целью с позволения короля он собирается в скором времени отбыть в Мёлан. Документы хранят молчание о том, состоялась ли эта встреча; наши следующие сведения о Бастарде относятся к 22 декабря, когда по правую руку короля, как и полагается по придворному протоколу, он торжественно въезжает в Лион[59].
Между тем, начало следующего, 1437 года, знаменуется дурными вестями. Недавние завоевания в Центральной Франции оказываются под угрозой: воспользовавшись разыгравшейся метелью, 22 февраля 1437 года англичане в белых маскировочных плащах застают врасплох гарнизон Понтуаза, и город потерян вновь. К счастью, коннетабль не позволяет застать себя врасплох и Париж удается удержать[59]; однако, война вновь требует к себе внимания. Впрочем, для Жана Орлеанского год начинается, скорее благоприятно: граф Саффолк все более склоняется к освобождению своего пленника; чтобы собрать требуемый выкуп герцог Карл 2 апреля подписывает грамоту, дозволяющую нашему Бастарду продать часть из принадлежащих герцогству земель на сумму 42 тыс. золотых экю; 6 апреля благодарность за помощь, старший брат дарует ему военное наместничество в Пьерфоне.
|
С дозволения короля, Жан Орлеанский вновь спешит в бретонскому герцогу, чтобы добиться от него денежной помощи. Надо сказать, что в этот раз миссия увенчается успехом, в первых числах мая Жан Бретонский и наш неутомимый герой встретятся в Анжере, где готовится пышная свадьба Жана Анжуйского (сына герцога Рене) с Марией Бурбонской. Договор с бретонцем заключен, оговорена сумма, которую тот готов предоставить в долг — и здесь, при дворе королевы Иоланды, Бастард встречает свою очередную любовь. Ею становится Изабелла де Дрё, эта связь продлится несколько лет, закончившись только с официальной женитьбой нашего героя, причем Изабелла родит возлюбленному сына, которого вслед за дедом нарекут Людовиком, Луи. Этот юный бастардик, к сожалению, не доживет даже до совершеннолетия. Но опять же, не будем забегать вперед [60].
Между тем, бурбонский герцог вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. По-прежнему, чувствуя себя обделенным и более того, осмеянным всевозможными выскочками, умудрившимися отодвинуть его — самого достойного и незаменимого, от подножия трона, он готовил ни много ни мало, заговор против собственного зятя. Строго говоря, план бурбонца не отличался оригинальностью: он всего лишь собирался повторить дворцовый переворот, которым был когда-то отстранен от власти де ла Тремойль, и конечно же, самому занять освободившееся место фаворита. Карл Бурбонский не учел лишь одного: эпоха временщиков прошла, и король возмужал в достаточной мере, чтобы более не плясать под чужую дудку. Однако, бурбонец, не желая верить в уже свершившийся факт, продолжал двигаться, как он полагал, к вожделенной цели.
Неизвестно, как ему удалось втянуть в свой заговор Рене Анжуйского, отца жениха. Вполне возможно, что тот, за несколько лет пребывания в плену плохо ориентировался в направлении политического ветра, и потому сравнительно легко дал себя оплести. Кроме того к заговору присоединился вечно недовольный своим положением Жан Алансонский и еще несколько вельмож, Бастард, к которому оборотистый Карл Бурбонский также пытался найти подходы, с омерзением отверг все его предложения, и не желая более знаться с этим змеиным клубком, отбыл прочь. Пачкаться доносительством он, впрочем, также не собирался, и предприятие Карла Бурбонского продолжало набирать обороты.
Следующим в заговор оказался вовлечен Родриго де Вилландрадо — испанский авантюрист на королевской службе, отличный солдат и командир, однако, выше всего ценивший возможность беспрепятственно грабить. В качестве боевой задачи, ему было предписано ни много ни мало, похитить французскую королеву, в обмен на которую заговорщики желали выторговать вожделенные преференции. Видя, что дело оборачивается плохо, Бастард поспешил к своему сюзерену в Пуатье, чтобы принять на себя командование войсками, должными отразить любые поползновения заговорщиков. Коротко говоря, Карл Бурбонский потерпел сокрушительную неудачу: войска его испанского союзника были разбиты наголову, большая часть заговорщиков, понимая, что дело не удалось, опережая друг друга кинулись к королю, вымаливать прощение. Рене Анжуйский, который единственно благодаря усилиям матери смог избегнуть строгого наказания, предпочел поскорее отбыть в Италию, где затянувшаяся борьба за неаполитанское королевство (которое он считал своим, как приемный сын покойной королевы Джованны II), требовала его присутствия.
Карл VII — Победитель
|
Между тем Бастард продолжает неутомимо хлопотать в пользу старшего брата. В июне 1437 года он ведет переговоры с Жаном Люксембургским (бывшим тюремщиком Жанны!) о продаже графства Порсьен (от которого, как мы помним, он предпочел отказаться), и баронства Куси, вслед за тем на продажу выставлено графство Перигор, напряженные переговоры с Саффолком в Нормандии также постоянно требуют его внимания. Впрочем, ему опять приходится прерваться, исполняя волю короля, требующего, чтобы главный камергер немедленно вернулся ко двору. Заговор подавлен, зато война возобновляется с полным размахом. 20 июня войска Бастарда и его старого приятеля по Орлеану, Потона де Сентрайля, готовы к выступлению[61].
Впрочем, на первом этапе очередной город удается заполучить с помощью денег. Одним из последних среди городов Иль-де-Франса, который все еще удерживали за собой англичане, в руки королевского войска перешел Монтаржи. Когда-то захватчики неожиданным ударом сумели покорить себе в то время, когда все силы их противников были отвлечены на освобождение от осады Орлеана. Сейчас же хитроумный Бастард, не желая проливать кровь своих солдат, бросая их на штурм огромных стен, предпочел за 12 тыс. золотых реалов подкупить стражу у ворот – и дальнейшее в объяснении не нуждается.
Надо сказать, что во время кампании 1437 года, на стезе воинской славы сумел отличиться сам король Франции. Поражая собственных придворных и закаленных в боях капитанов, никак не могших ожидать от обычно вялого и безвольного короля подобной прыти, он самолично, водрузив на голову шлем в пышным белым плюмажем, в позолоченных доспехах, вместе с подросшим дофином возглавляет осаду важнейших крепостей – Понтуаза, Немура, Шарни, Шато-Ландона и наконец, Иври – города, за обладание которым было когда-то пролито с обеих сторон немало крови.
Куда больше сил и времени заняла осада Монтеро «где Йонна низвергается вниз» - того самого города, чье имя после убийства герцога Жана Бесстрашного надолго стало для французского уха синонимом предательства и беды. Город необходимо было занять, т.к., находясь на одном из ключевых направлений, он представлял собой постоянную угрозу для столицы. На сей раз желающих открыть «арманьякам» ворота за деньги не нашлось, возможности для маневрирования также не было, оставался только лобовой штурм. 21 сентября французская армия блокировала его со всех сторон. И вот здесь о себе в полную силу заявила артиллерия братьев Бюро – новая, еще неизведанная в те времена военная мощь. Отлитые по последнему слову тогдашней техники бомбарды, кулеврины и пушки 10 октября сумели пробить в стене достаточную брешь – и участь города была решена. Под настоящим ливнем из стрел, ядер, лившегося со стен расплавленного свинца, и кипящего масла, первым на западную стену уже терпящего поражения города прорубил себе путь король. Именно в этот день, вопреки мольбам советников, упрашивавших его не рисковать собой, ему предстояло получить и навсегда сохранить за собой прозвище Победителя.
Метаморфоза, совершавшаяся буквально на глазах, когда вялый, безвольный и вечно напуганный реальными и воображаемыми опасностями юноша превращался в крепкого мужчину, уверенного в себе, готового повелевать, и властно подчинять окружающих своей воле – ошарашивала и пугала до немоты. Но только слепой не мог бы разглядеть за столь неожиданной переменой довольную улыбку королевы Иоланды. Ее задача была исполена, выученник – после многих лет стараний, поражений и побед наконец-то превратился во властелина, способного держать бразды правления в собственных руках. Старая королева подумывала о покое. Нет, она по-прежнему оставалась физически крепкой, и отнюдь не жаловалась на здоровье, но возраст и усталость от многих лет работы на износ постепенно брали свое. Король оставался в надежных руках ее советников и друзей – как было уже сказано, эта крепкая команда будет содействовать ему вплоть до конца правления. Сама же Иоланда все чаще предпочитала проводить время в своих резиденциях в Анжере и Сомюре, уютных маленьких особняках, где со вкусом обставленные небольшие комнаты прогревались во время зимних холодов, а зимние сады весь год напролет радовали глаза и уши пышными розанами и щебетом ручных птиц. Нет, ее последнее слово еще не сказано, и мы увидим старую королеву вновь на политической сцене, однако, наметившаяся тенденция уже никуда не уйдет. Любой жизни когда-то приходит конец, сколь яркой и насыщенной она бы ни была, такой неизменный закон природы. Впрочем, мы опять отвлеклись.
Итак, покоренный Монтеро был отдан под командование Бастарда, принявшего на себя и эту обязанность, в то время как путь короля наконец-то лежал в столицу, нетерпеливо ожидавшую, когда властелин сменит гнев на милость и изволит своим появлением порадовать горожан.
Король въезжает в свою столицу
|
12 ноября все того же 1437 года под рев труб, праздничный перезвон колоколов и перекрывающий все остальные звуки общий крик «Да здравствует король!» молодой Карл торжественно въехал в Париж. Как и требовалось по обычаю, королевский поезд открывали собой восемьсот лучников под командованием Жана Мале де Гравилля, отряд королевского фаворита Карла Мэнского, и наконец, шотландская стража в амарантового цвета табардах, обильно расшитых золотом и многочисленная свита сопровождающих герцогов и графов, надевшая на себя ради такого случая дорогие наряды соответствующие геральдическим цветам своих господ. Парижане в праздничном платье толпились на улицах, в честь такого события чисто выметенных, увитых цветами, и украшенных многочисленными гобеленами, свешивавшимися со стен и балконов, люди приникали к окнам, забирались на крыши, мальчишки гроздьями облепили собой деревья, чтобы только увидеть властелина, неторопливо движущегося через весь город на снежно-белом коне, чуть ли не до земли покрытом бархатным чепраком лазурного цвета с серебряными лилиями, над головой короля колыхался шитый золотом балдахин, который несли в руках четверо герольдов. Королевского коня вел под узцы Жан д’Олон – бывший оруженосец Девы, молчаливая благодарность и благоговейная память отсутствующей…
Великий оруженосец короны, Потон де Сентрайль, также торжественно двигался вперед, вздымая над головой надетый на конец длинной палки золоченый королевский шлем, увенчанный короной. Герольд Берри, оставивший для нас воспоминания об этом торжественном событии, нес королевский табард из лазурного бархата, изукрашенный жемчугом, с вышитыми на нем тремя золотыми лилиями, еще один герольд, которому было доверено хранение королевского меча, нес на вытянутых руках драгоценное оружие, блистающее золотом, покрытое тонкой чеканкой с изображением лилий[62]. Кортеж замыкали во главе своих отрядов Артюр де Ришмон с жезлом коннетабля Франции и великий мэтр д’отель короны граф Вандомский. Высшие чиновники городской магистратуры, все как на подбор надевшие в честь столь радостного события алое платье, «отделанное бархатом оттенка небесной лазури», торжественно преподнесли ему ключи от города.
По толпе, уже начавшей расходиться, пронеслось как будто электрическое возбуждение, и люди с новой силой принялись напирать на вооруженную палками стражу, вытягивали шеи, немилосердно толкали друг друга – чтобы как можно лучше видеть, как в город со всей торжественностью въезжает великий камергер Франции – Жан Орлеанский, в стальных доспехах, на рослом коне, покрытом золотым чепраком. Над головой своего повелителя, словно вспоминая обычаи почившего в бозе Древнего Рима, оруженосец поднимал парадное копье алое с золотом, увенчанное венком из золотых дубовых листьев (по словам хрониста, вес подобного украшения составлял ни много ни мало – 50 полновесных марок!). Бастард держал в руке свой жезл командующего, также отлитый из чистого золота, над головой у него трепетало знамя с изображением Св. Михаила-архангела. Отныне, вместо родового знака дикообраза (который он посчитает слишком обыденным для такого торжественного случая), этот новый символ будет сопровождать его до самой смерти.
Предполагают, что здесь также не обошлось без благодарной памяти о Жанне – св. Михаил-архангел был одним из трех «небесных голосов», сопровождавших ее с начала и до конца военной карьеры. Кто знает?... Можно лишь добавить, что деревянная статуя св. Екатерины Александрийской – второй «небесный голос» ее сопровождавший – нашла себе пристанище у входа в особняк королевы Иоланды. Кстати говоря, статуя эта существует и поныне, так что увидеть ее может любой желающий.
Как и следовало по обычаю, город встречал своего властелина пышными театрализованными представлениями. На небольшом мосту Сен-Лазар актеры, верхом на «четырнадцати странного вида зверях» (конечно же, в их роли выступали переодетые люди, спрятавшиеся в шкуры и маски соответствующего вида!) изображали семь смертных грехов и семь добродетелей. Над воротами Сен-Дени, подвешенный в воздухе с помощью хитроумных механизмов, порхал красивый мальчик, изображающий ангелочка, в руках у него был королевский герб лазурного цвета с тремя неизменными лилиями. На всех перекрестках короля ожидали живые картины и театральные труппы, разыгрывавшие сцены Благовещения, Рождества, Страстей Господних, Воскресенья, и наконец, Вознесения, причем толпа, не сдерживая радостных эмоций, заливалась слезами восторга и благоговения[63]. На одной из центральных площадей огромный фонтан извергал из себя четыре струи: молока, воды, белого и красного вина. Перед собором Нотр-Дам, важнейшим религиозным центром Парижа, суверена уже дожидалось духовенство в праздничных облачениях, а также доктора Университета (как мы помним, в прежние времена далеко не жаловавшие французского короля, но времена меняются!). Здесь он сошел с коня, и вместе со своей свитой проследовал внутрь, после чего под сводами старинного собора торжественно загремело Te Deum! Праздник закончился, когда утомленный шумом и суетой, король вернулся во дворец своего отца[63]. Праздник закончился, возвращались будни войны и хозяйства.
Война уходит на Юг. Прагматическая санкция
|
Король недолго пробыл в своей столице – к некоторому замешательству своих подданных едва лишь успевших вновь почувствовать, что живут в столице французской монархии. Однако, необходимость – необходимостью, а личных чувств все же никто не отменял, и Карл до самого конца жизни так и не найдет в себе сил простить свою столицу за бунт и убийства, за собственное унизительное бегство в одной рубашке в середине ночи – чтобы только не стать пленником бургундского герцога. Кроме того, в полуголодной, разоренной войнами и нашествиями столице начиналась очередная эпидемия чумы. Отчаянные усилия властей в попытках остановить поветрие с помощью карантинов и временной изоляции столицы от окружающего мира особенных результатов не дали. Страшная болезнь вновь взяла свою жатву, в короткий срок унеся 50 тыс. человек. Таким образом, к собственным желаниям присоединялись требования элементарной безопасности: в ситуации продолжающейся войны лишиться законного монарха, воля ваша, было слишком уж большой бедой. Коротко говоря, 3 декабря 1437 года он вернулся в Тур[64].
Война тем временем также не думала заканчиваться, однако, на сей раз фортуна уже совершенно определенно повернулась на сторону французов. В феврале 1438 года войска под командованием Бастарда, соединившиеся с регулярными отрядами Ришмона в трехмесячный срок очистили от захватчиков Иль-де-Франс. Король, на сей раз обосновавшийся с Сентонже, подумывал об экспедиции против Гиени, в течение уже многих лет оккупированной островными войсками. Под ударами французов пал Тартас – однако перед мощными стенами Бордо армии французского короля пришлось остановиться: для осады не хватало артиллерийской мощи, начинать же таковую без поддержки пушечного огня представлялось чистым безумием. Вторжение на Юг решено было отложить до более благоприятного времени[65].
Военные действия временно приостановились, и посему вновь в игру могла вступить французская и английская дипломатия. Первая новость, достигшая ушей нашего Бастарда была можно сказать, благоприятной. В мае из английского плена, вернулся граф Э, чья свобода была куплена за возвращение в Англию графа Сомерсета, попавшего в плен в 1421 году. Ободренный столь явным потеплением в отношениях двух государств Бастард поспешил к королю, прося его немедленно воспользоваться шансом для того, чтобы посодействовать скорейшему освобождению герцога Карла – и вновь получил болезненный отказ. Король отговорился тем, что в согласии с Аррасским договором не имеет права заключать подобные сделки в обход Бургундии. С досадой Жан Орлеанский был вынужден отступить, но, забегая вперед, заметим, что он не забудет этого своему царственному кузену. Впрочем, пока что, тридцатишестилетный Бастард, хорошо научившийся за прошедшие времена скрывать свои чувства за маской деланного безразличия, вынужден был сопровождать своего суверена в Бурж, на очередное заседание военного совета.
Вернемся к начатому. Итак, Париж был покорен и уже навсегда останется под властью французского монарха. Но покорить столицу было далеко недостаточно, чтобы обеспечить спокойствие и процветание страны, следовало прежде всего наладить снабжение и торговлю, пришедшие в полное расстройство по причине мародерства обеих армий вкупе с дезертирами и разбойниками всех мастей. Это разношерстое воинство, буквально терроризировавшее дороги, также следовало полностью уничтожить – безразлично, тюрьмами, виселицами или королевской амнистией тем, кто согласится добровольно оставить разбойничье ремесло. Страна лежала в развалинах, города, сожженные и разграбленные, пустовали порой наполовину, Париж не был исключением из общего правила. В деревнях почти не осталось жителей, крестьяне большей частью разбежались и прятались по лесам вместе с женами и детьми, не желая пахать и сеять, чтобы потом не пришлось бессильно наблюдать, как урожай присваивают себе другие. Чтобы поднять из пепла ограбленную и разоренную страну требовались деньги, причем деньги большие, которые желательно было получить не прибегая к внешним займам и не влезая в дополнительные долги, т.к. уже существующие достигали весьма впечатляющей цифры. Налоги собирались с трудом – да и немудрено, их почти некому было платить, военная добыча и выкупы за пленных англичан даже частично не могли покрыть всех потребностей. Впрочем, существовал один источник, практически не тронутый войной. Это была казна высших иерархов церкви – епископов и кардиналов, которую не осмеливались тронуть даже самые буйные из наемников, грабившие церкви и обиравшие до нитки простых монахов. Однако, заставить духовенство платить и тем более, смириться с подобной необходимостью было делом далеко не простым. Впрочем, здесь на помощь коронным финансистам, лихорадочно обдумывавшим, как справиться с подобной задачей, пришел случай.
На папский трон на место низложенного Базельским собором папы Евгения IV пришел мирянин – герцог Амадей Савойский (принявший имя Феликса V)… добрый друг и многолетний союзник королевы Иоланды Арагонской. Пожалуй, будет слишком смелым утверждать, что ее воля сыграла решающую роль в подобном избрании, но то, что ситуация решалась не без помощи анжуйского духовенства и анжуйских денег – сомневаться не приходится. Иоланда не была бы собой, не воспользуйся она столь удачным стечением обстоятельств. Все в том же, 1438 году, ей удалось добиться от нового папы «свободы для Галликанской церкви», иными словами, разрешения на то, чтобы церковные налоги, ранее обильным потоком направлявшиеся в Рим оседали в королевской казне. Это была знаменитая «Прагматическая санкция» - неслыханная по тем временам «вольность», которую ни один последующий папа не рискнул отменить – один из последних подарков королевы Иоланды своей новой родине. Документ, начавший, без красивых слов, новую эпоху в истории не только церкви, но и самого государства Французского, был окончательно утвержден 7 июля 1438 года[66].
Семья
Старший брат
|
Война в это время продолжалась достаточно вяло, переместившись на север от столицы, однако, в большинстве случаев дело ограничивалось мелкими стычками. Ситуация осложнялась также тяжелым недомоганием французского монарха, который был вынужден по этой причине провести в постели около трех недель. Воспользовавшись затишьем на фронтах, Бастард через посредство герцога бургундского и его неутомимой супруги, возобновил переговоры с англичанами, и одновременно с тем, воспользовался сравнительной безопасностью на дорогах, чтобы посетить с инспекционной поездкой вверенные ему в управление города Центральной Франции (не забывая также об Орлеанском герцогстве!)[67].
Старший брат продолжал томиться в плену, и выхода из этой ситуации, казалось не было. Лорд Винчестерский, чьим пленником официально являлся герцог Карл, был неумолим — двести тысяч золотых ливров должны были быть уплачены до последнего гроша, и только после этого он соглашался выпустить пленника из рук. Герцогство Орлеане лежало в развалинах, собрать в подобных условиях необходимую сумму было делом практически безнадежным, тем более, что то, что удавалось наскрести герцогским казначеям, немедленно отправлялось в Англию — конечно же, в счет выкупа и кроме того, чтобы пленный мог вести жизнь, подобающую принцу крови. О том, насколько отчаянным было денежное положение герцогских владений можно судить уже потому, что он вынужден был отказывать себе в изысканных винах, довольствуясь кислыми английскими сортами, ни в какое сравнение не шедшими с тем, что было привычно дома, и лишь в редких случаях позволяя себе осушить бокал из запасов, которые верный Кузино, или члены герцогского совета — Денизо Рожье, Юг Перье, Франсуа Дави, Жан де Монси, имевшие допуск к пленнику привозили с собой в качестве подарка. Конечно же, вместе с винами доставлялись последние новости из Орлеана и королевства как такового, бухгалтерские отчеты, и кое-какие секретные бумаги, которые удавалось порой пронести мимо английских сторожей. Что-то из них сжигалось здесь же, на свече или в камине, все прочее герцог Карл сохранял в дубовом сундуке под кроватью, и порой, уже оставаясь один, скрупулезно проверял, и вооружившись пером и бумагой, покрывал лист за листом хозяйственными распоряжениями и указаниями. Даже в плену он оставался хозяином своих владений, да и могло ли быть иначе?…
Раз за разом Бастард продолжал докучать своему царственному кузену, умоляя того если не принять на себя часть расходов по освобождению герцога Карла, то хотя бы воспользоваться дипломатическими и военными рычагами, чтобы добиться от англичан уступок в этом вопросе — и раз за разом получал категорический отказ. Король отговаривался тем, что казна пуста (и скажем прямо, не слишком уж кривил душой!) и что у него нет возможностей повлиять на неуступчивого английского монарха. Понимая, насколько ранят Бастарда эти постоянные и довольно унизительные отказы, он пытался загладить неловкость, упирая на свои дружеские чувства и доверие, питаемые ко всему орлеанскому дому. Одной из милостей, которые Бастард получил в обмен на эти постоянные отказы было (как мы уже упоминали) назначение его комендантом недавно отбитого у врага Монтеро. Впрочем, эту лестную должность он поспешил передать одному из своих доверенных людей.
Это многолетнее упорство, с которым Карл отвергал все просьбы посодействовать возвращению во Францию «своего дражайшего кузена», способно навести на мысль, что в душе король не особенно жаждал, чтобы события развивались подобным образом. Быть может, кроме скупости, которой страдал монарх, если речь шла не о расходах на его увеселения, фаворитов и любовниц, прибавлялись подспудные опасения перед тем, кто имел прямые права на трон — вслед за ним самим и его юным сыном?.. В самом деле, старший Ланкастер — дед царствующего английского монарха, проложил себе путь к короне, будучи связанным с правящей династией куда более дальней степенью родства!…
Со своей стороны, в действиях англичанина также прослеживалась вполне определенная логика. Положим, «ценность» пленника в большей степени была потеряна после рождения у Карла VII сына и наследника, деньги также играли важную — но не главенствующую роль. Хитроумному англичанину хотелось раскола — в самом деле, сколь немалую выгоду захватчики сумели извлечь из долгой ссоры между арманьяками и бургундцами, так что грех было не попробовать разыграть подобную карту во второй раз. Хорошо если Бастард, окончательно выйдя из себя по причине скаредности и двуличия своего коронованного кузена отзовет прочь свои войска, заняв позицию безучастного наблюдателя и тем самым ослабив натиск французских частей, и совсем великолепно, если повернет оружие против кузена Валуа (в союзе с англичанами или без). К счастью, наш Бастард был слишком умен, чтобы попасться на эту не первой свежести приманку. Несмотря на всю обиду и раздражение против королевского бездушия, он откладывал сведение счетов на потом — когда захватчики будут навсегда изгнаны из страны.
Встреча после двадцати с лишним лет
|
Именно в этот момент, столь непростой для орлеанского семейства, за дело освобождения герцога Карла с с новой силой взялась Изабелла Португальская – умная и энергичная супруга Филиппа Бургундского. Имея немалое влияние на мужа, она совершенно справедливо указала ему на то, что вовремя оказанное орлеанскому дому благодеяние способно раз и навсегда положить конец многолетней вражде и упрочить мир между двумя могущественнейшими семействами Франции – связанных не просто общим родством, но королевской кровью, восходящей к деду царствующего монарха – Карлу V Мудрому. Изабелла предложила себя в качестве посредника, и надо сказать, что наш Бастард с готовностью ухватился за протянутую руку. Что касается Филиппа Бургундского, он, как и полагается человеку, от рождения обладающего недюжинным умом, в полной мере оценив здравый совет супруги, предоставил ей полную свободу действий, доверительно хвастаясь в дружеском кругу «Она – мой лучший дипломат». Эту инфанту, дочь португальского короля Жуана, также высоко ценили при дворе кардинала Винчестерского; что касается герцога Карла, без чьего согласия было невозможно никакое посредничество, он также с готовностью согласился. В самом деле, представителям обеих герцогств уже давно нечего было делить между собой, а свобода, полученная из рук бургундцев, могла бы стать первым кирпичиком в здании их будущего союза. Закрепляя наметившуюся приязнь, оба герцога обменялись любезными письмами, и даже балладами и рондо, которыми бургундец также «баловался» в свободное время, и наконец, небольшими подарками.
Среди прочего, сам момент был весьма благоприятен. Англичане давно порывались заключить хотя бы короткое перемирие с королем Франции, чтобы иметь возможность восстановить прерванные торговые отношения между обеими странами, разрыв которых приносил купцам обеих сторон колоссальные убытки; в особенности же страдали фламандские ткачи, само ремесло которых требовало постоянных закупок шерсти тонкорунных английских овец, которая под их искусными руками превращалась в разнообразные шерстяные ткани, из которых шили свои наряды и простолюдин и король.
Для того, чтобы прощупать почву для будущего перемирия, в то время как французский король отправился в Лимож, чтобы собственнолично проинспектировать положение дел на Юге страны, англичане и бургундцы встретились ради 28 января нового 1439 года в Кале. Кроме собственно торговли, во главу угла был поставлен вопрос об очередном перемирии, и вот уже 4 марта к Карлу VII монарху полетел гонец с грамотой, приглашавшей французских послов прибыть в Кале, или в Шербур, ежели «французскому противнику» это будет предпочтительней. Карл Французский с готовностью согласился, его ответное письмо датируется 7 апреля 1439 года; кроме того, послам, среди, которых, конечно же, окажется наш Бастард! было дано негласное соизволение по возможности подписать и договор о прочном мире. Впрочем, это последнее желание монарха, пока что так и останется благим намерением. Кроме собственно торговых и военных вопросов, а также переговоров касательно Карла Орлеанского, Изабелле Португальской следовало здесь же впервые встретить юную дочь короля – Катерину, всего семи лет от роду, просватанную за единственного сына Филиппа Бургундского (в будущем – герцога Карла Смелого)[67]. Забегая вперед заметим, что этот брак закончится ничем, и юная принцесса умрет 18 лет от роду, к сожалению, довольно частый случай в Средние века…
Несмотря на все сложности, которыми сопровождался вопрос об освобождении орлеанского герцога, португалка не собиралась складывать оружия. В качестве первой уступки ей удалось добиться того, что пленник на короткое время был доставлен в порт Кале – расположенный на французской территории, но уже много лет находящийся в руках англичан.
Итак, в рамках подготовки будущего соглашения, французское посольство в мае 1439 года встретилось в Сент-Омере с бургундской делегацией под руководством инфанты Изабеллы. 26 июня английские послы под руководством кардинала Винчестерского высадились в Кале, после чего также переместились в Сент-Омер, где их уже дожидались бургундцы а также посланцы короля Франции – граф Вандомский, Реньо де Шартр – архиепископ Реймсский, Гильом д’Аркур и наконец, наш Бастард. К переговорам присоединился также бретонский герцог, не менее прочих заинтересованный в восстановлении торговых отношений.
|
Именно здесь, 28 июля 1439 года, оба брата наконец-то сумели увидеть друг друга после 24-х летней разлуки. Воистину, пребывание в клетке, пусть даже сделанной из чистого золота, не красит человека. Пораженный до немоты Жан Орлеанский, в чьей памяти сохранился образ статного, щеголеватого юноши в парадном платье, отправлявшегося в путь, чтобы принять участие в своем первом большом сражении, видел перед собой рано постаревшего 45-летнего человека с набрякшими веками и отечным лицом, со лбом перепаханным морщинами и сединой, пробивавшейся из-под пышного – по последней моде шерстяного шаперона. Герцог Карл, надо сказать, был поражен не меньше. Вместо мальчика-подростка, смотревшего на него снизу вверх, с приоткрытым от благоговения ртом, сейчас перед ним стоял зрелый мужчина, давно перешагнувший тридцатилетие с выдубленной солнцем и ветром кожей солдата. Впрочем, уже через мгновение братья крепко обнялись – и заплакали… У них было в запасе всего несколько недель – на разговоры, обсуждение самых неотложных дел, лихорадочные расспросы о самочувствии, планах, новостях из дома.
Чтобы надавить на англичан, Карл Французский 1 июля направил свои войска против Мо – крупной крепости к востоку от Парижа. Забегая вперед, отметим, что Мо перейдет в руки французов 12 августа того же года, но пока об этом еще никто не может знать. Переговоры между тем возобновились 6 июля 1439 года в замке Уас[68]. Но если переговоры касательно торговых дел продвигались вперед достаточно успешно, касательно вопроса об освобождении герцога Орлеанского, несмотря на все усилия герцогини Изабеллы, англичане демонстрировали редкостную неуступчивость, наотрез отказываясь уменьшать сумму выкупа или отпускать пленника «под честное слово», до тех пор, пока вся сумма в звонкой монете, не перейдет в их руки – до последнего медяка. Не помогло даже заступничество герцога Филиппа и его клятвенное обещание заплатить из собственной казны 40 тысяч из остающихся 105 немедленно. Кроме того, англичане с редкостным упорством добивались для своего суверена французского королевского титула, вкупе с Нормандией, Гиенью, Гинем и Кале при «держании таковых едино от Бога, без принесения вассальной клятвы», а попросту говоря на правах аллода – полузабытого к тому времени установления о полной свободе того или иного земельного владения, никому кроме своего господина не подотчетному – несмотря на тактичное напоминание Изабеллы, что в нынешнем положении, не сравнимом более с временами Азенкура и Креси, им уже следует несколько умерить аппетиты.
Коротко говоря, переговоры зашли в тупик, и 22 июля все того же 1439 года были окончательно остановлены – за бессмысленностью; впрочем, не желая окончательного разрыва, стороны согласились встретиться до 1 мая следующего, 1440 года, вопрос об освобождении Карла Орлеанского также был отложен – до лучших времен. Днем ранее пленнику было приказано готовиться к отъезду, и братья вновь надолго вынуждены были распрощаться между собой[68]. На следующий день переговоры были уже официально прекращены. Верный своему слову герцог, взошел на корабль, должный опять доставить его на английскую землю. Внутренне смирившись с тем, что ему предстоит умереть в плену, он до последнего провожал глазами кромку французского берега. Позднее эта печаль выльется на бумагу в прочувствованных стихах, мы же, забегая вперед, заметим, что герцог, к счастью ошибся, и дни его плена стремительно шли к концу
Граф де Дюнуа
|
Впрочем, памятуя обо всех заслугах своего сводного брата, сумевшего отстоять родовое владение от поползновений захватчиков, и несмотря на все военные тяготы спасти его от разрухи и окончательного разорения, сразу по приезде, герцог Орлеанский продиктовал своему доверенному писцу примечательную грамоту. Мы можем оценить ее по достоинству, так как она уцелела до нынешнего времени и хранится в одном из архивов Франции. Итак, своим приказом, посланным с нарочным из Лондона, и по всем правилам зарегистрированном в Блуа 21 июля 1439 года, «Карл Орлеанский передавал брату своему, Бастарду, графство Дюнуа вкупе с виконством Шатоден, каковому предстояло быть отделенным от графства Блуа» — едва ли не лучшее и самое богатое из своих владений в пожизненное распоряжение младшего брата «ради блага и процветания брата моего Жана, Бастарда Орлеанского, рыцаря, а также по причине братской любви и глубокой привязанности, каковую тот к нему испытывает и проявляет вкупе с добрыми и верными услугами, им оказывавшимися раннее и в нынешнее время и беспременно…».
В августе 1441 года, уже вернувшись из плена, герцог, окончательно решившись, утвердит графство Дюнуа «за сказанным братом вкупе с потомками от плоти его… неотчуждаемое и вечное владение, ни в какое время не могущее быть отторгнутым». 47 лет тому назад их общий отец купил его у прежнего владельца, чтобы присоединить к своим землям — и теперь, уже навсегда оно перешло в наследственное владение Бастарда и его потомков[69]. Отныне, бывший Бастард становился Жаном де Дюнуа, под этим именем он останется в истории; тогда как насмешники-друзья не преминули приклеить к нему прозвище «красавчика Дюнуа», которое также пребудет с ним до самой смерти (пусть в старости Жан по причине тяжелой болезни основательно подурнеет).
Удивительно. В те времена, когда раздор в аристократических семьях был в порядке вещей, а мышьяк, стыдливо называемый «наследственным порошком» уже начал свое триумфальное шествие по Европе, помогая всем желающим походя избавиться от лишней родни, стоявшей на пути к богатству и почестям — как крепко держались друг за друга дети ветреного Людовика и красавицы Валентины. Эту верность друг к другу они пронесут через всю свою жизнь.
Впрочем, сейчас времени для благостных размышлений не оставалось. Немедленно по окончании переговоров великий камергер Франции вернулся в Тур, к королю; несмотря на очевидный провал переговоров (впрочем, надеяться на их благоприятный исход было вряд ли возможно…) был принят со всем радушием. Следующим его заданием было срочно отправиться в Орлеан, где в сентябре все того же 1439 года ему следовало подготовить город и замок к прибытию депутатов со всех уголков французского Севера и вместе с тем короля собственной персоной и множества сопровождавших его людей.
Генеральные Штаты открыли свое первое заседание 30 сентября 1439 года в присутствии обоих сыновей Иоланды — Рене Анжуйского и Карла Мэнского, герцога Бурбонского, графов Вандомского, Маршского, Э, Ришмона, канцлера Реньо де Шартра, Дюнуа и братьев Бюро; своих представителей прислали также герцоги Бургундский и Бретонский. Как и следовало ожидать, во время первого же заседания развернулся ожесточенный спор между сторонниками очередного перемирия с англичанами (на чем настаивали граф Вандомский и будущий автор «Хроники Карла VI» Жювеналь дез Юрсен. Жан Орлеанский, и вслед за ним маршал Франции ла Файетт, а также президент Парламента Жан Рабато требовали немедленного возобновления военных действий. Выслушав обе стороны, король постановил «В первый день мая, сказанным послам вернуться в сказанный же город Сент-Омер, дабы завершить и заключить начатое, ежели англичане с тем также будут согласны»[70]. В свою очередь, Ришмону и его людям следовало возобновить военные действия в Нижней Нормандии.
Жан Орлеанский почти не принимал участия в дальнейших прениях; его занимали в это время совсем другие вопросы. Как мы помним, дипломатичной Изабелле Португальской удалось добиться от англичан согласия в деле освобождения Карла Орлеанского не выдвигать политических требований. Вопрос теперь упирался только в деньги — а их требовалось очень немало. Как мы помним, окончательная сумма выкупа была установлена в количестве 120 тысяч золотых экю, притом что 80 должны были быть выплачены немедленно. 25 октября Жан Орлеанский получил подписанное братом письмо, которое следовало приложить к его собственным будущим письмам, направлявшимся родственникам и друзьям семьи с просьбой о срочной денежной помощи. Письмо это гласило: «Дражайший и возлюбленнейший кузен, молю и заклинаю вас всей силой чувств мне данных, [верить] тому, что просьба, каковая обращена к вам будет братом моим Бастардом, обращена будет к пользе моей. Извольте же помочь и посодействовать ему в этом, дабы доверие, каковое я питаю и желаю и будущем к вам питать нашло себе оправдание…» Медлить младший брат не стал, и многократно размноженное писцами орлеанского герцогства послание полетело во все концы французского королевства. Оставалось ждать, и также исполнить еще одно слово, данное брату во время одной из их коротких встреч[71].
Брак по любви
|
Тогда, в Сент-Омере, герцог Карл, постоянно озабоченный будущностью семьи попенял Бастарду, что тот до сих пор не женат и не имеет законных детей. С готовностью согласившись с подобным мнением, Бастард тут же объявил, что у него уже есть на примете невеста. В любом случае, вступить в брак без позволения старшего брата и обсуждения на семейном совете значило бы идти против неписанных правил эпохи. Впрочем, выслушав Бастарда, и оценив предложенную кандидатуру, Карл также с готовностью согласился, что предполагаемый брак «весьма почетен и благоприятен», однако посоветовал младшему брату созвать семейный совет в Блуа, чтобы выслушать мнение остальных членов Орлеанского дома. К слову, во время того же короткого пребывания Карла Орлеанского на французской земле, энергичная Изабелла Португальская сумела договориться о его будущем браке с Марией Клевской, племянницей ее супруга. Впрочем, этой свадьбе еще предстоит состояться, пока же вернемся к невесте нашего Бастарда[72].
Представительница младшей ветви одного из старейших нормандских родов, считавших своих предков поименно от свирепого норманна – Роллона, ставшего герцогом этих мест и вместе с крещением получившем в вечное владение для себя и своих потомков «землю, именуемую Ааркур», она приходилась двоюродной сестрой Жану д’Аркуру – графу д’Омалю – бывшему, как мы помним, начальником над северной группой французских войск, героически погибшему в битве у деревеньки Верней. Д’Омаль был непосредственным начальником нашего Бастарда в бытность последнего младшим командиром, и потому не исключено, что Жан Орлеанский был знаком с будущей невестой не первый год. Кстати сказать, Мария д’Аркур по материнской линии также была королевского рода, прямо восходящего к капетингскому монарху Людовику VI Толстому. Как видно, полнота у членов этого рода была наследственной; так, один из предков будущей графини Жан V, приговоренный к обезглавливанию при короле Иоанне II, принял достаточно мучительную смерть, т.к. палач не в силах был с одного удара отделить голову от толстой шеи. Сама будущая графиня – крупная, рыхлая, белокожая, по своим внешним данным ни в какое сравнение не могла идти с красавицей Луветкой, однако, могла похвастаться врожденной грацией, и умом. Согласно утверждению хронистов она «отличалась знаниями а также умением изящно вести разговор к вящему удовольствию собеседника». Добродушная, улыбчивая, она станет верной подругой нашего Бастарда, и проживет с ним душа в душу вплоть до самой смерти.
Надо сказать, что во время подготовки к свадьбе (в Божанси – одном из новых владений новоиспеченного графа), она впервые встретилась с его незаконным отпрыском от Изабеллы де Дрё, Людовиком, которого незадолго до того в замок доставил верный друг Бастарда Пьер де Брезе, передав с рук на руки специально избранной воспитательнице. Получив подобное – несколько щекотливое известие о результатах похождений будущего супруга, Мария безмятежно заявила, что будет относиться к мальчику «также как ко всем прочим детям, каких Господь соизволит нам послать» - чем окончательно растопила сердце Бастарда, слишком хорошо знавшего по опыту первого брака, что представляют собой женские козни.
Уезжая прочь, Карл Орлеанский взял с младшего слово вступить в брак не позднее конца текущего года, и Бастард был полон решимости это слово сдержать. Также, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, сам Карл Орлеанский озаботился о том, чтобы договориться со старшим братом невесты, Гильомом д’Аркуром, графом де Танкарвилль, выступавшим ее опекуном по причине ранней смерти обоих родителей. 16 октября 1439 года будущие супруги получили папское соизволение на брак в обход дальнего родства, связывающего обе их семьи (прадед Жана Орлеанского приходился родным братом прабабке невесты по женской линии). Брачный контракт был подписан в тот же день, в Орлеане, в присутствии присяжных нотариусов Дени де ла Саля и и Мартина Мадобе, а также Жана Ле Престра, наместника. В согласии с этим документов, брат Марии – граф де Танкарвилль, обязывался выплачивать ей ежегодную ренту в 12 тыс. ливров, или же предоставить ей землю, приносящую ежегодный доход, равный этой сумме. Кроме того, в распоряжение новобрачных должны были перейти несколько сеньорий, ныне занятых англичанами – сразу после их освобождения.
Кроме всего прочего, невеста в качестве приданого приносила будущему супругу права на сеньорию Партене (Пуату), а после смерти двоих своих дядюшек (бездетного дипломата на королевской службе и епископа Турне) – город Божанси с прилегающими к нему землями.
По причине того, что глава семьи обретался в плену у англичан, а новобрачный почти немедленно должен был покинуть свою супругу и вернуться в королевский совет, где его, как главного камергера Франции ждали неотложные дела, решено было обойтись без традиционной помолвки и пышного свадебного пира. 16 ноября Жан и Мария предстали перед алтарем Орлеанского собора, где их обвенчал дядя новобрачной – епископ Турне, после чего для самых близких родственников и друзей семьи устроен был скромный обед. История сохранила для нас имена гостей и свидетелей во время бракосочетания – герцог Алансонский (бывший начальник штаба при Жанне, сумевший не так давно выйти из английской тюрьмы), его супруга (в девичестве графиня д’Арманьяк), единокровная сестра нашего Бастарда Маргарита Орлеанская, Карл Мэнский – младший сын Иоланды (на правах посланника самого короля), брат Марии – граф де Танкарвилль, Пьер де Брезе, Потон де Сентрайль и еще несколько соратников Бастарда по военному ремеслу. Без приглашения остался только Этьенн Виньоль по прозвищу Ла Гир – понятно было, что этот сквернослов не сумеет удержать на привязи свой длинный язык, а его соленые шуточки здесь были в данный момент совершенно неуместны.
Бастарду повезло еще в том, что ему не пришлось даже запоминать имя своей новой супруги, как мы помним, она была тезкой безвременно усопшей Луветки; на этом сходство, к счастью, заканчивалось. Медовый месяц также был по необходимости сокращен до минимума: новобрачного срочно требовали ко двору. Он еще успеет доставить свою супругу в замок Божанси – самое надежное из своих владений, где он и сам имел обыкновение останавливаться во время недолгих периодов затишья на фронтах, и в 1429 году за счет герцогской казны приказал починить окончательно развалившуюся центральную лестницу. Здесь же, под присмотром специально нанятой женщины обретался его незаконный сын – Людовик, Луи, и немалый штат прислуги, необходимый для того, чтобы поддерживать огромное здание в пристойном виде. Молодая супруга, с юности привыкшая вести домашнее хозяйство, немедленно занялась обустройством своего нового пристанища и доброжелательным воспитанием пасынка – в полном соответствии с собственным же обещанием[73].
Прагерия
Военная реформа
|
Как было уже сказано, Бастарда срочно призывали в Тур, ко двору суверена. Заседания Генеральных Штатов подходили к концу. Однако, важнейшим результатом этого собрания стало то, что военная реформа, так долго вынашиваемая Ришмоном, королевой Иоландой и ближним кругом короля наконец-то приобретала реальные очертания. Да и не мудрено — страна была буквально обескровлена бесчинствами обеих армий, а также безначальных и безымянных банд и дезертиров с той и другой стороны, грабивших всех, кто попадался им под руку. Подобный разбой в глазах людей того времени был неизбежным — хотя и неприятным следствием войны. Даже столь глубокий мыслитель и стратег, как Оноре Бове, автор «Древа сражений», по которому выучились бесчисленные поколения средневековых военачальников — безмятежно констатировал, что «ежели кто безобидный и тихий вынужден будет терпеть насилие и грабеж, значит так тому быть надлежит». Небезызвестный Ла Гир, один из лучших военачальников короля Карла, а по совместительству грабитель, насильник и гроза мирного населения городов и деревень с той же циничной прямотой заявлял «Ежели Бог-Отец пожелал бы стать на земле солдатом, Бог-Отец бы грабил без всякого сомнения». И посему без всякого сомнения, от короля и присных требовалось немало мужества, чтобы положить конец этим традициям, успевшим за множество столетий превратиться едва ли не в обычай, намертво укоренившийся в сознании высшего сословия.
На сей раз король был полон решимости довести дело до конца; по его собственным словам, «выпустить из армии дурную кровь», а для начала выдворить вон из страны всевозможные банды, не боявшиеся ни Бога ни черта, ни короля Франции, готовые служить единственно самим себе и своему карману. В качестве второго шага, он желал обуздать своеволие высших вассалов короны, ведших бесконечные войны друг с другом за обладание тем или иным поместьем. Отныне, согласно воле короля, дворяне, безразлично к их знатности, титулу или богатству лишались права держать частные армии, и вести частные войны, ограничиваясь лишь минимальным количеством людей, необходимых для охраны их самих и их достояния. Отныне, вместо недисциплинированной и плохо поддающейся управлению дворянской конницы и наемным войскам, буйным, жаждущим единственно добычи и насилия, должна была прийти профессиональная армия, получающая жалование безразлично, в военное или мирное время, для содержания которой требовалось утвердить единый постоянный налог. Впрочем, это было только начало. Тот же Ордонанс раз и навсегда забирал у дворянства право взыскания казенных налогов, оставляя таковое единственно королю и назначенным им чиновникам.
Понимая, какое сопротивление в среде дворянства вызовет подобный закон, и сколь требуется ее непреклонная воля и настойчивость для проведения реформы в жизнь, старая королева Иоланда несмотря на все тяготы путешествия, которые в ее возрасте выносить было уже тяжело, сочла за лучшее лично присутствовать при этом событии. На возвышении, предназначенном для председателя собрания, установлены были два трона — король Франции и королева Сицилии как равные заняли свои места, объединив свои силы для того, чтобы этот непростой законопроект стал в конечном итоге законом государства.
При горячем содействии Ришмона и более осторожном и неуверенном… Орлеанского Бастарда, после короткой (и добавим от себя, бессмысленной) дискуссии, 2 ноября 1439 года «Великий Ордонанс», который современные историки считают одним из высших достижений царствования Карла VII стал явью. Первый параграф его гласил: «Все люди равно имеют право к сохранению своей жизни и достояния». Напомним, читатель, что до принятия «Декларации прав Человека и Гражданина» оставалось не менее двух веков!… Депутаты, более или менее ошарашенные тем, что на их глазах попирался веками незыблемый уклад, разъехались по домам, но король и его дальновидная теща понимали, что борьба только начинается, и нужно уже сейчас начинать готовиться к подобной неизбежности.
Король в своей короткой речи обозначил желаемое для себя решение, не без яда пройдясь по боеспособности наемных отрядов. «Зачем держать в поле столько латников? — риторически спрашивал он перед ошеломленно молчащим собранием. — Нужно ли каждому из таковых по десятку лошадей дабы нести их багаж, и целую толпу состоящих при них пажей, женщин и слуг? Вся эта камарилья умеет едино объедать бедный люд!» Возразить суверену было нечего, тем более, что многие из присутствующих здесь бравых вояк уже успели убедиться, что стены замков и городов не устоят перед «сатанинской» артиллерией братьев Бюро, способной превратить в щепы любое укрепление и пробить брешь в любой стене — более чем веский аргумент в любом споре, противодействовать которому было слишком рискованно. 30 ноября, соглашаясь с сувереном, было принято установление, в соответствии с которым каждому латнику разрешалось ныне иметь с собой «не более трех лошадей а также двух или же трех лучников, и не более того, при том, что таковые будут обязаны являться на смотры и получать жалование свое ежемесячно, все прочие немедленно должны быть отосланы прочь»[74].
Мятеж принцев
|
Предчувствия, как водится, их не обманули. Во Франции нарастало брожение, неудивительно — от нового закона, о котором речь шла выше, у многих захватило дух. Король покушался на самые святые и неотъемлемые права феодальной знати — иметь собственные армии и с оружием в руках защищаться от поползновений любого врага; вольности незыблемые, которые со времен блаженной памяти Хлодвига никому в голову не приходило поставить под сомнение. Недовольных хватало: герцог Бурбонский, чьи земли были разорены, а подданные ограблены до нитки в течение последнего десятилетия, так и не получивший от короны ни малейшего вспомоществования в своей беде, даже более того — высокая должность наместника крепостей, окружавших столицу, которой он из раза в раз домогался, отошла нашему Бастарду — что за унижение!…[75] Герцог Жан Алансонский, бывший начальник штаба Жанны, ее «милый герцог» — недавно вернувшийся из плена, совершенно разоренный грабительскими условиями выкупа, за все свои муки получивший от монарха нищенское жалование в тысячу ливров годовых — настоящая насмешка над его высоким положением; и наконец, вездесущий де ла Тремойль, уязвленный в своей гордости и тщеславии тем, как монарх с легкостью забыл своего прежнего фаворита, заменив его анжуйским выскочкой, в качестве дополнительного бонуса он также надеялся свести счеты с ненавистным коннетаблем. Граф Вандомский, примкнувший к заговорщикам по соображениям скорее меркантильного характера, намеревался как следует погреть руки на предстоящей войне и ограблении богатых владений. Молодой д’Арманьяк, сын погибшего в Париже графа Бернара, а также герцог Жан Бретонский, не желая мириться с законом, столь чувствительно ущемлявшим их древние права, также готовы были присоединиться к мятежу, удобного момента для того же дожидались маршал Франции ла Файетт и еще один бывший соратник Жанны — Жак де Шабанн. И в довершение нелепости — против отца собирался выступить дофин Людовик, в те времена шестнадцати лет от роду.
Заговорщики порывались ни много ни мало, свергнуть с трона Карла VII, отдав бразды правления дофину, который, само собой, должен был восстановить их старинные права, и дать торжественную клятву никогда более на них не покушаться. Наивность подобных надежд не может не удивлять — когда придет его время «Лисенок» поговорит с мятежными аристократами совсем по-другому, но сейчас он рад был любому сиюминутному союзнику, чтобы наконец-то утвердиться на троне отца, который по глубокому убеждению наследника, слишком долго на таковом троне задержался, и вообще — зажился на свете. Так начиналась знаменитая «Прагерия» — мятеж принцев, тянувших страну назад, в эпоху раздробленности и анархии. Глумливое прозвище провалившемуся мятежу придумают уже позднее — по аналогии с выступлением пражских гуситов, протестовавших против политики короля Сигизмунда, желавшего ввести в стране ортодоксальный католицизм, и не менее сильно ущемить права чехов, составлявших в этих землях большинство населения. Впрочем, вернемся.
Пока что король смутно чувствовал опасность, в ответ на его прямой вопрос, почему войска, посланные в Нормандию, рассеялись еще не вступив в бой, коннетабль достаточно недвусмысленно ответил, что они «подвергаются обработке». Предчувствуя неладное, король приказал усилить караулы, вменил Ришмону в обязанность набрать новые отряды, и отправил дофина в Пуату, где ему предстояло взять на себя управление городами Сетонжем и Онисом. Эти меры внесли некоторое смятение в среду заговорщиков, в какой-то момент им показалось, что планы их раскрыты… впрочем, к сожалению, это было не так. Испугавшись, они срочно разъехались кто куда, герцог Алансонский уехал в Ниор, дофин поспешил к новому месту службы, а наш Бастард воспользоваться передышкой, чтобы отправиться к супруге в Божанси.
Впрочем, короткое замешательство в скором времени закончилось, новым местом сбора был назначен Блуа. Бастард колебался. В феврале 1440 года к нему прибыли с новыми уговорами герцог Алансонский, граф Вандомский, сиры де Шомон и де Пре[76], а он не мог окончательно примкнуть к той или другой стороне. С детства воспитанный в правилах преданности законному королю, да и попросту питавший дружеские чувства к товарищу по детским играм, он тем не менее не мог не признать «правоту» заговорщиков, защищавших свои древние вольности. Более того, Бастарда немало задевали постоянные отговорки монарха в том, что касалось содействия возвращения их плена Карла Орлеанского. В ответ на свои бесчисленные просьбы, он получал дежурные отповеди о том, что казна пуста, англичане непреклонны и т. д. и т. п., а дело, между тем не двигалось с места. Играя на этой слабой струнке, заговорщики наперебой обещали ему деньги и содействие в выкупе брата, (особенно в этом изощрялся сладкоречивый Карл Бурбонский[75] утаивая между тем, что в случае успеха, на плаху должен был отправиться Кристоф д’Аркур, а также весь круг новых фаворитов Карла, да и чем черт не шутит… сам король, которого собирались захватить в плен в Анжерском замке, в конце концов, цитируя известного участника российского дворцового переворота «невозможно приготовить яичницу, не разбив яиц!».
Впрочем, возвращение герцога Карла в самом деле приближалось — к декабрю 1439 года ценой просьб, уговоров, унижений, деньги постепенно собирались: дофин Людовик пожертвовал на доброе дело 30 тыс. золотых салюдоров, герцог Бурбонский — 20, граф Э — 10, Карл Мэнский — тысячу (извиняясь тем, что его финансовое положение оставляло желать лучшего); Ришмон — 6 тыс., шурин, граф де Танкарвилль, — столько же, Пьер д’Амбуаз — 4 тыс., адмирал Франции де Коэтиви — 4 тыс., Мартин Гуж — столько же, даже небогатый Жан де Бюей сумел выделить из своего скромного бюджета такую же сумму, один лишь король упорно продолжал отказывать в помощи, ссылаясь на военные невзгоды и постоянную нехватку денег.
В конечном итоге, уязвленный постоянными унижениями (а как еще можно было назвать отношения короля к его беде?) Бастард примкнул к мятежникам. 20 февраля Король Карл, ради большей безопасности перебравшись в Амбуаз, под защиту мощных крепостных стен, между тем сделал еще одну ошибку, отправив для их вразумления в Ниор где расположилось их войско, дофина Людовика — и тем самым даровал им командира и покровителя. Ввиду того, что возвращение наследника уж слишком задерживалось, вслед за ним отправились Сентрайль и Рауль де Гокур — как мы помним, губернатор Орлеана и правая рука нашего Бастарда. Выбор также не слишком удачный, обоим пришлось вернуться ни с чем, более того, Жан Алансонский, взбешенный их угрозами и требованиями незамедлительно сложить оружие, в свою очередь пригрозил, что «ежели к тому будет необходимость, он обратится к англичанам!». Королевству не хватало лишь нового раскола, и возобновления не столь давно прекратившейся гражданской войны. Герцог Жан действительно не собирался бросать слова на ветер, немедленно связавшись с английским гарнизоном в Авранше, и нескольких мелких городках по соседству. Бурбонне и Форез восстали, гарнизоны крепостей, расположенные в их пределах, один за другим переходили на сторону дофина[72].
И вновь бесславный конец
|
Коннетабль, понимая, что дело оборачивается плохо, загоняя лошадей примчался в Амбуаз, где в то время обретался двор, и наскоро набрав отряд в шесть тысяч пеших и конных, скорым маршем выступил против заговорщиков. В апреле 1440 года силы противоборствующих сторон наконец, столкнулись — и сама история показала, на чьей стороне находится правота. Кое-как собранная, недисциплинированная, жаждущая единственно легкой наживы, армия заговорщиков была разбита при Максене и Ниоре, не в силах выстоять под ударом регулярных сил. Кроме всего прочего, многочисленным вассалам мятежных баронов, наскоро собранным воедино, тяготила необходимость воевать против собственного монарха… коротко говоря, коалиция, на первый взгляд казавшаяся достаточно грозной, развалилась на куски.
Заговорщики как могли уговаривали Бастарда возглавить их войска — в самом деле, лучшего выбора просто не было. Жан Орлеанский успел зарекомендовать себя как талантливый командир, солдаты с готовностью встали бы под его знамена… однако, наш осторожный герой предпочел отказаться, ограничившись поддержкой чисто словесного характера. Добрые намерения мятежных баронов все более вызывали у него сомнения, обещания поддержать и помочь в выкупе брата чем дальше, тем больше казались лживыми (и такими являлись на самом деле!), одним словом, чувствуя себя обманутым, Бастард предпочел покинуть их, вернувшись в Блуа, столицу своего графства, и занять позицию стороннего наблюдателя. «Вокруг меня, — писал он супруге — Едино тщеславные принцы, алчный дофин и капитаны, жадные до грабежей».
Нашего героя гроза миновала. По совету разумной супруги, ожидая, пока утихнет королевский гнев, он счел за лучшее на время перебраться в Шатоден, подальше от монарших очей, и лишь 12 апреля решился присоединиться ко двору, обретавшемуся в то время в окрестностях Гере… Прощение ему было дано, тем более легко, что Бастард никогда не поднимал оружия против своего суверена и не участвовал ни в едином сражении на стороне мятежных баронов. Единственным — хотя и сравнительно мягким наказанием для него стало то, что отныне рядом с главным камергером должен был исправлять свою должность «первый камергер» — Рауль де Гокур, причем если в руках Бастарда по-прежнему оставались дела военного свойства, его помощнику предстояло озаботиться вопросами текущей политики[77]. Король не держал зла на своего верного друга, а заодно и опытного военачальника, терять которого в эти тревожные времена было бы неразумно.
Возможно, в глубине души монарх сознавал, что и сам поступил не лучшим образом, отказав в помощи… кто знает? Впрочем, должно оставаться без дела главному камергеру не было суждено, Карл немедленно направил его на север, где уже готовился очередной раунд переговоров с англичанами о мире, и заодно — об условиях освобождения Карла Орлеанского. 20 мая он уже был в Сент-Омере, где вместе с канцлером ему предстояло дождаться прибытия английской делегации[78].
Между тем мятежники укрепились в Бурбонне, и готовились напасть на земли герцогства Беррийского — принадлежавшего в те времена короне. Местное крестьянское и городское население было отнюдь не радо подобному повороту событий, и даже лицемерные требования «Мира с англичанами! Мира! Мира любой ценой!» понимания не встречали. Французы действительно жаждали мира — после окончательного разгрома врага, чтобы он оказался окончательно заперт на своих островах, не имея ни малейшей возможности для реванша. Последний успех мятежных баронов — привлечение на свою сторону сира де Шомона, коменданта крепости Лош. Через сто с лишним лет, по своему обыкновению каламбуря над совпадением названия этого исключительно мощного укрепления и рыбы лош (по-русски ее зовут «вьюном») Генрих IV, заметит, что подобную «рыбку» врагу непросто будет зажарить. Сейчас же король Карл, подойдя к городу, нашел ворота запертыми. Впускать своего сюзерена внутрь комендант отказывался наотрез.
Коннетабль разумно советовал королю не настаивать на своем — но измотать противника, навязывая ему бои в чистом поле, вдали от крепостных стен. Совет был принят, и тактика эта действительно быстро дала свои плоды. Привычные к грабежу и насилию, наемники, не получив ожидаемой добычи стали разбегаться. Бургундия, вопреки всем надеждам, предпочла сохранять нейтралитет. После очередных поражений при Роанне и Виши, последним оплотом бунтовщиков стал Кюссе, откуда герцогу Бурбонскому пришлось униженно молить сюзерена о пощаде. Мятеж заканчивался самым позорным образом, еще раз доказывая этим, что история обратного хода не имеет.
17 июля восставшие окончательно сложили оружие. Герцог Алансонский также поспешил отказаться от своих вчерашних союзников и поспешил затаиться в своих владениях, ожидая времени, когда о его участии в неудавшемся выступлении в достаточной мере забудут[79]. Карл VII, в юности получивший достаточный урок касательно того, к чему приводят скоропостижные решения, разумно предпочел закончить дело миром. Большая часть мятежных баронов получила прощение (отделавшись штрафами или земельными потерями). В таковом отказано было только де ла Тремойлю, сосланному в свои владения без права их покидать под страхом тяжелого наказания. Людовик, вынужденный перед всем двором коленопреклоненно молить отца о прощении, был сослан в Дофине, причем король более чем недвусмысленно заметил ему:
|
|
Людовик, двери открыты, ежели для вас они недостаточно широки, я прикажу снести шестнадцать или же двадцать туазов, прилегающей стены, дабы вы могли пройти наилучшим для себя образом... Однако, вы мой сын и посему никем не можете повелевать без нашего на то согласия. Ежели вам то не по нраву, езжайте прочь, но помните, что найдутся другие, одной с вами крови, способные оказать нам помощь куда большую, чем все, на что вы сподобились доныне. |
|
«Лисенок» затаил злобу. С этого времени и до самой смерти старого короля между ними больше не будет ни понимания, ни мира, пусть отношения государя и его наследника для внешнего наблюдателя будут казаться совершенно гладкими. По необходимости сдержавшись в том, что касалось могущественных вассалов короны, монарх в полной мере сорвал свою злость на единственном из заговорщиков — Вандомском Бастарде. Обвиненный в грабежах, убийствах и насилии над женщинами (хотя, строго говоря, этим отметились и все прочие…), козел отпущения был зашит в кожаный мешок и брошен в бурные воды реки Об. Неудавшийся мятеж был предан забвению и жизнь вошла в прежнюю колею.
Возвращение Карла Орлеанского
|
,_seconde_%C3%A9pouse_de_Charles_d%27Orl%C3%A9ans_Inv21121_laine_musee_dart_decoratif_paris.jpg)
Англичане, терпеливо дожидавшиеся на своих островах, когда новый раскол вновь откроет им дорогу вглубь Франции, вынуждены признать, что надежды столкнуть французов между собой и как в старые добрые времена поживиться плодами междоусобицы — потерпели полное фиаско. В этих условиях затягивать освобождение герцога Орлеанского уже не имело смысла — да и шансы его занять трон по мере взросления королевского сына становились все более призрачными. Волю португальской принцессы также не могли сломить никакие неудачи — и вот наконец 2 июля все того же 1440 года в Вестминстере наконец-то была достигнута окончательная договоренность касательно уплаты выкупа и освобождения пленного герцога. В согласии с буквой этого договора, Карлу Орлеанскому возбранялось в течение следующего года после возвращения домой воевать против англичан; более того он принимал на себя обязательство всеми силами содействовать заключению прочного мира[78].
16 августа король заверил этот договор своей печатью, 3 сентября Карл Орлеанский уполномочил брата пустить в продажу часть оставленного им во Франции имущества на сумму, оставшуюся до необходимого предела в 120 тыс. золотых экю — решение болезненное, но к сожалению, неизбежное. Отчаявшись выйти на свободу при содействии короля, Карл Орлеанский вынужден подписать приказ о распродаже части своих земель. В заклад или на продажу уходят Суассон, замок Куси, Ла-Фер и Ножан-л’Арто, Шато-Реньо, Роморантен, Милансе, Сезанн, Эперне и Божанси (любимый город Бастарда). Конечно же, Филипп Бургундский не упускает возможности округлить свои владения, закупив у бывшего соперника земли на сумму в 45 тыс. золотых ливров. Полученные деньги (всего 80 тыс. ливров золотом), вплоть до последнего гроша переходят в руки англичан через посредство гражданского главы города Монтрейля, со своей стороны королю Генриху Английскому ничего не остается как утвердить заготовленный договор (что он благополучно делает 6 ноября того же года)… и наконец-то друзьям и родственникам во главе с Бастардом можно было начинать подготовку к праздничной встрече.
В какой-то момент эти радостные хлопоты были нарушены совершенно нелепыми новостями, потрясшими всю феодальную Францию. О том, какую реакцию они вызвали, можно судить уже потому, что официальный летописец бургундского герцогства Ангерран де Монтреле обеспокоился о том, чтобы включить их в свою хронику, дополнительно разукрасив совсем уж фантастическими подробностями. В октябре все того же неспокойного 1440 года Жиль де Рэ, как мы помним, соратник Бастарда и Жанны по приснопамятной осаде, маршал Франции и советник самого короля был с позором повешен в бретонском Нанте за убийство более сотни мальчиков и подростков (которых полубезумный к тому времени барон, по-видимому, использовал для удовлетворения своих извращенных желаний), а также за многолетние попытки умилостивить дьявола, и с помощью черной магии вернуть растраченное в оргиях семейное достояние.
|
Нам неизвестна реакция Бастарда на подобные новости — хотя вряд ли он мог остаться в полном неведении. Можно предположить, что набожный Дюнуа, перекрестился, и прошептав короткую молитву за упокой грешной души, подумал про себя как низко может пасть даже столь незаурядный человек, превратившийся в раба собственных сиюминутных капризов.
Однако, продолжим. Итак, еще месяц спустя после столь малоприятного события, 2 ноября 1440 года прославленный пленник наконец-то уже ступил на французскую землю в качестве свободного человека. В Гравеллине его ждала многочисленная свита, которую возглавляли Изабелла Португальская, канцлер Франции Реньо де Шартр, Жан д’Аркур, и конечно же, наш Бастард. Переполняемый благодарностью принц-поэт по-рыцарски склонил колена перед Изабеллой, со всей торжественностью объявив: «Мадам, вы столько сделали ради моего освобождения, что отныне я ваш пленник!» Филипп Бургундский, как и полагается умелому актеру, выступивший на сцену в самый волнующий момент, обнял двоюродного брата, и оба дали волю слезам (хотя кто знает, быть может со стороны бургундца подобное выражение радости было несколько наигранным? Большая политика ведь никуда не исчезла, да и не могла исчезнуть, когда друг с другом встречались высшие вельможи королевства). Коротко говоря, когда несколько запоздавший королевский герольд приблизился к герцогу Карлу, почтительнейшим образом приглашая его от имени короля прибыть ко двору, в те времена располагавшемуся в Турени, Филипп Бургундский прервал его на полуслове: «Право же, друг мой, дайте вздохнуть нашему брату — Орлеанскому… Сейчас он мой дражайший гость, и таковым пребудет некоторое время, прежде чем отправиться ко двору Франции». После чего, как бы ставя точку в многолетней вражде когда-то разделившей оба великих семейства, торжественно возложил на герцога Карла цепь Ордена Золотого Руна. Герцог Карл, польщенный и растерянный, похожий (хотя — почему похожий?) на узника, которого после многих лет заточения наконец-то выпустили на солнечный свет, как видно полагая, что семейный Орден Дикообраза слишком скромен для столь торжественных обстоятельств, немедленно основал новый Орден Бацинета, и также возложил его знаки на бывшего соперника.
Бастард, по складу своего характера человек трезвомыслящий и склонный к скепсису, был пожалуй, единственным, кого не обманула показная пышность. С нарастающим беспокойством он следил за тем, как бургундец умело превращает в друга и союзника герцога Карла, которого многолетнее одиночество и тревога сделали особенно податливыми к подобному влиянию. Бастард ждал подвоха, и надо сказать, не ошибся: 16 ноября, бургундец предложил своему гостю принести присягу в соблюдении Аррасского договора, причем сделать это, само собой требовалось на св. Евангелиях, в центральной церкви Сент-Омера, поручившись в выполнении сказанного спасением бессмертной души. Принудить Бастарда поставить свою подпись под этой бумагой вынудил только прямой и недвусмысленный приказ старшего брата — наконец-то, пять лет спустя после заключения договора на нем появилась эта последняя подпись!…
Впрочем, вихрь празднеств только начинался, как мы помним, Филипп Орлеанский, этот непревзойденный мастер театральных эффектов, захватил с собой невесту для нового друга, миниатюрную 14-летнюю племянницу герцога Филиппа Марию Клевскую, хрупкую и белокожую, с огромными удивленными глазами, похожую на статуэтку из китайского фарфора. Орлеанец был очарован, и не откладывая дела в долгий ящик, 26 ноября предстал вместе с ней перед алтарем в церкви Сен-Бертен. Забегая вперед скажем, что в будущем сын этой пары станет французским королем под именем Людовика XII.
Впрочем, Филипп Бургундский не собирался останавливаться на достигнутом. 30 ноября, едва лишь закончились свадебные торжества, он предложил своему (уже бывшему!) сопернику подписать еще один договор — о дружбе и сотрудничестве обоих великих домов Франции. От Бастарда не укрылось также, что имя короля, словно бы по забывчивости в тексте клятвы не фигурировало, и произнесенные слова де-юре превращали орлеанца в союзника и соратника герцога Филиппа во всех его начинаниях. Как и следовало ожидать, герцог Карл — обольщенный и обласканный, даже не думал возражать, но в глазах его сводного брата подобный «союз» с сыном убийцы казался надругательством над памятью Людовика Орлеанского и красавицы Валентины, чья смерть — пусть косвенно — также была на совести бургундского герцога. Так что нечего удивляться, что попытка пригласить его присоединиться к брату встретила резкий отказ, и обоим принцам пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы наконец заставить упрямого Бастарда через силу выдавить из себя требуемые слова.
Но вот, наконец все осталось позади, и соединенные свиты обоих герцогов направились в Брюгге, куда и вступили под праздничный звон колоколов и радостные крики населения, шумно приветствовавшего обоих. Улицы, разукрашенные цветами, триумфальными арками, гобеленами, свешивавшимся из окон, бесконечная череда пиров, турниров, увеселений продолжалась до января следующего, 1441 года, из столицы празднества сами собой переместились в бургундский Гент, а им, казалось, все не было конца!…[80]
Комментарии
- ↑ Строго говоря, это была уже вторая попытка. Первая, предпринятая 17 июля капитаном Жаном Жираром, по неясной причине, провалилась. Возможно, обоз был перехвачен в пути, или Жирару не удалось пробиться сквозь ряды англичан.
- ↑ Гильом Грюэль, автор т. н. «Хроники Ришмона» утверждает, будто коннетаблю указали, что с его высоким саном никак не сочетается конвоирование телег с зерном и рыбой.
- ↑ Налоги в те времена делились на королевские, сеньориальные и церковные.
Примечания
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 160
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 161
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 162
- ↑ 4,0 4,1 4,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 167
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 166
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 171
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 172
- ↑ 8,0 8,1 8,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 173
- ↑ 9,0 9,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 176
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 178
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 179
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 181
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 182
- ↑ 14,0 14,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 187
- ↑ 15,0 15,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 188
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 185
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 192
- ↑ 18,0 18,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 193
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 194
- ↑ Pernoud, 19693, p. 129
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 196
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 201
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 205
- ↑ 24,0 24,1 24,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 206
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 207
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 210
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 215
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 216
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 217
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 219
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 220-221
- ↑ 32,0 32,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 223
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 222
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 224
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 226
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 227
- ↑ 37,0 37,1 37,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 228
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 230
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 234
- ↑ 40,0 40,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 235
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 236
- ↑ 42,0 42,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 237
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 241
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 242
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 240
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 244
- ↑ 47,0 47,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 245
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 246
- ↑ 49,0 49,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 247
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 249
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 253-254
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 252
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 253
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 251
- ↑ 55,0 55,1 55,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 255
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 256
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 257
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 258
- ↑ 59,0 59,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 259
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 260
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 261
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 262
- ↑ 63,0 63,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 263
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 265
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 266
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 267
- ↑ 67,0 67,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 269
- ↑ 68,0 68,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 270
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 21
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 272
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 273
- ↑ 72,0 72,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 271
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 275
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 276
- ↑ 75,0 75,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 277
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 278
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 279
- ↑ 78,0 78,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 280
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 281
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 283
