Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 3 Граф, милостью Божьей

Версия 02:20, 5 декабря 2017

Ссыльный

Падение Луве

Замок Селль-сюр-Шер. У этих ворот эскорт Иоланды преградил дорогу войску короля.

Начало следующего, 1425 года, выдалось сравнительно спокойным. Герцог бургундский Филипп был занят голландскими делами, где его интересам силой оружия противился младший из дядей английского короля – Хамфри, герцог Глостерский.

7 марта в присутствии толпы придворных, в главной зале буржского дворца Ришмон – кряжистый, грубый, с изуродованным шрамом лицом, в соответствии с протоколом, отвесив поклон своему новому повелителю, произнес древнюю формулу присяги: «Клянусь Господом, создателем моим, во имя веры и закона, а также честью своей, все силы свои отдать таковому служению вплоть до самой своей смерти.» - и принял из рук короля золотой меч коннетабля Франции, украшенный эмалевым эфесом, усыпанным французскими геральдическими лилиями.

Пользуясь тем, что силы обоих противников были в достаточной мере скованы противостоянием в Голландии, Иоланда на короткое время отбыла в Прованс, куда ее звали неотложные дела правления, в то время как Ришмон заторопился в Бретань, где ему предстояло собрать под знамена своего нового повелителя армию наемников. Бастард, как обычно, изнывавший от безделья в атмосфере бесконечных интриг и шепотков, выговорил себе право вернуться в действующую армию, и получил почетное звание капитана, которому предстояло переформировать и возглавить остатки разбитых войск д’Омаля и в этом качестве возглавить защитников крепости Сен-Мишель, как мы помним, продолжавшей оставаться во вражеском кольце ^[1].

Между тем, начавшася при дворе подковерная борьба даже не думала завершаться. По праву своих новых полномочий, Ришмон занял свое место в королевском совете. Эта новая фигура при дворе, с которой невозможно было не считаться, обеспечивала позиции королевы Иоланды, для второго этапа ее сложного плана – этапа, приближение которого Луве, как истинный царедворец, чувствовал всеми фибрами своей души и посему готовился противиться ему до последней возможности.

Ситуация напоминала затишье перед бурей, или вернее, дуэль нервов, в которой первым не выдержал Луве. Прекрасно понимая, что последует за возвращением обоих его недругов, он решился на отчаянный шаг. Пользуясь своим едва ли не абсолютным влиянием на слабовольного монарха, 14 апреля 1425 года Луве поспешил полностью заменить важнейших чиновников из королевского окружения, назначив на освободившиеся должности своих ставленников. Не довольствуясь этим, он уговорил короля срочным порядком перебраться в Пуатье, где в местном замке практически превратил его в своего почетного пленника, окружив стражей, получавшей жалование из его собственных рук, с таким расчетом, что отныне никто, какой бы должностью и властью он ни обладал, не был в состоянии даже приблизиться к монарху без ведома и разрешения временщика. В мае все того же 1425 года в Мон-Сен-Мишель к Бастарду полетело отчаянное письмо, упрашивающее его как можно скорее вернуться, чтобы вместе со своими людьми прийти на помощь тестю. В полном замешательстве Жан Орлеанский, едва успевший освоить свои новые обязанности (но при этом заслужить искреннюю преданность и любовь своих подчиненных!) вынужден передать командование Пейнелю и в спешке пуститься в обратный путь.

Оставить своего тестя в беде он полагает ниже своего достоинства, пусть этот самый тесть едва ли не обманом навязал ему свою распутную дочь. Впрочем, фавориту, чье время неотвратимо подходит к концу, фатально не везет в его начинаниях^[2].

Отставленный от места епископ Клермонский, уязвленный в своих лучших чувствах несправедливым решением фаворита, по дороге прочь столкнулся с Ришмоном, а вслед за тем, о происходящем незамедлительно сообщено было королеве Сицилии.

Узнав о блокаде в которой оказался по собственному недоумию ее царственный зять, королева Сицилии, как видно, сочла ниже своего достоинства пробивать ее хитростью или силой. Зато следующий ее ход оказался полной неожиданностью для беглецов – в течение буквально нескольких дней (невероятная скорость для того времени), войска под командованием Ришмона заняло столицу короля в изгнании – Бурж, и закрыв ворота, отрезало беглецам путь назад. Результат не заставил себя долго ждать – понимая, что своими руками загнал себя в ловушку, фаворит делает очередной, еще более опрометчивый шаг, уговорив короля во главе спешно набранного войска выступить против собственной столицы. Само по себе подобное действо могло вызвать как минимум недоумение – в стране уже шли две войны, раздор принцев дополнила вражеская интервенция; при этом развязывать третью – королю против собственного коннетабля, было вопиющей глупостью, но чего только не сделаешь ради пригретого кресла. Так или иначе, собранные на скорую руку отряды, остановились перед закрытыми воротами Тура, столицы Туреньского герцогства, владелицей которого, как вы уже догадались, читатель, была дальновидная королева Иоланда.

Загодя осведомленная от высланных вперед лазутчиков о пути следования неповоротливого королевского войска, Иоланда отправила городским старшинам недвусмысленный приказ:

Дабы сказанный (город) не открывал ворота никакому отряду, силой своей превосходящий городской гарнизон, пусть даже таковой вел бы король наш и господин, или же Президент (т.е. Луве), или же другой, находящийся у них на поручительстве, желающий возмутить и нарушить сказанный мир, каковые же нарушители волей монсеньора Ришмона, коннетабля Франции а также сказанной королевы (т.е. Иоланды) в скором времени отстранены будут от королевской персоны, и его же правительства

Да, в этом была вся «добрая матушка», король, конечно же, наш господин (и даже повелитель!) но в город его не пускать. Можно представить, какой авторитет и какое уважение перед собой сумела внушить своим подданым Иоланда, если приказу ее готовы были подчиниться против воли самого короля.

Ссылка на Юг

Прованс, место ссылки нашего героя. г. Бокер, Прованс. Вид с реки.

Так или иначе, доблестные королевские войска остановились перед запертыми воротами. Бессмысленные переговоры, приказы, ультиматумы ничего не дали и дать не могли, зато это вынужденное стояние сумело остудить горячие головы, снизить уж слишком высокий накал воинственности и желания крошить в куски всех непокорных, после чего, обогнув так и не подчинившийся своему повелителю город, королевский отряд, притихший и подавленный, продолжал двигаться вперед по дороге на Бурж. Никому было невдомек, что, прячась от людей, через соленые болота Бренна, им навстречу движется королева Сицилии, и ловушка уже поставлена и готова принять в свои объятья неосторожных.

Ворота следующего по пути города Селль-сюр-Бренн оказались гостеприимно распахнуты, и Луве опрометчиво поспешил ввести свои войска внутрь, желая после многодневного перехода отдохнуть под крышей, и обрести наконец горячую еду и чистую постель. Однако, нестройный и гомонящий на все лады королевский отряд едва успел дойти до главной площади, как его остановило неизвестное препятствие, надежно запершее авангард посреди небольшой улицы. Спешно высланный вперед, с приказом разобраться в происходящем, Таннеги дю Шатель, столкнулся лицом к лицу со своей госпожой, как обычно, в черном траурном платье и черной же испанской мантилье, восседающей на рослом коне. За спиной Иоланды плотной стеной стояла ее свита – но в ее вмешательстве уже не было нужды. Не терпящим возражения тоном Иоланда приказала оробевшему Таннеги немедленно отвести ее к зятю. Игра была окончена, весь карточный домик, с таким старанием воздвигавшийся Президентом Прованса и его кликой в одночасье рухнул, словно никогда и не бывал.

Приказом «доброй матушки» 12 июня 1425 года бывший фаворит лишался всех своих привилегий, почестей и наград, и вынужден был отправиться почетную ссылку в Прованс (позднее – в Дофине). В качестве милости ему было оставлена сеньория Сент-Андре-дез-Авиньон, позволяя уже бывшему фавориту сохранить лицо (прагматичная Иоланда не любила глумиться над побежденными), официально было объявлено, что он отсылается прочь с целью договориться о покупке для своей госпожи одного из второстепенных городов в графстве Валентинуа. Прочие ставленники и приверженцы Президента Прованса также отсылаются прочь под более или менее надуманными предлогами, получив скромное вознаграждение за свои труды, лишь Пьера Фротье, как персонажа в достаточной мере второстепенного или чересчур себя скомпрометировавшего, отсылают прочь без всяких объяснений и наград.

Для короля особенно тягостной является необходимость расстаться с прелестной Луветкой, но Иоланда неумолима – надо! Корона стоит дорого, и для того, кто желает не только надеть, но и сохранить ее на своей голове достаточно долгое время, нужно уметь переступать через свои сердечные привязанности. Вместе с Луве и его легкомысленной дочерью в ссылку отправлен был ни в чем не повинный Бастард – как было уже сказано, Иоланда на тот момент времени видела в нем ставленника и зятя бывшего фаворита. Нам неизвестно, что думал и чувствовал наш герой в отношении столь несправедливого наказания, но, какой бы не была его душевная реакция, она осталась тайной для внешнего зрителя. Не говоря ни слова, покорный королевской воле, Бастард, тепло распрощавшись со своими друзьями при дворе, и перепоручив управление герцогством шурину – Ришару Бретонскому (за которого, как мы помним, была выдана юная Жанна, дочь Карла Орлеанского от его первой супруги) отправился в ссылку вместе со своей ветреной супругой и поверженным в ничтожество тестем^[3]. В ссылке ему предстоит провести весь следующий год. К сожалению для современных историков, никаких сведений об этом периоде жизни нашего Бастарда не сохранилось, и мы можем лишь догадываться, как он коротал время вынужденного бездействия в чтении, молитвах, и привычных военных упражнениях. Автору думается, что прежние дни, проведенные в плену у бургундцев научили его терпеливо ждать, когда ситуация для него переменится в лучшую сторону.

Впрочем, король не забывает окончательно своего бывшего фаворита, и между обоими завязывается оживленная переписка, в которой хочешь-не хочешь, роль почтальона отводится нашему герою. Без отдыха тот вынужден скакать между Эксом, Авиньоном и Бокером, за что в апреле 1425 года получает от короля единовременное вознаграждение в 3 тыс. 260 ливров. Деньги весьма немалые, годовой доход от средней руки баронства, что побуждает надежду, что время ссылки закончится в достаточно короткий срок^[4].

Время фаворитов

Военачальник. Вдовец

Проигранное сражение при Сен-Жам-де-Беврон. - Неизвестный художник «Битва при Сен-Жам-де-Беврон». - Мишель Пентуэн «Хроника Франции или Хроника Сен-Дени». - 1487 - Royal 20 E VI f. 20 - Британская библиотека. - Лондон.

Между тем, расклад сил при дворе менялся со скоростью калейдоскопа. Иоланда не учла одного — слабохарактерный, еще во многом неопытный юный король просто не мог обходиться без старшего по возрасту наставника, и потому насильственно будучи вырван из привычной ситуации, ухватился за первого, кто попался ему на глаза. Тертому интригану — Пьеру де Жиаку, да-да, тому самому, чья новоиспеченная супруга сумела заманить на верную смерть на мосту Монтеро Жана Бесстрашного — удалось убедить впавшего в паническое настроение короля в своей преданности и незаменимости.

Иоланда проявила, быть может, непростительную слабость, уступив слезным просьбам своего зятя, который принялся умолять, чтобы этот единственный из бывших подручных Луве остался при дворе, 3 августа, чуть менее чем через два месяца после отставки Луве, Жиак прочно обосновался в кресле фаворита. Романтический красавец, искушенный во всех видах подковерной борьбы, совершенно подчинил себе волю короля. Что не мог он сам, возможно, добивалась его красавица-жена, коротко говоря, государство в очередной раз оказалось в руках временщика, одержимого желанием стать некоронованным владыкой страны и потуже набить свою мошну за счет более чем скромной государственной казны. Король был настолько очарован своим новым любимцем, что буквально шага не мог ступить без его одобрения, в результате чего, среди придворных, уязвленных слишком большой властью, которую присвоил себе этот выскочка, пошли упорные слухи, будто он продал душу дьяволу в обмен на королевскую милость. Судя по всему, Жиак действительно не чуждался черной магии, и посему твердо полагался на помощь нечистого — как мы далее увидим, совершенно зря.

Ситуация осложнялась тем, что Ришмон в действующей армии стал терпеть поражение за поражением. Англичане покорили Бонневаль и Ле-Ман, в то время как коннетабль 6 марта 1425 года потерпел более чем позорное поражение при Сен-Жам-де-Беврон, когда горстка защитников города, совершив неожиданную вылазку против осаждающих, обратила их в паническое бегство, в неглубоком пруду, располагавшемся неподалеку от городских ворот, нашли свою смерть более 500 человек. Двор уже не скрываясь потешался над коннетаблем, который громко обвинял в предательстве Жана Малеструа — канцлера своего брата, герцога Бретонского, уверяя, что изворотливый царедворец выдал англичанам его планы за вознаграждение золотом и землей. Неприязнь короля к коннетаблю только возросла, зато Жиак значительно укрепил свои позиции, в очередной раз сумев уверить впавшего в панику монарха в своей преданности и незаменимости.

Схватка св. Михаила-архангела и дракона в небе над Мон-Сен-Мишель. - Эрманн, Поль и Жаннекен Лимбургик «Месса св. Михаила-архангела». - «Великолепный часослов герцога Беррийского». - ок. 1411-1416 гг. - Ms.65, f.195r - Музей Конде. - Шантильи, Франция.

Ситуацию усугубляет то, что Ришмон все более утверждается в мысли, что армии необходима кардинальная реформа, и побед не будет до тех пор, пока недисциплинированные и склонные к грабежу наемные отряды не будут заменены кадровыми военными, получающими твердое жалование в мирное и военное время, а распри дворян между собой — запрещены под угрозой сурового наказания. Как вы понимаете, читатель, покушение на эти вековые традиции не могло не восстановить против коннетабля двор; по сути дела, его единственной защитницей оказалась королева Иоланда. Раз за разом в ответ на поползновения короля отставить Ришмона от дел, она терпеливо напоминала зятю, что военное счастье переменчиво, и лучшего военачальника ему не найти — в то же время исподволь утверждаясь в мысли, что Жиак должен как можно скорее разделить судьбу своего предшественника.

Документы того времени смутно упоминают, что вечно колеблющийся герцог Бретонский, недовольный присутствием англичан у самых границ своих владений, подумывал о том, чтобы неожиданным ударом деблокировать крепость Мон-Сен-Мишель, заслужив себе тем самым, благосклонность короля Карла. Впрочем, он опоздал, так как в одну из ночей 1425 года, рыбаки из Сен-Мало неожиданно атаковали английский лагерь, подожгли корабли «годонов», и за время своей атаки, вырезали несколько сотен солдат. Англичане на короткое время вынуждены были отступить, и пользуясь этой небольшой передышкой, Ришмон задумал послать флот в помощь осажденному монастырю. В обязанность его руководителей входило либо полностью очистить от неприятеля окрестности, либо — при невозможности это сделать — пополнить монастырский гарнизон новыми людьми, и вывезти оттуда раненных и больных.

В самый разгар приготовлений, Ришмон, не забывший своего доброго приятеля, с которым коротал длинные осенние вечера в Ренне, улучил момент, чтобы напомнить королю Карлу, что в это трудное для французской короны время, когда на счету был каждый умелый солдат, негоже было отставлять от службы столь опытного полководца как Бастард. Карл немедленно согласился с этим, и в Дофине помчался гонец с категорическим приказом Жану Орлеанскому прибыть в действующую армию. Как вы понимаете, упрашивать нашего героя не пришлось. Наскоро простившись с женой и тестем, он с головой окунулся в любезную ему атмосферу бивуачной жизни. В скором времени он появился в Меэне, где на сей раз нашел себе пристанище вечно кочующий двор и удостоился приватной беседы с королем, сведений о которой не сохранилось. Мы можем лишь догадываться, что, по всей видимости, Карл посоветовал своему доброму приятелю в дальнейшем стараться избегать участия в придворных интригах. Впрочем, Бастард и сам вынес правильные уроки из произошедшего. В скором времени мы увидим Жана Орлеанского в Блуа, где его уже ждали, так как неотложные дела герцогства, как всегда, требовали крепкой хозяйской руки^[4].

После отъезда Пейнеля гарнизон Мон-Сен-Мишель возглавил храбрый Луи д’Этонвилль, правой рукой которого в течение следующего года будет оставаться наш Бастард. Этот последний, понукая лошадей, во главе своего отряда прибыл к устью реки Куэснон, был узнан защитниками крепости, и во время очередного отлива, переправлен за стены. Забегая вперед, скажем, что д’Этонвиллю удастся удержать крепость вплоть до 1444 года, пока английские войска не будут окончательно изгнаны из этих мест, так что Мон-Сен-Мишель по праву заслужит славу одной из немногих крепостей, куда не ступила нога завоевателя. Конечно же, наш Бастард в это время не знал, и не мог знать, что голенастая девочка-подросток из маленькой и ничем не примечательной деревеньки Домреми на имперской границе, с жадностью ловит каждое известие, исходящее из осажденного монастыря, все более укрепляясь в мыслях о необходимости той роли, которую ей через несколько лет предстоит сыграть.

Итак, весь следующий год Бастард проводит в жарких схватках, вылазках и отражении атак не стены монастыря; от этого занятия его отвлекает лишь известие о скоропостижной смерти его молодой супруги. Мы не знаем, что свело в могилу загрустившую в изгнании Луветку — быть может, несчастный случай, или инфекция — настоящий бич тех времен (документы глухо упоминают, что она так и не смогла привыкнуть к жаркому и сухому климату Юга ^[4], однако, так или иначе, согласно обычаю, облачившись в черный траур, он появляется в Дофине, чтобы проводить супругу в последний путь, и простившись с тестем, отбыть прочь уже навсегда.

В феврале 1427 года мы вновь на короткое время увидим его при дворе в Монлюсоне, где очередной военный совет, спешно собранный для того, чтобы обсудить меры противодействия очередному английскому наступлению перешел в жаркую перепалку между сторонниками коннетабля и партией Жиака. Впрочем, памятуя о произошедшем, Бастард предпочел не вмешиваться, но скорее вновь оказаться на поле боя, среди солдат и командиров, в среде, где он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно.

Новая перемена фигур при дворе

Сходным образом закончил свою жизнь Камю де Больё. - Неизвестный художник школы Эврара д'Эпенка «Гибель Малагана во время второй дуэли с Ланселотом». - «Легенда о короле Артуре», т. 3 «Роман о Ланселоте». — ок. 1475 г. - Ms. Français 115 fol. 376v - Национальная библиотека Франции, Париж.

Между тем короткий век де Жиака стремительно катился к концу. Если Луве при всех своих замашках временщика и некоронованного владыки государства все же сохранял остатки разума и был в определенной мере способен считаться с реальной расстановкой сил, Жиак, возомнивший себя неуязвимым, был совершенно не способен ни договариваться, ни слушать никого, кроме себя. Хочешь-не хочешь, приходилось прибегать к крайним мерам. Срочно вызванный ко двору Ришмон, вместе со своей повелительницей, королевой Иоландой, в скором времени сумели разработать простой для исполнения план очередного дворцового переворота, и что особенно важно — сохранить его в тайне от вездесущих придворных сплетников. Впрочем, как уже было сказано, твердо полагаясь на покровительство нечистого, Жиак не слишком заботился вопросами безопасности — и как вы понимаете, поплатился за это небрежение в полной мере.

Итак, в одну из темных февральских ночей следующего, 1426 года, в дверь супружеской спальни Жиаков, где всесильный фаворит коротал время со своей красавицей-женой, резко и неожиданно постучали. Услышав снаружи голос Жоржа де ла Тремойля, чья влюбленность в мадам де Жиак ни для кого не была секретом, взбешенный супруг настежь распахнул дверь, чтобы надавать оплеух надоедливому воздыхателю — и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с вооруженным отрядом.

Без лишних слов, отставленного фаворита выволокли прочь, не обращая внимания на вопли и проклятия короля, пытавшегося спасти своего любимца, взгромоздили на коня, и галопом доставили в Дюн-ле-Руа, где все было готово для суда и казни прошрафившегося королевского любимца по обвинению в сношениях с нечистой силой. Впавший в панику фаворит, из последних сил цепляясь за жизнь, умолял судью о пощаде, пытаясь подкупить деньгами, оставляя в залог жену и детей, и наконец, все свое имущество — бесполезно. Бальи (наместник и судья) этой крепости, находившийся в прямом подчинении супруги Ришмона, остался глух ко всем увещеваниям. Понимая, что смерти уже не избежать, Жиак, в последний момент вернув себе мужество, приказал палачу отрубить ему правую руку, подписавшую когда-то договор с нечистым, после чего истекающего кровью фаворита зашили в кожаный мешок и бросили в реку Орон. Убедившись, что с проштрафившимся временщиком закончено, Ришмон с чувством выполненного долга вернулся ко двору.

Герб Жоржа I де ла Тремойля.

Впрочем, ему в скором времени пришлось убедиться, что все усилия пропали даром, так как в опустевшем кресле фаворита устраивалась уже совершенно нелепая фигура: некий Камю де Болье — бывший конюх, в одночасье вознесенный случайным королевским капризом на вершину власти. Ограниченный ум Камю, впрочем, понимая всю опасность, исходившую от «доброй матушки» и ее правой руки — Ришмона, не сумел создать ничего нового, кроме проваленной прежним ставленником идею окружить короля своими наемниками и не допускать к нему никого без особого на то соизволения нового любимца. Впрочем, век Камю оказался недолог — уведомленная о происходящем Иоланда, при содействии Ришмона и маршала де Буссака быстро уладила и эту проблему. В июне следующего за тем, 1427 года фаворита, беспечно прогуливавшегося верхом на муле под окнами королевских покоев, напали неизвестные, проломили голову ударом меча, и оставили тут же в луже крови.

Впрочем, как понимали королева Сицилии и ее ставленник — Ришмон, гибель очередного королевского любимца помогала исключительно выиграть немного времени. Загвоздка была не в Жиаке, не в Камю и не в ком-либо другом, но в самом характере Карла — колеблющемся, слабом, постоянно нуждающемся в поддержке сильного союзника. Понимая, что в этом случае самым мудрым будет действовать на опережение и если уж без очередного фаворита обойтись было невозможно, постараться избрать его самим, определив на освободившееся место человека из своей партии, в достаточной мере гибкого и податливого. К сожалению, Ришмон, этот храбрый солдат и прозорливый полководец был полным невеждой в том, что касалось человеческих характеров. Поддавшись его уговорам, королева Сицилии также совершила одну из крупнейших своих ошибок, согласившись терпеть в роли фаворита Жоржа де да Тремойля, ранее подвизавшегося в роли дипломата при сложном и в достаточной мере опасном деле посредничества с Филиппом Бургундским. Надо сказать, что де ла Тремойль, после смерти Жиака, поспешил сделать предложение его вдове. Катерина де л’Иль-Бушар, польщенная тем, что в ее честь совершилось уже второе преступление, немедленно дала согласие. В этом браке счастливые супруги проживут до самой смерти. Вскользь отметим, что эта прожженная особа также оказывала знаки внимания Бастарду, но тот, вполне разумно оценив с кем имеет дело, предпочел не искушать судьбу^[5]. Но мы отвлеклись.

Король в этот раз, как то ни удивительно, оказался прозорливей своего коннетабля, ответив Ришмону, усиленно навязывающему своего ставленника: «Дорогой кузен, вы позднее пожалеете об этом». Вслед за тем без дальнейших уговоров приняв нового фаворита, король тут же наделил его всеми полномочиями и властью, которыми пользовались его предшественники, и дальше произошло то, чего и следовало ожидать. Тремойль, в отличие от пустопорожних хвастунов и казнокрадов Жиака и Камю, был действительно знающим дипломатом и деятельным политиком — одна беда, заботившемся исключительно о своем удобстве и собственном кармане. Без сопротивления позволив водворить себя в вожделенное кресло, он немедля вышел из повиновения Ришмона, и более того, озаботился оговорить коннетабля перед королем, и без того уже сожалевшем о своем выборе и добиться того, что отношения между монархом и его высшим военным сановником стали весьма напряженными. Понимая, что следующим станет покушение на его жизнь, Ришмон предпочел отъехать в добровольную ссылку в Сентонж, временно предоставив торжествующему сопернику полную свободу действий. Королева Иоланда, также осознав свою ошибку, предпочла временно удалиться от двора, чтобы в тиши своих замков в Провансе и Анжу спокойно продумать следующий шаг.

Славная победа под Монтаржи

Неудачная для англичан осада города

Монтаржи. Остаток крепостной стены и мостик им. Виктора Гюго, выстроенный в 1891 г. знаменитым Эйфелем.

Впрочем, нашего Бастарда вся эта дворцовая возня не слишком интересовала, куда важнее для него было предотвратить английское наступление на земли Орлеанского дома, которым угрожала сильная армия под командованием одного из самых талантливых полководцев последнего периода Столетней войны — графа Солсбери. С разрешения короля, Бастард пошел на сепаратные переговоры с противником, в том же июле 1427 года сумев добиться от графа Суффолка — непосредственно подчиненного регенту Франции Бедфорду, твердых обещаний, что в полном соответствии с законами рыцарской чести, земли Карла Орлеанского, как пленника, не имеющего возможность с оружием защитить свою собственность, останутся в полной неприкосновенности от военных действий и грабежа. Столица герцогства — Орлеан, обязана была заплатить особый налог, уклоняясь тем самым от содержания французского военного гарнизона, графства Блуа и Дюнуа (будущая собственность нашего Бастарда), лежащие на пути английского наступления, также будут пощажены и останутся под властью Орлеанского дома. Успокоенный этими заверениями Бастард, вернулся к себе.

Кроме того, Карл Орлеанский, тревожась за судьбу своего достояния, также добился встречи с графом Солсбери перед его отъездом во Францию, добившись клятвенных обещаний в неприкосновенности Орлеане. Основные силы англичан повернули к крепости Монтаржи, которую не без основания считали ключом к бассейну Луары — откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании. В том же июле 1427 года крепость была взята в осаду. К счастью для французов, сеть каналов и речных протоков, омывающих стены, не позволила англичанам замкнуть кольцо осады. Связь с внешним миром не была потеряна — но осложнена, и город в какой-то мере мог рассчитывать на поставки продовольствия и подкреплений людьми и снаряжением.

Итак, осаждающая армия состояла из трех отрядов — главнокомандующего, графа Ричарда Уорвика, в те времена коменданта Кале и отца будущего «делателя королей» во время Войны Роз, и находящихся у него в подчинении графа Суффолка и его младшего брата Джона де ла Поля. Искушенный в деле осады крепостей, Уорвик расположил свои войска в долине реки Луанг, за которой тянулся труднопроходимый лес — отличная защита от возможности нападения с тыла. Подобная позиция была выигрышна также тем, что позволяла полностью держать под своим контролем бургундскую и парижскую дороги, ведущие к крепости. Отряд Суффолка расположился к западу от основных сил, перекрывая собой дорогу на Шатильон, в то время как де ла Поль выбрал для своих отрядов развилку дорог на Жиен и Орлеан, отрезая таким образом осажденных и от этого пути снабжения, а также окружив плотным кольцом местный замок. Английские лагеря были дополнительно защищены рвами и частоколами и сносились друг с другом по мостам, перекинутым через речные протоки^[6].

Крепостным гарнизоном командовал опытный капитан Бузон де Фай, по происхождению гасконец, любимый как своими солдатами, так и городским ополчением — что сыграет немалую роль во время тяжелых оборонительных боев. Кроме того, крепость защищал отряд стрелков из лука и арбалета под командованием храброго сира де Вилье, в дополнение к тому город располагал артиллерией в количестве 12 бомбард, серьезно тревоживших англичан, и не позволявших им сооружать осадные башни и деревянные укрепления.

Кроме того, гарнизон вместе с городским ополчением, постоянно донимал осаждающих вылазками, скромный военный урон от которых дополнялся тем, что нервы у захватчиков были в постоянной напряженности. Во время одной из таких вылазок случилось так, что в руки англичан попал мелкий дворянчик, изначально состоявший на службе герцога бургундского, который в свое время счел для себя лучшим переметнуться на сторону короля. Понимая, что за предательство его неминуемо ждет веревка, а денег, чтобы откупиться от смерти у него недостаточно, эта мелкая сошка сочла для себя лучшим купить себе жизнь ценой предательства, указав англичанам на всеми забытую древнюю потерну, располагавшуюся как раз напротив лагеря де ла Поля. Надо сказать, читатель, что под словом «потерна» в те времена подразумевался тайный выход из крепости, или чаще того — подземная галерея, посредством которой осажденные могли тайно сноситься с окружающим миром, или даже устраивать неожиданные вылазки во вражеский стан. В данном случае, полуобвалившаяся потерна, сооруженная много лет назад была давно и прочно забыта, чем осаждающие могли воспользоваться с полной для себя выгодой.

Симон Морье, ненавидимый арманьяками прево английского Парижа, ведший допрос, взял клятвенное обещание со своего пленника, что тот в условленный час встретит английский отряд у входа в потерну и тайно проведет его по галерее до самого выхода в подвал городской часовни, откуда планировалось ударить в тыл осажденным и открыть ворота для входа английской армии. Договорившись обо всех деталях, Морье имел неосторожность отпустить своего пленника, забыв о том, что предателю все равно кого и когда продавать — лишь бы вовремя очутиться на стороне победителей. Едва оказавшись на свободе, дворянчик, чье имя история не сохранила, поспешил уведомить обо всех коменданта крепости — Бузона, и когда английский отряд, как то было условлено, проник в городскую часовню, его уже ждали. Простых латников вырезали на месте (в городе уже ощущалась нехватка продовольствия и кормить пленников было нечем), Морье и его приспешники оказались за решеткой, вплоть до внесения соответствующего выкупа за их освобождение.

Сражение под стенами

Битва под Монтаржи. Неизвестный художник «Битва под Монтаржи». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 51 — ок. 1483 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Вопреки королевскому запрету, Ришмон поспешил в Жиен, где уже формировался обоз для доставки продовольствия осажденным. Неожиданное препятствие — наемники, которым уже много месяцев не платили жалование, наотрез отказались сопровождать телеги с мукой, солью и рыбой, почитая подобное ниже своего достоинства. Не помогли никакие уговоры, вплоть до того, что Ришмон готов был заложить собственную графскую корону (10 тыс. экю — годовой доход со крупного баронства!). Раздосадованный коннетабль, почитая дело проигранным, уехал прочь в Жаржо, в то время как дело взял в свои руки наш Бастард. Позднее сторонники коннетабля — уже прославленного победителя англичан, пытались уверить своих читателей, будто Ришмон сам поручил молодому полководцу эту миссию; однако, история не терпит приукрашивания, и ни одна личность, сколь глубокий след она ни оставила в памяти того или иного народа — не застрахована от ошибок и поражений.

Итак, Бастард в этой, довольно непростой ситуации, проявил и решимость и твердость духа. Также полагая, что доставка обоза самого по себе — задача слишком тривиальная, следует думать о том, как прорвать кольцо осады, к 17 июля он сумел сплотить вокруг себя разрозненные отряды сторонников Карла, буйных наемников Этьена де Виньоля (больше известного под прозвищем Ла Гир — «Гнев Божий») а также Потона де Сентрайля. Несколько позднее оба они станут прославленными полководцами Жанны; пока же их войска, известные под нелестным прозвищем «живодеров», наводили ужас на своих и чужих, так как имели обыкновение грабить, убивать и насиловать не разбирая тех, кого защищали от тех, с кем собирались воевать, даже по тем жестоким временам выделяясь буйством и своеволием, однако, следует отдать им должное — «живодерам» не было равных на поле битвы, дрались они также остервенело, дорого продавая свою жизнь.

Таким образом, под началом Бастарда собралось около 1500 человек — армия небольшая, но при грамотном управлении, достаточно грозная. 5 сентября скрытным маршем, прячась от английских лазутчиков, им удалось незаметно приблизиться к расположению отрядов де ла Поля. Стоял жаркий июльский полдень, англичане, отнюдь не привыкшие к влажной и удушливой погоде Юга прятались в своих палатках, донимаемые тучами комаров и жирных зеленых мух, которых привлекали отбросы огромного лагеря. На военном совете де Вилье выдвинул дерзкий план — открыть шлюзы на реке и таким образом утопить английские позиции. План был отвергнут — в тяжелых доспехах, верхом на боевых конях, также защищенных железом, было практически невозможно сражаться в воде. Ла Гир, отличавшийся отчаянной храбростью, со своей стороны предложил в качестве отвлекающего удара, со своим отрядом в шестьдесят «копий», которым для этой цели необходимо было спешиться — атаковать позиции де ла Поля, находившиеся несколько в стороне от основных английских сил^[7]. Когда же, по его мнению, сумятица и паника должны были достигнуть своего апогея, в сражение следовало вступить основным силам французов под командованием нашего Бастарда. Это последнее предложение было одобрено, и бой начался практически немедля.

Углядев, что возле одного из частоколов, часовые, окончательно сморенные жарой, оставили свои посты, Ла Гир со своими людьми с ураганной скоростью ударил на англичан, предававшихся сладкому послеполуденному сну. Впрочем, надо отдать должное солдатам де ла Поля, выскочив из палаток в чем были, и наскоро схватив оружие, они сумели оказать достойный отпор, оттеснив противника. Сражение превращалось в резню, обе стороны сражались с невероятным ожесточением, вплоть до того, что сам бесстрашный командир, ужаснувшись происходящего, по легенде, обращаясь к небу, прокричал свои знаменитые слова «Господи, соверши для Ла Гира то, что он совершил бы для тебя, будь он Господом, а ты — Ла Гиром!» Некий Солтон де Меркадье своими руками вырвал стрелу, пробившую ему рот насквозь через обе щеки, и не обращая внимания на хлещущую кровь продолжал сражаться. Отряд Ла Гира прижали к шлюзам, однако, тут в спину англичанам ударили гасконцы Бастарда, а ополчение Монтаржи поспешило с очередной вылазкой — и захватчики дрогнули^[8].

Началась паника, на мостках через каналы и речные протоки возникла давка, так что хлипкие деревянные сооружения не выдержали огромной человеческой массы и рухнули вниз, увлекая за собой захватчиков, в сумятице в руках наступающих оказалось до 1500 английских солдат. Де ла Поль, чудом избежавший плена, по причине того, что под рукой у него оказалась лодка, умчался прочь в Немур, и затем в Шато-Ландон, едва ли тысяча людей из его отряда, уцелевших в этой резне, пополнила дезорганизованные отряды Суффолка, которые, не слушая приказов, также начали беспорядочно отступать. Видя, что в этой общей свалке, он может потерять свое войско, Уорвик приказал снять осаду. 5 сентября к шести часам вечера все было кончено^[8]. Впрочем, остановившись на другом берегу реки, и кое-как выстроив в боевой порядок свои деморализованные отряды, он послал к французам гонца, призывая их «во имя чести» начать новое сражение.

Вольный Монтаржи

Герб «Вольного Монтаржи», принятый по предлолжению Бастарда.

Разгоряченный Бастард не обратил на это никакого внимания. Город был свободен, англичане с уроном отброшены прочь, все остальное не имело значения. Под торжественный звон колоколов и приветственные крики толпы, обоз, все это время находившийся на почтительном расстоянии от поля битвы, под охраной некоего Кеннеда (ирландца по происхождению, в котором часть историков желает видеть далекого предка клана Кеннеди), а также аббата де Серкансье, наконец-то вступил в город. Ночь застала горожан и арьергарад армии Бастарда за разграблением брошенного английского лагеря. Пустые палатки и шатры, вместе с деревянными укреплениями сожгли, на поле подобрали ни много ни мало 12 знамен и около сотни пеннонов — личных флажков рыцарей-баннеретов. Некий сьер де Гальярдин, представитель городского сословия, торжественно преподнес Бастарду личное знамя Уорвика, также брошенное в грязь во время свалки. Английская армия на другом берегу реки, понимая, что ожидание напрасно, бесславно повернула прочь, и скорым маршем достигла Парижа. Из всех отрядов, осаждавших Монтаржи, лишь единственный, под командованием рыцаря Генри Бизета, не отступил ни на шаг, мужественно отражая все атаки французов. Из уважения к столь великой доблести, Бизета отпустили из плена без уплаты выкупа, однако, его подчиненные были казнены.

В свою очередь въезжая в город под звон колоколов и торжественное пение церковников, Бастард распорядился, чтобы де Вилье, как особенно отличившийся в этой схватке, двигался по правую руку от него самого, в то время как по левую руку от него был приглашен сопровождать комендант крепости Бузон ле Фай^[8]. Всю ночь напролет в городе шумел пир, из обозных бочек выбили днища, последние коровы и свиньи, представлявшие неприкосновенный запас во время осады, были поголовно пущены под нож. Завершая рассказ об этой действительно выдающейся победе, хроникер отметил «Господу ведомо, сколь славно они пировали!»

Отдохнув несколько дней в Монтаржи, победоносная армия Бастарда, нагруженная богатой добычей, ведя с собой множество знатных пленников, вернулась в Блуа. По дороге им встретился отряд Ришмона, «каковой — опять же по словам хроникера — был весьма раздосадован, что не был там». Однако, сделанного было уже не воротить, и все лавры за эту победу закономерно достались Бастарду и его друзьям. Победа французов, многократно уступавшим численностью своим врагам была настолько убедительной, что даже унылый король воспрянул духом, вновь поверив в свое будущее на троне Франции. В знак благодарности (а это бывало с ним нечасто!) 15 декабря он приказал наградить Бастарда 400 золотых экю из своей личной казны, а также обеспечить за ним место в королевском совете, город Монтаржи — отныне Монтаржи-ле-Франк «вольный Монтаржи» — за героизм и стойкость своих обитателей, а также их непоколебимую верность делу короля, получил множество прав и вольностей, самым важным из которых было освобождение всех его обитателей от королевских налогов (за исключением лишь «солевого», т. н. «габели»). Городу было позволено четыре раза в год проводить у себя шумные ярмарки, обогащавшие казну и частных купцов, по предложению Бастарда, на гербе Монтаржи появилась (и сохраняется доныне!) огромная буква «М» шитая золотом — как память о славной победе, тот же знак любому солдату, родом из этого города, отныне было разрешено вышить на своем жиппоне или стеганом доспехе. Действительно, если бы не эпопея орлеанской осады, освобождение Монтаржи могла бы остаться в истории Столетней войны как одно из самых славных побед французского оружия.

Ни Бастард, ни все прочие, весело пирующие в освобожденном городе не знают, что в это самое время к западному побережью страны направляется огромный английский флот, до отказа нагруженный солдатами, конями, боеприпасами и продовольствием. Новая армия приготовлена для наступления на Юг. Возможное место назначения — Орлеан. Ее возглавляет ни кто иной как Томас Монтегю, 4-й граф Солсбери, один из лучших английских военачальников этого периода Столетней войны. Даром, что некоторое время назад он, в дружеском разговоре с герцогом Карлом, старшим братом нашего Бастарда, он клялся рыцарской честью, что Орлеан будет пощажен, и английские войска просто обогнут крепостные стены. Кроме всего прочего, этого требовал нерушимый военный обычай: позорно и стыдно было нападать на владение, чей хозяин, обретаясь в плену, не способен с оружием в руках защитить свою собственность. Однако, и рыцарская честь, и военные обычаи стоили недорого, когда речь шла о вознаграждении за едва ли не столетние титанические усилия. Орлеан был ключом к долине Луары, откуда открывался прямой путь к Буржу — столице короля в изгнании, и что более важно, далее на пути уже не было сильных крепостей. Английская казна была пуста, заканчивать войну следовало одним решительным ударом, положа руку на сердце, перед подобными соображениями чего стоили какие-то слабые понятия о чести и верности данному слову?…

Примечания