Королева четырех королевств/Глава 2 Супруга

Текущая версия на 01:02, 1 октября 2023

Свадебные торжества

Собор Сен-Трофим, Арль.

Иоланда появляется шесть дней спустя, 1 декабря 1400 года. Для короткого отдыха инфанта останавливается в специально отведенном для нее доме за городской чертой, умывается, укладывает волосы, меняет запыленную дорожную одежду на драгоценное платье новобрачной, и вступает в Арль со всей полагающейся пышностью. Вступление знатного лица в тот или иной город — это была настоящая церемония, разработанная до мелочей, яркая и зрелищная, для горожан превращавшаяся в настоящий праздник. Невеста принца идет пешком вплоть до городских ворот, где ее уже ожидают городские старшины с символическими ключами от города, одетые в геральдические цвета и местное духовенство с крестами и хоругвями, также одетое в самые дорогие богослужебные ризы. Поклонившись местным святыням, и поприветствовав горожан, Иоланда садится на рослого, пышно изукрашенного коня, которого ведут под уздцы по правую руку от невесты — граф де Прадас, по левую — ее будущий деверь Карл, над ее головой поднимают золоченый балдахин, затканный гербами жениха и невесты, и далее по улицам города, разукрашенным цветами, коврами и триумфальными арками, забитыми толпами народа, бурно выражающими свой восторг, она движется вначале в собор Сен-Трофим, где Богу приносятся благодарственные молитвы, затем — в архиепископский дворец, где ей навстречу уже спешат жених и будущая свекровь^[1]. Специально ради такого торжества высокие церковные хоры завешиваются великолепными гобеленами с изображениями Апокалипсиса. Когда-то Людовик I приказал выткать их для своей молодой супруги, и вот сейчас Мария Блуасская отдает их в дар молодой чете. Иоланда сохранит эти гобелены еще много лет, и также будет в знак своей особой милости предоставлять для свадеб своих придворных и их детей. Двадцать лет спустя одним из этих счастливчиков окажется некий Жиль де Рэ, более известный под своим посмертным прозвищем Синяя Борода… однако, мы отвлеклись^[2].

Свадьбу со всей соответствующей случаю пышностью сыграют на следующий день, венчать Людовика и Иоланду будет Никколо ди Бранкас — архиепископ Альбано. Церковь запружена людьми, знатнейшие представители провансальской аристократии мешаются здесь с высокопоставленными прелатами, испанцами и посланниками Парижа. Иоланду впервые чествуют «королевой» — титулом этим ей предстоит зваться до конца жизни. Королева Четырех Королевств — Арагона, Сицилии, Неаполя и Иерусалима… королевств несуществующих или недостижимых… но сколь же ласкает ухо этот громкий титул^[1].

Собор Сен-Трофим. У этого алтаря венчались Людовик и Иоланда.

Принцесса эта притягивала к себе все взгляды по причине редкой своей красоты и дивности ее лица, и горделивого достоинства, каковое излучала вся ее личность. Коротко говоря, грации ее не было равных. По утверждениям людей мудрых, каковым довелось быть ей учителями, она представляла собой подлинное совершенство, бессмертие было, пожалуй, единственным, чего ей недоставало. Я не буду даже пытаться подробно описать здесь все ее очарование, достаточно будет сказать, что ни одна женщина не выдерживала с ней даже отдаленного сравнения

Мишель Пентуэн, автор латиноязычной «Хроники Сен-Дени», которому принадлежит эта цитата, самолично присутствовал на свадьбе, и в своем произведении отвел ни много ни мало, целую страницу восхвалению новобрачной и описанию пышности пиров^[3][4].

Удивительно. Черноглазая и черноволосая испанка с бронзово-смуглой кожей, да еще и высокого роста — прямая противоположность тогдашнему идеалу красоты, отдававшему безусловное предпочтение субтильным голубоглазым блондинкам. Смуглая немка, королева Франции Изабелла, о которой у нас еще неоднократно пойдет речь, из раза в раз становилась мишенью анонимных (а порой и открытых) насмешек над своей «уродливой» — читай — слишком темной и слишком плотной для тогдашнего вкуса — кожей. Полагалось, что истинная красавица должна быть прозрачна до синевы, так что красное вино, проглоченное ею, будет просвечивать через мраморную бледность шеи. Чтобы достичь желаемого вида, средневековые красавицы пускали себе кровь, нещадно покрывали нос и щеки рисовой пудрой, самые ушлые — даже подрисовывали на шее синие кустики вен. А тут — стоило появиться этой арагонке, и многовековой идеал отправился в тартарары. С документами не поспоришь, хроникер французского короля — Жан Жювеналь дез Юрсен также отмечал, что «никогда ранее не видел столь прелестного создания»^[4]. Видно, что-то было в нашей героине, позволявшее походя, быть может, незаметно для себя переворачивать с ног на голову старинные обычаи. Цельный характер? Ясный ум, непреклонная воля? Не будем гадать. Всем этим качествам еще предстоит себя проявить со временем.

Следующие несколько дней пролетают в вихре празднеств — обеды, танцы, торжественные церковные мессы. Прованс преподносит молодым сто тысяч золотых флоринов — очень немалая сумма по тем временам! Город Арль в лице своих высших сановников — золотую и серебряную посуду, в церквях громко звонят колокола, народ угощают прямо на улицах жарящимися тут же на огромных вертелах бычьими и свиными тушами, вином, которое каждый вдоволь черпает из бочонков, и прочей снедью и напитками^[1].

Дни пролетают незаметно, и вот уже, по окончании свадебных торжеств путь молодой пары лежит в Тараскон. Арль, ревниво стерегущий свои древние «вольности» наотрез отказывает своему сеньору, желающему возвести на своей территории новую неприступную крепость. Здесь же, в Тарасконе древний замок уже обветшал и едва держится, грозясь похоронить под собой неосторожного посетителя. Молодая чета задерживается в Тарасконе на недолгое время, тогда как Людовик утверждает чертежи и сметы для будущего строительства, и внимательно выслушивает советы своей молодой супруги, которая, вспомнив уроки Барселоны, не менее внимательно выслушивает доклады каменщиков, художников, зодчих, решая их споры с уверенностью знатока^[5][6].

Путь молодой четы лежит далее в Париж, дипломатический протокол требует, чтобы король и королева Сицилии совершили визит вежливости ко двору французского монарха. Вначале — сухопутным путем, затем на корабле (куда более удобное и безопасное в те времена транспортное средство!) юные супруги оставляли позади город за городом. Изначально импонировавшие им торжественные встречи постепенно надоели до зубовного скрежета: везде, из раза в раз, въезд в широко распахнутые ворота, церемониальный поклон перед городскими святынями, длинные и как правило, витиеватые речи местных старшин, ключи от города на дорогом блюде, улицы, запруженные толпами зевак, громко выражающих свое одобрение, триумфальные арки, перевитые цветами, ковры, свешивающиеся из балконов и окон, торжественная месса в главном городском соборе, и наконец длиннейший ужин, затягивавшийся далеко за полночь. И если бы это было все! Каждая купеческая корпорация, каждый цех, каждое религиозное братство наперебой зазывали молодоженов к себе на обед, на ужин, на танцы. И бесконечные подарки — им преподносили горки золотых и серебряных монет, дорогую посуду, украшения, ковры. В конечном итоге, молодая пара наловчилась исчезать, не дожидаясь окончания очередного торжества, и скрываться у себя в каюте, откуда несся затем их заливистый смех^[7].

Париж

Прогулка по городу и ужин во дворце Сен-Поль

Но всему когда-то приходит конец, и вот позади остались города на Сене, чье течение само несло их к столице Франции, и впервые в своей недолгой еще жизни королева Иоланда увидела Париж. Даже в те времена этот мегаполис средневекового мира мог произвести на непривычного человека огромное впечатление. Здесь было 200 тыс. жителей — больше чем в каком-либо ином европейском городе. Приезжих приводили в восхищение величественные башни и красота внутреннего убранства Нотр-Дам де Пари — центрального городского собора, как известно, существующего и доныне на парижском острове Сите, между обеими половинами старого города: университетской и купеческой. На купеческой стороне привлекала внимания недавно законченная крепость — Бастилия, охранявшая своей грозной массой ворота Сент-Антуан, возле нельских ворот высилась мрачного вида башня того же имени, известная тем, что именно здесь назначали свидания своим любовникам распутные невестки короля Филиппа Красивого — Маргарита и Бланка. По вине их легкомысленных похождений государство оказалось ввергнуто в войну, которая в те времена была в самом разгаре. Историки назовут ее Столетней. На Крытом рынке волновалась толпа, с лотков, телег, с прилавков торговали снедью, тканями, украшениями, ревел, мычал и ржал на все голоса скот, согнанный для продажи^[2][8].

Отель д’Анжу — городская резиденция герцогов этой земли в Париже, в настоящее время не существует. Среди многих других старинных зданий, он был снесен в XIX веке, чтобы освободить место для новой застройки, и сейчас на его месте возвышается Центр Помпиду. Не сохранился ни его план, ни рисунки, передававшие бы внешний вид старинного здания. А по-видимому, там было на что посмотреть! Отель был выстроен самим Карлом Анжуйским, братом Людовика Святого и основателем династии в 1270 году. В тогдашнем Париже это был Маре — влажный берег Сены, где располагались городские сады, огороды и поля, принадлежавшие зажиточным горожанам. Можно представить себе это здание — приземистое, крепкое, с узкими окнами-бойницами, предназначенное скорее для осады, чем для приятного времяпрепровождения в столице^[2].

По всему городу стучали топоры: двумя годами ранее, столица Франции пережила страшную эпидемию чумы, и лишь постепенно возрождалась к жизни. В благодарность Господу возводили многочисленные церкви, деревнные и каменные, еще окруженные со всех сторон строительными лесами, они тем не менее служили напоминанием к тому, что суетным страстям следует отступать перед величием духа. А этим страстям было где развернуться!… Из многочисленных таверн неслись упоительные запахи, лилось вино, стучали кости, кричали и ругались игроки^[2]. А моды, ах какие моды!… Уже в те времена Париж задавал тон всей стране, дамские платья радовали глаз чистыми и яркими цветами — алым, зеленым, лазурно-голубым. Замужние дамы в соответствии с обычаем должны были обязательно покрывать головы, последним писком как раз в это время оказались мягкие овальные шапочки-буреллé, шитые золотом и украшенные драгоценными камнями^[9][10]. Под бурелле волосы укладывались в два широких горизонтально торчащих «рога», сверху по желанию, хозяйка прически могла также накинуть вуаль. Колкий Жювеналь дез Юрсен, потешаясь над столь экстремальной модой, писал, что дамы вынуждены, подходя к дверям поворачиваться боком, и низко приседать, позволяя вначале протиснуться в проход только одному огромному «уху», затем второму^[11].

Две недели пролетают как один день, вот наконец, дворцовый посланный, отдав церемониальный поклон, в самых изысканных выражениях приглашает короля и королеву Сицилийских присутствовать на торжественном ужине, который в их честь будет устроен во дворце Сен-Поль. К этому вечеру Иоланда особенно тщательно выбирала наряд и прическу; кузен ее мужа, один из могущественнейших сеньоров Европы, должен был составить о ней самое благоприятное впечатление. Итак, гранатово-алое платье с длинным шлейфом, волочащимся по полу. Разгневанные моралисты твердили, что на подобных шлейфах «катаются черти», однако, на парижских модниц это не производило ни малейшего впечатления. Тщательно уложенные волосы; чтобы не подчеркивать свой и без того высокий рост, Иоланда отказалась от геннина, по испанской моде накинув на голову черный шелковый шарф — мантилью. Ожерелье… перстни… и вот дело закончено. Пора садиться на коня^[12].

Для высоких гостей слуги уже от входа протянули внутрь алую ковровую дорожку. Навстречу молодой чете с распростертыми объятиями, как и полагается гостеприимному хозяину, спешит сам Карл Французский, за его спиной небольшая группа людей — ближайшие родственники короны. Это особая честь — ужин будет сервирован по-семейному, в малой зале, без пышности и помпы. Обмен поклонами и поцелуями, дежурные вопросы о дороге, о парижских впечатлениях. Молодую чету ведут внутрь, туда, где уже накрыт стол и по всему покою обильно разбросаны живые цветы, распространяющие прохладный сладкий запах, а многочисленные слуги под бдительным оком старшего мэтр д'отеля уже хлопочут вокруг стола. Пока гости рассаживаются как им и положено по чину и протоколу, присмотримся к ним поближе, тем более, что они будут играть ключевые роли в истории дальнейшей жизни нашей героини^[13].

Средневековый Париж.
Париж, вид с реки на остров Сите и Собор Нотр-Дам - почти не изменившиеся со времен Иоланды.	Часы Карла V на городской ратуше - одни из первых в стране.	Отель архиепископов Сансских, построенный в то же время и в том же районе, что не существующий ныне Анжуйский отель.

Король и его семейство

Карл VI и Одетта де Шампдивер. Эжен Делакруа «Король Карл VI и Одетта де Шампдивер (приступ королевского безумия» - 1824-1826 гг. - Холст, масло. — Частная коллекция.

Изабелла Баварская. Неизвестный художник «Дарение книги» (фрагмент). - «Книга королевы» - Harley 4431 f. 3 — ок. 1410-1414 гг. - Британская библиотека, Лондон

Итак, Карл Французский. Ему сейчас 32 года. Высокий, крепко сбитый блондин с голубыми глазами и пышной шапкой соломенного цвета волос непринужденно шутит и обменивается любезностями со своими гостями. Однако, неизлечимая болезнь выдает себя восковой бледностью впалых щек, и тщательно скрываемыми усилиями, необходимыми монарху, чтобы сконцентрировать внимание и речь^[14]. Воистину трагично, что поражено не тело, поражен мозг, причины страшного недуга оставались загадкой в ту эпоху, не прояснены они и теперь. Все началось восемью годами ранее, когда прямо во время переговоров с чешским королем Венцеславом, Карл вдруг почувствовал непонятный жар, в скором времени сменившийся ознобом и изнуряющей лихорадкой. Недуг прогрессировал скорыми шагами, и несколькими месяцами спустя несчастный погрузился в пучину безумия, сменившуюся затем летаргического вида «сном, схожим со смертью». Пройдет короткое время, и французский монарх придет в себя, но единожды начавшись, болезнь станет его постоянным спутником. Он сам будет чувствовать приближение очередного приступа, чтобы затем из любого места где находится, галопом скакать в Париж, чтобы затем несколько месяцев провести в бреду, мучимый кошмарами помраченного сознания, в специально для того оборудованных, запертых снаружи на ключ покоях. В это время короля приходится кормить и обслуживать насильно, будто младенец, он пытается избавиться от одежды, разносит вдребезги все, до чего может дотянуться, до полусмерти избивает супругу, если она осмеливается к нему приблизиться, и наконец, впав в тяжелый сон, на следующие несколько месяцев приходит в себя^[15]. С возрастом приступы помешательства все удлиняются, периоды просветления наоборот, укорачиваются, а в народе упорно твердят, что короля травят медленно действующим ядом, чтобы таким образом освободить престол.

Одетта де Шамдивер. Ее единственную в качестве исключения допустили к семейному ужину^[14], так как никакого отношения, ни близкого ни далекого, эта дочь дворцового конюшего, бургундка по происхождению, к королевской семье не имеет. Однако, ввиду отчаянной необходиости, оролева избрала ее в качестве сиделки для ухода за больным супругом. Саму эту фаворитку поневоле — и столь же по необходимости королевскую наложницу, народ наградил ласковым прозвищем «маленькая королева». Она единственная не боится оставаться наедине с королем во время приступов его буйства, ее он узнает всегда — в здоровом и больном состоянии. По легенде, один звук ее голоса, укор и угроза разлюбить и уехать прочь, способны купировать самый тяжелый приступ болезни. Король успокаивается и делается сговорчивым и мягким, позволяя лакеям мыть и одевать свою персону. Опять же, по легенде, желая развлечь больного монарха, Одетта пристрастила его к карточным играм, сделавшимся затем модными по всей стране. Желая угодить больному, ей приходится намеренно проигрывать ему, причем за каждый проигрыш безумец радостно тащит ее в постель, громко вопя при том, что «наголову разбил англичан». Кто поймет больную логику?… Семь лет спустя у короля и Одетты появится общая дочь — Маргарита Валуа, едва она войдет в возраст, ее официально признают как внебрачного ребенка французского монарха и с честью выдадут замуж за богатого и влиятельного вельможу.

Пока же маленькая Одетта сидит, скромно опустив глаза — точеная фигурка затянута в модное в это время платье-робу, на голове, как и полагается замужней даме — мягкий шелковый тюрбан. Такой ее изобразит на своем полотне Эжен Делакруа. Одетта почти не вступает в разговор, но не спускает глаз со своего пациента. Тихая, немногословная, очень вежливая, она обладает воистину несгибаемым характером, который позволит ей выстоять во всех бедах, которые выпадут на ее нелегкую жизнь.

Валентина Висконти. Александр-Мари Колен «Валентина Миланская, взывающая к королевской справедливости» (фрагмент) - Холст, масло. - 1836 г. — Галерея Большого Трианона. - Версаль, Франция

Людовик Орлеанский. Неизвестный художник «Герцог Орлеанский и смерть» (фрагмент). - Копия изображения с утерянной фрески церкви Целестинцев в Париже - Экспонат № 58 (фонд Франсуа-Роже де Ганьера). - XVI в. - Отделение фотографий и эстампов. - Национальная библиотека Франции, Париж

Королева Изабелла Баварская. Она уже много лет во Франции, а все еще выговаривает слова с заметным южнонемецким акцентом. Когда-то очень миловидная, королева безобразно расплылась, что безуспешно пытается скрыть складками широкого платья. Дебелое лицо покрывает нездоровая бледность — ситуация ухудшается тем, что королева уже в десятый раз на сносях, в скором времени на свет появится ее юная дочь, Катерина, будущая королева Английская и родоначальница новой династии Тюдоров^[14]. Злые языки уверяют, будто отец этого ребенка вовсе не король Карл, но его младший брат, благополучно замещающий ей мужа во время «отсутствия» такового (так на официальном языке именуются периоды королевского умопомрачения). Забегая вперед, скажем, что слухи эти так и не найдут себе окончательных доказательств ни тогда, ни теперь, но зато сумеют основательно отравить жизнь ее сыну и будущему королю Карлу VII.

Кстати, вот и сам младший брат монарха — Людовик Орлеанский. В народе его не любят за кичливость, тщеславие и расточительность^[14]. Действительно, наряды этого павлина становятся легендой, вплоть до пурпуэна, украшенного шитыми жемчугом лебедями, каждый из который держит в клюве серебряный бубенец^[16]. Придворные полагают его фатом и юбочником, это соответствует действительности, сам Людовик открыто хвастается, что может крутить шашни с девятью, а то и десятью дамами одновременно. Правда это или пустое бахвальство, опять же, остается неизвестным. Два года позднее у него появится незаконный сын — знаменитый Жан де Дюнуа, преданный соратник Жанны^[17]. Снедаемый властолюбием Людовик горько жалеет, что по капризу судьбы родился вторым. Едва лишь стало ясно, что брат его неизлечимо болен, принц развил бешеную активность, пытаясь завладеть короной, однако, не нашел в том сочувствия в среде знати и духовенства^[18]. Впрочем, он и сейчас не до конца расстался с этой надеждой, несмотря на то, что у его брата есть уже двое законных сыновей — позднее появится и третий. Этот тонкий интриган, как часто полагают, привлек на свою сторону королеву (в народе в это время держался и упорно не желал сдавать свои позиции слух, будто он состоит у нее в любовниках, и полностью подчинив себе эту безвольную женщину, заставляет травить мужа медленно действующим ядом, вызывающим помутнение рассудка). Кроме того, Людовик прекрасно умеет пользоваться недееспособностью старшего, вовремя подсовывая ему на подпись документы, исключительно выгодные для себя любимого. Он уже наводнил королевский двор и совет своими приверженцами, и желает во что бы то ни стало прибрать к рукам если не корону, то хотя бы регентство при смертельно больном монархе.

Его супруга — Валентина Висконти, отпрыск знатнейшего герцогского рода Северной Италии^[14]. Ее нет за столом, однако, об этой итальянке, оставившей свой немалый след в истории Франции стоит поговорить подробней. Также смуглокожая и темноволосая как Иоланда, она отличается легкой и непринужденной манерой обращения. Будучи уже не один год замужем, она тем не менее все еще смотрит на своего ветреного супруга влюбленными глазами. Время от времени ей доносят о его бесконечных похождениях, между герцогской четой вспыхивают бурные ссоры, но через некоторое время остыв, Валентина разумно полагает, что мужа не переделать и лучше все оставить как есть. Удивительно, что вслед за своей неизменной сиделкой лишь ее, Валентину, король узнает даже во время самых тяжелых приступов, именует дражайшей сестрой, и пытается вести с ней почти осмысленный разговор. Четыре года назад снедаемая завистью супруга будет этот терпеть, затем, обвинив итальянку в том, та «околдовала и отравила» короля, сумела добиться ее изгнания из дворца. Однако, о Валентине Висконти не забывают, и правильно делают, через несколько лет она сама даст знать о себе.

Дальняя королевская родня. Окончание ужина и последние дни в столице

Старший из двух оставшихся в живых королевских дядей — Жан Беррийский. Как мы помним, когда-то их было трое, причем старшим по возрасту был Людовик Анжуйский — свекор Иоланды, навсегда оставшийся в Италии. Жан Беррийский вместе со своими братьями исполнял роль регента короны до совершеннолетия Карла, уже в детстве оставшегося круглым сиротой, и снова ненавязчивым образом вернулся к власти при больном племяннике. Когда-то статный красавец, к старости он располнел и обрюзг (это наследственная черта Валуа, которая проявится также у супруга Иоланды), и обзавелся завидным носом-картошкой. Строго говоря, особым властолюбием этот младший отпрыск королевского рода никогда не отличался, дай ему волю, он скорее проводил бы все свое время среди своих художественных коллекций — манускриптов, с тех пор признанных настоящими шедеврами Северного Ренессанса, миниатюрами, скульптурами, гобеленами… однако, для всего этого требуются деньги и еще раз деньги, и Жан Беррийский приноровился по локоть запускать руки в королевскую казну, благо, до недавнего времени ему в этом не мешали. Полагая, что страна и ее народ существуют на свете исключительно для того, чтобы ублажать капризы королевского сына, он вызвал к себе бурную ненависть подданных, которая однажды уже вылилась в нешуточное восстание, которое пришлось подавлять военной силой^[19]. Теперь же новая беда — от властной кормушки обоих регентов пытается оттеснить деятельный брат короля, и эта борьба только начинается. Жан Беррийский старается, сколько может, сохранить нейтралитет между противниками, и даже какое-то время добивается своего. Сейчас именно такой момент; боевые действия временно приостановлены. Пока.

Младший — Филипп Бургундский, черноглазый и горбоносый, чем-то напоминающий итальянца. Властолюбие в нем как минимум, равняется, а то и превосходит немалые дипломатические способности. Подданные прозвали его «Смелым», действительно, этот храбрый рубака на поле битвы чувствует себя как рыба в воде, но совершенно теряется в атмосфере подковерной борьбы при дворе собственного брата и умения добиваться своего с помощью цветистых речей и сложных многоходовых комбинаций. С племянником — Людовиком Орлеанским — он расходится во мнениях во любому, без всякого исключения, вопросу внешней политики. Западная церковь уже несколько лет находится в состоянии раскола, два папы — в Авиньоне и Риме осыпают друг друга проклятиями. Естественно, если племянник поддерживает одного, дядя считает для себя честью во всем продвигать интересы второго. Король Ричард Английский ведет себя по отношению к Франции достаточно миролюбиво — по причине того, что английская казна пуста, и стране нужно передохнуть, чтобы вновь ввязаться в единоборство за корону. Людовик Орлеанский требует немедленной высадки на Британские острова, чтобы истребить врага в его же логове, пока он еще слаб, Филипп взывает к осторожности и терпению — Франция также находится не в лучшем состоянии, и следует накопить силы и деньги прежде чем ввязываться в драку. Бравый бургундец приходит в настоящее бешенство, понимая, что на заседаниях королевского совета ушлый племянник обходит его по всем фронтам, прибирая к рукам кормила государственной власти, и не находит ничего лучшего, чем бряцать оружием и грозить войной. В последний момент вмешательство Жана Беррийского останавливает противников, но оба понимают, что это всего лишь передышка перед решительной схваткой^[20].

Его сын Жан. Позднее он будет известен как герцог бургундский Жан Бесстрашный. Вслед за отцом, отличный воин, но при том, плохой политик, и более чем приличный демагог. В отличие от своих противников, он весьма трезво сумеет оценить роль низших классов, а также их возможную поддержку для того, чтобы он смог достичь вожделенной цели: власти над королевством. Потому он изберет столь же циничный, сколь и безошибочный путь, с громким возмущением встречая любую попытку ввести военные налоги. «Народ и без того слишком обескровлен, чтобы требовать от него большего!» Прием стар как мир, но действует безотказно. Подтекст: возведите меня на трон и ваша жизнь превратится в сплошной праздник. Население Парижа с готовностью проглотит эту не первой свежести приманку и погоня за невозможным (жизнь без налогов, жизнь в свое удовольствие, вечно!) выльется в кровавую бойню, лишения, голод, наконец, падение столицы перед войсками неприятеля. Действительно, если бы кое-кто учил историю, двадцать первый век мог бы начаться по-другому. Но увы и ах.

Но пока все проблемы и противоречия отставлены в сторону, и семейство изо всех сил изображает согласие и взаимную любовь, обмениваясь шутками и угощаясь за общим столом.

Молодая чета задержится в Париже еще на несколько дней. Узнав о том, что у королевы начались схватки, Иоланда вихрем примчится во дворец Сен-Поль, поспешит в ее покои, которые уже гудят как потревоженный улей. Здесь буквально не протолкнуться от фрейлин, нянек, повитух, однако, решительная испанка, пробившись к роженице, предложит свою помощь, которая будет с благодарностью принята. Неизвестно, насколько умелой акушеркой окажется наша героиня, однако, так или иначе на свет появится здоровая и крепкая девочка: будущая королева английская, чьей крестной матерью, опять же, предстоит быть нашей героине^[21].

Распрощавшись с гостеприимным королевским семейством, молодая чета отправилась в Анжер — столицу Анжу, где отныне Иоланда обретет для себя новую родину.

Дальняя королевская родня
Жан Беррийский Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция.	Филипп Бургундский. Неизвестный художник фламандской школы «Филипп, герцог Бургундский». - Дерево, масло. - ок. 1500 г. - Хофбург, Вена.	Жан Бургундский. Жан Малуэль «Жан Бесстрашный, герцог Бургундский». — Дерево, масло. - Ок. 1404-1405 гг. - Луврский музей. - Париж, Франция.

Анжер

Новая родина и новый дом

Анжерская крепость существует до сих пор, она мало изменилась с XV века. Выстроенная еще Людовиком Святым как форпост Северной Франции, она была для тех времен одной из мощнейших крепостей страны, о которую разбилось не одно нашествие^[22]. Именно к Анжеру любой ценой будут рваться войска английских завоевателей, именно у этих стен разыграется знаменитая «битва за Анжу»…^[23] однако, мы забегаем несколько вперед.

Гигантские стены, выложенные из темного местного туфа, перемежаемого слоями белого известняка, что придает им своеобразный «шахматный» оттенок, представляли собой почти правильный четырехугольник; впрочем, одна из сторон этого четырехугольника отсутствовала, сменяясь невысокой куртиной, так как с этой стороны обрывистый берег реки Мен и без того представлял собой очень серьезное препятствие для любого противника. Стену довершали 17 конусообразных башен; в настоящее время их верхние части разрушены, однако, в эпоху Иоланды острые кровли вздымались вверх на добрые 30 м от основания. Вокруг крепостной стены был вырыт глубокий и широкий ров, постоянно заполненный водой, через который, в согласии с тогдашней фортификационной наукой, был перекинут подъемный мост^[24].

Древний город славился своим богатством, гостеприимством и добрым нравом жителей, искусностью местных мастеров и даже собственных Университетом - напомним, в те времена их во Франции было всего пять! Это был город купцов и ремесленников, ежегодно здесь проходило не менее трех ярмарок. Места в пределах стен хватало для всех — и крепостного гарнизона, представлявшего собой в достаточной мере грозную армию, и для горожан, селившихся в многочисленных деревянных домах, рассыпавшихся по всему пространству, огороженному стенами. Каменное строение на весь город было одно: старинный замок (назвать его дворцом можно было с весьма большой натяжкой), выстроенный зачинателями анжуйской династии. Это сооружение, приземистое, сильно отдающее варварским вкусом, сложенное из грубо отесанных камней, c узкими окнами-бойницами, почти не пропускавшими света, уже в те времена смотрелось нелепым анахронизмом. Здесь вольготно бы чувствовали себя разве что древние франки, любители пива и цельных бычьих туш, с которых следовало кинжалами отрезать куски мяса и с хрустом разгрызать кости, сплевывая прямо на пол. Все это варварское великолепие дополнялось закопченным от сотен факелов потолком, и постоянной промозглой сыростью, которую невозможно было прогнать. Впрочем, покойный Людовик I, незадолго до своего отъезда в Италию приказал пробить в каменных стенах высокие стрельчатые окна, чтобы впустить внутрь побольше света и тепла, и дополнить древний замок с обеих сторон строениями, которые среди прочего должны были включать многочисленные службы: кухню, комнаты для слуг и т. д^[6].

И все же, нетрудно себе представить каким вопиющим убожеством этот осколок древности виделся молодой королеве, привыкшей к изящной архитектуре мавров, столь воздушной, что она казалась плывущей в воздухе, к говору фонтанов и апельсиновым садам!.. Впрочем, наша героиня, как и ее супруг, не привыкли опускать руки^[25]. Как мы уже упоминали, для украшения королевского жилья, Эннекену из Брюгге, одному из лучших художников и ткачей той эпохи, все тем же Людовиком I были заказаны огромные гобелены с изображениями из Апокалипсиса Иоанна. По его эскизам они были вытканы в мастерской Робера Пуансона, искусного парижского ткача, работа эта потребует ни много ни мало, пяти лет, зато полюбившиеся ковры Иоланда и ее супруг будут постоянно возить за собой, украшая ими стены каждого замка или дворца, где пожелают на время остановиться. Кстати, этот гобелен, считающийся одним из самых крупных в мире, благополучно сохранился до сих пор, желающие могут полюбоваться им в музее на территории Анжерского замка. Молодые король и королева деятельно взялись за украшение своего жилища. Примыкая к древнему зданию, в скором времени поднялся королевский дворец - надо сказать, что строительство это началось еще при Людовике I, но так и не нашло себе завершения. Теперь же, при полной поддержке и помощи доброжелательно настроенной королевы-матери, Иоланда лично руководила постройкой маленькой придворной капеллы (ранее дважды уничтоженной пожаром и перестраивавшейся вновь), беспрестанно советуясь с художниками, резчиками по дереву и камню, присматривая за работой строителей. Женщина-зодчий! Даже в наше время подобное редкость, а тогда и вовсе было чем-то из ряда вон выходящим. Однако, нашей героине было, по-видимому, на роду написано постоянно удивлять окружающих. Выстроенная по ее приказу часовня существует до сих пор. Ее архитектура довольно скромна — небольшое здание в романском стиле с характерным куполом, с трех сторон несет на себе гербы Сицилии, Арагона, Иерусалима, и наконец, анжуйский крест. Несмотря на внешнюю простоту, часовня внутри удивляет объемностью и количеством света, изо дня в день заливающего ее через цветные витражные стекла. Отличается оно также великолепной акустикой, церковные хоры и музыка приобретают здесь величественное и грозное звучание. Итак, напряженная работа через сравнительно небольшой срок подходит к концу, и молодая пара может наконец-то вселиться в достойное их обиталище^[26][25].

Анжер
Анжерская крепость (современный вид).	Развалины древнего замка.	Новый королевский дворец.	Часовня, выстроенная по проекту Иоланды.

Несколько зарисовок из жизни королевской четы

Дама, одетая по моде времен XV века: расшитый золотом шелк, пышные разрезные рукава, и дорогой кошелек на поясе. Кавалера художник предпочел изобразить в простом костюме по моде времен Меровингов Эдвард Лейтон «Допетая песня (Тристан и Изольда)» (фрагмент). - Ок. 1902 г. - Частная коллекция

Неустанно хлопочущий о своей молодой супруге Людовик в первую очередь озабочен тем, чтобы обеспечить за ней финансовую свободу и возможность содержать свой небольшой двор, как то приличествует королеве Сицилии. На расходы приказом супруга королеве пожизненно выделяется годичная рента в 10 тыс. золотых ливров. Естественно, деньги эти не появляются из воздуха, и в единоличную собственность королевы Иоланды отписываются 14 кастелянств что в Сомюре, два поместья в Париже, и наконец, настоящая цепь земельных владений на берегах Роны, общий налог с которых и составляет требуемую сумму^[27].

Сумма весьма серьезная, однако, не забудем, что в те времена любой аристократ, не говоря уже о принце и принцессе крови, должен был вести образ жизни, соответствующий его рангу. Эта погоня за роскошью любой ценой, жизнью напоказ, должной демонстрировать силу и могущество того или иного аристократического дома без оглядки на расходы, несколько веков спустя погубит дворянство как класс, вогнав его в долговую яму, из которой выхода уже не будет. Однако, все это еще впереди, в начале XV века до революционной грозы еще очень далеко, и даже ее первые признаки еще не просматриваются на политическом горизонте. Итак, штат двора нашей королевы возглавляется главным мэтр д‘отелем — должность эта, одна из высших в Анжу, поручалась исключительно дворянам из старинных родов. Под началом у этого главного управляющего состоят главный хлебодар, главный виночерпий, главный повар, главный садовник, главный конюший и главный егерь. Под началом каждого из этих руководителей шести основных служб находятся заместитель (или на языке того времени «оруженосец»), конная служба, доставляющая в замок требуемые продукты и вещи, и огромный штат прислуги. Королеву окружают 10 фрейлин — дам и девиц, придирчиво избранных в среде знатнейших семей, кроме того, в ее распоряжении находится личный секретарь, духовник и три горничных, не говоря уже о многочисленных белошвейках, модистках, прачках и прочем низшем персонале, и всю эту армию нужно не только кормить три раза в день (не забывая об угощениях особого рода во время больших праздников), но и одевать. Этого требует этикет и престиж королевского дома, и новая госпожа щедрой рукой раздаривает отрезы тканей^[27].

Людовик II, супруг нашей героини (в зрелые годы). Фламандская школа «Людовик II Анжуйский». Ок. 1456—65. Национальная библиотека Франции, Париж

Делается это, опять же, в соответствии с обычаями времени, строго по рангу: тяжелый бархат и златотканый итальянский шелк полагаются лишь самой королеве и ее фрейлинам, высшим сановникам ее двора преподносят отрезы отличной шерсти, а прочим приходится довольствоваться простым полотном^[27]. Королева, при всей скромности ее запросов и строгости вкуса, привитого еще в детстве, хочешь-не хочешь, вынуждена руководствоваться требованиями моды — яркие цвета, украшения, пышные прически с сетками, ткаными золотом, высокие геннины, драгоценные платья, шитые жемчугом. Именно такой мы видим ее на витраже в кафедральном соборе Ле-Мана: королевское сюрко, отороченное горностаем, золотая корона и снежно-белая вуаль^[11].

Положим, ее молодой супруг в отличие от арагонцев, мало разбирается в поэзии и музыке, зато он жизнерадостен и весел, отлично танцует, обожает пиры, празднества, осыпает деньгами жонглеров и менестрелей, и устраивает танцевальные вечера, которые в скором времени уже славятся во всей округе. Эти далекие предшественники балов XIX века куда более раскованы, и менее стиснуты рамками этикета, яркие и озорные, они часто затягиваются за полночь, пока музыканты, сидящие на высоком балконе окончательно не выбиваются из сил. Церковники хмурят брови, когда речь заходит об этих молодежных увеселениях, но кто и когда слушал докучливых святош?^[28]

Унаследовав от матери страсть к чтению, Иоланда в скором времени собирает отличную библиотеку. Именно благодаря ей до нашего времени сумели дойти многие из больших и малых книжных шедевров того времени, в частности, после смерти Жана Беррийского ей удается купить т. н. «Прекрасный часослов, весьма искусно и хорошо сделанный», причем, проявив недюжинную коммерческую сметку, она выторговывает его менее чем за полцены (300 турских ливров против 875)^[28]. Кроме того, молодая королева устраивает у себя настоящий зоопарк, где бок о бок с местными животными вольготно чувствуют себя африканские страусы и антилопы, а в просторных вольерах пересвистываются на разные голоса экзотические птицы. Королева с огромным удовольствием работает в саду, своими руками высаживает деревья и цветы - в особенности редкостные, привезенные из далеких стран^[29].

Хроники того времени сохранили несколько характерных зарисовок из жизни анжуйского семейства в течение этих первых, безоблачных лет. Так, 23 июня 1409 года во время одного из фарсов, которые дала перед королевской четой труппа бродячих жонглеров, неизвестный мошенник исхитрился отрезать у королевы пышный рукав, и по всей видимости, разжился ее кошельком с десятью солями серебра и ее же личной печатью. История эта сохранилась до нашего времени, так как опасаясь, что с помощью ее печати воры станут изготавливать поддельные документы, королева спешным образом приказала изготовить новую, а о пропаже старой известить всех без исключения через посредство глашатаев и гонцов^[30].

Действительно, французские мошенники того времени могли на равных соперничать с легендарным русским Ваней-хитрецом, который, как известно, рвет подметки на ходу; с другой стороны, эта небольшая неприятность позволяет нам увидеть изнутри нравы этого жизнерадостного двора, переполненного молодой энергией и весельем, двора, где гостеприимство и доверие к входящему доходило до таких пределов, что, наряду с актерами, гостями и прочими, внутрь могли проникнуть темные личности^[30].

Весной и летом королева любила охотиться, скакать на коне, или просто пешком прохаживаться по ближайшим окрестностям города в сопровождении немногочисленной свиты - с улыбкой отвечая на приветствия встречных, к какому бы сословию они не принадлежали, наведываясь в недавно построенную городскую больницу Сен-Жан, чтобы по христианскому обычаю принять участие в судьбе пациентов, лишившихся по какой-то причине собственной семьи^[29]. «Хроника Анжу и Мэна», авторства Жана де Бурдинье, приводит еще одну полулегендарную историю с благочестивым привкусом, связанную с одним подобным случаем. Итак, во время пешей прогулки, несколько собак, сопровождавших королеву, с лаем бросились в кусты и в скором времени выгнали прячущегося в них зайца. Перепуганный зверек бросился к королеве и спрятался в складках ее пышной юбки. Приказав оттащить собак, Иоланда гладила и успокаивала дрожащего зайчишку, в то время как слуги в тех же самых кустах сумели обнаружить образ св. Девы с Младенцем на руках. В память об этом событии, Иоланда приказала на этом месте воздвигнуть часовню^[31].

Кроме собственно развлечений, молодая королева терпеливо постигала науку править домом и государством, которую постепенно передавала ей уже достигшая преклонных лет свекровь — Мария Блуасская. Судя по всему, обе женщины быстро нашли общий язык и сумели крепко подружиться; в самом деле, умной и внимательной Иоланде и дипломатичной Марии это было очень несложно сделать. В будущем эта наука не раз послужит молодой королеве, спасая ее саму и ее детей. Но это, опять же, в будущем. Пока же ей приходится, сообразуясь с правилами этикета, присутствовать на всех торжественных церемониях двора, наравне с мужем принимать вассальные клятвы, переписываться и посещать самые уважаемые семейства провинции и ближайших к ней земель ради поддержания доверительных отношений с соседями и подчиненными. Все это опять же, со временем сослужит ей добрую службу^[29].

Рождение детей и первые шаги в управлении

Французское королевство. Красным выделены владения Иоланды и Людовика

В 1403 году молодая королева неожиданно отказалась от конной прогулки. Опытные статс-дамы ее двора украдкой обменялись понимающими улыбками — и не ошиблись. Через положенный срок, 25 сентября 1403 года на свет появился первенец нашей четы^[32]. Выбор имени для старшего сына в Средневековую эпоху представлял собой нетривиальную задачу: для наследника следовало выбирать имя, которое носил один из славных его предков. Как правило, каждая аристократическая семья имела свой, достаточно небольшой список имен, которые можно было выбрать для первенца^[33], однако, в данном конкретном случае, сложностей не возникло. Мальчика окрестили под именем Людовик, Луи, в честь Людовика Святого, это имя у всего семейства Валуа было в огромном почете. Вскоре после рождения малыш получит титул герцога Калабрийского, ему предстоит также стать наследником эфемерного королевства Сицилии. Год спустя на свет появится его некрасивая сестра, будущая королева Франции^[34], в честь бабки названная Марией. В 1409 году им последует Рене, граф Пьемонтский, оставивший свое имя в истории как «добрый король Рене» (титул ему достанется после скоропостижной смерти старшего брата). Всего у нашей четы родится шестеро детей, причем только последняя, девочка, умрет во младенчестве, даже не успев получить собственного имени. Потерять только одного малыша из шестерых — при огромном уровне детской смертности в те времена… королеву Иоланду можно было смело полагать счастливицей^[35].

Звание одного из шести высших вельмож государства заставляет Людовика постоянно делить свое время между наследными владениями и Парижем, где обстановка постепенно накаляется, и противостояние принцев толкает государство к гражданской войне. Вынужденный подолгу отсутствовать, он особым приказом делает жену регентшей на время, пока его самого нет в Анжере, обязывая подданных являть ей полное повиновение и преданность^[34].

Кроме того, присутствия своего графа постоянно требует Прованс. Путь туда неблизок, при тогдашних средствах передвижения он занимает от семи до восьми недель, он Анжера до Тараскона, причем большая его часть проделывается по воде. В начале на баржах королевская свита поднимается до Роана, затем, под парусом или на веслах, путь лежит по Роне. В дорогу с собой Людовик обязательно берет любимую супругу, а позднее и возросшее семейство, по сути дела, половину года (зиму и весну) королевская чета проводит в Тарасконе и Эксе, вторую половину года — собственно в Анжере. Вслед за ними движутся корабли, нагруженные мебелью, посудой и коврами, чтобы королевская чета всегда уютно чувствовала себя на новом месте^[36].

Тараскон. Замок короля и королевы Сицилийских.

В Провансе все иное, даже язык, здесь говорят не на привычном для Севера французском, но по-окситански. Для Иоланды это не составляет сложности, ведь этим языком она владеет с детства, зато куда труднее приноровиться к местным обычаям и неписаным законам, здесь все иное, чем в Анжу или Арагоне, кроме того, никогда нельзя упускать из вида Анжер, и конные гонцы снуют в обе стороны, покрывая галопом от 30 до 50 км в сутки. И, наконец, все мысли молодого короля прикованы к Италии, ни на секунду он не забывает о том, что рано или поздно ему предстоит возобновить войну; вопрос состоит лишь в том, где взять солдат и денег для нового похода^[37].

Решение приходит само собой, когда в 1404 году старая королева чувствует приближение смерти. Призвав к себе сына, Мария Блуасская наконец-то открывает ему тщательно охраняемую тайну: за свою долгую жизнь, экономя на том и на другом скромную саму по себе сумму, ей удалось собрать двести тысяч золотых ливров — настоящее сокровище. Ошеломленный подобным открытием, Людовик спрашивает у матери, почему она вплоть до того времени не ставила его в известность, и даже в момент отчаянной нужды ничего не тратила из этого огромного богатства. Ответ старой королевы множество раз нашел себе место на страницах учебников истории: в страхе, что ее любимый сын окажется в плену, Мария откладывала деньги на выкуп. В самом деле, суммы, которые требовали за свободу высокопоставленных заложников достигали порой космических высот, и не одна аристократическая семья разорилась, чтобы выкупить из плена мужа и сына^[38].

Итак, в июне 1404 года Иоланда лишается свекрови. Для ее мужа это был тяжелый удар. На поддержку своей матери, умной и осторожной женщины, настоящей государыни, он привык рассчитывать с детства. Теперь он вынужден будет те же обязанности поручить своей молодой супруге и, надо сказать, не ошибется^[38][34].

…Зима 1404—1405 года выдалась суровой. Реки встали почти на два месяца — редкость для этих мест! Скованная морозом земля, пронизывающий холод, от которого лошадиные спины покрывались инеем, заставили отказаться от прогулок. Иоланда, незадолго до того поднявшаяся после родов (как мы помним, на свет появилась Мария, будущая королева французская), с досадой вынуждена была прервать незадолго до того начатые дела. Муж снова должен был отправиться в столицу Франции, куда его, неизменного члена королевского совета, призывали дела. Иоланда в это время выписала из Арагона военных инженеров, сведущих в искусстве фортификации и поручила им перестроить и укрепить старинную крепость; отныне башни должны были дополниться узкими бойницами, удобными, чтобы нацелить лук или арбалет на неприятеля, но при этом оставаться в относительной безопасности. Кроме того, работы требовал и сам незаконченный замок, в котором королевское семейство отчаянно мерзло. Иоланда волей-неволей вынуждена оставаться дома и заниматься своим возросшим семейством, в то время как гонцы из Парижа одну за другой приносят тревожные новости^[39].

Орлеан против Бургундии

Соперничество двух кузенов

Земли Лотарингии (выделены розовым) разрывают пополам владения бургундских герцогов

На это же время приходится еще одна смерть, кардинально меняющая расстановку политических сил. В этом же, 1404 году во время похода, скоропостижно умирает от тяжелого гриппа бургундский герцог Филипп Смелый^[40]. Ему наследует юный сын — Жан, получивший прозвище «Бесстрашный» за недюжинную отвагу, проявленную в битве с турками при Никополисе, сражение, правда, было проиграно самым бесславным образом, зато почетное прозвище закрепилось за новым герцогом уже навсегда. Вслед за отцом, способный полководец, никудышний политик и выдающийся демагог, этот некрасивый молодой человек с бегающим взглядом, в первую очередь был озабочен усилением собственного могущества и увеличением своих владений… обычный для тех времен тип аристократа. Герцогство и графство Бургундские — его наследственные земли, как то часто бывало в те времена, представляли собой два оторванных друг от друга владения (пусть и обширных и богатых), между которыми лежали земли Лотарингии и Бара. Заполучить их в свои руки добром или силой, стать Великим Герцогом Запада, а там… чем черт не шутит — быть может и королем?… Несомненно, это была химера, но химера очень заманчивая, однако, чтобы даже попытаться воплотить ее в жизнь, требовались деньги и солдаты, причем много денег… Первая попытка получить то и другое от англичан, закончилась неудачей, Генриху было не до притязаний бургундского принца. Хочешь-не хочешь, взор честолюбивого юнца обратился к Парижу, где его отец едва ли не до самой смерти чувствовал себя королем без короны, единовластно распоряжаясь страной (в то время как старший брат — Жан Беррийский проявлял мало интереса к делам), и запуская руки по локоть в казну^[39]. Однако, те благословенные времена прошли безвозвратно. Путь к власти прочно преграждал младший брат короля, немедленно после смерти дяди заполнивший королевский совет своими креатурами и вовсе не желавший делиться добытым со своим кузеном. Более того, если Филипп Бургундский получал от казны 50 тыс. экю ежегодной пенсии (заметим в скобках, что для себя любимого брат короля нынче определил вдвое большую сумму!)^[41] Жану Бесстрашному кулуарным образом дали понять, что ему впредь будет доставаться куда меньше, а кузен короля — слишком далекое родство, чтобы претендовать на права, которые положены были его отцу^[40][42].

Свое прозвище Жан Бесстрашный получил в проигранной битве при Никополисе. - Неизвестный художник «Битва при Никополисе». - Жан Фруассар «Хроники». - FR 2646, fol. 220 - Национальная библиотека Франции, Париж

Борьба принцев вступила в решающую стадию. Слабые надежды, которые быть может и питали советники короля, надеявшиеся, что два кузена, приблизительно одних лет, быстрее найдут общий язык между собой, чем дядя и племянник, почти немедленно пошли прахом. Сложно было отыскать двух столь противоположных людей; если Людовик Орлеанский, повеса и вертопрах, швырял пригоршнями деньги на баснословно дорогие наряды, пиры, развлечения, содержание многочисленных любовниц, Жан Бесстрашный был достаточно умен, чтобы казаться — пусть внешне, — скромным и скуповатым в быту, если первый откровенно третировал парижское население, считая его разновидностью дойных коров, существующих исключительно для удовлетворения его капризов, второй с помощью умелой демагогии и фальшивой заботы о «задавленных налогами» горожанах сумел навсегда привлечь к себе их сердца^[43]. Если Людовик поддерживал Авиньонского папу, он тем самым резко настраивал против себя Парижский университет — одну из влиятельнейших сил той эпохи, Жан Бургундский, ловко пользуясь этим, тут же высказывал преданность римскому понтифику. Если Людовик призывал немедленно начать поход против англичан и развернуть войну на их земле, Жан Бургундский вслед за своим отцом всячески удерживал королевский совет от подобного шага. Впрочем, в последнем случае его интерес был вполне понятен: Фландрия, богатейшая из его земель, которая перешла под бургундский патронат после женитьбы его отца на Маргарите Мальской, наибольший доход получала от торговли с Англией. Кроме того, злые языки утверждали, будто у Людовика Орлеанского кто-то мельком сумел увидеть портрет герцогини бургундской… скорее всего, это была уже сплетня, но и она добавляла масла в огонь^[44][45].

Противостояние принимало все более ожесточенный характер. Желая показать, на чьей стороне находится сила, в августе 1405 года Жан Бесстрашный возглавил демарш своей личной армии к столице. Подобная демонстрация вызвала отчаянную панику в рядах его врагов, королева Изабелла и ее союзник Людовик Орлеанский отдали приказ разрушить мосты на Сене, чтобы воспрепятствовать подходу бургундской армии, но парижское население отказалось повиноваться. Вместе с детьми, королева и герцог в панике бежали в Мелён, под защиту неприступных стен^[46]. Герцог занял Париж, но ситуация была патовой^[47]. Орлеанская армия не имела сил для штурма и посему вместо лобовой атаки обложила столицу со всех сторон, перекрывая доставку продовольствия. Людовик Анжуйский, Жан Беррийский и еще один дядя короля — Людовик Бурбонский, благоразумно предпочитавший в назревающем конфликте держаться в тени, предпринимали все усилия по примирению сторон. В конце концов им удалось добиться пусть шаткого, но все же успеха, и королева торжественно вступила в город, встреченная бурной радостью населения, надеявшееся на скорое окончание затратного соперничества^[48][49][50].

Желая хоть как-то помирить противников, в этом же, 1405 году их решено было отправить в поход против англичан, в слабой надежде, что братство по оружию и общая цель помирят врагов. Бургундцу предписано было наступать на северо-западе, чтобы отнять у англичан Кале — важнейший порт, через который к завоевателям прибывали подкрепления, в то время как орлеанцу предписано было покорить английскую Гиень. Это оттянуло начало конфликта на год, однако, сама дорогостоящая затея с треском провалилась, да иначе и быть не могло. Орлеанец, совершенно не разбиравшийся в военных делах, даром тратил время на Юге, бургундец, которому было совершенно невыгодно злить англичан, даже не попытался начать наступление. Итак, несколько месяцев спустя, вернувшись в Париж оба громко винили друг друга в своей неудаче^[45][51].

Гибель Людовика Орлеанского. Позиция анжуйского дома в соперничестве принцев

Гибель Людовика Орлеанского. - Поль Леюгер «Убийство на улице Барбетт». - II половина XIX столетия. - Гравюра.

Надо сказать, в это время для Людовика Анжуйского французские дела по-прежнему представляли меньший интерес, чем новые планы завоевания Италии. Людовик был поглощен подготовкой вторжения. Все что ему хотелось — оставить за спиной прочный тыл и быть уверенным, что в его отсутствие никто не посягнет на Анжу и Прованс и не нанесет ему удара в спину. Конечно же, идеальным случаем был бы мир во французском королевстве или, по крайней мере, хотя бы видимая лояльность обоих соперников к французскому монарху… но если подобное было недостижимо (а чем дальше, тем это становилось яснее), Людовик должен был решиться. Итальянский поход не мог состояться без помощи или хотя бы молчаливого нейтралитета Жана Бесстрашного. Добиваясь своей цели, герцог Анжуйский предложил бургундцу выдать свою вторую дочь, Катерину, которой в это время исполнилось едва ли семь лет, за трехлетнего наследника анжуйского герцогства — будущего Людовика III^[43]. Предложение было принято, 2 октября 1407 года формальное брачное обязательство было подписано обеими сторонами, бургундец обязывался дать за дочерью 150 тыс. золотых экю в течение последующих семи лет, причем первые 30 тыс. должны были быть немедленно выплачены… совсем не лишние деньги для будущего родственника, экономившего каждый ливр, чтобы собрать как можно более сильную армию для предстоящего похода^[52].

Соперничество продолжалось, то, чего один кузен добивался от больного короля во время его просветлений, аннулировал другой, пользуясь тем, что в припадках безумия несчастный монарх безропотно подписывал любую бумагу, не вникая в ее суть. Как было уже сказано, Жан Бургундский, этот храбрый рубака, был совершенно беспомощен, когда дело касалось придворных интриг, полностью проигрывая сопернику на этом поприще. Посему, в один далеко не прекрасный день, он неожиданно был поставлен перед фактом, что отныне королевский совет сокращался вдвое (от 50 до 26 человек), причем, как несложно догадаться, из него подлежали удалению все бургундские ставленники, за исключением двоих. Терпение Жана Бесстрашного лопнуло, возможно, что именно тогда он принял решение физически устранить соперника^[53][54].

Новый глава Орлеанского дома - юный Карл Орлеанский. - Неизвестный художник «Карл Орлеанский». - Жиль Гобе «Cтатут, ордонансы и гербовник Ордена Золотого Руна». - ок. 1473 г. - no. A 27, ff. 86 - Сокровищница Ордена Золотого Руна. - Брюссель, Бельгия.

Действительно, что касается убийств из-за угла, бургундец был традиционно силен. Все прошло как по маслу: с помощью подложного королевского приказа Людовика Орлеанского посреди ночи выманили на улицу из отеля Барбетт, где, по уверению молвы, он весело проводил время с королевой, беспечный орлеанец взял с собой более чем скромную свиту, и подобная неосторожность стала для него роковой. Из отеля Барбетт до королевского дворца пролегал единственный путь — извилистая и темная улица, где орлеанца уже дожидались наемные убийцы. Ему отрубили руку, которой он пытался защититься, и гизармой проломили голову, юного пажа, попытавшегося броситься на помощь своему господину, также убили и швырнули на труп Людовика. Это случалось 23 ноября 1407 года, в праздник Св. Климента^[55][52][56].

Людовик Анжуйский, первым получивший известие о случившемся, пригласил к себе обоих дядей короля, чтобы в тиши Анжуйского отеля обсудить столь скандальное происшествие и принять меры по розыску и наказанию убийц. По его же приказу тело Людовика было перенесено в монастырь братии Белых Мантий^[57].

На следующий день под его же руководством устроены были торжественные похороны. Гроб с телом брата короля несли Людовик Анжуйский и герцоги Беррийский, Бурбонский и Бургундский, выдавший себя тем, что, единственный из четырех, он успел заказать и получить для себя полное траурное платье, которое и полагалось носить на похоронах принца крови^[58][59].

Касательно того, кто стоял за наемными убийцами, сомнений не было, вдова орлеанца, Валентина Висконти взывала к королевскому правосудию и требовала примерного наказания для убийц^[60]. Жан Бесстрашный не стал дожидаться ареста. Вовремя предупрежденный Жаном Беррийским, он вскочил в седло и покинул город, прежде чем ворота по королевскому приказу успели запереть на замок. Впрочем, он скоро понял, что несколько поторопился с бегством. Принцы, кулуарно обсудив ситуацию, сочли для себя за лучшее замять дело и попытаться договориться с бургундцем, по возможности принудив его раскаяться в совершенном преступлении^[61][62].

Несмотря на пронизывающий холод и ледяной ветер, герцоги Анжуйский и Беррийский в сопровождении охраны из двухсот конников отправились в Амьен, где их со всей пышностью встретил Жан Бургундский. Ради высоких гостей был дан роскошный банкет, однако, вскоре выяснилось, что хозяин не только не раскаивается в убийстве, но полагает его делом богоугодным и спасительным для государства. По крайней мере, подобное он объявлял на словах, в то время как все попытки послов оспорить эту позицию разбивались о непреклонную твердость и непримиримость бургундской стороны. Памятуя о безусловной поддержке, которой пользовался герцог в столице королевства, приходилось принимать условия победителя^[63][64].

При бурном восторге народа 28 февраля 1408 года Жан Бесстрашный торжественно въехал в Париж. 8 марта в отеле Сен-Поль, официальной королевской резиденции, под председательством дофина Людовика, которому едва исполнилось 11 лет, и больного короля, явно не отдававшего себе отчет в том, что происходит, в присутствии Людовика Анжуйского, Жана Беррийского и и других высших вельмож, открылось торжественное заседание судебной палаты, должное, наконец, поставить точку в многолетней смуте. Жан Бесстрашный явился в ярко-алом бархатном уппеланде, расшитом золотыми листочками; под столь пышным костюмом пряталась стальная кольчуга; предосторожность далеко не лишняя. В 10 часов утра слово получил Жан Пети, клирик парижского университета, выдающийся оратор и проповедник. В длинной речи, построенной по всем правилам аристотелевской логики, он полностью оправдал убийцу, объявив, что гибель тирана угодна Богу, таким образом, ввиду того, что Людовик Орлеанский был тираном, его смерть представляет собой акт божественной справедливости. Коротко говоря, как то не раз бывало в истории, грубая сила одержала верх. Жан Бургундский был полностью оправдан и мог со спокойной совестью прибрать к рукам столь тяжко доставшуюся ему власть^[65][66].

Впрочем, победа была скорее кажущейся. В скором времени бургундец был отвлечен от Парижа событиями в Льеже, где его шурин, принц-епископ, был осажден взбунтовавшимся народом, воспользовавшись отсутствием бургундца, его враги добились от короля осуждения убийцы. Оправдательный приговор, вынесенный ранее, был сожжен рукой палача. Впрочем, ситуация в скором времени опять изменилась: герцог одержал блестящую победу, это немедленно посеяло панику в стане его врагов, королева и оба королевских дяди вместе с дофином и безумным королем скрылись в Туре, куда переехал и двор. Опять потянулись долгие переговоры и торги, в которых не последнюю роль сыграл Людовик Анжуйский. Наконец, очередной шаткий мир был установлен, беглецы вернулись в Париж, 28 ноября 1408 года Жан Бесстрашный в очередной раз торжественно въехал в столицу. 9 марта следующего, 1409 года, в Шартрском соборе бургундец по приказу короля обменялся со своими племянниками — Карлом и Филиппом Орлеанскими «лобзанием мира». Церемония никого не убедила, ясно было, что это всего лишь затишье перед бурей^[32][67].

Второй итальянский поход и первые шаги Иоланды на политическом поприще

Королевство Неаполитанское завоевано и утеряно вновь. Продолжение соперничества принцев

Верденский мост - один из мостов, отремонтированных по приказу королевы Иоланды. - Пон-де-Се, Анжу.

Иоланда в это время по-прежнему находится в тени мужа и вдали от политических бурь добросовестно предается своим обязанностям жены и матери. Как было уже сказано, 16 января 1409 у нее рождается третий ребенок — будущий «добрый король Рене», пока же получивший куда более скромный титул графа Пьемонтского^[68]. Свадьбу ее первенца Людовика и Катерины Бургундской назначили было на май 1408 года, но известные события вынудили отложить торжество. В это время Иоланда продолжает также хлопотать о благоустройстве замка, в 1408 году, за отсутствием короля Сицилиии (который вынужден был оставаться в охваченном брожением Париже), совет под председательством его супруги утверждает смету на ремонт крыш, поднявшись после родов, она вновь возвращается к делам и своей единоличной волей приказывает отремонтировать мост в Пон-де-Се, игравший важнейшую роль для транспорта и торговли с соседней Бретанью. Еще годом спустя по ее приказу выстраивается остов часовни, о которой у нас уже шла речь^[69]. В начале 1410 года было также решено более не откладывать официальную помолвку детей. 12 марта 1412 года Людовик с семейством отправился в Жиен, куда должны были доставить малолетнюю невесту, путешествовавшую во главе солидной вооруженной свиты. В качестве приданого бургундец давал за дочерью «шитую золотом мантию, подбитую горностаем, и золотую корону, усыпанную драгоценностями», которую следовало использовать во время свадебной церемонии, а также «платья, драгоценности, золотую и серебряную посуду, гобелены и ковры, предназначенные для украшения ее комнаты и постели, а также лошадей» и прочие ценности. После пышной церемонии, сыгранной в местном соборе, девочка должна была отправиться в Анжер, под опеку королевы Иоланды. Собственно свадьбу по настоянию Людовика Анжуйского должны были отпраздновать после его возвращения из Италии. Что касается 30 тыс. экю, обещанных в качестве первого взноса, ее отец обязался выплатить их в четыре приема, от Пасхи 1410 года до Пасхи года следующего. Казна бургундских герцогов также не могла похвастаться обильностью в эти сложные времена^[70].

Прямо из Жиена Людовик Анжуйский поспешил в Марсель, где его уже дожидалась армия, Иоланда вернулась к себе, и сразу же после их отъезда, «как в хорошо отлаженном спектакле», в городе появились Карл Орлеанский и его братья а с ними и многие другие, сочувствующие их намерениям, и Жан Беррийский со своим будущим зятем — Бернаром д’Арманьяком. Этот гасконец сыграет огромную роль в будущих событиях. Выдающийся полководец, храбрый солдат, но никудышный политик, как это покажет время, сумеет сплотить вокруг себя всех недовольных самоуправством бургундца, вплоть до старого герцога Беррийского, задетого тем, что неблагодарный племянник вынудил его покинуть королевский совет. 15 апреля между ними будет подписан формальный акт — так родится знаменитая Жиенская лига, принявшая в качестве опознавательного знака белый шарф или белую повязку на рукаве, знаменитую «перевязь», которую будут с проклятием вспоминать затем ее противники. В качестве гаранта союзнических отношений, берриец выдал за Арманьяка свою старшую дочь от первого брака — Бонну Беррийскую^[71]. Заметим, что на это собрание Людовика Анжуйского не пригласили — будущие союзники были в равной мере раздражены его соглашательским поведением и бессмысленными попытками, как говорят французы, «примирить козла и капусту»^{[K 1][70]}. Впрочем, вряд ли он сам жалел об этом. Всей душой Людовик рвался в Италию. Хотя тамошняя ситуация также оставляла желать лучшего.

Ладислас Дураццо. - Неизвестный художник «Портрет Ладисласа, короля Неаполитанского». - Холст, масло. - ок. начала XVI в. - Галерея Дураццо-Палавичини. - Генуя, Италия.

В отсутствие соперника Ладислас Дураццо не сидел сложа руки, один за другим постепенно прибирая к рукам города, поддерживавшие французов и ослабляя влиятельные семейства, способные оказать помощь его сопернику. Его могущество разбилось о стены Таранто, который удерживал за собой Раймонд де Бо-Орсини. Этот последний скончался в 1406 году, однако, его вдова Маргарита Энгиенская — женщина энергичная и решительная, скрыла от подданных его смерть, которая во время осады могла пагубно сказаться на духе защитников города, и сама возглавила оборону. Ладислас Дураццо вынужден был в конце концов удалиться, так и не взяв города. Воспользовавшись короткой передышкой, Маргарита попросила помощи у Людовика Анжуйского, но из-за недостатка денег и солдат эскадра формировалась с такой медлительностью, что Ладислас Дураццо сумел вернуться вновь и опять обложить город — впрочем, столь же безрезультатно, как и в первый раз. Некий ушлый советчик внушил Ладисласу благоприятную мысль посвататься к Маргарите Энгиенской. Предложение было принято, свадьбу сыграли 23 апреля 1407 года, и запоздавшие французские корабли, наконец-то появившиеся в гавани, вынуждены были убраться восвояси^[72].

Покончив с этим, Ладислас Дураццо обратил свое внимание на Рим, где после смерти Иннокентия VII кардиналы, казалось бы, начали склоняться к тому, чтобы покончить с расколом и признать над собой власть авиньонского папы. Подобный ход событий никак не входил в планы нового короля неаполитанского, потому, весной следующего, 1408 года, скорым маршем преодолев расстояние, отделяющее его от Рима, он занял Вечный Город и водворил в папскую резиденцию Григория XII^[73].

Впрочем, Людовик Анжуйский не собирался падать духом. Он всячески хлопотал о том, чтобы покончить с Великим Западным Расколом, и не спускал глаз с собора, который в это время заседал в Пизе. Собор принял решение низложить обоих пап, избрав на их место Александра V. Как и следовало ожидать, авиньонец и римлянин отказались повиноваться, и возникло троепапство. Впрочем, Людовик опять же действовал весьма энергично, добившись от папы Александра подтверждения своих прав на Сицилию а также звания гонфалоньера св. Церкви, он получил от него не менее важное право — основать новый университет в городе Эксе, в своих южных владениях. Сразу же после помолвки своего сына, он сел на корабль в Марселе и отплыл в Пизу, чтобы там встретиться с папой, которому следовало принести присягу верности как высшему сеньору Сицилийского королевства. Однако, пока он находился в пути, нового папу успели отравить, и в Пизе уже готовился принять тиару его наследник — Иоанн XXIII. По словам бургундского хроникера Монтреле, Людовик въехал в Пизу и был принят новым папой «весьма благородным к тому образом», ему навстречу вышли 22 кардинала, 6 архиепископов, десять патриархов и 18 аббатов, сам Людовик медленно продвигался вперед на боевом коне, покрытом ярко-алым чепраком с нашитыми поверху золотыми бубенцами в сопровождении свиты из 50 верхоконных. Ему удалось склонить папу на свою сторону, более того, к войску французов готовы были присоединиться флорентийцы, обеспокоенные чрезмерными по их мнению притязаниями Ладисласа Дураццо. Кроме того, к Людовику присоединилась Сиена, коротко говоря, против узурпатора формировалось по-настоящему грозное войско. Удовлетворенный результатами своего визита, Людовик вернулся в Марсель, чтобы председательствовать в военном совете. Там его дожидалось, по словам того же хроникера, «величайшее множество кораблей и латников»^[74].

В денежном выражении экспедиция потребовала немыслимых трат. Оказалось недостаточным опустошить казну, у Генеральных Штатов Прованса, и Ассамблеи города Экса, Людовику удалось добиться вотирования «тальи» — то есть, чрезвычайного военного налога, но и этого оказалось недостаточно. Как ее свекровь 24 года назад, Иоланда заложила у флорентийских банкиров свои драгоценности, и, наконец, ее супругу пришлось пустить с молотка баронства Гримо и Берр. Во главе своего огромного войска Людовик поставил одного из способнейших военных своей эпохи — Таннеги дю Шателя. Запомните это имя, читатель, мы услышим его еще не раз. Кроме того, итальянские ополчения возглавил не менее способный командующий Муцио Аттендоло Сфорца, прославленнейший из кондотьеров того времени. Ничего удивительного, что в кровопролитном сражении на равнине Рокка-Секка, 19 мая 1411 года анжуйская армия наголову разбила противника. Ладислас Дураццо, чудом избежавший плена, скрылся в Неаполе, где и приготовился встретить врага^[74].

Однако, вслед за своим отцом, умея побеждать, Людовик не обладал способностями к тому, чтобы воспользоваться плодами своих побед. Огромное войско передвигалось слишком медленно, что дало возможность его противнику оправиться от поражения и укрепить город. Голод и болезни среди анжуйцев и их союзников, а также недостаток денег, постепенно дававший о себе знать все сильнее, завершили дело. Экспедиция опять закончилась ничем, и Людовик в августе 1411 года вернулся в Марсель, где его ожидала семья^[75].

Еще одно эфемерное королевство потеряно вслед за первым. Иоланда в роли регентши в своих владениях.

Фердинанд I - новый король Арагона. - Неизвестный художник «Христос, коронующий Ферндинанда» (фрагмент) - Фреска из архиепискоспской капеллы Толедо. - Музей Прадо. - Мадрид, Испания.

Заметим, что перед тем, как отбыть в Италию, Людовик своим приказом от 14 февраля 1410 г. назначил жену регентшей всех его владений (за исключением, конечно, тех, которые еще следовало завоевать), выразив надежду к тому, что она будет править «к полному его удовлетворению», и сохранить «сказанную страну нашу от потрясений… и удерживать сказанных подданных в добром и честном повиновении воле нашей». Под начало Иоланды были переданы все рычаги власти: судебная, финансовая, законодательная, право назначать и смещать советников, раздавать бенецифии, а также управлять и распоряжаться всеми владениями сицилийской короны. Таким образом Иоланда Арагонская сделала свой первый шаг к большой политике; она не покинет эту стезю до самой смерти^[76].

Итак, вернувшись после отъезда супруга в Анжер, королева Иоланда обычным путем осенью, точнее, 23 октября 1410 года направилась в Прованс, в Экс, вместе с детьми и свитой. Она прибудет туда 6 января следующего 1411 года. Надо сказать, что если Анжу и Мэн оставались спокойными, Прованс немедленно принялся пробовать новую власть на прочность. Сохранилось письмо Иоланды капитану и бальи города Гап, епископ которого пытался уклониться от признания ее власти. Желая дипломатично призвать зарвавшегося клирика к порядку, Иоланда приказывала военному коменданту города поднять над главной башней замка королевский штандарт. Судя по всему, подобная мера произвела нужный эффект, и более епископ строптивости не проявлял. Зато почти одновременно Экс и Марсель подняли восстания. За недостатком документов мы не знаем, что именно вызвало недовольство и как протекало противостояние горожан со своей госпожой. Ясно одно, что в обоих случаях восстания были достаточно быстро подавлены, и королева хлопотала перед супругом об амнистии для виновных, которая в конечном итоге была им дана. Кроме того, по разрешению папы, в этом же 1411 году, стараниями нашей героини в Эксе был основан Университет. Кроме целей чисто представительского характера (в самом деле, университеты в те времена были редки, и обладание имя приносило тому или иному владению огромное уважение и дополнительный блеск), Иоланда преследовала и чисто политические цели. Двадцать четыре года назад Экс был центром руководства восстанием против ее свекрови и мужа, вплоть до того времени в городе было много недовольных. Университет и привилегии, ему полагавшиеся, должны были крепко привязать город к анжуйской короне.^[77][76]

Иоланда проявила себя способной правительницей, к апрелю 1411 года недовольство улеглось, зато ее внимание привлекли дела на родине ее детства. Король Мартин, как мы помним, дядя Иоланды, к этому времени скончался, не оставив потомства. Своей последней волей он завещал, чтобы наследник его был избран в согласии с законом, и посему кортесы — испанский аналог Генеральных Штатов Франции, собирались избрать нового монарха. Иоланда немедля выдвинула в качестве соискателя своего старшего сына Людовика. Ему противостоял Фердинанд Кастильский, сын Элеоноры Арагонской — родной тетки Иоланды, сестры ее отца Хуана, вышедшей замуж за кастильского принца. В отличие от соперника, Фердинанд был уже взрослым 30-летним мужчиной, успевшим к тому времени покрыть себя славой в сражениях с маврами. После двух лет колебаний и споров, когда казалось, что чаша весов склоняется на сторону герцога Калабрийского, Кортесы все же остановились на кандидатуре старшего по возрасту претендента из страха перед неизбежной борьбой за регентство над малолетним, которая могла закончиться для Арагона очередной кровопролитной войной между партиями. Фердинанд впервые соединит под одной властью скипетры Кастилии и Арагона, предваряя будущее объединение Испании. Пока же оно слишком скороспело, и единое королевство не переживет своего создателя, однако, начало ему будет положено^[78][79].

Что касается Иоланды, ей пришлось довольствоваться 150 000 золотых флоринов, выплаченных ей за отказ от арагонского престола. Таким образом, два химерических королевства из четырех оказались потерянными уже навсегда. Однако, сколь ни парадоксально это звучит, потеря эта обернулась для Франции великим благом, так как заставила нашу энергичную и деятельную героиню полностью обратиться к делам французской нации. А дела эти были такими, что настоятельно требовали вмешательства^[80].

9 августа 1411 года, Людовик Анжуйский вернулся из Италии во главе своего утомленного бессмысленным походом войска. Он не собирался падать духом, и уже задумывал новую экспедицию, которой, скажем, забегая вперед, так никогда и не суждено было состояться. В марсельском порту его дожидалась супруга и дети, успевшие изрядно стосковаться по отцу^[76].

Тогда же противостояние бургундцев и арманьяков, как уже в это время стали называть орлеанскую партию, приобрело исключительно острый характер. Мы не будем останавливаться на перипетиях этого соперничества, лишь коротко упомянув столкновения в Пикардии, осаду Буржа и безуспешную попытку Арманьяка занять Париж. Силы были приблизительно равны, и никому из соперников не удавалось добиться решающего перевеса. Наперебой и та, и другая партия пыталась привлечь на свою сторону короля Английского, Генриха IV, который, однако, не спешил принимать решение, благоразумно выжидая, на чью сторону склонится победа. Пока же лидировал бургундец, ему удалось склонить на свою сторону короля, у которого весьма вовремя началась полоса просветления, показав ему перехваченные письма противников, в которых те призывали на помощь англичан. Столь явная измена могла дорого обойтись арманьякской партии — новонабранное королевское войско взяло в осаду Бурж — столицу беррийского герцогства, однако, несчастный монарх вновь впал в безумие, и поход пришлось срочно завершать. Его старший сын Людовик, пытался склонить обе стороны к миру, и надо сказать, преуспел, так как и арманьякам и бургундцам требовалась передышка для того, чтобы вновь собраться с силами. Людовик Анжуйский, едва вернувшись из Италии, примкнул со своими людьми к королевскому войску, успев, впрочем, поучаствовать лишь в завершающей стадии похода^[81].

Иоланда не вмешивалась в события, столь же благоразумно предпочитая наблюдать за происходящим из далекого Арля, тем более, что она вновь была на сносях, в 1412 году на свет предстояло появиться ее младшей дочери, названной тем же именем, что и мать^[81].

Восставший Париж. Окончательный разрыв с бургундской партией.

Людовик, дофин Франции. - Неизвестный художник «Людовик, герцог Гиеньский» - Гильом де Нанжи «Деяния св. Людовика и короля Филиппа». - ок. 1401-1415 гг. - Royal 13 B III f. 2. - Британская библиотека, Лондон.

15 августа того же года, в Осере, стороны заключили очередной мир, столь же непрочный, как и предыдущие. В соборе во время торжественного обряда, а затем на данном в честь столь знаменательного события пиру присутствует вместе с Жаном Беррийским и королем Франции Людовик Анжуйский^[82]. Оба врага — герцоги Орлеанский и Бургундский - на словах выказывали дружбу и едва ли не пламенную любовь друг к другу, соглашаясь при необходимости даже оседлать вдвоем одного коня. Им никто не верил — поделом^[81]. Впрочем, если бургундец полагал свое дело выигранным и противоположную партию значительно ослабевшей после гибели ее первого предводителя (в то время как его сын, Карл был слишком юн и неопытен, чтобы представлять собой какую-либо угрозу), он жестоко ошибался. Вернувшись в Париж, чтобы наконец-то прибрать к рукам вожделенную власть, он неожиданно для себя столкнулся с сильной оппозицией. Против герцога бургундского выступил возмужавший наследник престола — Людовик, герцог Гиеньский. Едва не любое поползновение бургундца встречало резкое противодействие принца, с которым было невозможно не считаться. Даром, что Людовик был женат на дочери герцога Жана, и для надзора за ним предусмотрительный бургундец приставил Жана де Ньелля, должного играть роль канцлера Гиени. Слушаться своего свекра юный принц не желал, а его ставленника после одного, особенно жестокого, столкновения попросту вышвырнул вон из дворца, распорядившись отнять у него печати и приказать немедленно выйти в отставку^[83].

Жан Бургундский пришел в ярость. Нам неизвестно, он ли спровоцировал следующие события, или парижский люд, о котором он благополучно забыл, как то часто случается с политиками, добившись своего, решил взять обещанное самостоятельно. Так или иначе, в Париже вспыхнуло кровавое восстание. Возглавляли его мясники, давно завидовавшие «старшим» цехам ювелиров, меховщиков и т. д., желавшие прибрать к рукам их привилегии. Мясники были стабильно богаты, возможно, даже богаче многих представителей «старших» цехов, однако, их кровавое ремесло вызывало в парижанах стойкое омерзение, и потому путь к высшим должностям и почету для представителей этого цеха был закрыт. Желая склонить на свою сторону парижскую толпу, Жан Бесстрашный посылал своих представителей в первую очередь к старшинам мясников, щедро раздавая обещания и бочки аристократического бонского вина, что также немало льстило их самолюбию^[82]. Итак, нам с точностью неизвестно, стоял ли за спинами восставших бургундец собственной персоной, желавший таким образом напугать и обескровить соперников, или же Симону Лекулетье, живодеру, по прозвищу Кабош то есть «Башка», удалось самостоятельно возмутить мясников, а за ними городскую толпу, уставшую ждать обещанного — факт остается фактом. Город был охвачен бунтом против «арманьяков» и их приверженцев, которых парижане винили во всех своих бедах: высоких ценах на съестное, обесценивании денег и т. д. Пьяная от крови толпа окружила резиденцию дофина, требуя выдачи «предателей», и, получив отказ, сломала двери и схватила нескольких придворных, которые затем были заключены в отеле Артуа. Ситуация повторилась затем в королевском дворце, где толпа схватила брата королевы — Людовика Баварского, герцога Барского а также нескольких придворных дам^[84].

Восстание кабошьенов. - Неизвестный художник «Восстание 1413 года». - Марсиаль д'Овернь «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 8v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Однако, если герцог Бургундский надеялся руководить этой стихией, он жестоко просчитался. Кабошьены в знак борьбы против властей надели белые шапероны — отличительный знак, который незадолго до этого носили представители восставшего Гента, в городе начались грабежи и убийства, толпа уже не различала, к какой партии принадлежала та или иная жертва; мясники вместе со своими приспешниками вламывались в отели аристократии и дома богатых горожан, которые затем подвергались тотальному грабежу, пытавшихся сопротивляться убивали на месте. В городе воцарилась анархия, кое-кто из влиятельных «арманьяков» успел бежать, король, незадолго до того, пришедший в себя после очередного приступа безумия, был окружен возбужденной толпой, которая вынудила его надеть белый шаперон — символ мятежных настроений^[85].

Один из немногих, не потерявших головы, Людовик Анжуйский спешно собирал армию против восставших. Отряды спешили к нему отовсюду — из самого Анжера, где оставалась Иоланда с новорожденной дочерью, Орлеана, и Алансона, стягиваясь к Парижу, где престарелый Жан Беррийский вместе с дофином старались поддерживать хотя бы видимость порядка. Кабошьены в Париже захватили власть, назначив на все ключевые посты своих людей, но управлять городом, а тем более государством им было не под силу. Анархия и разгул толпы продолжались, Жан Бургундский, понимая, что ситуация полностью вышла из-под контроля и следующей жертвой может стать он сам, предпочел скрыться в своих владениях, оставив столицу в руках своих врагов. Уставшие от крови и убийств парижане предпочли отмежеваться от кабошьенов, понимая, что дело проиграно, руководители восстания бежали в Бургундию. В городе установилось относительное спокойствие, и вслед за этим, 31 августа 1413 года в него торжественно вступили с малой свитой Людовик Анжуйский, Жан Алансонский и оба орлеанца — Карл и Филипп^{[K 2]}. Все они были облачены в пурпурное платье, расшитое золотыми листами и орлеанским девизом «Правый путь». Парижане, еще незадолго до того бурно поддерживавшие кабошьенов, также поспешили облачиться в платье того же цвета и с тем же девизом. Возмущение временно улеглось^[86][82].

Неудавшаяся экспедиция в Италию, а также уроки противостояния партий резко изменили характер Людовика Анжуйского. Отныне его выбор будет сделан, и ни он, ни его супруга от принятого раз и навсегда решения уже не отступят ни на шаг. Не питая больше иллюзий относительно намерений Жана Бургундского, Людовик решительно порвал с ним и в знак этого разрыва приказал отослать назад вместе со всем приданым его дочь, так и не ставшую женой юного Людовика. Наверное, рыдающая 12-летняя девочка так и не поняла, почему потенциальный свекор обошелся с ней так жестоко. В ноябре 1413 года без всяких разговоров и объяснений Катерине приказали покинуть Анжер^[55]. Камергер сицилийской короны, Жан де ла Тюсе, должен был сопровождать ее до Бове и затем с рук на руки передать своему бургундскому коллеге Пьеру де ла Торнайлю^[87]. Неприятный инцидент: пересчитывая присланное, Торнайль отметил, что не хватает короны, золотого кувшина, блюда и 13 серебряных кубков. Жан де ла Тюсе вынужден был пояснить, что вещи эти были заложены у ростовщиков, чтобы финансировать итальянский поход, и предъявил бургундцам нотариально скрепленное заверение, что все они в скором времени будут выкуплены и возвращены владельцу^[88].

Надо сказать, что подобный шаг был достаточно опасен, Жан Бургундский отличался злопамятностью и мстительностью, никогда он не забудет анжуйскому дому столь жестокого оскорбления. Позднее, остыв от первого приступа гнева, Людовик Анжуйский также будет жалеть о совершившемся, в самом деле, юная девочка вряд ли была виновата в происках своего отца!^[89] Однако, в любом случае, сделанного было не вернуть; зато шаг этот, уже не имевший возврата, послужит к заключению другого брака, которому предстоит в корне изменить расстановку сил во французской политике.

История Франции меняет свой ход

Брак с далеко идущими последствиями

Иоланда Арагонская. Неизвестный художник «Встреча Людовика Анжуйского и его супруги с будущим зятем - Карлом, графом Понтье». — Жан Фруассар «Хроники». - ок. 1475 г. - Français 2645, fol. 321v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

После демонстративного разрыва с бургундской партией Иоланда и ее супруг всерьез задумались над возможностью породниться с французской королевской семьей. Из всех королевских детей к этому году не состояли в браке лишь двое: младший сын Карл, получивший при рождении имя своего брата, умершего в младенчестве, и дочь Катерина. После некоторого колебания супруги остановились на кандидатуре юного графа Понтье. На их выбор, судя по всему, оказало воздействие простое соображение: если дочь короля скорее всего предназначается в жены кому-нибудь из европейских монархов, и посему вряд ли ее выдадут за короля без королевства, младший нелюбимый сын королевы Изабеллы, чьи шансы на престол казались более чем зыбкими (двое старших братьев на тот свет явно не собирались) представлялся куда более доступным вариантом. Как мы помним, у Людовика и Иоланды была девятилетняя дочь Мария, в те времена — уже девушка на выданье^[90][91].

Обязанность вести переговоры с королевой Изабеллой Баварской по необходимости легла на плечи Иоланды. Дождавшись конца кабошьенского мятежа, она пустилась в дорогу в сопровождении четверых своих детей. Так как малышке Иоланде Анжуйской не исполнилось еще и года, в свите королевы находилась ее кормилица — Тифена^[92].

21 октября 1413 года две королевы встретились в замке Маркусси, располагавшемся в нескольких лье к югу от столицы. Королева Изабелла Баварская, перешагнувшая через четвертый десяток, обрюзгшая и одышливая, измученная двенадцатью родами, выглядела старухой рядом с энергичной, пышущей здоровьем Иоландой, всего лишь девятью годами ее младше. Уговорить королеву Франции не составило труда, безвольная, бесхарактерная, привыкшая постоянно искать поддержку у более сильных духом людей, она была более чем счастлива в этот сложный для королевства момент заключить союз с богатым и сильным анжуйским домом. В скором времени после того в отель Изабеллы Баварской прибыл также Людовик Анжуйский, исполнявший в это время обязанности председательствующего в королевском совете. Как известно, Иоланда прекрасно умела убеждать, вести переговоры и производить впечатление на собеседников. Брачный контракт был подписан без споров и возражений. Единственный, кто не был уведомлен о произошедшем — больной король, в это время в очередной раз впавший в омут безумия, однако, позднее придя в себя, он не будет возражать против случившегося^[93][91].

Соединенные свиты короля и королевы французских, а также короля и королевы сицилийских, завершая требуемый ритуал, торжественно встретились у ворот столицы. Известная миниатюра, входящая в «Хроники» Жана Фруассара, в настоящий момент хранящаяся в Национальной Библиотеке Франции, запечатлела момент этой встречи. Людовик Анжуйский и его жена, почтительно склоняющиеся перед юным женихом в графской короне со скипетром, в алых одеждах, на лошади, покрытой лазурным чепраком, расшитым французскими лилиями, и позади — королева Франции, наблюдающая за происходящим. Вместо отеля де ла Веррери, резиденции герцогов Анжуйских в Париже, Иоланда и ее супруг, вместе со своим шумным семейством, по приглашению королевы Изабеллы расположились в ее личном дворце. Помолвка столь высокородных семей (торжественно заключенная в Лувре, в начале декабря того же года) обязана была сопровождаться пиром и обменом дарами. Мы ничего не знаем о том, что преподнесла Иоланда французской монархии, однако, ответный дар королевы Изабеллы нашел себе место в документах эпохи: шесть кубков из чистого золота, причем, один из них с не менее драгоценной крышкой. Последовавший пир был неожиданно прерван гонцом с более чем тревожными известиями: герцог Бургундский с войском приближался к Парижу. 4 февраля он был уже в Компьене, в 84 км от столицы. Людовик Анжуйский счел за лучшее отправить свое семейство в Анжер, подальше от арены будущих военных действий. Не желая оставлять дочь в мятежной столице, Иоланда опять-таки сумела уговорить слабовольную королеву Изабеллу позволить ей увезти будущего зятя с собой. Это путешествие решит его судьбу; однако, пока еще никто из участников будущей драмы не знает об этом^[94].

5 февраля, после трогательного прощания и добрых пожеланий Иоланда с детьми отправилась в путь. Она уже знает, что носит под сердцем нового малыша. Девять месяцев спустя на свет появится ее младший сын, названный в честь юного зятя Карлом. Пока же ее сопровождал нескладный голенастый подросток, замкнутый и угрюмый. Некрасивая будущая супруга не вызывала у него нежных чувств, но и к Парижу и своему семейству будущий король Карл VII особой привязанности не испытывал. Парижане относились к нему совершенно безразлично, если не сказать худшего. Отзвук подобных настроений сохранил для нас анонимный «Дневник парижского горожанина», который, именуя тех, кто позднее пойдет за за гробом Людовика Гиеньского, тщательно перечисляет герцогов, графов «и еще кого-то там». Как вы уже догадались, читатель, под столь нелестной кличкой выступал будущий монарх^[95]. Впрочем, как уже было сказано, о его дальнейшей судьбе никто (включая его самого) не имел и не мог иметь ни малейшего представления^[96].

Младший нелюбимый сын безумного отца, с которым он встречался урывками, чаще всего в официальной обстановке, и вечно измученной очередными родами, издерганной государственными заботами, которые были явно ей не по силам, матери, осознающий свою подчиненную роль и не слишком уж привлекательную внешность, да еще и прибавьте к тому упорные слухи о незаконном рождении — якобы от покойного Людовика Орлеанского — постоянно снедаемый неуверенностью в себе и страхом перед насмешками в спину — таким был Карл в свои неполных двенадцать лет^[97][96].

Однако здесь, в Анжере, в новом дворце, небольшом и уютном, в среде шумного и веселого семейства, он неожиданно обрел то, чего был лишен с самого рождения: тепло, заботу и дружбу. Старший сын Иоланды — Людовик и юная Мария вовлекли его в свои шумные игры, сама Иоланда, окружила его любовью и опекой как собственного ребенка, и юный Карл постепенно оттаял. До самой смерти этот монарх, прозванный «Победителем», будет с обожанием относиться к своей теще, зовя ее не иначе как «доброй своей матушкой», внук, Людовик XI будет едва ли не боготворить свою венценосную бабушку. Однако, все это, опять же, в будущем^[98][96].

Болезнь Людовика Анжуйского и катастрофа под Азенкуром

Генрих V Английский. Неизвестный художник «Генрих V». — XV в. - Национальная портретная галерея. - Лондон, Великобритания.

Пока же Иоланда с тревогой прислушивалась к вестям, доходившим из Парижа. Злой гений французского королевства, Жан Бургундский, кружил и кружил вокруг столицы, надеясь, что верные ему парижане сами откроют ворота. Противостояние продолжалось до весны, затем, понимая всю бессмысленность этого ожидания, бургундец отправился восвояси, не преминув по дороге отдать своим солдатам на поток и разграбление графство Гиз, составлявшее наследственное владение герцогов анжуйских. Вслед за его уходящими войсками король и дофин Франции также выступили из Парижа. Поход этот окажется в военном отношении полным провалом; так и не сумев догнать увертливого противника, а заодно разграбив своих и чужих, королевские солдаты вернутся в Париж. Однако, Людовик Анжуйский благоразумно предпочел не принимать участие в этой авантюре, вместо того вернувшись к своему семейству в Анжер^[99].

В начале следующего, 1415 года Людовик тяжело заболел. Его мучили боли в нижней части тела, лихорадка и тошнота — так о себе впервые заявила болезнь, которая в конечном итоге сведет его в могилу. Он настолько ослабел, что оказался не в состоянии вернуться в Париж. К осени болезнь, казалось, отступила, и по настоянию встревоженной супруги, в сентябре, семейство в полном составе, взяв собой юного зятя, отправится в Сомюр и далее на Юг, к жаркому солнцу и сухому воздуху Прованса^[99]. Для Карла Французского это будет первым путешествием по Югу страны, небыстрым, как ход корабля, дававшим, однако, возможность досконально узнать его будущие владения. Иоланда в это время была уже на сносях, месяцем спустя, в Монтиль-ле-Тур на свет появился младенец Карл^[99][100]. Людовик Анжуйский, чьего присутствия требовал Прованс, вынужден был в одиночку продолжить путь, поднявшись после родов, Иоланда вместе с детьми 18 февраля 1415 года присоединилась к супругу. Где-то там на Севере продолжали бушевать столкновения и войны, однако, анжуйское семейство в полной мере наслаждалось покоем. Впрочем, даже здесь, «на курорте», как можно было бы выразиться современным языком, супруги не оставались без дела. Людовик и Иоланда готовили судебную реформу — знаменитый «статут» 1415 года, сделавший провансский суд куда более гибким и уважительным к правам обвиняемых. Надо сказать, что этот статут настолько опередил свое время, что не был в полной мере понят современниками, и дело дошло до того, что посланники Прованса явились, чтобы хлопотать о его отмене^[101].

Впрочем, покой для королевской четы оказался недолгим. Двумя годами ранее король Англии Генрих IV, более на словах чем на деле грозивший французскому королевству, успел почить в бозе, и его сын, носивший то же имя, решил перейти от слов к делу. Именуя французского короля «своим дражайшим кузеном», он тем не менее наотрез отказывался признать его права на престол, во всеуслышание объявляя себя «королем Англии и Франции» и требуя руки младшей дочери Карла Безумного — Катерины с Аквитанией в качестве приданого^[102].

Небольшая, но отлично обученная и дисциплинированная английская армия 14 августа 1415 года высадилась у мыса Ко — много позднее здесь будет построен порт Гавр, — и скорым маршем отправилась к Арфлеру — одной из мощнейших крепостей на севере страны. Арфлер закрыл ворота перед англичанами и сопротивлялся с мужеством отчаяния^[103]. Городские гонцы уже сумели достичь Парижа, и теперь король Карл VI, в это время бывший в состоянии понимать происходящее, спешно собирал ополчение. Весть о случившемся достигнет анжуйского семейства в Тарасконе, и задержавшись еще на несколько недель, чтобы подготовить обратное путешествие, одним из первых, преодолевая недомогание, на его зов поспешит Людовик Анжуйский^[104]. Тяжкая болезнь, которой предстоит в конечном счете свести его в могилу, подавала свои первые признаки.

Азенкур. Неизвестный художник «Битва при Азенкуре». — Томас Уолсингем «Сент-Альбанская Хроника». - Ms 6 f.243. - XV в. - Библиотека Ламбетского Дворца. - Лондон, Великобритания.

Сбор французского войска затягивался: арманьякские и бургундские принцы наотрез отказывались выступать и сражаться вместе, Жан Бесстрашный и вовсе предпочел под благовидным предлогом объявить нейтралитет, запретив также появляться в Париже своему старшему сыну — будущему герцогу Филиппу Доброму. Явились только его младшие братья, а также герцог Барский, граф де Марль и несколько аристократов, принадлежавших к арманьякской партии. Вечно сомневающийся герцог Бретонский, до последнего старавшийся сохранить нейтралитет, чтобы перейти исключительно на сторону победителя, также ограничился тем, что прислал на помощь монарху своего младшего брата Артюра де Ришмона.

Лишенный помощи Арфлер в конечном итоге вынужден был сдаться на волю победителя. 18 сентября Генрих торжественно вступил в покоренный город, распорядившись выселить из него всех жителей, которым было разрешено взять с собой лишь минимум необходимых вещей. По замыслу короля Арфлер должен был превратиться в английскую колонию и плацдарм для последующего завоевания Нормандии. Между тем, огромное, неповоротливое 25-тысячное королевское войско наконец-то выступило в поход. Превосходство сил было неоспоримым, и английский король предпочел отступать, изо всех сил пытаясь уклониться от решительного сражения. Погоня закончилась 24 октября 1415 года, когда передовые французские части загородили дорогу англичанам у деревеньки Азенкур^[102].

Об азенкурском сражении написаны горы книг. Мы не будем повторять их, ограничившись лишь коротким замечанием, что несмотря на почти пятикратное превосходство, французская армия потерпела одно из сокрушительнейших поражений в Столетней войне. Причиной тому было множество факторов: неорганизованность, отсутствие единого командования, английское превосходство в обученности войк и вооружении (длинные луки англичан насквозь пробивали доспехи, при том, что лучник мог сделать до трех выстрелов, пока лишь французский арбалетчик еще только заряжал свой механизм).

К счастью для Франции, король и дофин не принимали участия в сражении (уроки Пуатье, когда в плену оказался Иоанн Добрый все же не прошли даром!) Вместе с ними в Руане находился престарелый Жан Беррийский, последний оставшийся в живых из королевских дядей-регентов, а также Людовик Анжуйский, жестоко страдавший от болей в мочевом пузыре и недержания мочи. По всей вероятности, речь шла об инфекционном цистите, болезни в те времена неизлечимой — впрочем, иногда причиной этого недуга полагают рак простаты, дающий сходные симптомы. Тяжкая болезнь, из-за которой он не смог принять участие в походе, спасла ему свободу, а может, и саму жизнь^[105].

Пожалуй, кроме англичан, торжествовать мог герцог Бургундский. Несмотря на траур по младшим братьям, погибшим в этом бою, он не преминул оценить всю благоприятность сложившейся ситуации. В плену оказался Карл Орлеанский (освободиться он сможет только через двадцать пять лет), весь цвет арманьякской партии сложил голову на поле Азенкура или также был распределен по английским тюрьмам^[99]. Не теряя времени, герцог поспешил к Парижу, но опоздал. Ворота столицы оставались закрытыми. Посланцы герцога, Жан Люксембургский (будущий тюремщик Жанны) и Гильом де Вьенн, сумели предстать перед королевским советом, но добиться разрешения для герцога вступить в столицу им не удалось. Вновь герцог бессмысленно терял время, на сей раз живя в Ланьи, неподалеку от Парижа (в результате чего за ним закрепится глумливое прозвище «Жана из Ланьи»^[106]. Пользуясь тем, что посланцы обеих сторон сновали между Парижем и Ланьи, Людовик Анжуйский, возможно, мучимый совестью за обиду, нанесенную юной девочке, или просто желая примириться — хотя бы на словах — со своим грозным противником, отправил своего гонца к Жану Бургундскому, предлагая ему вынести случившийся между ними спор на суд короля. Ответ бургундца гласил, что тот желает поквитаться «за обиду и зло, в каковых король Людовик виновен был перед ним и перед его дочерью в подходящем для него месте и в подходящий для того час»^{[K 3][107]}.

Новый дофин и новые политические дрязги. Людовик Анжуйский покидает Париж.

Иоанн Туреньский с супругой. Неизвестный художник «Иоанн Туреньский и Якоба Баварская». — Хендрик ван Хеессел «Хроника герцогов голландиских от начала и вплоть до 1415 г.» - ок. 1401-1450 гг. - B.89420 f. 162 - Библиотека и архив Хендрика Консьянса. - Антверпен, Бельгия.

8 декабря Людовик Анжуйский покинул Париж, убедившись, что столица охраняется достаточно надежно, и вход в нее для бургундского герцога полностью перекрыт. На пути домой его настигло еще одно страшное известие: дофин Франции, Людовик, которому едва исполнилось 18 лет, скоропостижно скончался в Париже. По официальной версии виной тому был тяжелый грипп, осложнившийся дизентерией, однако на улицах и в тавернах шептались о яде… Опять же, сложившаяся ситуация играла на руку Жану Бесстрашному; «второй дофин» — Иоанн, герцог Туреньский, женатый на Якобе Баварской, в это время находился в Геннегау (земле, на которую бургундские герцоги давно положили глаз…), готовясь стать ее властителем. Однако, если дофин Людовик (ныне покойный) был душой арманьякской партии, его младший брат находился под сильным влиянием Жана Бесстрашного^[108][109].

Отдавая себе в том отчет, герцог Жан Беррийский спешно вызвал в Париж своего зятя, Бернара д’Арманьяка, вместе с его гасконским войском. Оборона города несомненно только выиграла от их прихода, но, с другой стороны, грубые гасконцы, ко всему прочему говорившие на малопонятном для парижан диалекте, вели себя как в завоеванной стране, пьянствуя и грабя, оскорбляя женщин, в то время как сам Арманьяк, по причине того, что его одряхлевший тесть уже не в состоянии был удерживать в руках власть над столицей, принялся править самым деспотичным образом, навязывая парижанам разорительные налоги и подати^[107]. Сохранился его характерный ответ на жалобы парижских купцов: «Плевать я хотел на ваши рожи…, я просто приду и возьму!»^[110] Единственным, кто мог сдерживать его тиранические замашки, был Людовик Анжуйский. Совершенно больной, измученный лихорадкой, по всей видимости, перекинувшейся на почки, провоцируя тяжелый нефрит, в январе следующего, 1416 года он все же нашел в себе силы, чтобы добраться до столицы, поддерживаемый преданной женой, которая впервые оставила свое многочисленное семейство на попечение нянек и слуг, понимая, сколь важно сейчас для мужа ее присутствие и ее советы. В течение нескольких месяцев, изнемогая от лихорадки и слабости, Людовик Анжуйский присутствовал в королевском совете, направляя политику государства, вынудив Арманьяка, чье присутствие раздражало парижан, временно отбыть из столицы вместе со своими людьми^[111].

Ворота Парижа по-прежнему были закрыты для «Жана из Ланьи», и он, наконец, решил, что с него этого ожидания хватит. В столице стал неспешно готовиться пробургундский заговор, душой его были несколько городских старейшин (эшевенов), потерявших власть после прихода в столицу арманьяков, а также богатые уличные менялы и купцы. Заговорщики собирались неожиданно для всех захватить в свои руки Людовика Анжуйского и Жана Беррийского, обрить им головы, с позором провезти по всему городу верхом на быках и затем обезглавить. В плен также стоило захватить прево Парижа Таннеги дю Шателя (как мы с вами помним, военачальника Людовика в Италии), а также канцлера французской короны Анри де Марля, и взяв в свои руки власть над Парижем, открыть ворота Жану Бургундскому^[112][109]. В Париже упорно держался слух, что на кухне Анжуйского отеля как-то сама собой оказалась бочка вина, но к счастью (или наоборот?) догадливый главный повар дал это вино отведать собаке, и несчастное животное немедля отправилось к праотцам. Неизвестно, случилось ли подобное на самом деле, или было с начала и до конца выражением чьих-то досужих фантазий, но общую нервозность, царившую в столице Франции этот слух отражал весьма красочно.

Французский исследователь Арно де Рош в своей биографии королевы Иоланды полагает, что тайные цели заговорщиков могли быть куда более серьезными. Им представлялась отличная возможность одним ударом отделаться от старого короля, королевы, а заодно расправиться с Иоландой, чье политическое влияние постепенно давало о себе знать. Заговором руководили двое ближайших соратников Жана Бургундского — Альберик д’Оржемон и Робер де Беллуа. Днем выступления была назначена Великая пятница (17 апреля), или, по другим сведениям, Пасхальное воскресенье (19 апреля 1416 года)^[109]. В любом случае, из далеко идущих планов ничего не вышло, заговор был раскрыт, виновные схвачены и казнены, насмешки ради их облачили перед смертью в фиолетовые одежды арманьяков, шитые золотыми листами. Спешно вернувшийся в город Бернар д’Арманьяк установил драконовские порядки: отныне парижанам запрещалось собираться вместе, даже для семейных торжеств или свадеб, если на них не присутствовали графские соглядатаи, парижанам запрещалось носить оружие, ставить на окна тяжелые предметы, которые могли бы послужить метательными снарядами «под угрозой лишения имущества и жизни», наконец, упразднена была высоко ценимая городом привилегия: возможность в ночное время натягивать цепи поперек улиц, чтобы таким образом затруднить действия конницы^[112].

Нельский отель - место смерти Жана Беррийского. Неизвестный художник французской школы «Катание на коньках на замерзшей Сене» (фрагмент). — Январь 1608 г.- Музей Карнавале. Париж, Франция.

В любом случае, заговор столь угнетающе подействовал на старого герцога Жана Беррийского, что 15 июня того же года в отеле де Нель (возле парижских ворот того же имени), он отдал Богу душу^[113]. Для партии арманьяков это была новая тяжкая потеря, однако, Иоланда и ее супруг сочли момент подходящим, чтобы ввести в королевский совет тринадцатилетнего графа Понтье, которому предстояло занять в нем председательствующее место вплоть до того момента, когда его брат окажется в Париже. Вместе со своей малолетней невестой Карл прибыл в столицу. Людовик и Иоланда позаботились о том, чтобы окружить его опытными советчиками: финансистами Югом де Нойе, Пьером де Бово и Ардуэном де Малье, кроме того, рядом с ним неизменно обретался личный духовник — Жерар Маше, комиссарий финансов Робер ле Масон, начальник его личной безопасности Арно де Барбазан и другие. В Париже заговорили об «анжуйской партии», окружающей младшего сына короля — и недаром^[114].

Наскучивший ожиданием герцог Бургундский счел за лучшее тайно встретиться с королем английским и договориться о совместных действиях против французов. Их встреча состоялась 4 и затем еще раз 13 октября в Кале и закончилась ничем, так как англичанин потребовал полного себе подчинения, военной помощи и признания его «прав» на королевство французское. Все это должно было быть скреплено тайным письменным актом. Осторожный бургундец счел за лучшее не рисковать^[115].

В декабре 1416 года Людовик Анжуйский, измученный тяжелой болезнью, сложил с себя полномочия, оставив в городе малолетнего графа Понтье. 8 января он с супругой отправился в Анжер, надеясь в тишине и покое дворца обрести, наконец, утерянное здоровье. Совершенно обессиленный, он уже не мог путешествовать верхом и проделал большую часть пути на конных носилках^[116].

Между тем, переговоры о прибытии в Париж нового дофина затягивались, Геннегау было владением достаточно далеким, отстоявшим от Парижа на много дней пути, причем, гонцов могли поджидать нешуточные опасности. Требовалось также решить судьбу короны самого Геннегау после отъезда принца. Ситуация осложнялась тем, что Вильгельм Баварский, тесть дофина Иоанна, под влиянием своей супруги Маргариты Бургундской, ставил непременным условием его возвращения то, чтобы герцогу Бургундскому было дозволено сопровождать его в Париж. Французские посланцы (по всей вероятности — при полной поддержке нового дофина) со своей стороны требовали, чтобы Жан Бургундский в таком случае присягнул на верность королю и обязался поддерживать мир во Франции, ни к кому при том не питая вражды. Злопамятный герцог озаботился о том, чтобы из текста клятвы было исключено имя Людовика Анжуйского, которому он собирался и далее мстить за оскорбление, нанесенное его дочери. Наконец, соглашение было достигнуто, и в начале следующего, 1417 года, принц Иоанн пустился в путь в сопровождении свекра и свекрови. Достигнув французского Компьеня, он задержался здесь, чтобы в Париже успели подготовить торжественную встречу. С той же целью Вильгельм Баварский (граф Геннегау) отправился в столицу, в то время как старая королева поспешила в Санлис, где ее уже дожидались Маргарита Бургундская и новая дофина Франции — Якобина Баварская. Ситуация между тем застопорилась опять: Бернар д’Арманьяк наотрез отказывался впускать своего соперника в Париж, идя таким образом наперекор воле королевы и совета. Взбешенный Вильгельм Баварский грозился, что в этом случае увезет дофина Иоанна обратно в Геннегау. Грозить Арманьяку не следовало ни в коем случае, этот суровый солдат имел только один ответ шантажистам, он тут же приказал арестовать баварца и держать его под стражей до тех пор, пока дофин не окажется в городе. Предупрежденный в последний момент, граф Вильгельм успел бежать^[117].

Прискакав на взмыленном коне в близкий Компьень (ох уж этот зловещий город, здесь несколько лет спустя окажется в плену Жанна…) баварец был потрясен страшной новостью, которую до него тут же поспешили донести. Дофин Иоанн, еще несколько дней назад совершенно здоровый, находился при смерти. У юноши распух язык, лицо, глаза вылезали из орбит. 4 апреля 1417 года 18-летнего Иоанна Туреньского не стало. Считается, что причиной его смерти был мастоидит — гнойное воспаление височной кости, но горожане снова шептались о яде…^[118][119]

Смерть Людовика Анжуйского. Иоланда выходит на политическую арену.

Анжерский Апокалипсис - «Падение звезды». Мастерская Николя Батая «Звезда Полынь и третий трубный глас». — ок. 1373—1381 гг. - Анжерский замок. Анжер, Франция.

Иоланда действовала без промедления. Едва лишь эта новость достигла ее ушей, королева немедленно приказала собраться перед фасадом дворца всем его обитателям – от пожилого и важного мэтр д’отеля в шитом золотом костюме до последней прачки, которую эта новость отвлекла от корыта, и теперь она робко жалась в углу, стыдясь своего простого платья, покрытого хлопьями пены. Иоланда торжественно вывела на балкон перед этой небольшой толпой, сгрудившейся внизу зардевшегося от смущения юношу, и первой отдала ему церемонный придворный поклон. Отныне младший сын становился дофином Франции – эта новость потрясла всех домочадцев и слуг. Оказывается этот мальчик, на которого они давно привыкли смотреть как на скромного зятя своей госпожи когда-нибудь станет их королем! Несколько голосов подхватили «Да здравствует король!» Церемония короткая, но полная смысла. Младшего сына никогда не готовили к делам будущего правления, предполагая, что он станет одним из многих «родственников» будущего короля, одного из своих старших братьев. Отныне в достаточно короткий срок неуклюжего подростка надо было приучить быть государем, мыслить и вести себя соответственно своему новому званию^[120].

Затем важнейшей ее целью становится, чтобы новый дофин Франции, который обязан обретаться в Париже рядом со своим отцом и матерью, не попал под влияние бургундцев или арманьяков (и те и другие стоят друг друга, желая править по собственной воле, прикрываясь лишь именем короля!). Мальчик неопытен, податлив, легко подчиняется более сильной воле. Чтобы оградить его от дурных влияний, Иоланда позаботилась о том, чтобы окружить его опытными и дельными советчиками. Познакомимся с ними также. Пьер де Бове. Будущий наместник Прованса, будущий военачальник ее сына, и также будущий соратник Жанны, он много лет служит анжуйскому дому, и сомневаться в его преданности невозможно. Юг де Нуайе, родом из Лангедока, однако, имел не одну возможность доказать верность королеве, ясный ум и опытность в делах. Одуэн де Майе и его супруга Перонелла д’Амбуаз, давние друзья семьи, опытные и сведущие в делах политики. Робер ле Масон, легист, адвокат, в прежние времена служивший королю Карлу VI. Вокруг наследника престола образуется по сути дела, небольшой «королевский совет» из опытных и верных людей. Его возглавит Жан Луве в должности канцлера. Со временем он обманет доверие своей госпожи, и будет удален от дел, но это случится далеко не сразу. Таннеги дю Шатель, выдающийся военачальник, как мы с вами помним, бывший соратник Людовика-старшего в Италии, храбрый солдат, годящийся, однако, на сугубо подчиненные роли. Он отличный исполнитель приказов, что доказал и докажет неоднократно и не более того. Жерар Маше, духовник, глубоко преданный своей повелительнице. Арно Гильом де Барбазан, «рыцарь без страха и упрека», личный телохранитель дофина, должный и днем и ночью обеспечивать его безопасность^[121]. Король Карл, в это время пребывающий в здравом уме настоятельно зовет сына в Париж, здесь ему подобает занять свое место в королевском совете. Иоланда не противится. Вместе с дофином, в столицу уезжает его будущая супруга, что же, ей следует привыкать к своей новой семье и будущей роли королевы французской. В сопровождении надежного эскорта, 6 апреля 1417 года юный дофин с невестой отбывают в столицу^[122].

Жан Бесстрашный был в бешенстве. Карл, граф Понтье, женатый на анжуйской принцессе, дочери его заклятого врага!.. Бургундца не могла утешить даже новость о скоропостижной смерти Людовика Анжуйского. 29 апреля, все того же 1417 года он скончался в анжерском замке, горько оплакиваемый женой и детьми. Днем ранее он продиктовал Иоланде свои последние наставления будущему королю. Письмо это сохранилось. Среди прочего, оно гласило «дабы он ни при каких обстоятельствах не питал доверия к герцогу Бургундскому, но при том использовал все возможности, сколь то в его силах, чтобы сохранить с таковым добрые отношения». Его последними словами, обращенными к детям было «Всегда будьте послушны своей матери, и почитайте ее вплоть до самой смерти». Принцы полностью последуют его желанию^[123][117].

Час Иоланды пришел. Отныне ей предстояло сыграть свою неповторимую роль в истории Франции.

Комментарии

Примечания

Литература

• Colette Beaune Journal d'un Bourgeois de Paris. — Paris: Librairie Generale Francaise, 1990. — 539 p. — ISBN 978-2253051374

Колетта Бон «Дневник Парижского Горожанина». Подлинный документ, относящийся к первой половине XV в., т. н. «Дневник Парижского Горожанина», получивший подобное название с легкой руки своего первого издателя Александра Тюутея, историк и архивиста начала ХХ века, представляет собой набор личных записей, не предназначенных для чужих глаз, которые вел, по-видимому, который вел, по-видимому, клирик собора Нотр-Дам, ошибочно названный «Горожанином». Документ интересен тем, что перед нами не официоз и не хроника, призванная возвеличить того или иного правителя и снискать автору его благосклонность, но взгляд на вещи, исходящий от маленького человека со всеми его желаниями и предрассудками, старательно фиксирующем в своем «Дневнике» мельчайшие события столь важные для его жизни: колебание цен на хлеб, панические слухи, желания и чаяния толпы. Издание К. Бон является переводом «Дневника» на современный французский язык с обширным предисловием и многочисленными комментариями, материал из которых использовался для написания этой главы.

• Georges Bordonove Charles VI : Le roi fol et bien-aimé. — Paris: Pygmalion, 2006. — 317 p. — ISBN 978-2756400181

Жорж Бордонов «Карл VI: Король безумный и возлюбленный». Это книга из серии «Короли, создавшие Францию» является полной биографией Карла VI, собранной буквально из крошечных кусочков, разбросанных по многочисленным документам и хроникам времени. Здесь внимательный читатель найдет для себя полную информацию о детстве и юности монарха, подававшего большие надежды на поле брани, но оказавшегося достаточно посредственным администратором и правителем, его супруге — редком в те времена союзе, заключенном по большой взаимной любви, многочисленных детях и наконец, о безумии, которое повергло страну в хаос, и превратело мощное государство, выпестованное Карлом V Мудрым в арену сражения между принцами, сражавшимися между собой за пост регента. Очень глубоко и подробно освещена также тема болезни Карла, которой, как известно, до сих пор не найдено объяснения. Изложение построено на теориях, принятых в академической среде, любителям теории заговора предложена будет другая книга.

• Matei Cazacu Gilles de Rais. — Paris: Tallandier, 2006. — 382 p. — ISBN 978-2847342277

Матеи Казаку «Жиль де Рэ». Матеи Казаку, французский исследователь румынского происхождения, доктор исторических наук, палеограф, архивист, известен своим скрупулезным отношением к исследуемому материалу. Результаты поисков в провинциальных и аристократических семейных архивах позволили ему открыть и сделать достоянием исторической науки многие ранее неизвестные документы, касающиеся как самого барона де Рэ, ставшего в дальнейшем прототипом сказочного героя Синей Бороды, так и его семьи и окружения. Полагая барона преступником и убийцей, Казаку занимает очень сдержанную позицию, представляя читателю самому решить, насколько подобный взгляд заслуживает доверия. Кроме собственно биографии Жиля, книга содержит сведения о посмертных легендах, связанных с его героем, развитием в фольклоре образа Синей Бороды, многочисленными фотографиями и документами. Рекомендуется к прочтению любому, кто желает вновь взяться за биографию барона. Единственное, пожалуй, замечание, состоит в том, что Казаку, как впрочем, многие архивисты нашей эпохи обрушивает на голову читателю огромное количество имен и цифр, однако, при небольшом терпении, преодолимо и это. Автор данного исследования считает монографию Казаку одной из лучших и самых полных в том, что касается биографии и окружения барона Жиля де Рэ.

• Arnaud Des Roches de Chassay Yolande d'Aragon ou l'unité de la France. — Janzé: Charles Hérissey, 2006. — 214 p. — ISBN 978-2914417303

Арно де Рош де Шассе «Иоланда Арагонская или объединение Франции». Ранняя, и потому несколько неполная биография нашей героини. Пусть написанная с огромной любовью и почтением перед памятью этой великой женщины, более старая по времени работа Арно де Роша изобилует пробелами. В вину автору это ставить не следует, так как многие документы касающиеся жизни и деятельности королевы Иоланды были найдены или подвергнуты научному анализу уже после того, как вышло первое издание этой работы, а последующее, которое собственно и использовалось, было дополнено и исправлено не в полной мере. Посему пользоваться этой работой можно и нужно, однако, она уже требует перекрестной проверки и дополнения по новым и более полным данным, хотя несмотря ни на что, сохраняет свой интерес и до нынешнего дня.

• Jacques Heers Gilles de Rais. — Paris: TEMPUS PERRIN, 2005. — 249 p. — ISBN 978-2262023263

Жак Хеерс «Жиль де Рэ». Жак Хеерс, или на французский лад, Жак Ээр, глава отделения медиевистики в Сорбонне (Париж) известен как автор нескольких интереснейших монографий, посвященных людям этого времени, оставившим заметный след в истории. Что касается маршала де Рэ, Хеерс настроен к нему чрезвычайно строго, представляя, если угодно, самое радикальный взгляд на жизнь и и преступления барона де Рэ. Хеерс полагает своего героя полнейшим ничтожеством, поднявшимся до определенных высот исключительно благодаря заступничеству королевского фаворита, бездарным воякой, и конечно же, преступником без всяких разговоров. С подобной точкой зрения можно соглашаться или спорить, но книга, о которой идет речь написана интересно и неоднозначно, и полна документальных свидетельств и авторских трактовок произошедшего.

• Bertrand Schnerb Les armagnacs et les bourgignons.: La maudite guerre.. — Paris: Perrin, 1988. — 309 p. — ISBN 978-2262005214

Бертран Шнерб «Арманьяки и бургиньоны: проклятая война.». Без цитирования этой монографии не обходится, пожалуй, ни одна работа, посвященная Франции XV века. Это редкостное издание содержит исключительно полное описание гражданской войны, а также портреты основных ее участников, анализ скрытых причин и вполне явных следствий противостояния, развернувшегося на фоне общенациональной опасности. Несмотря на строго-научный характер, книга читается легко и с огромным интересом. Рекомендуется всем историкам и любителям, интересующимся временем Столетней войны.

• Gérard de Senneville Yolande d'Aragon: La reine qui a gagné la guerre de Cent Ans. — Paris: Perrin, 2008. — 396 p. — ISBN 978-2262028008

Жерар де Сенневилль «Иоланда Арагонская: королева, выигравшая Столетнюю войну». Последняя по времени и наиболее полная биография нашей героини. Исследование, написанное ярким, образным языком, включащее в себя сведения не только о жизни нашей героини, но о Франции второй половины XV века, и истории анжуйского герцогства. Нечастый случай среди исторической литературы, когда тот или иной персонаж предстает не безликой «исторической личностью», но живым человеком со своими радостями и огорчениями, победами и поражениями, где преклонение автора перед памятью этой великой женщины не превращается в слепое поклонение, а строгий анализ историка соседствует с живыми описаниями быта и нравов эпохи. Настоятельно рекомендуется всем, кто пожелает ознакомиться с биографией нашей героини в ее оригинальном звучании.

• Florent Véniel, Jacques Labrot, Véronique Montembault Le costume médiéval: la coquetterie par la mode vestimentaire, XIVe et XVe siècles. — Bayeux: Heimdal, 2009. — 216 p. — ISBN 2840482541

Флоран Вениэль «Средневековый костюм: проявления кокетливости в моде XIV и XV столетий». Настоящая энциклопедия французского костюма, огромный альбом с многочисленными иллюстрациями, где средневековые миниатюры соседствуют с портретами того же времени и современными реконструкциями, которые демонстрируют сотрудники музея Клюни. Оформлена по всем правилам, с многочисленными сносками и списком литературы. Написана лёгким и живым языком, читается с огромным удовольствием. Рекомендую всем любителям Средневековья.

© Zoe Lionidas (text). All rights reserved. / © Зои Лионидас (text). Все права сохранены.