Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 1 Незаконный сын
| ← Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард | "Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард" ~ Глава 1 Незаконный сын автор Zoe Lionidas |
Глава 2 Наемник на королевской службе → |
Нет более ни единого Ланкастера»
Жан де ДюнуаНесколько вступительных слов
|
С единственного сохранившегося портрета, предположительно изображающего нашего героя в возрасте 25-30 лет, на нас смотрит породистое лицо с умными глазами и несколько удлиненным носом — наследственной чертой всех Валуа, включая незаконных отпрысков этого королевского рода. Впрочем, портрет не подписан, и уже потому нет полной уверенности, кто на самом деле запечатлен на полотне. Еще несколько миниатюр (схематичных, сделанных художником пусть и не бесталанным, но явно не хватавшим с неба звезд, а также единственный достоверный портрет, на котором Жан де Дюнуа предстает глубоким стариком, измученным смертельной болезнью) не дают нам достаточного материала для сравнения с тем, кто с юности и едва ли не до самой кончины носил шутливое прозвище «Красавчика».
Один из благороднейших людей своего времени — талантливый полководец, опытный дипломат, любящий муж, отец и верный друг, он верой и правдой служил двум королям, и в том, что ход Столетней войны все же удалось переломить и враг был навсегда изгнан с французской земли, немалая заслуга этого человека. Он прожил долгую по тем временам и очень бурную жизнь: воевал, оказывался в плену, дважды руководил осажденными городами, и в обоих случаях с блеском выигрывал противостояние, был осужден и сослан без вины, зато дважды прощен за участие в заговорах против двух королей, которых он таким образом пытался «отучить» от несправедливого и тираничного на его взгляд правления.
Младший брат принца-поэта Карла Орлеанского, верный соратник и преданный друг Жанны, он ни единожды не запятнал себя предательством, и ни при каких обстоятельствах не перебегал на сторону сильного — редкое качество и тогда, и будем откровенны читатель, даже и в наше время. Раз и навсегда выбрав для себя сторону слабейшего — короля Карла VII Французского, который вынужден был спасаться бегством из собственной столицы, и год за годом отбиваться от превосходящих сил врага, он никогда не отступил от своего выбора. И, как многие другие был незаслуженно забыт потомками. Об этой неординарной личности сегодня пойдет наш рассказ.
От начала нового царствования
За двадцать лет до рождения Бастарда
Начало XV века для Франции напоминало затишье перед бурей. Вроде бы все шло как обычно… вкривь и вкось… но предчувствие большой беды не покидало парижан, а вслед за ними и население многочисленных феодальных владений.
Двадцать лет тому назад, еще не достигнув старости, скоропостижно скончался великий государь этой земли — Карл V, прозванный Мудрым. Проживи он еще немного, и война, историками названная Столетней, закончилась бы куда раньше. Дальновидный, умеющий выжидать, и немедленно пользоваться малейшим шансом на победу, этот государь, предпочитал самым славным военным подвигам дипломатию, хитрость, в случае необходимости — внезапные точечные удары, пресечение путей, по которым к захватчикам шло продовольствие и фураж для коней, и неожиданные атаки на малолюдные или плохо защищенные крепости. Подобная политика уже в скором времени принесла свои плоды: захватчики были практически изгнаны из страны, в их руках оставалось всего лишь несколько прибрежных городов.
Несмотря на то, что в Англии по-прежнему бряцали оружием, и разражались гневными речами касательно несговорчивого соседа, непосредственной опасности нового нападения не было. Истощенная войной страна, постоянно живущая под угрозой шотландского нападения, с казной, опустошенной многими годами бесплодных военных действий в данный момент времени не представляла непосредственной угрозы.
Внутри страны усилиями великолепно собранной финансовой и хозяйственной команды прежнего короля также восстановился порядок. Были искоренены разбои на дорогах, крестьяне постепенно стали возвращаться в опустевшие деревни, сожженные и разрушенные города отстраивались вновь, и наконец, что немаловажно, удалось установить правильный порядок сбора налогов. Все закончилось в один миг, когда 42-х летний правитель неожиданно слег во время короткой поездки в свой любимый город — Мелён.
Чувствуя приближение смерти, он отдавал последние распоряжения следующему по старшинству брату — Людовику, герцогу Анжуйскому, который должен был возглавить регентский совет при юном короле, которому в это время едва исполнилось 12 лет. По первоначальному замыслу Карла, руководить действиями юного сына должна была королева-мать, однако, она скончалась за несколько лет до супруга. Справедливо не доверяя Людовику — показавшему себя хорошим солдатом, но весьма посредственным правителем (если не сказать большего), король перед смертью требовал клятвы, что регентский совет будет состоять из 50 знатнейших дворян, которые по его замыслу, должны были помогать младшему брату, заодно удерживая его от слишком уж больших соблазнов, которые предоставляло место регента.
Кроме того, король настаивал, чтобы сын его был объявлен совершеннолетним год спустя, и сам взял в руки бразды правления, возглавив все ту же, отлично зарекомендовавшую себя команду управленцев, верой и правдой служивших его отцу. Людовик клялся и божился, что исполнит волю умирающего, но, как несложно догадаться, все его клятвы оказались пустым звуком.
Едва лишь Карл V навсегда закрыл глаза, младший брат с кинжалом в руках ворвался в помещение королевской казны, силой вырвал у казначея Филиппа де Савуази, ключи к кладовым, и немедленно присвоил себе неприкосновенный запас короны — 100 тысяч золотых ливров (огромная сумма по тем временам!) и вместе с тем золотую и серебряную посуду, драгоценности покойной королевы… короче, список похищенного был весьма обширен.
Нет, Людовик не был гулякой, мотом, и достаточно спокойно относился к женским чарам. Деньги нужны были ему для того, чтобы добыть себе королевство!… Он не был первым в этом вопросе, как мы увидим, не будет и последним. Вечное проклятие второго брата, молча смотреть, как корона и власть навсегда уплывают из рук, а ты пожизненно остаешься запасным наследником, пока у старшего не появляются собственные дети, и вожделенная власть словно мираж в пустыне растворяется в воздухе уже навсегда.
Людовик был по-своему честен, чтобы не покушаться на жизнь брата и племянника… впрочем, как мы увидим, далеко не все были в этом уверены. Зато его манил престол Неаполя, чья королева — Джованна I, женщина далеко не безупречного поведения, которую молва обвиняла в убийстве нескольких мужей, почувствовав нарастающую со всех сторон враждебность, поспешила призвать на помощь этого храброго солдата, обещав ему неаполитанский престол после своей смерти. Надо сказать, что королева, несмотря на несколько браков оставалась бездетной, и в качестве претендента на таковой престол, который должна был неминуемо освободиться после ее смерти, выступал Карл, герцог Дураццо, имевший более чем эфемерные права (его прабабка была сестрой прадеда Джованны), однако, готовый получить вожделенную корону силой.
Людовик спешил. Франция мало интересовала его, зато притягивала Италия, манил Неаполь. На присвоенные деньги спешно строился флот и вербовались наемники. Однако, военная идиллия для герцога Анжуйского едва не прервалась самым неожиданным образом. Два младших брата покойного короля — Жан Беррийский и Филипп Бургундский резко вмешались, требуя себе регентских мест при юном монархе, и соответственно, доли в настоящих и будущих доходах казны. Более того, по некоей одной им известной причине, оба герцога чуть ли не в открытую обвиняли старшего брата в желании занять французский престол в обход малолетнего короля. Было ли подобное обвинение реально обосновано, или речь шла о простой инсинуации, так и осталось невыясненным. Людовик отчаянно воспротивился дележу, который пытались ему навязать. Трое герцогов уже готовы были выяснить отношения силой оружия, как в дело вовремя вмешался четвертый из них — Людовик Бурбонский, брат покойной королевы. Принцев-забияк удалось помирить, обеспечив их местами регентов и соответствующими к тому доходами, причем Людовику дозволено было беспрепятственно отбыть в Италию. Для пополнения оскудевшей казны (читай — своих карманов, не дождавшихся немедленной награды), народу были навязаны новые налоги. Результатом стало возмущение, вспыхнувшее в Париже и нескольких других городах. Дело дошло до того, что юный король, только что принявший помазание, не мог въехать в собственную столицу!… Потребовалось немало военных усилий а также изворотливости и лжи, чтобы утихомирить возмущенное население.
| Регенты при юном Карле VI | |||
|
|
|
|
| Людовик Анжуйский Неизвестный художник «Людовик Французский, герцог Анжуйский, король Неаполитанский и Иерусалимский». — Пергамент, гуашь. - Предположительно конец XIV в. - Национальная библиотека Франции, Париж. |
Жан Беррийский Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция. |
Филипп Бургундский. Неизвестный художник фламандской школы «Филипп, герцог Бургундский». - Дерево, масло. - ок. 1500 г. - Хофбург, Вена. |
Людовик Бурбонский. Неизвестный художник «Подгрудный портрет принца в короне и рыцарском облачении с гербами графства Бурбон» (фрагмент) — «Короли и королевы Франции, а также люди разного достоинства с рисунками из исторических памятников. Эпоха Карла VI Возлюбленного. 1380—1419 гг.» (Est. RESERVE Oa-13—Fol.), fol. 25. 1670—98 (копия с миниатюры из «Книги оммажей графства Клермон-ан-Бовези» XV или XVI века). Национальная библиотека Франции, Париж |
Людовик, старший из регентов, вызывал особую ненависть, его прямо именовали казнокрадом, возлагали на него ответственность за особенно непопулярный соляной налог — габель, прибыли от которого тот, якобы, прямо клал себе в карман. Впрочем, народное возмущение не успело выплеснуться наружу, так как старший регент, не теряя больше времени, погрузил войско на корабли и отправился добывать себе вожделенный неаполитанский престол. Франция его больше не увидит. Разбив врага в нескольких сражениях, Людовик не сумеет воспользоваться своей победой, истощит денежные запасы и утомит солдат бесплодным маневрированием, и наконец умрет от гнойной ангины, в последнем приступе совестливости, завещав юному королю остатки своей военной казны.
Из троих оставшихся регентов, лишь один — Людовик Бурбонский — сумеет благоразумно отойти в сторону, в то время как двое других жадно припадут к бездонному денежному источнику: государственным доходам. Ни тому ни другому особенно не интересны французские дела; Жан Беррийский одержим манией строительства пышных дворцов и замков, в которых он пытается собрать коллекцию шедевров живописи, ковроткачества и книжной графики; Филипп Бургундский бредит войной против своего лотарингского соседа, чьи владения весьма некстати, клином врезаются в его земли. И для того и для другого нужны деньги, деньги, и еще раз деньги. Как несложно догадаться, в скором времени казна приходит в более чем плачевное состояние, страна нищает, и глухо волнуется, а оба царственных грабителя благополучно игнорируют собирающиеся над головой грозовые тучи.
Король совершеннолетен — и безумен
|
Впрочем, им в какой-то мере везет. Молодой король к 20 годам вытягивается в привлекательного юношу, живого и непосредственного, только вот беда, военные походы, охота и развлечения интересуют его куда более скучных государственных дел. Без всякого сомнения, оба королевских дяди изо всех сил поддерживают подобные настроения, которые позволяют им безнаказанно грабить государство в свою пользу. Более того, ловкий герцог Филипп за несколько лет до того, побуждает юного Карла VI выступить против восставшего Гента — при удаче, ослабевшая Фландрия (номинально — часть его владений) навсегда перестанет быть для него угрозой. Молодой король с охотой берется за дело, и гентцы побеждены под Роозбеком. За военной победой следует свадьба, Карл VI женится на миловидной немке — Изабелле Баварской, в которую влюблен без памяти, она же отвечает ему полной взаимностью.
Впрочем, засилье и бесконечные аппетиты обоих герцогов начинают не на шутку возбуждать гнев высшей аристократии и духовенства. Обнищание страны может закончиться исключительно катастрофой и военной интервенцией англичан, и если оба зарвавшиеся регента этого не понимают, им придется дать показательный урок. Во время одного из заседаний королевского совета, слово берет епископ Ланский. Напомнив королю, что ему уже исполнилось 20 лет, и пора взять наконец бразды правления в свои руки, он застает обоих герцогов врасплох. Возразить им нечем, и дворцовый переворот совершается бескровно и тихо. Обоих — уже бывших регентов — в сопровождении скромной свиты отсылают прочь, игнорируя призывы обоих выдать им соответствующее случаю вознаграждение. В скором времени смелый епископ скоропостижно скончается, современники не сомневаются — от яда, но эта запоздалая месть уже не может ничего изменить.
К власти в стране приходит способный, пусть и неопытный кружок молодежи, т. н. «мармузетов» — любимчиков короля. Сам он, в скором времени прискучив государственными делами, вновь сдает им с рука на руки правление, однако, на сей раз выбор сделан неплохой. Молодая, одержимая жаждой реформ команда, которой помогают советом и делом придворные старого короля, строит самые невероятные планы. Мармузеты желают исправить финансовую систему, наполнить казну, переменить всю политику государства. К сожалению, из этих грандиозных планов не выходит ничего, так как в дело вмешивается то, что предусмотреть было невозможно. Король сходит с ума.
|
.jpg)
Во время карательной экспедиции против герцога Бретонского (1392 г.), он вдруг начинает проявлять несвойственные ему ранее нервозность и раздражительность. Война против бретонца опасна, двуличный герцог этой земли может в любой момент переметнуться на сторону англичан, умножив их силы. Однако, молодой Карл не желает слушать возражений, и при любой попытке оспорить его мнение, топает ногой и раздраженно требует повиновения. То, что происходит далее, ни у современников, ни у потомков не получило вразумительного объяснения. Итак, король в сопровождении своей армии движется через лес у города Ле-Ман. Жаркий августовский день, Карл одет не по погоде, и обливается пóтом в под слишком теплым стеганным пурпуэном. Короля бьет озноб, странная лихорадка уже несколько дней не дает ему покоя, в руках он сжимает драгоценные четки, подаренные ему перед походом любимой женой.
Неожиданно путь королевскому коню преграждает отшельник. Оборванный, немытый, с всклокоченной бородой и волосами, он хватает под уздцы королевскую лошадь, исходя истошным воплем «Король, не езди дальше, тебя предали!» Безумца прогоняют прочь, поход продолжается, но задремавший на жаре королевский паж выпускает из рук копье, и оно с силой ударяется о шлем едущего впереди солдата. Король вздрагивает, словно пробудившись ото сна. В его помутившемся сознании случившееся предстает атакой вражеской армии, с воплем «Вперед, на предателей!» он бросается на своих же солдат. Убив троих, и погнавшись за собственным братом, он рыщет в гуще солдат, пока наконец, его на стаскивают с коня, и на руках не относят в город.
Король уже никого не узнает, его лицо искажается страшного вида гримасой, в скором виде, впрочем, он впадает в летаргический сон. Тело монарха холодеет, только в груди прослушиваются глухие тоны сердца. Его смерти ждут со дня на день, но он приходит в себя, и по видимости, возвращается в сознание.
Придворным хочется верить в лучшее. Однако, карательный поход отложен до лучших времен, король возвращается в столицу, где ему предстоит предаться «длительному отдыху» по совету докторов, а к управлению незаметно возвращаются оба королевских дяди. Правительство «мармузетов» разгоняют, кое-кому запрещают появляются во дворце, кого-то ссылают или заключают в тюрьму, и ситуация катится по привычной колее. После приступа умопомрачения проходит полгода, ничего не напоминает о случившемся, и всем хочется думать, что самое плохое осталось позади. Как они ошибаются!…
Итак, шестью месяцами позднее, королева дает бал по поводу свадьбы своей закадычной подруги Катерины де Фастоврин, выходящей замуж после смерти супруга. «Шаривари» — шуточный бал, который по обычаю, устраивают для выходящей замуж вдовы, сопровождается непристойными шутками и валянием дурака. Молодой король, который не прочь подурачиться, задумывает «сюрприз», явившись на бал в компании пятерых придворных, вместе с ним переодетых «дикарями» (мешки, натянутые на голое тело, пропитанные воском и смолой с налепленными поверх клочьями пеньки, должными изображать шерсть). В подобных нарядах «дикари» совершенно неузнаваемы, и брат короля, снедаемый любопытством, спешит поднести факел к лицу одного из них, после чего происходит неизбежное. Пропитанный смолой костюм мгновенно вспыхивает, пламя передается от одного «дикаря» к другому, перепуганные придворные в панике бросаются бежать, и Карла спасает лишь самоотверженность его тетки — герцогини Беррийской, сумевшей потушить своими юбками горящий костюм. Король жив, но потрясение окончательно подрывает его здоровье и несколько месяцев спустя он становится совершенно невменяем. В течение последующих тридцати лет, вплоть до самой смерти, редкие периоды просветления будут чередоваться с буйством, когда несчастный отказывается от своего звания и герба, избивает жену, не узнает собственных детей. Молва громко винит в случившемся его младшего брата, отца нашего будущего героя.
Будущий отец нашего героя и его красавица-супруга
|
Пришло время познакомиться с ним поближе. Людовик-младший, при рождении получивший титул герцога Туреньского, который был затем заменен на «Орлеанского», а скромная Турень сменилась соответственно, богатым Орлеане. Он на два года моложе своего брата, и вслед за ним успел уже многое увидеть в течение своей еще короткой жизни. Мот, вертопрах, большой любитель женского пола, не пропускающий ни одного смазливого личика, он жадно мечтает о короне, причем не делает секрета из своих желаний. Едва лишь становится ясно, что болезнь старшего неизлечима, и на троне в течение многих и многих лет будет оставаться совершенно невменяемый человек, Людовик открыто требует короны для себя. Естественно, ради блага Франции, чего же еще?…
А разве не он стал невольной (так уж невольной?) причиной гибели четырех из «дикарей», при том, что король спасся едва ли не чудом, и еще один ряженый — Ожье де Нантуайе сумел вовремя броситься в чан с водой для мытья посуды? Но и это еще не все.
По тавернам упорно шепчутся, что само королевское безумие вызвано никем иным как любвеобильным младшим братом. Один из его не в меру болтливых помощников, Пьер де Краон, предав доверие своего господина, брякнул, что не раз и не два вместе с ним присутствовал на сеансах черной магии, с помощью которых Людовик пытался извести старшего брата. А старик в лесу под Ле-Маном — так уж он появился ниоткуда? Более прагматичные из парижан, уже плохо верящие в колдовство и заговоры, передают друг другу, будто Людовику удалось залучить в свою сети королеву, и баварка, потерявшая голову от любви, по его приказу подсыпает супругу медленно действующий яд, вызывающий приступы умопомрачения. Оговоримся, читатель, все это остается на уровне слухов, никаких доказательств ни ранее ни сейчас предъявлено не было. Но слух упорно не хочет умирать.
Быть может, будь Людовик человеком иного склада, ему удалось бы добиться желаемого, но своим высокомерием и эгоистичностью он оттолкнул от себя многих. Его ненавидит народ, почитающий этого павлина источником своих несчастий. Надо сказать, рациональное зерно в подобном мнении есть. Наряды Людовика становились легендами, равных ему в умении элегантно швырять деньги на ветер не было во всем королевстве. Стоит вспомнить одну поездку на Юг, устроенную младшим братом для увеселения короля. Огромный кортеж обоих принцев состоял ни много ни мало из 4 тысяч верхоконных, не говоря уже о дамах, передвигавшихся в носилках, и слуг на многочисленных подводах и телегах. И весь кортеж сверкал и переливался золотом и драгоценными камнями, и в каждом городе танцы сменялись пирами, турнирами, маскарадами (последний писк моды по тем временам!) Кто и когда считал, сколько денег было выброшено на ветер ради сиюминутного каприза?
Сам Людовик относился к народу со здоровым презрением, будучи искренне уверенным, что низшие классы, да что там говорить — вся страна и все ее богатства существуют исключительно затем, чтобы удовлетворять прихоти его как королевского сына. Кроме того, младший брат короля умудрился настроить против себя едва ли не все придворные партии. Умелый интриган, он совершенно лишен чувства такта, и не умеет и не желает дипломатничать и льстить, но находит особое удовольствие в том, чтобы унижать и принуждать других к исполнению своей воли. Ничего удивительного, что корона в очередной раз проходит мимо него!…
|
Впрочем, младший брат короля не унывает. Если невозможно получить королевский титул, ему вполне открыто регентство. Попросту говоря, он может стать некоронованным владыкой, при том, что несчастный безумец будет прозябать в отведенных ему покоях. На этом пути ему следует выдержать нешуточную борьбу с младшим из королевских дядей — Филиппом Бургундским. Это противостояние принцев составит эпоху в истории страны, но пока еще оно только начинается, как бы исподволь, нехотя…
На календаре — 1387 год. Вслед за старшим братом, Людовик Орлеанский вступает в брак, конечно же, по расчету. Невеста — дочь богатейшего герцога Миланского Джан Галеаццо Висконти, сеньора Пизы, Кремоны, Перуджи, Лукки, Болоньи, Асти, можно сказать, некоронованного короля Италии. Как обычно, обе стороны преследуют каждая свой интерес: Висконти баснословно богат, влиятелен, но к сожалению, не родовит. Желая встать на одну ступень с королями, он ищет возможности породниться с Карлом VI, монархом одной из крупнейших и самых богатых стран Европы. Со своей стороны, растратчик и мот, Людовик Орлеанский способен неплохо поправить свое материальное положение. Вместе с невестой, к нему отходят графства Асти и Вертю в Шампани; кроме того, единственный наследник старого герцога — годовалый младенец, который может дожить или не дожить до взрослого состояния. Но если судьба окажется благосклонной к герцогу Орлеанскому, права его супруги на Милан опровергнуть будет трудно, и карту эту можно и нужно будет правильно разыграть. Забегая вперед, скажем, что из затеи этой ничего не выйдет, но «миланский мираж» будет возбуждать алчность родного внука нынешнего жениха — короля Людовика XII. Однако, все это в будущем.
Пока же в Мелёне играется пышная свадьба, и надо сказать, красавице Валентине удается невозможное — на время превратить этого юбочника и вертопраха в любящего мужа и отца. Полный любви к своей юной супруге, Людовик забывает об амурных похождениях, и буквально не отходит от нее ни на шаг. Валентина не только очень хороша собой (в чем сходятся все хронисты того времени), она очень умна, великолепно образована; достаточно сказать, что ее книги составят в будущем ядро Национальной Библиотеки Франции. «Она была всеми любима, — с восторгом писал о Валентине поэт Эсташ Дешамп, — Ибо любому созданию была приятна. Милосердие было с ней неразлучно, а несправедливость ненавистна, она скорбела сердцем о бедных людях, и умела заставить склониться перед собой горделивых».
Впрочем, эта идиллия продолжается не более семи лет. Несомненно, Эсташ Дешамп сильно польстил Валентине, уверяя, что ее окружала всеобщая любовь. Вполне возможно, что отношение к итальянке при дворе, да и в самом городе было скорее благоприятным, однако, эту картину портила зависть и злоба одной женщины, и хуже всего, что женщина эта была королевой Франции. Сложно сказать, что подтолкнуло обычно нерешительную, безвольную Изабеллу Баварскую к столь нелицеприятным действиям. Возможно, здесь не обошлось без влияния герцога Бургундского, в то время ее верного союзника, так как потеряв опору в лице супруга, королева жадно схватилась за протянутую ей руку помощи, а тот быстро смекнул, что не имея возможности открыто действовать против брата короля, он вполне способен нанести чувствительный удар его супруге. Возможно также, что не обошлось без ревности и зависти, короче, судите сами, читатель.
Канва всей истории выглядела следующим образом: по причинам не совсем понятного характера, даже во время приступов безумия, из всех окружающих его людей, Карл узнавал единственно Валентину, радостно именовал ее своей «дорогой сестрицей» и даже пытался вести осмысленный разговор. Что касается супруги, то находясь в помрачении рассудка, монарх требовал, чтобы от него «убрали эту женщину, которая на него бесстыдно пялится», и если его не успевали вовремя остановить, избивал ее до полусмерти. Кое-кто из современных историков спешит сделать вывод, что король был тайно влюблен в красавицу Валентину; так это или нет, за неимением достоверной информации судить не представляется возможным, но факт остается фактом — Изабелла Баварская возненавидела невестку. Во всеуслышание обвинив Валентину в том, что она «околдовала и отравила» ее супруга — притом, что ее происхождение «из страны интриг и ядов» — Италии, представлялось достаточным «доказательством», королева сумела добиться, чтобы соперницу изгнали прочь из дворца. Отныне путь ей сюда был заказан, да и сама жизнь в столице, по всей видимости, стараниями все той же королевы и ее клевретов, становилась совершенно невыносимой, и Валентина, захватив с собой детей (к тому времени она родит пятерых), решила уехать в графство Вертю, то самое, что она принесла мужу в качестве приданого. Это случилось в 1396 году. Людовик не удерживал супругу. Напротив, он позаботился о максимальной безопасности ее прибывания на новом месте, превратив город в настоящую крепость, а сам остался в Париже и с головой окунулся в омут удовольствий.
Рождение Бастарда
|
Как несложно догадаться, в скором времени, первоначальная страсть остыла, все вернулось на круги своя, и продолжая всем сердцем любить свою молодую супругу и нежно заботиться о своем все возрастающем семействе, Людовик вновь не пропускал ни одного миловидного личика. Его любовные похождения становились притчей во языцех, вызывая в ком-то зависть, в ком-то презрениие и гнев. Так хроникер Тома Базен презрительно писал, что «брат короля ржал словно конь вокруг прекрасных дам», сам же Людовик в мужской компании хвастался, что крутит романы с девятью, а то и десятью любовницами одновременно.
На людях Валентина, как и полагается высокородной даме, относится к похождениям мужа, о которых «доброхоты» исправно ее оповещают, с холодным безразличием, однако, как минимум один раз, в приватных покоях, не сдержавшись, задает блудливому супружнику полагающуюся случаю выволочку. Людовик, которого этот взрыв застает врасплох, тушуется, пытается оправдаться… и конечно, исправиться. Последствий эти обещания не имеют; благоразумная Валентина, в свою очередь понимая, что мужа не переделать, скрепя сердце, вынуждена притворяться, что не замечает его похождений. К счастью, за исключением супруги, Людовик просто не способен ни с кем установить прочные отношения, вспыхнувшая страсть остывает столь же быстро, и ловелас переключается на следующий по очереди предмет. В таком, несколько двусмысленном положении, эта любящая пара живет в течение 17 лет; нам неизвестно, сколько бастардов, напоминающих лицом младшего Валуа бегало по окрестностям Парижа, когда в 1403 году на очередном танцевальном вечере Людовику попадается на глаза Марета (или Мариетта) Энгиенская.
Анонимный автор фривольного бургундского памфлета «Пасторале», в котором не остается без внимание ни одно амурное похождение высших лиц государства, утверждает, что «в танцах ей не было равных», маленькая, элегантная, с короткими, но пышными локонами, как и полагалось девице, свободно лежавшими на плечах, она вскружила голову вечному искателю приключений. Результат не заставляет себя ждать, и в 1403 году в замке Боте, на берегу Марны, где к слову сказать, скончался король Карл V, (тайно, как и следовало в соответствии с тогдашними приличиями[1]) на свет появляется младенец, получающий при крещении имя Жан — быть может, в честь бабки — Жанны де Бурбон или прадеда, короля Иоанна II, прозванного Добрым — история о том сведений не сохранила. Едва поднявшись после родов, Мариетта, опять же, тайно, покинула замок, чтобы отправиться в Эперне, одну из земель, принадлежавших Людовику. «Пруды и леса Эперне вплоть до сегодняшнего хранят память о прудах Орлеана и лесах Энгиена, о Людовике Орлеанском и его возлюбленной, Мариетте Энгиенской», — писал в 1868 году автор «Истории Эперне» Виктор Фьеве. Впрочем, следует помнить, что Мариетта Энгиенская — дворянка, причем очень высокого происхождения. Она дочь Жана Энгиенского и Марии де Руси; причем род ее матери восходит прямиком к Людовику VI Толстому. Энгиенское семейство считается одним из самых уважаемых в Геннегау, и походя опозорить их дочь значит вызвать немалый скандал, не говоря о куда более серьезных возможных последствиях.
Возможно, по этой причине, или — что менее вероятно, у вечного мотылька наконец-то проснулась совесть — Людовик спешит выдать свою пассию, к которой он в скором времени теряет интерес, за Обера Ле Фламенка, сира де Кани, что в Пикардии. Жениху, правда, уже под пятьдесят, однако, он богат, уважаем, его дед Рауль носил титул маршала Франции… очень неплохая партия. Более того, покладистый рогоносец, удовлетворившись солидным размером приданого, не задает лишних вопросов, и дело улаживается к удовлетворению обеих сторон. В память об их взаимной любви, пришедшей к своему логическому завершению, галантный Людовик оставляет своей возлюбленной Фавьевилль с окружающими землями, «в пользование до конца ее дней», о чем в Счетной Книге графства Блуа (к которому относился названный город), была сделана соответствующая запись. Сорок лет спустя, уже после смерти матери, это владение станет наследственным для нашего Бастарда, и его потомков… но не будет спешить[2].
|
Непонятно почему этот крепкий, здоровый младенец пробуждает отцовские чувства у брата короля, и в скором времени официально признав его своим и забрав у матери, Людовик везет его в Париж. Так, еще не осознавая себя, маленький Жан совершает свое первое путешествие — как несложно догадаться, на крытых носилках или в повозке, в руках у краснощекой, полногрудой кормилицы. Отныне его официальный титул — «Орлеанский бастард» — не первый и не последний в среде французской знати. Быть сыном брата короля — большая честь, и даже взрослым, Жан де Дюнуа с гордостью будет подписываться «Рожденный вне брака сын герцога Орлеанского». У младенца есть даже свой герб: французские лилии на лазурном фоне, перекрытые узкой черной перевязью — геральдическим знаком незаконного рождения. Своей матери он больше никогда не увидит, и конечно же, не сохранит о ней никаких воспоминаний.
Заботливый отец водворяет его в особняк на улице Пети-Мюск, на правом берегу Сены, неподалеку от набережной. Когда-то оно принадлежало аббату Сен-Мор и его коллеге по религиозному братству — аббату Пети-Мюск, чье имя (вслед за улицей) получило и само здание. Кстати сказать, имя это в переводе со средневекового французского языка значит просто «Малую аллею для прогулок», однако, местные острословы быстро превратили его в Путано-Мюск, как видно, в память о том, что оба святых отца не слишком строго блюли обет целомудрия. Так или иначе, этот просторный особняк был выкуплен у них королем Карлом VI, и в скором времени превратился в подобие ясель для его многочисленных потомков. Здесь, под неусыпным надзором Жанны дю Месниль, воспитательницы королевских детей, оказался наш бастард. В позднейшие времена столь высокий пост будут занимать герцогини, однако, в достаточно простых реалиях XV века для подобного хватало нетитулованной дворянки — правда, глубоко преданной дому Валуа. Ее супруг, Симон дю Месниль, при дворе Людовика Орлеанского занимал почетную должность стольника, разрезавшего мясо для своего господина — надо сказать, что подобный ранг предусматривал полное доверие с одной стороны и столь же полную преданность с другой; в эти смутные времени ни герцоги, ни короли не были застрахованы от яда. Дама дю Месниль окажется превосходной воспитательницей, и очень мужественной женщиной, придет время и она спасет жизнь юному Бастарду[3]. Впрочем, обо всем по порядку.
Компанию нашему герою составляют королевские сыновья и дочери: Катерина, Мишель, Людовик, Жан, и в том же 1403 году население детского особняка пополняется юным Карлом, будущим королем Победителем[4]. Пока этот младший сын королевы Изабеллы занимает всего лишь третье место в очереди к трону, и носит скромный титул графа Понтьё. Впрочем, и он сам, и Жан, бастард Орлеанский, слишком малы, чтобы судить о таких тонкостях.
Старинный особняк в настоящее время не существует; в рамках модернизации Парижа, уже в Новое Время он, вслед за многими древними сооружениями был благополучно снесен, и сейчас на этом месте располагается отель де Санс. Во времена бастарда это было просторное и достаточно теплое здание, с примыкающим к нему садом, площадкой для игры в мяч (далекой предшественницы современного тенниса), горячей баней — этювом, конюшней, службами (что неудивительно: детей следовало кормить, обстирывать, за ними убирать, коротко говоря, требовался немалый штат прислуги), и наконец — вольером где распевали и свистели на разные голоса красочные экзотические птицы[5]. Малыши в длинных рубашках-коттах, не оставляли без внимания ни одно из этих любопытных мест, играли и боролись между собой, скакали на деревянных палочках-лошадках, и конечно же, угощались в саду крупными сладкими вишнями. Такими были первые воспоминания нашего героя.
Смертельно-опасный год 1405-й
|
Надо сказать, что Валентина, супруга ветреного Людовика Орлеанского, также не оставалась в неведении касательно Бастарда. Впрочем, мирясь с неизбежным и полагая подобное неотъемлемой частью жизни высокородного вельможи, она постоянно поддерживала переписку с дамой дю Месниль, осведомляясь о здоровье маленького Жана. Когда подросшему малышу впервые придет пора надеть взрослое платье, она загодя оплатит для него «несколько длинных уппеландов а также бархатные хуки с фестонами, шитые золотом» — и надо сказать, угадает. Вслед за своим отцом, юный Бастард всю жизнь будет питать слабость к пышному платью[6].
Между тем борьба принцев и не думает прекращаться. К величайшей беде для Франции, 17 апреля 1404 года, в Хале, неподалеку от Брюсселя, во время очередного военного похода, Филипп Смелый, герцог Бургундский скоропостижно скончался от воспаления легких — болезни в те времена неизлечимой. Можно сказать, ему повезло, в последующие годы мало кто из французских вельмож сумеет встретить смерть в собственной постели.
Если брат короля и радовался этой кончине, он был явно и глубоко неправ, так как место покойного немедленно занял его сын — Жан Бесстрашный, — со временем ставший настоящим злым гением французской монархии. Этот амбициозный коротышка, был некрасив, однако, с избытком наделен природой гибким умом и более чем достаточным даром красноречия. Свое почетное прозвище герцог Жан получил в битве при Никополисе, красиво и бессмысленно проигранной, зато сумевшей произвести неизгладимое впечатление на поэтов и менестрелей. Герцог Жан, продолжая линию покойного отца, мечтал превратиться в «великого герцога Запада», наравне с наследственными владениями, подчинив себе Лотарингию, клином рассекавшую пополам его земли. Однако, для борьбы с ее могущественным владельцем нужны были деньги и солдаты. Первая попытка получить и то и другое у английского короля бесславно провалилась, и герцог, к великому несчастью для собственной страны, обратил взоры к Парижу. Прекрасно понимая, какие головокружительные возможности способно дать регентство над безумным монархом, безропотно подписывавшим любой документ, который ему с достаточной ловкостью подсовывали, он в качестве первого шага потребовал себе положения, которое занимал при дворе покойный отец, но столкнулся с унизительным отказом со стороны королевского брата. Людовик не отличался чрезмерной проницательностью, однако, в этот раз сумел безошибочно распознать в бургундце смертельную угрозу для себя. Жану Бесстрашному недвусмысленно дали понять, что двоюродный брат короля — слишком дальнее родство, чтобы он мог посягнуть на место регента. Положение бургундца ухудшалось еще тем, что слабая королева Изабелла, лишившись союзника, все более склонялась на сторону Людовика. В народе болтали, что она превратилась в его любовницу, и дети, которых она родит в эти годы, своим существованием обязаны были королевскому брату. Надо сказать, что слухи эти, никогда окончательно не подтвержденные и не опровергнутые, основательно подпортят жизнь будущему дофину Франции. Но это опять же, позднее.
Пока борьба между принцами принимала все более ожесточенный характер. Все, что предлагал один, вызывало немедленное возмущение другого. Церковь переживала раскол, двое пап (авиньонский и римский) оспаривали право на трон Св. Петра, и если Людовик поддерживал авиньонца, Жан Бургундский был, конечно же, на стороне римлянина. Ослабевшая Англия была не в силах продолжать затянувшуюся войну, герцог Жан с пеной у рта требовал атаковать «годонов» на их же островах, и водрузить французский флаг над Лондоном. Людовик, со своей стороны, упирая на то, что страна обескровлена и неспособна вновь начать войну, требует долгого перемирия, чтобы восстановить разрушенное и привести в порядок финансы. Людовик явно побеждает соперника в искусстве придворных интриг, отдавая себе в этом отчет, хитроумный бургундец развивает наступление совершенно неожиданным образом. Вдруг воспылав любовью к «угнетаемому» французскому люду, герцог во всеуслышание протестует против военных налогов, и клянется, что в своих вотчинах он «скорее заплатит эти деньги из собственной же казны», но не позволит обирать несчастных.
|
За демагогией этой ничего не стоит, кроме желания обеспечить себе дополнительное преимущество, однако, парижский люд с готовностью проглатывает эту соблазнительную приманку. Герцог становится героем улиц, на него буквально молятся средние и беднейшие слои населения. Опираясь на эту поддержку, он решает силой захватить столицу, или, по крайней мере, с помощью военной демонстрации, запугать своих врагов до такой степени, чтобы напрочь отнять у них всякую волю к сопротивлению.
На календаре — 1405 год. 13 июля навсегда врежется в память всем обитателям детского особняка, хотя двухлетний Бастард еще слишком юн, чтобы понять, каким чудом остался жив. Итак, в этот день в Париже разразилась страшная гроза. Нам, людям XXI века уже сложно понять, почему столь обыденное природное явление в людях той эпохи неизменно вызывало ощущение ужаса. Вспомним, что молнии в те времена, представлявшиеся наказанием высших сил, не щадили никого, имевшего несчастье оказаться у них на пути. От «гнева божьего» не защищали ни замки ни дворцы, ни даже церкви, куда сбивались перепуганные люди, моля у алтаря об избавлении от напасти. Молнии проникали даже в подвалы через слуховые окна и неплотно закрытые входные двери, вызывая пожары и взрывы. Не раз и не два случалось, что молния ударяла в пороховой склад, после чего на воздух взлетала добрая половина квартала. Итак, день 13 июля 1405 года в Париже выдался по-настоящему ненастным, над городом «разверзлись хляби небесные». Обитатели детского особняка сбились в кучку в главной зале, ища спасения у взрослых, в то время как дофин Людовик, как более старший и ответственный из всех, пытался развеселить их всякого рода прибаутками. Молния проникла в комнату через неплотно закрытое слуховое окно, и ударила в юного оруженосца, оказавшегося у нее на пути. От несчастного осталась горстка пепла и кусок почерневшей кожи, та же молния разорвала у нескольких человек пышные, по тогдашней моде — рукава, и наконец, обуглив мебель, благополучно ушла в землю. За неимением точных сведений, сложно с точностью сказать, что именно произошло на улице Пети-Мюск, однако, с определенной вероятностью мы можем предположить, что причиной несчастья была шаровая молния — самая опасная и непредсказуемая из всех разновидностей электрической стихии. Как бы то ни было, вместе со всеми прочими, наш Бастард чудом избежал смерти. Не в последний раз[7]. Суеверные люди скорее всего, усмотрели бы в произошедшем мрачное предзнаменование тех несчастий, которые в скором времени обрушатся на Францию. Впрочем, продолжим.
Август, все того же ненастного 1405 года. Во главе своей отлично вооруженной и хорошо обученной армии, герцог начинает наступление на Париж. Его расчет оправдывается вполне — известие о демарше вызывает растерянность и панику в рядах его противников. Попытка разрушить мосты на Сене, чтобы не позволить бургундцам подойти к городу, встречает открытое противодействие парижан. Понимая, что столицу уже не удержать, Людовик и его союзница королева ищут спасения в бегстве, они спешат в Мелён, под защиту огромных стен, вместе с собой союзники увозят короля, не отдающего себе отчета в происходящем. Эвакуацию детей поручают брату королевы — Людовику Баварскому.
Для двухлетнего Бастарда, это было, по-видимому, одним из самых первых ярких воспоминаний. Крытые повозки, в которые перепуганные слуги, в панике сваливают добро, в них же запихивают ревущих от ужаса девчонок — Катерину, Изабеллу, Мишель — все они дочери короля, сюда же в спешке сажают принцев Иоанна и Карла, из дворца спешно доставляют дофина Людовика, совсем больного и слабого, его треплет лихорадка, но время дорого, и Людовик Баварский в буквальном смысле вытаскивает его из постели. Огромный бородатый мужчина в доспехах, с громоподобным голосом, он вскакивает на коня, и мчится вперед, возглавляя собой процессию. Впрочем, несмотря на все усилия, оторваться от погони не удается. Герцог Жан не из тех, кто позволит увезти у себя из под носа драгоценных заложников — детей короля, ну и Бастард… совсем неплох как вишенка на торте, или попросту говоря, рычаг воздействия на своего любвеобильного папашу.
Повозки перехвачены на полпути, бургундские солдаты держат себя подчеркнуто вежливо (все же, перед ними дети Франции!) но с неумолимой твердостью заставляют возниц повернуть назад. Малыши возвращаются в Париж — словно бы ничего не произошло, однако, отныне за ними, как за пленниками, будет установлено неусыпное наблюдение. Бургундец может торжествовать?…
Новая семья и новый дом
|
Герцог Жан теряет время зря, заигрывая с парижанами, отменяет несколько особо непопулярных налогов, возвращает городу право натягивать поперек улиц железные цепи — надежное средство против ночного разбоя или попыток занять город. Надо сказать, что привилегия эта порой позволялась королем, порой отнималась в наказание за своеволие и бунт. Париж лишился ее после т. н. «восстания молотобойцев», сопутствовавшее, как мы помним, коронации молодого Карла. Теперь, ко всеобщему ликованию, бургундец вернул ее горожанам, более того, взамен нескольких утерянных цепей, приказав местным кузнецам изготовить новые. Завершая свою, как сказали бы сейчас, «демагогическую» кампанию, он пригласил на заседание совета польщенных столь высокой честью докторов Парижского университета.
Впрочем, в это время брат короля в отличие от соперника, ничего не ждет, но спешно собирает войско, и в достаточно скором времени с его помощью полностью блокирует столицу. В результате ситуация оказывается патовой: силой захватить одну из мощнейших крепостей в стране Людовику было не под силу, однако, с другой стороны его соперник также не мог бесконечное время удерживать при себе наемников — отпущенная для этого казна таяла с непредвиденной скоростью. Открыть ворота и вступить в прямую схватку бургундец не решался, его соперник, судя по всему, также не отваживался довести дело до полноценной гражданской войны. Коротко говоря, королевские дяди — герцоги Беррийский и Бурбонский, вместе с королем, очень вовремя пришедшим в себя на короткий промежуток времени, кое-как сумели помирить соперников. Людовик и Жан вместе отобедали и выпили вина ради примирения, поклялись друг другу в вечной дружбе, и даже улеглись в одну и ту же постель в знак того, что питают друг к другу полное и окончательное доверие. Даже королева, отставив страх, вернулась в столицу, встреченная всеобщим ликованием. Конечно же, это показное миролюбие никого не могло обмануть, но и аристократии, и простолюдинам так хотелось надеяться на лучшее!…
Впрочем, этой надежде была суждена недолгая жизнь. Даже самым доверчивым вскоре стало ясно, что заседания королевского совета постоянно прерываются спорами и стычками, и обе стороны, как и ранее, тянут каждая к себе; дело доходит до того, что на одно из заседаний, где граф Геннегаусский должен был по обычаю, принести клятву верности Людовику Орлеанскому — своему сюзерену, оба герцога появились в доспехах, при оружии, в сопровождении свиты, вооруженной буквально до зубов.
В городе было неспокойно, бургундец рассылал своих людей к влиятельным представителям цехов, с его же подачи, некие темные личности волновали простой народ в тавернах и на постоялых дворах, распространяя самые грязные слухи о связи королевы с собственным деверем. Обе стороны тайно (а порой и явно) собирали войска, накапливали оружие и деньги, и наконец, составляли списки неугодных, подлежащих уничтожению в первую очередь.
В этой атмосфере всеобщей нервозности и страха перед завтрашним днем, Людовик Орлеанский, этот вертопрах и бонвиван, неожиданно обеспокоился о сыне, как мы помним, по-прежнему обретавшимся под опекой дамы дю Месниль. Вполне разумно полагая, что в случае беспорядков жизнь маленького бастарда может оказаться под угрозой, или его опять попытаются использовать в качестве объекта для торга, Людовик неожиданно появляется на улице Пети-Мюск, без всяких объяснений забирает у воспитательницы малыша, которому не исполнилось еще трех лет, и во весь опор, в сопровождении хорошо вооруженной свиты несется к супруге, в замок Шато-Тьерри, в графстве Вертю. Так маленький Жан за неполные три года уже в третий раз меняет свой дом.
Валентина рада видеть супруга, юный бастард также побуждает в ней материнские чувства, да и он сам быстро привязывается к своей «приемной матери» — молодой, красивой, заботливой. К счастью, в этом доме не привыкли разбирать «своих и чужих», и четверо детей в скором времени вовлекают крепкого, подвижного малыша в свои шумные игры, так что теперь юный Жан с прежним азартом стучит босыми ногами по каменному полу замка, мнет садовую траву, и самозабвенно играет в прятки и догонялки со своими единокровными братьями и сестрами; благо детские игры мало изменились за последние пятьсот лет.
Людовик не задерживается у супруги, его ждет Париж; безумного короля опасно оставлять без присмотра, не опасаясь, что он полностью подпадет под влияние соперника. Своего отца юный Жан больше не увидит.
Мы не будем останавливаться на перипетиях междоусобной борьбы в течение следующих двух лет, тем более, что к нашему рассказу она имеет все же косвенное отношение. Все это время бастард оставался под гостеприимной крышей Шато-Тьерри, чувствуя себя неотъемлемой частицей новой семьи. Его судьба, вместе с судьбами всей страны совершит новый крутой поворот в 1407 году.
Гибель Людовика Орлеанского
|
Вернемся в Париж. При всей своей изворотливости бургундский герцог, как когда-то его отец, не в состоянии был соперничать с братом короля в искусстве придворных интриг. Ситуация напоминала дурной анекдот: Людовик мастерски управлял несчастным безумцем в то время, как тот плохо понимал, что происходит вокруг, и без труда получал королевскую подпись на любой желаемой бумаге. Приходя в себя, король подпадал под влияние герцога Жана, отменял собственные же приказы, и «по совету дражайшего кузена», издавал прямо противоположные. Но, так как минуты просветления были достаточно коротки, а периоды безумия с годами становились все продолжительней, брат короля в этой гонке сохранял неизменное лидерство. В конечном итоге, когда Жану Бесстрашному стало известно, что во время одного из периодов «отсутствия» — как дипломатично именовали периоды королевского безумия, брат короля добился того, что совет при монархе сокращался вдвое, причем, как несложно догадаться, из него удалялись все сторонники бургундской стороны, его терпение лопнуло. Королевский кузен, всегда чувствовавший себя куда более уверено в городской толпе или в бою, с мечом в руках, чем в головоломной игре интриг и контр-интриг, принял решение физически устранить соперника.
План сложился достаточно легко. Королева в это время поселилась в собственном особняке на улице Барбетт, не желая делить стол и ложе с безумным супругом, постоянно бросавшимся на нее с кулаками. Сюда, в уютный маленький дворец к ней зачастил королевский брат. Вполне возможно, что союзники строили планы на будущее; кроме того, надолго терять из поля зрения слабохарактерную королеву было также опасно; однако, злые языки уверяли, будто Людовик развлекает свою коронованную невестку не только застольными беседами. Так или иначе, никто не обратил внимание, что дом «Под вывеской с изображением Богородицы», располагавшийся на той же тихой улочке, сняли какие-то неразговорчивые личности, и они же весьма пристально наблюдают за передвижениями королевского брата. Надо сказать, что сама улица Барбетт — узкая, темная, и очень тихая, как нельзя лучше подходила для преступления.
Итак, 23 ноября 1407 года, поздним вечером, очередная приятная беседа королевы, еще не поднявшейся после двенадцатых по счету родов, и герцога Людовика (обходительного и красноречивого, впрочем, как обычно) была неожиданно прервана появлением королевского лакея Тома де Куртеюза. Лакей имел при себе приказ, согласно которому герцогу Людовику следовательно незамедлительно прибыть ко двору по причине «дела, не терпящего отлагательства». Людовик, несколько удивленный тем, что подобный приказ последовал едва ли не ночью, тем не менее оседлал мула, и в сопровождении весьма скромной свиты, выехал на улицу Барбетт, уже совершенно темную и погрузившуюся в сон. Там ему и преградили дорогу личности, обосновавшиеся в доме под вывеской Богородицы, которые не тратя лишних слов, схватили мула под уздцы. Полагая, что перед ним обычные разбойники, королевский брат громким голосом предупредил их «Я — Людовик Орлеанский!», услышав в ответ: «Тебя-то нам и надо!»
Ночная схватка была недолгой. Практически сразу наемным убийцам удалось стащить орлеанца на землю и заколоть мечами и гизармами, заодно отрубив правую руку, которой он пытался защищаться. Юный паж, Жако де Мере, отважно бросившийся на защиту своего господина, также был заколот, его тело брошено сверху на труп герцога. Прочая свита в панике разбежалась.
Случайная свидетельница убийства, супруга некоего ремесленника, который в этот день задержался у себя в мастерской, или в ближайшем кабачке, позднее рассказывала королевским судьям, что к распростертому на мостовой телу герцога Орлеанского приблизился еще некто, обмотавший лицо широкой лентой шаперона, и коротко бросил убийцам: «Это он! Мертв! Тушите факела, разбегайтесь в разные стороны!» Позднее найдутся желающие видеть в этой загадочной личности герцога Бургундского собственной персоной, но скорее всего, это был Рауль д’Анкетонвилль, герцогский порученец, специалист, по делам особенно деликатного свойства.
Так или иначе, следствие началось на следующий же день — по приказу герцогов Беррийского, Анжуйского и Бургундского (!!!)[8] Ничего удивительно, что при таком положении, первой мыслью судей было — не разделался ли с герцогом кто-либо из многочисленных обманутых мужей; быть может, сир де Кани, как мы помним, ставший супругом матери нашего героя? К нему послали нарочных, но довольно скоро убедились, что сговорчивый рогоносец и не думал отлучаться из своих владений; к тому же, с момента рождения Бастарда прошло уже пять лет, любой гнев за это время должен был уже остыть!
Подозрения постепенно обращались против истинного виновника, а тот, по большому счету, и не думал скрываться, во время похорон герцога Орлеанского единственным облачившись в положенное по этикету траурное платье (остальные за неожиданностью просто не успели подобное для себя заказать!), и картинно заламывая руки и рыдая на похоронах, требовал воздаяния для убийцы «совершившего столь великое предательство, какового не случалось ранее в королевстве».
Представление никого не убедило. Парижский прево Гильом де Тиньонвилль, облеченный судебной и полицейской властью в столице без особых сложностей добился от властей разрешения обыскать особняки принцев крови. Как то нетрудно догадаться, все без исключения с готовностью распахнули двери своих дворцов и замков — кроме одного лишь герцога Бургундского, громко протестовавшего против столь по его мнению, великого бесчестья. Нервы убийц не выдерживали напряжения, в скором времени стало известно, что двое герцогских приспешников без лишнего шума покинули столицу. Понимая, что шила в мешке уже не утаить, бургундец сам, конечно же, тайком, прокрался в особняк к престарелому Жану Беррийскому, старшему из двух оставшихся в живых королевских дядей (по некоторым данным, здесь же присутствовал Людовик Анжуйский), и признался ему в убийстве, которое, по собственному уверению совершил «по наущению дьявола руками Рауле д’Анкетонвилля и его приспешников»[8]. Старый герцог пришел в ужас, однако, еще больший ужас перед позором, который надолго запятнал бы королевскую семью оказался сильнее желания справедливости.
Несколько дней спустя, направляясь на очередное заседание королевского совета, Жан Бесстрашный был у самого входа в королевский дворец был остановлен герцогом Беррийским. Тот недвусмысленно дал понять, что бургундца ожидает стража с приказом об аресте. Второго предупреждения не понадобилось. Убийца вскочил на коня, и прежде чем парижский прево догадался распорядиться о закрытии ворот Сен-Дени на закате, вихрем вылетел из города, и скакал почти без остановки в течение суток, единственно наскоро меняя измученных лошадей, пока не оказался в безопасности, в своих владениях. Погоня, отправленная вслед сторонниками орлеанского дома, закончилась у моста через Уазу, перекрытого бургундскими войсками.
Оказавшись в безопасности, Жан Бесстрашный, чье прозвище отныне оставалось лишь воспоминанием о давних военных подвигах, во всеуслышание признался в преступлении, не преминув объявить, что действовал исключительно «во благо страны», вслед за чем этот радетель за Францию поспешил возобновить сношения с английским королем, благоразумно выжидавшим, чем обернется дело.
Кто силен — тот и прав…
Валентина в Париже
|
Тогда же весть о случившемся докатилась до Шато-Тьерри, где, как мы помним, находилась семья орлеанского герцога. Для вдовы погибшего, Валентины, это был страшный удар, от которого, как мы увидим позднее, она уже не оправится. Несмотря ни на что, итальянка продолжала нежно любить своего ветреного супруга, и жизнь без него теряла для нее всякий смысл. Однако, сейчас время для слез было явно не подходящим. Заказав себе черный вдовий наряд, как то и требовалось по обычаю, а также траурное платье для детей, не исключая и пятилетнего бастарда, Валентина озаботилась тем, чтобы немедленно перевезти их в столицу графства — Блуа, которую, из опасения перед возможным нападением соперника, Людовик превратил в неприступную крепость. Не успокоившись этим, Валентина приказала дополнительно укрепить башни, закупить стрелы для луков и арбалетов, боевые топоры, пушечные ядра, порох, заполнить до отказа продовольственные склады, и наконец, установила правильный порядок часовой службы, который должен был отныне продолжаться сутки напролет. Поручив опеку над детьми преданному Гильену де Бракемону, спешно прибывшему по приказу своей госпожи, она сама отправилась в Париж в сопровождении невестки — Изабеллы Французской, дочери Карла VI[8], чтобы перед лицом короля требовать суда и справедливости.
Зима 1407 года выдалась исключительно суровой. В лесах замерзали звери, беднейшие из крестьян умирали в своих промерзших домах — к разгулу морозов добавились эпидемия и голод. Возле дороги то там то здесь валялись трупы замерзших насмерть людей и лошадей, сама дорога превратилась в сплошное зеркало, так, что под колеса повозки, на которой ехала герцогиня, то и дело приходилось подкладывать солому и ветки, несколько мостов на Сене снесло во время ледостава, но остановить Валентину не могли никакие трудности.
10 декабря эскорт герцогини орлеанской наконец-то прибыл к парижским воротам Сен-Дени, где — уже предупрежденные заранее, высокую гостью встречали герцоги Беррийский и Бурбонский, последний в сопровождении старшего сына, а также молодой Людовик II Анжуйский, титулярный король Сицилии и Иерусалима. Запомните это имя, читатель, он сам и его деятельная супруга сыграют немаловажную роль в этой истории.
Валентина не была здесь уже 12 лет. Сейчас ей 37, но она по-прежнему ничего не потеряла из своей яркой южной красоты, черное вдовье платье лишь подчеркивает стройность ее фигуры, и решительное выражение лица. Валентина требует немедленного свидания с королем. Никто не спорит, молодую вдову препровождают во дворец Сен-Поль, но разум больного опять помутнен, похоже, Карл просто не узнает ее и не слышит, что ему говорят. Кое-как ему удается выдавить из себя несколько вежливых слов; после чего, он замолкает, не реагируя более ни на какие вопросы. Все продолжается несколько минут, понимая, что ничего не добьется, Валентина требует новой аудиенции.
Опять она появляется со своей свитой в назначенный день и час, герцогиню сопровождает легист (или говоря современным языком — адвокат) Орлеанского дома Гильом Кузино, предположительный автор незакочненного жизнеописания Жанны, так называемой «Хроники Девы», и Гильом Лефевр, канцлер. Выступив вперед, Кузино твердым, решительным голосом излагает дела, требуя королевского суда и наказания для преступника.
Королевский совет молчит. Первоначальное потрясение от случившегося, когда по всему Парижу стоял женский плач по убитому и участи его сирот, давно улеглось. Не стоит забывать, что бургундец силен, очень силен, в его руках армия, а кто и что может ему противостоять? Старшему сыну орлеанца не исполнилось еще и 15 лет, так что королевский совет: графы и герцоги один за другим спешат оказаться на стороне победителя… Ради собственного спокойствия и конечно же, «спокойствия королевства» молодой вдовой и ее детьми решено пожертвовать. Неужто в первый раз в истории?…
По окончании аудиенции, Валентину ждет еще одно унижение: произнеся, как то полагается по этикету, пару ничего не значащих слов, и заверив герцогиню орлеанскую, что дело ее будет вынесено на суд Парламента — высшего судебного органа тех времен, канцлер королевства де Монтегю, епископ Сансский, спешит отобрать у орлеанского дома земли, когда-то подаренные ему королем: графства Дрё, Шато-Тьерри, Шатийон, Креси и Монтаржи. Строго говоря, подобный акт незаконен — земли могут вернуться к короне только если у их бывшего собственника не осталось детей, а их целых четверо, не считая маленького бастарда!… Но страх перед победителем и желание выслужиться перед ним перевешивают все остальные соображения.
В течение нескольких дней Валентина терпеливо ждет вызова в Парламент и официального приказа герцогу Бургундскому прибыть в столицу для суда. Ничего не происходит, да и не может произойти. Понимая, что здесь она всем в тягость, и королевский совет единственно мечтает как можно скорее избавиться от неудобной гостьи, измученная, почти окончательно павшая духом, она возвращается в Блуа.
Впрочем, воля к борьбе еще не потеряна, кроме того, любой ценой ей следует сохранить за детьми право на богатейшее орлеанское герцогство, прежде чем бургундцу вздумается отнять и его. 4 января следующего 1408 года, вдовствующая герцогиня Орлеанская, как то и полагается по обычаю, приносит королю вассальную клятву за королю за владения покойного супруга, должные перейти к ее старшему сыну когда тот войдет в полагающийся тому возраст[8]. К счастью, по тем или иным причинам, это последнее опасение остается напрасным. Валентина возвращается в Блуа.
Между тем, малыши предоставленные самим себе не скучают, бастард — уже пятилетний розовощекий веселый крепыш, настоящий заводила в детских играх, вместе с братьями и сестрой, рискуя сломать себе шею, спускается на самое дно сухого рва, или карабкается по зубцам крепостной стены — подобное времяпровождение приводит малышей в восторг, а в перерывах между играми, маленький Жан с не меньшим удовольствием чем раньше с головой погружается в похождения Жирара Учтивого, Оливера Датчанина или рыцаря Мелиадуса[9].
Оправдание тираноубийства
|
Могущественный соперник орлеанского семейства также не сидит сложа руки. По приказу своего господина Симон де Со, советник при бургундском дворе, с готовностью садится за помпезное сочинение, прославляющее убийцу как спасителя Франции от тирана, предателя и растратчика государственной казны (надо сказать, что последнее обвинение не было лишено основания!). Королевский совет немедленно предоставляет копию этого достойного сочинения вдове убитого — по неразумию, или чтобы отбить у нее всякое желание бороться за свои права?… История оставляет этот вопрос открытым. Вслед за этим, 16 января, герцоги Беррийский и Анжуйский отправляются в Амьен к Жану Бургундскому, который чувствуя себя победителем желает не вести переговоры, но диктовать свои условия, приказывать и принуждать, так что оба парламентера — хотя бы временно вынуждены уступить перед его напором[9].
Место уехавшей Валентины в столице занимает воинственный и торжествующий Жан Бургундский. Уже не скрываясь, со всей пышностью он торжественно въезжает в город, встреченный бурной радостью его жителей. На календаре — начало февраля 1408 года.
8 марта, представ перед ничего не понимающим королем, в сопровождении Жана Пети — ученого клирика Парижского Университета, Жан Бесстрашный требует выслушать его оправдания, и получив на то согласие, предоставляет слово своему спутнику. Жан Пети произносит длиннейшую речь (она продолжается ни много ни мало, четыре часа!) пересыпанную цитатами из Ветхого и Нового Заветов, а также ссылками на отцов церкви. Речь выстроена по всем законам аристотелевской логики, ее задача не просто оправдать, а возвеличить убийцу. В самом деле, этот якобинский монах утверждает, что ежели тираноубийство есть благо, а Людовик был тираном, значит, его убийство есть благо, и посему, дело богоугодное, славное, достойное всяческой похвалы. Вряд ли в истории можно найти еще один случай столь неприкрытого восхваления преступника и его преступления.
Дряхлый, теряющий последние силы (через несколько лет его не станет) Жан Беррийский вновь хлопочет о примирении сторон. Что угодно, какие угодно жертвы, лишь бы остановить неминуемую гражданскую войну! Бургундец требует для себя (и получает!) королевский приказ, передающий ему единоличное право на опеку над несовершеннолетним дофином и почему читай — абсолютную власть над государством. 9 марта победитель самолично диктует письмо, дарующее ему полное прощение за содеянное, и безумный король, в очередной раз не понимая, что он подписывает, визирует его своей рукой[10].
Валентина из последних сил продолжает бороться. Узнав о случившемся, она немедленно приказывает ученому клирику и другу семьи, бенедиктинскому аббату де Серизи снять для нее точную копию позорной речи Жана Пети, чтобы использовать таковую в качестве основы для опровержения в суде; 1 мая 1408 года она возобновляет союз с могущественным герцогом Бретани Жаном V.
Она выжидает лишь благоприятного момента, когда хватка бургундца по той или иной причине ослабнет, и орлеанский дом сможет вновь перейти в наступление. Случай предоставляется довольно скоро: в августе того же года, Жан Бесстрашный призван от парижских дел на помощь тестю — Иоганну Баварскому, осажденному в Льеже восставшим народом. 5 июля бургундец покидает столицу[11], в его отсутствие королевский совет как будто на время возвращает себе самообладание и даже определенную самостоятельность. Теперь все зависит от того, выиграет или проиграет герцог бургундский, но Валентина не хочет ждать.
Вновь она спешит в Париж в сопровождении невестки — Изабеллы Французской и верных людей, чтобы уже в третий раз предстать перед королем и требовать справедливости и примерного наказания для убийцы. Ее сопровождают Пьер де Морнэ, сеньор де Голь, губернатор герцогства орлеанского, Аршамбо де Вильяр, и Гильен де Бракевилль, командир гарнизона в Блуа, с которым мы уже встречались на этих страницах. Вновь герцогиню со всем почтением, как то ей полагается по рангу, встречают у городских ворот, и с почетом препровождают в Богемский отель — резиденцию герцогов Орлеанских в столице. Она следует сюда через весь город — бледная и очень прямая в черном вдовьем одеянии, в сопровождении множества повозок и носилок, также затянутых черным, с гербами Орлеанского дома.
В полном согласии с этикетом, придворные наносят ей визит вежливости, приглашая к присутствию на заседании королевского совета, который ради такого важного случая соберется в полном составе — единственно, без короля, который «занят неотложными делами» — а попросту говоря, переживает очередной припадок умопомешательства. Опять Валентина предстает перед придворными, прячущими глаза, и явно тяготящимися ее присутствием, вновь твердым голосом она требует суда и справедливости. Ей обещают содействие и помощь, но многого ли стоят подобные обещания?…
Твердо решившись на этот раз идти до конца, Валентина приказывает привезти в столицу детей. Пусть придворные наберутся смелости, чтобы взглянуть в глаза пяти сиротам, которых по собственной трусости они оставляют на произвол судьбы!
В это время королева Франции Изабелла, успокоившись отсутствием бургундца, также предпочитает вернуться в город. На золоченых носилках в сопровождении свиты, она торжественно вступает в столицу, встречаемая бурными выражениями радости — население желает надеяться на скорое окончание родственной грызни. Надежды, конечно же, напрасны[11].
Смерть Валентины Висконти
|
9 сентября — несколькими днями позднее этого события, кортеж молодого герцога Орлеанского также въезжает в Париж. Ворота Сент-Антуан, где в те времена уже располагалась Бастилия, пересекает длинный кортеж повозок, всадников и конных носилок; здесь ни много ни мало 300 человек свиты! Карл, старший сын Валентины едет верхом, его братья и сестра движутся вслед за ним на конных носилках. Всеобщее внимание привлекает маленький бастард — еще совсем юный (ему недавно исполнилось шесть лет!), одетый как и прочие в траурный черный бархат, побледневший и упрямый, с плотно сжатыми губами — без единой слезинки. Вряд ли он особо сожалеет об отце, которого толком даже не успел узнать, да и в шесть лет еще плохо понятно, что такое смерть, но отчаяние приемной матери и горе братьев и сестры действуют на него угнетающе. Вновь парижская толпа сокрушается над участью сирот, всю дорогу их сопровождает жалобный женский плач, но Валентина не питает иллюзий.
Чтобы не разрываться между заботой о детях и хлопотами в королевском совете, их возвращают под опеку дамы дю Месниль — впрочем, на достаточно короткое время[12].
Хроникер бургундского герцога де Монтреле не погрешил против истины, записав в своем сочинении, что парижане «хотели едино ему и никому иному государственной власти, пусть этим иным был бы сам король… ибо едино от него они слышали обещания, что в случае, ежели ему достанется сказанная власть, он навсегда отменит во всем королевстве все соляные пошлины, вспомоществования, четвертины и прочие налоги, каковые занимали умы простого люда». Ради этой совершенно недостижимой цели парижский люд готов был пожертвовать и вдовой и детьми убитого, а при необходимости и многими другими. Как нам это знакомо, читатель!…
Итак, 11 сентября Валентина с детьми вновь предстала перед королевским советом. В «отсутствие» короля, на председательском месте обреталась Изабелла Баварская и ее сын Людовик Гиеньский, наследник французской короны. Бастард впервые увидел королеву — когда-то очень миловидная, маленькая немка, она после дванадцати родов превратилась в дебелую, одышливую квашню; еще через несколько лет она потеряет даже возможность самостоятельно передвигаться. Слабая духом королева желала только, чтобы ее оставили в покое и тягостное представление закончилось как можно скорее. Впрочем, не она одна испытывала подобные чувства.
Поклонившись Валентине, вперед выступил аббат Серизи, начавший длинную и путаную многочасовую речь в опровержение не менее длинного славословия Жана Пети, о котором мы рассказывали ранее. Испытывая терпение придворных, и вгоняя весь совет в нестерпимую скуку, он сыпал цитатами из Библии, отцов церкви, многочисленных авторитетов канонического права, не забыл о Каине и Авеле, об тираническом Андронике Византийском, поправшем справедливость, о суде персидского царя Камбиза, казнившего неправедного судью, Дария, приказавшего бросить на растерзание львам всех, клеветавших на пророка господнего Даниила[13], … и ко всеобщему облегчению, наконец замолк. Надо сказать, что королева, так и не дождавшись пока он приведет к концу свою длинную речь, тихо выскользнула прочь. Заседание продолжалось в ее отсутствие.
|
Легист герцогини Орлеанской, Гильом Кузино говорил коротко и энергично. Несомненно, требовать для убийцы позора и плахи вряд ли было возможно, это понимали в самом орлеанском лагере. Кузино желал добиться, чтобы королевский кузен, в знак унижения без пояса, с непокрытой головой, на коленях молил о прощении у вдовы и детей убитого, после чего обязался выплатить штраф в миллион золотых флоринов, и наконец, был на двадцать лет изгнан прочь из королевства. Придворных, надо сказать, охватила неуверенность и страх, орлеанский канцлер явно слишком много себе позволял!… Бургундец был еще силен, неясно было на чьей стороне окажется окончательное преимущество, и требовать столь категорических решений… как хотите, это было неосторожно.
Впрочем, кое-какие меры все же были приняты. У придворных нашлось решимости на то, чтобы приказать сжечь оправдание убийце, вынесенное ранее; что было исполнено рукой палача. Валентину в очередной раз заверили в скором свершении правосудия, причем в Льеж, к бургундцу был спешно направлен парижский прево де Тиньонвилль. Однако, проницательная герцогиня отнюдь не питала иллюзий — и оказалась права. Ей удалось еще собрать силы, чтобы отстоять перед королевскими легистами права своих детей на орлеанское герцогство. Скоро они им понадобятся…
Совершенно разбитая, измученная горем и безнадежностью, герцогиня орлеанская двинулась в обратный путь. Ее отъезд был встречен с плохо скрываемым облегчением, которое многократно возросло, когда из Льежа стали поступать новости о блестящей победе бургундца, ворвавшегося в мятежный город во главе своих войск. Именно тогда его застал со своим письмом де Тиньонвилль. Жан Бесстрашный был достаточно умен, чтобы встретить королевского прево со всем полагающимся почетом, и столь же вежливо выпроводить его вон, вместе с обещанием непременно явиться в королевский суд, «дабы предстать перед королем, и доказать таковому а также прочим с ним, и показать себя верным его подданным и близким его родственником, как тому и положено быть».
Из последних сил, смертельно уставшая, и как скоро выяснится, смертельно больная Валентина, продолжала отдавать распоряжения по управлению своими владениями. Наняв на службу одного из лучших артиллеристов того времени, Гильома Мегре, она приказала укрепить замки в ожидании возможной осады, заручилась клятвенным обещанием вечно колеблющегося и вечно нейтрального герцога Жана Бретонского в том, что он продолжит соблюдать договоренности, заключенные ранее «со своей теткой, (герцогиней) Орлеанской… вкупе с ее сыном, как то договорено было с нашим дражайшим сиром и дядей, препоручившем душу свою Господу». Валентина скрепляет своей подписью назначение своими представителями в Парижский Парламент Жана Жювеналя (будущего автора Хроники царствования Карла VI), и Гильома Кузино. Выплатив до последнего денье многочисленные долги покойного супруга, она также не забывает вознаградить преданных слуг, раненных во время покушения на улице Барбетт.
Между тем Жан Бесстрашный во главе своих войск неумолимо приближается к Парижу. Охваченный паникой Совет требует от пикардийских городов затворить перед ним ворота, а войскам, охраняющим мосты через Уазу и Эн задержать его любой ценой. Ничуть не бывало. Победитель в междоусобной войне движется вперед, нигде не встречая себе сопротивления. Королева полагает за лучшее бежать, вместе с ней к бегству готовы и многие высшие советники королевского дома. В атмосфере полной секретности безумного короля переправляют к набережной Целестинцев на Сене, где садят на корабль, идущий на Юг, и 2 ноября 1408 года Париж окончательно остается без власти. Королева отправляется в Жиен, куда уже успел прибыть ее супруг, после чего оба оказываются в Турской крепости, где собираются переждать военную грозу[11].
Известие о том, что победоносный Жан Бургундский 24 ноября 1408 года торжественно вступил в Париж при всеобщем ликовании народа, окончательно подкосило Валентину Висконти. Смертельно больная, почти без сил, она заставляет себя в последний раз сесть в седло, чтобы произвести смотр своим войскам, после чего ложится в постель, чтобы уже не подняться более, несмотря на мольбы преданных ей служителей — позаботиться о себе, хотя бы ради детей! По ее же приказу покои блуаского замка затягивают черным траурным крепом, с вышитыми словами «Отныне все для меня — ничто, и ничто — все».
За несколько дней до смерти, она одного за другим призывает к себе детей. С каждого из мальчишек берется клятва отомстить за смерть своего отца, Карла, который отныне становится главой орлеанского дома, она заклинает неуклонно блюсти интересы семьи, достойно управлять своими владениями, почитать несчастного безумца, волею судеб ставшего королем Франции, и наконец, позаботиться о Бастарде, ни в коем случае не оставляя его на произвол судьбы. Отныне, в согласии с ее волей, наставником нашего героя становится Флоран де Вилье, личный врач, астролог и духовник герцогини — Жан Орлеанский будет в надежных руках. Призвав к себе приближенных и слуг, она представляет им нового господина — герцога Карла Орлеанского, которому едва исполнилось 15 лет, но даже будучи столь юным, он будет вынужден взвалить на себя все бремя забот по управлению герцогством и борьбы со своим могущественным противником[11].
Последним в ее спальню, держась за руку своего нового наставника, входит шестилетний бастард. Бледный, без единой кровинки на лице, он останавливается у изголовья своей приемной матери, шепотом — наотрез отказываясь опуститься на колени, как его пытается уговорить Вилье. Валентина кладет на голову мальчика тонкую, почти невесомую руку, и тихо вздыхает: «Почему не я его мать?… Он как никто другой из моих детей, сможет достойно отомстить за своего отца». Она угадает лишь в одном — преступление не сойдет убийце с рук. 4 декабря 1408 года, ровно через год и одиннадцать дней после трагедии на улице Барбетт ее не станет.
Париж
Конец детства
|
Бургундец с полным правом может считать себя победителем. Пятнадцатилетнего Карла, ныне старшего в Орлеанском семействе в расчет можно не принимать… точнее, с ним стоит помириться хотя бы формальным образом, а затем подчинить себе, когда подросший юноша вынужден будет склониться перед победителем, чтобы получить у него хотя бы долю власти и влияния. Посему, бургундский герцог может только приветствовать неутомимые хлопоты Жана Беррийского — единственного оставшегося в живых из королевских дядей, желающего во что бы то ни стало помирить враждующие стороны. Скрепя сердце, на это соглашается и Карл — сил у него пока не достаточно, чтобы в открытую противопоставить себя Жану Бургундскому. На очередной церемонии примирения, столь же фальшивой как и первая, собирается весь двор во главе с королем, на короткое время переживающим период просветления. Пока же, оставляя малышей в Блуа под надзором преданного Вилье, старший сын Валентины отправляется в Тур, к королю, чтобы принести как то полагается, вассальную клятву за герцогство Орлеанское и выполнить волю монарха (читай — королевских дядей, готовых на все, что угодно ради непрочного мира)[14].
9 марта следующего, 1409 года, Карл в черном платье и бургундец в золоте и мехах встречаются во время соборной мессы в Шартре, куда временно перебрался двор (в Париже неспокойно, возбужденное население, едва ли не откровенно подстрекаемое к мятежу агентами бургундца уже начинает волноваться), — священные стены собора, молитвы, возносимые Богу, кажется, лучшего антуража для примирения просто не найти. Рослый и крепко сбитый герцог Бургундский возвышается над хрупким юношей в черном траурном платье. Вновь, как и положено по протоколу, бургундец объявляет, что «сожалеет о том, что вызвал недовольство короля» — хотя сожаления эти никого не обманывают, и не могут обмануть, так как в следующую же минуту победитель меняет тон, и твердо объявляет, что действовал «в интересах государства». Убийство, превращенное в подвиг. Не впервые в истории. К просьбе короля предать забвению все случившееся, хором присоединяются придворные[15].
Карлу приходится смириться. Убийца получает полное королевское помилование, при том, что несчастный монарх, который даже в состоянии более-менее вменяемом плохо осознает происходящее, скорее всего забыл, что у него когда-то был брат. Оба соперника, питая друг к другу один — высокомерное презрение, другой — жгучую ненависть, клянутся на Евангелии в вечной дружбе и приязни друг к другу, и вместе принимают причастие. Бургундец может торжествовать. Орлеанские сироты перед ним совершенно беззащитны, и потому неопасны. Конечно же, далеко не все среди французских пэров рады подобному фальшивому «примирению», но пока что вынуждены молчать.
Маленький бастард, вслед за своими сводными братьями и сестрой может с полным правом считать себя круглым сиротой. Да, у него жива мать, но он никогда ее не видел, и даже не знает, где ее искать, и тем более, рада ли она будет появлению сына, о котором все эти годы даже не вспоминала?… Если у всех прочих есть богатства, и земли, и все права, положенные наследникам столь могущественного рода, у него остается лишь кровь его отца, и герб с французскими лилиями, перечеркнутый наискось широкой перевязью — знаком незаконного рождения, а также положение племянника самого короля, пусть и рожденного вне брака!…
К счастью для нашего героя, Валентина сумела воспитать по-настоящему благородных детей. Они и не думают отказываться от своего единокровного брата. Другое дело, что сейчас всем грозит нешуточная опасность — так как бургундец может попытаться силой присвоить себе достояние соперника, и присутствие малыша в столь опасной ситуации может только ее ухудшить. Посему, старший брат предварительно добившись согласия королевы, приказывает вновь доставить Бастарда в Париж, под заботливое крыло воспитательницы королевских детей дамы дю Месниль. Так, через три года отсутствия, маленький Жан вновь возвращается в привычный для себя дом на улице Пети-Мюск.
Здесь его помнят и любят, вернувшегося радостно приветствует Карл — граф Понтье, младший сын безумного монарха, угловатый, стеснительный; но в присутствии подвижного и жизнерадостного бастарда он также начинает заливисто смеяться, носиться за мячом, и лазать по деревьям в саду. Пусть юный орлеанец может дать ему сто очков вперед в том, что касается физических упражнений, разве не здорово иметь подобного лидера — находчивого, смелого, на кого можно положиться как на каменную стену?… В качестве воспитателя здесь вновь остается Флоран де Вилье, но уследить на юными сорванцами ему не под силу, а маленький Жан Орлеанский, уже успевший сколотить ватагу из таких же как он мальчишек, с гиканьем носится по окрестным садам, лазает по деревьям, безобразничает и дерется … короче говоря, детство продолжается, как ему, впрочем и положено быть[15].
Бургундец возвращается в столицу победителем. Его резиденция — отель Артуа становится средоточием власти, именно сюда, а не в королевский дворец тянутся на поклон дворяне и дворянчики, придворные льстецы наперебой спешат воскурить фимиам новому правителю Франции. В королевском совете, и вообще во дворце Жан Бесстрашный, как и полагается победителю, появляется урывками, чтобы коротко объявить свою волю, и не дожидаясь ответа, удалиться прочь. Столица предана ему всем сердцем, впрочем, закрепляя достигнутое, Жан Бесстрашный спешит поставить своих людей на ключевые должности в городском самоуправлении. Впрочем, он достаточно умен и трезвомыслящ, чтобы почить на лаврах. От своих соглядатаев он знает, что многие влиятельные семейства и крупные областные династии возмущены его всевластием, и ждут лишь удобного момента, чтобы возобновить борьбу. Желая укрепить свое положение, бургундский герцог спешит получить у короля бумагу, которая дает ему право регентства над дофином Франции — двенадцатилетним Людовиком Гиеньским. Задача облегчается тем, что уже в течение пяти лет наследник престола женат на дочери бургундца — Маргарите, и это позволяет с еще большей надежностью удерживать его в руках. 27 декабря вожделенная бумага наконец подписана[16] — но несмотря на столь успокаивающие с первого взгляда признаки, бургундец тайно стягивает к столице войска и сношается со своими союзниками, готовясь к будущей борьбе. Предчувствия его не обманут.
Ученичество. Арманьяки против бургундцев.
|
Впрочем, шестилетний бастард, по вполне понятным причинам, не интересуется политикой. Ему скоро стукнет семь – по средневековым обычаям, детство подходит к концу. Юному отпрыску герцога Орлеанского пора принять свое первое причастие и постепенно осознать себя подростком, со всеми правами и обязанностями, присущими этому новому статусу. Во-первых, ему пора уже навсегда оставить детскую одежду и впервые облачиться в платье взрослого человека, которое затем и придется носить всю жизнь. Во-вторых, из-под женской опеки, вместе со своим одногодкой-принцем, ему пора перейти под патронат мужчин.
Суровые монахи из обители Сен-Виктор, прославленные учителя и менторы юношества, преподают ему основы церковной учености: начатки грамоты, конечно же, на основе Псалтири и католического катехизиса, начатки латыни, чтобы подросший юноша мог осознанно сопровождать церковную службу, основы вероучения. Надо сказать, что усилия эти дадут более чем благодатный результат, и аббату Сен-Викторского монастыря удастся вырастить из нашего героя ревностного католика, знатока и ценителя книжной учености, а также привить ему великолепный художественный вкус, который будущий граф де Дюнуа благополучно реализует в постройке и украшении замков и церквей в своих многочисленных владениях. Но все это в будущем.
Пока же почтенный сен-викторский аббат может лишь поражаться цепкой памяти и понятливости своего ученика, делающего недюжинные успехи на новом поприще. Для развлечения и отдохновения, юный Жан знакомится с литературой давно исчезнувшей Римской империи – жизнеописаниями великих полководцев и правителей, с рыцарскими романами, столь любимыми XV веком, и конечно же, с поэзией и прозой набирающего силу Возрождения… Все эти занятия, опять же, пойдут ему впрок – пока же юный Бастард, разумный не по годам с жадностью погружается в «Удивительные приключения короля Артюса». Ну что поделаешь, читатель, до Робинзона Крузо и бравых индейцев Фенимора Купера пройдет еще не одно столетие![17]
Кроме того, он показывает недюжинные успехи в том, что касается верховой езды, владения мечом, луком и арбалетом – совершенно необходимые для молодого дворянина, основу жизненных достижений для которого составляло в те времена военное ремесло.
Тем временем, глухое противостояние продолжается. В скором времени ему предстоит вылиться в открытую войну, и столица вновь замирает в смутном предчувствии военной грозы. Бургундец торжествует слишком рано – как многих правителей в прошлом и настоящем, его подводит неблагодарность. Во-первых, в эйфории от своей победы он тяжело оскорбляет старого герцога Беррийского – напомним – незадолго до того спасшего его от тюрьмы, а быть может, от смерти! – «забыв» отвести для него место в новом, сплошь про-бургундском королевском совете. Отныне, Жан Беррийский, понимая, что ни о каком примирении сторон речи быть не может, навсегда выберет для себя орлеанский лагерь, значительно укрепив тем его позиции.
|
Однако, неприятности для некоронованного короля Франции на этом не кончаются. В лагере соперников наконец-то появляется вожак, способный на равных противостоять военному таланту бургундца, и это по-настоящему пугающее известие. К толпе недовольных, раздраженных тем, что Жан Бесстрашный по сути, присвоил себе власть и права государя, примыкает Бернар д’Арманьяк – могущественный гасконский вельможа, талантливый полководец и свирепый солдат, чье войско, сплошь набранное из уроженцев французского Юга, наводит ужас на любого соперника. Желая упрочить свое положение, он выдает свою дочь – Бонну д’Арманьяк за Карла Орлеанского, чья жена Изабелла незадолго до того умирает в родах[16]. Граф Арманьяк хорошо известен во Франции. Этот храбрый солдат, состоящий на королевской службе с 1393 года запятнал себя жестокостью, выдающейся даже по тем не слишком гуманным временам. Шептались, будто желая укрепить свое господство над особенно сильными вассалами, он предательством заманил их к себе, и приказав выколоть глаза, отправил умирать в подземную тюрьму родового замка. Впрочем, будущим союзников это не чересчур заботит – «пусть ненавидят, лишь бы боялись!» [16]
Обе стороны спешно вербуют союзников, набирают солдат, и уже открыто бряцают оружием.Многочисленные шпионы приносят бургундцу тревожные вести – всадники собираются на берегах Луары, множество влиятельных личностей, недовольных его самовластием в Париже тайно или открыто сочувствуют его врагам. Орлеанцы, или как их отныне будут называть, арманьяки поднимают знамя борьбы: черное полотнище, на котором золотом вышито единственное слово: «Справедливость». Это происходит 14 апреля 1410 года[17].
Уже не довольствуясь угрозами, Арманьяк переходит к открытому разбою, терроризируя население, он разоряет окрестности, стремясь перерезать дороги и в особенности водную артерию – Сену, по которым идет снабжение столицы продовольствием, и голодом принудить Париж к капитуляции. Единственным результатом подобных действий становится то, что парижане всеми фибрами души начинают ненавидеть «арманьяков», присваивая это глумливое прозвище ночным разбойникам, убийцам и прочим отбросам столичных улиц. Арманьяку еще аукнется подобное отношение к мирному населению.
Впрочем, его противник также располагает свои отряды в деревнях, примыкающих к столице, так что обе армии грабят и мародерствуют, но до генерального сражения дело опять не доходит. Война стоит дорого, так что бургундцу приходится заложить у ростовщиков золотую и серебряную посуду, фамильные драгоценности – но и этого оказывается недостаточным. Его противники испытывают не меньшие затруднения, и тем и другим необходимо выиграть время.
Последняя попытка примирения – при посредничестве королевы Изабеллы,и короля, к которому очень вовремя вернулся рассудок, в Бисетре 2 ноября 1410 года заключается новый мир – столь же эфемерный как и все предыдущие[17]. Чтобы хоть как-то примирить соперников, королева настаивает на том, чтобы лишить бургундца единоличного права опеки над дофином Франции. Отныне обязанность эту будут исполнять представители обеих партий, они же в равном количестве будут представлены в королевском совете. Более того, отныне в помещение, где этот совет будет заседать герцоги Беррийский и Бургундский могут входить и выходить только вдвоем!...
Конечно же, подобный расклад не устраивает ни одну из соперничающих сторон, и способен продержаться лишь до тех пор, пока бургундцы или арманьяки (это название орлеанская партия получает по имени своего нового руководителя) не сочтут себя достаточно сильными, чтобы перейти к открытой войне. Не рискуя более возвращаться в про-бургундский Париж, королева считает за лучшее вновь обосноваться в Мелёне, под защитой мощных городских стен, где чувствует себя в большей безопасности.
Тем временем к орлеанской партии примыкают Людовик Анжуйский, в знак разрыва и враждебности отославший назад к отцу Катерину Бургундскую – невесту своего старшего сына, графы Клермонский, Алансонский и Фуасский, и наконец, коннетабль Франции Карл д’Альбре. К ним в руки попадает среди прочих один из доверенных лиц Жана Бургундского – граф де Кротуа. Карл Орлеанский приказывает подвергнуть его пытке, и не выдержав мучений, тот соглашается подписать признание в убийстве Людовика Орлеанского. Ярости бургундца нет предела, впрочем, он немедленно пытается представить случившееся как вероломное нарушение едва лишь заключенного мира, которое позволяет ему вести открытую войну против своих противников. Английский король,которому на руку эта бессмысленная грызня, посылает Жану Бесстрашному в качестве подкрепления 2 тысячи лучников[18].
Формальное объявление войны и продолжение ученичества
|
И те и другие пытаются перетянуть на свою сторону безумного короля. Карл Орлеанский пишет ему отчаянное письмо, в котором, отбросив даже подобие положенной по обычаю куртуазности, обвиняет соперника в том, что убийство на улице Барбетт «не повлекло за собой ни малейшего в том сожаления или же раскаяния, или желания ходатайствовать и хлопотать о прощении… Единой же причиной, по каковой убит был брат короля, ваш брат, сир, была жажда возвышения и самовластия. В реальности же он (то есть герцог Бургундский — прим. переводчика) попрал и впредь будет попирать единственно вам принадлежащие права на верховную власть.»[18]
Пустая трата времени и бумаги. Взывать к чувству справедливости несчастного безумца было столь же бессмысленным, как требовать таковой у бесчувственной статуи Фемиды, которая, кстати сказать, украшала собой дворец Правосудия в Париже. Нам даже неизвестно, дошло ли письмо по назначению, и видел ли его несчастный король — так как ответа на эту отчаянную мольбу не последовало, или же он не сохранился в архивах. Однако, герцог Бургундский немедленно заявил во всеуслышание, что король решил дело в его пользу, и более того, поручил ему собрать армию, чтобы примерно наказать «мятежников».
В согласии с бургундскими хрониками, дело выглядит несколько иначе. Перехваченная «изменническая переписка» арманьяков с англичанами исправно ложилась на стол Жану Бесстрашному, и тот, по обыкновению улучив момент, решил показать ее королю, чем и добился разрешения, и даже прямого приказа «немедля наказать мятежников». Что касается воззваний к королевскому правосудию, которые из раза в раз направлял монарху Карл Орлеанский, ответ якобы гласил, что король готов вершить правосудие, но не ранее, чем арманьяки полностью разоружатся и сдадутся на милость короны[18].
Так или иначе, Жан Бургундский спешно собирает армию против орлеанцев. Мелкие стычки продолжаются, пока наконец Карл Орлеанский, к которому со всех сторон стекаются подкрепления, не полагает себя достаточно сильным, чтобы начать войну. 18 июля следующего, 1411 года в Жиене собираются его друзья и сторонники, чтобы поклясться в верности и готовности воевать до последней капли крови. Позднее историки назовут это объединение «Жиенской лигой». Отсюда герцогу Орлеанскому герольд везет по обычаю времени формальный вызов[19]:
|
_(New_York_Public_Library,_Spencer_Collection_MS_30)_from_1470_1..png)
|
Тебе, Жану, именующему себя герцогом Бургундским… по причине ужаснейшего и отвратительнейшего убийства тобой совершенного, умышленного и предуготовленного, при посредстве мерзкого предательства, и западни, расставленной убийцами, противу персоны жертвой могущественнейшего сеньора [нашего] и отца, монсиньора Людовика… мы объявляем что отныне и впредь будем уязвлять тебя и чинить всяческий вред тебе за вероломную твою измену, посредством всей мощи нашей… | 
|
Ответ не заставил себя ждать:
|
|
Тебе, Карлу, именующему себя герцогом Орлеанским, и тебе Филиппу, именующему себя графом де Вертю, и тебе, Жану, именующему себя графом Ангулемским, объявляем и желаем довести до сведения вашего и сведения всех вокруг, что с целью того, чтобы воспрепятствовать отвратительнейшему предательству, а также величайшим злодействам, умышленным и предуготовленным, а также заговорам сплетенным и устроенным, и злодейским же умыслам, каковые в безумии своем ныне покойный Людовик, ваш отец, вынашивал против монсеньора короля и его благороднейших отпрысков, … мы не могли допустить, дабы столь мерзкий, вероломный и жестокий предатель долгое время ходил по этой земле… И посему, к вящему удовлетворению Божию, мы по праву казнили его… Ты же и братья твои лгали и продолжаете лгать вероломным и мерзким к тому образом, как то и положено мерзким и вероломным предателям, каковыми и являетесь.Мы же озаботимся о том, чтобы приблизить ваш конец и кару… |
|
Этого отрывка, думается, довольно, чтобы сделать нелицеприятные выводы. В этой грязной войне бессмысленно было искать правых и виноватых, на этой стадии обе партии еще стоили друг друга, и грызня шла, как несложно догадаться, за влияние и власть над государством — любой ценой.
Само же государство напоминало в это время корабль, превратившийся в игрушку ветра и волн. Безумный король и его дети, запертые в Париже, практически заложники бургундцев, королева (формально — регентша), бежавшая из столицы в Мелён, а затем еще дальше, в Корбей, которая в отчаянии взывала о помощи к старому герцогу Беррийскому. Новость эта дошла до ушей Жана Бесстрашного, вызвав у него очередную вспышку ярости.
Жан Беррийский, все еще льстя себя надеждой как-то завершить распрю, готовую в любую минуту перерасти в открытую гражданскую войну, вновь поспешил в столицу. Дождавшись короткого момента просветления, он добился своего назначения капитаном (то есть военным комендантом) столицы. Бургундец немедленно воспротивился этому, и объявив, что подобное путешествие (в одиночку!) прямо нарушает условия мирного договора, добился его смещения. Место капитана (и тем самым, право распоряжаться силами городского ополчения) получил верный клеврет Жана Бесстрашного Валеран Люксембургский. Ему также обещано было место коннетабля — после отстранения «предателя» д’Альбре. Слово свое бургундец сдержит.
Юный бастард, которому едва исполнилось восемь лет пока не имеет ни малейшего представления об этой родственной грызне. Педагоги и менторы на улице Пети-Мюск прилагают все усилия, чтобы их воспитанники как можно дольше оставались вдали от политических бурь, и безоблачная юность принцев могла продолжиться… ну хотя бы еще немного! Маленький Жан вместе с друзьями добросовестно зубрит наизусть отрывки из Библии и сочинений Блаженного Августина (в особенности трактата «О граде Божием» — исключительно популярном в те времена), а для отдохновения один за другим проглатывает романы о похождениях Тристана, Эрека, и рыцарей Круглого Стола. Когда-то его ныне покойный отец выкупил у Пьера де Жиака — придворного королевы Изабеллы, и будущего королевского фаворита — городской особняк, превращенный затем в библиотеку и центр для переписки, иллюстрирования и наконец, переплетения дорогих манускриптов. Вместе с художниками, нанятыми на службу Орлеанским герцогом, здесь работают знаменитые мастера, временно предоставленные в распоряжение Орлеанского дома герцогом Жаном Беррийским. Бастард проглатывает книгу за книгой, прерывая чтение единственно, чтобы вскочить на спину горячего жеребчика, не так давно подаренного ему братом — Карлом Орлеанским, и галопом промчаться по городу без седла, полагаясь единственно на собственную ловкость[18].
Единственное, что прерывает налаженный ритм учебы и отдыха — короткое путешествие в Мелён и обратно в столицу в свите королевы французской воспринимается скорее как развлечение[19].
Затишье перед бурей
|
Бургундец спешит из столицы на север, чтобы набрать верные себе войска. В окрестностях Эклюза ему удается собрать воедино 30 тыс. человек, с которыми он переправляется через Уазу, и затем ускоренным маршем ведет их на Юг. Навстречу ему спешат 50 тысяч арманьяков, их войска, в полной мере укомплектованные лучниками, пешими воинами, и наконец рыцарями — «живыми танками» XV века воодушевлены надеждой на богатую добычу. Но сражению вновь состояться не суждено. Бургундца неожиданно подводят его прагматичные фламандские подданные. В полном согласии с феодальным правом, служить своему господину они обязаны в течение сорока дней, когда этот срок подходит к концу, фламандские отряды без лишних разговоров поворачивают назад. Однако, в чем-в чем, а в умении использовать любую ситуацию в свою пользу герцогу Бургундскому не откажешь. Опытный демагог, он немедленно объявляет всем, кто готов его слушать, что отступление это является гуманным актом, так как он по благородству своему не собирается вести войну «иначе как ко благу короля!»[18]
Париж практически брошен на произвол судьбы, спеша воспользоваться подобным шансом, Карл Орлеанский желает немедленно занять столицу — однако, парижское ополчение, усиленное английским экспедиционным отрядом, который призвал на помощь бургундец, наносит орлеанцам болезненное поражение. Ввиду этого, герцог Карл почитает за лучшее отступить, хотя его отряды уже заняли Сен-Дени, сокровища древнего аббатства разграблены прямо на глазах ошеломленных монахов, не имеющих сил противостоять разгулу солдатни. В ужасе парижане передают друг другу неведомо кем сочиненное пророчество: что «государство будет ввергнуто с страшнейшую из войн, когда из Парижа не будут отваживаться ездить в Сен-Дени»[18]. Редкий случай в мировой истории — оно сбывается весьма пунктуально. Конечно же, подобное не идет во благо, как сейчас сказали бы, «имиджу» орлеанской партии. Затем некий Колен Пюизо впускает арманьяков на мост Сен-Клу. Городской гарнизон захвачен врасплох, город отдан на поток и разграбление.
В течение следующих пяти недель Париж напряженно ждет осады, к счастью для себя — напрасно. Арманьяки сумели занять Монмартр и окрестности города, на этом их удача закончилась, более того, Валеран Люксембургский во главе городского ополчения постоянно тревожил расположения арманьяков, нанося им достаточно чувствительные удары. Понимая безнадежность своей затеи, Карл Орлеанский почитает за лучшее отступить к Этампу на Луаре. Чуть ли не сразу после ухода арманьяков, 23 октября 1411 года, при всеобщей радости, герцог Бургундский со всей пышностью въезжает в Париж. Народное ликование совершенно искренне — парижане видят в нем защитника и освободителя, как сообщает «Дневник Парижского Горожанина» — очевидца этих событий, в знак преданности все до единого надели на себя зеленые шапероны, и украсили одежду красными крестами Св. Андрея (геральдическим знаком Бургундии), так что, по замечанию все того же Горожанина, «без такового креста никто не мог покинуть город».
|
В столице в это время свирепствует террор, арманьяки (истинные или мнимые), ясное дело, виноватые во всех бедах столицы, начиная с дороговизны и заканчивая эпидемиями последних лет, повсеместно разыскиваются и бросаются в тюрьмы, где в скором времени погибают от холода и истощения. Впрочем, освободившиеся камеры немедленно занимают новые пленники, трупы погибших из ночи в ночь сваливаются в городские рвы. К великому счастью для всех, королевская сиделка Одетта де Шамдивер 16 января следующего, 1412 года, объявляет, что монарх пришел в себя. На сей раз монарх полон решимости действовать. Разобравшись в ситуации, он отдает приказ пробургундски настроенным городским властям немедленно освободить оставшихся в живых заключенных. Монарший приказ выполняется — пусть с большой неохотой[20].
Как мы помним, Карл Орлеанский, оценив находчивость бургундцев, не находит ничего лучшего, чтобы также не обратиться за помощью к англичанам — не будем забывать, злейшим врагам французской короны, которые в течение более чем полувека ведут упорную борьбу за покорение этой страны!… Можно, конечно, попытаться оправдать этот более чем сомнительный поступок тем, что мышление людей XV века серьезно отличалось от нынешнего, и слова «патриотизм» еще не родилось, так что король той или иной страны был просто чьим-то кузеном, свойственником или иной дальней родней — и все же, произошедшее более чем ясно показывало, что обе партии на тот момент стоили друг друга. Пройдет немало времени, пока эта ситуация изменится.
Впрочем, вернемся к начатому. Итак, Карл Орлеанский запросил английского короля о помощи, в случае удачи обещая уступить ему герцогство Аквитанское. Генрих Английский, не преминув воспользоваться подобным шансом, немедля отправил к нему пять тысяч человек. Конспирацию, впрочем, соблюсти не удалось, перехваченные письма ложились на стол бургундскому герцогу, и тот, понимая, что островитяне ведут двойную игру, не находит ничего лучшего, чем показать свою «добычу» королю, дискредитируя таким образом в монарших глазах противоборствующую партию. Результат ожидаем — король (уж неведомо, сам или нет), отдает недвусмысленный приказ в корне уничтожить «измену». Большего от него и не требуется, 8 мая, собрав очередную армию, бургундец выступает против Буржа — столицы беррийского герцогства, где заперся старый герцог Жан, пусть номинальный, но все же глава арманьякской партии. Забегая вперед, скажем, что поход этот кончится ничем; сильно укрепленный город взять не удастся.
Неизвестно, чем обернулся бы этот новый виток противостояния, когда король Карл VI, к великому счастью для страны, как мы помним, ненадолго пришедший в себя, решил положить конец бессмысленной войне. Под патронатом короля, при посредничестве многочисленных университетских докторов, чиновников Парламента, именитых горожан и т. д. в Амьене после долгих переговоров был заключен очередной мир — как вы уже догадались, читатель, столь же эфемерный как и бывшие ранее. Карл Орлеанский торжественно обязался не носить более траура по отцу, и оба противника, в знак примирения обменявшись посольствами, 22 августа 1412 года сошлись наконец вместе, чтобы не менее торжественно выпить по бокалу дорогого вина с пряностями. Впрочем, для окончательного умиротворения страны существовало одно препятствие: англичане, которые вторгшись в страну отнюдь не желали уходить, вместо того разоряя и грабя мирное население. Более того, не удовольствуясь уже посланными на континент войсками, король Генрих отправил им в помощь немалый отряд под командованием своего второго сына — герцога Кларенсского.
Скрепя сердце, Карлу Орлеанскому пришлось вступить с ними в переговоры, но захватчики, вполне вольготно чувствовавшие себя во Франции, прекрасно понимая, что противостоять им французы не в силах, условием своего ухода поставили выплату немалого выкупа — ста пятидесяти тысяч золотых экю! Такой огромной суммы у Карла не было, и потому хочешь-не хочешь, решать вопрос приходилось иначе.
Именно тогда война грубо, зримо, дала о себе знать в уютном особняке на улице Пети-Мюск. В качестве заложника, в подтверждение того, что требуемая сумма будет полностью выплачена, в английский плен должен был отправиться младший сын Валентины Висконти, для нашего героя — любимый брат, закадычный друг и товарищ по играм — Жан Ангулемский, и вместе с ним еще шестеро молодых дворян. Юному заложнику едва исполнилось 12 лет! Домой он вернется лишь тридцать два года спустя[21].
Мятеж кабошьенов
Подспудное начало
|
Как и в прошлый раз Жана Бесстрашного подвела банальная неблагодарность. В упоении своим торжеством он напрочь забыл о своих обещаниях парижскому люду, который с нарастающим нетерпением ждал вожделенных реформ и налоговых послаблений. Нет, конечно же, герцог с самого начала не собирался ничего делать — уменьшение налогов казны прямо противоречило его интересам, однако, понадеявшись на короткую память парижан, он сделал очень серьезную ошибку.
Начинался грозовой 1413 год. Столица застыла в напряженном ожидании, причем самыми непримиримыми, самыми самыми решительными показали себя парижские мясники. Эта могущественная корпорация издавна располагая огромными денежными средствами, которые давала полная, как мы бы сказали, монополия на торговлю скотом и мясом в 200-тысячном Париже, были напрочь лишены возможности занять места в городском магистрате и вместе с деньгами заполучить в руки власть — парижане откровенно брезговали их грязным и кровавым ремеслом. В свое время бургундец умело сыграл на этой струнке, пообещав властолюбивой корпорации все, что та желала от него слышать. Поговаривали, что ему не раз приходилось направлять своих посланных к троим руководителям этого цеха — Сент-Йону, Гуа и Тиберу, дополняя цветистые посулы денежными подношениями и бочками дорогого бонского вина.
И вот теперь долготерпение парижан подвергалось весьма серьезному испытанию. Естественно, не желая принять, что их любимец повел себя как обычный мошенник, они со всей охотой поверили, что ненавистные «арманьяки» вновь не позволяют ему устроить рай на Земле, тем более, что город был раздражен недавно заключенным «позорным» миром. Сохранившийся до наших дней анонимный «Дневник», добросовестно отражающий мнения и чаяния столичных жителей, едва ли не прямо обвиняет государственных мужей в том, что они не позволили бургундцам одержать окончательную победу, до которой оставался, конечно же, последний шаг, после чего блаженство наступило бы окончательно и бесповоротно. Сейчас же ненавистные городу арманьяки как ни в чем не бывало дефилировали по улицам и даже заседали в королевском совете, вызывая глухое раздражение парижан, нараставшее день ото дня.
Кроме того, до ушей Жана Бургундского доходили не слишком приятные вести. Его собственный зять, он же дофин Франции Людовик, в это время уже пятнадцатилетний и разумный не по годам, как бы невзначай роняет в разговоре: «Высшее благо королевства невозможно без гармонии между принцами крови, к достижению каковой цели я буду стремиться всеми силами моей души». Встревоженный бургундец дал себе зарок не спускать глаз с юноши, который, ежели сохранит приверженность подобным настроениям, со временем может стать для него опасным[20].
Не следует упрекать нашего героя в недальновидности — ему в этом году едва исполнилось десять лет, как было уже сказано, политической обстановки он не знал, да и не мог знать, а потрясения и беды в этом возрасте забываются еще легко. Посему, для юного Бастарда этот год ознаменовался захватывающим путешествием в ближний Мелён (куда он, как мы помним, не попал в трехлетнем возрасте — но вряд ли помнил об этом) где его уже дожидался любимый старший брат, а в качестве дополнительного приятного сюрприза выступали четыре веселые обезьянки (настоящая диковина по тем временам!) — подарок герцога бургундского королеве, которые здесь же дожидались отправки в столицу[20].
Оказавшись в Париже в конце зимы или начале весны, Бастард и его закадычный приятель Карл, младший сын короля, вернулись к своим обычным школьным занятиям, которые, как мы помним, проводились в королевском дворце Сен-Поль.
Нельзя сказать, что бургундец совсем не замечал происходящего и не отдавал себе отчета в желаниях парижан. По его настоянию, 30 января 1413 года в Париже открылось заседание Генеральных Штатов Франции, должных, среди прочего, расследовать многочисленные злоупотребления королевских чиновников и городской верхушки. Каким бы образом тот или иной историк не относился к Жану Бургундскому, этому опытному демагогу стоит отдать должное в умении практически любую ситуацию повернуть себе на пользу. Постаравшись немедленно прибрать к рукам инициативу в этом собрании, герцог как обычно, неторопливо и уверенно принялся диктовать депутатам свою волю, и вновь приучать их к тому, что бразды управления государством находятся в его руках. Однако, здесь он явно переоценил свое влияние на парижан.
Спасение на грани чуда
|
Улица не хотела ждать, пока из длинных речей и бесконечного бюрократического словоблудия, которое со всей обстоятельностью развивалось на заседаниях, выплывет что-то стоящее внимания. Улица требовала немедленных реформ и немедленной отмены самых ненавистных налогов. Народное недовольство выплеснулось наружу 17 апреля 1413 года, когда в ранние утренние часы возбужденная толпа атаковала Бастилию (уже в те времена полагавшуюся символом государственного гнета и тирании), где заперся ненавидимый парижанами городской прево Пьер дез Эссар. Напрасно он взывал к толпе, пытаясь оправдаться и обелить себя, в конечном итоге, понимая, что помощи ждать неоткуда и рано или поздно крепость падет под напором возбужденной толпы, сдался на милость герцога Бургундского. Забегая вперед скажем, что это не спасет дез Эссара от позора и плахи. Этот день наш герой запомнит навсегда. Не удовлетворившись тем, разьяренная чернь, во главе которой оказались мясники и персонально Симон Лекулетье, по прозвищу «Кабош» (то есть «Башка») — живодер на службе семейства Сент-Йон, буквально осадила Гиеньский отель — городскую резиденцию дофина Людовика, где как раз в тот день оказались наш бастард вместе со своим неизменным товарищем по учебе — Карлом Понтьё, и — как бы невзначай — герцог Бургундский Жан.
Хроники того времени сохранили для нас произошедшее во всех нелецеприятных подробностях.
Осадив резиденцию дофина, толпа, выкрикивая оскорбления и угрозы в адрес «арманьяков» стала требовать, чтобы наследник престола появился на балконе, и выслушав их жалобы, своей честью поручился наказать «предателей». Документы того времени полагают, что среди ставленников герцога, возбуждавших толпу к активным действиям был в те времена еще молодой и энергичный клирик Пьер Кошон, в будущем судья и палач Жанны, однако, современные историки этот факт подвергают сильному сомнению.
Так или иначе, дофин счел за лучшее показаться у окна, после чего Жан де Труа, один из руководителей восставших прокричал ему: «Извольте видеть, могущественный сеньор, что здесь собрались парижане, будучи все без исключения при оружии… ради блага отца вашего и вам самих они требуют, дабы им отданы были в руки некие предатели, обретающиеся в вашем отеле!»
Дофин промолчал, как видно, полагая ниже своего достоинства говорить с толпой, но за него ответил канцлер Жан де Вальи: «Ежели вам известны имена тех, кто изменил своему долгу и клятве, назовите таковых, и они будут примерно наказаны». Из толпы ему немедленно передали подметную грамоту, в которую стараниями бургундцев внесены были имена пятидесяти высших сановников двора, включая личного кастеляна дофина Людовика — Жака де ла Ривьера.
|
Едва пробежав глазами по этому списку, дофин — дебелый, рыхлый, никогда не отличавшийся крепким здоровьем и тем более политической волей, неожиданно вспыхнул и гневно бросил в лицо бургундцу: «Этот мятеж начался по вашему слову… Только знайте, что вам придет время о том пожалеть, и не всегда все будет складываться к вашему удовлетворению!» Бургундец, вынужденный отвести взгляд, не нашел ничего лучшего как уклончиво ответствовать: «Монсеньор, когда гнев ваш остынет, вы дадите о том мне знать!»
В ответ на гневный отказ дофина выдать «виновных», толпа, пьяная от вина и крови, топорами высадила дверь и ворвалась вовнутрь, проникнув затем в прилегающий к резиденции дофина королевский дворец. Бастард видел, как спасается бегством от озверевшей толпы юная жена Людовика — Маргарита Бургундская, как мясники и их приспешники рассыпаются по комнатам — улучив момент, он юркнул за красочную шпалеру, украшавшую одну из стен, и там, никем не замеченный, с отчаянно бьющимся сердцем, слышал как волокут наружу визжащих от ужаса фрейлин, одновременно срывая с них драгоценные украшения, как тащат в тюрьму и на виселицу изрыгающих ругань мужчин — брата королевы Людовика Баварского, королевского секретаря де Бриссака, придворных его отца и многих других. Многие из них будут казнены тем же вечером, прочие брошены в тюрьмы, причем все женщины до единой подвергнутся надругательству.
Улучив момент, юный Бастард опрометью бросился вон. Через ход для прислуги, никем не замеченный, он выбрался наружу, и петлями, словно заяц бросился бежать через парижские огороды, боясь попасться кому-либо на глаза — в уютный особняк на улице Пети-Мюск, под защиту своей прежней воспитательницы. К счастью, он не обманулся в своих надеждах. Две мужественные женщины — Жанна дю Месниль и королевская сиделка, Одетта де Шамдивер надежно спрятали его от обезумевшей толпы — вплоть до самого конца мятежа.
А мятеж продолжал бушевать до начала августа. Под напором толпы испуганные депутаты в спешке приняли документ, который современные историки склонны порой считать далеким предшественником конституций Нового Времени — т. н. «Ордонанс кабошьенов» (прозвище, которое получили восставшие по имени своего предводителя). Однако, если современные конституции направлены в первую очередь на долговременное, будущее развитие государства, Ордонанс кабошьенов, как водилось в ту эпоху, требовал возврата к «любезной старине», само собой, испорченной новыми веяниями и происками «дурных советников» короны. Среди прочего, Ордонанс отменял выплаты и пенсии родственникам короля, принадлежавшим к орлеанской партии. Конечно же, выйти из тяжелого финансового и политического кризиса подобным способом было невозможно, и толпа, как водится, не понимая, почему победа не приносит желанных плодов, бросилась уже без разбора громить дома богачей. Согласно воспоминаниям безымянного Горожанина, в те времена достаточно было указать на любого, крикнув «Это арманьяк!» как несчастного убивали на месте, истребляли семью, и, не забыв растащить все мало-мальски ценное, поджигали дом. Этот же автор сохранил для нас описания бесконечной череды казней и убийств, которыми сопровождалось кабошьенское владычество. Бунт заканчивался как и следовало ожидать — ничем. Ни сами кабошьены, ни их последователи из парижских низов по сути дела, не имели представления, что делать после победы; обычная ситуация для средневековых (и не только средневековых) народных движений. Подспудная надежда, что благоденствие наступит само собой после того как будут отстранены от власти, брошены в тюрьмы и перебиты все возможные «враги» — не оправдалась, да и не могла оправдаться. Управлять городом кабошьены оказались не в состоянии, и, чувствуя, что против их власти поднимается глухое недовольство, лишь усиливали террор и преследование несогласных, тем самым окончательно разваливая систему городского управления.
Бесславный конец
|
Слова дофина оказались пророческими, в скором времени герцог Бургундский понял, что ситуация окончательно вышла из- под контроля. Его слово в столице уже ничего не значило, восставшие все больше превращались в хозяев для самих себя, и более того — каким-то шестым чувством, зачастую характерным для негодяев, Жан Бесстрашный понимал, что следующей жертвой может стать он сам.
Не желая рисковать, в середине июля этого же года, он предпочел тайно договориться со своими врагами, расположившимися в это время в Вернее, где Людовик Анжуйский, и второй сын Валентины — Филипп, носивший титул графа Вертю, приехавшие в город 10 июля, в спешке собирали войска для подавления мятежа. Карл Орлеанский оказался достаточно умен и дальновиден, чтобы подтвердить еще раз, что не будет и не желает мстить за убитого отца. Это сдвинуло дело с мертвой точки. Не без трений и споров (так как арманьяки категорически требовали выпустить из тюрем оставшихся в живых придворных и немедленно отставить мятежников от управления столицей, в то время как бургундец не желал поступаться союзниками, могущими еще оказаться достаточно ценными). Переговоры затягивались, в то время как терпение парижан подвергалось нешуточному испытанию. Усталость от бесконечной резни и полной безысходности все более давала о себе знать.
Бунт утихал сам собой, 4 августа 1413 года, после трех с половиной месяцев добровольного заточения, (где, конечно же, многое успел передумать за эти тревожные дни), Бастард впервые мог себе позволить выйти в сад, и обнаружил свою воспитательницу в трауре и в слезах. 10 июня, в самый разгул мятежа, голову на плахе сложил Симон дю Месниль — стольник на службе герцога Орлеанского… [22]
8 августа против мятежников поднял голос Парижский университет — по тем временам один из крупнейших центров богословской и ученой мысли. Последовавшую за тем сцену вновь сохранил для нас Горожанин: огромное количество жителей города, требуя мира и прекращения бесчинств, собрались на Гревской площади в Париже. Уставшие от бесконечной бойни, они готовы были терпеть даже арманьяков, пусть лишь те вернули в город хлеб, дрова для будущей зимы, и спокойствие на улицах. Немногие кабошьены изо всех сил пытались противодействовать этому, уверяя, что мир послужит исключительно к выгоде «врагов», которые спят и видят утопить в крови мятежный город, но их несмелые голоса перекрывал собой общий крик «Мира! Мира!…» В конечном итоге, было решено, что всем, желающим продолжения мятежа следует заявить о том, перейдя на левую сторону площади, сторонникам мира, соответственно, занять позицию справа. Толпа народа пришла в движение, и в скором времени выяснилось, что слева осталась жалкая кучка из мясников и их приверженцев. Дело кабошьенов было окончательно проиграно.
22 августа бургундец незаметно покинул Париж. В городе возник панический слух, будто он арестован и брошен в темницу, правда, недолгий, и в скором времени исчезнувший сам собой. Впрочем, наивно было бы думать, что герцог Жан безропотно уедет прочь: в его далеко идущие планы входило ни много ни мало — похищение короля. Столь ценный заложник на будущее мог сослужить ему немалую службу. По наущению бургундских ставленников, каковых еще немало было при дворе, для развлечения больного Карла было решено устроить охоту в Венсенском лесу, при том, что в Париж монарху возвращаться уже не следовало.
Однако, из затеи ничего не вышло. Бдительность одного преданного короне человека — Жана Жювеналя смешала карты бургундскому герцогу. В последний момент Жювеналю удалось предупредить брата королевы о готовящемся похищении, и оба они в сопровождении отряда из 300 всадников взяли под охрану королевский кортеж. Бургундцу ничего не оставалось, как отправиться восвояси. Несколькими днями спустя, 29 августа он достиг столицы своего герцогства — Лилля[23]. Естественно, складывать оружия не планировала ни одна из партий, речь шла об очередной передышке, чтобы собраться с силами и попытаться окончательно разгромить соперника.
Но так или иначе, 1 сентября 1413 года Карл Орлеанский торжественно въехал в Париж. У ворот Сен-Жак его радостно встречала толпа, во главе которой выделялся юный Бастард и его друзья по особняку Пети-Мюск[24]. Последние сторонники кабошьенов бежали в Бургундию, измученный террором и полуголодным существованием город встречал Карла Орлеанского как освободителя, так что на короткое время его популярность взлетела до небес. Впрочем, надежды парижан, как обычно, в скором времени разлетелись на куски[24]. На город опустилась долгая арманьякская ночь.
Арманьяки против бургундцев
Жан Орлеанский выбирает свою сторону
|
Положим, мстить за своего отца, и тем самым нарушать данное слово, Карл Орлеанский действительно не собирался, однако, вместе с реальным главой своей партии — Бернаром д’Арманьяком столь же не собирался прощать горожан за мятеж и убийства. Коротко говоря, столицу накрыла очередная волна террора, полетели головы как виноватых, так и огульно обвиненных. В отличие от своего врага, делавшего ставку на заигрывание и лесть, Бернар д’Арманьяк действовал грубой силой, предпочитая приводить города к покорности запугиванием и казнями, а также грабить их новыми налогами, призванными кормить и содержать солдат его армии.
Горожанин рассказывает (по всей видимости, не слишком греша против истины), что Арманьяк в первую очередь озаботился о том, чтобы окружить короля и дофина своими людьми, не допуская к ним никого без своего ведома. Как было уже сказано, партии на этом этапе войны вполне стоили друг друга, о Франции речь не шла, и не могла идти. Тот же, оставшийся безымянным автор рассказывает о притеснениях, издевательствах и казнях, так, к примеру, некий юноша, не побоявшийся сорвать со статуи почитаемого святого Евстафия арманьякский белый шарф, здесь же, на мосту возле монастыря лишился правой руки. Городские старшины, пришедшие к Арманьяку просить об отмене особо непопулярных налогов, получили характерный ответ «Плевать я хотел на ваши рожи… я просто приду и возьму!» Бургундец в это время столь же расторопно пытался договориться с английским королем, пытаясь в обмен на военную помощь, выторговать себе изрядный кусок французской территории… коротко говоря, все герои нашего повествования были при деле.
Жану Орлеанскому было уже 11 лет — по тем временам вполне взрослый возраст, когда и дворянскому ребенку, и представителю третьего сословия пора было задуматься о карьере и будущей женитьбе. Думаю, не стоит удивляться, что испытав на себе все «прелести» кабошьенского владычества, сын Людовика Орлеанского и единокровный брат нового герцога — Карла, выбрал для себя арманьяков. Им он останется верен до конца, и забегая вперед — окажется полностью и безоговорочно прав.
В декабре все того же тревожного года ему предстоит попрощаться с еще одним старым товарищем по играм и учебе. Карл, граф Понтьё, младший сын короля, был просватан своей матерью за Марию Анжуйскую, дочь герцога Людовика (кузена царствующего монарха, сына старшего из королевских дядей — Людовика I Анжуйского) и арагонской принцессы Иоланды. Надо сказать, что если будущая дофина, а затем и королева Франции Мария, окажется некрасивой и не слишком одаренной политическими талантами, с тещей юному Карлу сказочно повезет. Умнейшая и образованнейшая женщина своего времени, блестящий политик и дипломат, Иоланда Арагонская, будет ему верной опорой во время самых тяжелых испытаний, и в конечном итоге сумеет подарить своему зятю французский трон, и победу в войне. По словам историка XIX века Лекуа да ла Марша «Вместо провинций, вместо политической поддержки и новых прав, королевский дом заполучил таким образом талантливейшую женщину-политика, одну из тех королев-матерей, которых Испания множество раз дарила нашей стране — сочетавшей в характере своем сдержанность, которую обеспечила ей примесь французской крови, с энергичностью, присущей народу ее отца» («Король Рене», 1875 г.).
Но все это в будущем, пока же Бастард грустит, расставаясь со своим многолетним товарищем по играм. По настоянию королевы Франции, вновь в составе ее свиты, он должен присутствовать при помолвке, и почти сразу (втайне поплакав над своей потерей) надолго проститься со своим товарищем по играм[25]. Людовик и Иоланда спешат увезти зятя прочь, из кишащего интригами и ненавистью Парижа в безопасный Анжер, столицу герцогства Анжуйского. Карл уезжает прочь, Бастард остается, еще не зная, что череда потерь будет продолжаться и далее.
Впрочем, и его тяготит атмосфера королевского отеля Сен-Поль, с ее интригами, завистью и постоянным страхом перед завтрашним днем. Вернувшись из короткой поездки в Блуа, он выговаривает для себя возможность поселиться вместе с братом в Богемском Отеле — резиденции герцогов Орлеанских в Париже. Разрешение дано, и молодой Бастард спешит перебраться в свои новые апартаменты, захватив с собой вместе с полагающимся багажом из одежды, драгоценностей и конской сбруи, также любимые книги — Бокаччо «О знаменитых мужчинах и женщинах» (французская переработка латинского оригинала), и «Божественную комедию» Данте. Оба эти богато иллюстрированные издания были когда-то взяты из библиотеки Валентины Висконти, сейчас им предстоит вернуться по назначению.
Время, богатое событиями
|
А между тем, на Британских островах не дремлют. В 1413 году скончался Генрих IV, всю жизнь вынашивавший мечту отомстить хитроумным французам и вернуть себе территории, потерянные английскими войсками во время рейдов знаменитого дю Геклена — одаренного главнокомандующего на службе Карла V (отца безумного монарха)[23]. Ему не удалось осуществить желаемое, так как в самой Англии его постоянно отвлекали религиозные распри, так как именно в это время сильно укрепившаяся секта лоллардов, вождем и знаменем которой стал знаменитый Джон Уиклифф требовала реформы церкви, на Западе волновались вечно непокорные валлийцы… коротко говоря, английскому королю было не до Франции.
Однако, на смену старому монарху пришел честолюбивый, умный Генрих V, немедленно оценивший всю благоприятность ситуации, которую ему предоставляла война между арманьяками и бургундцами. Молодой Генрих во всеуслышание объявлял, что ему «самим Богом предназначено покарать Францию», втайне, в глубине души вынашивая мечту о двойной монархии, о слиянии обеих стран в единое государство, конечно же, под его личной властью. На тему «наказания» и «Бога» английский король, можно сказать, погорячился, однако ему почти удалось достигнуть цели. Впрочем, не будем забегать вперед.
Пока же, в Париже дофин Людовик, понимая, что попал из огня в полымя, и из заложника Жана Бургундского превратился в такого же заложника Бернара д’Арманьяка, пишет отчаянные письма своему тестю умоляя его о помощи. (4, 13 и наконец, 22 декабря — для тех времен лавинообразная скорость!)
|
|
Дражайший и возлюбленный отец,
Полагаем на вас обязанность немедля по прочтении таковых писем, отставив в сторону любые против того оправдания, немедленно прибыть к нам при доброй охране, дабы обеспечить безопасность вашей персоны, и с тем не медлить, опасаясь в противном случае обратить противу себя мой гнев. Писано собственной рукой нашей, в Париже на четвертый день декабря (месяца). Людовик. |
|
Идея более чем опасная, настоящая игра с огнем, впрочем 15-летний юноша, возможно, еще не до конца понимает, насколько велик риск. Кроме того (опять же, эта гипотеза), наследник может втайне лелеять надежду, что через посредство бургундца удастся договориться с англичанами, и оттянуть начало неизбежной войны. Кстати говоря, именно с этой целью к новому британскому монарху отправляется посольство во главе с архиепископом Буржским[26]. Ценой многих униженных просьб, желаемое достигнуто, и шаткое перемирие продлевается с 24 января 1414 до 2 февраля следующего за тем, 1415 года. Молодой Генрих дает свое согласие, так как ему требуется утвердить новые военные налоги (преодолев для того сопротивление неуступчивых депутатов Палаты Общин), и кроме того, дипломатическими методами вытребовать себе в жены одну из дочерей французского короля.
Герцог Бургундский, со своей стороны, также не собирается складывать оружия. В феврале 1414 года он вновь пытается явиться в Париж во главе 5 тысячного войска, мотивируя это необходимостью срочно увидеться с королем. На деле он ожидает, что верные ему парижане, устав от арманьякского террора, сами откроют ворота. Ожидая этого момента, он коротает время в близлежащем Ланьи. Навстречу ему летит новое письмо от дофина, который на сей раз молит своего тестя вернуться и не нарушать едва-едва установившегося мира. Как и следует ожидать, послание остается без ответа[25].
Надо сказать, что в этот раз бургундцу не везет, он имеет дело с умным противником, сумевшим разгадать его нехитрый план. Ворота города запираются на замки и засовы, самые дальние из них, которые трудно держать под надзором, закладываются камнем. Возле тех, что остаются по необходимости проездными, выставляется мощная охрана, так что замысел бургундца проваливается в самом начале. Какое-то время он упрямо продолжает оставаться рядом с городом, за что получает от арманьяков глумливое прозвище «Жана из Ланьи», и наконец отбывает прочь — до следующей попытки. Опасаясь преследования, он спешит водворить свои гарнизоны в Компьень и Суассон, однако, опасения напрасны — в бургундский Аррас он прибывает без всяких приключений. Здесь его дожидается не только семейство, но и два английских посланника, имеющие полномочия на заключение с Жаном Бесстрашным тайного оборонительного союза. Впрочем, бургундец спешить не собирается, и намеренно тянет время, выторговывая для себя наилучшие условия. В скором времени англичанам становится ясно, что рассчитывать этого увертливого человека всерьез невозможно и он постарается сделать все от него зависящее, чтобы с комфортом усидеть на двух стульях, навязывая обеим сторонам свои собственные желания.
Война без пощады и жалости
|
_Jean_Froissart,_Chronicles,_fol._135_15th_Century_he_men_of_Ghent_capture_and_pillage_Grammont.png)
Впрочем, в данную конкретную минуту ситуация скорее работает в пользу англичан. 16 марта Карл VI наконец-то приходит в сознание после очередного приступа. Воспользовавшись столь удачно по их мнению сложившимися обстоятельствами, арманьяки, окружившие трон, спешат перейти к наступлению. В очередной раз король легко поддается уговорам, касательно необходимости преподать наглядный урок бургундцу, в течение столь долгого времени державшим в страхе Париж. Против Пикардии, сохраняющей верность Жану Бесстрашному выдвигаются три отряда — первый под руководством Бернара д’Арманьяка, второй — под номинальным командованием Филиппа де Вертю, второго сына Валентины Висконти, и наконец последним руководит угловатый и некрасивый юнец — Артюр де Ришмон, младший брат вечно колеблющегося и нерешительного герцога Бретонского, который в эту войну не раз и не два сменит лагерь, но пока считает для себя выгодным примкнуть к арманьякам. Ришмон девятью годами старше нашего героя, и пока ни тот не другой не знают, что много позднее бретонец превратится в коннетабля Франции, а наш герой будет верой и правдой служить под его началом[27].
На календаре апрель 1414 года. Одиннадцатилетний Бастард с горящими глазами, как и положено мальчику в этом возрасте, умоляет старшего брата взять его с собой в эту экспедицию. Мы не знаем, пошел ли Карл навстречу в этой просьбе, но если да, вряд ли первые впечатление от войны показались нашему герою особенно романтичными. Арманьяками был взят и полностью разграблен Компьень, Суассон, занятый посредством предательства, на многие годы стал памятью о зверствах арманьяков, не щадивших ни женщин, ни детей, ни стариков. Схваченный во время штурма комендант де Бурнонвилль против всех законов войны, позволявших солдату, плененному с оружием в руках, выкупить себе жизнь и свободу, сложил голову на плахе.
Будем все же надеяться, что Бастарду не довелось это увидеть, так как — следующие события покажут что, старший, Карл, был достаточно благоразумен, чтобы не втравливать брата в жестокие игры не подобающие его слишком юному возрасту.
Следующий на пути арманьякской армии — бургундский Аррас был готов сложить оружие — когда король вновь впал в сумеречное состояние. Это спасло город от разгула солдатни; арманьякская армия была поневоле вынуждена отойти назад. Впрочем, наступление, изрядно встревожившее бургундцев, возымело, в некотором роде эффект, обратный желаемому. После долгих проволочек, Жан Бесстрашный наконец-то решился подписать договор с английским королем. Впрочем — никогда не оставлявшее бургундца здравомыслие заставило его оговорить, что договор этот подписывается исключительно против его личных врагов при французском дворе — имя короля Карла, по его настоянию, в итоговом документе не упоминалось вовсе[28].
На английских островах также не дремали. На вопрос, как в конечном итоге прекратить набеги шотландцев, разорявших север страны, против которых постоянно следовало держать сильные гарнизоны (и заметим в скобках — пользовавшихся тайной поддержкой со стороны французского короля), герцог Экзетерский, выступая с речью в Парламенте заявил:
|
|
«Плодородная страна, изобильные земли, богатые города… неисчислимое количество замков… более 80 густонаселенных провинций… более 1000 процветающих монастырей, и 90 тысяч церковных приходов. Ежели вам удастся овладеть Францией, Шотландия отдастся в руки без единого выстрела |
|
Стараниями молодого короля и деятельной помощью его советников, через Парламент удалось провести закон о новых налогах на армию. Оставалось только дождаться весны, и найти достаточно благовидный предлог для начала наступления[29].
4 сентября арманьяки и бургундцы подписали между собой очередное короткое перемирие. Под власть короля должны были отныне перейти Аррас, Ле-Кротуа и Шинон, военные действия временно приостанавливались. Раздосадованный упущенной по его мнению возможностью окончательно расправиться с бургундцем, Карл Орлеанский дал приказ своему отряду поворачивать домой. Вслед за ним, как по команде, развернули назад коней и прочие союзники королевского дома. Наконец, 24 сентября, оставшись практически в одиночестве во главе своего отряда, Людовик Гиеньский — дофин Франции, неожиданно явив характер, объявил, что принимает на себя верховное главнокомандование и всю связанную с этим ответственность. Однако, он был слишком неопытен и юн, чтобы заставить подчиняться противоборствующие партии, неутомимо тянувшие каждая к себе. Коротко говоря, наступление бесславно провалилось, и королевское войско поневоле должно было вернуться в Париж. Вернемся туда и мы, чтобы проследить за дальнейшей судьбой нашего героя.
Юность
Подготовка английского вторжения
|
С точностью известно, что летом и осенью все того же 1414 года Бастард продолжал свое обучение, добросовестно штудируя Библию и труды отцов церкви, а также со страстью предавался физическим упражнениям, привычным для молодого дворянина — скачкам, фехтованию, стрельбе из лука. Кроме того, Бастард, пышущий здоровьем и бодростью, не отказывал себе в удовольствии мерять пешком парижские улицы. Согласно сохранившимся счетам, за три осенних месяца следующего 1415 года «мессир Жан Орлеанский, 12 лет» умудрялся изнашивать в месяц «по шесть пар обуви по 4 соля 2 денье за пару, при том, что вся сумма [за них] составила 25 турских солей» — как отмечали расходные книги орлеанского герцогства. Можно, конечно, предположить, что «Гильом Левассон, сапожник, проживающий в Блуа» не был мастером своего дела, или же наш герой по обычаю времени использовал шерстяные чулки-шоссы с нашитой на них кожаной подошвой, и все же цифры впечатляют![29]
Двенадцатилетний Бастард постепенно вытягивался в статного, красивого юношу. Товарищи по играм дразнили его «Длинноногим Жаном», а прозвище «Красавчик» приклеится к нему на всю жизнь, и надо сказать, недаром. Несколько длинный нос, фамильная черта всех Валуа, отнюдь не портил его внешности, сын красивого отца, и по-видимому, не менее красивой матери, он порой ловил на себе женские взгляды; а пара-тройка дворянских дочерей уже сохла по юному Жану. Вслед за отцом он понимал толк в красивой одежде, и являл в этом деле недюжинный вкус и разборчивость. Сохранившиеся записи его личного лакея (и по совместительству, портного), Жана ле Тиссе, прозванного «Студентом» (l’Estudiant), за 2 октября 1415 года отмечают, что его господину были поставлены «Уппеланд и шаперон зеленый с коричневым из Монтивилье, пурпуэн с широкими вставками из черного сатина, уппеланд для верховой езды из серого полотна из города Оффре, подбитый мехом черного барашка, и соответствующий ему шаперон».
25 февраля 1415 года стороны подписали в Аррасе очередное перемирие, столь же шаткое, как и все предыдущие. Обеим требовалось время, чтобы собраться с силами, но уже становилось ясно, что война будет идти до полного уничтожения или полной победы одной из них.
На календаре 5 января 1415 года. В арманьякский Париж, по приглашению короля, желающего отпраздновать свое очередное выздоровление, идет очередная заупокойная служба по Людовику Орлеанскому, на которой в полном составе присутствует королевский совет, городские старейшины, и конечно же, наш Бастард вместе с обоими братьями. На церковной кафедре Жан Жерсон, один из красноречивейших проповедников своего времени. Однако, в этот раз, проклиная бургундцев и призывая на их головы кары небесные, он явно хватил через край, забыв, что среди приглашенных в соборе присутствуют английские послы — епископы Дурхам и Норвич. На следующий день, все те же молитвы и проклятия повторяются в Наваррском Коллеже (Сорбонна), что еще больше укрепляет англичан в правильности их выводов. Воистину «болтун — находка для шпиона», и лозунг этот, видимо, равно применим ко всем временам.
Итак, в Лондон спешно полетела депеша о том, что Франция разделена и ослаблена соперничеством принцев, так что ее легко взять голыми руками. Молодой Генрих не заставил себя ждать. Впрочем, скорее проформы ради, он предложил «дражайшему кузену Карлу» прочный мир — в обмен на что французский монарх должен был выдать за него свою дочь, Катерину, а заодно выплатить остаток выкупа за своего деда — Иоанна Доброго, который был захвачен в плен при Пуатье, но к великому сожалению английской стороны, умер в плену, так что требуемые деньги так и не были до конца выплачены. Выкуп этот составлял ни много ни мало как 1 млн. 600 тыс. золотых франков — по тем временам астрономическая сумма! Желая освободиться, король Иоанн вынужден был в буквальном смысле продать свою дочь в жены Джан Галеаццо Висконти — жаждавшему породниться с каким-нибудь из королевских семейств и таким образом, подняться по социальной лестнице, так как при всем огромном богатстве, некоронованный король Итальянского севера не мог похвастаться знатным происхождением. Сделка эта вызвала бурю возмущения в Европе, но король Иоанн ценил свою свободу выше, чем мнение всех прочих монархов вместе взятых. Кстати говоря, эта принцесса станет матерью Валентины Висконти. Огромный выкуп за невесту был выплачен полностью, однако ни он, ни срочно установленные во всей Франции чрезвычайные налоги, не смогли доставить требуемую сумму. Смерть короля в плену положила конец торгам, но вот сейчас молодой английский монарх, вытащив эту историю из мрака забвения, требовал заплатить ему долг!… Кроме того, за французской принцессой он желал в качестве приданого 850 тыс. золотых ливров, однако «войдя в положение» ограбленного до нитки французского монарха, великодушно соглашался вместо денег получить причитающееся территориями. Англичанин требовал себе ни много ни мало — возвращения к условиям, продиктованным пленному королю в 1360 году в Бретиньи — передаче под английское начало Нормандии, Анжу, Мэна, Турени, Бретани, Фландрии, Гиени, и части Прованса, коротко говоря, добрую половины страны. Надо сказать, что несколько столетий назад до начала бесконечной войны, земли эти принадлежали английским королям, были потеряны ими давным-давно и вряд ли помнили об столь давном прошлом. Однако, теперь об этом приходилось вспоминать.
|
|
По таковой же причине, - писал Генрих Английский своему французскому собрату, - избрав для того подходящее к тому время, соответствующим к тому же образом, мы желаем достучаться до вашей совести, дабы призвать вас к миру, надеясь, что усилиями нашими мы понудим вас наконец отозваться на этот стук. |
|
Покорение Верхней Нормандии
|
Красивые слова, как часто бывает, прикрывали весьма нелицеприятные намерения, ни для кого, впрочем, не оставшиеся секретом. В королевской резиденции английский ультиматум, слегка прикрытый дипломатической учтивостью, вызвал отчаянный переполох. Кто-то требовал немедленно поставить на место зарвавшихся соседей, кто-то предлагал завязать с ними переговоры и попытаться выторговать для себя несколько более приемлемые условия… коротко говоря, Ла-Манш пересекло очередное французское посольство в составе архиепископа Буржского Гильома Буаратье, епископа Лизье Пьера Фреснеля, графа Вандомского, исполнявшего должность советника Парламента, и наконец, личного секретаря Карла VI Готье Голя. Со всей подобающей учтивостью посланников французского монарха приняли в архиепископском дворце в Вестминстере, однако если те питали еще какие-либо надежды склонить англичан к почетному миру, им в скором времени предстояло рассыпаться в прах. Советники короля Генриха продолжали требовать соблюдения невыполнимых для Франции условий, пока несколько дней бессмысленного пререкания, кто-то из французов, доведенных до крайности столь вызывающим поведением противной стороны, не заявил сгоряча, что ежели Карл VI является законным владыкой своей страны, то же самое о короле Генрихе сказать затруднительно. Большего от них не требовалось. Изобразив полагающийся по случаю гнев, король Генрих без промедления выставил их вон, приказав немедленно покинуть страну. По его словам, следующая встреча должна была состояться уже на французской земле.
Слова у молодого монарха не расходились с делом. В скором времени английский герольд привез Карлу VI, «дражайшему кузену», как его именовал английский король, объявление войны, составленное по всем правилам куртуазной вежливости. 28 июля к выходу из английских портов были готовы 800 полностью оснащенных кораблей, должных переправить через Ла-Манш 30-тысячную армию. Во главе ее выступал сам король, равно готовый к победе и к смерти — перед отплытием он побеспокоился о том, чтобы составить завещание, (и по всей вероятности, исповедаться и принять причастие, как и требовалось правоверному католику).
В середине августа 1415 года англичане высадились в Ко и немедленно подступили с осадой к Арфлеру. Горожане заперли ворота перед неприятелем, и отправили гонцов с отчаянной просьбой о помощи. Город был не готов к осаде, и не мог держаться сколь-нибудь продолжительное время. Однако, Париж был к этому готов еще менее. Арманьяк поспешно направил своим вассалам приказы вооружаться и скорым маршем прибыть в столицу вместе со своими отрядами, Карл Орлеанский срочно поспешил в Блуа, чтобы собрать войска — 500 латников и 300 лучников, требуемых от него королем. Проформы ради, герцогу Бургундскому также было направлено вежливое письмо с просьбой прислать точно такое же количество людей. Жан Бесстрашный — к чести своей, все же не рискнул прямо примкнуть к войскам захватчиков, и в то же время не желал портить отношения с англичанами, от благосклонности которых зависела торговля шерстью — один из основных источников герцогского дохода. Посему, пытаясь выиграть время (и вряд ли горя желанием биться бок о бок с ненавистными арманьяками!) он ответствовал, что «в кратчайший срок с полным к тому прилежанием, соберет не столько требуемое количество — но много большее, ибо того требует необходимость». Усмотрев в подобном неприкрытую угрозу, арманьяки поспешили отклонить его помощь, и вполне довольный подобным исходом бургундец дипломатично объявил о своем нейтралитете. Впрочем, он не препятствовал обоим своим младшим братьям присоединиться вместе со своими отрядами к французскому войску. Оба они не вернуться с поля Азенкура[30].
Дальнейшее слишком хорошо известно из истории, чтобы в очередной раз пересказывать читателю. Очень коротко отметим, что Арфлер пал после месяца отчаянного сопротивления, так и не дождавшись обещанной помощи. Обе армии готовились к решающей битве, однако, этому помешала осенняя распутица, а позднее — эпидемия дизентерии, начавшаяся в оккупационных войсках. Генрих счел за лучшее отвести своих людей за стены Кале. Пришедший в себя французский король рвался возглавить войско, однако, его весьма разумно удержали его в Париже. Уроки битвы при Пуатье, когда в плену оказался его дед все же не прошли даром, советники резонно указывали, что «лучше потерпеть поражение в битве, чем вкупе с таковым поражением лишиться короля». Во главе спешно формирующейся армии должен был встать коннетабль д’Альбре (забегая вперед скажем, далеко не лучший выбор…), умудренный опытом маршал Бусико и наконец, уже знакомый нам Артюр де Ришмон, младший брат бретонского герцога, «прославившийся» разграблением Суассона.
Азенкур
|
Несложно представить себе, как юный бастард, горя желанием проявить доблесть на поле боя, уговаривал старшего брата взять его с собой. Но Карл твердо сказал «нет», и такое же «нет» получил Филипп Вертю – второй сын Валентины, также вынужденный оставаться в столице. И тот и другой были еще почти детьми, не время махать мечами, все еще придет!
Бастард огорченно проводил глазами уходящее войско, наверняка, чувствуя немалую обиду против старшего, который двигался с развернутым знаменем во главе собственного отряда. Он еще не знает, что Карл своим решением спас ему свободу, а может быть, и самую жизнь. Он не знает также, что не увидится с братом в течение двадцати четырех долгих лет.
Войска соперничающих держав столкнулись при местечке Азенкур, неподалеку он английского Кале. Как известно из любого учебника истории, понадеявшись на свое громадное численное превосходство, французские рыцари, не слушая приказов, смешав ряды бросились вперед, на укрепления англичан. Кони их завязли в грязи, и рыцарям пришлось спешиться и двигаться вперед в стальных доспехах, превратившись в удобные мишени для английских стрелков. Атака англичан решила исход битвы. На поле боя навсегда остались до семи тысяч дворян – цвет французского рыцарства. Среди погибших были оба командующих; Ришмон, полузадохнувшийся под тяжестью мертвых тел - людей и лошадей, оказался в плену. Разгром был поистине страшен. Арманьякская партия по сути дела была обескровлена. Раненый Карл Орлеанский, оказался в плену вместе с четырьмя другими принцами крови. Вспомогательный бургундский отряд под командованием графа де Шаролле – сына герцога Жана, подоспел на поле боя когда все уже было кончено, и оценив обстановку, благополучно повернул назад. Его примеру последовал бретонский отряд, также не пожелавший вмешаться в битву на стороне проигравших.
Весть о страшном разгроме в скором времени достигает Парижа. Можно представить себе, каким потрясением оказалась она для обоих юнцов, с нетерпением ожидавших возвращения старшего – конечно же со славой и богатой добычей. Но сейчас им нет времени предаваться скорби. Пока старший в плену, главой семьи становится Филипп Вертю, которому недавно исполнилось девятнадцать лет. Верным помощником и другом выступает для него юный Бастард, оба, не теряя времени, вскакивают на коней и во весь дух несутся в Блуа, где ждет их совет при герцогах орлеанских. Первая задача – во что бы то ни стало отстоять против бургундцев и англичан наследственные владения, о прочем можно подумать потом.
|
Как то обычно бывает, когда дерутся двое, результатами пользуется третий, наблюдающий драку со стороны. В данном конкретном случае, бургундец может чувствовать полное удовлетворение. Арманьякская партия практически обезглавлена, двух мальчишек можно смело сбрасывать со счетов. Людовик Анжуйский (которого бургундец возненавидел после того, как тот, примкнув к его противникам, с позором выслал вон из Анжу Маргариту Бургундскую – младшую дочь герцога Жана, за несколько лет до того просватанную за его старшего сына) смертельно болен, в скором времени его не станет. Жан Беррийский слишком стар и дряхл, в скором времени он также отдаст Богу душу. Из всей партии его врагов по-прежнему силен и опасен только Бернар д’Арманьяк, цепко держащий в руках столицу, короля, королеву и дофина. Однако, при небольшом напряжении сил, против этой напасти можно отыскать отличное средство противодействия: парижане по-прежнему всей душой преданы своему скользкому любимцу, грех было бы не воспользоваться подобной картой… Правда, на поле Азенкура, среди всех прочих, навсегда остались два младших брата бургундца… в первую минуту, ослепленный непритворным горем, Жан Бесстрашный распорядился отослать королю Генриху свою латную перчатку в качестве формального объявления о будущей мести «кровью и огнем». Англичанин не обратил на это никакого внимания[31].
В начале зимы все того же 1415 года, одетый с ног до головы в черное, в трауре по братьям, Жан Бургундский приближается к Парижу во главе 10-тысячной армии, требуя ввиду чрезвычайных обстоятельств, свидания с безумным королем. Однако, и в этот раз ворота остаются наглухо закрытыми перед «Жаном из Ланьи», предусмотрительный герцог Беррийский (т.к. граф д‘Арманьяк временно отсутствует) усиливает караулы рядом с каждыми из них отрядом людей, лично ему преданных. Один из таких отрядов возглавляет Луи де Буа-Бурдон… запомните это имя, читатель, скоро мы его еще услышим[32]. Жан Беррийский, опять же, с величайшей срочностью вызывает в город Людовика Анжуйского с его отрядом.
В наглухо запертой столице начинает сказываться голод, безымянный Горожанин, скрупулезно фиксировавший в своем Дневнике события этих тяжелых лет, рассказывает нам о том, что выпечка хлеба почти прекратилась, и лишь немногим счастливчикам, ждавшим у запертых дверей булочных с ночи удавалось получить заветную буханку, порой для того напоив или подкупив деньгами слуг соответствующего мастера. Как по городу несся женский плач и причитания матерей, которым несмотря на все усилия не удавалось раздобыть хлеба для своих голодных детей, как с жадностью пожирались даже объедки, выбрасывавшиеся на мостовую из богатых домов. Спешное возвращение Арманьяка с 8-тысячным отрядом под командованием Арно де Барбазана только усиливает глухое негодование, которое и без того грозит вот-вот выплеснуться наружу. Надо сказать, что Арманьяк, этот солдафон, понимавший единственно язык силы, не прикладывал ни малейших усилий, чтобы изменить положение, наоборот, налоги при арманьякском владычестве постоянно ползли вверх – наемное войско требовало для своего содержания огромных средств. Однако, страх перед наказанием победил и в этот раз, возмущение не состоялось, и 28 января, следующего 1416 года, Жану Бургундскому, не солоно хлебавши, пришлось вновь отправиться восвояси, спеша поскорее убраться прочь от наседающих на него гасконцев Арманьяка. Эти последние, заслужившие недобрую славу грабителей и мародеров, вместе с тем представляют собой по-настоящему грозную армию, не щадящую на поле боя ни себя, ни тем более неприятеля. 11 марта до Парижа доходит весть, что столкнувшись с англичанами, эти храбрые вояки с налета отбили у них крепость Вальмон[32].
Второй дофин
|
Спешно собранный королевский совет беспрекословно вручает Арманьяку должность коннетабля королевства; теперь в его распоряжении находится военная казна, так что можно подумать о том, чтобы за эти деньги нанять на службу моряков генуэзского флота, и тем самым запереть Ла-Манш, через который в помощь англичанам постоянно идут подкрепления и деньги.
Со своей стороны, окончательно раздосадованный более чем чувствительным унижением, отбросив уже всякие сантименты, Жан Бургундский предложил свои услуги английскому королю, объявив, что в случае победы станет его «верным вассалом», а вплоть до того времени обещает полный, и конечно же, доброжелательный нейтралитет.
Однако, беды, похоже, не желали оставлять в покое страну. Попытка Сигизмунда Немецкого примирить французов и англичан благополучно провалилась, в Париже «короля римлян» приняли холодно. О мире не помышлял никто, вопрос стоял лишь каким образом побыстрее уничтожить взять верх над противником. Бернар д’Арманьяк, думавший едино о сохранении собственной власти, цепко держал в руках столицу, наводнив королевский совет своими людьми, понуждая парижан к покорности запугиванием и казнями.
В декабре все того же грозового 1415 года неожиданно для всех скончался наследник престола — 18-летний Людовик Гиеньский. Поговаривали, что причиной этой неожиданной смерти в столь юном возрасте стали многочисленные излишества, которым юный дофин предавался со всей страстью. В тавернах шептались о яде — коротко говоря, никто в точности так ничего и не узнал. Сохранившиеся официальные документы говорят о тяжелой простуде, осложненной дизентерией; к сожалению, сыновья Изабеллы Баварской не отличались крепким здоровьем…
Надо сказать, что эта смерть также играла на руку изворотливому бургундцу — если Людовик не выносил тестя и не желал слушаться его советов, «второй дофин» — Иоанн Туреньский, кстати говоря, также как и наш Бастард выросший на улице Пети-Мюск, находился полностью под влиянием бургундской партии. В это время он обретался в Геннегау, где по праву брака с местной наследницей престола, готовился надеть на себя графскую корону. И вот теперь из Парижа спешно поскакали гонцы с приказом — среднему сыну Изабеллы Баварской немедленно прибыть в столицу.
В это время оба брата — 19-летний Филипп Вертю и 14-летний Бастард не слишком-то следили за новостями из вечно мятежной столицы. Их с головой поглотили хлопоты по управлению огромными владениями и их защите от возможной бургундской угрозы. Пока еще несчастья Франции не сказываются на обоих сыновьях Людовика Орлеанского; действительно, как говорил незабвенный Робер Артуа «неурожай существует для голодранцев!». Бастард находится в приподнятом настроении — до него доходит первая за это время добрая весть, точнее, письмо. Из замка Понтрефакт в графстве Йоркшир, определенного ему в качестве тюрьмы, Карлу впервые удается прислать обоим братьям несколько строк. Нет, никто не собирается его бросать в темницу или заковывать в кандалы, со знатными пленниками англичане обращаются с подчеркнутым уважением: балы, охоты, увеселения, короче говоря, золотая клетка. Еще один минус — все это делается за счет самого пленника, лишенные всякого понятия о рыцарстве, зато расчетливые и скупые придворные легисты, скрупулезно подсчитывают каждый ливр, из раза в раз отправляя счета прямиком Филиппу Вертю. Однако, несмотря на все тягости, Карл не собирается падать духом, и уж тем более приводить в уныние младших. Он проведет в своей тюрьме без малого двадцать пять лет; орлеанец слишком близок к престолу, и как пленник слишком ценен; посему английский король слышать ничего не желает о выкупе. Томясь в своем заключении, Карл начнет писать стихи, превратившись в одного из крупнейших поэтов своей эпохи, «поэта-узника». Пока же старший брат продолжает трогательно заботиться об оставшемся во Франции семействе. Дата 2 мая 1416 года стоит на сохранившейся до нашего времени распоряжении «выплатить Жану Мартену, орлеанскому галантерейщику 13 ливров, 8 солей и 4 денье(немалые деньги по тем временам!) за пошив 4 камиз и 6 пар брэ для Бастарда»[33].
По всей видимости, братья возвращаются в Париж, повинуясь приказу Людовика Анжуйского. Этот опытный военачальник и администратор уже смертельно болен, жить ему осталось считанные месяцы, впрочем, у властного руля его сумеет вполне заменить умная и деятельная супруга. Впрочем, мы опять забегаем вперед[34].
Карл Понтье — наследник престола
|
Между тем противостояние продолжается. Неспешные переговоры между генегаусским двором и Парижем тянутся ни много ни мало два года, и лишь потом новый дофин королевства наконец пускается в путь в сопровождении супруги и немалой свиты, как то и положено наследнику престола. Немедленно воспользовавшись этим новым предлогом, Жан Бесстрашный, через своего ставленника в Париже — Иоганна Баварского, которым по своей воле распоряжается его супруга — Маргарита Бургундская — ставит условие королю (читай — графу Арманьяку): дофин въедет в Париж только в сопровождении бургундского герцога. В противном случае, он вернется в Геннегау, и королевство останется без наследника. Однако, Арманьяк не из тех, кого можно шантажировать безопасно для своей персоны. Услышав столь наглое требование, он попросту приказывает схватить баварца и держать его под стражей до тех пор, пока дофин не окажется в Париже. Баварского герцога успевают предупредить в последний момент, и ему удается скрыться из столицы. Но так или иначе, этот низкопробный торг ничего не решает и не может решить. Иоанну Туреньскому, дофину королевства, не суждено увидеть Париж. Неожиданная хворь укладывает его в постель — у дофина отекает лицо, вылезают из орбит глаза, вываливается распухший язык. 5 апреля 1417 года он умирает — по официальной версии «от заразной лихорадки». В настоящее время исследователи склоняются к мысли, что причиной тому был мастоидит — гнойное воспаление височной кости, в те времена неизлечимое. Жан Бесстрашный был в ярости. Мало того, что смерть лишила его практически беспроигрышного козыря в политической игре, так в довершение всех бед, дофином теперь становился Карл Понтье, зять его злейшего врага — Людовика Анжуйского, верный последователь арманьякской партии!…
Впрочем, для нашего Бастарда это была скорее добрая весть. Как мы помним, Карл был его закадычным другом с самого детства, и теперь им предстояла новая встреча — новый дофин по необходимости должен был из Анжера прибыть в столицу. Друзья встречаются в Париже после долгой разлуки, но времени на развлечения и попойки у них нет — слишком тревожные времена переживает столица. 15 июля 1416 года новый дофин получает свою первую и весьма ответственную должность — капитана (или, как сказали бы сейчас, военного коменданта) столицы. 3 сентября он становится членом королевского совета — надо сказать, его первые шаги на военном и административном поприще обернутся полным провалом; но он еще слишком неопытен и юн!
Однако, вслед трауром, в который погружается королевский дворец, жестокий удар постигает орлеанское семейство. Все тем же ненастным летом 1416 года в фамильном замке, в Блуа или Орлеане, тихо и без жалоб угасает юная Бонна, супруга герцога Карла. Мы с точностью не знаем, что унесло ее в могилу в столь раннем возрасте — пневмония (болезнь по тем временам неизлечимая), или же скоротечная чахотка. Документы времени глухо замечают, что молодая герцогиня Орлеанская была «слаба грудью» — и это все, что нам известно. Из уважения к горю старшего брата облачившись в черное, Жан Орлеанский молится за упокой души новопреставленной. Что касается молодого вдовца, он не станет спешить с новым браком вплоть до своего возвращения во Францию — двадцать три года спустя[34].
Пока же наш Бастард вытягивается стройного красивого юношу, отлично воспитанного, и галантного; суровые монахи Сен-Викторской обители сумели привить своему ученику искреннюю набожность; как многие его современники Бастард особо почитал Св. Деву, о чем свидетельствует расписка, хранящаяся до настоящего времени в Национальной библиотеке Франции:
|
|
Да будет ведомо всем, что я, Жан Буке, книготорговец и миниатюрист, проживающий на улице Нев-Нотр-Дам, что в Париже, подтверждаю получение от Пьера Ренье, человека почтенного и разумного, исполняющего роль главного казначея при особе монсеньора герцога Орлеанского суммы в 6 турских ливров за ему проданные «Парижский Часослов Богоматери», «Вигилии по усопшим», и иные манускрипты, каковые вышеназванный казначей приобрел у меня за вышеназванную же цену, для мессира Бастарда Орлеанского, каковому вышеназванный же монсеньор Орлеанский распорядился их вручить и переправить [35]. |
|
Пока же наш Бастард, привычно вхожий в королевский отель Сен-Поль, на правах королевского племянника, и доброго приятеля множества молодых придворных, по обычаю зашел засвидетельствовать свое почтение королеве Франции, в это время также решившей вернуться в столицу — и рутинная, в общем-то аудиенция обернулась неожиданным сюрпризом. Вполне возможно, что статный и видный собой Жан Орлеанский напомнил постаревшей королеве своего отца, к которому быть может когда-то — она питала теплые чувства. Так или иначе, 47-летняя Изабелла на глазах у ошеломленных придворных не сказав ни единого слова, кинулась ему на шею. Еле устояв на ногах под весом расплывшейся туши, Бастард кое-как вырвался из этих неожиданных объятий, и сгорая со стыда под насмешливыми взглядами придворных, кинулся бежать. Покрасневший и встрепанный, он буквально вломился дом к одному из своих друзей, жившему неподалеку, после чего немедленно вывалил всю историю, вызвав в ответ взрыв громкого смеха. В ответ на этот смех приятеля, Бастард и сам стал смеяться над произошедшим, восклицая «Что за тяжкие германские телеса!» [36]
Юность всегда смешлива; прочим запертым в Париже «арманьякам» в это время было не до веселья. Гонцы один за другим доставляли тревожные известия — 25 апреля, в Эдене, Жан Бесстрашный, наскучивший бесплодным ожиданием призвал народ к оружию, «дабы по всей справедливости, восстановить короля в его могуществе и суверенной власти над королевством». Ясное дело, что восстанавливать в суверенной власти и могуществе Жан Бесстрашный планировал исключительно себя, но зачем было о таком говорить вслух?…[37].
Первая любовь
|
Впрочем, Жан Орлеанский был, видимо, не единственным, вызвавшим в королеве теплые чувства. 15 апреля 1415 года рядом с ее резиденцией происходит история весьма темного и нелицеприятного свойства. Официальная канва ее выглядела следующим образом. Король в один далеко не прекрасный день собрался навестить супругу в ее дворце. Согласно протоколу, навстречу высокому гостю был выслан почетный эскорт, во главе которого стоял уже знакомый нам дворянин Луи де Буа-Бурдон. Вскользь мы уже встречались с этой примечательной личностью: Ранее бывший комендантом Этампского замка, он до последнего отстаивал доверенную ему крепость против бургундцев, сдавшись лишь тогда, когда все возможности к сопротивлению были исчерпаны. Освободившись из плена, Бурдон присоединился к своему сюзерену в Париже, и в качестве награды за преданность, был поставлен начальником стражи к одним из парижских ворот, с заданием бдительно охранять их от любых поползновений Жана Бургундского. Бурдон со своим заданием справился отлично, однако, сейчас, похоже, настало время принести его в жертву необходимости.
Итак, по официально версии, Бурдон проявил прямое непочтение к королю; вместо того, чтобы спешиться и приветствовать монарха как то и полагало почтительному подданному, Бурдон, якобы, ограничился ленивым взмахом руки. Возмущенный король приказал стащить его с коня, после чего опозоренного рыцаря увели прочь в Бастилию, и в течение следующей ночи под пыткой старались вырвать у него признание о любовной связи с королевой. Старания эти ни к чему не привели, и посему, наутро, зашив в кожаный мешок, Бурдона утопили в Сене. Королеву, «уличенную» в супружеской измене, с согласия супруга, который, как обычно не понимал, что за бумагу ему подсунули на подпись, выслали прочь в Блуа, в монастырь Мармутье, и позднее – в Тур. Как полагают современные исследователи, реальной подоплекой всей этой нечистоплотной истории было простейшее желание Арманьяка завладеть казной королевы, которая была нужна ему для оплаты наемных войск, и кроме того, навсегда отдалить от монарха ту, что имела на него еще немалое влияние. Бурдон оказался пешкой в этой игре; к великому для себя сожалению, Арманьяк был хорошим тактиком, но совершенно бездарным стратегом, не умеющим видеть дальше сиюминутной необходимости. В конечном итоге, это его погубит – но мы опять же, забегаем вперед.
Впрочем, к середине лета напряжение, казалось, пошло на спад. 14 июня дофин был назначен регентом королевства при безумном отце. Как всякая перемена власти, это назначение вызвало оживление надежд на лучшее, парижане – пусть временно, но все же – могли вздохнуть свободнее. И в это же время Бастард, совершенно счастливый своим новым назначением, примчался в особняк Сен-Мор, чтобы похвастаться дофину и его новой родне, что отныне он уже не мальчик – но солдат регулярного отряда под предводительством Таннеги дю Шателя. Впрочем, до выступления в поход еще оставалось время, и наш Бастард предпочел провести его под этим гостеприимным кровом, где его со всей сердечностью вместе с Карлом принимало анжуйское семейство. Здесь он впервые встретился с королевой Иоландой – тещей дофина, одной из умнейших и проницательнейших женщин эпохи. Впрочем, оценить ее политические таланты он сумеет в будущем, пока же Бастарда занимало совсем иное.
Тогда, летом 1417 года он впервые по-настоящему влюбился. К сожалению, история не сохранила для нас имени его подруги, известно лишь, что это была юная фрейлина из свиты королевы Иоланды, наверняка, свежая и очень хорошенькая. Как и положено влюбленному, наш Бастард смущался, краснел и мямлил что-то невразумительное, однако, девушка также не смогла остаться равнодушной к его искреннему чувству. Влюбленные встречались тайком в сумрачных углах старого замка, и в парке, подальше от любопытных глаз. Этот роман продлится недолго, нашему герою настанет время выступить в поход, и они расстанутся уже навсегда, хотя память об этой первой любви наш герой пронесет через всю свою жизнь[38].
Но все это опять же в будущем, а пока молодому солдату требовалась одежда и вооружение для будущего похода. Продолжая баловать любимого младшего брата, и памятуя о его слабости к пышным нарядам, Карл посылает ему соответствующие гостинцы. В полном согласии с обычаем, Бастард оставляет расписку герцогскому казначею:
|
|
Мы, Жан, Бастард Орлеанский, сим подтверждаем, всем, кому следует о том знать, что нам переданы и получены от Пьера Ренье, главного казначея при особе монсеньора герцога орлеанского, предметы и вещи, каковые перечислены будут ниже, а именно: серо-коричневый уппеланд с закрытыми рукавами, длинный до колен, подбитый мехом черного ломбардского барашка, по низу своему разрезной, со множеством фестонов, засим большой шаперон коричневого цвета, подбитый мехом серой белки, не имеющий фестонов. Далее, две пары шосс иного оттенка зеленого же с коричневым, весьма разукрашенные. Далее, пурпуэн из белой бумазеи с широкими вставками, с подкладкой из бархата; все сказанные вещи для меня, дабы мне их носить. Каковыми вещами я весьма доволен, в свидетельство чего скрепляю сказанный документ своей личной печатью в ХХ день июня в год тысяча IIIIc семнадцатый. |
|
Кроме нарядов, казначею поручено было передать нашему герою еще один очень важный подарок: полное воинское снаряжение.
Примечания
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 21
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 29
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 29-30
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 28
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 22
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 33
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 35
- ↑ 8,0 8,1 8,2 8,3 Caffin de Mirouville, 2003, p. 43
- ↑ 9,0 9,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 44
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 45
- ↑ 11,0 11,1 11,2 11,3 Caffin de Mirouville, 2003, p. 50
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 49
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 48
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 53
- ↑ 15,0 15,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 55
- ↑ 16,0 16,1 16,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 57
- ↑ 17,0 17,1 17,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 58
- ↑ 18,0 18,1 18,2 18,3 18,4 18,5 Caffin de Mirouville, 2003, p. 61
- ↑ 19,0 19,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 60
- ↑ 20,0 20,1 20,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 65
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 69
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 73
- ↑ 23,0 23,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 78
- ↑ 24,0 24,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 77
- ↑ 25,0 25,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 80
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 79
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 80-81
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 81
- ↑ 29,0 29,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 82
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 84
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 85
- ↑ 32,0 32,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 89
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 90
- ↑ 34,0 34,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 92
- ↑ BNF Ms. Fr. 26642
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 94
- ↑ «Хроники Сен-Дени»
- ↑ Caffin de Mirouville, 2003, p. 95
