Костюм средневековой Франции/Глава VI Светский костюм XIV—XV вв.
Zoe (обсуждение | вклад) (→Мужские) |
Zoe (обсуждение | вклад) (→Женские) |
||
Строка 366: | Строка 366: | ||
=== Женские === | === Женские === | ||
− | Женские прически времен Позднего Средневековья - это косы. Косы должны были быть обязательно густыми и светло-золотистыми, модницы того времени проявляли недюжинную изобретатальность, чтобы получить искомое, волосы красили, за неимением достаточного количества собственных волос в дело шли накладные. В XIV веке волосы было принято расчесывать на пробор посередине головы, и заплетя их в две, три, четыре - а то и большее количество кос дать полную волю своей фантазии. Косы спускались по обеим сторонам лица и затем окаймляли затылок, их укладывали бубликами на висках, превращали в кольцо, охватывающее голову вертикально от затылка до макушки, или соорудив на затылке узел, укладывали косы надо лбом, для прочности скрепляя их повязкой или металлической заколкой. В середине века в моду вошло носить толстые короткие косы по обеим сторонам лица, косы свисали над ушами, доходя до уровня подбородка. Для удобства укладки, волосы порой также смягчали с помощью кремов и жира. Забавно, что если на подобную прическу надевалась корона, ее придавали форму "кастрюли с круглыми ручками", которые плотно удерживали косы. | + | Женские прически времен Позднего Средневековья - это косы. Косы должны были быть обязательно густыми и светло-золотистыми, модницы того времени проявляли недюжинную изобретатальность, чтобы получить искомое, волосы красили, за неимением достаточного количества собственных волос в дело шли накладные. В XIV веке волосы было принято расчесывать на пробор посередине головы, и заплетя их в две, три, четыре - а то и большее количество кос дать полную волю своей фантазии. Косы спускались по обеим сторонам лица и затем окаймляли затылок, их укладывали бубликами на висках, превращали в кольцо, охватывающее голову вертикально от затылка до макушки, или соорудив на затылке узел, укладывали косы надо лбом, для прочности скрепляя их повязкой или металлической заколкой. В середине века в моду вошло носить толстые короткие косы по обеим сторонам лица, косы свисали над ушами, доходя до уровня подбородка. Для удобства укладки, волосы порой также смягчали с помощью кремов и жира. Забавно, что если на подобную прическу надевалась корона, ее придавали форму "кастрюли с круглыми ручками", которые плотно удерживали косы{{sfn|Norris|1999|p=270-272}}. |
− | Новое есть хорошо забытое старое, и сеточка для волос - ретикула, известная еще модницам Древнего Рима вновь вошла в моду в падком на все роскошное XV веке. Шитые золотом сетки стали изготовлять специально для кос - ими удобно было удерживать их в любом положении, вплоть до того, что золотые сеточки с металлическим дном, надетая на косы, вертикально свисающие с обеих сторон лица придавали последним вид колонообразный и монументальный. Экстравагантная мода XV века порождада порой более чем оригинальные способы укладки, самым известным из которых были "рога" из высоко зачесанных волос (как правило, к собственным добавлялись шиньоны), торчавшие вертикально вверх или соответсвенно влево и вправо от головы. Рога могли оставаться свободными или забираться в сеточку, иди даже в специальную чашку, имевшую вид усеченного конуса, широкая часть которого прилегала к голове. Конус имел, как правило, имел кольцеобразное металлическое основание, кольцеобразную вершину, которые соединяли между собой слева и справа полоски металла. Для того, чтобы на торчащие влево и вправо конусы удобнее было надеть шляпку, их верхние части могли делаться плоскими. Внутри натягивалась все та же волосяная сеточка, а чтобы чашки плотно сидели на голове, их соединяли между собой металлическим обручем. | + | Новое есть хорошо забытое старое, и сеточка для волос - ретикула, известная еще модницам Древнего Рима вновь вошла в моду в падком на все роскошное XV веке. Шитые золотом сетки стали изготовлять специально для кос - ими удобно было удерживать их в любом положении, вплоть до того, что золотые сеточки с металлическим дном, надетая на косы, вертикально свисающие с обеих сторон лица придавали последним вид колонообразный и монументальный. Экстравагантная мода XV века порождада порой более чем оригинальные способы укладки, самым известным из которых были "рога" из высоко зачесанных волос (как правило, к собственным добавлялись шиньоны), торчавшие вертикально вверх или соответсвенно влево и вправо от головы. Рога могли оставаться свободными или забираться в сеточку, иди даже в специальную чашку, имевшую вид усеченного конуса, широкая часть которого прилегала к голове. Конус имел, как правило, имел кольцеобразное металлическое основание, кольцеобразную вершину, которые соединяли между собой слева и справа полоски металла. Для того, чтобы на торчащие влево и вправо конусы удобнее было надеть шляпку, их верхние части могли делаться плоскими. Внутри натягивалась все та же волосяная сеточка, а чтобы чашки плотно сидели на голове, их соединяли между собой металлическим обручем{{sfn|Norris|1999|p=437-444}. |
Распущенные по плечам волосы, отсутствие головного убора позволялись юным девушкам, замужние женщины и тем более, монахини обязательно должны были покрывать голову "в знак покорности и раскаяния в первородном грехе". Простейшим для того вариантом было головное покрывало (couvrechef) - прямоугольный кусок ткани, как правило, белой. Длина покрывала колебалось в зависимости от моды и общественного положения; головное покрывало крестьянок или прислуги представляло собой простейший квадратный платок, завязывавшийся узлом на затылке или на макушке - по желанию хозяйки. В более сложном варианте длинное прямоугольное покрывало висело до пояса; чтобы легкая ткань не соскальзывала с головы по сторонам его через равные промежутки могли пришиваться крупные бусины или жемчужины (опять же, в зависимости от желания и материального положения владелицы). Покрывало можно было дополнительно скрепить заколками, например, под узлом волос на затылке или оставить свободно падать на плечи. | Распущенные по плечам волосы, отсутствие головного убора позволялись юным девушкам, замужние женщины и тем более, монахини обязательно должны были покрывать голову "в знак покорности и раскаяния в первородном грехе". Простейшим для того вариантом было головное покрывало (couvrechef) - прямоугольный кусок ткани, как правило, белой. Длина покрывала колебалось в зависимости от моды и общественного положения; головное покрывало крестьянок или прислуги представляло собой простейший квадратный платок, завязывавшийся узлом на затылке или на макушке - по желанию хозяйки. В более сложном варианте длинное прямоугольное покрывало висело до пояса; чтобы легкая ткань не соскальзывала с головы по сторонам его через равные промежутки могли пришиваться крупные бусины или жемчужины (опять же, в зависимости от желания и материального положения владелицы). Покрывало можно было дополнительно скрепить заколками, например, под узлом волос на затылке или оставить свободно падать на плечи. | ||
Строка 378: | Строка 378: | ||
Более сложные и дорогие головные уборы известны под общим названием "'''атур'''". Атуры хорошо сочетались с "рогатыми" прическами, придавая хозяйке вид нарядный и богатый. Простейший атур представлял из себя круглую сетчатую шапочку, оставлявшую свободными уши, но полностью скрывавшую волосы хозяйки. Обычно, подобная шапочка могла для дополнительно укрепляться пластинкой полированного металла надо лбом. В более сложном варианте шапочка надевалась на высокий узел волос, скрученный на затылке и повторяла его очертания, так что задняя часть шапочки круто загибалась кверху. Еще одним известным атуром была овальная шпяпа, изготовлявшаяся из золотой и серебряной парчи, вышитого полотна или бархата. Шляпка могла быть плоской, надевавшейся сверху на торчащие вправо и влево "рога" (обычно в этом случае шляпка дополнялась полупрозрачным покрывалом - "вуалью", падавшим хозяйке на спину и плечи), или объемной, полностью скрывавшей собой волосы. | Более сложные и дорогие головные уборы известны под общим названием "'''атур'''". Атуры хорошо сочетались с "рогатыми" прическами, придавая хозяйке вид нарядный и богатый. Простейший атур представлял из себя круглую сетчатую шапочку, оставлявшую свободными уши, но полностью скрывавшую волосы хозяйки. Обычно, подобная шапочка могла для дополнительно укрепляться пластинкой полированного металла надо лбом. В более сложном варианте шапочка надевалась на высокий узел волос, скрученный на затылке и повторяла его очертания, так что задняя часть шапочки круто загибалась кверху. Еще одним известным атуром была овальная шпяпа, изготовлявшаяся из золотой и серебряной парчи, вышитого полотна или бархата. Шляпка могла быть плоской, надевавшейся сверху на торчащие вправо и влево "рога" (обычно в этом случае шляпка дополнялась полупрозрачным покрывалом - "вуалью", падавшим хозяйке на спину и плечи), или объемной, полностью скрывавшей собой волосы. | ||
− | На горизонтальные "рога" можно было и просто набросить присборенную ткань, или придать нахрахмаленному полотну вид изогнутых птичьих крыльев, поверх которых помещалась корона или иное украшение. Горизонтально стоящие "рога" скрывались также двурогой остроконечной шапочкой, поверх которой набрасывалась непрозрачная вуаль того же цвета - с подобной прической средневековая иконография постоянно изображала Кристину Пизанскую. Белую полотняную шапочку можно было заменить золототканой, также набросив на острые концы белоснежный кусок ткани. | + | На горизонтальные "рога" можно было и просто набросить присборенную ткань, или придать нахрахмаленному полотну вид изогнутых птичьих крыльев, поверх которых помещалась корона или иное украшение. Горизонтально стоящие "рога" скрывались также двурогой остроконечной шапочкой, поверх которой набрасывалась непрозрачная вуаль того же цвета - с подобной прической средневековая иконография постоянно изображала Кристину Пизанскую. Белую полотняную шапочку можно было заменить золототканой, также набросив на острые концы белоснежный кусок ткани{{sfn|Norris|1999|p=441-444}. |
− | Год падения Константинополя - 1450, в качестве одного из самых странных последствий породил повальную моду на псевдовосточные тюрбанообразные атуры. Тюрбаны могли дополняться лентой, которая охватывала лицо, тюрбаны украшали фестонами, их изготовляли из наложенных друг на друга кусков гофрированной ткани, что придавало ей на срезе вид пчелиных сот, тюрбаны в качестве дополнительного укращения спирально обвивали плоскими коваными цепочками из драгоценных металлов, по желанию хозяйки украшенных камнями. | + | Год падения Константинополя - 1450, в качестве одного из самых странных последствий породил повальную моду на псевдовосточные тюрбанообразные атуры. Тюрбаны могли дополняться лентой, которая охватывала лицо, тюрбаны украшали фестонами, их изготовляли из наложенных друг на друга кусков гофрированной ткани, что придавало ей на срезе вид пчелиных сот, тюрбаны в качестве дополнительного укращения спирально обвивали плоскими коваными цепочками из драгоценных металлов, по желанию хозяйки украшенных камнями{{sfn|Norris|1999|p=441-444}. |
− | Но самым известным из атуров был, конечно же, '''геннин''' или '''эннен''', представлявший собой высокий остроконечный или усеченный конус, который принято было носить слегка наклонно. Происхождение слова "геннин" остается не выясненным, но сама мода пришла, по всей вероятности, из Бургундии. Геннин представлял собой проволочный каркас, поперек которого натягивалась жесткая ткань. Как правило, ею был яркий разноцветный шелк, хотя встречались и однотонные геннины. Они появляются около 1428 года в период безраздельного господства бургундских мод. Геннинами полностью покрывали волосы, оставляя порой лишь узкую полоску надо лбом, а иногда и вовсе ничего; по мнению средневековых модниц таким образом особенно оттенялся алебастрово-белый цвет их нежной кожи. Геннин всегда сопровождался любопытной деталью - черным полотняным полукольцом на лбу. Смысл подобного дополнения был вполне прозаичен: схватившись за это кольцо, дама легко могла спасти громоздкий головной убор от падения в случае, например, особенно резкого порыва ветра. Геннин всегда украшался прозрачной или полупрозначной вуалью (huve), которая могла свисать на лоб, или же ниспадать с обеих сторон остроконечного колпака. В этих случаях вуаль удерживалась на месте с помощью крупной броши. Также вуаль можно было накрахмалить и установить на геннине стоймя, сложив в форме сложенных крыльев бабочки. Иногда, для придания объема, употреблялись две вуали, наброшенные одна на другую. Геннин надо лбом можно было дополнить шарфом из черного бархата или надеть на его основания корону, короче, и здесь женская фантазия не знала границ. Существует также мнение, что моду на геннины, и с ними на высокий, порой специально для того выбритый лоб, как ни парадоксально, породил рахит, достаточно распространенный в Средние века. В результате этой болезни, лоб становится низким и скошенным, линия волос отступает назад. Рахитичным лбам стали подражать, вплоть до того, что модницы выбривали или выщипывали волосы, придавая лбу "гордый" вид; с которым идеально сочетался геннин. | + | Но самым известным из атуров был, конечно же, '''геннин''' или '''эннен''', представлявший собой высокий остроконечный или усеченный конус, который принято было носить слегка наклонно. Происхождение слова "геннин" остается не выясненным, но сама мода пришла, по всей вероятности, из Бургундии. Геннин представлял собой проволочный каркас, поперек которого натягивалась жесткая ткань. Как правило, ею был яркий разноцветный шелк, хотя встречались и однотонные геннины. Они появляются около 1428 года в период безраздельного господства бургундских мод. Геннинами полностью покрывали волосы, оставляя порой лишь узкую полоску надо лбом, а иногда и вовсе ничего; по мнению средневековых модниц таким образом особенно оттенялся алебастрово-белый цвет их нежной кожи. Геннин всегда сопровождался любопытной деталью - черным полотняным полукольцом на лбу. Смысл подобного дополнения был вполне прозаичен: схватившись за это кольцо, дама легко могла спасти громоздкий головной убор от падения в случае, например, особенно резкого порыва ветра. Геннин всегда украшался прозрачной или полупрозначной вуалью (huve), которая могла свисать на лоб, или же ниспадать с обеих сторон остроконечного колпака. В этих случаях вуаль удерживалась на месте с помощью крупной броши. Также вуаль можно было накрахмалить и установить на геннине стоймя, сложив в форме сложенных крыльев бабочки. Иногда, для придания объема, употреблялись две вуали, наброшенные одна на другую. Геннин надо лбом можно было дополнить шарфом из черного бархата или надеть на его основания корону, короче, и здесь женская фантазия не знала границ. Существует также мнение, что моду на геннины, и с ними на высокий, порой специально для того выбритый лоб, как ни парадоксально, породил рахит, достаточно распространенный в Средние века. В результате этой болезни, лоб становится низким и скошенным, линия волос отступает назад. Рахитичным лбам стали подражать, вплоть до того, что модницы выбривали или выщипывали волосы, придавая лбу "гордый" вид; с которым идеально сочетался геннин{{sfn|Norris|1999|p=445-448}. |
+ | |||
+ | Дорогой и пышный геннин не мог не вызвать негодования консервативно настроенной части духовенства. На эту тему сохранился характерный исторический анекдот, хорошо иллюстрирующий тогдашние нравы. Некий брат Тома, придя в негодование от того, что аристократки приходят на проповедь в геннинах один богаче другого, натравил на них уличных мальчишек, пообещав им отпущение грехов. Позднее он объяснял свою непримиримую враждебность к этим головным уборам там, что высокие геннины закрывают амвон от сидящих сзади, так что тем приходится во время проповеди пониматься на ноги. Так или иначе, мальчишек упрашивать не пришлось - с громкими воплями "Хватай геннин! Хватай геннин!" со свистом и гиканьем, мальчишки неслись за своими жертвами, понуждая тех бросаться наутек. Но и это не спасало испуганных женщин - мальчишки настигали их и с силой дергали за вуаль, отправляяя таким образом геннин в уличную грязь. По замечанию хроникера "''у них вышло немало столковений со слугами сказанных дам и девиц''", но вертких детей поймать было непросто. На время геннины были отставлены, и дамы приходили на проповеди, причесываясь скромно и неброско. Однако, ревнителю веры и этого было мало, в качестве очередного нововведения он стал рассаживать мужчин и женщин порознь, протягивая между ними веревку, т.к. по его мнению во время проповеди они "''занимались плутнями''". В конечном итоге, не в меру пылкий священник кончил жизнь на костре инквизиции по обвинению в ереси, а дамы, освободившиеся от опеки стали носить геннины "''еще выше чем ранее''"{{sfn|Norris|1999|p=445-448}. | ||
− | |||
'''Турет''', известный с XIII века представлял собой подобие невысокой короны из полотна, зачастую сочетавшейся с барбеттой - широкой полосой ткани, охватывашей подбородок и щеки. По предположению Флорана Вениаля именно древний турет стал родоначальником особой формы геннина, известной также как бурелле или "разломанный хлеб" (pain fendu). Бурелле (bourellet, т.е. "лента") представлял из себя высокий цилиндр или усеченный конус, по середине которого спускались вниз два валика из плотной ткани, образующие характерный желоб, длинная и узкая полоса той же ткани должна была свисать далее на спину. | '''Турет''', известный с XIII века представлял собой подобие невысокой короны из полотна, зачастую сочетавшейся с барбеттой - широкой полосой ткани, охватывашей подбородок и щеки. По предположению Флорана Вениаля именно древний турет стал родоначальником особой формы геннина, известной также как бурелле или "разломанный хлеб" (pain fendu). Бурелле (bourellet, т.е. "лента") представлял из себя высокий цилиндр или усеченный конус, по середине которого спускались вниз два валика из плотной ткани, образующие характерный желоб, длинная и узкая полоса той же ткани должна была свисать далее на спину. |
Версия 03:13, 20 сентября 2012
Костюм эпохи Позднего Средневековья (Франция) Костюм эпохи Позднего Средневековья выполнял во многом социальную функцию. Ношение платья в XIV—XVI веках определялось понятием «луковицы», когда верхнее платье надевалось поверх нижнего, и количество слоёв зависело от социального статуса хозяина, его состоятельности, профессиональной принадлежности, а также от местных традиций. В строго разделённом сословными рамками обществе ношение костюма оговаривалось «законами о роскоши», предписывавшими то или иное платье для каждой социальной прослойки. Однако сама многочисленность этих законов и частота их принятия говорит о том, что запреты постоянно нарушались.
Содержание |
Исторический фон
Социально-культурная составляющая
В конце XII века феодальная Европа, и, в частности, Франция оказалась в «мальтузианской ловушке»: более чем неторопливый прогресс в области техники, экстенсивное ведение хозяйства, основанное на эксплуатации всё новых и новых пространств, вкупе с перенаселением с необходимостью должны были закончиться кризисом. Наступление этого кризиса ускорила Столетняя война, в которой старая знать втянутых в конфликт стран — Англии и Франции, и в той или иной мере их европейских союзников, истребляла самоё себя. К военным лишениям добавился Великий Голод 1315—1317 годов, вызванный резким изменением климата, известным в литературе под названием «малого ледникового периода», а также эпидемия Чёрной Смерти, выкосившая едва ли не треть населения страны. Катастрофическое уменьшение количества рабочих рук, вызванное эпидемией, а также возросшее благосостояние оставшихся привели к резкому подорожанию ручного труда. Низшие классы, осознав свою силу, немедля попытались улучшить своё материальное положение и добиться определённых политических свобод, попытки государства сдержать эти новые тенденции посредством законов, запрещавших платить наёмным работникам больше, чем то было принято до эпидемии, а также попытки дворянства поднять налоги в своих владениях и усилить своё влияние в городах и деревнях, вернувшись, таким образом к старому порядку вещей, вылились в цепь народных восстаний, охвативших страну в последнее двадцатилетие XIV века. Окончательным результатом стал некий статус-кво, не принёсший удовлетворения ни одной стороне: налоги возросли, но недостаточно, чтобы вернуть пошатнувшийся материальный достаток высших классов, и в то же время властям пришлось отказаться от попыток регулировать заработную плату. В обществе властно заявляла о себе новая сила — купечество, разбогатевшие старейшины ремесленных цехов, городской патрициат. Престижность высокого рождения всё больше подменялась престижностью тугого кошелька, дворянскому классу нанесён был удар, от которого он уже не смог оправиться, и всё Позднее Средневековье превратилось для него, по выражению Флорана Вениеля, в эпоху его «медленной агонии». В обществе всё более распространялись морганатические браки, обедневшие дворяне женились «на деньгах», ещё более подрывая и без того пошатнувшийся престиж своего сословия. Иерархические границы размывались, попытки государства повлиять на моду, разрабатывая всё новые «законы о роскоши», запрещавшие низшим классам использование дорогих тканей, длинное платье, изысканные украшения, попросту игнорировались населением. Флорентиец Маттео Виллани жаловался[1]:
Простонародье ныне требует для себя самых дорогих и изысканных блюд, их женщины и дети щеголяют пышными платьями, принадлежавшими ранее тем, кто навсегда покинул этот мир. (…) В нынешнее время женская прислуга, неопытная и необученная, и вместе с ней мальчишки-конюшие требуют для себя, по меньшей мере, 12 флоринов в год, а самые наглые и 18, и даже 24, то же касается нянек и мелких ремесленников, зарабатывающих на хлеб своими руками, которым подавай ныне втрое больше обычного, и так же работники на полях, коих следует теперь снабжать упряжкой быков и зерном для посева, и работать они желают исключительно на лучшей земле, забросив прочую. |
К великому соблазну своих новых подданных английские лучники при Креси захватили огромное количество роскошного платья, в котором французы готовились праздновать победу, в результате чего, по словам хроникёра, «не стало более понятно, кто богат, а кто беден».
Но сильнее всего потрясения, вызванные войной, голодом и чумной эпидемией, отразились на мировоззрении людей того времени. Само понятие мирового порядка, раз и навсегда установленного, незыблемого и не подлежавшего никаким изменениям, словно идеально отлаженный механизм, оказалось подорвано раз и навсегда. Страх перед завтрашним днём, осознание хрупкости собственного существования при полной невозможности повлиять на происходящее, начавшись во времена эпидемии, породили ту лихорадочную погоню за удовольствиями, стремление перещеголять друг друга в роскоши и страсть к нарядам, которой И. Нол дал имя «эротической составляющей чумы». «Пляске смерти», во множестве изображавшейся в церквях, где скелеты, символы смерти, отплясывали вперемежку с принцами, прелатами, крестьянами, сопутствовали оргии на кладбищах, блеск и расточительство, жизнь по принципу «ешь, пей, люби, ибо завтра ты умрёшь».
Верхнее платье, бывшее ранее отличительной характеристикой, по которой отличались сословия и состояния, в XIV—XV веках всё больше превращалось в демонстрацию красоты тела — также нового понятия, вызывавшего бешенство моралистов — и хвастовство роскошью и достатком. Платье, ранее призванное скрывать и затушёвывать линии тела, стало куда более открытым и даже вызывающим, человеческое и земное предпочиталось загробному блаженству. Европа готовилась к Возрождению.
Изменение идеологии ношения платья в начале XIV века
Сочинения моралистов того времени, бичевавших и высмеивавших новую моду, как ни парадоксально, сохранили до нашего времени наибольшее количество информации о ней. Как это обычно бывает, блюстителей нравственности приводило в ярость любое, самое незначительное изменение, любое новшество в деле ношения платья, свидетельствующее, без сомнения, о развращённости, забвении, уничтожении духовности и близости Страшного Суда. Когда в XII веке с Востока пришла мода на длинные, струящиеся одежды, исторически восходящие к арабскому и греческому платью, в них увидели опасное свидетельство изнеженности, «женственности» и порчи нравов, в конце Средневековья эти же старинные одеяния уже стали восприниматься в качестве единственно правильных, строгих и целомудренных, в противовес новоявленному короткому платью[2].
На рубеже веков единая ранее человеческая масса принялась распадаться на отдельные «я». Желание выделиться из толпы, привлечь к себе внимание окружающих было столь велико, что к поясу принялись привязывать бубенчики, что вынуждало в свою очередь Св. Бернарда гневно вопрошать тогдашних модников: «Что за финтифлюшки на вас надеты? Это конская сбруя? Женское платье?» Недовольство клира никоим образом не могло остановить новые тенденции[3].
Переворот в самой идеологии ношения платья в первые годы XIV века начали женщины. Впервые за много столетий у платья появилось декольте, на всеобщее обозрение выставлялась шея, плечи, верхняя часть груди. Как водится, это новое было хорошо забытым старым — подобным образом носили платье во времена Римской империи, в тевтонской одежде эта мода просуществовала до конца V века н. э., но конечно же, так далеко историческая память средневекового человека никогда не простиралась (231). Чтобы понять шок, вызванный этой модой, следует вспомнить, что женщина в понятиях средневековой морали считалась существом подчинённым, которое следовало держать в повиновении для её же пользы, чтобы предотвратить разгул дикарских инстинктов, унаследованных от праматери Евы. Женщина полагалась «аспидом, ехидной», шевалье де Латур-Ландри сравнивал её с пауком, умело оплетающим сетью сильный пол, чтобы таким образом вовлечь его в пучину плотского греха. Новая мода скандальным образом меняла сексуальные роли — из добычи женщина становилась охотником, соблазнительницей, недоступной, а потому особо желанной. Отрицать эротическую составляющую новой моды и вправду было бы затруднительно, платья начала XIV века, по-прежнему полностью драпируя фигуру от талии и ниже, получив отрезной лиф со шнуровкой или рядом пуговиц, плотно облегали грудь и руки, подчеркивая их форму, выставляя напоказ ранее скрытое[4].
Моралисты без устали проклинали «нагую шею», которая притягивала мужские взгляды словно магнитом, обеспечивая незадачливым воздыхателям уютное местечко на адской сковородке — ничего не помогало[4]. Раз возникнув, декольте стало неотъемлемой частью женского наряда вплоть до конца XIX века. Более того, вслед за женщинами от рук отбились и мужчины, начиная с 40-х годов XIV века мужской костюм вслед за женским обзавёлся отрезным лифом и спинным швом, позволявшим подчеркнуть каждую линию тела, а также длинным рядом пуговиц. Новый наряд был столь узким и тесным, что не надевался без посторонней помощи, вызывая насмешки и издевательства поклонников строгого образа жизни. Мишель Пентуэн с негодованием писал о новомодном платье «столь узком и тесном, что его не надеть без посторонней помощи, процесс же снимания такового наводит на мысль о ремесле живодера»[5]. Дальше больше, мужской наряд стал катастрофически укорачиваться, вплоть до того, что в самом смелом варианте (т. н. «жакетте») едва лишь прикрывал бёдра, вызывая дополнительную волну возмущения тем, что «носящий таковое платье при любой попытке наклониться, дабы услужить своему сеньору, демонстрирует всем стоящим сзади свои брэ (трусы)»[6]. С точки зрения той же морали, подобное «бесстыдство» низводило носящего подобное платье на уровень животного или дикаря. Но всё возмущение моралистов не могло остановить поступательный ход истории. В дальнейшем короткое платье то уходило в тень, то появлялось вновь, но окончательно не забывалось[7].
Если историю женского декольте проследить затруднительно, то касательно мужской моды, с достаточной уверенностью можно сказать, что она зародилась в среде молодых дворян — оруженосцев и пажей. Вызвали её к жизни, по-видимому, чисто военные нужды, в длинном платье, надетом на или под защитное вооружение было трудно и неудобно сражаться, тем более что всё чаще древнюю стёганку стал заменять тяжёлый металлический доспех. В коротком платье также было проще прислуживать — стоит напомнить, что обязательный этап жизни молодого дворянина включал помощь господину в качестве пажа, оруженосца и «благородного слуги» — вплоть до выхода из юношеского возраста и посвящения в рыцари. Длинное и широкое платье было для исполнения подобных функций, конечно же, неудобно. Также следует заметить, что в самом обществе эта мода вызвала неоднозначную реакцию. Если церковь отвергла её немедля и сразу, вплоть до нынешнего времени сохранив длинные, струящиеся облачения, высшие дворяне определились в своём выборе не сразу. Если Иоанн II и Карл V Мудрый безоговорочно отдавали предпочтение старомодным длинным одеждам, молодой и деятельный Карл VI стал публично показываться в коротком платье, после чего новая мода утвердилась уже окончательно[8].
Ткани
Во времена позднего Средневековья одежда шилась из ткани как растительного, так и животного происхождения. Из первого типа известны были пенька, рами, особенно распространён был лён, шедший для пошива нижнего белья. В XIII веке во Франции появился хлопок, завезённый купцами с Востока. Хлопчатая ткань использовалась для пошива одежды, белья, из неё же изготовлялись подкладки, используемые в некоторых типах костюма[9].
Шёлк изначально привозился купцами с Ближнего Востока и Западного Средиземноморья, но уже в XV веке его производство началось в Лионе, причём пищей для гусениц шелкопряда служил местный тутовник. Однако, важнейшим сырьём для ткани в течение всего Средневековья оставалась шерсть; французская поговорка того времени утверждала что «под овечьими ногами песок превращается в золото»[10]. Добротную, тёплую и прочную шерсть давала гасконская и иберийская порода овец известная под именем «чурро», однако, наилучшей считалась английская продукция. Шетландские и костуордские породы славились длинным, крепким волосом, изделия из подобной шерсти долго не изнашивались, и пользовались заслуженной славой. Североафриканские мериносы появились в XIV столетии, и распространение получили первоначально в Испании[9].
Производство одежды в эпоху Позднего Средневековья. Начальные этапы | ||
180px | ||
Стрижка овец. Миниатюра из часослова Жана де Люка, 1524 год | Женщины ткут, прядут и расчёсывают лён. Миниатюра из французской рукописи трактата Джованни Боккаччо «Шаблон:Iw2«, XV век. | Чесание шерсти. Фрагмент миниатюры «Ноябрь» из «Da Costa Hours» Шаблон:Iw2. Бельгия, ок. 1515 |
Стрижка овец, как правило, производилась в мае, причём стадо предварительно купали в реке или в ближайшем водоёме. Шерсть с живота и ног складывалась отдельно, так как она полагалась слишком грубой, и большей частью использовалась для изготовления волосяной набивки, или самых грубых и дешёвых ниток. Далее, с помощью специального решета, снятую шерсть очищали от грязи и комков. Эта работа считалась женской. Затем шерсть подвергали многократному мытью, чтобы избавить её от кожного жира, промасливали, вычесывали, вновь отделяя грубый волос, использовавшийся затем для набивки матрацев, от шерсти для прядения[9].
Это прядение, как следующая стадия работы, считалось также почти исключительно женским и домашним занятием. Прядильные мастерские были редки, большая часть работы выполнялась дома, причём если лён и пенька большей частью предназначались для домашнего же ткачества, и лишь избытки уходили на рынок, шерсть почти вся уходила на продажу. Прялка была настолько привычным инструментом, что стала в литературе и иконографии непременным атрибутом женщины-крестьянки. Этот древний и крайне простой инструмент состоял поначалу всего лишь из доски, которую ставили стоймя, и веретена с пряслицем; вытяжение нити было процессом исключительно ручным, утомительным, а порой и болезненным, однообразные движения по скручиванию нити раздражали кожу. Самопрялка, упрощающая и ускоряющая процесс вытягивания и скручивания волокон, была, по-видимому, изобретена в Персии, но через посредство итальянцев, быстро стала популярной в Европе, первое документальное упоминание этого инструмента датируется 1290 годом[11].
Следует заметить, что как любое крупное изобретение, самопрялка вызвала к себе настороженность и даже враждебность, и была официально запрещена к использованию — из страха, что начнёт рушиться привычный образ жизни. Но конечно же, ни к какому результату эти запреты не привели. Самопрялка продолжала распространяться, давая двойственный эффект. С одной стороны, самопрялка, куда более тяжёлая и громоздкая, чем примитивный старинный инструмент, отнимала у женщины-крестьянки свободу, по сути дела, приковывая её к дому[11]. С другой, стало выгодным ремесленное производство пряжи. Первые мастерские открылись во Фландрии, затем королева Филиппа, жена Эдуарда III, памятуя, сколь выгодной оказалась торговля пряжей для её страны, основала в 1336 году прядильное производство в Норвиче, (Англия), причем английская шерсть очень быстро завоевала место на европейском рынке[12].
Ткачество, как следующий этап производства, было уже чисто мужским делом. Ткань изготовляли на горизонтальных станках, натягивая на них нити основы, и с помощью двух поднимающихся планок, движения которых можно было регулировать с помощью педали, поднимали желаемые нити, давая утку проходить сквозь них вперёд и назад. Рядом с основным ткачом должен был обязательно находиться помощник, следивший за тем, чтобы нити не запутывались и не рвались. Обычно эту работу поручали детям, которым из-за небольшого роста было не утомительно из раза в раз наклоняться к станку. Ткачи Позднего Средневековья были, как правило, первоклассными мастерами, знающими своё дело досконально, при том что лишь очень немногие могли позволить себе приобрести в собственность мастерскую; большая часть из них состояла на жаловании у старших суконного цеха, имевших в своём распоряжении стада баранов, леса, наёмных работников и даже корабли для торговли с заморскими странами[13].
Готовая ткань отправлялась на многочисленные ярмарки, торговля тканью в Средние Века была прекрасно налаженным и весьма прибыльным делом, связывавшим Францию даже с такими отдалёнными странами как Индия и Китай. Идущие в продажу ткани, как местные, так и привозные, обязательно подвергались контролю специальными представителями суконного производства, называемые фламандским словом eswardeurs. Только проверенные ими рулоны, снабжённые свинцовой печатью, могли официально быть выставлены для покупателя[14].
Небелёная ткань, грубая, серовато-коричневая, с многочисленными неровностями и узелками, продавалась мерным куском. Без дальнейшей обработки она могла идти только на лошадиные попоны, впрочем, самые бедные использовали её для постели, цистерцианцы закупали необработанное полотно для пошива монашеских ряс. Однако же, в большинстве случаев, ткань подвергалась дальнейшей обработке в суконных и красильных мастерских[14].
Первоначально её многократно промывали в чанах, мяли и перетирали с углём — эта процедура способствовала выравниванию волокон и исчезновению узелков. Затем полотно выбивали специальными билами и вымачивали его ногами в чанах, заполненных песком и винным осадком. Эта работа, не требовавшая ничего, кроме физической силы и здоровья, была уделом неквалифицированных работников, занимавших низшее положение среди членов суконного цеха. Эта буйная и плохоуправляемая масса постоянно питала склонность к бунту, что время от времени проявлялось в драках и стычках, принявших особенно серьёзный размах, когда в XIII веке появилась возможность заменить валяльщиков механическими молотами, приводимыми в движение водяной мельницей. Взбунтовавшиеся чернорабочие разрушили несколько таких мельниц, отнимавших у них заработок, но конечно же, остановить историю подобные вспышки не могли[15].
Наконец готовая ткань по необходимости поступала к красильщикам, и от них уже передавалась портным и белошвейкам. Кроме своих тканей, использовались и привозные; торговые книги XIV века называют александрийский и татарский шелка, золотое и серебряное шитьё, кашемир, саржу, фланель, тафту, камку и даже своеобразное полотно, называемое cottum, которое выделывалось из кошачьей и собачьей шерсти[16].
Производство одежды в эпоху Позднего Средневековья. Конечные этапы | ||
190px | 180px | 180px |
Крашение ткани. Миниатюра из фламандской рукописи трактата Бартоломея Английского «О свойствах вещей», 1482 | Изготовление льняной одежды. Миниатюра из немецкой рукописи трактата «Шаблон:Iw2» Шаблон:Iw2. XV век. | Изготовление и продажа шерстяной одежды. Миниатюра из немецкой рукописи трактата «Tacuinum Sanitalis» Ибн Бутлана. XV век. |
Меха, вышедшие из моды ближе к концу XIII века, пятьдесят лет спустя вновь привлекли к себе внимание. Мехами оторачивали и подбивали платье, что было далеко не лишним, если вспомнить, что даже за́мки и церкви порой были холодными и сырыми. Высшую ступень в меховой иерархии занимали соболь (zibeline), белый горностаевый мех с чёрными хвостиками (ermine), идеально-белая его разновидность (menu vair), очень высоко ценимая при дворе, а также vair — сложное меховое полотно, получаемое соединением кусочков меха белого горностая и серой белки, или просто серая белка с белым брюшком. Считается, что имя этого меха идёт от французского verre — «стекло», так как на свету имеет стекляннистый блеск. Беличьи шкурки в большом количестве доставлялись из Венгрии. Меха этого типа, как правило, предназначались для платья короля, королевы и высших сановников. Меньшей ценностью обладал gris — куний мех или зимний наряд европейской белки, в ряду с ним стоял кроличий мех (lapin); обе эти разновидности считались дворянскими. В самом низу иерархии находились барашек (mouton) и бобр (castor), использовавшиеся в частности для придворных облачений и ливрей[17].
Символика цвета
Средневековье любило яркие цвета. Религиозные мыслители, как, к примеру, святой Бернард, отвергавшие яркие краски на основании их «соблазнительности», подменяющей стремление к небесному суетными удовольствиями бренного мира — оставались в безнадёжном меньшинстве. Желание ярко и броско одеваться было неистребимо у всех классов общества, и сдерживалось исключительно соображениями денежного плана[18].
Во времена раннего Средневековья известные в текстильном деле красители, как растительного, так и животного происхождения, не отличались стойкостью, и достаточно быстро линяли после стирки или выгорали на солнце, так что яркие цвета были в основном уделом богачей, которые могли себе позволить часто менять платье, в то время как подавляющая часть населения поневоле вынужденно предпочитала бурые, серые или коричневато-бежевые оттенки. В эти времена вкусы населения были достаточно консервативны; цветовая палитра строилась на основе из трёх цветов, вошедших в употребление ещё в античную эпоху — белого, красного, чёрного, в то время как остальные считались второстепенными и группировались вокруг каждого из них «по максимальному сходству». Средневековье с его мистическими наклонностями и умением видеть символику в малейших деталях, не преминуло разработать целую шкалу цветовой оценки, причём каждому из цветов придавалось определённое значение. Белый, воспринимавшийся как не-цвет, отсутствие цвета, выступал символом чистоты, целомудрия и непорочности. В белое облачали ангелов на иконах, белый считался цветом упования на Бога, цветом высшей справедливости и вечности. С XIV века этот цвет стал особенно любимым и модным. И в то же время (для Средневековья была характерна подобная двойственность) белый считался цветом отчаяния и смерти[19].
Чёрный полагался цветом умеренности, скромности, христианского смирения, а порой и покаяния перед Богом; с другой стороны его же ассоциировали со смертью, трауром и отчаянием. В начале XIV века чёрный стал настолько популярен, что на короткое время едва ли не вытеснил остальные цвета и оттенки; эту новую моду ввёл герцог Бургундский Филипп Добрый, в течение многих лет одевавшийся в чёрное в знак траура по отцу, убитому в обычной для тех времён феодальной войне за власть[19].
И наконец, самым излюбленным оттенком, королём цветов был красный, с античных времён считавшийся противоположным белому. Красный царил на рыцарских гербах, выступая в качестве основного на трети из них. В красном шли под венец невесты, огромные количества красных тканей, число оттенков которых доходило до 15, продавались на рынках. Красный символизировал гордость, победу, силу и мощь. Красный полагался цветом благочестивой щедрости, душевной широты, он же ассоциировался с учёностью, и властью, и, по распространенному поверью, отпугивал нечисть. Красные ленточки принято было привязывать к детским ножкам, защищая таким образом малышей от всевозможных напастей, в частности, от кори и кровотечений. С другой стороны, красный цвет стойко ассоциировался с гневом и жестокостью, в красное порой заставляли одеваться проституток и палачей, красными одеждами в романах артуровского цикла щеголяют антагонисты главных героев[19].
Однако, к XII веку в употребление постепенно стали входить более стойкие красители, проникавшие в самую глубину волокон, и вместе с тем спрос на окрашенные ткани резко пошёл вверх, возросла и требовательность к эстетической стороне применяемой цветовой палитры. Революция в общественном вкусе, пришедшаяся на это время, имела в своей основе сложный набор причин, в котором нашли своё отражение развитие самой технологии окрашивания, экономические, и даже этические соображения. Всё началось с того, что в это время была найдена рецептура получения стойкого небесно-голубого красителя, взамен мутного и не слишком привлекательного цвета, употреблявшегося ранее. Кроме того, если ранее для создания голубых и синих оттенков требовалось привозное и крайне дорогое индиго, около XII века в употребление пошло дешёвое местное сырьё, дающее вместе с тем прекрасный цветовой эффект[20][21].
Голубую краску научились получать, собирая листья вайды, обильно растущей по берегам Соммы, Эско и Гаронны. Листья толкли в ступке, превращая в однородную кашицу, которую затем оставляли бродить, подсушивали, и получившийся порошок добавляли в красильный чан. Жёлтую краску получали из резеды или чистотела, шелуха ореха окрашивала ткань в коричнево-чёрный цвет. Красную краску получали из кошенили или червеца, её же добывали из моренового корня, розовый цвет давала древесина одного из видов цезальпинии, глубокий чёрный оттенок получали дважды погружая полотно в чан с голубой краской, и затем дополнительно окрашивая его красным[19].
Окрашивание ткани, как последний этап её изготовления, было процессом долгим и достаточно сложным. Небелёное полотно само по себе имело бежевато-коричневый оттенок. Для дешёвого крестьянского платья оно могло продаваться и без дальнейшей обработки, но если речь шла о более дорогих его разновидностях, из мастерской ткача готовые отрезы поступали к красильщикам, относившимся, как и ткачи, к суконному цеху. Для того, чтобы добиться нужного оттенка, полотно вымачивали в чанах с красильной жидкостью, куда также добавляли квасцы, закреплявшие цвет на ткани[19].
На изменение общественных предпочтений наложилось также то, что голубой считался во Франции «королевским». Он издавна был «семейным» для Капетингов, использование геральдических одежд голубого цвета было принято у всех многочисленных ветвей этого рода. Голубой цвет для обывателя приобретал дополнительную привлекательность как цвет Людовика Святого, пользовавшегося в те времена небывалым почтением и авторитетом. Мишель Пастуро, посвятивший несколько работ истории цвета, обратил внимание на то, что как минимум в половине случаев популярность той или иной окрашенной ткани коррелировала с распространенностью соответствующего цвета в геральдике. Это наложило отпечаток даже на словоупотребление — имена геральдических цветов становились техническими обозначениями, используемыми в текстильных мастерских. Голубой (точнее, «лазурный», фр. azure), который в 1200 году присутствовал лишь на 5 % гербов, сто лет спустя уже употреблялся вчетверо чаще, около 1350 года количество гербов с лазурным фоном доходило уже до 25 %, и вместе с тем увеличивался спрос на голубые ткани. В дальнейшем положение временно стабилизировалось, но затем популярность голубого цвета продолжала увеличиваться, к XVI веку гербовник насчитывал уже 35 % блазонов с голубой основой. Популярность эта оказалась на редкость устойчивой и сохраняется вплоть до настоящего времени[22].
Высокий спрос на голубой цвет в XII—XIV веках привел к небывалому увеличению спроса на листья вайды, которая стала в огромном количестве культивироваться искусственно. Торговля голубой краской приобрела общеевропейский размах, и вылилась в ожесточённое соперничество между торговцами мореновым корнем (дававшим красную краску) и торговцами вайдой. Против соперников использовались все возможные способы борьбы, вплоть до того, что торговцы красной краской приказывали изображать чертей в церквях в голубых тонах, пытаясь подобным образом повлиять на общественный вкус. Но всё было напрасно[23].
Оттенки голубого символизировали преданность, справедливость, мудрость, учёность, а также верность в любви. С XII века голубой цвет стал ассоциироваться с Девой Марией, вошло в традицию использовать этот цвет для изображения её одежд. С другой стороны, голубой почитался цветом незаконного рождения или глупости[24].
Жёлтый наоборот, пользовался дурной славой, и хотя принцы XV века порой одевались в золотисто-жёлтое, полностью игнорируя общественное мнение по этому поводу, у низших слоёв населения желтизна ассоциировалась в первую очередь с враждебностью или изменой христианству. В жёлтое рядили еретиков (после арльского собора 1254 года эта практика стала повсеместной), одежду подобного цвета (или жёлтую нашивку) во многих городах вынуждены были носить мусульмане и евреи. Статуты некоторых городов предписывали проституткам одеваться в платье того же цвета. К жёлтому, цвету глупости, измены, безумия, питали пристрастие городские и придворные шуты[25]. Отрицательное отношение к жёлтому цвету постепенно сошло на нет в конце XV века, однако, один из его оттенков — рыжий — до конца Средневековья считался отвратительным. О том, насколько негативные эмоции он мог вызывать, можно судить уже по тому факту, что англичанин полагал себя оскорблённым, если ему демонстрировали кусок рыжей материи[19].
Пурпур, в свою очередь, символизировал мудрую осторожность, сдержанность, с другой стороны — чванливость, уныние и прожорливость. Розовый и серый вошли в моду в конце XIV века, но не получили широкого распространения, оставаясь в основном цветами одежды имущих классов[26]. Коричневый, наоборот, часто встречался в одежде слуг и людей скромного достатка.
И наконец, зелёный почитался цветом пылкой юности, красоты, отваги и свободы[19]. Так, сохранившаяся опись костюмов юных сыновей Иоанна Доброго, указывает на зелёный как на „весенне-летний“ цвет, из которого полагалось шить для них лёгкое платье, предназначенное для тёплого времени года, в то время как „зимними“ цветами полагались алый и синий. С другой стороны, с ним ассоциировалась беспорядочная жизнь, безумие, ветреность и расточительство, в общем, любое нарушение привычного порядка[25]. В романах артуровского цикла, в зелёное постоянно одевается рыцарь Тристрам (или Тристан) Лионесский, несчастный возлюбленный королевы Изольды. Несколько французских городов, в частности, Марсель, предписывали проституткам носить зелёное платье. Однако, несмотря на все отрицательные ассоциации, с ним связанные, этот цвет стал исключительно моден в конце XIV века[19].
Но особенно нетерпимо Средневековье было настроено к полосатым тканям. Подлинная причина подобной антипатии до конца неясна, более того, она была уже не совсем понятна даже для людей той эпохи. Для объяснения привлекалась, конечно же, Библия, где заповедь „не носить разные ткани“ (в современную эпоху толкующаяся как запрет на соединение в одном платье растительного и животного материала) в те времени понимался как запрет рисунка из разноцветных полос. Мишель Пастуро, посвятивший специальное исследование истории полосатых тканей, выдвигает для этого запрета ещё одно оригинальное объяснение. Зрительное восприятие средневекового европейца привычно было к чтению гербов, которое начиналось с фона, и далее поднималось вверх по фигурам, от самой крупной к самой мелкой детали. Полосатые ткани невозможно было рассмотреть подобным образом, они вызывали замешательство и мельтешение в глазах. Так это или нет до конца неизвестно, однако следует сказать, что в Средневековье существовала стойкая традиция изображать в полосатой одежде падших ангелов, врагов христианства и прочих столь же малоприятных персонажей. Полосатое платье было в обиходе исключительно среди шутов, подчеркивавших таких образом свою маргинальность, вызов, бросаемый „благонамеренному“ обществу. Для того, чтобы сделать этот вызов ещё более шокирующим, шуты зачастую облачались в зелёно-жёлтую гамму, вплоть до конца XVI века ассоциировавшуюся в глазах обывателя исключительно с помешательством. И наконец, графиня Маго Артуа своим указом от 1328 года прямо запретила ношение полосатых тканей[19].
Интересно, что с подобными запретами прекрасно уживалась двуцветность, вошедшая в моду ещё в XII веке, и просуществовавшая до конца позднего Средневековья. По этой моде полагалось надевать узкие чулки — шоссы противоположных цветов (например, одну чёрную, другую белую), или носить верхний камзол или, как его тогда называли, пурпуэн, сшитый из двух противоположных по цвету половин. Особенно щегольски смотрелся вариант, когда чёрной (или красной) шоссе сопутствовала белая половина пурпуэна или наоборот. Как правило, выбор цветов для костюма такого типа для дворянина должен был соответствовать основным цветам его герба. Зачастую одну из половин дополнительно украшали вышивкой. Всевозможные эксперименты по смешиванию цветовых оттенков в одном костюме особенно были характерны для итальянской моды XIV века, которой стремились следовать также высокопоставленные французские дворяне.
Бельё
Средневековое бельё выполняло сразу несколько функций. Во-первых, оно призвано было защищать верхнее платье от пота, жира и прочих выделений тела. Это было достаточно важно, так как при высокой цене платья, неизбежной при ручном его изготовлении, подобная защита требовалась обязательно. С другой стороны это верхнее платье, зачастую достаточно грубое и жёсткое из-за вшитой в него золотой и серебряной нити, при соприкосновении с кожей, царапало и раздражало её, так что некая прослойка представлялась совершенно необходимой. И наконец, тёплое бельё, особенно в зимнее время года, также было необходимо в холодной крестьянской лачуге, плохо отапливаемой церкви или за́мке. Оно состояло из двух частей — нижней рубашки или камизы и брэ, предшествовавших современным кальсонам или трусам[27].
Во времена, когда нагота представлялась скандальной, а лицезрение собственного тела соблазнительным и опасным для добродетели, бельё стало предметом богословских споров. В частности, в вопросе о том, следует ли носить бельё монахам, Святой Амвросий в своём произведении «Касательно обязанностей духовенства», утверждал, что ношение его обязательно, ибо сама природа «учит и направляет нас, дабы мы прикрывали некие части тела», настаивая на том, чтобы монашествующие в церкви а также во время мытья в обязательном порядке носили брэ. Это постановление оправдывалось ссылкой на книгу Исход, где Господь учит Моисея сделать для Аарона и его сыновей льняные покровы (во французском переводе Библии «льняные брэ»), для того, чтобы прикрыть наготу. Бельё, таким образом, превращалось в гарант целомудрия и скромности — однако, не все религиозные ордена приняли это установление. Так, для целестинцев ношение нижнего белья не поощрялось, и наоборот клюнийские монахи по уставу своего ордена обязаны были иметь две пары сменных брэ и несколько пар верхней одежды и башмаков. Что касается светской жизни, камиза и брэ составляли непременную часть обряда гостеприимства — уставшему с дороги путешественнику обязательно следовало предоставить горячую воду для мытья и чистое бельё[28].
Вообще понимание «нижнего белья» как чего-то интимного, должного быть скрытым под верхним платьем было совершенно чуждо средневековому менталитету. Бельё представлялось такой же одеждой, как всё остальное, брэ выглядывали в разрезах чулок, а рубашку зачастую специально украшали вышивкой и камнями на рукавах и воротнике, чтобы демонстрировать её из-под верхней одежды. Ношение одного только белья без верхней одежды (конечно же, в тёплое время года), было характерно для беднейших слоёв общества. Таким образом одевались нищие на парижских улицах или крестьяне во время полевых работ. Для прочих слоёв общества необходимость показаться публично босиком, в рубашке и брэ являлась показателем унижения. Подобная необходимость служила в качестве наказания или епитимьи — так, например, сохранился приказ Эдуарда III, предписывавшего заложникам из Кале прибыть к нему в знак полного подчинения босиком, одетым лишь в нижнее бельё[29].
Брэ
Исторически брэ восходят к старинным нательным штанам, носившимся галлами в античную эпоху, в бельё они превращаются в XII веке, исчезнув окончательно под многослойной верхней одеждой. Название этого вида белья этимологически связано с braiel — тесьмой, удерживавшей их на поясе. Изначально брэ имели вид широких штанов, длина которых доходила до середины икры ноги, однако уже в следующем столетии они превратились в подобие колготок с широким основанием и узкими штанинами. Длина брэ постепенно уменьшалась, и к концу XV века они стали напоминать современные купальные трусы, несколько заниженные на животе, для удобства ношения. Впрочем, длина эта продолжала несколько варьироваться в зависимости от особенностей климата, времени года, и сословной принадлежности их хозяина; если брэ выступали в качестве верхней одежды, их предпочитали делать несколько длиннее — до середины бедра; в этом случае они напоминали скорее короткие льняные шорты. Если хозяин брэ был слишком беден, чтобы позволить себе жиппон, на поясе брэ делались дырочки для удерживания шосс. Людовик Сварливый, страдавший от дизентерии, бывшей в те времена настоящим бичом во время походов, ввёл на время печальную моду — брэ с глубоким разрезом сзади[27].
Эволюция брэ | |||
146px | |||
Фрагмент миниатюры из «Шаблон:Iw2», 1240-е годы, Франция | Фрагмент миниатюры из «Библии св. Женевьевы». 1370 год, Франция | Миниатюра. 1410 год, Франция | Фрагмент Шаблон:D- Пьеро делла Франческа "Милосердная Богородица», ок. 1460. |
Во времена более древние распространены были кожаные брэ, но в XIV—XV веках основным материалом для изготовления брэ был лён, как правило, ткань перед пошивом белили. Встречались, однако, шерстяные и хлопчатобумажные брэ, знать могла позволить себе и шёлковое нижнее бельё. Обычай предписывал часто менять брэ, стирать их должен был сам хозяин, впрочем, при достаточных средствах, он мог нанять для этой цели специальных мужчин-прачек (так, сохранилось распоряжение короля Эдуарда IV Английского касательно жалования для подобного рода наёмного работника). Женщины, из соображений приличия, к стирке мужского белья не допускались[30].
В эпоху позднего Средневековья обычай ношения брэ всё больше распространялся, доходя до самого низа социальной лестницы и до самых отдалённых европейских народов, ношение брэ стало показателем воспитанности и даже утончённости. Так Фруассар гордился тем, что научил ирландцев носить брэ, избавив их таким образом от грубых старинных обычаев, «приказав изготовить множество пар нательного белья и отправив таковые в дар королю и его приближённым»[27].
Камиза
Жнец в камизе. Фрагмент миниатюры «Июнь» Поля Лимбурга из «Великолепного часослова герцога Беррийского», 1412—16 гг.
|
Женщина в камизе. Фрагмент фрески Амброджо Лоренцетти «Аллегория доброго правления», 1338—40 гг.
|
Нижняя рубашка (chemise), также известная в русскоязычных изданиях под испанским названием «камиза», также является достаточно древней по своему происхождению. Её носили равно и мужчины и женщины, однако, мужская камиза была несколько более короткой, доходя до середины бедра или до колен — единого стандарта не существовало и всё зависело исключительно от индивидуального вкуса. Женские рубашки, как правило, должны были доходить до щиколоток, в верхней части камизы могли делаться конические мешки — предшественники современных бюстгальтеров. Эти мешки были удобны тем, что позволяли зрительно увеличивать маленькую от природы грудь, закладывая внутрь дополнительные слои материи или подушечки, чтобы таким образом, получить требуемую форму и размер. Другой способ состоял в том, чтобы надеть на (или реже — под) камизу широкую повязку, целиком закрывавшую грудь и поддерживавшую её. Эта повязка также позволяла регулировать размер: слишком объемную грудь, также бывшую не в чести, можно было визуально уменьшить, затягивая повязку. Модницы порой слишком усердствовали в этом, вызывая тревогу тогдашних врачей, безуспешно пытавшихся убедить дам, что чрезмерное давление на грудь может стоить им здоровья.
Чаще всего камизы шились из полотна белого цвета, цветные камизы были крайне редки, оставаясь данью индивидуальному капризу. Для севера и запада страны более характерны были рубашки из льна, в то время как в остальных местах предпочитали пеньковое полотно, хотя встречались и хлопчатобумажные, и дорогие шёлковые камизы.
Крой камизы оставался достаточно простым и непритязательным — вместе сшивались передняя и задняя половины, горловина чаще всего была V-образной и достаточно широкой, к воротнику пришивались короткие тесемки также белого цвета или пуговицы. Существовали, впрочем, и более дорогие разновидности с широким запахивающимся воротником. Рукава были неизменно длинными, доходя до запястий, в зависимости от вкуса мастера или заказчика, их делали широкими или наоборот — узкими, заканчивающимися манжетой. Горловину и манжеты порой украшали вышивкой, с расчётом на то, что эти части будут выглядывать из-под верхней одежды, особенно эта мода распространилась в среде богачей в конце XV века[27].
Изготовление нижнего белья считалось в те времена занятием чисто домашним. Волокно пряли и затем ткали и шили в богатых домах служанки, или специально нанятые с этой целью женщины, в бедных — жёны и дочери хозяев. По замечанию Флорана Вениеля, посвятившего специальную работу мужской одежде французского Средневековья, это было одно из немногих занятий, с помощью которого женщина могла заработать себе на хлеб.
В эпоху куртуазного рыцарства распространено было «испытание камизой» (в русскоязычных изданиях также «испытание рубашкой») перед которым отступали порой даже самые смелые. Суть испытания состояла в том, чтобы выйти на турнирное поле навстречу копьям и мечам противников в одной лишь нижней одежды, вместо доспехов надев на себя нижнюю рубашку любимой. Многочисленные ранения храбрецу были обеспечены, и все же находились горячие головы, принимавшие вызов.