Жиль де Рэ - маршал Синяя Борода/Глава 6 Оправдание через пятьсот лет?

Версия 04:29, 4 февраля 2016

Неудавшаяся аппеляция

Прежан де Коэтиви. - Пьер-Франсуа-Леонар Фонтен и Фредерик Непвё «Романтическое изображение адмирала де Коэтиви». - Бюст. - Начало XIX в. - Версаль, Франция

Вернемся, читатель к попыткам пересмотра процесса 1440 года. Как мы уже помним с вами, многочисленный клан Лавалей, а также брат и жена барона де Рэ не сделали ни единой попытки прийти на помощь главе семьи. Они не появились в Нанте, не пытались никоим образом отстоять его права перед королем, и ни единым словом не опротестовали уже вынесенное решение.

Первую по времени попытку действительно подвергнуть сомнению проведенное следствие и оспорить в королевском суде приговор как несправедливый, относится к 1443 году. Как мы помним, этой задачей озаботился адмирал Прежан де Коэтиви, зять нашего барона. По сути дела, адмирала волновало не доброе имя Жиля де Рэ и не честь семьи Лавалей, но – куда более прозаично – земли, проданные нашим героем, и конфискованные у него в результате следствия и суда. Посему, начиная своей демарш, три года спустя после смерти Жиля, Коэтиви призвал на помощь сорок адвокатов, ученых клириков, и прочего, столь же искушенного в крючкотворстве люда, желая в качестве первого шага оспорить законность продаж, совершенных маршалом после 1435 года. Резон в этом был; как мы помним, сделки эти заключались в прямое нарушение королевского постановления, запрещавшего барону де Рэ и далее грабить самого себя и своих наследников. Не остановившись на этом, Коэтиви попытался подвергнуть сомнению сам приговор, вынесенный барону, мотивируя это тем, что суд отклонил протесты обвиняемого, и «обрек его на позорную смерть». Ответственность за случившееся благоразумно возлагалась на епископа Малеструа (к тому времени уже покойного). В качестве ответчиков были вызваны герцог Франциск I Бретонский (годом ранее наследовавший умершему отцу) и сенешаль Ренна Пьер де л’Опиталь. Момент был выбран достаточно удачный. Молодой герцог Франциск, самим ходом войны вынужденный искать сближения с французской короной, представлялся достаточно уступчивым, Коэтиви был королевским фаворитом, пользовавшимся полным доверием своего сюзерена, имея к тому же прочные связи с Парламентом и добрые отношения с герцогом анжуйским – Рене, сыном королевы Иоланды. Адмирала поддерживал клан Лавалей, в особенности желал пересмотра дела Ги XIV де Лаваль, кузен нашего героя, к слову, женатый на родной сестре герцога бретонского – Изабелле. Казалось, все благоприятствовало будущему оправданию. Поспешив развить успех, адмирал принялся хлопотать перед бретонцем о передаче ему баронства де Рэ. Эта просьба также была удовлетворена, более того, герцог Франциск приказал своему войску отойти прочь, освободив ключевые крепости.

Король дал приказ провести негласное расследование, благо, многие свидетели громкого процесса были еще живы, и прекрасно помнили случившееся. Королевское постановление датируется 22 апреля 1443. Дальнейший ход лела неясен. Логично будет предположить (и соответственно, чуть ниже попытаться доказать), что результаты оказались столь обескураживающими, что во избежание дальнейшего разрастания скандала, дело было решено прекратить. Документы комиссии, занимавшейся расследованием исчезли их архивов. Чтобы как-то утешить адмирала, его протеже – Бриквиллю – за участие в похищениях и убийствах детей было даровано королевское помилование, адмиралу столь же ненавязчивым образом дали понять, что отныне разговор может идти лишь о земельных спорах. Коротко говоря, дело постепенно улаживалось, и прервалось единственно со смертью истца в 1450 году.

Андре де Лаваль-Лоеак, новый супруг Марии де Рэ, единственной дочери нашего героя, поспешил принести вассальную присягу за баронство де Рэ новому бретонскому герцогу – Пьеру II. Эстафету тяжбы за имущество покойного барона принял его младший брат. Добиваясь аннулирования сделок о продаже земель, которые, как мы помним, во множестве заключал Жиль, он сделал довольно неуклюжую попытку объявить старшего брата сумасшедшим. По версии Рене, Жиль не отдавал себе отчета в том, что подписывает, и какими могут быть последствия, более того, покупатели и кредиторы, прекрасно отдавая себя отчет в недееспособности клиента, насмехались у него за спиной, лишая беспомощного человека последних крох. Адвокаты ответчиков не преминули дать достойный отпор, вполне здраво заметив, что эта недееспособная личность заседала в королевском совете, водила в бой вооруженные отряды, и наконец, самим Жаном V была назначена управителем герцогства от имени сюзерена. Надо сказать, что к негодованию истца, дополнительные притязания на баронство Рэ предъявили наследники уже покойного мужа Марии адмирала де Коэтиви. Бесконечный процесс тянулся до 1471 года, и вынесенное судом решение для младшего было весьма неприятным. Спорное владение предлагалось разделить пополам. Рене де ла Сюз умер 30 октября 1473 года, но бесконечную тяжбу, опять же, от имени своей супруги, продолжил его зять – Франсуа де Шовиньи. Однако, и эта попытка закончилась ничем, в 1478 году Парламент подтвердил свое первоначальное решение, и наследство Жанны Шабо так и осталось разделенным пополам.

Обнаружение и публикация материалов Процесса

Рене де Мольд ла Клавьер - историк, обнаруживший материалы процесса. - Неизвестный фотограф «Титульный портрет Мари-Альфонса-Рене де Мольда ла Клавьера». - М.-А.-Р. де Мольд ла Клавьер «Женщины Ренессанса». - Титульный портрет к английскому изданию. - 1901 г. - Нью-Йорк, США.

Как мы с вами уже знаем, род сеньоров де Рэ окончательно угас после смерти внука Рене – Андре де Шовиньи. Беспутная жизнь и позорная смерть Жиля де Рэ постепенно сгладились из памяти последующих поколений. Оставалась жить легенда, имеющая мало общего с реальными фактами, да юристы в течение двух последующих веков зачастую включали в сборники знаменитых процессов дело Жиля. Но – и тут стоит оговориться, речь шла о сильно урезанной и приглаженной версии светского процесса; кровавые и жестокие подробности детоубийств, как оскорбительные для тогдашнего вкуса, с неизменностью при этом опускались. Окончательно дело Жиля де Рэ было забыто во времена Великой Французской Революции. Умами современников завладели куда более значительные и близкие по времени события. Никому более не нужные документы осели в архиве департамента Атлантическая Луара, где обретаются и поныне. К счастью, до нас дошел оригинал; кроме него известно еще некоторое количество списков, дополняющих друг друга.

Вновь забытое дело маршала Франции всплыло в памяти потомков в 1876 году, когда в тихую супрефектуру округа Ле Сабль д’Олонн (Вандея) в качестве нового начальника был назначен честолюбивый и очень любознательный выпускник Национальной Школы Хартий с претенциозным именем Мари-Альфонс-Рене де Мольд ла Клавьер. Позднее он напишет несколько сочинений по истории, не потерявших своего значения до настоящего времени, однако, прежде всего в памяти потомков он останется как человек, обнаруживший протоколы процесса над маршалом де Рэ. Загоревшись идеей разыскать в архивах следы знаменитого преступника, оставившего «в тихой истории [этого края]… неизгладимый след», Ла Клавьер со всей пылкостью своих 28 лет, в полной мере вооруженный педантичными способами анализа, характерными для своего века, погрузился в архивную пыль, откуда выудил на свет божий сохранившуюся документацию обоих процессов, а также совершенно неизученные в те времена документы: мемуар наследников, записи легистов Франциска II, составленные для процесса реабилитации (как мы помним, так никогда и не состоявшегося) и еще несколько бумаг. По воспоминаниям самого ла Клавьера, первоначальное ощущение торжества и гордости собой едва он погрузился в чтение найденных бумаг, сменилось отвращением и можно сказать, ужасом. Эти чувства в полной мере испытали почтенные исследователи из местного «Комитета исторических изысканий», наотрез отказавшиеся отдавать в печать найденные материалы, несмотря на всю их несомненную историческую ценность. Для образованного, уравновешенного, с детства воспитанного в правилах пуританской морали человека ХIX столетия подобное потрясение было слишком жестоким! Впрочем, стоит дать слово самому первооткрывателю:

Аббат Эжен Боссар, первый издатель материалов Процесса. - Шарль Кубар «Каноник Эжен Боссар, основатель и глава Лицея Св. Марии де Шоле, историк Вандеи, 1853-1905». - Иллюстрация к изданию. - 1888 г. - Шоле, Вандея (Франция).

Я поставил себе задачей во что бы то ни стало разыскать эти документы, и едва лишь они оказались у меня в руках, был настолько убежден, что они представляет собой непреходящий интерес для освещения истории нашего края, что без всяких колебаний предложил Комитету исторических изысканий и господину Министру Народного Просвещения сделать их частью издания «Неопубликованных ранее документов по истории Франции». К моему предложению отнеслись с приязнью, которая после прочтения таковых сменилась подлинным шоком. Латиноязычные материалы следствия, предпринятого по приказу епископа Нантского явили нашему взору описания чудовищных преступлений, и несмотря на то, что окончательный приговор подвел под ними черту, согласную с требованиями правосудия, рассказ этот, во всей своей простоте и безыскусности, произвел столь угнетающее действие на умы членов комитета, изначально к тому благожелательных, и оставил в них столь глубокий след, что я сам в конце концов ужаснулся своей находке, и документы эти немедленно вернулись на свое место в старательно запечатанную картонную коробку.

Впрочем, это второе забвение было уже недолгим. Девятью годами спустя документы, найденные Рене Ла Клавьером все же увидели свет в качестве приложения к первой в истории полной биографии Жиля де Рэ, принадлежавшей перу аббата Эжена Боссара. Надо сказать, что от о. Боссара потребовалось определенное мужество, чтобы опубликовать скандальные для тех времен подробности процесса – хотя и в их подлинном звучании – на латинском и среднефранцузском языках, малопонятных для общей массы читателей. Публикация немедленно вызвала к себе острый интерес не только исследователей-медиевистов, но и широкого круга образованных людей того времени, и раз начавшись, интерес к личности маршала де Рэ не угасает и доныне. Впрочем, перевода материалов обоих процессов на современный французский язык пришлось ждать еще 48 лет, когда его наконец выполнили Жорж Батай (среднефранцузский) и Пьер Клозовски (латынь), и совместная их работа вышла из печати в 1974 году под именем «Процесс Жиля де Рэ». Размах изысканий привел к тому, что из архивной пыли один за другим стали появляться документы, проливающие новый свет на жизнь маршала де Рэ и его эпоху – сообщения хроник, судебные и церковные записи, материалы многочисленных купчих грамот и т.д.

Несколько необходимых замечаний методологического характера

Азы критики текста 1: правила пересмотра теории и логические ошибки, которых следует избегать

Суд над Альфредом Дрейфусом, давший старт к пересмотру судебных процессов прошлого. - Неизвестный художник «Реннский процесс. Дрейфус перед Военным Советом». - Иллюстрация для «Petit journal». - 1899 г.

Первые сомнения в виновности маршала де Рэ стали высказываться в 1902 году, когда пионером движения в защиту доброго имени маршала де Рэ выступил профессионаьльный археолог и специалист по французской истории Саломон Рейнах. О содержании его теории мы поговорим чуть позднее, а пока остановимся на нескольких важных моментах.

Удивляться нечему, именно в это время на всю Европу прогремел процесс капитана Альфреда Дрейфуса, вначале с помощью подложных документов обвиненного в шпионаже, а затем не менее скандальным образом оправданного. Знаменитый памфлет Золя «Я обвиняю», потрясший в то время все образованное общество Франции, заставил серьезно задуматься о степени обоснованности обвинений, выдвигавшихся не только против современников, но и против знаменитых персонажей прошлого. Еще несколько позднее, после Первой Мировой Войны Европу накрыла повальная мода на пересмотр знаменитых судебных процессов прошлого, множество раз заканчивавшаяся посмертным оправданием обвиняемых. Среди таковых оказались Галилей и Бруно, Лавуазье, Дантон, Сен-Жюст, и другие, менее известные широкой публике персонажи.

Как то обычно бывает, работы первооткрывателей жанра, написанные на серьезной, доказательной основе, утонули в море подражаний и эпигонских изысков полу- и совершенно необразованных личностей, с готовностью подхвативших «жареную» тему. Как любая иная, мода на переписывание истории в конечном итоге вылилась в уродливые формы, когда англичанин торопится в суд, чтобы защитить права «невинно оклеветанного короля Ричарда» а русский стучит кулаком по столу, требуя немедленной канонизации ангелоподобного царя Ивана IV, по какой-то нелепости названного Грозным.

Пересмотр научных концепций возможен, и даже необходим, другое дело, что опираться он должен не на фантазии и эмоции, а на вполне конкретный, осязаемый материал.

Чаще всего в подобном качестве выступают неизвестные дотоле документы или материальные свидетельства, позволяющие взглянуть на старую загадку с совершенно иной точки зрения. Однако, в том, что касается жизни и смерти Жиля де Рэ со времен аббата Боссара удалось разыскать лишь несколько дополнительных документов. В частности, это, письмо Андре де Лоеака, доказывающее, что маршал сопровождал Жанну во время Луарской кампании, свидетельства эпохи, позволяющие проследить судьбу первой невесты Жиля – Жанны Пейнель, вплоть до ее смерти в монастыре Нотр-Дам, и т.д. Однако, к великому нашему сожалению, ни одно из этих свидетельств не относится ко времени процесса, помогая лишь прояснять сравнительно второстепенные вопросы биографии нашего персонажа.

Вторым поводом для пересмотра прежней концепции служат наши возросшие знания об эпохе, ее обычаях и нравах, а также материалы смежных наук. Подобные случаи характерны для истории криминалистики, в частности, новые методы определения ДНК преступника по оставленным жиро-потовым следам позволили раскрыть несколько эпизодов, раньше полагавшихся безнадежными. Однако, в нашем случае, сколь то известно автору этого сочинения, многочисленные дополнительные сведения и результаты раскопок, касающиеся Бретани XV века не прибавили ничего нового к кому, что было известно ранее о трагедии Жиля де Рэ.

По сути дела, все «новые» теории, пытающиеся доказать невиновность маршала Синей Бороды основываются на документах и свидетельствах, которые были известны со времен Рене ла Клавьера, и посему, вынужденно сводятся к попыткам на тот или иной лад истолковать желания и намерения персонажей дела. Подобный подход, конечно же, имеет право на существование; в истории науки не раз и не два случалось, что внимательный исследователь мог извлечь из документа информацию, которую проглядели другие, однако, стоит оговориться, что подобная методика является самой сложной из всех и уже потому требует к себе особенно строгой и придирчивой проверки, чем мы сейчас и займемся.

Вступая на этот путь, дорогой читатель, нам нужно в первую очередь научиться терпеливо отделять зерна от плевел, и подлинные находки от дешевых сенсаций. В теме, о которой идет речь то и другое оказалось сплетено в замысловатый клубок. Посему, в качестве первого шага, стоит отделить от него откровенные ошибки или столь же откровенные подтасовки, оставшись лицом к лицу с серьезными аргументами, к которым следует отнестись должным к тому образом.

Как то обычно бывает, в такого рода «сенсационных делах», в первую очередь следует избавиться от громких слов. Сторонники многочисленных «новейших» опусов зачастую начинают свои труды с объявления суда над Жилем «первым сталинистским процессом в истории», а самого нашего героя «жертвой ярости инквизиторов». Прием этот стар как мир, и прекрасно исследован еще Андерсеном. Помните – «Новое платье короля»? Кто его не видит, тот глупец и дебил. По сути дела, речь идет о вольном или невольном психологическом нажиме, смысл которого состоит в том, чтобы раз и навсегда отбить у читателя или слушателя желание задавать неудобные вопросы. Вы не согласны с моей точкой зрения? Значит вы – дебил (сталинист, инквизитор) – нужное подчеркнуть…

Более тонким способом давления на читательскую психику являются утверждения, что некий тезис «неопровержимо доказан», «не вызывает сомнения в научном сообществе» и т.д. На неподготовленного человека подобные словесные фокусы действуют безотказно, загипнотизированный «неопровержимостью», он просто не замечает, что само доказательство как бы по недосмотру, отсутствует, и ему предлагается просто верить на слово автору той или иной гипотезы. Надо сказать, что «академическое» и «новое» изложение порой грешат подобным в равной степени, и потому без необходимости думать собственной головой обойтись никак невозможно.

Э. Золя «Я обвиняю!». - Передовица газеты «Aurore». - 13 января 1898 г.

И наконец, высшим пилотажем в деле одурачивания читателя является предъявление неких фактов сенсационного свойства, которые, конечно же, в высшей степени благоприятны к доказываемому тезису, но вот беда – неизвестно откуда взяты. Голословные утверждения, как называется подобная логическая ошибка, особенно часто встречаются, если перед вами очередная «новая теория» поданная в полубелетризированном состоянии, когда с автора по умолчанию снимается необходимость строго следовать документальной канве, в то время как читатель лишен возможности отделить реальность от полета авторской фантазии. В этом, самом сложном случае, не обойтись без сверки с сохранившимися документами; в идеальном случае – в оригинале, за невозможностью такового – в хорошем переводе. Если по тем или иным причинам к документам доступа нет, стоит хотя бы сравнить работы нескольких авторов, придерживающихся разных точек зрения (к примеру, академической и «новой»), и самому сделать предварительный вывод на тему точности изложения фактической стороны дела, но ни в коем случае не верить на слово единственному автору – в особенности в сложных или очень спорных случаях, один из которых мы сейчас имеем удовольствие анализировать.

Примером подобного является т.н. «Меморандум Жиля», датированный 19 сентября 1440 года, который приводит в своей книге «Жиль де Рэ и волчья пасть» французский историк и романист Жильбер Прото. Дотошного читателя должно насторожить уже то, что «Меморандум», прочувствованно излагающий биографию главного героя, начиная с самого рождения, написан на современном (??) французском языке. Но, предположим, перед нами перевод, и автор не рискнул дать среднефранцузский оригинал, законно опасаясь, что он будет плохо понятен современному читателю. Тогда как объяснить, что ни бумаги ла Клавьера, дотошно воспроизведенные о. Боссаром, ни изложение материалов Процесса в одноименной работе Ж. Батая этого «Меморандума» не содержат. Более того, автор не приводит ни ссылки на соответствующий архив, ни даже работы, из которой позаимствован этот документ. Ларчик открывается просто – «Меморандум» является выдумкой с начала и до конца. С автора тут взятки гладки: полубеллетристическая работа имеет право на додумывание и дописывание, однако, неподготовленный читатель вполне способен принять подобные авторские фантазии за чистую монету и сознательно или бессознательно приплюсовать их к подлинным документам.

В своем полном и окончательном развитии этот случай принимает следующий вид: первое утверждение голословного характера по умолчанию полагается доказанным (хотя доказательство как бы по недосмотру, не предоставляется), зато из этой первой посылки делается логический вывод, как правило, сногсшибательного характера, призванный потрясти читателя настолько, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту сомневаться и спорить. В частности, все тот же Прото, теоретизируя касательно причин нападения на Сен-Этьенн де Мерморт, выдвигает предположение, будто к Жилю, давнему и любимому господину, явилась крестьянская делегация, жалующаяся на притеснения, которым их подверг новый владелец. Засим наш герой, как ему и положено, вспыхивает естественным негодованием и грудью встает на защиту сирых и убогих, губя таким образом свою карьеру, и самую жизнь. Как вы уже догадались, читатель, подобный визит, подходящий скорее для душещипательного романа есть выдумка с начала и до конца. Последние пять лет жизни нашего героя в основном известны по деловым документам - купчим, закладным и т.д. плюс к тому документы Процесса. Как вы понимаете, ни один из них не содержит даже намека на визит крестьян к нашему герою, а уж тем более на прочувствованный, полный жалоб диалог, который включает в свое произведение Прото. Ситуация вполне ясна: вплоть до конца ХХ века (интересующая нас книга написана в 1992 году), не были еще обнаружены документы, проливающие свет на причины нападения. Вопрос двойной продажи и ссоры с первым покупателем сумел куда позднее прояснить М. Казаку, автор новейшей биографии нашего героя. Однако, подобная лакуна не являлась и не является основанием для свободного полета фантазии и «революционных» выводов из несуществующих посылок.

Ошибка, именуемая в логической науке «часть от целого» сводится к тому, что из контекста вырывается кусок, соответствующий интересам и желаниям конкретного автора, в то время как остальная часть благополучно замалчивается. В качестве примера, возьмем искусственную ситуацию: предположим, что некто анализирует известный Процесс Тамплиеров (безусловно сфальсифицированный с начала и до конца), и благополучно извлекает из него «признание» магистра ордена в том, что тамплиеры плевали на крест, отрекались от Христа, и на этой основе делает «неопровержимый» вывод: сам признался! Какие еще нужны доказательства? Маленькая поправка: при этом благополучно «забыто», что признание было добыто под пыткой, и что Жак де Моле затем прилюдно отрекся от него, и в наказание за это отречение, взошел на костер.

Авторам всевозможных «новых» (а порой и «старых»)теорий также импонирует вырывать из произведений своих оппонентов отдельные тезисы, соответствующие их воззрениям, и триумфально восклицать: мой оппонент Икс несмотря на полярные со мной взгляды «вынужден признать, что…» Эта «вынужденность» опять же действует на неподготовленного читателя, как на индийскую кобру – дудочка факира. На самом деле, крайне редко бывает, чтобы расхождения в точках зрения были совершенно полярными; как правило, в чем-то представители разных школ всегда согласны между собой, и лишь какая-то часть оспаривается и отбрасывается как заведомо ложная. Спекуляция же на подобном согласии не прибавляет чести тому, кто ставит подобные трюки себе на службу.

Однако, оставим вольные или невольные логические ошибки и благополучно проследуем далее.

Азы критики текста2: прочие ошибки и заключение

Анри Лабори - один из инициаторов оправдания Жиля. - Эрлинг Мандельманн (фотограф) «Портрет Анри Лабори». - 1991 г.

Другим, столь же малоосмысленным доводом выступает то, что в настоящее время существует достаточно многолюдное общество «Друзей Жиля де Рэ», свято верящих в его невиновность, и занимающихся обсуждением этого вопроса. Прошу понять меня правильно: доказательной силы не имеет сам факт что достаточное количество людей верит в невиновность барона. Верить можно во что угодно, в частности, существует и общество Плоской Земли (да-да!), члены которого столь же свято верят, будто снимки из космоса являются результатом заговора правительств, правда, неясно с какой целью устроенного. Что это значит? Правильно – ничего. Любое общество может быть правым, или ошибаться, повторимся, пока не представлены конкретные доказательства того или иного утверждения, все остальное является сотрясением воздуха.

Столь же мало веса имеют ссылки на мнение того или иного «маститого» ученого. Любой исследователь, каких бы высот он не достиг был и остается человеком, вполне способным ошибиться или быть введенным в заблуждение. Такие случаи прекрасно известны в истории науки, любознательный читатель найдет их без труда. Сколь бы не была уважаема и знаменита личность, одно лишь заявление, что она «так думает» не стоит ровным счетом ничего. Необходимость доказывать и отстаивать свое мнение не отменяют никакие регалии.

Прочие в исторических трудах (безразлично «традиционных» или «новых»), также, как правило, относятся к двум категориям.

Статья из «Guardian», посвященная Оправдательному Процессу Жиля. - Пол Вебстер «Второй шанс для Синей Бороды». - Лондон. - 17 июня 1992 г.

Первая из них происходит от недостаточной изученности самого материала. Этим зачастую грешили исследователи XIX века, что неудивительно, т.к. в те времена публикация основных источников только начиналась. Но куда более удивительно, когда современные пользователи Интернета, к услугам которых открыт материал со всего мира, продолжают исправно выдавать «на-гора» опусы, в которых искаженные факты и перетасованные даты смешаны с откровенной галиматьей, исходящей не иначе как из бурной фантазии ее составителя.

Примером подобного утверждения можно назвать упорно кочующий из работы в работу тезис, будто Жиль сознался в своих «преступлениях» под пыткой. Материалы процесса, как мы уже видели, не содержат ничего подобного, проверить можно также по примечаниям к этому изданию, для читающих по-французски (а еще лучше – по-латыни) стоит заглянуть в соответствующие работы.

И уж совсем потрясающая Интернет-галиматья состоит в том, что Жиль посредством пыток и убийств маленьких детей, якобы, пытался с помощью дьявола воскресить Жанну, в которую, как и требуют законы жанра, был влюблен. Остается только пожать плечами и удивиться буйной фантазии авторов, которые известный тезис «не соврать – истории не рассказать», не иначе как поняли слишком буквально, и что совсем нехорошо, пытаются втиснуть его в историческую (или если угодно «псевдоисторическую») работу

Следующая по счету ошибка несколько сложнее для обнаружения. Речь идет о недостаточном знании эпохи, ее нравов, обычаев, истории. По сути дела, в этом случае исследователь вольно или невольно опрокидывает ситуацию Новейшего Времени в Средневековье, по умолчанию полагая, что то, что обычаи и традиции не изменились с того времени вплоть до сейчас.

Так, например, с триумфом указывают на факт, что герцог Жан еще до ареста нашего героя посулил его земли Ришмону; т.е. все было решено заранее, до начала процесса. По сути дела, авторы подобных работ по умолчанию полагают, что герцогское решение должно было зависеть от приговора суда, и вплоть до вынесения такого Жан Бретонский действовать права не имел.

Несомненно, для XXI века подобный аргумент представлялся бы очень весомым, однако, он совершенно не соответствует обычаям Средневековья. Авторы, включающие его в свою работу упускают из вида, что одной из характерных черт феодального строя было разделение права на землю и права на вынесение приговора. Вассал, сколь бы знатен и богат он не был, почитался «держателем», если угодно, арендатором своего сеньора. Пользование землей предоставлялось на вполне конкретных условиях, составлявших устную или письменную клятву. При нарушении таковой, сеньор, собственник земли, имел полное право отнять ее у строптивого подданного и передать по своему усмотрению более верному человеку. Другое дело – суд по обвинению в уголовном преступлении; это право принадлежало Парламенту соответствующей земли, где судить дворянина должны были его пэры – т.е. представители того же сословия, положением своим равные подсудимому. Если присмотреться, точно такой же подход мы наблюдаем для мятежа Пентьевров. Землю конфискует владелец, а решение по уголовному процессу выносит суд. Жиль безусловно был виноват перед своим господином, арестовав его людей и воспротивившись уплате штрафа. Таким образом, герцог действовал вполне в рамках своих прав, хотя, наверняка получал от этого немалое удовольствие.

Однако, остановимся, читатель. Запомните только одно: сколь бы неправильной или спорной не была та или иная теория, в ней могут содержаться зерна истины. Последней ошибкой будет сходу отбрасывать сочинение, если автора удалось уличить в ошибке или неточности. Запомните: если перед вами не шарлатан и не лгун (что опять же, вам самим придется доказать), а искренне заблуждающийся исследователь, в его работах может оказаться множество важных аргументов и вполне здравых зерен, которые ни в коем случае нельзя некритично выбрасывать вон. Крайности сходятся – слепое доверие, и столь же слепое недоверие стоят друг друга. На этой ноте давайте начнем анализ конкретного материала.

Основные авторы «новых теорий» и их аргументы

Саломон Рейнах

Саломон Рейнах. - Неизвестный фотограф «Портрет Саломона Рейнаха». - 1932 г.

Основоположником «теории оправдания» без сомнения является Соломон Рейнах. В 1902 году в газете «Сигнал» (номер от 2 октября) появился материал с многообещающим названием «Жиль де Рэ — письмо о невиновности», принадлежавший этому профессиональному археологу и специалисту по французской истории. Впрочем, следует оговориться, что заметка была подписана «Истинный любитель истории». Уже под собственным именем, Рейнах повторил и расширил свой материал, который на сей раз вышел под названием «К вопросу о Жиле де Рэ» (газета «Молния», 16 января 1905 г.).Приведем его доводы без комментариев, чтобы уже позднее терпеливо начать процесс анализа.

Итак, по мнению Рейнаха, основанием для процесса было желание Жана V и его верного клеврета епископа Нантского присвоить себе земли маршала де Рэ (по крайней мере, ту их часть, которая относилась к бретонскому герцогству, и — добавим от себя, — вожделенное баронство, которое пытался получить еще отец герцога Жана). В дополнение к этому, Жан де Малеструа питал жестокую ненависть к беспутному барону еще со времени своего плена, и конечно же, не упустил возможности свести с ним счеты.

Основанием для начала процесса послужил один пункт в купчей грамоте, которая сейчас в хранится в архиве департамента Атлантическая Луара. Оговоренные в нем земли были не проданы, а заложены бароном на шесть лет (документ относится к 1438 году), после истечения этого срока Жиль имел право выкупить свою собственность; однако, расставаться со столь ценным приобретением ни герцог, ни епископ не желали. Убийство из-за угла также не привело бы к цели, так как свои права немедленно заявили бы жена, дочь, и брат Жиля, не говоря уже о более дальней родне (опять же добавим от себя — которую уничтожить до последнего человека вряд ли было возможно). Посему, чтобы не искушать судьбу, решено было устроить фиктивный процесс по обвинению Жиля в ереси. Таким способом убивались сразу два зайца. Во-первых, в отличие от светского, инквизиционный процесс не позволял подсудимому прибегнуть к помощи адвоката (ибо в противном случае адвокат сам на себя навлекал подозрение в ереси). Таким образом, наш барон становился совершенно беспомощен, будучи вынужден в одиночку противостоять опытным крючкотворам, и осуждение становилось делом времени. Вторая, куда более весомая причина состояла в том, что семья еретика, осужденного церковью лишалась права наследования, и все имущество осужденного на совершенно «законных» основаниях отходило его господину.

Готовясь к спектаклю, Жан де Малеструа озаботился тем, чтобы раздобыть для себя восьмерых свидетелей из неграмотных крестьян, семь женщин и одного мужчину. Однако, что говорили эти свидетели? Они знали только, что дети исчезли без следа, что с ними случилось, и уж тем более, что могло происходить за стенами замков, им, конечно же, было невдомек. Однако, задачей Малеструа на этом начальном этапе было не собрать реальную доказательную базу, но запустить машину слухов. Обращаясь к своим первым письмом к пастве, епископ блефовал, заранее обвиняя барона в детоубийстве, однако, своего добился. Языки замололи, в глазах обывателей Жиль заранее превратился в монстра, хотя — процесс еще не был даже начат! Более того, к епископу потянулись безутешные семьи, оплакивавшие своих отпрысков. (Добавим также от себя, в те времена исчезновения детей действительно случались, в особенности в деревнях. По сути дела, и малыши и подростки были во многом предоставлены сами себе, и потому для каждого из них всегда была опасность утонуть в ближайшей речке, заблудиться в лесу, или быть растерзанным волками — настоящим бичом средневековых деревень, и наконец, попасть в плен к англичанам). Однако, горе застит глаза, и вот уже множество семей, оплакивавших своих отпрысков углядело виноватого, и к епископу потянулась череда людей, наперебой обвинявших нашего барона в гибели их сыновей и дочерей. Количество убитых в предварительных документах называется в 140 детей, однако, выслушаны были только восемь свидетелей!

Зачем вообще понадобилась сказка о похищении детей? По мнению Рейнаха, дело обстояло следующим образом. Малеструа, как духовное лицо, имел право судить исключительно за преступления против веры, простые убийства входили в юрисдикцию светского суда, что, как сказано было выше, отнюдь не устраивало герцога. Однако, призывания демонов и колдовство по определению были «преступлениями» практически недоказуемыми, и посему, для дополнительного веса, им требовалось придать более осязаемую форму.

Кроме того, Малеструа в первых документах говорит о многих свидетельствах «уважаемых и надежных людей», не уточняя их имена — не значит ли это, что у него были собственные глаза и уши в ближайшем окружении барона?

Как мы помним, на одном из первых заседании, Жиль яростно сопротивлялся, отрицая свою вину. В ответ на это Малеструа своей властью отлучил его от церкви, предоставив сорок восемь часов, для того, чтобы подготовить свою защиту. Но мог ли защититься сломленный и испуганный человек, застигнутый врасплох несправедливым обвинением, и кроме того, как любой представитель той эпохи, не мыслящий себя вне христианской церкви? Отлучение сломило его, в скором времени, как мы помним, Жиль принялся униженно молить о пощаде, хотя и продолжал отрицать свою вину. Однако, за это время епископ Нантский с помощью угроз или пыток уже сумел вырвать лживые «признания» у слуг и приближенных барона. Бросающееся в глаза сходство между показаниями Анрие и Пуату, а также нескольких пассажей из показаний самого барона, которые аббат Боссар в свое время полагал безусловным доказательством вины, Рейнах желает видеть как простое повторение одного и того же текста, насильно навязанного обвиняемым. Доказывая свою точку зрения, он ссылается на хорошо знакомый историкам, и действительно сфабрикованный процесс рыцарей Тампля, где «показания» сходились в том случае, когда их получал один следователь, но противоречили тому, что получал другой. В самом деле, все как один признаваясь в идолопоклонстве, не соглашались между собой, какую форму имел этот идол. Для одного это был черный кот, для другого — старец с длинной бородой, для третьего и вовсе козлоногий демон.

Однако, продолжим. Само содержание их показаний, по мнению Рейнаха с головой выдает белые нитки, которыми процесс был шит с начала до конца. Малеструа утверждал, что Жиль убивал детей во славу демона, однако, Прелати свидетельствовал только об одном ребенке, чьи глаза, руку и кровь барон принес к нему в закрытом сосуде. Кроме того, кто видел, как Жиль убивал этого ребенка и откуда вообще взялись останки? Кроме того, почему — если принять за правду чудовищное количество жертв, почему в замке барона не было найдено ни одного трупа? Да, конечно, слуги утверждали, что барон приказывал им сжигать останки дотла, но в этом случае зачем было везти их из одного замка в другой, подвергаясь громадному риску быть обнаруженными? Не проще ли было уничтожить их на месте, например, выбросить в ближайшую реку там, где поглубже, для верности привязав к мешку тяжелый груз? (В самом деле, добавим от себя, лодка, безлунная ночь, достаточная глубина, и при тогдашних методах обнаружения ничего доказать было бы невозможно). Зачем было годами держать в замке тела убитых, которые в любой момент могли быть обнаружены и уже самим фактом своего существования привести владельца на виселицу или плаху, чтобы затем вдруг спохватиться и уничтожить их, да еще не на месте, а переправив в другой, достаточно отдаленный замок? Да и вообще, как можно представлять себе детоубийцей Жиля, постоянно окруженного маленькими певчими из личной капеллы, которых он баловал и осыпал милостями?

Жильбер Прото

Жильбер Прото. - Жак Басс «Портрет Жильбера Прото». - 2001 г.

Жильбер Прото, один из инициаторов «оправдания» Жиля де Рэ в 1992 году, автор исследования с более чем красноречивым названием «Жиль де Рэ и волчья пасть», роль как сейчас модно говорить «глав.злодея» отводит епископу Жану де Малеструа. «Высокорослый и костлявый, с сутулыми плечами и костистым лбом. Нос напоминающий собой птичий клюв, загнутый крючком. Тонкие брови, бледные губы, растянутые в плотоядную улыбку. Точеные руки и длинные пальцы золотодобытчика, каждый вечер беспеременно смыкающиеся на монетах, нажитых за день. Профиль скошенный и острый. Характер — клюв и когти. К старости его безбородое лицо, словно бы вылепленное из воска, становится верным отражением его пустой души.» — таким видит автор епископа Малеструа на единственном сохранившемся портрете, который приведен также в этом издании. Цитируя известное мнение Артюра Ришмона о Малеструа (о чем у нас также шла речь), автор категорически обвиняет его в том, что приняв взятку от англичан, сей поклонник мамоны сдал им планы сражения у Сен-Жам-де-Беврон, которое, как мы помним, закончилось для Ришмона не только чувствительным поражением, но и серьезным перерывом в карьере^[1]. Ненасытная жадность, превратившая его в профессионального предателя, вся жизнь которого (по мнению автора) состояла из череды измен, Малеструа вскоре после сражения при Сен-Жам-де-Беврон, и будучи заключен в замок Ла Туш, впервые пересекся там с Жилем де Рэ, имевшим обыкновение без всяких разговоров вешать предателей (а кем еще мог быть епископ, продавшийся врагу за взятку?) От неминуемой смерти пленника спас Ришмон, видевший в своем пленнике козырную карту, однако, Малеструа успел возненавидеть нашего героя всеми фибрами души. Вынужденный заплатить за свое первое освобождение немалый выкуп, он продолжал действовать далее из алчности (желая вернуть во что бы то ни стало вернуть потраченное — желательно, с прибылью) и во что бы то ни стало разделаться с ненавистным сеньором де Рэ^[2] Своего часа епископ будет терпеливо ждать 15 лет.

Продав владение со зловещим названием «Маламорте» (злая смерть), Жиль сам того не зная отдает его в руки Малеструа, который стоит за спиной фиктивного покупателя. Заполучив таковое в свою полную собственность, Малеструа немедленно взвинчивает налоги до небес, после чего обездоленные крестьяне идут жаловаться доброму хозяину, который был у них ранее. Тот, возмущенный до глубины души низостью нового владельца (не зная, чьей марионеткой он выступает), вламывается в церковь, и похищает священника прямо во время службы. Впрочем, желая укрепить свою версию, Прото впервые упоминает о безумии Жиля де Рэ (о чем у нас будет еще долгий разговор), полагая, что тот в 1440 году не в полной мере контролирует себя, и порой впадает в приступы буйства сменяющиеся подавленным и мрачным настроением. Именно в этот момент его застают жалобщики — и реакция не заставляет себя ждать^[3].

Понимая, что ловушка захлопнулась, епископ ищет теперь лишь достаточно веский довод, чтобы осудить на смерть маршала Франции — так как простого обвинения в ереси, вероотступничестве и поклонении демонам будет явно недостаточно, чтобы наверняка погубить маршала и что особенно важно — безвозвратно присвоить его имущество. Требуется нечто, способно потрясти слушателей до глубины души, и тут епископа осеняет: во Франции пропадают без вести ежегодно до двадцати тысяч детей. Разве не гениально будет свалить эту вину на Жиля де Рэ, тем более, что тот увлекается алхимией (и это ни для кого не секрет) и малоприятные запахи, которые доносятся из окон его замка легко будет истолковать как результат сжигания детских трупов. Довольный собой Малеструа в иезуитском тоне пишет свое первое письмо, которое не содержит видимых обвинений, но должно посеять сомнения и страх^[4].

Для того, чтобы жертва оказалась в Бретани (то есть стала подсудной епископу Малеструа), Жиля атакует Ришмон (причем по мнению нашего автора, делает это неохотно и даже предупреждает своего бывшего сослуживца о своем марше), но тот не имеет другого выхода чем перебраться из французского Тиффожа в бретонский Машкуль — и попадается. Жиль прибывает в Жосселен, и получает самый теплый прием, герцог притворно соглашается отложить уплату тяжелого штрафа вплоть до осени. К осени Жиль готовит свое паломничество в Иерусалим, не подозревая, что герцог вкупе с епископом уже разработали будущий процесс. Впрочем, даже герцог удивлен тем, что жертва не пытается сопротивляться и сама открывает ворота преследователям. Для полной верности, пленника не только водворяют в замок Тур-Нев, но и лишают вина, без чего этот большой любитель спиртного будет жестоко мучиться, и тем станет поддатливей^[5].

Первых свидетелей, конечно же, натренировали заранее и научили артистично лить слезы перед судом^[6]. Слухи, которые обвиняли Жиля в убийстве детей наверняка возникли по причине тяжелых запахов серы (по мнению исследователя «сходным с теми, какие издают трупы, пролежавшие в болоте в зимы до лета»)^[7]. Кроме того, Жиль принимал на службу певчих, и пусть никогда не предавался порочной практике кастрации мальчишек для того, чтобы сохранить у них детские голоса (действительно, заметим от себя, ни о чем подобном нигде и никогда речь не шла), кто-то мог его заподозрить в подобном, а от членовредительства до убийства — ассоциация формируется легко ^[8].

Кроме того, цитируя отрывки из светского процесса, согласно которым часть детей просто исчезла в никуда, исследователь задается разумным вопросом — при чем здесь Жиль, Опять же ответитим: и вправду ни при чем^[9]. Исследователь полагает своего героя виновным во всем, что ему было предъявлено — как то обращении к демонам, алхимии, и противоестественном влечении к юношам, впрочем — добавляет автор — весьма распространенном в эту эпоху пороке — коротко говоря, во всем кроме собственно детоубийств^[10]. Впрочем, несмотря ни на что, Жиль упорно отказывался отдавать демону свою жизнь и душу, так что вероотступником его можно назвать с некоей натяжкой^[11]. Отказываясь отвечать на заседаниях, он таким образам выражал протест против несправедливого судилища, составленного единственно из сообщников скользкого епископа^[12]. Кроме пытки лишением вина, его поднимали в час терции, то есть в три часа ночи, лишая сна ^[13]. И конечно же, он не мог принести в жертву демону сердце ребенка, ибо «этими же руками касался св. Креста!»^[14] Кроме того, не было найдено ни одного трупа, и даже одежду не опознал никто из родителей, так о каких доказательствах могла идти речь^[14]?. Отлучение сломило Жиля, как глубоко верующий человек, он был готов на любую ложь и любое преступление, лишь бы снять с себя таковое^[15]. Жиль страдал приступами помрачения сознания, во время которых не отдавал себя отчета в том, что творит (как то подтверждает «Мемуар» его наследников)^[16]. Однако, сложно представить себе кровавым убийцей человека, отдавшего свое состояние для борьбы с врагами Франции, подддержки Жанны, выстроившим за свои деньги часовню и обогатившем ее служителей, и кроме того — всегда предоставлявшем свой стол и кров любому страждущему^[17].

Почему пропала часть документов процесса? Не значит ли это, что Малеструа убирал то, что ему не нравилось? Почему пропали показания обеих женщин? Не значит ли это, что они давали их в пользу обвиняемого? Почему слуги путаются в количестве жертв, и почему их сделали свидетелями напоследок? Не значит ли это, что их предварительно пытали, выбивая показания? Почему перевозя трупы они не утопили их в реке? Куда девались остатки сожженых костей, и почему никто не обратил внимания на тяжелый запах, который обязательно должен был появиться, если в замке прятали трупы? Почему Эсташ Бланше что-то «видел» и «слышал» якобы с чужих слов? Может, ему было просто нечего сказать? Почему суд его оправдал (поправка — не оправдал, приговор не сохранился). По его словам, Жиль насиловал маленьких певчих в капелле, и что — все они молчали? Почему Франциск вернул земли Марии де Рэ? Почему король писал вначале «невиновен» (а потом переменил свою точку зрения)? Почему не были допрошены другие слуги Жиля? Их было около 200 человек — и никто ничего не знал? Куда исчезла Меффрэ — быть может, ее подвергли тайному допросу, заставили сказать все, что надо, а потом ликвидировали? (мсье Прото соглашается, что это гипотеза, но могло ведь быть?) Почему Рене де ла Сюз, который жил вместе с братом ничего не знал и не чувствовал запаха разглагающихся тел?

Главный виновник того, что в современной науке утвердилось мнение о безусловной виновности Жиля, конечно же, аббат Боссар, сам церковник, который ясное дело, взялся защищать дело церкви. Он смешал Жиля с Синей Бородой, и тем самым обеспечил ему посмертную репутацию монстра. Монтреле пишет о «беременных женщинах, убитых Жилем де Рэ». И куда они делись? Где их имена? А сам о. Боссар обосновывает свою версию на показаниях старухи, которая уверена в своем знании потому, что ей об этом сказали родители, и показывает комнату в башне Видам, которая была выстроена сто лет спустя после гибели Жиля. Дети во Франции в те времена исчезали и сами по себе, так что малолетние слуги Жиля также могли исчезнуть без всякой его вины. Многие говорили, что «слышали» об исчезновениях, а почему не видели сами? Почему когда Жиль был в Орлеане, дети в этом городе почему-то не исчезали? Почему никто из официальных лиц — светских или духовных не забил тревогу?

Жиль несомненно практиковал гомосексуализм. Но во-первых, нельзя осуждать за то, что превосходит человеческие силы (а подобная страсть сильнее воли), во-вторых, это был распространеннный порок, в третьих, наш герой не насиловал, но ограничивался онанизмом.

В этом деле нет ничего, кроме насильственного признания, вырванного посредством отлучения и угрозы пытки, так же как пыткой (???) было вырвано признание у Жанны. Кроме того, согласно «Мемуару» Жиль пил до 5 литров гипокраса в день, и потому иногда находился в помраченном сознании, не понимая, что делает. Лишив его вина, Малеструа спровоцировал состояние белой горячки, когда сознанием подсудимого было легко манипулировать. Почему его сопровождало на казнь множество людей, молившихся за душу еретика и детоубийцы? Почему наконец его прах обрел себе последний покой в церкви, вместе с епископами и аристократами? И почему наконец, этот детоубийца заявил Прелати, что они встретятся в раю?^[18]

Жан-Пьер Байяр

Это новейшее издание, вышедшее не далее как 2007 году, когда уже были прояснены многие, до того остававшиеся темными, моменты биографии маршала де Рэ, отличается очень добросовестным подходом к материалу. Автор не пожалел времени, чтобы разобраться с ритуалом коронации французских королей, с историей алхимии, средневековой демонологией и прочими материями, без которых понять процесс Жиля более чем затруднительно.

Также в отличие от большинства авторов «новых теорий», в которых Жиль появляется на первых страницах буквально ниоткуда, как человек практически без биографии и жизненного пути, притом, что автор дает себе труд лишь коротко пояснить, что этот доблестный воин и тонкий знаток латыни и поэзии, соратник Жанны и верный слуга короля был несправедливо обвинен герцогом Жаном/епископом Малеструа, Байяр исключительно добросовестно исследует биографию нашего героя от рождения до бесславного конца на виселице на одном из островов Луары. Глубокая влюбленность в материал, искреннее увлечение загадкой жизни и смерти маршала де Рэ буквально пропитывают книгу.

Авторское «сердцебиение любви» чувствуется даже в том, что Байяр долго и очень охотно описывает славные свершения нашего героя, лишь вскользь, нехотя останавливаясь на темных сторонах его личности — и даже в этом случае спешит в силу своих возможностей оправдать своего героя. Так, коротко останавливаясь на истории похищения Беатрисы де Монжан, Байяр немедленно бросается в бой с потенциальными недоброжелателями, изо всех сил пытаясь доказать, что насилие и шантаж были вполне в стиле той эпохе, если им предавались даже такие прославленные личности как Иоланда, герцогиня Анжуйская или даже ее зять — будущий Карл VII Победитель. Его благовение перед личностью маршала де Рэ ведет к тому, что он не находит в себе сил озвучить столь малопочтенный эпизод как пленение Жилем своего старого учителя, и предпочитает просто не упомянуть об этом.

В своем желании непременно вытащить на свет божий скрытые пружины истории, он безоговорочно признает даму дез Армуаз «подлинной Жанной» (на что имеет полное право — как любой исследователь, выдвигающий ту или иную гипотезу), однако в качестве тайных освободителей он желает видеть таинственный орден «Золотого Сиона», неизвестно, существовавший ли на самом деле, что, по нашему мнению, является слишком уж смелой гипотезой. Однако, подобными мелочами можно пренебречь.

Следующий этап оправдания своего героя Байяр начинает тем, что Жиль, оставив военную службу, мог на самом деле превратиться в анахорета, влюбленного в науку, ищущего ответа на тайны природы, что темному и малограмотному окружению вполне могло навести на мысли о дьявольской кухне. В самом деле, добавим от себя, сколько раз в течение Средневековой эры случалось, что ученый, опередивший свое время казался для своего твердолобого окружения святотатцем, продавшим душу дьяволу. Подобной участи не избежал даже папа Сильвестр II, которому приписывается изобретение механических часов. Столь блестящие успехи казались недостижимыми без помощи нечистого, и главе христианского мира после его кончины было отказано в погребении в освященной земле.

Кроме того, продолжает Байяр, как могло случиться, что разоренный барон оставил своей вдове более чем достойное приданое для второго брака? Быть может, все истории о его разорении — чистый вымысел, а если так — то разговоры о том, что Жиль пытался «создать золото», чтобы спастись от неминуемого банкротства, не более чем россказни и клевета?

Главную роль в осуждении нашего героя Байяр безоговорочно отводит герцогу Жану, притом что Малеструа, как и председатель светского суда - де л'Опиталь были не более чем герцогскими ставленниками, во всем зависевшими от его благосклонности^[19]. Кроме того, автор вновь обращает внимание на факт, что земли Жиля были розданы из разделены (на бумаге) задолго до его осуждения, причем львиная доля того, что должно было достаться герцогу в результате задуманного преступления, отходила его старшему сыну. Ришмон также не оставался в накладе, и потому с полного согласия старшего брата, атаковал Жиля в замке Тиффож, который, как мы помним, находился вне досягаемости для бретонских войск. Желая дополнительно обосновать свою мысль, Байяр цитирует Саломона Рейнаха, о котором у нас уже шла речь: «Ежели таким образом берутся делить медвежью шкуру еще до того, как выехать на охоту, это значит, что было принято твердое решение правдами или неправдами добыть этого медведя.»^[20] Герцогу удалось лживыми уверениями в безопасности уговорить наивного маршала, который после их встречи в Жосслене, легкомысленно обосновался в Бретани, хотя мог бы скрыться в любом из своих замков, расположенном на территории королевства ^[21]. Первые свидетельские показания в лучших традициях процесса тамплиеров строились на основании «Я слышал разговоры, будто...». Как вы понимаете, подобным образом можно было доказать что угодно. Жиль, как известно, сдался без всякого сопротивления, захватив с собой в качестве слуг Анрие и Пуату, притом, что вместе с ним были арестованы Бланше и Прелати, а заодно три женщины - Меффре, и старые нищенки Бланшю и Перрина Мартен. Удивительно, что этих последних Жиль содержал в качестве служанок, зачем ему были эти старые ведьмы?^[22]

Множество авторов, по утверждению Байяра, обратили внимание на поспешность, с которой был проведен процесс, и в том, что он не следовал обычной процедуре инквизиции, которая требовала большей тщательности в расследовании. Кроме того, совершенно непонятно почему Жиль, отлученный от церкви, был погребен по католическому обряду, найдя себе последнее успокоение в кармелитской церкви в Нанте ^[23].

Изначально слово «детоубийство» не произносилось, и Жиль долгое время был убежден, что его арестовали и собираются предать суду за вторжение в церковь. Однако, по всей видимости, он уже получил уверения от герцога Жана и его верных клевретов, что в очередной раз сможет выйти сухим из воды, и потому легко сдался в руки бретонским солдатам. Более того, на первом же заседании, куда он был вызван, услышав от Гильома Шапелиона обвинение в ереси (более чем серьезное по тем временам), отнесся к этому достаточно легкомысленно, признав над собой суд епископа Малеструа, и тем самым совершив непоправимую ошибку ^[24].

Примечания