Королева четырех королевств/Глава 4 Победительница
| ← Глава 3 Политик | "Королева четырех королевств" ~ Глава 4 Победительница автор Zoe Lionidas |
Приложение → |
Содержание |
Время Жанны
Неторопливое начало
|
Перенесемся, читатель, в герцогство Барское, где крепость Вокулер одной из очень немногих еще сохраняет верность королю Карлу, представляя собой едва ли не крошечный островок среди пробургундски настроенных кардинальских подданных. Маршал де Вержи, управлявший Баром от имени «короля Англии и Франции» решил наконец уничтожить этот последний очаг сопротивления. Рене, герцогский зять, изолирован в своем дворце, но вслед за своей деятельной матерью, он также полагает, что не бывает окончательных поражений, пока ты жив и деятелен и не спешит покидать Бара, как мы скоро увидим, окажется в этом совершенно прав.
1429 год. Бургундская армия наступает на Вокулер, естественно не имея никакого представления о том, что в крошечной деревеньке Домреми, прослышавшей о вторжении, среди жителей, которые в панике вынуждены спасаться со своими пожитками в имперском Невшато, находится семья некоего Жака д’Арк, и его младшая дочь, невысокая, нескладная, похожая на мальчишку, все больше укрепляется в замысле, который давным-давно вынашивает в себе, не решаясь начать действие, которое, как она сама понимает, возврата иметь не будет. Комендант, или на языке того времени — капитан — Вокулера, старый солдат Робер де Бодрикур, ставленник герцога Рене, и конечно, его проницательной матери, просит о помощи, предупреждая о том, что если она не будет получена, город не сможет держаться дольше начала лета 1429 года. Помощь, как вы понимаете, не приходит, и старый солдат вынужден начать переговоры о почетной капитуляции. Ему оставляют должность и армию, при условии, что он принесет торжественную присягу более никогда не участвовать в военных действиях на стороне дофина. Присяга принесена, и бургундские войска уходят прочь. Вернувшисяся к себе жители Домреми находят деревенскую церковь сожженной дотла, а свои жилища — разграбленными и пустыми.
В разоренной войной, голодной и отчаявшейся стране как никогда сильны мистические настроения. Пророки и пророчицы, объявляющие себя носителями воли Божьей растут как грибы. Колетта Бон, новейший биограф Жанны сумела насчитать до двадцати человек — и это лишь тех, кто оставил после себя след в хрониках и документах того времени. Констанс де Рабастан, Мария-Робина, Жанна-Мария де Мальи, дворянин де Бассиньи, Жан де Ган — это имена лишь нескольких из них. Кое-кто из этих религиозных деятелей были откровенными шарлатанами; среди таковых стоит назвать Катерину де ла Рошель, объявлявшую сбор денег в казну короля Карла, причем уверявшую всех, кто желал ее слушать, что ей дана возможность ясновидения, позволяющая находить скрытые клады и спрятанные от чужих глаз тайники. Катерина уверяла, что ее действиями руководит некая «Белая дама», приходящая к ней по ночам. Позднее Жанна будет относиться к «ясновидящей» с нескрываемым презрением, Катерина ответит ей тем же, и в какой-то момент примкнув к англо-бургундскому войску, будет обливать освободительницу Франции словесными помоями. Перрона-Бретонка, о существовании которой мы знаем из «Дневника Парижского Горожанина», объявляла, что Бог лично является к ней «одетый в алый хук» и говорит как с равной, объявляя свою волю. В отличие от Катерины, Перрона горячо поддерживала и во всем оправдывала Жанну, даже после того, как последняя оказалась в английском плену. За столь выдающуюся смелость, юродивой пришлось дорого заплатить: она закончила жизнь на костре в столице Франции. По стране упорно распространялось т. н. «пророчество Мерлина» — неизвестно откуда взявшееся и кем поддерживавшееся… хотя может быть мы с вами, читатель, уже знаем — кем?… Пророчество заключалось в том, что страна, преданная распутной женщиной (читай — королевой Изабеллой, освобождена будет невинной девушкой). И наконец, знаменитый брат Ришар, судя по всему религиозный фанатик, доводивший своими проповедями толпу до исступления, так что женщины швыряли в огонь пышные геннины, а мужчины отправляли туда же игральные кости и столы — изгнанный из Парижа за сочувствие к «арманьякам»… Горожанин называет его духовным наставником и Катерины, и Перроны и Жанны. Было ли в этом хоть какое-то истинное зерно? Мы еще многого не знаем.
Впрочем, весь этот хоровод мошенников, шарлатанов, и просто сумасшедших, наперебой предлагавший свои услуги «благородному дофину» для освобождения его страны, разбивался о закрытые ворота замка Шинон. Стараниями де ла Тремойля, проникнуть к королю не удавалось никому… в данном конкретном случае он, быть может, был и прав. Слабую психику Карла могло в самом деле, окончательно смутить неистовство религиозных фанатиков. Не мог проникнуть никто — кроме одной только носительницы Божьей воли.
Домреми — Вокулер
|
Некоторые горячие головы склонны полагать Жанну прямой ставленницей королевы Иоланды. Пожалуй, подобный вывод слишком уж поспешен, да и вряд ли обоснован. Жанна без сомнения обладала достаточно сильным характером, чтобы ни у кого не идти на поводу, и повиноваться единственно требованиям своих «голосов» и собственного здравого смысла. Но в том, что королева Сицилии целиком использовала выпавший ей шанс — сомнений нет никаких. Судите сами, читатель.
Пользуясь в качестве повода беременностью кузины, живущей в недалекой от Вокулера деревеньке Пти-Бюре, Жанна отправляется туда, а затем склонив ее супруга — Дюрана Лаксара, содействовать в своем предприятии, направляется в Вокулер. В середине мая 1428 года бесстрашно представ перед комендантом крепости, Жанна объявляет ему, что «дофин получит помощь не позднее Великого Поста следующего года», о чем просит немедленно его уведомить. Мы знаем об этой встрече от Бернара де Пуланжи, в недалеком будущем спутника Жанны, ставшего тому случайным свидетелем.
Бодрикур, человек жесткий и много повидавший на своем веку, не привыкший верить ни в чертовщину ни в пророчества, с издевкой встречает эти слова, посоветовав Лаксару, молча наблюдающему за этой сценой, отвезти новоявленную пророчицу назад к родителям, не забыв при том «надавать ей пощечин», а затем, чтобы раз и навсегда выбить дурь из головы, поскорее выдать замуж. Пригрозив напоследок, что если она вздумает появиться снова, он отдаст ее на потеху своим солдатам «каковые любят свежее мясцо», Бодрикур резко прерывает встречу.
Однако, бесстрашие и убежденность этой девочки как видно, производят на него определенное впечатление. Комендант Вокулера прекрасно знает ее отца, старосту деревни Домреми, и конечно же, грозит в пустоту: опозорить его дочь он не имеет ни малейшего желания. Впрочем, не зная как поступить, он уведомляет о своих сомнениях своего непосредственного патрона — Рене, наследника герцогства Бар. То, что знает Рене знает и его энергичная мать. Отличие прозорливого политика от посредственности есть умение пользоваться любым возможным шансом, сколь бы призрачен и сомнителен он ни был, умение отличить невозможное от того, что только кажется невероятным, и наконец, дать каждому действовать в меру его душевных сил и способностей, лишь слегка направляя, если в том возникнет необходимость.
В данный момент Иоланда спешить не намерена. Если эта новоявленная пророчица чего-то стоит, она сумеет настоять на своем, если же нет — о ней стоит забыть и заняться другим. Бодрикуру, по всей видимости, отдается приказ ничего не предпринимать. Это гипотеза, читатель, документов, способных подтвердить или опровергнуть то, что происходило на этой очень ранней стадии, не существует. Однако, в свете того, что следует далее, она имеет право на существование.
С уверенностью можно сказать одно: не будь Рене Анжуйский наследником герцогства Барского, и не будь на свете Иоланды, феномен Жанны не смог был раскрыться во всей своей силе и убедительности. В этом сомнений нет. Об остальном судите сами.
|
Деревенька Домреми разделена пополам, так сложилось исторически, в результате многочисленных пограничных прецедентов между двумя соперничающими государствами: Францией и Империей, государю которой присягает на верность герцог Лотарингский. Южная часть принадлежит французской короне, северная (в которой, судя по всему, и находится дом семейства д’Арк), находится во владении сеньоров де Бурлемон, вассалов герцога Барского. Им же подчиняется крепость Вокулер… так что, по-видимому, с самого начала каждый шаг будущей освободительницы Франции находится под неусыпным надзором анжуйского семейства. Пока что достаточно скептическим, но внимательным.
Как и следовало ожидать, она появляется перед Бодрикуром снова, в январе следующего 1429 года. Кузине приходит время рожать, и Лаксар настоятельно просит Жака д’Арк и его супругу отпустить младшую дочь, чтобы помочь принять роды и хозяйничать в доме, пока его жена не поднимется на ноги. Разрешение дано, выполнив обещанное, Жанна просит снова отвезти ее в Вокулер, и Лаксар Дюран снова повинуется ей. На сей раз, твердо глядя в глаза Бодрикуру, Жанна уже не просит, а требует отправить ее к королевскому дворцу под надежной охраной, так как ей предписано освободить Орлеан (осада которого, начавшаяся осенью, привлекает внимание всей страны) и короновать дофина в Реймсе.
На сей раз Бодрикур уже не угрожает. Не говоря ни да ни нет, он отсылает прочь настойчивую просительницу. Жанна в свою очередь настроена идти до конца. Наотрез отказавшись вернуться домой, она останавливается здесь же, в городе, в семье колесника Анри де Руайе и его супруги Катерины. Дважды в неделю она исправно посещает церковь Нотр-Дам де Вокулер, причащаясь и исповедываясь местному приходскому священнику. Слава о пророчице начинает распространяться в городе, к ней тянется бесконечный поток людей — простолюдинов и дворян. По воспоминаниям своих будущих спутников — Жана де Новлопона и неизменного Бернара де Пуланжи, она во время одной из встреч заявила им: «Никто на свете — ни папа, ни император, ни дочь короля Шотландии не сможет спасти Францию. Никто кроме меня одной.» Переговоры о браке дофина Людовика с дочерью короля Шотландии велись в глубокой тайне. Если эта история не выдумана задним числом, Жанна уже в это время знает многое, а при ее уме и дальновидности, несложно сделать соответствующие выводы.
«Время тянулось для нее медленно, как для женщины, ожидающей ребенка», позднее вспоминала на Процессе Реабилитации Катерина Руайе. Вести о новоявленной пророчице достигают престарелого герцога Лотарингского, который призывает Жанну к себе, надеясь, что своими молитвами она поможет ему вылечиться от подагры. Надо сказать — вовремя, так как Жанна, потеряв терпение уже собирается сама отправиться ко двору, и настоятельно просит Лаксара купить для нее пару лошадей и найти попутчика. Подобное путешествие скорее всего закончилось бы перед закрытыми воротами замка Шинон… но к счастью, состояться ему не дано.
Представ перед стариком, Жанна, ничуть не оробев, предлагает ему немедленно отослать от себя любовницу. Мы уже знакомы с ней — речь идет об Алисон де Мей, той самой авантюрной особе, которая весьма посодействовала Иоланде в ее планах касательно брака Рене Анжуйского и Изабеллы Лотарингской. Других средств излечения Жанна не знает, о чем говорит ему совершенно прямо, зато предлагает отправить себя и своих спутников к королю. Герцог смеется, награждает дерзкую девчонку пригоршней монет, дарит ей коня и отсылает прочь.
Ожидание продолжается, когда вдруг в гости к Жанне заявляется не кто иной, как сам комендант крепости. Его сопровождает францисканский монах, которому предписано произвести над Жанной обряд изгнания дьявола. Ничего удивительного, для людей того времени любое резкое изменение привычного уклада трактовалось как вмешательство в их жизнь Бога или Сатаны. Жанна успешно выдерживает испытание. Итак, не юродивая, не сумасшедшая и не кликуша. Это уже много. На следующем этапе новоявленную «спасительницу Франции» подвергают строгому допросу в присутствии местных знатоков Священного Писания. Иоланда не спешит. Если эта девочка всерьез собралась решить столь трудную задачу, ее требуется провести через жернова сложных экзаменов и проверок на решимость, упорство и мужество. Иначе нет ни малейшего резона с ней связываться. Взялась, пусть терпит. Опять же, это гипотеза, прямых подтверждений нет. Но то, что знал герцог Лотарингский должен был без сомнения знать его зять, так что внимание анжуйского дома на этой стадии уже практически не вызывает сомнений.
Жанна достойно выдерживает испытание. И вновь ее заставляют ждать, и в третий раз, 12 февраля она предстает перед осторожным комендантом, требуя отправить ее к королю, иначе «будет еще хуже». Это «хуже» более чем понятно, в недавнем времени до того состоялась знаменитая «селедочная битва», в которой гарнизон Орлеана потерял множество доблестных защитников. Крепость вот-вот падет, ее защитники, доведенные до отчаяния, просят герцога Бургундского принять их капитуляцию, чтобы избежать грабежа и бесчинства английских солдат.
Филипп Добрый, никогда не упускающий возможности округлить свои владения идет с этим к Бедфорду и получает грубый и унизительный отказ. Более того, англичанин прямо угрожает, что если бургундец не прекратит ему докучать, он «отправит его в Англию пить пиво». Филипп уязвлен до глубины души, и немедленно дает приказ своим отрядам уйти от Орлеана. В добрый путь! Но англичане еще сильны, и ждать больше нечего. Жанна в полной мере сумела вызвать к себе уважение… пора!
Шинон — Пуатье
|
Ее ведет де Вьенн, единственный, знающий дорогу, заботясь о том, чтобы на этой враждебной земле для маленького отряда всегда был готов ужин и ночлег… в монастырях и домах знати, подчиняющихся Рене Анжуйскому. Деньги на дорогу уплачены королевой Иоландой из собственной казны. Существует легенда, будто встревоженный Тремойль пытался на пути задержать отряд, но в этом не преуспел. Спутники предлагают заказать местным кузнецам меч для Жанны, она отказывается и вместо того, требует непременно посетить церковь Сен-Катрин де Фьербуа. Она никогда не бывала здесь (что подтверждено документально), однако, пишет письмо местному клиру, требуя найти зарытый возле алтаря старинный меч, по преданию принадлежавший Карлу Великому. Меч находят в указанном месте, практически под верхним слоем почвы, причем покрывающая его ржавчина легко отваливается от прикосновения руки. Меч украшен пятью насечками в форме креста, и отныне станет ее боевым оружием. Вся эта история подтверждена Руанским процессом, и процессом Реабилитации. Как это могло произойти?…
Путешествие длится десять дней. Между спутниками немало переговорено в пути, и вот наконец ворота замка Шинон. Жанну немедленно препровождают к Карлу, который, как всегда испытывая страх перед незнакомыми лицами, прячется в толпе придворных. Без всякого сомнения Жанна, никогда не видевшая дофина, подходит прямо к нему и отдает церемониальный придворный поклон. Затем, на глазах у всего двора, она увлекает дофина прочь, и наедине о чем-то вполголоса с ним говорит. Содержание этой короткой беседы осталось неизвестным, в то время как современные историки сломали на эту тему немало копий и высказали огромную кучу догадок, вплоть до того, что Жанна подтвердила (каким образом?) законнорожденность Карла. Сама она до самого конца наотрез отказывалась отвечать на подобные вопросы, во время процесса не без юмора посоветовав Кошону — если ему так хочется дознаться, послать гонца к королю. Существует свидетельство личного духовника дофина, согласно которому Жанна дословно повторила Карлу его вечернюю молитву, в которой он — в одиночестве — просил Христа позволить ему если не победить, то хотя бы избежать позорного плена и безопасно добраться до Шотландии. С достоверностью известно то, что Жанна прилюдно именует его «сыном короля» — в точности как это привычно делать Иоланде.
Свершилось! Дофин возвращается к придворным, лицо его сияет, и того, что никакими другими способами не могла добиться королева Сицилии, совершается в один миг. Карл постепенно превращается в другого человека, достойного и желающего взять в собственные руки бразды правления. С этого момента он начинает действовать — пусть еще несмело, но действовать, и это многого стоит.
Королева Иоланда благоразумно держится на заднем плане, ее нет в этот день в Шиноне, с Жанной встречаться она не спешит. Впрочем, претендентка сама должна приехать к ней в Пуатье, это гласит королевский приказ. Здесь ей предстоит пройти перекрестный допрос, который устроят лучшие богословы, чтобы окончательно убедиться, что перед ними не еретичка и не ведьма. Кроме того, претендентку требуется подвергнуть гинекологическому освидетельствованию. По верованиям того времени, дьявол бессилен перед девственницей, Жанна уверяет, что является таковой… это сомнительно. Крестьянские девушки рано выходили замуж, а порой и теряли девственность на сеновале с первым же деревенским парнем. Кроме того, не следует забывать о разбойниках и мародерах, которые в это время наводняют страну, и не пропускают ни одного свежего женского личика.
Последнюю малоприятную обязанность Иоланда берет на себя. Ей надо лично увидеть, как поведет себя претендентка перед лицом королевы в столь мало располагающей, и прямо скажем — позорной обстановке. Нет, она будет просто присутствовать, а само освидетельствование приказано провести двум ее фрейлинам. Результат ко всеобщему удивлению, положителен, Жанна не лжет. Тем лучше. Вердикт «дамской комиссии» гласит, что представшая перед ними Жанна из Домреми «женщина, девушка и девственница, нетронутая и безусловная». Во время богословского допроса с Жанны уже не спускают глаз, на всех допросах и кулуарных обсуждениях присутствует верный Робер ле Масон, делом доказавший свою преданность королеве.
Наконец-то все закончилось, Иоланда может вздохнуть спокойно. Ее последняя забота (здесь мы опять же переходим в область гипотез) направить во все стороны вездесущих францисканцев и монахинь-кларисс, чтобы распространить слухи об избраннице Божьей, которая обязательно принесет победу. Многомудрая королева слишком хорошо знает, сколь важен на войне психологический фактор!
Возвращаемся к твердо установленным фактам. Первая задача для Жанны сравнительно проста: в осажденный Орлеан требуется доставить обоз с продовольствием. На деньги королевы Иоланды нанимается солидный военный отряд, закупается стадо быков и овец, телеги с продовольствием и фуражом для коней. Местному кузнецу на ее же средства спешно приказано выковать белый доспех по женской фигуре, такие же доспехи получают два телохранителя Жанны — Новлопон и Пуланжи. Для полной уверенности в качестве оруженосца ей будет сопутствовать Жан д’Олон, доверенное лицо королевы Иоланды. Приготовления к походу настолько заражают двор жаждой действия, что Тремойль полагает для себя лучшим благоразумно смолчать. Со своей стороны он спешит подписать договора о союзе с кузеном Жилем де Рэ, который будет сопровождать отряд в качестве проводника, с Жаном Алансонским — начальником штаба, и несколькими другими высокопоставленными полководцами. В качестве жеста доброй воли, Тремойль позволяет отряду пройти через свои земли, свободные от англичан и бургундцев. Обоз тронулся в путь, оставалось только ждать. Соединив длинные пальцы, королева Сицилии вознесла Господу безмолвную молитву об удаче похода…
Орлеан — Реймс
|
Де ла Поль с точки зрения военной поступил вполне оправдано: семь месяцев осады истощили его людей ничуть не меньше, чем осажденных, взять город надежды не было, испытанные поражения это доказали, кроме того, содержание наемных отрядов было делом отнюдь не дешевым, при том, что английская казна испытывала немалые трудности. Он не учел лишь одного — ошеломляющего психологического эффекта, который это произведет как на осаждающих, так и на осажденных. Всю Францию охватил невиданный порыв патриотизма — национальное чувство французов, ранее почти не существующее, растворившееся в многообразии феодальных владений, окрепло и возмужало в тяжелых испытаниях Столетней войны. В Шинон к королю Карлу со всех сторон спешили отряды и отдельные солдаты, лучники, конные, наперебой предлагая свои услуги. Крепла уверенность в будущей победе и непременном изгнании англичан с французской земли, что в свою очередь всеми силами поддерживала Жанна.
Победительницу в королевском лагере приняли с почестями, однако, она торопилась продолжить начатое, немедленно побуждая короля Карла отправиться на коронацию в Реймс. В самом деле, в глазах народа король, получивший помазание, вступал в мистический брак со своей страной, превращаясь в короля-священника, Богом избранного для управления Францией, и никакая человеческая сила уже не могла оспорить его права на престол. Споры! Пререкания! Королевский совет разделился надвое: «партия войны» побуждала немедленно воспользоваться успехом, пока не остыл энтузиазм и англичане еще не успели опомниться после жестокого поражения. «Партия мира» не менее справедливо указывала, что весь берег Луары находится в руках противника, и путь к «городу помазания» лежит через множество крепостей, захваченных врагом, и что первое же поражение приведет к обратному эффекту от ожидаемого. На королевском совете Иоланде вновь приходился повысить голос, чтобы окончательно убедить робких. Ей, в который уже раз, никто не рискует перечить.
Итак, Жанна и стоящие за ней военные побеждают. Более того, решимости набирается сам Карл, ранее панически боявшийся любого риска. Вместе с Жанной, Ла Гиром, Жилем де Рэ и всеми прочими он пускается в путь. Города один за другим открывают ворота, лишь в паре случаев приходится прибегать к угрозам и демонстрациям подготовки к штурму, после чего горожане спешно отправляют в королевский лагерь посланников с просьбой о милости, и ключами от города. «Военная прогулка» заканчивается в Пате, где английская армия под руководством Тальбота и Фастольфа тщится преградить путь французам. В короткой схватке англичане терпят сокрушительное поражение, столь ошеломляющее, что закаленные в боях солдаты начинают бояться Жанны, буквально разбегаясь при ее появлении. Реймс также занят без единого выстрела. Королеве Марии спешно направлено предписание прибыть на церемонию коронации, однако, едва она достигает Буржа, новый гонец везет ей приказ, отменяющий предыдущий. Причина: якобы слишком опасная дорога. Предположительно, этому второму приказу весьма поспособствовал де ла Тремойль, вовсе не горевший желанием видеть на церемонии коронации королевскую тещу.
Иоланда не спорит, у нее есть свои глаза и уши в королевском войске. Во-первых, это ее сын, Рене, который присутствует в Реймсе с начала и до конца торжественной церемонии, во-вторых, т. н. «анжуйские дворяне» — подробно информирующие свою повелительницу обо всем происходящим. Одно из их писем благополучно сохранилось до наших дней. Отсюда, из Реймса король уже сам торопит своих советников заключить мир с Филиппом Добрым. Действительно, столь громкие победы должны сделать бургундца сговорчивей. Де ла Тремойль спешит сам принять участие в этом процессе, чтобы приписать себе все потенциальные лавры. Иоланда этому не препятствует, пусть себе, главное, чтобы дело двигалось вперед, свести счеты с фаворитом успеется. Одна только Жанна продолжает настаивать на продолжении боевых действий, полагая, что «мир можно принести лишь на кончике копья».
Жан Алансонский вспоминал на Процессе Реабилитации, что она ему сказала «Мой добрый герцог, извольте поставить в известность своих людей, а также иных, каковые находятся в подчинении у прочих капитанов, что я желаю увидеть Париж с куда более близкого расстояния, чем то мне доводилось ранее». Подобное представлялось вполне логичным. Обычай требовал от нового короля сразу после церемонии коронации торжественно въехать в свою столицу, другое дело, что в этом конкретном случае столицу приходилось подчинять себе силой оружия.
Однако, в самый день коронации, 17 июля 1429 года бургундская делегация под предводительством Давида де Гримо спешно прибывает в Реймс. «Анжуйские дворяне» торжествующе пишут своей госпоже, что «в скором времени будет заключено доброе соглашение». В самом деле, Филипп Добрый просит 15-дневного перемирия, обязуясь в обмен сдать Карлу его столицу. Поверив бургундцу, Карл дает приказ отступить, армия возвращается на Луару, стремясь подчинить уже «законному монарху» как можно больше городов. Впрочем, Бедфорд, также не спускающий глаз со своего скользкого союзника успевает разгадать маневр, и нарушить планы бургундца (ежели таковые действительно существовали). Англичанин дает приказ укрепить стены Парижа, выкатить артиллерию, к столице скорым маршем спешит подкрепление из отрядов под предводительством кардинала Винчестерского. В довершение всех бед, хитроумный англичанин своим приказом определяет герцогу бургундскому возглавить оборону столицы. Тот благоразумно избегает ловушки, уклонившись от столь сомнительной чести, и назначает вместо себя капитаном парижской крепости любимца горожан Жана де л’Иль Адама. На руку англичанину играет также тот факт, что Париж слишком хорошо помнит бесчинства и грабительство «арманьяков» за несколько лет до того, и отнюдь не горит желанием повторить тот же опыт. Парижане полны решимости оборонить свой город.
Королевское войско в это время продолжает бесцельно перемещаться по берегу Луары к вящему недовольству Жанны. Время потеряно безвозвратно, а герцог Филипп, делая хорошую мину при плохой игре, отправляет Карлу очередное посольство, предлагая продлить перемирие до Рождества, при том, что французы клятвенно обязуются не наступать на Нормандию (откуда к Бедфорду постоянно прибывают новые подкрепления!), зато им открыт путь на столицу, которую, правда, теперь придется штурмовать своими силами.
Париж — Компьень
|
И все же, непреклонная Жанна и ее соратники решают попытать счастья. Иоланда, по обыкновению, следя за событиями не вмешивается. Пусть девочка попробует, если получится — ее счастье, нет, можно будет подумать, какие методы испробовать далее. Позднее, на Руанском процессе, в ответ на вопрос, как ее «голоса» отнеслись к наступлению на столицу, Жанна утверждала, что «ей не разрешали, но и не запрещали», попросту предоставляя действовать на собственный страх и риск. Как известно, первый день штурма, по недоброй случайности совпавший с Рождеством Богородицы — праздником высоко чтимом французами, в чем парижане увидели очередной знак безбожия и кощунства «арманьяков» — был отбит с уроном, Жанна ранена в бедро. Впрочем, она еще не считала дело проигранным, и поднявшись рано утром, побуждала солдат начать новый приступ, против ворот Сент-Оноре, где стена представлялась достаточно старой и ветхой. Однако, этого приступа не последовало. Спешно прибывший в лагерь королевский гонец (в этой роли пришлось выступить второму сыну Иоланды — Рене) передал недвусмысленный приказ отступить в Сен-Дени. Опечаленную Жанну пытался утешить Сентайль, справедливо указывая ей, что «Не мы принимаем решения в королевском совете, но наше дело — вести в поле войска».
Несмотря ни на что, король не желал казаться неблагодарным. Жанну чествовали словно принцессу крови, Карл даровал ей дворянское достоинство, должное передаваться в роду ее семьи и всех ее потомков не только по мужской, но и по женской линии (совершенно из ряда вон выходящий случай для средневековой Франции!), освободил от налогов ее родную деревню (и надо сказать, закон этот свято соблюдался вплоть до Великой Французской революции). В качестве особой милости ей позволено было украсить свой герб королевскими лилиями, состояние новоиспеченной дворянки составляло 12 тыс. золотых франков скрупулезно отсчитанных королевским казначеем, сам Карл Орлеанский из Лондона, в благодарность за освобождение «своего» города прислал ей в подарок бархатное платье, и алый бархатный хук, шитый золотыми листочками. Этот последний предмет одежды против воли дарителя, сыграет в судьбе Жанны зловещую роль.
Однако, освободительнице Франции не сидится на месте, она вносит постоянное смятение в королевский совет, требуя продолжения войны. Чтобы избавиться от упрямой девчонки, Тремойль поручает ей освободить от бургундцев города на Луаре, где со своим гарнизоном обретается недоброй памяти капитан Перрине Грессар, несколько лет тому назад державший фаворита в позорном заточении. На свои средства Жанна собирает наемный отряд по командованием некоего кондотьера Беретты и выступает в путь. Как известно, здесь она одерживает свою последнюю победу, но вынуждена отступить от Шарите, где заперся Перрине Грессар.
В это время Бедфорд, желая как можно прочнее привязать к себе герцога Филиппа, явно высказывающего намерения держаться в стороне от обеих враждующих партий, предлагает ему в дар Шампань. Устоять против подобного искушения сложно: это клин, врезающийся в герцогские владения наравне с Лотарингией и Баром… о них он также помнит, но разобраться собирается несколько позднее. Впрочем, путь к вожделенному владению запирает Компьень — город неподалеку от Парижа, упорно сохраняющий верность «королю Франции». Бургундцы подступают к нему с осадой, и Жанна во главе своего отряда спешит на помощь осажденным. Во время одной из вылазок, она вынуждена отступить перед напором превосходящих сил врага, и остается в арьегарде, прикрывая отход своих солдат. Алый хук, шитый золотом привлекает взгляды, алчность бургундцев разжигает мысль о богатом выкупе. Между тем, ворота крепости оказываются заперты. Иногда высказывается мнение, что комендант, прямой ставленник де ла Тремойля, повиновался приказам своего господина, который давно уже тяготился этой девчонкой, путавшей ему все карты в королевском совете. Тем более, что Жанна упорно пыталась добиться возвращения Ришмона, что тоже не прибавляет королевскому фавориту добрых чувств по отношению к ней.
Несомненно, Тремойль был человеком беспринципным, готовым ради сохранения своего положения пожертвовать кем и чем угодно, однако, автор полагает, что из него не стоит делать монстра и демона зла. Пожелай он избавиться от освободительницы Франции, в дело скорее пошел бы яд или удар из-за угла — средства проверенные и надежные, в отличие от плена, из которого можно было убежать или быть выпущенной за выкуп. И вряд ли стоит видеть злой умысел в том, что куда проще можно объяснить обыкновенной трусостью. Впрочем, пусть каждый полагает как сочтет нужным, а мы продолжим свое повествование.
Так или иначе, Жанну стаскивает с седла бастард Вандомский, у которого ее по праву сюзерена выкупает Жан Люксембургский. На Руанском процессе Жанна говорила, что «голоса» загодя предупреждали ее о плене, и о том, что «ей не освободиться, пока она не увидит короля английского». По ее же рассказу, она отчаянно протестовала, уверяя, что не желает его видеть, но прекратила все споры, как только ей недвусмысленно было сказано, что «такова Божья воля».
В течение следующих семи месяцев, Жанна остается пленницей люксебуржца, ожидающего хороший выкуп за свою добычу с той или иной стороны. Как известно, Карл не позаботился о том, чтобы выкуп предложить, зато епископ Пьер Кошон, пользуясь тем, что Жанна была захвачена в пределах его диоцеза, развивает бешеную активность, чтобы заполучить ее в свои руки «для суда по делу о вере».
Руан
|
А что же Иоланда? Ряд историков заклеймил королевскую тещу за бездействие и неблагодарность той, что принесла корону ее зятю и внукам. Однако, исследования последнего времени позволяют предположить, что ситуация была не столь простой, как то описывается в школьных учебниках, где «наши» доблестно сражаются против «плохих». Несомненно, вокруг пленной Жанны шли сложные политические игрища, большая часть которых не оставила следа на бумаге, или по крайней мере, подобные документы еще не всплыли на свет. Обычно указывают, что выкуп за пленного был вполне обычной процедурой, и предложи король таковой, дело удалось бы уладить в самом начале. Однако, стоит вспомнить, что победитель не обязан был соглашаться на выкуп, и мог держать своего пленника взаперти сколь угодно долго, выжидая наилучших для себя условий. Так уже многократно упомянутый поэт Карл Орлеанский содержался в лондонском Тауэре ни много ни мало, 25 лет, пока его наконец не сумела вызволить герцогиня Бургундская.
Положение для герцога Филиппа было достаточно щекотливым: речь шла не о рутинном пленнике, но о главнокомандующей, на которую едва ли не молились ее войска. Для англичан было необходимо, чтобы Жанну осудили непременно французы, приговорили к сожжению как ведьму и еретичку, тем самым обесценив в глазах народа коронацию Карла в Реймсе. Для французов было бы выгоднее вернуть ее… осторожный бургундец не желал ссориться ни с теми ни с другими, посему оставался третий путь. Следим за событиями.
К герцогу Бургундскому, сюзерену Жана Люксембургского спешно направляется тайное посольство. Документы о его работе, как водится, не сохранились. Одновременно французские войска начинают спешное наступление на Север. Французы входят в Этрепаньи, Вексен (сентябрь 1429 г.), Торси (24 октября 1429 года), замок Льевен и Омаль. Наступление подготовлено впопыхах, явно преждевременно, в результате большая часть этих земель в 1431 году потеряна снова.
Своего исследователя ожидается также лаконичный документ, хранящийся ныне в Национальной Библиотеке Франции (Париж), под индексом «Фонд Клерамбо, 1122 № 56». В нем без лишних деталей упоминается о «двух тайных миссиях в окрестностях Руана, должных послужить к пользе короля и его владения». О первой из них мы в достаточной мере осведомлены. Жанну везут в Руан, это на руку французам, так как еще в 1429 году Ла Гир сумел захватить Лувье, город всего в 7 лье (28 км от Руана). Этот крошечный французский анклав, со всех сторон окруженный английской Нормандией, бравый солдат умудряется удержать за собой. Едва только за Жанной закрываются ворота нормандской столицы, сюда спешно прибывают ее друзья, среди них как минимум один тесно связан с королевой Иоландой: это Жан де Бросс, более известный как маршал де Буссак, по имени своих баронских владений, доверенное лицо королевы Сицилии, в свое время возглавивший заговор против Камю де Больё — «фаворита на час», котором уже шла речь в предыдущей главе. Менее ясна ситуация с Жилем де Ре, этот кузен де ла Тремойля, подписавший с ним известный союзнический договор, является одновременно внуком одного из лучших дипломатов Иоланды — Жана де Краона. Впрочем, Жиль в скором времени порвет связи со всеми партиями… но это случится уже после смерти Орлеанской Девы. Крошечный отряд, которому удалось просочиться на территорию врага рыщет вокруг Руана, выжидая удобного момента, чтобы ворваться в город. Ла Гир опустошает окрестности, стремясь вызвать смятение и страх у местных жителей. Среди прочего, взят штурмом замок Шато-Гайяр, из которого выпущены пленники, содержащиеся здесь уже много лет. Среди них Арно де Барбазан, старый солдат, преданный анжуйскому дому. Мы еще встретимся с ним в скором времени.
Гораздо сложнее обстоит дело со второй миссией, о которой известно (если речь в обоих документах идет об одном и том же!) из короткой записки к королевскому казначею, которую несколькими месяцами спустя предъявит ему Орлеанский Бастард — один из лучших дипломатов и военачальников страны, сражавшийся под знаменами Жанны во время орлеанской кампании и далее — сопровождавший ее вплоть до Реймса. За те несколько лет, которые прошли со времени его осуждения и ссылки, он успел близко сойтись с партией Иоланды, и останется ее частью до самой смерти короля Карла VII. Итак, этот верный друг Жанны в Лувье отсутствует, более того, исчезает в неизвестном направлении. Зато, как было уже сказано, 14 марта 1431 года он, вернувшись столь же неведомо откуда, предъявляет к оплате расписку (и расписка эта сохранилась до нашего времени), требующую выдать ему три тысячи ливров золотом за «некое путешествие, предпринятое им в земли, располагающиеся на противоположном берегу Сены», а попросту говоря, в земли Нижней Нормандии, где располагается столица провинции — Руан. Как можно судить на основе столь неполных данных, речь шла о миссии, говоря современным языком «высшего уровня секретности»; против обыкновения документ не указывает ни цели поездки, ни феодального сеньора или его представителя, с которым следовало вести переговоры. Также, по-видимому, тайная миссия увенчалась успехом, так как сумма, выплаченная Бастарду (за несколько недель отсутствия!) равнялась годовому доходу крупной сеньории. Коротко говоря, эта часть истории еще ждет своего исследователя. Продолжим.
Руан остается неприступным: это мощная крепость, которую охраняют отборные английские полки. Кошон ведет дело неспешно, стремясь превратить его в «образцовый процесс», который невозможно будет оспорить королю Карлу (а несложно предположить, что подобная попытка будет обязательно предпринята!) Не будем забывать, что услужливый епископ был поднят из ничтожества Жаном Бесстрашным, кафедру и власть над городом Бове и его окрестностями, даровал ему не кто иной как Филипп Добрый. Уже много лет Кошон верой и правдой служит бургундскому дому (по замечанию одного из биографов «Кошона можно обвинить в чем угодно, но не в предательстве»), причем давно и успешно выполняет скажем там, деликатные дипломатические поручения.
В один далеко не прекрасный день, Кошон посылает пленнице карпа — достаточно дорогую в те времена рыбу. Жанна к счастью (или к несчастью?) для себя, съедает только небольшой кусочек, после чего тяжело заболевает, и находится буквально на краю могилы. Для ее лечения спешно направлен личный врач герцогини Бургундской Жан Тиффен. Его приводит в камеру пленницы прокурор процесса Эстиве, причем, когда на вопрос врача о причине ее болезни, Жанна прямо указывает на Кошона, этот прокурор устраивает форменную истерику с оскорблениями и воплями, так что скандалисту приходится указать на дверь.
В согласии с церковным правом, к костру приговаривается «упорствующий» еретик, отказывающийся признать свои «заблуждения». Однако, епископ Кошон, в величайшему недовольству нанимателей, вырывает у Жанны подобное признание, напугав ее видом костра и заставив подписать соответствующую бумагу. Чтобы как-то оправдать себя, он успокаивает нанимателей, уверяя, что «мы ее поймаем». Создается впечатление, что Кошон (по приказу своего господина?) явно тянет время, дожидаясь, на чью сторону склонится победа, чтобы выторговать для себя как можно больше. Однако, предел этим игрищам, как известно, кладет сама Жанна. В мае 1431 года она погибает на костре.
Время Жанны закончилось, но жить было необходимо далее, и также было необходимо выиграть эту войну.
Время борьбы
1430-й год
|
Время де ла Тремойля также подходило к концу. Сам королевский фаворит, в последние года превратившийся в бесформенную кучу сала, смутно предчувствовал, что тучи над его головой постепенно сгущаются. Подозрения и страхи прожженого интригана из раза в раз фокусировались на Ришмоне, побежденном, отставленном от власти, но несломленном. Фаворит не мог чувствовать себя в безопасности, пока этот заклятый враг был жив и наслаждался свободой.
Тремойль, желая одним ударом отделаться от постоянной угрозы, напустив на себя любезность, пригласил своего врага на переговоры «где-нибудь между Партене и Пуатье». Ришмон, в последний момент почуявший ловушку, прислал вместо себя троих дворян: сеньора де Лезея, Антуана де Вивонна, и сеньора де Туар, двоих из которых раздосадованный фаворит приказал обезглавить, де Туара заточили в темницу, потребовав от него немалый выкуп в обмен на освобождение.
Впрочем, положение Ришмона вызывало тревогу также у королевы Иоланды. Стремясь переманить на свою сторону этого способного военачальника (и тем самым склонить на сторону Англии его вечно сомневающегося старшего брата), Бедфорд пытался соблазнить Ришмона должностью коннетабля Англии, а также готов был уступить ему Онис и Сентонж, а его брату — графство Пуатусское; правда, вот безделица, их удерживали в своих руках французы, и отвоевывать свою новую собственность Ришмону пришлось бы с мечом в руках. Игру поднаторевшего в интригах англичанина понять было несложно: один коготок увяз, всей птичке пропасть, раз вступив в войну с французами, Ришмон в их глазах навсегда превращался в предателя и отступника, и тем самым неразрывно связывал бы себя с английским двором.
К счастью, отставленный коннетабль был достаточно разумен, чтобы уклониться от столь сомнительной чести, Иоланда, вовремя прознав об английском предложении, также всеми силами воспротивилась этому, и вновь сумела настоять на своем.
Тот же грозовой 1430 год ознаменовался покушением на королеву Сицилии. История эта, достаточно темная сама по себе, так и не получила внятного объяснения в исторических работах. Суть ее такова: во время одной из конных прогулок, которые так любила Иоланда, ворота замка Шамптосе, принадлежавшего все тому же беспутному Жилю де Рэ, вдруг раскрылись, и на свиту королевы налетела целая орда солдатни. К счастью, сама королева сумела вовремя повернуть коня, чтобы оторваться от погони, но авангард ее свиты был ограблен до нитки и частично захвачен в плен, так что и рыцарям и простым дворянам пришлось выкупать свою жизнь. Однако, идет ли речь о действительном покушении, или же перед нами всего лишь эпизод мелкого разбоя, которым столь богата история Столетней войны, так установить не удалось.
В скором времени англичане убеждаются, что эта показательная казнь отнюдь не улучшает их положения во Франции. Общественное мнение все больше склоняется на сторону «законного короля», Бедфорду остается горько упрекать себя за то, что он не успел вовремя короновать юного Генриха, но сейчас жалеть об этом поздно, город помазания — Реймс, прочно удерживают за собой французы. И все же, Бедфорд не желает сдаваться без борьбы. Молодой король прибывает во Францию, и временно поселяется в Руане… в том самом замке, где буквально за стеной от его личных покоев находится камера Жанны. Голоса не обманули ее и в этот раз. Какое-то время ему приходится выжидать, так как дорога на Париж столь опасна, что совершать подобный вояж даже во главе армии — крайне рискованно. Однако, после казни Жанны французы отступают, летом 1431 года войска Ла Гира покидают Лувье, и король беспрепятственно добирается до столицы французского королевства.
Торжественный въезд в будущего монарха в город вызывает глухое недовольство парижан: в королевской свите нет ни одного француза! Коронация устраивается здесь же, в Париже, однако, на нее, проигнорировав приглашение, отказываются прибыть многие из пэров Франции; в частности от духовного сословия присутствуют только двое: вездесущий Кошон и его коллега — Жан де Майи, епископ Нойонский. Проезжая по улице, ведущей к собору Нотр-Дам, вежливый юноша снимает с себя шаперон и низко кланяется окну, через которое смотрит на него толстая, неповоротливая женщина. Королева Изабелла Баварская отворачивается прочь, тайком вытирая слезы. Трудно сказать, что так взволновало королеву — память о ее предательстве, или наоборот, радость от того, что внук соединит обе короны?… Так или иначе, церемония коронации вызывает только насмешки. На стол подают малосъедобные английские блюда, в частности, вареное мясо, разогретое во второй раз!… Нищие из богадельни, которым по обычаю достаются остатки, во всеуслышание жалуются, что никогда еще не ели подобной гадости. Действительно, английские обычаи и английская кухня для парижан отвратительны. Для Бедфорда это второе, еще более жестокое поражение: несмотря на все усилия, ему не удалось заставить французов смириться с английским владычеством. Дни «двойной монархии» сочтены, хотя англичане еще отказываются в это верить.
Военная казна пуста, и коронация обставлена столь бедно, что пробургундски настроенный Горожанин не без яда отмечает в своем «Дневнике», что «на свадьбу купеческого отпрыска обыкновенно тратится больше». Однако, вернемся к нашей героине.
Мать и сыновья
|
Следующий год выдается для королевы Иоланды непростым. Несколько ранее, в июне 1430 года умирает кардинал Барский, в январе 1431 года — Лотаринский герцог, после чего Рене, как и ожидалось, объединяет обе земли под своей властью. Месяцем позднее после смерти тестя он с супругой торжественной вступает в лотарингскую столицу — Нанси. Здесь у ворот Сен-Николя его уже ждут вдовствующая герцогиня Лотарингская в сопровождении высшего клира. Процессия направляется следом в собор Св. Георгия, где опустившись на колени, 22-летний герцог дает присягу соблюдать лотарингские вольности.
Для Филиппа Бургундского это слишком, мало того, что вожделенное владение навсегда для него потеряно, им будет еще владеть анжуец, явно не питающий к нему дружеских чувств. Посему он немедленно соглашается (или делает вид, что соглашается), с претензиями своего племянника Антуана де Водемона, графа де Гиз. Воспользовавшись случайным отсутствием герцога Рене в своей столице, он врывается внутрь и требует у городских старейшин передать власть в его руки, аргументируя это превосходством мужского пола в отношении к наследованию. Однако, подобного обычая в Лотарингии не существует, и никакого сочувствия себе претендент не находит. Более того, декан герцогского совета, Жан д’Оссонвиль, резко прерывает его излияния: «Ваша речь неправедна, ваше право не обосновано ничем. Дядя ваш оставил после себя дочерей, в согласии с законом и обычаями, они являются наследницами, в особенности это касается старшей. Она уже стала герцогиней Лотарингской, это ее наследие, но не ваше».
Претендент вынужден ретироваться, затаив злобу, желая во что бы то ни стало добиться силой оружия того, в чем ему было отказано. В первой битве, где верному Арно де Барбазану приходится противостоять вражескому бургундскому командующему Тулонжону, и 4-х тысячному отряду, в котором особенно выделяются 400 пикардийских лучников, а остальные представляют собой пеструю смесь англичан, бургундцев и просто авантюристов с большой дороги, войска встречаются у местечка Бюльньевилль, 2 июля 1431 года. Заранее прознав о приближении анжуйцев, опытный Тулонжон приказывает сильно укрепить лагерь с помощью двойной цепи вагенбурга, причем с одной стороны бургундцы защищены лесом, с другой — рекой. Барбазан дает своему господину разумный совет: не пытаться атаковать это укрепление, но выждать, когда голод заставит обороняющихся его покинуть.
Но кто же будет слушать советы старика?… Рене окружают молодые и горячие рыцари, рвущиеся в бой немедля. Всей топлой они поднимают его на смех: «Если боишься листьев, не суйся в лес!», «Кто робок, пусть бежит!» Принужденный уступить, старый полководец предлагает начать штурм на следующий день. Результат столь опрометчивого решения не заставляет себя ждать, тем более что Рене повторяет ошибку короля Иоанна при Пуатье, с горсткой храбрецов, отбиваясь от превосходящих сил противника, он наотрез отказывается отступить. В этой битве Барбазан находит свою смерть, Рене, погубив большую часть своих людей, раненый в руку и в лицо, в бессилии прислонившийся к дереву, попадает в плен. В Дижоне, в башне, после этого случая получившей название «Барской», он проводит восемь томительных месяцев. Его товарищи по несчастью один за другим получают свободу, в то время как герцог Бургундский ничего не желает слышать о выкупе за своего противника.
Чтобы убить слишком долго тянущееся время, Рене часы напролет рисует, и собирает из разноцветных кусочков стекла витраж, изображающий герцога Бургундского и его отца, который позднее украсит картезианский монастырь в Шампмоле.
|
Однако, претендент рано торжествует. Анжуйская династия среди прочего имеет явную склонность выбирать в жены своим наследникам сильных женщин. Герцогиня Лотарингская Изабелла в глубоком трауре, с детьми, предстает перед герцогским советом, призывая к борьбе. Городам посылается недвусмысленный приказ не подчиняться претенденту, для отпора собирается новая армия, и Водемон, потерпев несколько весьма чувствительных поражений, вынужден заключить перемирие.
Иоланда со своей стороны делает все, чтобы вызволить сына и исправить допущенную им ошибку. Верная своей тактике — заставить собеседника сказать то, что ей необходимо, она предлагает за сына достаточно скромный выкуп, и получив резкое возражение на тему: такой пленник достоин большего, самым невинным тоном осведомляется — какой? Наследник герцогств Лотарингии и Бара, отвечает сгоряча герцог Филипп, и только после того, как грамота уже в дороге, понимает, что наделал. «Старая королева» как зовут теперь Иоланду, провела его как мальчишку, но сожалеть о сделанном поздно.
Ситуацию дополнительно омрачает неожиданная ссора со старшим сыном Людовиком. Своенравный юноша, решив, что уже вышел из младенческого возраста и не обязан слушать многомудрую мать, начал с того, что без всяких объяснений отправил в тюрьму Ложье Сапора, канцлера Прованса, назначенного на этот пост королевой Иоландой.
Строптивый мальчишка путал всю ее игру, цель, к которой она уже много лет шла с неумолимым упорством: союз с Бретонским и Бургундским герцогами оказалась вновь поставлена под удар, Людовик, вслед за отцом, мало интересовался Францией, зато был готов принести любые жертвы во имя покорения королевства Неаполитанского. Как мы помним, читатель, в 1417 году его мать обязалась женить его на Изабелле Бретонской. Полагая, что для него куда выгодней союз с герцогом Савойским (чьи владения много ближе к Неаполю), Людовик решительно разрывает помолвку и тут же объявляет о своем намерении жениться на Маргарите Савойской, дочери Амадея VIII. Небольшая сложность: между владениями жениха и невесты располагаются арагонские войска, потому, чтобы не рисковать, вместо себя Людовик отправляет в Шамбери, где располагается савойский двор, Пьера Бово, и брак заключается «по представительству». Молодая супруга, в свою очередь, доезжает до Тараскона, где в честь новой королевы один за другим устраиваются пышные празднества, но, несмотря на охранную грамоту куртуазного Альфонса Арагонского, не рискует прибыть к мужу, и возвращается в Шамбери, к отцу. Возможно, Людовика это не слишком печалит, так как немалое приданое супруги — 150 тыс. золотых дукатов благополучно достигает его казны, и будет, конечно же, до последней монеты израсходовано на войну против арагонского короля.
Для Иоланды это серьезная беда: спеша как-то загладить уже второе оскорбление, нанесенное Жану Бретонскому, она предлагает в жены его старшему сыну Франсуа свою младшую дочь Иоланду. Переговоры ведет все тот же неизменный Жан де Краон, это его последний дипломатический успех. В скором времени старый воин скончается в своем замке Шамптосе, а внук оставит военную карьеру, с головой окунувшись в атмосферу удовольствий и прожигания жизни. Но это будет несколько позднее.
На сей раз все обходится без затруднений, брачный договор подписан, в новом 1431 году молодые обвенчаны, и юная Иоланда уезжает к мужу в Нант. Старшие сыновья Иоланды относятся к этому браку со смешанными чувствами: Людовик не скрывает своего недовольства, но в конечном итоге вынужден склониться перед непреклонной волей матери, Рене, пленник герцога Бургундского, горько сожалеет, что не может присутствовать на торжествах. Но так или иначе, дело сделано.
Падение фаворита
|
В начале 1432 года, Иоланда решительно отправляется ко двору короля в изгнании. Разговор, который она ведет с Карлом и неизменно присутствующим при этом фаворитом, резок и прям. Она без обиняков показывает обоим, насколько опасной может быть ссора с Ришмоном, способная толкнуть вечно колеблющегося бретонского герцога в объятья англичан, и тем самым перечеркнуть все победы последнего времени. Ее слова производят должное впечатление: 19 февраля того же года, в Ренне Карл и Жан Бретонский, в присутствии коннетабля, Жана Алансонского (бывшего начальника штаба Жанны, ныне самостоятельно продолжающего битву с англичанами), графов Лаваля и Арманьяка, а также неизменной Иоланды, подписывают договор о сотрудничестве. Жан Бретонский официально отказывается от сомнительных английских даров, получая взамен 200 тыс. ливров звонкой монетой. Ришмон возвращается ко двору, получая назад конфискованные у него владения, «или же иные- гласит текст договора — равные таковым по ценности, каковые король волен ему предоставить по совету и с согласия королевы Сицилии». Яснее, как говорится, не скажешь.
Тремойль вынужден проглотить обиду, но при том затаивает смертельную ненависть против королевы Иоланды, прекрасно понимая, что она единственная способна превратить в ничтожество столь тяжким трудом им завоеванное влияние на короля. Фаворит не находит ничего лучшего в качестве мести, чем натравить на ее земли испанского искателя приключений Родриго де Вилландрадо и его десятитысячное войско. Впрочем, королева не теряется и в этом случае, немедленно ее анжуйским и мэнским вассалам отдан приказ собраться вместе со своими отрядами, эти соединенные силы под командованием верного Жана де Бюэя наголову разбивают испанцев в сражении при мостах через Се.
Для Иоланды эта выходка становится последней каплей, твердо убеждающей ее в том, что с Тремойлем надо кончать. Навлекать на свою голову гнев королевы Сицилии фавориту явно не стоило, в скором времени он сам об этом пожалеет, но, как вы понимаете, будет уже поздно.
Время для покушения было выбрано со всем тщанием. 27 сентября 1432 года в бретонском Ванне герцог Жан хоронил любимую супругу — Жанну, сестру Карла, с которой прожил в мире и согласии много лет. Никого не могло удивить, что столь торжественное (хотя и печальное событие) привлекло цвет французского рыцарства. В общей толчее и суматохе некому было заметить, что в толпу как-то незаметно затесались адмирал Франции де Коэтиви, сеньор де Шомон, и верные слуги Иоланды — Жан де Бюэй и Пьер де Брезе. Шпионы фаворита проморгали надвигающуюся опасность; впрочем, в их оправдание можно было сказать, что в этот день ничего еще не произошло, правда, знатные господа о чем-то сговорились между собой и благополучно разъехались по своим владениям. Иоланда, зорко следившая за происходящим, хотя не имела возможности прибыть в Ванн, получала оттуда исчерпывающую информацию.
|
Месяц проходил за месяцем, ничего не случалось, и фаворит, если даже и насторожился, давно успел успокоиться и забыть о первоначальных тревогах. Переживший несколько покушений, он, похоже, уверовал в собственную неуязвимость… с самыми плачевными для себя последствиями. Иоланда, как обычно, действуя без спешки, сумела каким-то непостижимым образом перетянуть на свою сторону коменданта Шинонского замка сира де Гокура. Это был мужественный солдат, отличившийся во многих битвах Столетней войны, которого де ла Тремойль без колебаний полагал верным себе человеком. Возможно, в этом сложном вопросе свою роль опять сыграла женщина — супруга коменданта, Изабелла, фрейлина королевы Марии и одновременно верная ставленница Иоланды — мы уже встречали эту даму, которой королева Сицилии поручила столь деликатное дело, как проверка девственности Жанны. Так или иначе, комендант, как и его заместитель Шомон, оказались на стороне королевы, и участь фаворита была решена.
3 июня 1433 года под предлогом проверки ночной стражи, Гокур и один из его непосредственных подчиненных Оливье Фретар, украдкой открыли ворота и опустили мост, после чего в замок без всякого шума проник отряд из 50 человек. С частью заговорщиков мы уже знакомы, перечислять остальных не стоит, интересующиеся сами откроют соответствующую литературу. Без лишних церемоний, они высадили дверь спальни, фаворит пытался сопротивляться и кричать, однако Брезе, опять же, без лишних церемоний пырнул его кинжалом в живот. Толстое одеяло, и не менее толстый слой жира сохранили жизнь уже бывшему фавориту, удар тупым концом копья по голове оглушил его. Завернутого в одеяло де ла Тремойля перекинули через седло, и галопом умчали в замок Монтрезор, где немедленно взяли под стражу. За свое освобождение оскандалившийся королевский любимец должен был заплатить 4 тысячи полновесных экю, и дать слово больше никогда не являться ко двору. Было ясно, что слово это он рано или поздно нарушит, однако, в любом случае это позволяло выиграть время.
Жан де Бюэй, оставив своих сообщников доводить начатое до конца, поспешил к разбуженному возней королю, и опустившись перед ним на колени, ходатайствовал о прощении виновных, мотивирую это тем, что они действовали «во благо королества». Карл ограничился коротким вопросом «присутствовал ли при том коннетабль», но получив отрицательный ответ, совершенно успокоился. Более того, если верить хроникеру Гильому Грюэлю «Прознав о случившемся, король был тем весьма доволен». Как все прежние фавориты, Тремойль был немедленно забыт, а его место прочно занял младший сын Иоланды — Карл Мэнский. Цветущий юноша, разумный не по годам, был не просто новый фаворитом, он знаменовал своим появлением разительный перелом в характере монарха. Ранее все, претендовавшие на место второго человека в государстве после собственно Карла VII были старше его годами и подавляли нерешительного короля, навязывая ему свою волю. Младший по возрасту и опыту, умело смотревший на своего государя снизу вверх, Карл Мэнский, заставил того ощутить себя старшим и опытным, с немалым для себя удовольствием руководившим этим юношей, благоговеющим перед каждым его словом. Несомненно, младший сын Иоланды немало почерпнул от своей умной матери, и умел направить королевское настроение в нужную для себя сторону исподволь, не давая монарху о том догадаться. Взросление Карла, ради которого Иоланда принесла столько жертв, становилось наконец-то необратимым.
Надо сказать, что Карлу Мэнскому приходилось выполнять при короле и несколько щекотливые поручения — снабжая своего сюзерена постоянно сменяющими друг друга любовницами. Существует легенда, что именно в это время дворец посетила герцогиня Лотарингская, в свите которой находилась Агнесса Сорель — будущая «Дама-Краса», единственная, сумевшая навсегда завоевать себе сердце короля, и встреча эта была также организована королевой Иоландой, умело подставившей королю очередную исполнительницу своей воли. Но, скорее, всего, это не более чем легенда, и король со своей будущей пассией не встретятся ранее 1444 года, когда Иоланды уже давно не будет на свете. Но так или иначе, Карлу Мэнскому приходилось поставлять своему королю многочисленных любовниц, которых тот беспрестанно менял, ни на ком не останавливая надолго свой выбор. Возможно, с точки зрения нашего времени, подобное смотрится циничным и жестоким, однако, некрасивая королева Мария относилась к ситуации с полным пониманием. Она сама продолжала исправно рожать мужу детей, по одному в год, но не могла привлечь его сердца, и видимо, знала об этом. Разумная мать сумела растолковать недалекой королеве, что любовницы-однодневки не опасны для нее, и лучше терпеть таковых, чем пустить дело на самотек, рискуя тем, что Карл попадет в сети опытной авантюристки, которая — не дай Бог будет пытаться развести его с женой. Подобные случаи в истории Франции случались!… Кроме сердечных дел, Карл устраивал охоты, балы и прочие развлечения для королевской персоны, не забывая также о государственных делах.
Время Иоланды
Новая политика королевства и освобождение герцога Рене
|
Его трезвомыслящая мать даже не думала почивать на лаврах, добившись одной цели, она немедленно добилась другой, окружив молодого короля достойной командой советников. Одним из них стал верный Робер ле Масон, с которым мы уже неоднократно встречались на этих страницах, Орлеанский Бастард, занявший место великого камергера короны, и Реньо де Шартр, епископ Реймсский, в эпопее Жанны сыгравший скорее зловещую роль. Впрочем, Иоланда, видевшая насквозь этого прожженого циника, также отдавала должное его дипломатическим талантам, и потому предпочла сохранить его как исполнителя для всякого рода «деликатных» поручений при дворе. Кроме того, королевский совет пополнился Пьером де Брезе, сделавшим головокружительную карьеру, которую он закончит в ранге первого министра короны, адмирал Прежан де Коэтиви, Бертран де Бово, Шомон и прочие. Эта команда покажет себя столь искушенной на ниве управления, что останется на своих местах практически без изменения вплоть до смерти короля, а восхищенные хроникеры будут писать, что отныне Карл «окружен добрыми слугами». И наконец, Ришмон полностью возвратил себе положение и королевскую милость, в которой ему столь долгое время было отказано.
Именно тогда в камеру, где скучает в одиночестве Рене, в феврале 1432 года появляется собственной персоной герцог Бургундский. Филипп предлагает своему противнику освободить его на год — под честное слово, что тот по первому требованию вернется в заключение, выплатит за свое освобождение 20 тыс. золотых салюдоров, и откажется от владения четырьмя крепостями — Клермоном, Шатилоном, Бурмоном и Шармом, а также выдаст в качестве заложников двух своих сыновей, Жана и Луи, а также обязует 30 знатнейших вельмож клятвенно подвердить, что условия договора будут соблюдены. Кроме того, Филипп Бургундский предлагает решение, способное по его мнению удовлетворить обе стороны: он предлагает Рене выдать свою старшую дочь Иоланду за Ферри де Водемона, старшего сына претендента, и тем самым положить конец соперничеству.
Условия достаточно тяжелы, но Рене предпочитает согласиться. Соответствующие клятвы даны 1 мая 1433 года, после чего пленник наконец обретает свободу. Супруга ожидает его в Баре, после чего они вдвоем торжественно въезжают в Нанси при бурном восторге населения.
Впрочем, в скором времени условия пересматриваются в сторону смягчения. Вновь в присутствии герцога Филиппа, Рене и Водемона, составляется брачный контракт, и получает назад свои крепости, обязуясь уступить Жану Люксембургскому и без того давно захваченное графство Гиз. В качестве жеста доброй воли, Филипп возвращает ему обоих детей, и дает ему возможность наслаждаться свободой в течение неопределенного срока, при условии — опять же, вернуться в заключение по первому требованию. Таким образом, спор, пусть и не без шероховатостей, улажен, королева Иоланда может быть довольна. Ее сын получил хороший урок, теперь будет осторожнее, а потерянные земли… как и вечных поражений, их не бывает. Вопрос только времени и упорства.
1434 год. Иоланде 53 года, по тем временам — уже преклонный возраст. Высокая худая женщина, со следами былой красоты, прячущая седину под черный чепец, и уже 17 лет не снимающая траура по мужу, вызывает настоящий трепет у придворных и слуг. Все, что осталось у нее со времен молодости — горящие как угли черные глаза испанки, да прежняя воля, над которой годы не имеют власти.
Уже королева-мать, старая королева, как называют ее за глаза приближенные и слуги. Она добилась почти всего, чего желала. Осталось сделать последние шаги к примирению с Бургундией, чтобы наконец-то объединить силы Франции во исполнение давнего пророчества Жанны «ибо из англичан здесь останутся только те, кто ляжет в эту землю». Да будет так! Иоланда может вновь гордиться своим протеже: Ришмон не обманул ее надежды. Едва вернув себе королевскую милость, он с прежней энергией берется за реформирование армии и вооружение ее по последнему слову тогдашней военной науки. Эта реформа принесет Франции победу, которую Иоланде не дано будет увидеть. Однако, она умрет в полном убеждении, что до последнего залпа Столетней войны осталось совсем немного времени — и снова будет права.
Весна 1434 года. Король Карл совершает вояж по своим южным владениям, и конечно же, не может не отдать визит вежливости своей «Доброй матушке». Из Лангедока, двигаясь по дороге на Дофине, он останавливается у Иоланды в Тарасконе. На этот раз старая королева обходится без поклона: здесь в Провансе она полновластная госпожа, не подотчетная никому, да и бывший ее воспитанник давно вышел из возраста, когда поклоны повышали его самооценку. Однако, о его сане забывать не следует, и со всей изобретательностью и усердием, королева устраивает в его честь пышные празднества и пиры. Достигнутый успех стоит того, чтобы его отпраздновать! Его омрачает печальное событие: незадолго до того королева навсегда простилась с одним из вернейших и самых опытных своих слуг — Жан де Краон умер в тот же год в своем замке Шамптосе, его беспутный внук Жиль, которому военная служба окончательно надоела, благополучно позволил англичанам обвести себя вокруг пальца, и вынужден был оставить им собственное владение Силье-ле-Гильом. Впрочем, эту потерю несложно будет вернуть, что нельзя сказать о верном советнике… От его внука толку мало, в скором времени он и вовсе удалиться от военных дел, ударившись в противоестественный разврат и опасные игры в демонологию, которые в конечном итоге приведут его на виселицу. Впрочем, это опять же в будущем.
Пока же, за исключением сказанного, все идет достаточно гладко. Король добирается до Вьенна, где срочно собранные для того Генеральные Штаты Лангедока предоставляют ему экстраординарную помощь в 170 тыс. золотых мутонов. Вслед за тем, Генеральные Штаты Севера, собранные в Туре, отменяют все распоряжения финансового свойства, вынесенные отставленным от власти Тремойлем, в королевский домен возвращается грамотное управление. Это не может не радовать.
В этот же момент новая королева Сицилийская — Маргарита, супруга старшего сына Иоланды, наконец-то набирается храбрости, чтобы присоединиться к мужу.
Новые испытания и новые потери
|
В том же феврале 1434 года, герцог Савойский Амадей женит своего старшего сына Людовика на Анне де Лузиньян, представительнице одной из знатнейших французских фамилий. На свадьбе среди пышной череды гостей особенно выделяются герцог Бургундский и Рене, сын королевы Иоланды, который в обычной своей манере, словно бы невзначай предлагает своему тюремщику (не забудем, Рене всего лишь отпущен под честное слово, а не освобожден!) — прочный мир с Францией. Бургундец с достаточной благосклонностью выслушивает предложение, очередной шаг вперед достигнут… однако, довольный собой Рене вслед за тем совершает непростительную ошибку.
Надо сказать, что спор о Лотарингии возбудил рвение епископов Мецского и Верденского, во что бы то ни стало поставившими себе задачу решить ситуацию, не зная (или быть может, не желая знать), что между противниками давным-давно подписано соответствующее соглашение. Достойные прелаты спешат довести спор до ушей императора Сигизмунда — сюзерена спорного владения. Немедленно вслед за тем император направляет герольдов к Рене Анжуйскому, Филиппу Бургундскому и его племяннику де Водемону, приказывая всем троим явиться для разрешения тяжбы в его столицу — швейцарский Базель. Рене несколько легкомысленно соглашается… хотя, кто знает, повернись ситуация по-другому удалось бы ему избегнуть последствий, о которых мы вскоре поговорим?…
Так или иначе, все трое предстают перед императором, причем Водемон произносит длинную речь, а двое остальных предпочитают отмалчиваться, после чего адвокаты обеих сторон вступают между собой в долгие прения. Терпеливо выслушав их, император выносит решение: герцогство Лотарингское принадлежит Рене, и никто и ничто не имеет права оспорить у него эти владения.
|
Гордый своей победой Рене возвращается в Лотарингию, где его ожидает стосковавшаяся супруга, и, чтобы отпраздновать столь удачно завершившееся дело, 11 мая 1434 года в Понт-а-Муссон объявляет открытым великолепный турнир. Надо сказать, что второй сын Иоланды, прозванный потомками «последним королем-трубадуром» знает толк в турнирах, позднее он даже напишет целую книгу об этом, скрупулезно описав церемонию, судейство и правила боя. Книга эта сохранится до нашего времени, как и книга, считающаяся одним из шедевром средневековой поэзии «Сердце, уязвленное любовью», также принадлежащая перу молодого Рене.
Впрочем, мы отвлеклись. Турнир прерван герольдмейстером Золотого Руна — бургундского ордена, который передает Рене категоричный приказ своего господина — немедленно вернуться в тюрьму. В какой-то мере, новоиспеченный герцог лотарингский сам в этом виноват, не стоило лишний раз задевать болезненное самолюбие бургундца… но жалеть о случившемся уже поздно. Мольбы жены и придворных не могут изменить положения, Рене седлает коня и немедленно пускается в дорогу.
Воистину, рыцарская честь, требовавшая среди прочего абсолютной верности своему слову не была пустым звуком для будущего короля-поэта!… Полагается, что Рене вдохновлялся примером короля Иоанна Доброго, вернувшегося в Англию, когда его сын — дед Рене, Людовик Анжуйский, остававшийся заложником за отца, нарушив слово, бежал с островов. Для Иоанна это приключение закончилось смертью на чужбине… зато все рыцарские правила были соблюдены! Впрочем, существовал пример и более близкий: Арно де Барбазан. Торжественно поклявшись не покидать своей темницы, он наотрез отказывался следовать за Ла Гиром, вызволившим его из замка Шато-Гайяр. Последнему пришлось спешно разыскать английского коменданта, который смог освободить Арно от данного им обещания, и лишь тогда старый солдат согласился следовать за своим освободителем.
В скором времени он вновь оказался в своей темнице в Дижоне, причем условия содержания резко ухудшились: бургундец был настоящим знатоком мелких пакостей: миланский посланник, которому было дано особое разрешение посетить пленника, был потрясен, обнаружив его «в помещении, бдительно охраняемом, с решетками на окнах, обросшим длинной бородой».
Несколькими месяцами спустя, ко двору королевы Сицилии прискакал гонец на взмыленном коне. Он вез из Неаполя страшное известие: 12 ноября 1434 года в своем дворце в Козенце скоропостижно скончался старший сын Иоланды — Людовик. Королева Маргарита, буквально перед тем соединившаяся наконец со своим супругом, осталась вдовой, еще не успев ощутить себя женой, и тем более матерью… Что послужило причиной этой смерти — неясно, хроникеры утверждают, что Людовик страдал жестокой лихорадкой, и при том, желая показать себя с наилучшей стороны, предавался любовным излишествам с молодой супругой. Все это подточило его организм, и он угас буквально за несколько дней…
Королева Джованна, по-прежнему не желая видеть арагонца на троне, сразу вслед за тем официально признала своим сыном и наследником Рене Анжуйского. Отныне он становился королем Сицилийским, королем Иерусалимским, герцогом Анжуйским и Мэнским, герцогом Лотарингским и Барским… сколько титулов для пленника, прозябающего в бургундской тюрьме!… 1 марта 1435 года двое провансальских дворян — барон де Монклар и Видаль де Кабанис добились соизволения посетить Рене, чтобы уведомить его о случившемся. Вслед за ними прибыли засвидетельствовать свое почтение новому сюзерену трое неаполитанских посланников, однако, все просьбы и посулы, обращенные к герцогу Филиппу оставались без ответа. Слишком хорошо понимая, какое важное значение приобрел его пленник, бургундец не собирался выпускать его из рук, без того, чтобы извлечь максимальную выгоду из своего положения.
Понимая, что его пребывание в плену затягивается, в то время как Неаполь настоятельно требовал помощи против угрожающих ему арагонских войск, 4 июня 1434 года Рене подписал приказ, делавший его супругу регентшей Неаполя в его отсутствие. Видаль де Кабанис со всей возможной скоростью позаботился о том, чтобы доставить эту бумагу в Нанси, и герцогиня Изабелла немедленно пустилась в путь.
Запершись в своих личных покоях, старая королева безутешно оплакивала своего первенца. Несмотря на всю строптивость и несносность, свойственные молодости, он был и оставался ее любимым сыном, ее баловнем… ей, можно сказать, повезло в отличие от многих матерей своей эпохи потерять только одного ребенка, последнего, родившегося мертвым, или умершего сразу после рождения, так, что хроникеры не сохранили сведений ни об его имени, ни даже о том, какого пола был ребенок. И вот теперь, много лет спустя, ей приходилось переживать эту новую потерю, и вновь, усилием воли заставив себя не думать о смерти одного сына и жалком положении другого, улыбаться и расточать любезности герцогу Бургундскому, чтобы довести до конца дело всей своей жизни — победить в этой войне! Она должна была это сделать, и к чести своей, сумела довести начатое до конца. Иоланду по праву можно было назвать по-настоящему великой королевой, заслужившей этот титул куда больше чем множество завоевателей и головорезов, к которым легкомысленная память потомков прикрепила этот ярлык.
Мир в Аррасе
Прибытие делегаций
|
1435 год начался с новой встречи между Филиппом Добрым и представителями французской монархии — Ришмоном и Реньо де Шартром. Положение бургундского герцогства нельзя было назвать наилучшим, и Филипп, казалось, наконец был готов к заключить мирное соглашение. В предварительном документе он впервые официально назвал Карла «королем Французским» — об этой доброй новости среди прочих уведомили Иоланду. Наверняка она испытала немалое удовлетворение, однако, дело было еще далеко не закончено.
Очередная встреча между противниками была назначена в Аррасе, столице бургундского графства Артуа. Филипп, бывший непримиримый враг, сейчас буквально излучал дружелюбие и старался изо всех сил, чтобы новые переговоры были обставлены со всей полагающейся пышностью. Итак, первым в город прибыл папский легат Альбергати, кардинал Св. Креста. Это был отличный дипломат, присутствовавший в течение трех лет, со времен конференции в Камбре, на переговорах между враждующими партиями Франции и потому отлично осведомленный об их желаниях и предрассудках. Его сопровождал архиепископ Арльский Арто де Мелан, верный слуга Иоланды Арагонской, в течение двадцати лет неизменно заседавший в ее личном совете. Среди огромной толпы прелатов, их слуг, простых монахов и других сопровождающих лиц, ради такого случая одевших свое лучшее платье, стоит отметить юношу Энео Сильвио Пикколомини — секретаря Альбергати, и будущего папу Пия II. Базельский собор озаботился направить в Аррас своего представителя — Гуго де Лузиньяна, кардинала Кипрского, его сопровождал аббат Везле, должный играть роль советника и посредника между переговаривающимися, а также множество иных духовных лиц. Следующими в город явились во главе английской делегации кардинал Винчестерский — регент Англии от имени малолетнего Генриха VI, младший брат регента Франции Бедфорда, при том, что сам регент, уже смертельно больной, вынужден был остаться в нормандском Руане. Рядом с кардиналом сверлил глазами аррасцев, запрудивших улицы и шумно выражавших свой восторг высокий и мрачный клирик, несмотря на свои 60 с лишним лет крепкий и моложавый — Пьер Кошон, бывший судья и палач Девы Франции. Рассорившись со своим прежним господином, он счел для себя лучшим окончательно переметнутся на сторону англичан, что — добавим от себя — не принесет ему особых успехов. Кроме того, в составе английской делегации выделялись архиепископ Йоркский и граф Саффолк, покрывший себя славой полководец. 27 июля в город въехал герцог Бургундский, побеспокоившийся обставить свой визит невероятной пышностью, облаченная в геральдические цвета, украшенная золотом и драгоценными камнями герцогская свита составляла ни много ни мало, две тысячи человек! Он прибыл с несколько смятенной душой. Незадолго до того, во время визита в Париж, огромная толпа окружила кортеж герцога и его молодой супруги Изабеллы, и молила о мире с таким отчаянием, что герцог и герцогиня были тронуты этим до слез.
31 июля в город пожаловала французская делегация под руководством герцога Бурбонского, графа Вандома и неизменного Ришмона, которого сопровождал в качестве военного советника маршал Ла Файетт. Не обошлось и без хитроумного дипломата Реньо де Шартра, по этому случаю одевшего пышное литургическое платье. Всего по словам хрониста, французский кортеж включал в себя ни много ни мало 1160 лошадей!
Желая показать, кто здесь хозяин, Филипп Бургундский дождался приезда французов и возглавил их торжественный въезд в город, вместе со своей свитой двигаясь на четверть лье впереди — показательное гостеприимство, и более чем ясный намек, кто здесь будет диктовать свои условия.
Вслед за тем пожаловали послы и посланники от германского императора Сигизмунда, королей Арагона, Кастилии, Наварры, Португалии, Дании, Польши, Кипра, герцогов Бретонского и Миланского, а также делегация духовных лиц от Парижского Университета, никак не могущего допустить, чтобы столь важные переговоры происходили без их присутствия. Рене, все еще находившегося в плену, представляла делегация из 50 человек, специально для того получившая охранные грамоты от герцога Филиппа. Иоланду представляли посланцы ее двора, впрочем, как мы уже видели, во французской делегации также были доверенные лица, должные представлять ее интересы и немедленно оповещать свою госпожу обо всем происходящем.
Бургундская делегация также была настроена благожелательно к будущим переговорам. Канцлер Николя Роллен был весьма удовлетворен новостью о падении де ла Тремойля, и тем благодарен королеве Сицилии, кроме того, французы побеспокоились преподнести ему а также еще одному влиятельному бургундскому послу — Антуану де Круа по 10 тыс. и Пьеру де Боффремону, занимавшему несколько более скромный пост — 8 тыс. золотых салюдоров.
Население Арраса, при всем при том, города в те времена небльшого, составлявшее не более 10 тыс. человек в эти несколько дней увеличилось как минимум вдвое! Заполнены до отказа оказались все гостиницы, постоялые дворы и просто дома состоятельных горожан, те, кому не хватило места, а также более скромные представители посольских свит раскинули шатры за городскими стенами. Съестные припасы, фураж для лошадей, ткани, мебель — все это сметалось с прилавков в считанные часы, к немалой радости местных торговцев к крестьян, содержатели таверн прямо на улицу выставляли широкие столы, заставленные бутылями и кубками с вином, пивом и сидром, по всему городу развевались разноцветные флаги, пышность костюмов и блеск дорогих украшений вызывали головокружение (и, добавим от себя, наверняка немалый соблазн у местных воришек…) . Пышные торжества, турниры, театральные представления церковные и светские сменяли друг друга, превращаясь в бесконечную череду праздников, посольские повара изощрялись в выдумках самых невероятных блюд, так как делегации наперебой приглашали одна другую на банкеты, и каждой хотелось удивить гостей чем-то из ряда вон выходящим.
Наконец, словно замыкая собой бесконечные торжественные въезды, 3 августа в город прибыла супруга Филиппа Доброго — Изабелла Португальская, уже неоднократно показавшая себя умным и терпеливым дипломатом, что составляло непреходящую гордость ее мужа. Изабеллу, как и следовало ожидать, сопровождала целая свита придворных «дам и девиц».
Окончание соперничества арманьяков и бургундцев
|
Мирные переговоры открылись 5 августа торжественной мессой в церкви Сен-Вааст, на которой присутствовали посланцы от всех делегаций. Смиренно испросив у Бога успеха в начинающемся деле, послы и посланники приступили к работе. Для собственно переговоров в местном дворце было выбрано несколько помещений, из которых левое и правое крыло соответственно, занимали делегации, а средняя часть отводилась папскому легату и отцам Базельского собора, должным играть роль посредников. Именно им поочередно представлялись посланные от всех партий, объявляя свои требования и пожелания, после чего святые отцы уведомляли о таковых все прочие делегации, и затем старательно пытались найти компромисс и выработать решение, могущее устроить все стороны.
В скором времени выяснилось, что пожелания английской и французской стороны совершенно противоречат друг другу и согласованы быть не могут. Так англичане требовали, чтобы Карл торжественно отказался от французской короны, оставив за собой все им завоеванное до последнего времени, и присягнул на верность своему победоносному сопернику, признав себя его вассалом. Затем, по замыслу англичан, враждующим сторонам следовало заключить перемирие на 20 лет — вплоть до возмужания молодого Генриха VI, и обручить его с французской принцессой.
Французы со своей стороны, требовали чтобы кардинал Винчестерский от имени своего воспитанника заявил о торжественном отказе Генриха VI от французской короны, сохранив за английской короной Нормандию и Гиень, и присягнув на верность Карлу VII, который с этого дня должен был всеми почитаться законным королем Франции, и заключить с ним прочный мир.
Момент представлялся критическим; более того, ситуация грозила закончиться откровенным скандалом, так как Ла Гир, бывший соратник Жанны, как обычно, никого об этом не предупредив, со своими солдатами начал приступ на графство Артуа, опустошив окрестности Амьена, расположенного всего в 18 лье от места ведения переговоров. Возникала нешуточная опасность, что англичане обвинят своих соперников в попытке сорвать переговоры, и захватить в плен доверившихся им парламентариев. Чтобы избежать подобного развития событий, Ришмон в спешке отправил непрошеным гостям приказ убираться прочь. К счастью, авторитет коннетабля был достаточно прочен, и Ла Гир счел за лучшее подчиниться.
Впрочем, англичан это не остановило. 31 августа переговоры окончательно зашли в тупик. На следующий день, пытаясь загладить неловкость, Филипп Добрый устроил пышный банкет в честь кардинала Винчестерского, а затем отвел его в сторону, вполголоса упрашивая не покидать Аррас. Подробностей их разговора не слышали, однако присутствовавшие при том свидетели были поражены тем, что кардинал, покрасневший так, что цвет его лица почти слился по оттенку с его же литургическим платьем, отчаянно жестикулировал и обливался пóтом. Все хлопоты бургундца пропали даром, несколько дней спустя английская делегация резко прервала переговоры, и не желая слушать дальнейших возражений, отправилась восвояси.
|
Надо сказать, кардинал Винчестерский допустил подобным образом крупный промах, для опытного политика и дипломата, каким он без сомнения являлся, недопустимый вдвойне: отныне в глазах французов, отчаянно жаждавших мира, англичане превратились в агрессоров и завоевателей. Реакция не заставила себя ждать.
Иоланда могла быть удовлетворена: бургундец оставался в Аррасе, и по всей видимости, был готов к дальнейшим переговорам, отсутствие англичан развязывало ему руки для сепаратного мира с французским королем. Надо сказать, что почва для будущего соглашения подготавливалась загодя, с большим для того искусством: из ночи в ночь, под покровом темноты Ришмон, одетый в неброское темное платье, посещал бургундского канцлера Роллена и его помощника Круа, обсуждая условия для будущего мирного договора.
Филипп Добрый продолжал колебаться. Трудно сказать, насколько его многочисленные возражения были притворством или попыткой выторговать для себя наилучшие условия, однако бургундец исподволь начал с того, что клялся на Библии соблюдать договор в Труа… и не навлечет ли он сейчас на себя вечное проклятие, переступая через собственную клятву?
|
Духовные отцы были готовы к этому возражению, и как дважды два доказали колеблющемуся герцогу, что безумный король не понимал, что подписывает, и не имел права распоряжаться своей короной, что противоречило и законам и обычаям страны, которые поклялся соблюдать во время своих коронационных торжеств. Таким образом, как добрый христианин Филипп не имел права даже думать о соблюдении столь незаконного договора. Желая закрепить почти достигнутую победу, от имени папы кардинал Св. Креста предложил торжественно разрешить герцога бургундского от его клятвы. Таким образом, это затруднение удалось благополучно преодолеть.
Что касалось наказания убийцам Жана Бесстрашного, в память о котором Филипп со времен преступления на мосту Монтеро не снимал с себя черного наряда, Карл VII удостоверял собственноручно подписанным документом, что, скрупулезно соблюдая предварительную договоренность достигнутую в Невере, он предаст проклятию и подвергнет судебному преследованию всех, замешанных в этом преступлении. В память о погибшем, он же обязывался возвести на месте убийства каменный крест, и в самом городе — монастырь где будут служиться торжественные мессы за упокой души убиенного. Самому герцогу Филиппу он обязывался выплатить 50 тыс. золотых экю в возмещение драгоценностей и имущества, которое в Монтеро попало в руки его приспешников, после того, как бургундская делегация в панике бежала прочь.
Герцогу должны были быть прилюдно принесены извинения, кроме того, на протяжении всей своей жизни он освобождался от вассальной клятвы королю Франции. В качестве, как сказали бы в наше время «моральной компенсации» за это убийство, герцог требовал ни много ни мало отдать ему графства Макон, Осер, Понтьё и Булонь а также замки Бар-сюр-Сен, Перрон, Руайе, Мондидье, а также несколько городов на Сомме. Коротко говоря, бессмысленное убийство Жана Бесстрашного дорого обходилось королю!…
Окончательно закрепляя свой успех, герцог категорически требовал, чтобы французы не поднимали тему «двух заключенных» — герцога Рене и Карла Орлеанского, уже более двадцати лет томившегося в Лондонском Тауэре. Последнее было тяжелым испытанием для старой королевы: зная, что сын ее терпит лишения в бургундском плену, и может даже поплатиться жизнью (а такие случаи бывали не раз!) во имя Франции и ее будущего, скрепя сердце принять все условия.
Но так или иначе, все трудности были преодолены, 10 сентября, в памятный день, когда совершилось убийство на мосту Монтеро, герцог Филипп, еще раз обсудив все «за» и «против» со своим личным советом (несложно представить, каким утомительным было для французов это ожидание!) наконец, ко всеобщему удовлетворению объявил, что готов подписать мирный договор. Секретарям обеих делегаций потребовалось еще 11 дней, чтобы перенести все сказанное на бумагу, скрупулезно обсудив между собой все юридические формулировки, и наконец, 21 сентября все высокие договаривающиеся стороны, вновь одевшие по этому случаю лучшее платье, собрались в церкви Сен-Вааст.
Кардинал Кипрский отслужил благодарственный молебен по случаю заключения мира, канцлер Роллен еще раз громким голосом возгласил, что «двое заключенных» никоим образом не упоминаются в договоре и судьба их остается за рамками уже заключенного соглашения, после чего настал момент, которого, затаив дыхание ждали все присутствующие. Жан Тюдер, декан капитула парижского собора Нотр-Дам и официальный представитель французского короля, приблизившись к герцогу Бургундскому опустился на колени, и от имени своего господина громким голосом объявил что «смерть монсеньора Бургундского причиной свершилась злодейским к тому образом, и не имела себе оправданий для тех, кто приложил к тому руки, будучи руководимы дурными советниками» и молил герцога дабы тот «отныне удалил из своего сердца ненависть и горечь, каковую мог носить в себе по сказанной причине, дабы отныне между ними установились добрый мир и любовь». При общем ликовании, герцог поднял Тюдера на ноги и заключил его в объятья, также громким голосом возвестив, что война между ним и королем Франции закончена отныне и навсегда. Кардинал св. Креста привел бургундца к присяге на Библии, в том, что он не будет более искать мести за убитого отца, и под страхом вечного проклятия будет чтить заключенный договор и союз с королем Франции.
Толпа, запрудившая улицы в ожидании окончания переговоров, узнав о том, что долгожданный мир наконец заключен, впала в буйное ликование. Дети и взрослые во весь голос кричали «Noёl!» и оглушительно били в тазы и кастрюли, к вечеру в ознаменование столь радостного события по всему городу зажглись костры, в то время как знатные господа пировали в банкетном зале, простонародье угощалось у бычьих и бараньих туш, которые здесь же на улицах жарились над кострами, и пробовало вино из огромных бочек, ради такого праздника выкаченных на улицу, у которых выбивали днища, позволяя любому желающему вдосталь черпать содержимое.
Трудности ратификации
|
Словно в ознаменование этого события, ставшего окончательным переломом в Столетней войне, четыре дня спустя после торжественного подписания договора, в Руане скончался герцог Бедфорд. Без него двойная монархия была обречена: у подростка-короля не было более администратора и политика, обладавшего столь широким кругозором и талантом. Паника, вызванная этим известием хорошо иллюстрируется тем, что епископ Кошон, успевший благополучно достичь Нормандии, вместе со своим племянником и еще несколькими соратниками, в спешке приобрел в свое владение небольшой корабль, чтобы при первых же признаках опасности перебраться на острова. Забегая вперед скажем, что эта предосторожность оказалась излишней: Кошон мирно скончается от апоплексии в еще английском Руане, и лишь через несколько лет после его смерти город окончательно покорится Карлу VII.
Еще три дня спустя, в Париже тихо и незаметно угаснет последняя свидетельница подписания «позорного договора в Труа» — старая королева Изабелла Баварская. Презираемая даже англичанами, всеми забытая, доведенная до такого состояния, что ради содержания своего маленького двора ей пришлось продавать одежду и мебель, уродливо растолстевшая, почти неспособная передвигаться без посторонней помощи, королева-предательница тихо скончается в отеле Барбетт. К ее кончине и похоронам, достаточно скромным для королевы Франции, парижане отнесутся с полным безразличием.
Зато Иоланда могла торжествовать. Наконец-то исполнялась мечта многих лет ее жизни: изгнанник уже без всяких оговорок становился королем Франции, англичане, потеряв могущественного союзника более не представляли грозной опасности. Отныне и на много лет вперед трон Франции был обеспечен за потомством ее дочери и внука. И наконец был заключен мир с герцогом Бургундским, который ценой многих лишений и сил она неутомимо добивалась в течение восемнадцати лет.
Впрочем, успокаиваться и тем более почивать на лаврах было еще рано. В течение следующих четырех месяцев Карл никак не мог заставить себя утвердить уже подписанное соглашение. Карл Мэнский, младший сын королевы Иоланды и Орлеанский Бастард со всей горячностью свойственной молодости, воспротивились ратификации столь кабального по их мнению договора. Мало того, что Франции предстояло потерять немалую территорию, братья одного и второго должны были оставаться в плену, с более чем призрачными надеждами на освобождение!
Судя по всему, Иоланде пришлось грозно сдвинуть брови, и прикрикнуть на непокорных. Эмоции, хотенье-не хотенье, все это сейчас не имело никакого веса. Нужно! Любой договор заключается не навсегда, рано или поздно обстоятельства изменятся, любую бумагу можно переписать, любые условия изменить… Но сейчас это нужно! Никаких возражений!
«Доброй матушке» в очередной раз удалось переупрямить молодежь. В декабре этого же знаменательного 1435 года, Карл VII созвал под своей эгидой Генеральные Штаты Франции в Туре. Во время заседания канцлер Франции громко зачитал текст Аррасского договора, затем в присутствии специально приглашенных для того бургундских посланников, король в свою очередь присягнул на Священном Писании в том, что будет безусловно придерживаться буквы и духа подписанного соглашения. Вслед за ним ту же клятву принесли все вельможи двора, и лишь упрямый орлеанец наотрез отказался это сделать пока его сводный брат остается в английском плену.
Забегая вперед, скажем, что герцогиня Бургундская некоторое время спустя сумеет добиться его освобождения, причем вернувшийся на родину принц-поэт, рассыпавшись в благодарностях, преклонит колени перед дамой, торжественно возгласив «Отныне я ваш пленник!»
Но это дело будущего. Сейчас же герцог Филипп чувствовал себя уязвленным. Этот опытный интриган, заключая договор с Карлом желал по-прежнему сохранять нейтралитет, выторговывая у обеих сторон дополнительные для себе преференции, но его далеко идущие планы были грубо нарушены англичанами. Герольдмейстер Золотого Руна, тот самый, что незадолго до того арестовал герцога Рене, был направлен на острова, чтобы, согласно обычаю, торжественно оповестить короля Английского о заключенном договоре. Генрих, точнее его опекун, кардинал Винчестерский и без того были обо всем осведомлены. Таким образом герольдмейстер оказался перед запертой дверью, причем слуга (дополнительное унижение!) посланный к нему кардиналом, недвусмысленно приказал бургундцу убираться прочь. Подобного герцог Бургундский терпеть не собирался. Как было уже сказано, эмоции в политике до добра не доводят, и герцог, уязвленный грубостью регента, в отместку за то немедленно вступил в войну против англичан, подступив с осадой к Кале. Забегая опять же вперед, скажем, что осада эта ничем не кончится, и город останется в руках английской короны еще много лет после окончания Столетней войны как последнее владение британцев на континенте. Впрочем, это уже выходит за пределы нашей книги.
Пока же, из своей дали королева Иоланда с удовлетворением наблюдала, как разворачиваются события. Следующей задачей для нее становилось подчинить Карлу Париж, естественную столицу королевства.
Освобождение Парижа
Битва за Северную и Центральную Францию
|
Между тем военные действия продолжались. По приказу Ришмона маршал де Риё со своими войсками вторгся в английскую Нормандию. Сумев договориться с одним из дьеппских горожан, французы неожиданным ударом заняли город, вслед за тем пали Арфлер, Фекамб, Монтивилль и другие крепости. Французские победы заставили местных жителей воспрянуть духом, против англичан поднялось мощное партизанское движение, которое — добавим от себя никогда здесь не прекращалось, но в 1435 году и позднее приобрело особый размах. Тома де Базен, клерикальный хронист, сохранивший для нас память об этом, рассказывает характерный анекдот той эпохи.
Неназванный по имени клирик (вероятно, сам автор) мирно беседовал с несколькими английскими офицерами, которые жаловались ему, что он нормандских партизан-«тюшенов» им не стало покоя, и любая попытка показаться вне городских стен чревата смертью или пленом. Закончив свою прочувствованную речь, собеседник доверительно поинтересовался у почтительно молчавшего французского клирика есть ли возможность одолеть эту напасть. Клирик, некоторое время отказывался отвечать, ссылаясь на свой сан, но наконец, побежденный настойчивостью собеседника, не без юмора посоветовал англичанам убираться на свои острова, после чего сопротивление им исчезнет само собой!
Впрочем, радоваться было еще рано. Опять, как и много лет до того французов подвела неорганизованность и несогласованность действий между отрядами. Один из талантливейших английских полководцев, лорд Тальбот, незадолго до того выкупивший себя из французского плена, атаковал войска Риё, отняв все захваченное за исключением Дьеппа. Против тюшенов была начата карательная операция, значительно обескровившая их движение. Партизан Нижней Нормандии ждала та же участь. Ришмон опять и опять в мыслях возвращался к давно задуманной им полной реформе французской армии, это была опасная затея, так как командование предполагалось отобрать у дворянских капитанов, заменив их кадровыми военными, подчинявшимся приказам коннетабля… однако, чем дальше, тем эта мера становилась насущней.
В то же время, видя победы французов, неожиданно для всех воспрял духом давно забытый двором де ла Тремойль. Желая с помощью военной победы вернуть утраченное уважение, а там — чем черт не шутит — и место фаворита, он поспешил к своему беспутному кузену Жилю де Рэ, настойчиво уговаривая того принять участие в войне против англичан. Однако, ветреный внук советника Иоланды уже давно отошел от военных дел, с головой окунувшись в атмосферу удовольствий и вечного праздника, благополучно пустив на ветер свое немалое состояние. Таким образом, затея опального фаворита провалилась еще не успев начаться, однако, складывать оружия де ла Тремойль не спешил. Мы еще встретимся с ним.
В центральной Франции дела развивались более успешно. Новость о заключении арраского мира с восторгом была принята местными жителями, старинная ненависть к арманьякам постепенно уступала новому для этого времени национальному чувству, перед лицом общей опасности француз подавал руку французу, чтобы противостоять островным захватчикам.
Столичные жители испытывали смешанные чувства. С одной стороны, английское владычество чем дальше, тем становилось нестерпимей, «годонов» ненавидели как неспособных остановить бесконечную войну, презирали и высмеивали за чуждые обычаи, язык и платье, сам Горожанин, питавший далеко не лучшие чувства к сторонникам короля в изгнании, не без сомнения отметил в своем Дневнике: «сказанные арманьяки… или же французы». Всеобщее возмущение вызывали четверо епископов, распоряжавшиеся в городе от имени английского короля, однако, с другой стороны, парижане боялись грабежей и массовых казней, которые виделись им неизбежными в качестве мести за «измену», которую французский король вряд ли собирался им забывать. В чем-то они были правы, Карл не любил столицу и действительно не простил парижанам своего позорного бегства 18 лет тому назад. Впрочем, события развивались своим чередом.
Жители Понтуаза, воспользовавшись тем, что большая часть английского гарнизона отправилась прочь из города, желая запастись фуражом для коней (который ясное дело, силой отбирался у жителей окрестных деревень), закрыло ворота, арестовало коменданта, и вернувшиеся англичане остались в чистом поле и вынуждены были поспешно убраться прочь.
Вслед за тем жители Понтуаза пригласили занять освободившееся место коменданта Жана де Вилье, сеньора де л’Иль Адама, бургундского капитана, очень уважаемого в этих местах как честного и строгого администратора.
Брешь в английской обороне предоставляла отличный шанс, которым французы немедленно воспользовались. Окружавшие Париж города — Ланьи, Сен-Жермен, Мелён и т. д. пали один за другим под натиском бывших соратников Жанны — Амбруаза де Лоре, Сентрайля, Орлеанского Бастарда и наконец, верного слуги королевы Иоланды Жана де Бюея. Столица оказалась в окружении. Впрочем, это не слишком упрощало задачу. Париж был по-настоящему неприступной крепостью, окруженной двойным кольцом стен, 30-метровым рвом, так что при хорошей организации обороны, попытка силой овладеть им унесла бы много жизней. Как мы помним, штурм столицы не удался даже Орлеанской Деве, но сейчас эту задачу следовало решить во что бы то ни стало. Существовал, впрочем, еще один метод. В столице жило более 200 тыс. людей, снабжение шло большей частью по реке, перекрыв эту единственную артерию, Париж можно было рано или поздно принудить сдаться угрозой голода — но это потребовало бы немало времени. Изобретательный де Вилье избрал третий путь.
Король обретает свою столицу
|
Прекрасно понимая настроения парижан, этот военачальник, много лет управлявший город под эгидой герцога Бургундского, знал, что их удерживает в повиновении англичанам только страх перед наказанием, и если таковой будет преодолен, двухтысячный английский гарнизон можно будет просто не принимать в расчет, так как он не в силах будет сопротивляться в сто раз превосходящему количеству парижских жителей. Посему от короля требовалось официальной грамотой объявить королевское прощение всем, принимавшим участие в бунте 18-летней давности, гарантировав всем без исключения горожанам защиту жизни и имущества под эгидой королевского милосердия. 28 февраля необходимая грамота была дана, этот документ сохранился до нашего времени, и рядом с королевской на нем стоит личная печать Иоланды Арагонской. Несложно оценить, каким влиянием и непререкаемым авторитетом пользовалась королева Сицилии, ныне своей властью гарантировавшая то, что Карл не вздумает взять свое слово назад. Третьим торжественную клятву принес Филипп Бургундский, своей честью поручившийся, что королевское слово будет исполнено.
Ловкий политик, л’Иль Адам, потрудился довести эти сведения до слуха парижан — и судьба английского гарнизона была решена. Еще один ловкий маневр: коннетабль со своей личной армией за свирепость в бою получившей более чем характерное прозвище «живодеров», предпочел оставить своих солдат в Сен-Дени, разумно опасаясь того, что они при виде парижских богатств не удержатся от грабежа, и остановить их будет далеко не просто. Незадолго до того, коннетабля нашел некий Мишель де Лаллье, бывший чиновник счетной палаты, командированный сомневающимися парижанами, для того, чтобы в обмен на клятвенные заверения в безопасности предложить свой план, как занять столицу.
|
.png)
Со своей стороны, л’Иль Адам, наученный изворотливым Лаллье, разделил свое войско и сделал вид, будто собирается атаковать город с северной стороны, у ворот Сен-Дени (что для англичан, имевших исчерпывающие сведения от своей разведки, представлялось опять-таки вполне логичным). Чтобы понять дальнейшее стоит взглянуть на карту средневекового Парижа. Город был разделен рекой на две неравные части — университетскую (северную) и торговую (южную) половины, между которыми текла река, в середине которой находится остров Сите, на котором в те времена располагались основные административные службы. Итак, удостоверившись, что немногочисленный английский гарнизон полностью оказался на северной стороне, сторонники бургундского военачальника натянули поперек улиц железные цепи, тем самым не давая англичанам возможности быстро перебраться на торговую сторону, для полной верности создав заторы на мостах, после чего никем не замеченный л’Иль Адам и Ришмон с небольшим отрядом 13 апреля приблизились к южным воротам Сен-Жак. Столпившиеся на стене представители парижского ополчения, все еще не до конца верящие в королевскую милость, потребовали у Ришмона клятвенно подтвердить данное обещание, что тот не преминул сделать. Затем со стены без всякого шума была спущена лестница, по которой поднялся л’Иль Адам, утвердив затем на стене королевское знамя. Дальнейшее совершилось молниеносно: ворота распахнулись настежь, подъемный мост рухнул вниз, и первым по нему влетел на коне Ришмон, горожане высыпали на улицы, воздух наполнили крики «Да здравствует мир! Да здравствуют король и герцог Бургундский!» Английский гарнизон и те немногие, что в самом городе поддерживали английскую власть подобным поворотом событий были застигнуты врасплох и едва успели скрыться за воротами Бастилии. В скором времени эта горстка людей, среди которых оказался неизменный Кошон, после недолгих переговоров будет отпущена с миром без всяких условий. Под свист и улюлюкание парижской толпы англичане с позором уберутся прочь.
Вошедшие в Париж войска, в достаточной мере вышколенные коннетаблем действительно вели себя отменно. Не было ни грабежей, ни убийств, за все покупки солдаты скрупулезно расплачивались из собственных средств. Как и следовало в согласии с буквой королевского приказа, не было совершено ни одной казни, даже магистраты, получившие должности при англичанах сохранили свои места, другое дело, что рядом с ними в городских муниципальных службах появились многочисленные ставленники французской партии. Подобная гуманность, шедшая вразрез с нравами эпохи, потрясла и наполнила уважением население всей страны. Своим спасением Париж без сомнения был обязан королеве Иоланде, сколь благодетельной оказалась для столицы твердая власть этой женской руки!…
Но Карл не забыл и не простил, воля ваша, обязанности, которые он должен был исполнять с высоты своего сана вовсе не значили, что его личное отношение должно было с ними непременно совпасть. Король не простил своей столицы, и мирился с происходящим исключительно по необходимости. Несмотря на то, что Париж отныне покорился полностью и окончательно, Карл не собирался возвращаться, предпочитая как и в прежние времена коротать свои дни под южным солнцем. В конце апреля делегация парижских горожан и ремесленников со всей верноподданическим усердием просила его вернутья в город — он ответил коротким отказом, не вдаваясь в объяснения. 28 октября новая делегация — и тот же результат. И лишь 18 месяцев спустя, 12 ноября 1437 года, Карл наконец-то смог пересилить себя и совершить торжественный въезд в столицу через ворота Сен-Дени. Парижане шумно приветсвовали своего монарха, Мишель де Лаллье, коленопреклоненно поднес ему ключи от столицы. Однако, молодой король молча, с каменным лицом, с мечом наголо, под золотых балдахином, не отвечая на приветствия, пересек северную часть города по направлению к собору Нотр-Дам, где в этот день особенно торжественно звучал победный гимн «Хвала, [Господи], тебе!» (Te Deum). Король со своей свитой разместился в отеле Сен-Поль, где много лет назад жил и умер его отец, но опять же, не смог заставить себя надолго задержаться в столице, и уже 3 декабря отправился прочь, к великой растерянности его жителей. В дальнейшем он лишь наездами будет посещать Париж, никогда не задерживаясь здесь надолго.
Впрочем, это опять же дело будущего. Пока же, достигнув почти всех поставленных целей, Иоланда могла наконец-то позволить себе озадачиться тем, что давно уже требовало материнское сердце: выхлопотать освобождение для своего сына — Рене.
Герцог Рене
Италия: победы и поражения
|
Из Италии приходили противоречивые сведения. Сразу после смерти королевы Джованны, Альфонс Арагонский, который, как известно, не привык выпускать из рук, то, что почитал «своим» немедленно возобновил военные действия. Ему удалось захватить Капую и осадить Гаэту, в которой заперся генуэзский гарнизон, поднявший флаг короля Сицилии Рене. Крепость эта, служившая ключом к Тирренскому морю была камнем преткновения во многих войнах, и теперь генуэзская республика, чьим торговым интересам прямо угрожало возможное усиление арагонцев, с тревогой следила за происходящим.
На покорение Гаэты Альфонс V бросил все свои силы, полностью отрезав ее от внешнего мира: арагонская армия заперла все, ведущие к ней сухопутные дороги, каталонский флот (напомним, что Каталонское королевство уже много лет составляло часть арагонской державы) — перекрыл морское снабжение. Голод и лишения должны были рано или поздно вынудить гарнизон сложить оружие, однако, Альфонс упустил из вида, что оставил в тылу враждебную Геную с ее богатствами. Генуя запросила помощи у герцога Миланского, Рене со своей стороны из своей темницы переслал соответствующий приказ и к Филиппу-Мария Висконти направилось анжуйское посольство в количестве трех человек. Переговоры не затянулись надолго, миланский герцог легко позволил себя уговорить и подписал с анжуйцами военный союз, и 4 августа того же года корабли под красным миланским крестом, атаковали арагонцев с моря. Морское сражение развернулось у острова Понца, причем менее многочисленные, но юркие и маневренные миланские корабли атаковали каталонский флагманский корабль, на котором держал свой флаг сам король Альфонс. Генуэзские пушкари также оказались на высоте, рухнувшая от прямого попадания каменного ядра основная мачта рухнула, увлекая за собой такелаж, еще один меткий выстрел оставил пробоину в борту, и вся команда оказалась в соленой воде. Альфонсу удалось спастись, сдавшись в плен миланцам. Вместе со своим братом, 300 рыцарями и прочими пленниками его доставили в Милан. Из всего каталонского флота уцелеть сумела только одна галера, увозившая прочь его сына, будущего короля.
Изабелла, супруга Рене, едва лишь до нее дошло известие о столь славной победе, посчитала, что пришло время ей самой отправиться в Неаполь и довершить разгром арагонской армии. В месте со своим вторым сыном, Людовиком, будущим маркизом Понт-а-Муассон, она отплыла из Марселя и была принята в своих итальянских владениях бурными изъявлениями восторга. В дополнение этой приятной новости, Генеральные Штаты Прованса утвердили новый экстраординарный налог, на который должна была снарядиться наемная армия.
Между тем, судьба, столь благосклонная, к анжуйскому дому, вдруг столь же неожиданно переменилась: вдруг оказалось, что миланец без всяких объяснений отпустил Альфонса из плена, даже не истребовав у него выкуп за освобождение, как то было привычно согласно военному праву эпохи. Столь загадочное проявление милосердия со стороны герцога Висконти, по-видимому, объяснялось очень просто — испугавшись чрезмерного усиления Анжу, что могло повредить его интересам в Центральной Италии, он решил противопоставить Рене опасного противника, чтобы война продолжалась и далее.
Едва освободившись, Альфонс вернулся к осаде Гаэты и 16 октября 1435 года занял ее, после чего на сторону победителя перешла часть Калабрии. В этих, достаточно непростых условиях, Изабелла Лотарингская действовала с энергией, не уступавшей воле своего противника. Спешно собрав 4-тысячное войско, и добившись от папы посылки нескольких вспомогательных отрядов, она ценой продажи нескольких земельных владений, сумела подкупить одного из лучших кондотьеров Италии — некоего Кальдору, который вновь привел в повиновение графство Казерта, отпавшее было от повиновения, в то время как другой военачальник молодой королевы — Аттедело очистил от арагонцев Калабрию. Папским солдатам удалось занять Тарент; таким образом итальянская война опять временно остановилась на точке замерзания.
Рене поневоле приходилось оставаться зрителем, хотя ситуация все более настоятельно требовала его присутствия и вмешательства. Со всех сторон Филиппа Бургундского осаждали просьбами — папа, отцы Базельского собора, германский император, французский король, жители Лотарингии, Анжу, Прованса, все наперебой просили и требовали освобождения короля Сицилии, предлагая свои услуги по ведению переговоров и предоставлению средств для достойного выкупа. Филипп продолжал молчать и тянуть время, стараясь выжать из ситуации все возможное — и наконец решил, что нужный момент настал.
Рене окончательно получает свободу и немедленно вовлечен в заговор против короны
|
В один — не столь прекрасный день в камеру, где в течение едва ли не шести лет содержался Рене, пожаловал собственной персоной канцлер Бургундии Роллен, объявив ему условия для освобождения. Пленному предлагалось выдать свою вторую дочь — Маргариту — замуж за графа Шароле, старшего сына Филиппа (будущего герцога Карла Смелого), отдав ей в качестве приданого герцогство Барское, причем немедленно приказать своим гарнизонам оставить все ключевые крепости, и при том заплатить своему тюремщику ни много ли мало, три миллиона золотых дукатов. Однако! Аппетит у герцога Филиппа был более чем знатный: чуть менее столетия назад за пленного короля Франции Иоанна Доброго следовало выплатить «всего лишь» миллион экю.
Однако, столь завышенные требования неожиданно натолкнулись на непреклонность заключенного: Рене объявил, что готов скорее умереть в плену чем согласиться на столь кабальные условия. Действительно, пусть Рене оказался никудышным политиком, но храбрости и душевной силы ему было не занимать; в этом он показал себя достойным сыном своей матери, не собиравшимся просто так отдавать то, что далось ей с огромными усилиями. Теперь в неудобном положении оказался герцог Филипп. Ссориться с могущественнейшими монархами Европы не входило в его планы, долее тянуть, не вызывая их гнева было уже нельзя, так что бургундцу пришлось пойти на серьезные уступки. Пленного короля Сицилии с почетом препроводили в Лилль, где ему выделили новое помещение, более соответствующее его рангу, и здесь же ему были предложены новые условия. На сей раз герцог Филипп был согласен на достаточно скромные территориальные уступки — всего лишь три крепости во Фландрии, располагавшиеся на его собственной территории, однако издавна принадлежавшие анжуйскому дому: Дьепп, Дюнкерк и Кассель. Требуемый выкуп уменьшился до более-менее приемлемых 400 тысяч дукатов, все прочие требования были благополучно забыты. В случае, если Рене согласился бы принять новые условия, герцог обязывался предоставить ему следующие шесть недель, чтобы тот мог увидеться с матерью и обсудить с ней приемлемость или неприемлемость новых условий. Забавная деталь — чтобы договор окончательно приобрел юридическую силу и более никем не мог быть оспорен, герцог Филипп требовал, чтобы на нем поставила свою подпись королева Иоланда.
Рене согласился отправиться к матери, обязавшись вернуться в Бургундию на неделе, предшествующей Рождеству, в заложниках вместо отца оставался его старший сын — Жан. Как несложно догадаться, пленный король Сицилии пунктуально сдержал свое слово, привезя с собой согласие Иоланды, после чего переговоры при посредничестве герцога Бурбонского, Ришмона и старого лиса, канцлера Франции Реньо де Шартра, быстро пошли на лад. Среди прочего, Рене обязался женить своего старшего сына на племяннице Филиппа — Марии Бурбонской; положенное за невесту приданое в сто тысяч золотых дукатов, ощутимо уменьшало сумму выкупа, все остальное следовало уплатить равными частями в течение следующих шести лет.
|
Вслед за чем, в исполнение ранее данного слова, Рене выдал свою младшую дочь, названную в честь бабушки Иоландой, за Ферри де Водемона, сына своего соперника, должного после смерти Рене и его супруги унаследовать герцогство Лотарингское. И наконец, ко всеобщему удовлетворению, договор был подписан 11 февраля 1437 года в Брюсселе в присутствии юного Франциска Бретонского, старшего сына герцога Жана, а также двадцати сеньоров барских и лотанинских, десяти анжуйцев и десяти провансальцев, также заверивших документ своими печатями, торжественно поклявшимися, что в случае если хотя бы один из пунктов будет нарушен, в течение следующего за тем месяца добровольно прибыть в Дижон и стать пленниками герцога Филиппа. В ознаменование столь значимого события, Филипп Бургундский устроил пышное празднество, на котором чествовал Рене как гостя, и подарил ему 400 тысяч золотых салюдоров — по сути дела, десятую часть требуемого выкупа. По окончании празднеств, Рене был наконец свободен и мог уехать прочь, туда, где настоятельно требовалось его присутствие.
Его первым шагом было собрать в Лотарингии Генеральные Штаты этой земли, в Понт-а-Муассоне, предложив им ради выкупа своего господина обложить население налогом в два салюдора «с дыма», и своего добился. Более того, епископы Меца, Тула и Вердена обязались получить со своих подданных 1 соль подушного налога с той же целью.
Отсюда от поспешил в Сомюр, к своей матери, а затем перебрался в Анжер, столицу герцогства, в которой не был уже много лет, с тех пор, как женившись, поселился в Лотарингии. Совершив торжественный въезд в город, он там же отпраздновал свадьбу своего старшего сына с Марией Бурбонской, как требовала от него буква недавно заключенного договора. 2 апреля местный епископ обвенчал молодых в соборе Сен-Морис, в Анжере.
Тесть молодого Жана (старшего сына Рене), Карл, герцог Бурбонский и маркиз де Понт-а-Муассон, был человеком сложным, обидчивым, имевшим весьма завышенное мнение о своих талантах. Иоланда не доверяла этому сыну регента, управлявшего государством при молодом Карле VI, привыкший все проблемы решать методом разрубания Гордиева узла и грубой силы, он уже не раз становился ей поперек дороги со своей неуместной удалью и воинственностью, так, во время переговоров с герцогом Бургундским в 1434 году он никого не предупредив, обрушился на его владения, подвергнув разграблению ту их часть, что непосредственно прилегала к его собственным землям.
Посему, отношения бурбонца с Иоландой и королевским фаворитом Карлом Мэнским были достаточно натянутыми. Видя, что раз за разом старая королева при постоянной поддержке сына успешно противостоит его инициативам и мнениям в королевском совете, чувствуя себя несправедливо обойденным при распределении чинов и наград, герцог затаил злобу, и принялся постепенно окружать себя недовольными, также считавшими, что их преданность и помощь королю Франции не получили достаточного вознаграждения. В этой сомнительной компании оказался Жан Алансонский, бывший начальник штаба Жанны, Орлеанский Бастард, недовольный тем, что его сводного брата принесли в жертву ради заключения договора с бургундцем, и, как то ни может показаться удивительным — Рене Анжуйский собственной персоной. Как было уже сказано, этот храбрый воин и талантливый поэт был совершенно беспомощен, когда речь шла о политических игрищах, и по всей видимости, дипломатичному бурбонцу удалось легко его оплести своими обещаниями… так или иначе, в среде этой придворной камарильи, опасно близкой к трону зрел заговор. Нет, не против короля, государственной измены эти «благородные» мужи даже не думали замышлять, они «всего лишь» хотели повторить трюк, проделанный с де ла Тремойлем и отставить от места фаворита Карла Мэнского, заменив его одним из своих. Старательный Рене, как было уже сказано, побежденный их уговорами, дошел до того, что отправился в Нант, желая вовлечь в заговор также герцога Бретонского. Бурбонец также способствовал тому, чтобы к заговору присоединилось еще несколько влиятельных лиц, его последним, пусть несколько сомнительным «приобретением» был авантюрист Родриго де Вилландрадо, испанец. Как мы помним, читатель, когда-то де ла Тремойль сумел натравить его на Анжер, правда, из прежней затеи ничего не вышло. Ничего, теперь герцог Бурбонский предложил ему новую: ни много ни мало, похитить королеву Франции! Чем думал Рене, принимая участие в заговоре, столь откровенно угрожающем благополучию его семьи, остается загадкой.
Несмотря на то, что бурбонец плел свои сети в Лангедоке, король достаточно быстро узнал о заговоре, и поспешил на помощь супруге. Вилландрадо сумел проникнуть в Турень, где обреталась королева Мария, но был отбит с уроном.
Заговор был разгромлен, его главные участники наказаны, Иоланде в очередной раз пришлось спасать свое глупое дитя. Уговорив короля не подвергать его тяжелому наказанию, она немедленно увезла сына с собой, позволяя королевскому гневу остыть. Рене пришлось провести в достаточно тягостном ожидании около трех месяцев, в течение которых Карл раз за разом отказывался принять его и выслушать его оправдания. Наконец, сменив гнев на милость, в июле 1437 года он встретился с ним в Жиене, в сопровождении Иоланды и Карла Мэнского. К «семейному совету» примкнула также королева Мария, и наконец-то Рене сделал для себя правильные выводы. К чести нового короля Сицилийского следует сказать, что в дальнейшем он будет как огня избегать придворных интриг. 2 августа он подписал документ, в котором предоставлял младшему брату во владение графство Мэнское, за исключением крепости Сабле, составлявшей часть «вдовьего удела» его матери. Король милостиво заверил его в своей дружбе и обещал всяческую помощь и содействие в деле покорения Италии. Намек был более чем ясен. Также рассыпавшись с благодарностях и заверениях в своей преданности, Рене в скором времени отправился в Лион, где спустился по реке вплоть до Прованса, где в честь него устроены были пышные празднества и пиры, и наконец 12 апреля 1438 года сел на корабль в Марселе, чтобы отплыть в Италию. Маленький флот короля Сицилийского состоял из пяти галер и двух бригантин, в Генуе анжуйцев ждал пышный прием, и выросший до 12 галер, 4 галиотов, и 2 бригантин соединенный флот взял курс на Неаполь. Королева Иоланда из своей дали наблюдала за сыном. Что же, в Италии ему будет чем заняться, а ее энергию и опыт вновь настоятельно требовала Франция.
Последние подарки Иоланды своей новой родине
Военная реформа
|
1.png)
1438 год. Иоланде пятьдесят восемь, по тем временам — уже старуха. Она все еще наслаждается отменным здоровьем, и держит безукоризненную осанку королевы, но постепенно чувствует, что приходит усталость от бесконечной череды волнений и дел. Все чаще мыслями она возвращается в Анжер и Сомюр, уютные дворцы с небольшими комнатами, в которых легко поддерживать тепло, к своим розам в саду, и птицам, весело перекликающимся в вольерах. Иоланда может быть довольна собой. Все поставленные задачи ею выполнены, все цели достигнуты, король окружен отличной командой. Ну что же, правильно собранный механизм будет работать даже после смерти своей создательницы!… Короля окружают отличные знатоки своего дела, глубоко преданные ему самому и королевству Французскому — коннетабль Ришмон, верный Жан де Бюэй, будущий педагог и писатель, Прежан де Коэтиви, которому в недолгом времени предстоит стать адмиралом Франции, Рауль де Гокур — это все из прежних. Среди новых стоит назвать казначея Этьенна Шевалье, сменившего на этом посту скользкого Луве, шампанцев Жана и Гаспара Бюро, отличных стратегов и знатоков артиллерийского дела. Иоланда может быть спокойной. Команда, выстроенная с таким тщанием, путем многолетних проб и ошибок ее не подведет. Франция возродится еще более процветающей и сильной, чем в прежние времена. Но это будет позднее.
Пока война еще продолжается. Разгром англичан, после отпадения от них мощной бургундской армии — дело времени, однако, они сами еще отказываются в это поверить и возвращаются вновь и вновь еще более агрессивные, чем раньше. Впрочем, Карл уже давно не тот, что прежде, куда делся вечно робеющий, сомневающийся мальчик, державшийся за ее юбку, постоянно нуждающийся в чужой поддержке и одобрении. Сейчас этот зрелый мужчина умеет твердо настоять на своем, даже при необходимости принять решение, которое многим может оказаться не по вкусу, он не боится войны и лишений, он стал настоящим королем своей страны!… Годом ранее, в сентябре 1437 года когда началась осада Монтеро, он удивил всех вокруг, приняв на себя командование войсками. Воспользовавшись моментом, старая королева заронила в него идею раз и навсегда снискать любовь и уважение солдат, явив мужество на поле боя. Совет не пропал даром, король рубился в первых рядах, и одним из первых взошел на крепостную стену. Именно тогда он получил от своих солдат прозвище «Победителя», которое останется за ним навсегда.
Иоланда может быть спокойна. Пусть в руках англичан все еще остаются Нормандия и Гиень, а также крошечный анклав среди французских владений — Кале, все это дело времени и только времени. Старая королева понимает, что быть может не доживет до исхода этой войны, однако, ни малейших сомнений в будущей победе быть не может.
Страна, освобожденная от англичан постепенно возвращается к мирной жизни. Но страна эта лежит в развалинах, жизнь теплится лишь за прочными стенами городов, многочисленные крестьяне, бросив на произвол судьбы свои пастбища и пашни, разбежались кто куда, скрываются по лесам, или в тех же городах нанимаются батраками, просят милостыню на паперти, или еще хуже, пополняют собой местные банды. Вся страна покрыта развалинами крепостей, сожженными деревнями, скелетами людей и лошадей. В огромных лесах, доходящих порой до городских окраин воют многочисленные волки. По ночам они порой проникают в городские предместья, нападая на неосторожных прохожих или раскапывая лапами свежие могилы.
Бесконечно не заживающей язвой в этой новой мирной жизни становятся войска — безразлично, свои или чужие, банды наемников, в отсутствие боевых действий бесцельно шатающиеся по стране, грабящие на своем пути все, что не удалось разграбить ранее. С этой феодальной бедой нужно кончать раз и навсегда, проблема эта восходит к обычаям тысячелетней давности, состоящих в том, что любой, даже самый мелкий представитель областной династии может стать обладателем собственного пешего или конного войска; вопрос только в толщине его кошелька. Бесконечные местные войны, крошечные осколки противостояния арманьяков и бургундцев обессиливают страну, там нападают на богатое аббатство, тут делят наследство умершего дядюшки, причем двое племянников решают свои проблемы силой оружия, разоряя земли друг друга… этому злу раз и навсегда следует положить конец.
Проблема осложняется еще тем, что рыцари-разбойники составляли и по-прежнему составляют цвет королевской армии, к этой когорте принадлежат лучшие из военачальников Карла — Ла Гир, Сентрайль, Антуан де Шабанн — все бывшие соратники Жанны.
В прежние времена с ордами наемников справлялись, пытаясь как можно скорее отсылая их прочь в Германию или Испанию — благо, недостатка в войнах феодальная Европа не испытывала, так что грабить и убивать (а заодно постоянно рисковать своей жизнью и свободой) они отлично могли в другом месте.
Поставив себе задачей искоренить это зло, королева Сицилии заручилась помощью зятя и коннетабля Ришмона, в течение многих лет вынашивавшего ту же идею. Надо сказать, что для своей эпохи принятое решение способно было произвести эффект взорвавшейся бомбы. Отныне, в согласии с мнением королевы Сицилийской, коннетабля и короля, экстраординарные налоги, собиравшиеся на тот или иной поход, которые постоянно приходилось чуть ли не с боем добывать у Генеральных Штатов, раз за разом рискуя получить отказ, и быть вынужденным идти на многочисленные политические уступки, ущемляющие королевскую власть — требовалось заменить прямым налогом на регулярную армию, который будет взиматься волей короля беспременно в течение всего времени. Новая, хорошо обученная и вооруженная армия, состоящая сплошь из профессиональных солдат, получающих жалование как в военное, так и мирное время, будет дисциплинированной и сплоченной, мародерство и грабеж в ней будут запрещены под угрозой тяжкого наказания.
Как показало время, Иоланда проявила настоящую государственную дальновидность, идея эта станет одним из краеугольных камней королевского абсолютизма, который сумеет сплотить страну, и покончив с многочисленными внутренними распрями и войнами, поднять ее владык до уровня европейских гегемонов. Но это будет потом.
Утверждение военной реформы и Прагматическая санкция
|
Как и следовало ожидать, от подобного поворота у многих захватило дух. Задето было множество интересов, множество амбиций и фамильная гордость крупнейших знатных семейств. Король Франции и королева Сицилии были готовы к тому, чтобы подавить неизбежное сопротивление. Тем неожиданней для них было, что во главе недовольных встанет не кто иной, как наследник престола, Людовик, сын Карла и внук Иоланды, которому едва исполнилось 20 лет! Это было начало знаменитой «Прагерии», заговора, исключительно опасного для короны, так как целью недовольных было ни много ни мало, свержение короля и заточение его в крепость под наблюдение старшего сына, к которому отныне должна была перейти корона, естественно, в обмен на клятвенное обещание, что «незаконно» попранные права будут возвращены крупным феодалам… а попросту говоря, что история повернет вспять ко временам старинной раздробленности. К заговору примкнул Жан Бретонский, Карл Бурбонский и незабвенный де ла Тремойль, все еще не расставшийся с мыслью вернуть себе былое влияние. Мятежники подняли знамя восстания в 1440 году, но потерпели жестокое поражение от армии Ришмона. Возмущение было подавлено, наследнику на коленях пришлось молить о прощении. Впрочем, король, уже в достаточной мере умудренный опытом, счел за лучшее простить мятежников. На смерть был осужден единственно Вандомский бастард, как видно, особо преуспевший в убийствах и грабежах.
Пройдет еще пять лет в непрерывной борьбе, и новый закон будет утвержден окончательно. Правда, это случится уже после смерти нашей героини.
Приблизительно в это же время, при дворе появился еще один нелепый осколок прежнего времени, бывший рыцарь-разбойник, ныне оставивший военное ремесло барон на покое, разряженный как попугай, обвешанный с ног до головы драгоценностями, наш старый знакомец Жиль де Рэ. Несомненно проштрафившийся маршал желал поправить свои дела за счет королевских милостей, и быть, может получить для себя должность при дворе, или на худой конец — военное командование солидным отрядом? Его появление вызвало только иронические смешки и шепотки за спиной, барон не понимал, что безнадежно устарел, более не нужен со своими привычками грабительских методов войны… да и просто смешон. Иоланда не обратила внимания на этот визит.
Она чувствовала себя уставшей, прожитые годы, испытанные лишения и потери — все это настоятельно взывало к покою в тишине ее владений. Однако, прежде чем окончательно оставить большую политику, Иоланда сделала своему зятю еще один далеко идущий подарок. Воспользовавшись тем, что в том же 1439 году папой под именем Феликса V был избран ее старый друг Амадей Савойский, Иоланде удалось добиться автономии Галликанской церкви. Это была знаменитая «Прагматическая санкция», в согласии с которой папа лишался права получать прямые доходы от церковных владений во Франции, но все собранные с них налоги переправлялись в королевскую казну. Более того, местным капитулам соборов и монастырей передавалось исключительное право избирать своих епископов и аббатов, при том, что король имел право «смиренно предлагать» своих ставленников на вакантный пост. Стоит заметить, что понтификат Феликса длился всего лишь несколько лет, но дело было сделано. Следующие папы не осмелятся оспорить это решение.
Надо сказать, что утверждение Прагматической Санкции привело к несколько неожиданному результату: после смерти анжерского епископа монсеньора Ардэуна де Бюэя, на его место соборные каноники выдвинули Жана Мишеля, в течение многих лет исполнявшего обязанности секретаря при особе королевы Сицилии. Та немедленно поспешила уверить, что «весьма обрадована подобным решением» (неудивительно!). Избранник уже отправился к ней с визитом, чтобы засвидетельствовать свое почтение, как вдруг из Парижа пришло неожиданное известие: король Франции «настоятельно рекомендовал» на эту же вакансию своего кандидата. Разгневавшись, что с ней случалось совсем нечасто, Иоланда пригрозила королевскому ставленнику, что если он вздумает пересечь границу ее владений, то закончит на плахе. Авторитет королевы Сицилии был непререкаем, и конкурент так и не осмелился показаться.
Таким образом, уладив все, что можно, и оставив страну в надежных руках своего зятя и его советников, старая королева удалилась от дел. Оставив Анжер своему сыну Рене, отныне герцогу Анжуйскому, она поселилась в Сомюре, городе, любимом ею с молодости, деля свое время между чтением, прогулками, работой в розарии и кормлением многочисленных певчих птиц, содержавшися в замковых вольерах. Нет, ее волю не ослабили года, и энергия была далеко не исчерпана, но королева Сицилии отныне предпочитала наблюдать за происходящим со стороны, вмешиваясь лишь от случая к случаю там, где требовались ее совет и помощь.
Последние годы
Королева на покое
|
Таким образом, уладив все, что можно, и оставив страну в надежных руках своего зятя и его советников, старая королева удалилась от дел. Оставив Анжер своему сыну Рене, отныне герцогу Анжуйскому, она поселилась в Сомюре, городе, любимом ею с молодости, деля свое время между чтением, прогулками, работой в розарии и кормлением многочисленных певчих птиц, содержавшихся в замковых вольерах. Нет, ее волю не ослабили года, и энергия была далеко не исчерпана, но королева Сицилии отныне предпочитала наблюдать за происходящим со стороны, вмешиваясь лишь от случая к случаю там, где требовались ее совет и помощь.
Сомюрский замок, где по-прежнему со всей требуемой пышностью принимали именитых гостей, казался ей слишком уж большим и холодным. Королева распорядилась выстроить для себя на острове Сансье, на Луаре скромный городской дом, где комнатки — куда более уютные и маленькие, легко прогревались каминами, а стрельчатые окна фасада выходили на реку — летом неторопливо текущую вдоль стен, зимой — скованную льдом и на соседний остров Оффар.
|
Черный ход открывался на тихую соседнюю улочку, где в небольшой нише рядом с дверью нашла себе приют деревянная статуя св. Катерины Александрийской — одной из двух святых, чьи голоса, как известно, являлись Жанне.
Этот дом существует и поныне, у местных жителей он известен как «дом королевы Сицилии». Время пощадило его, крепкое средневековое строение в настоящее время несколько неожиданно смотрится посреди вполне современной улицы с офисными зданиями и автомобильной парковкой по соседству.
Впрочем, вернемся к нашему рассказу. В Мэне, владениях ее младшего сына, еще продолжалась война, и крепости вокруг Ле-Мана, города, известного тем, что в лесу по соседству с ним Карл VI впервые испытал приступ безумия, переходили из рук в руки. Однако большой городской собор уже в течение 35 лет, начатый на деньги короля, герцогов Бурбонских и конечно же, королевы Иоланды, все эти годы продолжал расти вверх, несмотря на то, что в 1425 году власть над городом захватили англичане, затем французы вернули себе утерянное… все это не имело значения. Адам Шастелен, ле-манский епископ подробно описывал королеве, как идет строительство, кладется крыша, и стены перекрываются арочным потолком, и наконец-то он может приступить к тому, чтобы окна застеклены были витражами, достойными величия этой постройки. Он в подробностях описывал северную «розу», два верхних ряда которой отводились, как водится, двенадцати апостолам, Св. Людовику — покровителю Франции и нескольким святым епископам. Нижний ряд, в соответствии с обычаем занимали донаторы. Здесь нашли себе место все те, кого помнила и любила Иоланда со времен своего приезда во Францию: тесть Людовик I, муж Людовик II, Мария Блуасская «старая королева», и наконец, она сама. Слева, в знак благодарности от королевы Иоланды нашли себе место строитель собора Шастелен, и что несколько более удивительно — бывший английский комендант граф Арундельский, без чьего соизволения строительство не могло бы продолжаться.
Иоланда, по всей видимости, никогда не увидела собственного изображения, как впрочем, и всех остальных. Однако, и это дело было завершено ко всеобщему удовлетворению, что не могло не вызывать у королевы Сицилии чувства гордости и удовлетворения собой. В 1439 году этот витраж был уже закончен и собор освящен, и службы в нем начаты. Он существует и поныне.
Зато следующий, 1440 год выдался богатым на трагические события. Весной Сомюра достигло известие о смерти младшей дочери королевы Сицилии, носившей то же имя, что и мать. Несколько лет назад выданная замуж в Бретань, она скончалась совсем молодой, видимо, в родах, разделив таким образом судьбу каждой пятой женщины в Средневековую эпоху. Запершись в своих личных покоях, горько плача и перебирая четки, молясь за успокоение души младшей дочери, старая королева могла утешать себя тем, что за райскими вратами ее с нетерпением будут ждать любимый муж, сын и дочь… и расставание это не навсегда! Мысли о смерти посещали ее все чаще. Но для Иоланды это последняя потеря, из пятерых, рожденных в браке детей ее переживут оставшиеся трое. Вести из Италии также не радовали. Год назад скончался Кандерра, смелый и знающий военачальник незадачливого Рене, после чего королевство Неаполитанское, точнее, та его часть, что еще оставалась в руках ее сына, принялось медленно и неуклонно сокращаться. Ну что же, Иоланде лучше чем кому иному было известно, что военное счастье переменчиво, и в территориях, как и в деньгах, не бывает вечных потерь. Все можно вернуть и всего добиться снова… лишь бы для этого была воля и ясный разум. Что же, на будущее ее сын, если сейчас он потерпит поражение вслед за отцом и дедом, сможет поставить себе это новой задачей.
Осенью того же ненастного года, Сомюра, как и всей прочей Франции достигла скандальная весть, что беспутный внук ее верного советника, бывший соратник Жанны, транжира и мот, а заодно неудачливый грабитель, напавший на ее свиту, Жиль де Рэ, осужден в Нанте за колдовство и призывание демонов, а также за противоестественную связь с юными мальчиками, которых он, для удовлетворения своих извращенных желаний убил чуть ли не сто сорок человек! Если королева Сицилии вообще обратила внимания на эту весть, она могла лишь чуть заметно пожать плечами и столь же неслышно прошептать: «Сам виноват!» Взрослые люди, по ее твердому убеждению, должны были уметь отвечать за свои поступки и самостоятельно преодолевать возникающие трудности.
Она не пошевельнет даже пальцем, чтобы прийти на помощь проштрафившемуся маршалу Франции.
|
.jpg)
1442-й год
Следующий год пройдет в тишине, лишь вести из Италии будут все более и более безрадостными. Иоланда предвидит, что Неаполя не удержать, и все придется начинать сначала, но благоразумно молчит. Ее сын рыцарски сражается в Калабрии, чтобы помочь ему она продает оставшиеся немногие драгоценности и золотую посуду, местное население боготворит своего короля, но силы слишком неравны. Деньги уходят как вода в песок, наемникам больше нечем платить. Понимая, что поражение неизбежно, Рене отправляет в Прованс жену и детей, и сам запирается в Неаполе. В июне 1442 года столица итальянского королевства падет, так как солдаты Альфонса сумеют проникнуть внутрь по трубам подземной канализации. На последней галере, бросив прощальный взгляд на свою столицу, Рене отбудет прочь. Италия больше его не увидит. Разумно полагая, что эта земля, бесконечно переходящая из рук в руки, способна лишь разорить его казну не давая ничего взамен, отныне уже титулярный король Сицилии сосредоточит все усилия на процветании своих французских владений.
В этом, последнем для ее 1442 году, нашу героиню привлекали и другие заботы. Здесь, в тишине уютного дома ее старость скрашивала живая и веселая юная внучка, неуловимо напоминавшая саму Иоланду во времена ее молодости — Маргарита, дочь Рене и его супруги Изабеллы. Ей было всего лишь тринадцать лет, а слава о красоте юной анжуйской принцессы уже гремела по Европе, и в скором времени нужно было ожидать присылки многочисленных сватов. Иоланда сама обеспокоилась воспитанием и обучением девочки, платившей ей горячей любовью и привязанностью, впрочем, на невнимание родных Иоланда, к счастью для себя, никогда не могла пожаловаться.
Осенью 1442 года к королеве Сицилии спешно прибыл гонец, чтобы испросить соизволения для послов германского императора прибыть к ее двору. Молодой император, наследовавший покойному Сигизмунду озаботился тем, чтобы разыскать для себя жену, и брак с анжуйской принцессой казался ему вполне подходящей партией, тем более что красота юной девочки, как было уже сказано, превратилась в притчу во языцех.
Немедленно Иоланда отдала приказ богатому анжерскому купцу Гильому де ла Планш, поставить ей 11 «онов» «златотканого малинового сукна» по цене 30 экю за «он» — огромная сумма по тем временам! Мэтр Кастэнь, меховщик, тогда же получил приказ доставить ко двору десять дюжин белоснежных горностаевых шкурок, которыми собирались подбить и оторочить будущее платье. Ее внучка должна была поразить воображение всех, кто увидит ее в тот день! Завернутые в полотно и хрусткую бумагу, драгоценная ткань и мех были доставлены в срок, после чего личные белошвейки, портные и модистки королевы сицилийской немедленно принялись за работу. Сентябрь ушел в лихорадочных приготовлениях к празднику — и все усилия оказались потрачены не даром. Г
Германские послы были поражены и очарованы красотой принцессы, богатством ее наряда, убранством сомюрского замка и конечно же, чередой празднеств и пиров, устроенных в честь их появления. Точная дата этого события неизвестна, предположительно, ею следует считать конец сентября-начало октября 1442 года. Это был последний раз, когда Иоланда Арагонская появилась на публике. Ей уже не дано будет узнать, что германский брак не сумеет состояться, и ее любимая внучка станет королевой Англии, супругой того самого Генриха VI с которым в течение многих лет воевала ее бабушка. Какая ирония!… Не унаследовав ни политического чутья, ни прозорливости старой королевы, Маргарита, хотя и будет много лет управлять от имени безумного супруга не сможет удержать страну от катастрофы, в которую ее ввергнет гибельная война Роз. Но все это в далеком будущем.
Пока же предчувствуя скорую смерть, Иоланда диктует свое завещание. Анжу, Бар и Прованс, а также эфемерное королевство Неаполитанское вкупе со всеми прилагающимися к тому титулами, а также маркизат дю Пон старая королева оставила сыну Рене, земли Люнель, Берр и Мартиг после ее смерти должны были перейти Карлу, к этому «основному» дарению прибавлялось все ее движимое имущество, за исключением немногих ценных предметов обихода, дорогих ковров и нескольких украшений, должных перейти по наследству все тому же Рене, дочери Марии, королеве Франции и внучке Маргарите.
Больше старой королеве завещать нечего, все драгоценности вкупе с золотой и серебряной посудой, оставленные ей тещей и мужем были проданы давным-давно и все вырученные средства до последнего гроша истрачены на благо Франции и бесконечную битву за Италию. Но — добавим уже от себя, — деньги и ценности, как было уже сказано, дело наживное, восстановить утраченное ее дети могли без особых усилий… при желании это сделать.
Прощание
|
Как будто в благодарность за все, созданное и достигнутое этой великой женщиной за все прошедшие годы, ей дарована была легкая смерть. Иоланда не болела и не мучилась перед кончиной. Так просто случилось, что в 14 ноября 1442 года она гостила в городском поместье одного из своих вассалов сеньора де Тусе. Назад вернулись уже носилки, задрапированные черной тканью, которые бережно несли на своих плечах четверо мужчин. Она умерла незаметно и тихо, быть может во сне?…
Нам известно, что в один из своих последних дней, королева Сицилии успела отдать распоряжение, чтобы за счет ее казны был выкуплен один из шедевров средневековой книжной графики — т. н. «Прекрасный часослов», принадлежавший давно покойному герцогу Беррийскому, что должно было быть сделано, как гласил соответствующий документ «дабы королева, что придет за ней могла таковым воспользоваться». Этот последний подарок Иоланды грядущим векам сохраняется и поныне в нью-йоркском Музее Метрополитен.
На похороны королевы Иоланды собрался весь цвет аристократии из Бретани, Пуату, Центральной Франции, вассалы королевы из Анжу, Мэна, Прованса, одетые в траурное черное платье в сопровождении родных и слуг огромной толпой шли за гробом своей госпожи. Во время этой печальной церемонии отсутствовали только двое, всем обязанные старой королеве — ее сын Рене, обретавшийся в это время на Юге Прованса, и король Карл, продолжавший войну с англичанами в Гиени и Лангедоке. Ее тело навсегда упокоилось в анжерском соборе Сен-Морис, позади главного алтаря, по соседству с могилой ее мужа. Для того, чтобы кто-нибудь даже ненароком не потревожил вечного сна королевы Сицилии, два надгробия обнесены были деревянной балюстрадой. Могила Иоланды Арагонской существует и поныне, глубоко чтимая жителями этих мест.
Карла VII известие о смерти его «доброй матушки» застало в Тулузе. Облачившись в черный траур, король плакал как ребенок, горько сетуя о той, что принесла ему корону Франции. Обычно не отличающийся благодарностью, легко забывавший своих друзей, молодой король всем своим сердцем был привязан к Иоланде. В феврале 1433 года, в Монтабане он почтит ее память, наградив сына своей благодетельницы — Карла Анжуйского землями и сеньориями в Жиене, Сен-Мексене, Шизе и Сивре. Акт о дарении, подписанный королем представляет собой настоящую похвальную речь в память усопшей. Приведем здесь небольшой отрывок.
|
Памятуя об усопшей блаженной памяти Иоланде, в бытность свою королеве Иерусалима и Сицилии, каковая в дни юности нашей множество раз послужила к пользе и вящему удовлетворению нашему, и память о каковой мы обязаны отныне вечно хранить, и каковая же вышеупомянутая Добрая Матушка наша после изгнания нашего из Парижа добровольно предоставила нам кров в своей земле Анжу и Мэне, и множество раз оказывала нам содействие своими советами, поддержкой и помощью, услугами а также своим достоянием, людьми и крепостями, дабы укрепить нас в борьбе против врагов наших, равно англичан и прочих… | 
|
Дальновидная королева не ошиблась в том, что влияние и служба вышколенных ею людей на многие годы пережили ее смерть. Хорошо смазанный механизм продолжал исправно служить и после того, как не стало его создательницы. Ришмон, ставший незаменимым человеком при дворе в 1439 году сумел подавить мятеж принцев — «Прагерию» — о которой уже шла речь, Прежан де Коэтиви, один из участников заговора против де ла Тремойля получит титул адмирала Франции и будет служить своему господину верой и правдой до самой своей гибели во время осады Шербура в 1450 году. Жан де Бюэй превратится в известного писателя и педагога, автора «Юноши» — нравоучительной книги для молодых дворян, после смерти Коэтиви он займет его место. Еще один заговорщик — Пьер де Брезе, пройдя полагающиеся в таких случаях карьерные ступеньки, станет премьер-министром при королевской особе. До конца его карьеры, и гибели в одном из боев во время уже нового царствования, ему будут служить верные выученики Иоланды — Этьен Шевалье и братья Бюро. Карл Мэнский, оставив место фаворита после того, как его займет королевская любовница, о которой сейчас пойдет речь, все же до конца правления останется одним из королевских советников и доверенных лиц короля.
После Иоланды
|
Сейчас же вернемся к февралю 1443 года. После смерти Иоланды прошло три месяца, а король по-прежнему оплакивал ее смерть, отказываясь снимать черный траур; от мрачных мыслей монарха удалось отвлечь только Рене Анжуйскому, при известии о смерти матери поспешившему из Марселя в Тулузу, на встречу с королем. В свите его жены, Изабеллы и находилась совсем юная и свежая во всей чистоте своих 11 лет. Действительно, как рано взрослели тогда люди!… Нельзя сказать, что Карл сразу же обратил на нее внимание, но эта выученица Пьера де Брезе, и тем самым верная продолжательница дела Иоланды, уверенно вела свою роль, и три месяца спустя король влюбился как мальчишка!… Эту страсть он пронесет через всю свою жизнь, а сейчас, чтобы почтить свою новую возлюбленную — Даму-Красу, как станут звать ее при дворе, он наконец-то снял с себя черное платье и устроил в своем дворце первый за шесть месяцев пир… формально, в честь Рене, а на самом деле — никто не был обманут!… Агнесса в постоянном тесном сотрудничестве с премьером доведет до конца то, что начато было королевой Сицилии, и мягко, будто исподволь, действуя неотразимыми женскими чарами, и словами, оброненными как будто невзначай, превратит своего коронованного возлюбленного в подлинного владыку своей страны, в Карла-Победителя, каким он останется в истории. Да, Иоланда могла быть довольна своей школой.
В следующем 1444 году сбудется еще одна мечта Иоланды — брак французской принцессы с англичанином, должный знаменовать собой пусть не конец, но хотя бы перемирие в бесконечной войне. Надо сказать, что первоначально в качестве кандидатуры предлагалась дочь короля Карла, затем — дочь графа Арманьяка, однако, по разным причинам оба варианта были отвергнуты и в жены уже возмужавшему Генриху VI была отдана Маргарита Анжуйская — та самая юная внучка, скрашивавшая последние годы своей великой бабки. Впрочем, переговоры об этом браке едва не закончатся провалом, так как английский король наотрез откажется принести сопернику вассальную присягу за Гиень, по сути дела, повторив в этом решение своего прадеда, послужившее толчком к началу Столетней войны. Кроме того, Рене во время итальянской авантюры погрязший в долгах мало того, что отказывался дать за дочерью хоть какое-либо приданое, потребовал в качестве вознаграждения вернуть ему Мэн, по-прежнему оккупированный англичанами. Однако, всеобщая усталость от бесконечной войны была настолько велика, что обеим сторонам удалось преодолеть все затруднения. В 1444 году в Сомюре будет подписано перемирие. Как восторженно писал хронист «наконец-то каждый мог вновь путешествовать не испытывая страха», и тогда же, 14-летняя Маргарита в Альзасе сможет выйти замуж за короля Генриха, которого в этот день представит в церкви граф Суффолк. В честь этого события будут устроены обычные роскошные празднества, и юная королева Англии сядет на корабль. Всю дорогу до английского побережья она будет плакать навзрыд, и судьба ее на новой земле действительно сложится достаточно печально. Сумев положить конец Столетней войне, Маргарита принесет этому в жертву свое личное счастье. Король Генрих, до самозабвению любивший супругу, в скором времени сойдет с ума вслед за своим дедом, и лишь твердость и сила духа юной Маргариты сумеют оттянуть начало неизбежной войны, вошедшей в историю под именем борьбы «Алой и Белой Розы». Сколь то будет в ее силах, юная Маргарита будет сохранять трон за династией мужа — однако, в дальновидности и политических талантах королевы Сицилии, внучке ее будет отказано. Проиграв войну, Маргарита будет вынуждена покинуть страну, на прощание положив на трон алую розу Ланкастеров. Она вернется в Анжу, где тихо и незаметно и закончит свою жизнь. Вернемся и мы, читатель.
Желание королевы Сицилийской увидеть сильную и независимую Францию, мечту об окончательном объединении страны будут воплощать ее дети и внуки. В 1448 году в руках у англичан останется только город Кале, а в 1453 году блестящая победа при Кастильоне положит конец Столетней войне.
Еще годом спустя, Рене еще раз захочет попытать счастья в Италии, и вновь проиграет своему вечному сопернику Альфонсу Арагонскому. Понимая, что испанец не отступится от своих намерений, папа, Милан, Венеция и Флоренция 9 апреля заключат в договор в Лоди, признающий за победителем право на сицилийскую корону. Одна лишь Генуя, продолжая отстаивать интересы анжуйского дома (не забывая, конечно, и о своих собственных), призовет на помощь Жана Калабрийского, сына «доброго короля Рене». Альфонс найдет свою смерть во время осады Генуи, а Жан, развивая наступление, вытеснит врагов с итальянского Юга. Против Хуана Арагонского, наследовавшего Альфонсу в самом его королевстве вспыхнет мятеж, и восставшие призовут на трон короля Рене. Тот, за долгую жизнь наскучив бесконечными военными авантюрами, направит вместо себя своего храброго сына. Жан Калабрийский действительно сумеет достичь Каталонии, и даже получить титул герцога Хероны, полагающийся наследнику арагонского престола. Но тут вмешается судьба и юный Жан в скором времени умрет в Барселоне, так и не успев надеть на себя корону.
Дело детей продолжат внуки и Людовик XI отомстит Карлу Бургундскому за унижение своего отца. Смерть второго сына Рене, названного в честь отца, приведет к тому, что Анжу и Мэн также присоединятся к французской короне. Это «достижение» можно назвать скорее сомнительным, однако, внук Иоланды сумеет добиться также присоединения Лотарингии, с того времени и вплоть до ХХ века уже окончательно перешедшей под французскую юрисдикцию. И наконец, королева Франции Анна де Боже, правнучка Иоланды, которую желчный отец Людовик XI называл «Наименее тупоголовой из всех женщин, что есть в этой стране, а умных мне просто не попадалось» завершит круг объединения земель, окончательно соединив с Францией Бретань. Объединенная Франция вновь, как много лет назад станет богатой и цветущей страной, и «Возрождению останется легонько толкнуть дверь…»
Заключение
|
Но сама Иоланда после того, как уйдут из жизни те, кто знал ее — будет надолго и прочно забыта. Жанна д’Орильяк, автор ее первой по времени биографии (1933 г.) видела в этом происки многочисленных врагов королевы Сицилии. По ее мнению, «Сколь то ни парадоксально звучит, историки XIX и ХХ веков строили свои работы на свидетельствах врагов Франции, живших в XV веке».
Мнение это весьма и весьма спорно, так как во-первых, кроме бургундских и английских хронистов, которых — пусть с натяжкой — можно обвинить в подобном замалчивании — свои работы оставили нам французы: Жювеналь дез Юрсен, Гильом Грюэль, Кузино и другие. Причина подобного «забвения» скорее состоит в том, что сама Иоланда никогда не стремилась выйти на первый план и привлечь к себе восторженное внимание современников. Наверное, такова судьба многих «серых кардиналов», чья кропотливая работа скрывается за более яркой и бросающейся в глаза жизнью их ставленников и учеников. Как не без остроумия заметил новейший биограф Иоланды, «Франция любит проигравших, если они проиграли с блеском!» Образ «доброго короля Рене», Карла Победителя, Агнессы Сорель, и конечно же, великой Жанны полностью заслонил в памяти потомков неброский силуэт королевы Иоланды.
Конечно же, историки помнят о ней, Мишле, и вслед за ним Вирвилль — титаны исторической науки XIX века отводили ей в своих сочинениях пусть немногие, но полные глубокого уважения страницы. В частности, Мишле в своей биографии Карла VII отмечает:
|
|
Могущество анжуйского дома, его тесная связь с Карлом VII, должны были без сомнения способствовать усилению партии короля… Эгоистичный политик, Иоланда… сослужила добрую службу… своему зятю Карлу VII. Своими разумными советами она сумела заставить его отдалиться от прежних Арманьяков. Она была в достаточной мере ловка, чтобы свести его с бретонцами, и добилась того, что меч коннетабля достался брату герцога Бретонского, графу Ришмону… Я охотно готов поверить, что капитан Бодрикур советовался с королем и что теща последнего — Иоланда Анжуйская договорилась с герцогом Лотарингским касательно тех выгод, которые могла принести эта девушка (т.е. Жанна. Прим. переводчика). Изначально в нее вдохнул уверенность в себе герцог, а затем по прибытию ее взяла под свое покровительство Иоланда… |
|
|
|
Таковы были ловкие и незаметные советники Карла VII. Cейчас же, если мы зададимся целью узнать, кто содействовал их появлению на королевской службе, и чье влияние заставило его благосклонно прислушаться к их советам, мы обнаружим, если я в том не ошибаюсь, что за тем стояла женщина, теща короля Иоланда Арагонская. Ее могущество дает знать о себе с началом этого царствования, она приняла по свое покровительство Деву, именно с ней герцог Алансонский по такому случаю взялся выработать план будущей кампании. Это влияние, поддержанное фаворитами, по-видимому, не имеет себе равных… |
|
Лекуа де ла Марш, автор биографии короля Рене, первым сумел вытащить на свет божий огромное количество счетных книг, завешаний, писем и договоров, из которых все яснее и яснее в глазах потомков становилась подлинная роль, сыгранная Иоландой в истории Франции. По его мнению, исследования необходимо продолжать, так как фигура королевы Сицилии продолжает во многом «скрываться в тени», и слова эти не потеряли своей актуальности вплоть до нынешних времен.
|
|
В роли, ею сыгранной в окружении дофина во всем своем величии выступает фигура Иоланды. Эта нежность, соединенная с властностью, составляющая саму суть ее характера, и отношения к своему приемному сыну, была весьма счастливо понята мсье де Вирвиллем. Он сумел соединить эти разрозненные черты в своей биографии Карла VII, чтобы разглядеть за ними одно из самых привлекательных лиц, притом что очарование ее многажды увеличивается ореолом тайны ее окружающей, ибо влияние королевы Сицилии никогда не имело официального характера, и вплоть до сегодняшнего дня она скрывается в тени, из которой единственно взгляд критика способен ее извлечь. |
|
|
В 1933 году, как было уже сказано Жанна д’Орильяк взялась за сочинение первой в истории биографии нашей героини: «Иоланда Арагонская, королева четырех королевств». Мадам д’Орильяк следует отдать должное — пусть это ранее сочинения изобилует ошибками и неточностями, она сумела собрать воедино крошечные обрывки сведений, разбросанных по множеству документов и хроник, разыскать документы королевской канцелярии, как будто формальности ради заверенные печатью королевы Сицилии. Филипп Эрланже, еще один автор биографии короля Карла, также отводит немало страниц королеве Сицилии, прямо называя ее той, чье влияние сделало превратило Карла VII в подлинного монарха и победители я в той войне.
|
|
Книга, которая представляется вашему вниманию, является попыткой развеять тайну вокруг посредственного короля, опиравшегося на могущество величайшей королевы… Касательно того, что французы сумели выстоять, существует рациональное объяснение. Ответственной за то была женщина. Мы назвали ее имя: Иоланда Арагонская, королева Сицилии. |
|
Итак, историки знали и знают о ней, хотя многое в биографии королевы все еще остается непроясненным и по-прежнему ждет своего исследователя. Однако, широкая публика даже во Франции, не говоря уже о сопредельных странах, представления не имеет о роли королевы Сицилии в Столетней войне. В самом Тараcконе и Сомюре дворцы, принадлежавшие Иоланде превратились для современных французов и туристов, покупающих красочные буклеты, в дворцы короля Рене. У входа в анжерский замок стоят статуи самого короля-поэта и его жены Изабеллы, но для Иоланды здесь не нашлось места.
Зато в приключенческом кино Иоланде нашлось место в душещипательной ленте, посвященной биографии Жанны, где роль королевы Сицилии исполнила Фей Данауэй. Однако, если главная героиня волей режиссера превратилась в визгливую истеричку, Иоланда в чем-то похожа на себя. Уже немолодая, в черном вдовьем наряде, властная и жестокая королева, в исполнении американской актрисы, хладнокровно ставит на Жанну как на скаковую лошадь, и столь же хладнокровно отправляет ее в небытие как только необходимость требует того. Впрочем, фильм этот, как было уже сказано, достаточно спорен и неоднозначен. Вернемся.
Иоланду — настоящую Иоланду, а не ее киноподделку — помнят и чтут лишь там, где она провела всю свою жизнь со времени замужества — в Анжу, где королева Сицилии стала частью местной истории и местных легенд. Ее именем назван коллеж в Сомюре.
Во всей Франции ей возведен единственный памятник — однако, этот единственный стоит десятков и сотен всех остальных Он расположен в Домреми, на родине Жанны, прямо напротив дома, где родилась и выросла будущая Дева Франции. Еще совсем молодая Иоланда, стройная и строгая, с правильными чертами лица и колечками кос на висках — по тогдашней моде, стоя за спиной совсем юной Жанны поддерживает ее руку с мечом, быть может, слишком тяжелым для хрупкой девушки.
Как последний знак уважения и благодарности великой королеве, в 1843 году садовод Вибер назвал именем Иоланды Арагонской выведенный им сорт нежно-розовой розы со множеством лепестков, и эта память и уважение потомков, наверное, составляют высшую награду великой и скромной, незаметной во всем величии своей жизни королевы Сицилии.
