Железная Маска/Глава 2 Голоса свидетелей

Текущая версия на 04:48, 25 февраля 2017

Новое царствование

Людовик XV. Мастерская Луи-Мишеля ван Лоо «Портрет Людовика XV, короля французского». - Холст, масло. - XVIII в. - Музей изящных искусств и археологии. - Шалон-ан-Шампань, Франция.

Итак 1 сентября 1715 года Людовик-Солнце оставил сей бренный мир, и на престоле оказался его правнук, как мы уже говорили, единственный выживший представитель французского королевского дома. Новому королю едва исполнилось 5 лет, посему, как несложно предположить, самостоятельно править он не мог. Регентом при малолетнем монархе стал Филипп Орлеанский — единственный выживший сын Мадам Палатины (которая, кстати сказать, была совсем не рада подобному назначению, и оказалась права). Злые языки поговаривали, что властолюбивый герцог найдет способ извести малолетнего короля, чтобы освободить для себя престол, но так или иначе, подобного не случилось. Времена регентства запомнились парижанам невероятным разгулом преступности, в частности в городе орудовал знаменитый Картуш, которого в невероятно приукрашенном виде уже в наше время сыграет в кино Жан-Поль Бельмондо. Ситуация дошла до того, что ловкий вор сумел стащить шпагу очень тонкой работы, красовавшуюся на бедре самого регента. В народе смеялись: простой вор обокрал главного вора Франции.

Казну постоянно лихорадило, оставшиеся без сильной руки чиновники и важные персоны на местах, как водится, принялись тянуть каждый к себе, не будучи в состоянии навести порядок, регент, желая хоть как-то поправить финансовое положение страны, предоставил полную свободу действий шотландскому авантюристу Джону Ло. История эта известна, повторять ее не стоит, очень коротко — Ло создал одну из первых в истории Нового Времени финансовых пирамид, которая после недолгого ажиотажа, благополучно обрушилась, временно «вылечив» казну, и обобрав до нитки простых французов. Популярность регента после этой истории упала чуть ли не до нуля, парижский люд прямо на улицах и площадях распевал неведомо кем сочиненные куплеты, в которых высказывалось сомнение, действительно ли сей бездарный политик — сын горячо любимой народом Мадам? Так что нечего удивляться, что парижане, а за ними и вся страна, с облегчением вздохнули, когда наконец возмужавший Людовик взял бразды правления в свои руки.

Впрочем, Людовика-младшего королем можно было назвать с большой натяжкой; вечно скучающий слабый духом монарх занимался исключительно своими удовольствиями, по сути дела оставив дела управления в руках своей фаворитки мадам де Помпадур и кабинета министров. Кстати говоря, это царствование также имело свою тайну — скажем так, несколько скабрезного свойства: знаменитый Олений Парк. Это был, говоря языком ХХ века Институт Благородных Девиц, предназначенный исключительно для того, чтобы готовить для вечно скучающего короля запасных любовниц. Судите сами, дорогой читатель, сколь низко пала предреволюционная Франция, если самые родовитые дворяне наперебой пытались определить туда своих дочерей. Кстати говоря, отставной шпион французской короны, знаменитый кавалер д’Эон, скрывшись в Англии, вне досягаемости для французской полиции (до чего же измельчали специалисты со времен прежнего царствования!) благополучно шантажировал монарха, а затем и его преемника этой тайной, вымогая у них достаточно значительные суммы денег. Конец этой малосимпатичной истории положили только Революция.

Впрочем, для нас будет важным то, что при Людовике-младшем, путы страха, которыми его предшественник опутал страну, постепенно ослабли, и о Маске заговорили, вначале несмело, затем в полный голос. Король молчал. Неизвестно, был или не был он посвящен в тайну, однако, не желая прибегать к насилию, и не менее наивно ожидая, что слухи утихнут сами собой, Людовик добился лишь того, что на свет Божий стали одна за другой выплывать реальные события и воспоминания свидетелей. Остановимся сейчас лишь на тех из них, что были доступны, так сказать, внешнему слушателю и зрителю XVIII века, не имевшего доступа к архивам грозной парижской крепости. Вперед, читатель.

Константэн де Ренневиль

Арест Ренневилля. Неизвестный художник «Арест Константэна де Ренневилля». - Иллюстрация. - Константэн де Ренневилль «Французская инквизиция или история Бастилии» (немецкое издание). - 1715 г. - Амстердам, Нидерланды

Нашим первым свидетелм, с чисто хронологической точки зрения, выступает Константэн де Ренневиль (или как порой переводял его фамилию — де Реннвиль). Писатель, поэт, а по призванию — типичный авантюрист, коих в немалом количестве породил галантный век, он родился во французском Кане в 1650 году. Начав карьеру в качестве податного инспектора в Карентене, этот убежденный гугенот в 1699 году вынужден был бежать из страны, спасаясь от гонений, которые вновь обрушил на сторонников его веры король Людовик XIV. Несколько опрометчиво вернувшись три года спустя, он еще более опрометчиво принялся сочинять ядовитые стишки, высмеивавшие короля Франции, а заодно и его родного внука Филиппа V Испанского.

Кара не заставила себя ждать. Рифмоплета, проформы ради обвинив в шпионаже, упрятали в Бастилию на 11 долгих лет. Коротая время в заключении, он продолжал сочинять стихи, объединив из под общим названием «Оlia Bastiliaca». За неимением писчей бумаги, он вдоль и поперек исчеркал своими сочинениями поля книги «Знаменитые дети и тайные авторы» (Enfans Célèbres et Auteurs Déguisés), принадлежавшей крепостной библиотеке. Этот опус, вместе с личным автографом Ренневиля сумел обнаружить и опубликовать в 1906 году Джеймс Трегаски. Однако, мы отвлеклись.

Благодаря заступничеству английской королевы Анны, в 1713 году, Ренневиль сумел выйти на свободу и весьма благоразумно перебрался на Британские острова, где немедленно засел за свой главный литературный труд. Им стала знаменитая «Французская инквизиция или История Бастилии», которая, кстати говоря, ждет своего переводчика на русский язык. Несмотря на определенную беллетризированность, и легкий налет сенсационности, предназначенный для того, чтобы книга быстрее нашла себя падкого на всевозможные страхи-и-ужасы читателя, книга представляет собой несомненно важный источник касательно истории самой грозной из королевских тюрем. Закончив свой семитомный труд, и посвятив его королю Георгу I, Ренневиль благополучно перебрался в немецкую землю Гессен (весьма рассудительно избегая своей бывшей родины, которую он до смерти уже не увидит). Здесь он поступил на службу к местному курфюрсту и оставался до самой смерти, которую встретил в чине майора артиллерии. Надо сказать, что литературное наследие Ренневиля содержит еще один интереснейший документ, добросовестно описывающий нравы эпохи: «Отчет о путешествиях, послуживших к основанию в Нидерландах Вест-Индской Компании» (вышла из печати уже после смерти автора, в 1725 г.). Кстати сказать, на родине имя Константэна де Ренневиля приобрело настолько громкую известность, что молодые авторы охотно выбирали его в качестве псевдонима^[1][2], и потребовалось определенное количество усилий, чтобы отделить его собственные произведения от множества эпигонских подражаний.

Нас же будет интересовать один короткий отрывок из «Истории Бастилии», в котором автор рассказывает о своей случайной встрече с Неизвестным:

В 1705 году мне довелось увидеть и другого заключенного, арестованного много ранее чем мсье Кардель, имя его мне так и не удалось узнать, при том что ключник Рю, провожавший меня в отведенную мне камеру, сказал, будто он находился в тюрьме уже тридцать один год, и что мсье де Сен-Мар привез его с собой с островов Сент-Маргерит, где он приговорен был к пожизненному заключению за то, что в бытность свою школяром, в возрасти двенадцати или же тринадцати лет намарал двустишие, направленное против иезуитов. Мне довелось встретиться с ним в помещении, куда я по ошибке был доставлен вместе с ним. Тюремщики, завидев, как я вхожу, немедленно повернули его ко мне спиной, так что у меня не было никакой возможности увидеть его лицо. Это был человек среднего роста, с волосами черными, весьма густыми и пышными, без единого следа проседи.

Что касается коротко упомянутого в отрывке Карделя, история эта опять же весьма красноречиво характеризует нелицеприятную изнанку правления Людовика Великого. Жан де Кардель был богатым торговцем сукном. Будучи облыжно обвиненным в заговоре против личности короля, он едва успел бежать в немецкий Мангейм. Однако, его не оставили в покое и там; как известно, в случае заговоров, все равно — реальных или мнимых, король Франци не успокаивался до тех пор, пока «виновные» не заканчивали свой жизненный путь в тюрьме или на плахе.

Во время войны за палатинское наследство, Кардель по пути из Мангейма во Франкфурт, на свою беду оказался в руках у французских солдат, и 4 августа 1690 года был препровожден в Бастилию. Здесь ему предстояло пробыть в течение 30 лет, до самой кончины, причем по свидетельству тюремщиков, разум несчастного помутился настолько, что он приходил в себя лишь на короткое время, когда, собственно, с ним и можно было общаться. Людовик упорно отказывался освобождать мнимого заговорщика, несмотря на заступничество германского императора, мангеймского курфюрста и наконец, английского короля Вильгельма III. Чтобы избавиться от настойчивых просьб, король-Солнце отговорился от венценосных заступников тем, что Кардель умер в тюрьме. И, надо сказать, он действительно умер, на тридцать первый год заключения, причем так тихо и незаметно, что 5 июня 1715 года тело его просто обнаружили в отведенной ему одиночной камере, причем руки и ноги несчастного отягчены были кандалами общим весом в 63 ливра (ок. 32 кг)^[3].

А вот в том, что касается Маски, свидетельство Ренневиля по праву считается одним из самых сомнительных и ненадежных. Начнем с того, что в 1705 году Ренневиль никак не мог с ним встретиться, так как Маска умер двумя годами ранее. Кроме того, по свидетельству всех прочих, к моменту смерти, Маска успел полностью поседеть. И уж совсем смехотворно выглядит объяснение касательно «стишков», высмеивавших любвеобильных святых отцов. Вполне возможно, что перед нами одна из басен, которыми посвященные в тайну столь охотно потчевали слишком уж легковерных. Возможно также, что этот мотив был вольно или невольно додуман или искажен самим Ренневилем; уж слишком хорошо он вписывается в его религиозную систему, включавшую среди всего прочего, глубокую враждебность гугенота к иезуитскому ордену. Кроме того, несоразмерность наказания и мелкой мальчишеской шалости, за которую был якобы осужден Маска, также полностью отвечало целям автора, строившего свою книгу на «леденящих кровь» ужасах самой страшной французской тюрьмы и бесчеловечности французского правосудия (в чем, надо сказать, он не слишком уж погрешил против истины).

Вполне возможно также, что память просто подвела Ренневиля, не забудем, что свой опус он составлял как минимум 12 лет после этой встречи. Зато все прочее вполне укладывается в общую схему, в частности, обращает на себя внимание имя ключника Бастилии — Антуана Рю, одного из немногих посвященных в тайну Маски, сопровождавшего узника во всех передвижениях из тюрьмы в тюрьму. Известно, что Маска пробыл в заключении 31 год, вплоть до смерти (это подтверждают сохранившиеся документы Бастилии, о которых мы еще будем говорить), как уже было сказано, Сен-Мар действительно привез его с собой с острова Сент-Маргерит, да и поведение стражи вполне соответствует обычной практике обращения с Неизвестным. Пожалуй, большего в этом случае нам не узнать, а посему — продолжим.

«Тайные мемуары касательно истории Персии»

Персидкая сказка. Ака Мирак (предположительно) «Хосров и Ширин». - Низами Гянджеви «Хамсе». - ок. 1540 г. - Or.2265, f. 66v. - Британская библиотека, Лондон.

В 1745 году, в Амстердаме (ну где же еще!) увидела свет небольшая, скромного вида книга, на обложке которой предусмотрительно была пропущена фамилия автора. Тайные мемуары (или анекдоты) — в разных изданиях имена несколько разнились — касательно истории Персии в иносказательной форме содержала в себе описание жизни всех европейских дворов приблизительно за период 1715—1745 годы, причем последние пять лет (иными словами, жаркая война за Австрийское наследство) были описаны с особой скрупулезностью. Повествование обрывалось на весне того же года, когда, по-видимому, автор счел за лучшее поставить точку в своем труде.

Выбор Персии (современного Ирана) в качестве псевдостраны, где происходит действие был достаточно понятен: едва лишь образованные французы познакомились с «Персидскими письмами» Монтескье, страну накрыла повальная мода на все «восточное» и «персидское». Ах этот Восток!.. Для большинства европейцев он все еще оставался полусказочной страной, которую фантазия заполняла образами из «Тысячи и Одной Ночи». Ну конечно же, там был гарем, и восточный властелин в шальварах и чалме с пером, который возлежал на вышитом золотом ложе, прихлебывая кофе и дегустируя фрукты и сладости, разложенные на золотом блюде, попыхивая кальяном, в то время как вокруг него в такт негромкой музыке кружились юные прелестницы, едва прикрытые тончайшим шелком…

Для образованной публики того времени, книга представляла собой увлекательнейшую интеллектуальную головоломку, шараду, в которой автор противостоял читателю, который в свою очередь силился догадаться, кто или что скрывается за тем или иным иносказанием. Персия — Франция? А персы, выходит, французы? Тогда Шах-Аббас, персидский шах на самом деле Людовик XIV? А что тогда «Япония»? Англия? А «Китай»? Испания? Те немногие экземпляры, что сумели сохраниться до нашего времени изобилуют рукописными или печатными дешифровками-«ключами»; при том, что если в одних случаях догадаться было сравнительно несложно, в других читателю приходилось основательно поломать голову, и ответы не всегда сходились между собой… Впрочем, в наш компьютерный век мы не будем испытывать ваше любопытство, но снабдим каждое имя или иносказание дешифровкой, увидеть которую будет легко, наведя на нее мышь. Надо сказать, что этот исключительно интересный памятник своей эпохи никогда не переводился на русский язык; впервые вы, читатель, увидите небольшой отрывок из этого произведения, одного из многих важнейших текстов Галантного века, по-прежнему ожидающего своего переводчика.

Автор смелой сатиры остался неизвестным. Однако, для людей того времени главный посыл его произведения был прост и ясен: монархия прогнила насквозь, и уже неспособна обеспечить покой и процветание своей стране. Конечно же, полиция короля не могла не заинтересоваться этим опусом и не приложить максимум усилий для розыска предполагаемого автора. Забегая вперед скажем, что поиски эти ничего не дали. Под подозрением оказалась некая мадам де Вье-Мезон, обладательница острого ума и сильного характера. Полицейские бумаги сохранили о ней достаточно полный отчет: «Невысокого роста, белокожая, светловолосая, по виду — особа вероломного свойства. Жена советника Парламента, сестра Мадам де Воврей, дочь мсье Ант., главного инспектора по налогам. Умна и весьма коварна, сочиняет стихи и куплеты, в которых высмеивает всех подряд. Кружок, вокруг нее собравшийся… опаснейший во всем Париже. Подозревается также в том, что является автором Персидских Анекдотов.» Так называемый «Словарь анонимов» под редакцией А.-А. Барбье в свою очередь полагает, что соавтором, и так сказать, официальным представителем мадам выступал некий Антуан Пеке, крупный чиновник Министерства Иностранных Дел, служивший под началом непосредственно графа де Морвилля. Предположительно, отождествление это базируется на факте, что «Мемуары» содержат сцену нелицеприятной ссоры, поставившей крест на его карьере, при том, что этот рассказ, практически без изменений, повторяется в не менее любопытном опусе того времени, озаглавленном «Частная жизнь Людовика XV, или важнейшие события, любопытные подробности и анекдоты, случившиеся во время его правления» (Лондон, 1751 г.), где имя Пеке названо уже в открытую.

Другим подозреваемым уже в наше время стал сам великий Вольтер. В некоторых современных изданиях «Мемуаров», его имя ничтоже сумняшеся определяют на обложку в качестве авторского, однако, никаких реальных подтверждений тому нет. Более того, как вы легко сможете убедиться, читатель, в сведениях Вольтера и сведениях автора персидской истории существуют определенные расхождения. Заметим однако, что сочинитель, уж кем бы он ни был, в достаточной мере осведомлен о жизни двора и политике государства; кроме того, сведения касательно правил содержания Неизвестного в тюрьме едва ли не слово в слово подтверждаются другими источниками. Настораживает единственно история с тарелкой — реальная или вымышленная, она пришла с островов Сен-Маргерит, и по-видимому, в Бастилии заняла прочное место среди полулегендарных сведений, окружавших Узника в Маске. Обсуждать кандидатуру, которую предлагает нам автор (опять же, вскользь заметим, совершенно неидентичную с вольтеровской) мы будем в последнем разделе этой главы, а пока, рискнем утомить читателя, то есть вас, длинной цитатой.

Принц этот страстно любил женщин, и постоянно окружал себя множеством фавориток. Одно из первых мест при нем занимала некая индианка, не блещущая красотой, высокая, ладно скроенная, которую Провидение наделило однако, умом и страстностью чувств. Сердце ее переполнено было той чуткой нежностью, которая придает любовным отношениям некое особое очарование, и составляет, быть может, величайшее из женских достоинств. Шах-Аббас любил ее самозабвенно, а также имел от нее сына. Сей юный принц, с рождения окруженный заботой, был красив собой, ладно сложен, весьма разумен, но притом отличался гордыней, и никак не мог заставить себя смириться с необходимостью проявлять по отношению к Сефир-Мурзе, единственному законному отпрыску Шах-Аббаса и наследнику престола, почтение, каковое полагается принцу, должному в будущем стать его владыкой. Оба юных принца, будучи почти ровесниками, представляли собой полную противоположность друг другу. И ежели Сефир-Мурза с готовностью признавал сколь во многом превосходит его Джафер, будучи по природе своей любезен, мягок, и наделен добрым сердцем, качествами столь редкими у принцев, возмужавших под сенью трона, и посему тем более достойными похвалы, это же заставляло Джафера презирать его еще сильнее, не упуская возможности указать, сколь он сам любезнее для персов, которые будут в противном случае обязаны покорностью принцу, лишенному доблести, и столь мало пригодному повелевать ими. Шах-Аббас,будучи в полной мере осведомлен касательно того, сколь недостойно ведет себя Джафер, не имел достаточно сил, чтобы призвать его к порядку сына, из раза в раз отвечавшего неблагодарностью на доброе нему отношение, ибо монарх этот, ничем не ограниченный в своей власти, не в силах был суровостью заставить замолчать отеческую любовь. Однажды так случилось, что Джафер забылся настолько, что отвесил пощечину принцу Сефир-Мурзе. Шах-Аббас, немедля узнав о случившемся, охвачен был скорбью и жалостью к провинившемуся, однако, сколь не хотелось бы ему предать забвению таковое посягательство, корона и власть его обязывали к действию, ибо скандальная новость эта уже облетела двор, и мягкость в таковом случае была бы нетерпима. Посему, не без внутренней борьбы, он собрал самых доверенных своих советников, и не скрывая от них, сколь велико его страдание, спрашивал как ему следует поступить. Памятуя о грандиозности преступления, в согласие с законами страны, все они высказались за смертную казнь. Сколь жесток был подобный удар для отца, столь нежно любящего! Однако же, один из его министров, лучше нежели другие понимая, сколь велика привязанность Шах-Аббаса к сыну, предложил ему иной способ наказать Джафера, не лишая его при том жизни. Способ этот сводился к тому, чтобы послать принца к армии, что обреталась в земле Фельдран. Но едва ли не сразу после его прибытия распущен был слух, что принц стал жертвой чумы, дабы таким образом испугать и отдалить от него, тех, кто пожелал бы его увидеть, несколькими же днями спустя после начала воображаемой болезни, он якобы испустил дух, и в то же время, как на глазах у всей армии, устроены были похороны, сопровождавшиеся всеми почестями, полагающимися принцу столь высокородному, тайно, под покровом ночи его переправили на остров Ормуз[4], где ему отныне предстояло обретаться до самой смерти. Действия эти одобрены были заранее и освящены властью скорбящего Шах-Аббаса. К исполнению этого, призваны были самые доверенные и осторожные. Джафер отправлялся в армию в роскошной карете, и дальше все прошло весьма гладко, ровно как то и было задумано, и вто время как весь лагерь оплакивал судьбу несчастного принца, его окольными тропами доставили на остров Ормуз, где передали с рук на руки тамошнему коменданту[5], каковой заранее уведомлен был приказом Шах-Аббаса, чтобы с того самого дня, узника не позволено было видеть ни единому человеку, каково не было бы его звание. В тайну посвящен был только один из его слуг, сопровождавший принца[6], однако, в дороге ему пришел конец, и главенствующие над конвоем изрезали ему лицо кинжалами, дабы его невозможно стало узнать, и оставили простертым среди дороги, ограбив до нитки, дабы таковым образом окончательно затруднить дознание, и затем продолжили свой путь. Комендант крепости Ормуз относился к своему пленнику со всевозможным почтением, и сам прислуживал ему за столом, принимая блюда у порога покоя, в каковом тот был размещен, из рук поваров, чтобы никто не имел ни малейшей возможности взглянуть в лицо Джаферу. Однажды принц улучил момент чтобы нацарапать свое имя на обратной стороне блюда, орудуя для того острием ножа. Некий раб, в чьи руки нежданно упало это блюдо, счел своим долгом отдать его коменданту, льстя себя надеждой быть за то награжденным. Однако несчастный в том жестоко обманулся, и был убит на месте, дабы унести с собой в могилу тайну величайшей важности[7]. Предосторожность пропавшая втуне, ибо случившееся все равно вышло наружу, как то могли убедиться пишущие эти строки и те, что ныне их читают. Случай весьма обыкновенный в особенности для дел вельможных, ибо высшие всегда имеют обыкновение поверять свои тайны многим, отнюдь не расположеным к тому, чтобы держать язык за зубами, будь то по причине своих собственных страстей, или же интересов, а зачастую из-за ненависти или же неблагодарности.

И несколько далее:

Множество людей, достойных доверия, утверждали, будто им не единожды приходилось видеть Узника в Маске, и также добавляли, будто он называл коменданта на «ты», в то время как тот, напротив, выказывал ему всевозможные знаки величайшего почтения.

Вольтер

«Дьявол во плоти» - Франсуа-Мари Аруэ (Вольтер). Морис Кантен де ла Тур «Портрет Вольтера» (фрагмент). - Пастель. - 1736 г. - Копия оригинала, ныне утраченного. - Замок Ферней. - Франция.

Его называли «дьяволом во плоти», дружбы Вольтера искали короли и императоры, с ним полагала за честь держать переписку «северная Семирамида» — российская императрица Екатерина II. Его призыв «раздавить гадину», под которой понималась религия, и в первую очередь католичество, вверг в панику не только епископов и кардиналов, но и сам Рим, не имевший возможности никаким образом надавить на дерзкого. Коротко говоря, величайший гений XVIII века в представлении не нуждается. Нас заинтересует лишь та небольшая часть его биографии, которая непосредственно связана с историей нашего героя.

Итак, Вольтеру пришлось побывать в Бастилии дважды. В первый раз это случилось при регентстве, 16 мая 1717 года, и начинающему (в те времена) поэту пришлось провести в главной государственной тюрьме 11 месяцев. Причиной ареста был приписанные ему подметные куплеты, в которых не без яда описывалась кровосмесительная связь между регентом и его собственной дочерью — «эдипов грех». Основанием для ареста послужил донос от его двух якобы друзей, уверявших, что неопытный еще и весьма тщеславный поэт не удержался от того, чтобы не выболтать им свой секрет. Как несложно догадаться, оба служили в тайной полиции регента. Современные исследователи расходятся в мнениях о том, был или не был Вольтер их подлинным автором, сам он в письме к своему придворному покровителю герцогу де Сюлли, написанном на следующий же день после ареста клялся, что не имеет к тому никакого отношения. Так или иначе, поэта выпустили из заключения 11 месяцев спустя, на пасхальную неделю 1718 года, видимо, желая в достаточной мере продемонстрировать милосердие власти, а также надеясь, что полученный урок будет выучен раз и навсегда. Как мы знаем, надежды эти в скором времени пошли прахом.

Девять лет спустя, в 1726 году ситуация повторилась. На сей раз прелюдией к аресту послужил совершенно незначительный инцидент, столкнувший уже увенчанного лаврами поэта, с неким аристократическим ничтожеством по имени Ги-Огюст Роган-Шабо. Уязвленный всеобщим уважением, которое оказывалось литератору, аристократ пожелал поставить «поэтишку» на место, для чего не нашел ничего лучшего, как высокомерно осведомиться:

— Мсье Аруэ или мсье Вольтер? Каково ваше подлинное имя?

Уж за чем, а за словом Вольтер в карман никогда не лазил, и немедленно парировал:

— А ваше? Роган или Шабо?

Второй раз кавалер попытался перейти в атаку уже в фойе театра Комеди-Франсез, на что получил еще более резкую отповедь, что имя Вольтера останется в истории, в то время как его собственное будет опозорено навсегда.

Багровый от злобы аристократ вынужден был промолчать и удалиться прочь, провожаемый ироническими улыбками; и конечно же, задумал отомстить. Как известно, мелкая личность способна лишь на мелкие пакости, на большее ее воображения просто не хватает. Посему, Роган-Шабо не додумался ни до чего лучшего, как отправить Вольтеру подметное письмо, якобы приглашавшее его на обед к герцогу Сюлли. Вольтер попался на удочку, и пришел в положенное время; герцог, несколько удивленный неожиданным визитом, был слишком хорошо воспитан, чтобы выразить это наружно и принял гостя со всем подобающим радушием. Посередине обеда, некий гонец, якобы для того, чтобы передать мсье Вольтеру срочные новости, вызвал его на улицу, где писателя уже дожидались дюжие лакеи с палками. Роган-Шабо наблюдал за экзекуцией из окна своей кареты.

Разъяренный Вольтер, прекрасно понимая, чьих рук это дело, бросился за помощью к герцогу Сюлли, требуя, чтобы тот ответил человеку, оскорбившему его гостя, затем с прочим своим аристократическим знакомым, имеющим достаточный вес и связи при дворе. Помощи он не получил; такой уж была психология века. Это мы с вами знаем, что молодой аристократ, оставшийся в истории лишь благодаря этой мелкой стычке, представлял собой не более чем известную моську, исступленно лаявшую на одного из величайших людей своей эпохи. В глазах человека XVIII столетия молодой человек из старинной дворянской семьи, богатый и влиятельный, значил куда больше, чем поэт — пусть даже с европейской известностью, и портить с ним отношения… как хотите, было неразумно.

Понимая, что справедливости ему не дождаться, поэт всерьез задумался о мести. Взяв несколько уроков стрельбы из пистолета и фехтования на шпагах, он по всей форме вызвал обидчика на дуэль. Однако, Роган-Шабо, который вдруг понял, что рассерженный литератор вполне серьезно готовится проделать в его аристократической шкуре несколько совсем не подобающих отверстий, принялся прятаться, и наконец, понимая, что Вольтер не отступится, не нашел ничего лучшего как настрочить донос в королевскую полицию, обвинив своего противника в том, что тот возмущает общественное спокойствие. Король Людовик отреагировал достаточно быстро, и 16 апреля 1726 года оскорбленный поэт вновь отправился за решетку. Опасаясь, что его заключение станет пожизненным, он сразу же после ареста подал прошение на имя государственного министра Морепа, с просьбой позволить ему отбыть в Англию (предлагая, чтобы — для верности — в порт Кале его сопроводил солдатский эскорт). Просьба писателя была удовлетворена, и 5 мая того же года, его действительно отправили в этот город, где он немедленно сел на корабль^[8].

Двадцать пять лет спустя в Берлине выйдет из печати первый том «Век Людовика XIV» в котором автор обратится к интересующему нас сюжету. Вновь приведем цитату без сокращений:

Несколько месяцев спустя после смерти Мазарини произошло некое из ряда вон выходящее событие, которое осталось совершенно вне поля зрения наших историков, что не менее удивительно. Под покровом строжайшей тайны, в замок на острове Сен-Маргерит, что в Прованском море, был водворен неизвестный узник, ростом несколько выше среднего, молодой, весьма красивый и благородный видом. Узник этот по все время пути носил на лице маску, снабженную в нижней своей части стальными пружинами, так, что мог свободно есть с маской на лице. Было приказано убить его на месте, ежели он попытается от нее освободиться. Он оставался на острове вплоть до того времени, когда некий офицер по фамилии Сен-Мар, губернатор Пиньероля, которому была доверена соответствующая миссия, в 1690 году получив место губернатора Бастилии, отправился за ним на остров Сен-Маргерит и затем доставил в Бастилию, при том, что узник по-прежнему оставался в маске. Маркиз де Лувуа незадолго до переезда, посетил его на острове. Министр говорил с ним стоя, всем своим видом выказывая почтение. Этот неизвестный был переправлен в Бастилию, где его постарались устроить со всеми удобствами, какие только были доступны в этой крепости. Он ни в чем не встречал отказа, испытывая особое пристрастие к тончайшему белью и кружевам, а также играл на гитаре. С ним обращались с величайшей обходительностью, и сам губернатор лишь изредка позволял себе сесть в его присутствии. Старый врач, служивший в Бастилии, пользовавший эту исключительную личность в случае недомогания, рассказывал, будто никогда не видел его лица, при том, что множество раз осматривал язык и все его тело. Как утверждал этот доктор, он был на удивление хорошо сложен, кожа у него была несколько смуглого оттенка, один звук его голоса привлекал к себе заинтересованное внимание, он никогда не жаловался на свое положение и никоим образом не позволял понять, кем он был на самом деле. Этот неизвестный скончался в 1703 году, и был похоронен ночью в на приходском кладбище Сен-Поль. Но что еще более поразительно, в момент отправки его на остров Сен-Маргерит, в Европе не пропало без вести ни единой влиятельной личности.

Годом спустя, второе издание «Века Людовика XIV» дополнилось новыми подробностями:

Этот узник без всякого сомнения был (личностью высокопоставленной), ибо первые же дни его пребывания на острове ознаменовались следующим инцидентом. Губернатор собственноручно накрывал ему на стол, и затем уходил прочь, запирая его в одиночестве. Однажды узник с помощью ножа нацарапал нечто на серебряной тарелке, и выбросил ее в окно, норовя попасть в лодку, стоявшую у берега, у самого подножия башни. Рыбак, хозяин этой лодки, поднял тарелку и принес ее губернатору. «Вы прочли то, что написано на этой тарелке? И случилось ли кому-либо видеть ее у вас в руках?» «Я не умею читать» - ответил рыбак. - «Я нашел ее буквально только что, и никто ее не видел.» Крестьянина задержали до тех пор, пока губернатор окончательно не убедился, что никто никогда не видел его читающим, и что тарелка также осталась никем не замеченной. «Идите.» - сказала он ему. - «Вам очень повезло, что вы не умеете читать.» Среди тех, кто в скором времени узнал о произошедшем, был некий человек весьма достойный доверия, живущий и поныне. (...) Мсье де Шамильяр был последним из министров, посвященных в эту необычную тайну. Второй маршал де ла Фельяд, приходившийся ему зятем, уверял меня, будто в момент, когда тесть его лежал на смертном одре, он на коленях молил открыть ему, кем был этот человек, которого звали не иначе как «Человек в Железной Маске». Шамильяр ему ответил, что речь идет о государственной тайне, и он когда-то поклялся навсегда ее сохранить. Надо сказать, что многие из ныне живущих смогут удостоверить истинность моих слов, и мне не случалось слышать ни об одном ином факте столь же интригующем и также же твердо установленном.

И наконец в «Дополнении к Веку Людовика XIV», автор, по-видимому, решил поставить окончательную точку:

Множество людей изо дня в день осаждают меня просьбами наконец-то объявить, кем был этот узник, столь же прославленный, сколь и неизвестный (науке). Я всего лишь историк, отнюдь не ясновидящий. Это явно был не граф де Вермандуа, и не герцог де Бофор, исчезнувший не ранее, чем началась осада Кандии, чье тело не смогли опознать, т.к. турки отсекли ему голову. Мсье де Шамильяр иногда замечал, что желая избавить себя от навязчивых вопросов последнего маршала де ла Фейяда и мсье де Комартена, он отвечал им, что это был человек, посвященный во все секреты мсье Фуке, тем самым признаваясь, по крайней мере в том, что этот неизвестный был водворен в тюрьму некоторое время спустя после смерти кардинала Мазарини. Однако, ради чего столь беспрецедентные меры предосторожности для поверенного мсье Фуке, человека на вторых ролях? И это при том, что в названное время не пропало без вести ни единой влиятельной личности. Таким образом, становится ясным, что это был узник первостатейной важности, чья судьба должна была навсегда остаться тайной. Иных выводов из сказанного сделать невозможно..

Нам стоит, дорогой читатель, специально обратить внимание на дату этих публикаций. Даже если предположить, что Вольтер узнал о существовании Маски во время своего второго (недолгого) пребывания в государственной тюрьме), по каким-то своим соображениям, он предпочел отмалчиваться в течение четверти века! Сколь же опасным был этот секрет, если даже европейски известный автор, поддерживавший переписку с Екатериной II и Фридрихом Великим не решался предать его гласности в течение столь долгого срока.

И лишь превратившись в богатого и независимого, европейски известного писателя, проживавшего на территории нейтральной Швейцарии, он решился наконец-то прервать молчание. Никакие имена в его произведении не назывались, честь Бурбонов не была (по всей видимости) скомпрометирована, и посему слабый Людовик-младший предпочел оставить дело без последствий. Однако, в Европе публикация наделала много шума. Именно с легкой руки Вольтера за неизвестным раз и навсегда закрепилось имя Железной Маски, и тайна его стала интригующим предметом обсуждения при всех европейских дворах, в салонах читающей публики, и даже в тавернах, среди простолюдинов. Раз возникнув, желание разгадать старинную тайну не угасает и поныне. Однако сам Вольтер, дав единственную подсказку, к этой теме уже никогда не возвращался. Вместо него это сделал его злейший враг.

Эли Катрин Фрерон

Враг Вольтера - Эли Катрин Фрерон. Неизвестный художник «Эли-Катрин Фрерон». - Гравюра - XVIII в. - Заглавный портрет собрания сочинений.

Несомненно, бойкий журналист Фрерон, виртуозно владеющий искусством издавать литературные альманахи для легкого чтения, ни славой, ни литературным талантом даже близко не мог сравниться с Вольтером. В настоящее время этот автор давно и прочно забыт; имя его всплывает лишь в связи с Вольтером и энциклопедистами, с которыми он в течение многих лет вел непримиримую борьбу. Мы не будем входить в ее суть, желающие откроют соответствующую литературу, отметим коротко, что Фрерон был человеком несколько консервативного характера, которого приводили в шок «новомодные» литературные эксперименты, и уж тем более попытки превратить литературу в орудие философствования или еще хуже — политической полемики^[9].

Возмущенный подобным, он резко критиковал и высмеивал кружок энциклопедистов на страницах своих журналов, которые вел беспеременно с начала и до конца своей литературной карьеры. Начав как рядовой журналист в издании аббата де Фонтена «Обзор современных литературных трудов», он, после смерти своего нанимателя в 1746 году, открыл уже собственный журнал под именем «Письма графини де…», который был закрыт цензурой тремя годами спустя, и немедленно продолжился под именем «Эссе касательно неких литературных сочинений нашего времени». За оскорбительные нападки на Вольтера, в 1752 году журнал на короткое время был запрещен, затем выпускался вновь до 1754 года, и наконец, сменился солидным изданием под именем «Ежегодный литературный альманах». «Альманах» выходил вплоть до смерти автора, в 1776 году, причем злые языки уверяли, что причиной этой смерти стал приказ о закрытии журнала, тогда как Фрерон не смог пережить столь неожиданный конец своего детища.

Надо сказать, что Вольтер, главная мишень насмешек и уколов Фрерона, также не молчал в ответ, не довольствуясь несколькими эпиграммами, он вывел своего недруга в комедии «Шотландка», превратив его в издателя журнала «Литературный вертопрах» — намек более чем прозрачный для тогдашнего зрителя. Остановимся на этом, читатель. Для нас достаточно знать, что нашумевшая история Маски оказалась для журналиста Фрерона очередным способом сведения счетов со своим вечным недругом, которого он поспешил выставить в роли невежды. Однако, за нападками и колкостями прослеживаются довольно интересные факты, с которыми стоит познакомиться.

Итак, в 1768 году, 15 лет спустя после того, как в свет вышел первый том «Века Людовика XIV» Фрерон получил письмо, направленное в редакцию его журнала одним из бывших узников острова Сен-Маргерит Лагран-Шанселем. Письмо (возможно, несколько «подправленное» Фрероном, читалось следующим образом:

Во время моего пребывания на островах Сен-Маргерит, ввиду того, что событие это уже не представляло собой государственной тайны, в момент, когда я там оказался, мне удалось узнать некие подробности, которые историк, более дотошный в своих изысканиях, чем мсье Вольтер, мог бы выяснить не хуже моего, если бы дал себе труд навести к тому справки. Это из ряда вон выходящее событие, которое он датирует 1661 годом, несколькими месяцами позднее смерти Мазарини, на самом деле произошло в 1669 году, восемь лет спустя после смерти Его Высокопреосвященства. Мсье де Ламотт-Герен, бывший комендантом островов в то время, когда я там обретался, уверял меня, будто узником этим был герцог де Бофор, которого почитали убитым при осаде Кандии, и чье тело, как уверяли в то время, так и не было найдено. Он также говорил мне, будто сьер де Сен-Мар обходился с этим узником с величайшей почтительностью, и сам прислуживал ему за столом, подавая кушанья на серебре, и снабжал его столь богатым платьем, сколь тому было угодно пожелать… Когда он оставался в одиночестве, он мог занять свое время, выщипывая волосы из бороды с помощью стального пинцета, весьма гладко отполированного и блестящего. Мне довелось самому увидеть один такой пинцет, служивший ему для подобной цели в руках сьера де Фермануара, племянника Сен-Мара, и командира вольного отряда, предназначенного к охране узников. Я также слышал от множества людей, что когда Сен-Мару пришло время принять на себя командование Бастилией, куда он взял с собой узников, находившихся под его началом, им довелось услышать, как один из таковых, носивший на лице железную маску, осведомился у своего сопровождающего: — Король желает моей смерти? — Нет, Ваше Высочество, — ответил ему Сен-Мар, — Жизни вашей ничто не угрожает, извольте лишь следовать за мной. Мне также довелось слышать от некоего Дюбюиссона, казначея при особе знаменитого Самюэля Бернара, который, проведя несколько лет в Бастилии, был затем препровожден на острова Сен-Маргерит, было ему довелось находиться в одной камере с несколькими заключенными, располагавшейся в точности над той, где обретался этот неизвестный, что через посредство каминной трубы они могли поддерживать между собой связь и поверять друг другу свои мысли, однако, едва им случилось осведомиться почему от упорно отказывается сообщить им свое имя и свою историю, тот ответил им, что «подобная откровенность будет стоить жизни и ему самому, и тем, кому он откроет свою тайну».

Второе, еще более интересное послание, направил издателю никто иной как сам Фермануар де Пальто, сын племянника уже давно покойного к этому времени Сен-Мара. Звучало оно следующим образом:

Мсье, Как то следует из письма мсье Сен-Фуа, отрывок из которого вы изволили мне привести, Человек в Железной Маске по-прежнему вдохновляет наших авторов, и потому я намерен поведать вам то, что мне известно об этом заключенном. На островах Сен-Маргерит и в Бастилии он был известен под именем де Ла Тур. Губернатор и прочие офицеры относились к нему с величайшей предупредительностью, он получал все, что ему могло быть предоставлено. Он часто совершал прогулки с маской на лице. Но лишь со времени выхода из печати «Века Людовика XIV», за авторством мсье де Вольтера, появилось утверждение, будто маска эта сделана была из железа и снабжена пружинами; возможно, это обстоятельство прошло мимо меня; в любом случае, маску эту он надевал только выходя подышать свежим воздухом, или же в случае если ему предстояла встреча с некоим чужаком. Сьер де Бленвилье, пехотный офицер, имевший доступ к мсье де Сен-Мару, губернатору остров Сен-Маргерит, а позднее и Бастилии, множество раз упоминал, будто судьба де Ла Тура возбудила в нем такое любопытство, что желая таковое удовлетворить, он одолжил платье и оружие у одного из солдат, должного нести часовую службу на галерее, куда выходило окно камеры, которую занимал этот узник на островах Сен-Маргерит; с этого места он мог весьма хорошо его разглядеть. В это время он не носил маски, лицом он был очень бел, высок и хорошо сложен, одна нога у него несколько отечной, а волосы совершенно седыми, при том, что он отнюдь не выглядел стариком. Он провел едва ли не всю ночь вышагивая по своей камере. Бленвилье добавлял к тому, что узник всегда был одет в коричневое платье, что ему предоставляли отличное белье и книги, и что комендант и прочие офицеры при нем оставались стоять, обнажив головы, вплоть до того момента, когда он сам не приглашал их садиться и надеть шляпы, и что они часто составляли ему компанию за едой. В 1698 году, мсье де Сен-Мар оставил острова Сен-Маргерит, чтобы принять командование Бастилией. По пути туда, он вместе со своим узником сделал небольшую остановку на землях Пальто. Человек в Маске прибыл в носилках, каковые предшествовали носилкам Сен-Мара, кроме того, их сопровождала многочисленная конная стража. Крестьяне отправились поприветствовать своего господина. Мсье де Сен-Мар обедал вместе со своим узником, который силе спиной к окну столовой, выходившему во двор. Крестьяне, которых мне довелось расспросить, не могли видеть, ел ли он с маской на лице, однако, они весьма хорошо запомнили, что мьсе де Сен-Мар, сидевший за столом напротив него, по обеим сторонам своей тарелки положил по пистолету. Им прислуживал всего лишь один лакей, приносивший блюда, которые ему передавали в переднюю, не забывая плотно закрыть за собой дверь столовой. Когда узнику случалось пересечь двор, маска была всегда на нем, крестьяне, рассказывали, что им доводилось видеть лишь губы и зубы Маски, что он был высок ростом и совершенно сед. Мсье де Сен-Мар ложился спать в постель, которую распорядился поставить рядом с постелью Маски. Мсье де Бленвилье говорил мне, что после смерти узника, каковая пришлась на 1704 год, его тайно похоронили на кладбище Сен-Поль, и что в гроб добавлены были некие снадобья, чтобы тело растворилось без остатка. Мне не доводилось слышать, говорил ли он с иностранным акцентом.

Кто?

Людовик, граф Вермандуа

Примечания