Железная Маска/Глава 1 Молчание и слухи

← Железная Маска

"Железная Маска" ~ Глава 1 Молчание и слухи автор Zoe Lionidas

Глава 2 Голоса свидетелей →

Содержание 1 Несколько слов перед началом 2 Расстановка сил 3 «Молчание века» 3.1 Маркиза де Севинье 3.2 Луи де Рувруа, герцог Сен-Симон 4 Анонимный голландский газетчик 5 Свидетельство из первых рук 6 Кто? 7 Литература 8 Примечания

Несколько слов перед началом

Человек в железной маске. - Неизвестный художник «Человек в железной маске». - Раскрашенная гравюра. - ок. 1789 г. - Франция.

Начиная эту работу, автор с прискорбием должен признаться своему читателю, что не любит XVII век. Все глубже погружаясь в историю этого противоречивого времени, автор не без ностальгии вспоминает Средневековье, когда любовь была любовью, ненависть ненавистью; а лицемерие и хитрость имели вид столь незатейливый, что разгадать их было под силу даже ребенку. XVII век был жесток, противоречив, а «кровь и розы» Средневековья сменились в нем золотом и опять же — кровью Нового Времени.

Начало эпохи Просвещения, рождение науки, современного взгляда на мир, того сегодня, которое каждый из нас может лицезреть прямо за своим окном, эпоха Просвещения недаром будет именоваться «железным веком» в мемуарах его представителей и потомков.

Золото Франции, пухлые амуры, холеные нимфы и дриады, во множестве резвящиеся на потолках дворцов, варварское великолепие Версаля и Сен-Клу, где «всякий предмет, не белого и не голубого цвета, должен быть вызолочен», пышные одеяния придворных дам и кавалеров, идеальные сады, где даже цветы и деревья обязаны были расти и выстраиваться в соответствии с идеальным порядком, предписанным на все времена. Французы того времени полагали себя обладателями абсолютного вкуса, прямыми и наиболее верными потомками древних римлян и греков — воспринимавшиеся в те времена как образцы идеального благородства. Античный стиль, античный дух, восхищение героями древности, игры в античных богов и богинь захватывают умы эпохи. Праздник нимф в Версале, многочисленные театральные постановки на греческие и римские сюжеты, столь же бесконечное множество раз их отражение в живописи, скульптуре, пластике. Театр как будто проникает в жизнь, театром становится само существование высшего класса, игрой — его жизнь от рождения до смерти. На французский язык переводятся латино- и грекоязычные произведения, во французскую поэзию входит гекзаметр, собирательство античных монет, медалей, гемм становится повальной, всепоглощающей модой.

И это же время непрекращающихся войн, грызни за мировое господство, колониальные захваты и лихорадочное грабительство новых земель, сопровождающееся порабощением и истреблением местного населения. Испанцы убеждены, что американские «дикари» вовсе не люди, но всего лишь высокоразвитые животные, которые по некоему природному капризу обладают речью; в самом деле, в Библии о них ни слова. А коли так — дозволено все. Например, зараженные оспой одеяла, от которых вымирают целые племена, изнурительный труд на плантациях сахарного тростника и золотых копях — с дикарями можно все! Впрочем, к чему мелочиться? Просвещенная Франция не отстает от южной соседки, правда, за неимением колоний, сосредотачивает свои усилия на европейском континенте. Король желает, чтобы протестантская Германия была отделена от его владений полосой выжженной, совершенно безлюдной земли. Воля монарха есть закон, и вот уже французские солдаты подвергают полному разрушению древний Гейдельберг, методично минируя каждый дом, каждую церковь, превращая городские стены и башни в груды камней. Согласно монаршему приказу, город недостаточно сравнять с землей, население должно быть изгнано прочь и караемо смертью за любую попытку вернуться в родные места. Не кажется ли вам, читатель, что у бесноватого фюрера и его современных поклонников были весьма достойные предшественники?

Впрочем, не следует сгущать краски. На фоне театральной жизни имущих классов и кровавого беспредела солдатни, жизнь реальная и полнокровная исподволь берет свое. Просвещение — век становления науки. Уже сделал свои первые открытия Ньютон, в науку и даже быт постепенно проникает новомодное электричество (пока еще как игрушка, но его время скоро придет…) Из плена старинной алхимии высвобождается новая наука — химия, изобретение Антони ван Левенгука настолько увлекает просвещенные слои, что даже невестка короля заказывает себе микроскоп (из ценных пород дерева, инкрустированный серебром!) и в личном кабинете часами зачарованно изучает в капле уксуса «зловещего вида змеюк». Цепкая хватка религии, казавшаяся необоримой в прошлые века, значительно ослабла, в моде свободомыслие, критический взгляд на вещи и насмешки над темными суевериями прежних времен, исподволь прокладывает себе путь жадное желание познать мир, и вера во всесилие науки, которое уже в следующем веке даст свои первые плоды.

Уже заявил о себе гений Корнеля и Расина, создателей трагедии Нового Времени, уже Буало сформулировал правила классицистического театра, уже прозвучал заливистый смех Мольера, порой язвительный, не знающий жалости к лицемерам и лгунам, порой — добродушный и веселый. Уже Люлли создал новую французскую музыку, уже в архитектуре утвердился причудливый стиль барокко — и вот на этом сложном, причудливом, полном жизни и борьбы историческом фоне почти незаметно началась и столь же тихо закончилась трагедия Человека в Маске.

Вдумайтесь, читатель. Обычно, увлекшись загадкой без ответа, щекочущей наше любопытство и наше воображение, мы упускаем из вида всю трагичность судьбы этого человека. Без малого тридцать лет, из тюрьмы в тюрьму. Без права на собственное имя и лицо, без возможности даже словом перекинуться с теми, кто не был посвящен в тайну, без суда, без обвинения, просто ради политической целесообразности. «Лучше пусть погибнет один человек, чем весь народ сгинет». Когда и о ком это было сказано — а все не теряет своей актуальности и в наши дни. Барон де Палето (о нем мы еще вдоволь поговорим ниже) был одним из одним из очень немногих, кто видел нашего узника без маски. Исподволь подглядывая через глазок камеры, ничем не выдавая своего присутствия, он видел, как этот человек, рано поседевший, в свои сорок лет выглядевший стариком, отбросил опостылевшую полумаску из черного бархата, широкими шагами мерил свою камеру — из угла в угол, раз за разом, словно дикий зверь. Что еще оставалось нашему узнику — гордость. Он хорошо умел держать себя на людях. Ни единого слова жалобы или отчаяния, спокойное достоинство человека, знающего себе цену, жадное любопытство к книгам (он прочитал все, что было в тюремной библиотеке от корки до корки), и особая набожность того, кто сумел примириться со своей судьбой. Набожность столь глубокая, что тюремщики были убеждены, будто под маской скрывается клирик. Мы знаем также, что король боялся этого узника — живого и мертвого; после его смерти все личные вещи, ему принадлежавшие, и даже обивка со стен и доски пола должны были быть сожжены в присутствии коменданта тюрьмы; из страха, чтобы Маска каким-либо хитрым способом не смог раскрыть свою тайну. Начиная эту работу, мы ставим перед собой задачу предоставить русскоязычному читателю — впервые в переводе на его родной язык — весь корпус документов, связанный с древней загадкой, ознакомить его со всем, что известно на данный момент европейской науке, и далее предоставить возможность самостоятельно поломать голову над старинной тайной.

Расстановка сил

Король-Солнце на вершине власти. - Клод Ги Алле «Генуэзский дож - Франческо Мария Империале Леркаре перед Людовиком XIV». - Рисунок для шпалеры. - Холст, масло. - ок. 1715 г. - Версаль, Франция.

Со времен Вольтера бытует утверждение, что во времена Маски «во Франции не пропал ни один значительный человек». Так кто же он был? Неужто у загадочного узника не осталось семьи, друзей, кого-то, озаботившегося его исчезновением? А если да, удалось ли уничтожить все следы? И в чем состояло загадочное преступление этого человека (преступление явно связанное с большой европейской политикой), что оно повлекло за собой столь жестокую кару?

Начиная долгое путешествие, читатель, давайте остановимся на расстановке сил на европейском континенте, которая может стать первой ниточкой, способной повести нас в нужном направлении. Итак, Франция. На троне Людовик XIV, король-Солнце, последний монарх этой страны, достойный титула правителя. Позади остались бурные времена религиозных войн, Фронды и борьбы вокруг престола, прекрасно знакомые нам по романам Дюма. Король Франции жаждет, ни много ни мало, как мирового господства, в те времена понимаемого как главенство в Европе. Кажется, что сама судьба благоприятствует ему в этом. В самом деле, у Франции просто нет соперников на континенте. Когда-то могущественная Испания совершенно одряхлела, пресыщенная американским золотом, обескровленная инквизицией. На троне этой страны сидит несчастный полу-идиот Карл II, жертва близкородственных браков, неспособный даже есть обычным для другого человека образом из-за искривленной нижней челюсти. Людовик ждет его смерти, чтобы посадить на престол собственного внука — Филиппа, хотя, из-за противодействия сопредельных стран подчинить Испанию не удастся, внук Людовика начнет династию Бурбонов, потомки которой занимают испанский престол и сейчас.

Италия представляет из себя лоскутное одеяло, состоящее из множества небольших и просто крошечных владений герцогов и графов, беспрестанно враждующих между собой, а также со Святым Престолом, который в свою очередь не желает упустить возможности округлить свои владения. Людовик будет упорно пытаться отодвинуть границы Франции к Югу, путем захватов или покупок пытаясь присвоить себе часть итальянской земли. Мы увидим, как эти попытки сыграют свою роль в истории Узника в Маске.

Время Англии еще не пришло. Великой колониальной державой она станет много позднее, сейчас же режим Карла I рухнул, увлекая за собой старый феодальный порядок. В стране все еще неспокойно, главенствующую роль играет лорд-протектор Кромвель, исподволь готовящий собственного сына к тому, чтобы занять после его смерти освободившееся властное кресло. Людовик дает у себя приют английским беженцам, выдает дочь казненного — Генриетту, за своего младшего брата, и конечно же, старается сколь то возможно, поддержать на островах раздор и противостояние.

Германия также представляет из себя лоскутное одеяло из герцогств, графств и курфюрешств, бесконечно ссорящихся между собой. Тридцатилетняя война окончательно обессиливает это эфемерное образование, принадлежащее в эту эпоху, согласно известному выражению «скорее географии чем истории». Время Германии еще впереди, а пока Людовик, воспользовавшись тем, что прижимистый курфюрст Пфальцкий, не выплачивает положенного приданого за дочь, успешно присоединяет к своей стране богатый Эльзас, уверенно отодвигая границы королевства на Восток. Польша, откуда прибудет Мария Лещинская, покорная и тихая жена Людовика XV, также представляет собой конгломерат владений, над которыми чисто номинально распространяется власть выборного монарха. В далекой России только что закончилось Смутное время, на престоле первые Романовы — Михаил, а за ним Алексей Михайлович, прозванный «Тишайшим». В скором времени на свет предстоит появиться непоседливому и весьма пытливому мальчишке, который войдет в историю под именем Петра Великого; как мы увидим, найдутся желающие видеть в нем Человека в Маске. Но все это еще в будущем.

Единственным облачком на горизонте для Франции остается могущественная Голландия, с которой столкновения идут с переменным успехом. Однако, неспокойно в самой стране. Король-Солнце мало уделяет внимания внутренней политике, вслед за ним финансовое ведомство видит в народе единственно средство для пополнения казны, в ответ на что вспыхивает мощное повстанческое движение, известное историкам под именем «восстания гербовой бумаги». Бунт, конечно же, подавлен, но Людовик, вслед за свои далеким предшественником Филиппом Красивым, совершает все ту же ошибку: напрягая пружины государственной власти до предела, он приводит к их катастрофическому износу, лихорадочный блеск и величие уже в следующем поколении сменятся упадком; оба потомка великого короля будут ничтожествами, причем, голова последнего из них скатится под ножом гильотины. Но опять же, все это в будущем. А теперь, бегло ознакомившись с ситуацией, давайте погрузимся, дорогой читатель, в атмосферу романов Дюма-отца.

«Молчание века»

Маркиза де Севинье. - Клод Лефевр «Мадам де Севинье». - Холст, масло. - ок. 1665 г. - Музей Карнавале. - Париж, Франция.

Маркиза де Севинье

Если речь заходит о мемуаристах XVII века, творения которых позволяют нам заглянуть за кулисы «официальной» жизни Парижа, знатоки в первую очередь назовут имя маркизы де Севинье. Мадам Мари де Севинье, урожденная баронесса де Рабютен, по отцу происходила их старинного дворянского рода, считавшего своих предков поименно как минимум с XII векa. Потомственные военные из поколения в поколение, исправно служили сменявшим друг друга королям^[1]. Однако, мать будущей маркизы — Мари де Куланж, принадлежала к «новому дворянству» — столь же потомственным финансистам и купцам, выкупившим и выслужившим себе дворянский титул на чисто финансовом поприще. Типичная по тем временам ситуация, когда знатный повеса женится на деньгах, чтобы таким образом поправить свои опасно пошатнувшиеся дела. И в то же время — жуткий мезальянс! Достопочтенное семейство Рабютенов было настолько глубоко шокировано выбором беспутного сына и внука, что никто из родственников жениха не пожелал присутствовать на бракосочетании, и уж тем более скрепить своими подписями брачный контракт^[2].

Мари была вторым ребенком в этом семействе; первенец-мальчик, родившийся двумя годами ранее, умер во младенчестве. Девочке еще предстояло родиться, когда ее беспутный папаша ввязался в очередную дуэль, в те времена строго-настрого запрещенную церковными и королевскими указами. Надо сказать, что ситуация носила полуанекдотический характер. Будущие дуэлянты не сошлись во мнениях прямо во время мессы (о причине их ссоры история умалчивает), в результате чего Рабютен явился на место будущей дуэли впопыхах забыв захватить шпагу. Его противник был достаточно благороден, чтобы не воспользоваться своим преимуществом, в результате чего биться обоим дуэлянтам пришлось на ножах, позаимствованных в ближайшей таверне. К счастью, оба отделались легкими ранами, однако, ситуация была явно нешуточной. На дуэлянтов обрушился королевский гнев, вдобавок к оскорблению величества, церковь припомнила им, что злосчастная дуэль состоялась в Пасхальное воскресенье, и тем самым оскорблено было также величие Божье. Скорый суд приговорил обоих к виселице, и только поспешное бегство спасло обоим повесам жизнь^[3]. Рабютен скрылся на острове Ре, где комендант местной крепости отдал под его начало один из гарнизонных отрядов. Здесь он получил известие, что у него родилась дочь, в честь матери, получившая то же имя — Мари. Впрочем, смерть нашла Рабютена и здесь, в скором времени островная крепость была осаждена английской армией, и в одном из боев он пал, выражаясь современным языком «смертью храбрых», вместе со своим отрядом отбивая атаку превосходящих по численности англичан. Утверждали, что смертельный удар шпагой нанес ему сам Оливер Кромвель. Юной Мари в то время не исполнилось еще и года^[4].

Кстати говоря, до чего тесен мир! Брат ее отца получит назначение в качестве коменданта в крепость Пиньероль; где много лет спустя начнется история Железной Маски. Впрочем, карьера Рабютена-младшего будет очень короткой, он скоропостижно скончается спустя несколько дней по приезде на новое место назначения, оставив после себя сына^[5].

Еще несколькими годами спустя, девочка потеряет мать. Родная бабка по отцу — Жанна де Шанталь, суровая, глубоко религиозная старуха, будет позднее канонизирована под именем Св. Преподобной Жанны. Во имя любви к Богу она решилась после смерти мужа принять постриг, по легенде, переступив через собственного сына, который желая ей помешать, улегся на пороге. Став основательницей Ордена Визитации, св. Жанна умрет на посту аббатисы ею же основанного женского монастыря. Ни на секунду не теряя из виду любимую внучку, св. Жанна более заботилась о религиозном воспитании «маленькой ее души», более интересовалась ее благосостоянием и здоровьем. Св. Жанна была достаточно проницательна, чтобы не принуждать девочку к монастырской жизни, позволив ей сделать выбор в сознательном возрасте, однако, после смерти настоятельницы, не в меру старательные монахини, постоянно ставя в пример юной Мари ее святую бабку, назойливо желая видеть в ребенке, а затем подростке, «живое воплощение ее прародительницы», внушили девочке стойкое отвращение к монашеской жизни. Зато в шумном, жизнерадостном семействе Куланжей — маленькую Мари любили и баловали. Окруженная любовью и заботой, она получила отличное по тем временам домашнее образование: девочку обучали итальянскому языку, приохотили к поэзии и чтению серьезных книг. Ее разум развивали, подстегивая естественное детское любопытство рассказами о романтических героях современности, и героике античности в изложении древних авторов. Результат подобного воспитания не заставил себя ждать: эпистолярное наследство маркизы рисует нам портрет типичной женщины Эпохи Просвещения: энергичной, остроумной, трезвомыслящей, обладающей острым умом и сильным характером^[6].

В 18 лет Мари выдали замуж за 21-летнего маркиза Анри де Севинье. Богатый аристократ, видный собой, повеса и шалопай, прославился тем, что за несколько дней до уже назначенной свадьбы отправился на очередную дуэль, где получил глубокую рану в бедро, едва не отправившую его к праотцам. Едва поднявшись с постели, и договорившись о дне бракосочетания, он тут же заявил будущему тестю, что сразу по заключении брака, готов отправиться в действующую армию, так как война против англичан все еще продолжалась. Подобное было, скажем так, во вкусах века, так как будущую новобрачную это не смутило, а скорее наоборот — острее дало почувствовать, что она выходит замуж за героя романа, шагнувшего в жизнь прямо с печатных страниц. Впрочем, задуматься бы стоило, хотя бы имея перед глазами пример собственного отца. Но к шалопаям относились снисходительно во все времена. Брак был заключен, и совместная жизнь (о которой нам известно не так уж много), оказалась достаточно счастливой. Как полагалось провинциальным аристократам времени, Севинье проводили часть времени в деревне, где молодая супруга научилась вести хозяйство и скрупулезно проверять вслед за управляющим величину арендных сборов с местных крестьян — и столицей, где при посредстве все тех же Куланжей, родственников новобрачной, они арендовали богатый особняк на улице Львов. Маркиза приглашала в дом поэтов и видных представителей аристократии того времени, светские новости пестрят сообщениями, о том что некто обедает у маркиза и его супруги, или наоборот, чета Севинье приглашена в гости к очередному графу, барону или галантному аббату. Маркиза развлекалась, как то и следует делать в 18 лет, обмениваясь шутливыми письмами в стихах и в прозе со своими многочисленными друзьями и воздыхателями, незаметно для себя оттачивая свой будущий литературный стиль. Здесь, в Париже, чета пережила Фронду, сопровождавшую вступление на трон нового монарха — Людовика XIV. Беззаботная жизнь кончилась так же неожиданно, как и началась, семь лет спустя после заключения брака, Анри де Севинье погиб на очередной дуэли. Его вдова осталась с двумя детьми на руках: сыном Шарлем и дочерью по имени Франсуаза-Маргарита. Именно этой девочке, будущей мадам де Гриньян, мы обязаны обширным эпистолярным наследством маркизы^[7].

Благополучно выдав замуж горячо любимую дочь, маркиза, оставшаяся одна в пустом парижском особняке, рьяно взялась за перо. Письма отправлялись в Прованс к дочери и зятю с завидной регулярностью: три, а порой и четыре раза в неделю. Современные историки сравнивают эпистолярное наследство маркизы де Севинье с газетной хроникой или светскими новостями. Даже в преклонном возрасте, жестоко мучаясь от ревматизма, она умудрялась оставаться в курсе новостей и светских сплетен столицы, из раза в раз снабжая дочь полной и исчерпывающей информацией касательно происходящего^[8]. Умная, наблюдательная, острая на язык, маркиза де Севинье отнюдь не боялась щекотливых тем: в частности ее послания содержат полный отчет о судебном процессе суперинтенданта финансов Николя Фуке. Позднее мы поговорим об этом более подробно, сейчас же достаточно сказать, что процесс этот представлял собой одну из самых отвратительных страниц времен Людовика XIV — сфабрикованный с начала до конца, построенный на дутых доказательствах, имевший с самого начала единственную цель: сведение счетов. По замечанию одного из современных историков «великий король показал себя отнюдь не великим человеком». Мелочная зависть и злопамятство монарха грозили уничтожить опального министра, и только отвага и непреклонность его адвоката, заставили монарха несколько умерить свой пыл. В качестве «королевской милости», смертная казнь для Фуке будет заменена пожизненным тюремным заключением — в крепости Пиньероль, где его неизменным соседом, а позднее и собеседником будет Маска. Впрочем, мы несколько отвлеклись. Итак, маркиза в своих письмах горячо защищала Фуке, не стесняясь в колкостях по адресу чересчур уж усердных исполнителей королевской воли. Эта смелость могла дорого ей обойтись, но по какой-то причине — маркизу не тронули.

Корпус ее корреспонденции занимает ни много ни мало 12 увесистых томов, выпущенных французским издательством «Плеяда». Количество писем переваливает за тысячу, но ни в одном из них нет ни слова, ни полслова на интересующую нас тему. Стоит задаться вопросом: могло ли существовать письмо, содержавшее сведения о таинственном узнике, «чье имя запрещено было называть»? Да, могло. Нам известно, что маркиза много лет дружила с Дю Жюнка, лейтенантом, или на современный лад — заместителем коменданта Бастилии; как мы позднее увидим, он оставит одно из самых ценных свидетельств, касающихся последних лет жизни узника в маске. Кроме того, маркиза де Севинье была вхожа в дом любовницы министра иностранных дел Лувуа, бывшей — вот забавное совпадение — невесткой Сен-Мара, коменданта Бастилии. Оба они — министр и тюремщик, были представителями очень узкого круга людей, знавших подлинное имя и историю Маски. Неужели ничего не просочилось наружу? Сен-Мар в одном из своих посланий докладывает министру, что его осаждают любопытные, жаждущие узнать тщательно скрываемую тайну, в то время как он, откровенно издеваясь над их легковерием, «по секрету» сообщает, будто под его началом находится турецкий султан, или китайский император. Иными словами, сохранить тайну не удалось, город наводняли упорные слухи. Пересуды и перешептывания при дворе и в самом городе были очень живучи, однако, к великому для нас сожалению, ничего не осталось на бумаге. Почему?

Что касается маркизы де Севинье, мы вправе сделать целых два предположения. Первое из них относится, скажем так, к «семейному» плану. Кузен маркизы — Роже де Бюсси (опять фамилия, которую обессмертил Дюма-отец!) когда его тетка была уже в преклонном возрасте, издал книгу мемуаров, (в которой, цитируя известного автора, небольшое количество правды сопровождалось «пышнейшим враньем»). Среди прочего этот сомнительного качества опус пространно излагал историю жизни тетки. Престарелая маркиза была шокирована. «Оказаться во власти всех вокруг, быть напечатанной, превратиться в книгу, предназначенную для развлечения всех провинциалов, сколько их ни есть… обнаруживать себя в библиотеках, и получить подобную напасть — от кого?» — жалуется она в одном из писем. Несмотря, что легкомысленный кузен все же додумался, чтобы вывести ее под псевдонимом («Мадам де Шеневилль»), читателям это не помешало^[9]. Маркиза, вовсе не желавшая себе столь сомнительной славы, должна была всерьез задуматься о том, что будет если ее письма и в дальнейшем будут попадать в чужие руки. В самом деле, они не были предназначены для праздной публики; самом крайнем случае, один или два отрывка можно было позволить себе прочесть в салоне, в узком дружеском кругу, но не более того! Возможно, именно тогда в камин отправилась часть корреспонденции, содержавшая пассажи, которые в случаи публикации могли стать опасными для самой маркизы и ее близких. Это всего лишь предположение, задо доподлинно известно, что дело уничтожения слишком уж опасных или компрометирующих писем продолжила внучка нашей маркизы — Полина де Симиан. Было ли среди них то самое письмо, содержавшее в себе сведения о таинственном узнике в маске? И если да — кто отправил его в огонь: бабушка или внучка? Нам никогда об этом не узнать.

Вторая возможная причина была куда более серьезного свойства. Людовик-Солнце, с характерной для него последовательностью, превратил Францию в подобие часового механизма, центром которого являлся он сам. Недаром же его прозвали «Солнцем» — весь прочий мир должен был представлять собой планеты, вращавшиеся вокруг основного, так сказать, светила. Одним из важнейших средств, необходимых для того, чтобы опутать сетью всю страну и цепко держать ее в руках был королевский Черный Кабинет. Подобным именем назывался почтовый департамент, филиалы которого присутствовали во всех крупных городах страны. Персонал Черного кабинета состоял из знатоков шифровального дела, умельцев, набивших руку на нехитром деле вскрывания восковых печатей с помощью раскаленных игл, и наконец, писцов, снимавших копии со всех подозрительных посланий. Вскрывались письма всех более-менее влиятельных или просто известных людей, отрывки, касающиеся политики или непосредственно королевской персоны, исправно ложились на ночной столик короля, где тот столь же исправно знакомился с ними сразу после утренней молитвы и церемонии омовения рук. Официально о существовании Черного кабинета не объявлялось, однако, о нем знали многие. Те, кто был достаточно хитер и пронырлив, умудрялись втискивать в свои послания несколько льстивых строк в адрес короля (действительно, как можно было сомневаться в искренности подобной похвалы, отнюдь не предназначавшейся для чужих глаз!), а те, кто оказывались более наивными, порой давали себе волю наедине с листом бумаги, не понимая, почему короткое время спустя на них обрушивается королевская немилость. Маркиза де Севинье безусловно знала о существовании Черного Кабинета и о том, что все ее письма без исключения читаются или копируются. Не забудем, что существование Маски было государственным секретом такой важности, что его будут скрывать в течение нескольких поколений, пока в живых не останется никого, знавшего подлинное имя узника. Быть может, маркиза просто из осторожности не решилась коснуться столь опасной темы? Приказано было — не подозревать…

Луи де Рувруа, герцог Сен-Симон

Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон. - Перрин Вигер Девиньо «Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон». - Холст, масло. - вторая половина XIX в. - Трианон, Версаль. - Франция.

Ну что же, если так так жестоко разочаровала маркиза де Севинье, обратимся к ее младшему современнику. Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон родился в 1675 году, когда его отцу перевалило уже за шестьдесят, а матери было 34 года. Поздний ребенок, единственный сын и наследник богатого и могущественного рода — казалось, что ему самой судьбой уготована были высшие посты в государстве и громкая посмертная слава. Юный Луи, последний отпрыск рода Вермандуа, считавшего своих предком поименно с XIV столетия, уже в детстве получил титул видама Шартского. С обеих сторон купели будущего мемуариста и писателя, в стояли король Людовик XIV и его жена Мария-Терезия. Будущий герцог был связан кровными узами со знатнейшими и самыми прославленными родами Франции — Конде, и Монморанси, да, к слову сказать, приходился кузеном королевской фаворитке мадам де Монеспан. Его отец, Клод де Рувруа, когда-то близкий друг и любимец короля Людовика XIII чувствовал себя достаточно неуютно при новом дворе, хотя во время, когда новый король был еще ребенком, а дворянская Фронда угрожала королевству немалым потрясением, он сохранил верность молодому королю и регенше Анне Австрийской (да, читатель, той самой, кому принадлежали знаменитый подвески). Это позволило Сен-Симонам сохранить за собой обширные владения и богатства, и обеспечило благосклонность Людовика-Солце к единственному отпрыску этого рода. Товарищами по детским играм у молодого Сен-Симона был герцог Шартрский, племянник короля и будущей регент Франции, а также сын короля — Людовик, Великий Дофин, на четыре года его старше. Клод де Сен-Симон дал своему наследнику отличное по тем временам образование, заодно привив ему благоговение перед памятью усопшего короля, мать, Шарлотта д’Обеспин, способная художница, сумела привить сыну любовь к искусству и тонкий художественный вкус.

Юношеское произведение юного Сен-Симона, сохранившееся до наших дней, было посвящено его первой дворцовой церемонии, впрочем, состоявшейся по достаточно печальному поводу (похороны Дофины Франции, апрель 1690 г.) По всей вероятности, Луи, в те времена студент аристократической Академии, прилежно осваивавший искусство танца, балетной езды и фехтования), заменял отца. Годом позднее, в день св. Симона (28 октября 1691 г.) наследник рода Сен-Симонов был официально представлен королю. В этом же году, когда, кстати, был сформирован отряд Серых Мушкетеров, он впервые стал присутствовать на балах в Версале, на 16 следующих лет заслужив себе славу первого танцора.

Свое боевое крещение Луи де Сен-Симон получил при осаде Намюра, и далее в течение нескольких лет продолжал карьеру профессионального военного, благо царствование Людовика-Солнце было в достаточной мере богато вооруженными столкновениями. В 18 лет он потерял отца; этим же годом датируется его краткая «Реляция», составленная для матери, приуроченная ко времени кровопролитной битвы при Неервиндене. Позднее, «Реляция» эта органично войдет в его книгу Мемуаров. Несмотря на юный возраст, Луи уже подумывал о женитьбе и в конечном итоге остановил свой выбор на 17-летней Мари-Габриель де Дюфор де Лорж. Свадьбу сыграют в апреле 1695 года. Герцог самозабвенно любил свою молодую супругу, которая несмотря на слабое здоровье, подарит ему сына и двух дочерей. Молодоженов не без оснований полагали при дворе «идеальной парой», скоропостижная кончина мадам де Сен-Симон, которая случится в 1743 году станет для ее супруга одной из величайших жизненных трагедий. Впрочем, вернемся еще на несколько лет назад.

Жестокая, унесшая много жертв с обеих сторон война за Пфальцское наследство, результатом которой было присоединение к Франции богатого Эльзаса, не обошла стороной юного герцога Сен-Симона, которому в те времена едва исполнилось 19 лет. Здесь, летом 1694 года, под впечатлением известных в те времена «Мемуаров» Бассомпьера, он примет воистину счастливое для историков решение «описать все, что буду в дальнейшем лицезреть, надеяьсь таким образом добавить сколь то возможно, к знаниям о событиях моего времени». Известно, что первая попытка была им предпринята в течение следующих лет, однако, черновик «Мемуаров» был прерван в 1699 году, чтобы затем возобновиться уже зрелым автором, с ровным и уверенным стилем, отличавшимся такой литературной прелестью, что его смело ставили рядом с собой такие корифеи XIX века как Стендаль и Виктор Гюго (29).

Мы не будем останавливаться на дальнейшей карьере Сен-Симона при дворе Людовика-Солнце, а последовавшем за тем регентсве; желающие всегда могут открыть соответствующую литературу. Скажем коротко, что деятельный герцог не остался в стороне от великих потрясений века — политических и религиозных, испытал на себе как милость, так и опалу, поднялся до положения французского посла при папском дворе в Риме, и наконец, после воцарения Людовика XV, когда к власти пришла партия его политических противников, окончательно завершил придворную карьеру, удалившись в свое имение Лаферте-Видам, где полностью посвятил себя написанию мемуаров. Герцог Сен-Симон скончался 2 марта 1755 года, после чего нотариус мэтр да ла Лё, в присутствии епископа Мецского, Клода де Сен-Симона, кузена и воспитанники покойного писателя, составил полную опись всех найденных бумаг и документов, и опечатал их, запретив публикацию без специального на то разрешения. Королевский приказ, датированный 26 декабря 1760 года, был более чем недвусмыслен: «Все писания Сен-Симона имеющие касательство к королю, должны быть засекречены». Надо сказать, что секретность соблюдалась вплоть до XIX века, будучи нарушенной лишь однажды, когда историографы короля Мармонтель и Дюкло добились разрешения на публикацию нескольких отрывков. И наконец, лишь в начале XIX века году внучатый племянник писателя, маркиз де Сен-Симон наконец-то сумел выхлопотать у престарелого Людовика XVIII право на публикацию. Это первое издание «от маркиза», вышло из печати в 1830 году, и состояло ни много ни мало из 21 увесистого тома. Впрочем, Франсуа-Режис Бастид, историк и библиограф, также — к слову сказать — принадлежавший к роду Сен-Симонов, был категоричен: по сравнению с первоначальной рукописью, манускрипт, вернувшийся к потомкам писателя уменьшился в 15 раз, попросту говоря, 162 архивных папки, обозначенные в первоначальной описи, попросту исчезли в никуда. Как известно, Сен-Симон отличался недюжинной смелостью, не останавливаясь перед тем, чтобы сохранить для потомства даже самые низменные поступки короля Людовика; в частности, в сохранившейся части мемуаров совершенно полно и без всяких купюр фигурирует история о том, как Его Величество занимался вымогательством земель и доходов, чтобы, как говаривал в подобных случаях великий Данте «обогащать своих медвежат», а попросту, облагодетельствовать своих ненаглядных бастардов от мадам де Монтеспан. Но если столь щекотливые подробности все же смогли уцелеть, какие опасные для престола тайны содержала уничтоженная часть?

Поставим вопрос еще более конкретно: мог ли пропавший материал содержать упоминание (а может, и больше, чем упоминание?) об узнике в Маске. С высокой вероятностью, да. Более того, мы даже можем назвать имя вероятного информатора Сен-Симона: герцог де Лозен. Так как это имя мы еще неоднократно будем упоминать на этих страницах, давайте несколько подробней остановимся на достаточно темной и криминальной дворцовой истории, которая за ним стоит. Итак, 31 марта 1661 года, младший брат короля, Филипп Орлеанский женился на Генриетте Английской, дочери казненного Карла I. Удачным этот брак назвать было сложно; принц Филипп отличался гомосексуальными наклонностями, и проявлял интерес к своей молодой супруге лишь постольку, поскольку этого требовали интересы короны и дворцовый этикет. Энергичная и властная принцесса, не желая мириться с подобным положением, постоянно была в более чем напряженных отношениях с фаворитами мужа — в частности, изворотливым Филиппом де Лорреном. Миньоны, в свою очередь, не выносили ее, справедливо полагая, что в случае, если принцесса вдруг исчезнет, все внимание, милости, а также дары и подношения, на которые был так щедр королевский брат, сосредоточатся исключительно в их руках. Было или нет случившееся вскоре делом их рук, так и осталось невыясненным, но 30 июня 1670 года, изнывая от летней жары, герцогиня Орлеанская приказала подать горьковатой и освежающей цикориевой воды, и едва лишь осушив чашку, согнулась пополам, крича от жестокой боли. Ее перенесли в постель, вызвали врачей, но те уже ничем не могли помочь несчастной, которая несколько часов спустя умерла в жестоких мучениях, до последнего момента проклиная своих отравителей. Придворная дама, принесшая своей госпоже злополучную чашку, клялась и божилась, что наполнила ее из графина, специально для того стоявшего в покоях герцогини; доказывая свою невиновность, она тут же, на глазах у всего двора, налила себе той же злополучной воды, и залпом осушила стакан — без всяких последствий. Гибель английской принцессы, да еще и при таких странных обстоятельствах, грозила вылиться в европейский скандал, потому не теряя времени, король приказал собрать консилиум из лучших врачей, которые тут же, в присутствии английских посланников и самого Людовика XIV, произвели вскрытие тела, причем англичане в один голос заверили взволнованного монарха, что полностью убеждены — смерть последовала от естественных причин, и речь даже не может идти об отравлении. Подобное, чисто политическое действо, мало чего стоило; и тайна смерти Генриетты Английской до сих пор остается непроясненной. Молва упорно винила в случившемся фаворита ее мужа — Филиппа де Лоррена. Уверяли, что отравлена была не вода, но личный бокал принцессы, из которого (как то было прекрасно всем известно), не пил никто другой. Уверяли, что после того, как дело было сделано, бокал подержали над огнем, уничтожив яд, которым он был смазан; и что Филипп де Лоррен в разговоре с глазу на глаз во всем признался королю. Так это или нет, до конца неизвестно^[10], однако, фаворит отправился в ссылку, и потребовалось немало усилий и лет, чтобы гнев короля наконец смягчился. Однако, оговоримся вновь, была ли тому причиной смерть герцогини, или король желал убрать из дворца миньона, получившего слишком уж сильное и потому опасное влияние на его брата — неизвестно.

Так или иначе, на похоронах Генриетты, король проливал обильные слезы; как многие жестокосердные люди, он был весьма сентиментален, но едва лишь церемония подошла к концу, он, осушив платочком глаза, немедленно направился к Великой Мадемузель, и без обиняков предложил ей стать новой мадам, как принято было именовать невестку короля. Носившую этот титул Анну Орлеанскую, племянницу Людовика XIII, подобное предложение застало врасплох — хотя, если вдуматься, в нем не было ничего неожиданного. Даром, что Великая Мадемуазель лицом напоминала старую кобылу, а фигурой — картошку, надетую на спички мальчишкой-озорником, у нее было одно неоспоримое преимущество перед самыми ослепительными красавицами — богатство. Для двора, постоянно испытывавшего потребность в деньгах баснословное состояние Мадемуазель было бы воистину манной небесной. Впрочем, кроме естественного нежелания сочетаться браком со столь сомнительным женихом, была и другая причина — Антонин Номпар де Комон, герцог де Лозен, красавец, мот и вертопрах, в которого старая дева была влюблена буквально без памяти. Кое-как Великой Мадемуазель удалось откреститься от насильственного брака с Месье (таков был официальный титул брата короля), но рассвирепевший жених, у которого из-под носа уплыли миллионы золотых луидоров, не простил Лозену. В качестве наглядного урока, сердцееда приказано было отправить в крепость Пиньероль, пользовавшуюся столь мрачной славой, что отчаявшийся герцог попытался покончить с собой. Попытка не удалась, и Лозен на десять лет оказался за решеткой. Надо сказать, что в Пиньероле было всего пять камер, предназначенных для самых опасных государственных преступников. О том, кто здесь находился, мы еще поговорим в следующих главах, пока же достаточно сказать, что одним из соседей Лозена был молчаливый узник, которого видели только мельком — всегда в бархатной черной маске, полностью скрывавшей черты лица. Известно, что Маску приказано было прятать от Лозена (так как было ясно, что рано или поздно донжуан выйдет на свободу). Зато охрана не смогла предотвратить другого контакта, вызвавшего в тюрьме немалый переполох. Находчивый Лозен сумел вынуть несколько кирпичей из стены, сумев таким образом получить возможность постоянно общаться с бывшим суперинтендантом финансов Фуке. В отличие от Лозена, Фуке был присужден к пожизненному заключению, и потому — в плане распространения лишней информации — несколько менее опасен. Как мы увидим, существуют очень веские основания предполагать, что Фуке лично знаком с Маской, и более того, посвящен в его тайну. Возможно, в какой-то момент знания эти стали даже избыточными, так как бывший суперинтендант скоропостижно скончался при более чем странных обстоятельствах, возможно, от отравления. Лозен вышел на свободу, однако, милость короля была куплена очень дорогой ценой: Великой Мадемуазель было предложено уступить свои лучшие земли королевским бастардам. После недолгого сопротивления влюбленная женщина сдалась, и горько плача, подписала все необходимые бумаги. Надо сказать, что Лозена и после этого медлили выпускать из тюрьмы, и Мадемуазель пришлось поднять немалый шум, чтобы наконец добиться своего. Следует сказать, что ничем хорошим этот роман не завершился, и завершиться не мог, так как Лозен попросту не мог жить с одной женщиной. Однако, вернемся к нашему повествованию.

Лозен, будучи женат на сестре супруги Сен-Симона, приходился, таким образом, свойственником последнему. Обоих, кроме того объединяла крепкая дружба, хотя вечный насмешник и позер, Лозен в своих остротах не щадил и его. Как бы то ни было, согласно тексту Мемуаров, когда королевский двор перемещался в Марли, обоим герцогам выделяли один и тот же павильон. Подобное соседство располагает к откровенности, и хотя Лозен, по его собственному признанию «был слишком ленив, чтобы писать», никто не мешал ему делиться своими воспоминаниями с внимательным родственником, отнюдь не чуравшимся пера и бумаги. Все, что осталось от его рассказов сейчас — это короткое упоминание мемуариста о том, что Лозен по неким причинам рассорился с Фуке, и даже выйдя на свободу, никогда не упускал возможности сказать о том гадость. Ограничивались ли их разговоры перемыванием косточек бывшему суперинтенданту, или переходили на куда более таинственную и потому животрепещущую тему? Нам никогда об этом не узнать. Стоит лишь заметить также, что во времена Регентства о Маске пусть с опаской, но все же стали говорить. За три года до смерти Сен-Симон имел все возможности прочесть вольтеровский «Век Людовика XIV», наделавший своим выходом немало шума. В этом произведении впервые, уже во всеуслышание заявлялось о существовании Узника в Маске. Читал ли эту книгу Сен-Симон? А если читал — сделал ли из нее некие выводы, соединив рассказы Лозена с воспоминаниями узников Бастилии? Нам не дано об этом узнать.

Анонимный голландский газетчик

Передовица «Газетт» за 3 мая 1674 г. - G-4278. - Отдел философии, истории и гуманитарных наук. - Национальная библиотека Франции - Париж.

Голландия для французов конца XVII века была, можно сказать, тем же, чем Лондон для Герцена или Швейцария для русских революционеров начала ХХ века. Традиционная соперница Франции в том, что касалось производства и торговли, достаточно богатая и независимая, чтобы отстаивать свой суверинитет против диктата Людовика XIV, Голландия была местом, где могли найти себе приют все несогласные с королевским деспотизмом. Так что нет ничего удивительного, что первые сведения о Маске появились именно здесь. В номере Амстердамской «Газетт» от 9 октября 1698 года появилась короткая заметка, вышедшая без имени автора. Приведем ее без сокращений:

Галерный лейтенант, в сопровождении двадцати всадников доставил в Бастилию из Прованса в носилках, узника в маске. На всем протяжении пути были приняты меры предосторожности, чтобы этого узника никто не мог видеть, что побуждает склониться к мысли, будто речь идет о некоей влиятельной особе, тем более, что имя таковой сохраняют в тайне, и даже те, кому выпало его сопровождать, утверждают, что остаются касательно этого в полном неведении.

Сделаем короткую остановку. Амстердамская франкоязычная «Газетт» конца XVII века была солидным торговым изданием, пользовавшимся уважением во всей Европе и отнюдь не склонным распространять пустые слухи. Можно сказать, что современным аналогом этого издания является лондонский «Таймс». Газетное дело в те времена вообще полагалось в высшей степени престижным занятием; в частности, сам король Людовик и его министры порой баловались журналистикой, составляя заметки и статьи для парижского издания «Mercure de France». Таким образом, сознательная мистификация исключена; как мы в скором времени убедимся, за исключением небольших деталей, информация, содержащаяся в этой короткой заметке, не противоречит нашим сегодняшним знаниям.

Обратим также внимание на дату. Маска был доставлен в Бастилию 18 сентября, при тогдашних скоростях передвижения и распространения информации, новость, можно сказать, разлетелась мгновенно. Однако, если о Маске знали в Голландии, то уж тем более, об этом не мог не знать и не болтать Париж. Удивляться тут нечему, атмосфера таинственности, окружавшая неизвестного, доставленного в тюрьму в наглухо закрытых черных носилках (в которых, кстати сказать, он едва не скончался от теплового удара), не могла не возбуждать любопытства и сплетен. Однако, французская пресса ни единой строчкой, ни словом не упоминает этого события; сколь же беспощадной должна была быть цензура, и сколь грозным приказ, позволивший добиться подобного?..

Небольшая заметка в «Газетт» мало что сообщает нам о Маске, зато определенные выводы можно сделать об авторе, пожелавшем (по вполне понятным причинам) остаться неизвестным. Начнем с того, что сведения он получил явно из вторых рук, и ссылка на «сопровождавших лиц», сделанная, по всей видимости, ради подкрепления солидности его информации вряд ли соответствует действительности. «Сопровождавшие лица» никак не могли не знать имени своего командира — королевского лейтенанта Бениня де Сен-Мара, который ни единого дня не служил на галерах, но был, если можно так выразиться «профессиональным» тюремщиком. С начала и до конца своей карьеры этот выходец из небогатого дворянства служил доверенным лицом короля, исполнявшим полицейские функции, которому поручался надзор за самыми опасными политическими преступниками. В частности, именно Сен-Мару, и его непосредственному начальнику шевалье д’Артаньяну (нет, не книжному, а вполне реально существовавшему!) поручили арестовать бывшего суперинтендата финансов Николя Фуке, опечатать все найденные бумаги, доставив таковые в полной сохранности в соответствующий архив; позднее Сен-Мар станет тюремщиком, под начальством которого осужденный Фуке будет находиться до самой смерти, и все тому же безотказному Сен-Мару будет оказана неслыханная честь быть одним из узкого круга, посвященных в тайну Маски.

Слово «лейтенант» не должно вводить нас в заблуждение; это звание со времен Галантного века просто успело сильно обесцениться. Лейтенант во времена Людовика-Солнце был заместителем главнокомандующего, или непосредственны подчиненным того или иного министра. Лейтенант Сен-Мар приехал в Париж будучи назначенным комендантом Бастилии; в этой должности он останется вплоть до конца своей карьеры. Назначение это автоматически делало Сен-Мара одним из важнейших чиновников в королевстве, так что полное неведение, которое высказывает анонимный автор, должно навести нас на некоторые размышления. Аноним без сомнения не был придворным, и не принадлежал к высшему аристократическому слою, в противном случае, подобное назначение не смогло бы пройти мимо него. Скорее всего, речь идет о небогатом дворянине или купце, быть может французе, или голландце, постоянно посещавшем Францию, и потому имевшим все основания бояться за свою жизнь или свободу, если его подлинное имя всплывет на поверхность. Всем было отлично известно, что у французского короля длинные руки, и если необходимо, он достанет своего противника даже на территории соседнего государства. В Голландии были наслышаны о похищении графа Маттиоли. Этот подданный мантуанского герцога попытался надуть Людовика-Солнце, одновременно выступая и его поверенным в тайных переговорах с Мантуей, и шпионом-двойником, готовым передать содержание секретных договоренностей врагам короля за достаточно скромное вознаграждение. Подобная дерзость не прошла итальянцу даром. Его похитили прямо на территории его родины, в закрытой карете доставили во Францию, и навсегда упрятали за решетку. Об этом Маттиоли мы еще поговорим, так как в течение многих лет он был соседом Маски; более того, французский историк XIX века Жан-Кристин-Франц Функ-Брентано и его современные последователи полагали, что Маска и Маттиоли — одно и то же лицо. Об этой гипотезе мы более подробно поговорим в следующих главах, сейчас за стоит заметить, что даже не территории Голландии предавать гласности тайны короля Людовика было более чем небезопасно. Нам неизвестно, что сталось с автором заметки, и удалось ли ему остаться неузнанным. Архивы молчат. По всей видимости, пересудов и гаданий на тему таинственного узника было много, если новость эта (как мы предположили) смогла дойти до человека достаточно скромного положения, и взбудоражить его настолько, что подвергаясь немалому риску, он решился все же сообщить о ней всему образованному обществу тогдашней Европы. Пересуды были, но, по всей видимости, их содержание не попадало на бумагу, да и королевская цензура хорошо знала свое дело. Следующее сообщение о Маске появится 13 лет спустя.

Свидетельство из первых рук

Мадам Палатина в старости. - Г. Риго «Портрет Мадам с короной Франции». - ок. 1713 г. - Холст, масло. - Версальский дворец. - Версаль, Франция.

«Воистину, в траур погрузилась вся Европа — записал хроникер Матье Маре на следующий день после похорон герцогини Орлеанской — Мы потеряли добрую принцессу, что само по себе великая редкость…» Ее звали при дворе Мадам Палатина. Елизавета-Шарлотта Баварская (или как ее звали родные — Лизелотта), урожденная фон дер Пфальц, была дочерью палатина — или на немецкий лад, пфальцграфа Карла-Людовига I и его супруги Шарлотты Гессен-Кассельской. Словом «палатин» в Париже заменяли труднопроизносимое «курфюрст» или «пфальцграф», представитель высшей аристократии, имевший право избирать или быть избранным на трон Священной Римской Империи.

Честно сказать, эта женщина, совершенно почти неизвестная в России заслуживает собственного, очень подробного жизнеописания. Судьба мадам Палатины складывалась непросто. Будучи выдана замуж за младшего брата Людовика — Филиппа Орлеанского, после смерти его первой жены — Генриетты Английской, она до самой смерти оставалась чужой супругу, откровенно говоря, предпочитавшему отношения с лицами собственного пола. Нет, Филипп не третировал и не притеснял молодую немку, но попросту не обращал на нее никакого внимания, полностью поглощенный собственными страстями и удовольствиями. Супруги встречались на короткое время, и только ради того, чтобы — как требовал обычай — завести наследников. Мадам Палатина родила мужу троих детей: двух мальчиков, старший из которых умер совсем юным, а младший стал регентом Франции при малолетнем короле Людовике XV, и дочь, названную в честь матери Елизаветтой-Шарлоттой; в замужестве она станет герцогиней Лотарингской и проживет хотя и достаточно долгую, но малоприметную жизнь.

Мадам Палатина при блестящем и шумном дворе Людовика XIV прошла все ступени лестницы, которые полагались чужеземной супруге младшего отпрыска королевского дома. Первоначально увлечение короля, а вслед за ним всей придворной камарильи новой «игрушкой», всеобщее почитание и даже восхищение; дело дошло до того, что любимая меховая накидка принцессы, моду на которую она привезла вместе с собой, захватила всю Европу, и добралась даже до холодной России, где наши пра-прабабушки с удовольствием носили меховые «палатины». Война, вспыхнувшая за палатинское приданое, которое предприимчивый отец, желая обвести вокруг пальца короля Франции отказался выдать, и поплатился войной и потерей Эльзаса. Всеобщая холодность, забвение и почти опала, безразличие мужа, как известно, тяготевшего к собственному полу, интриги, наушничество, предательство слуг. И наконец, тихое и скромное существование вдовы с относительно скромным для принцессы достатком, любовь народа, незаметно подкравшаяся старость и смерть, глубоко поразившая не только ее детей, но и всю французскую элиту. Как будто в качестве запоздалой награды за эту бесконечную терпеливость, судьба подарит ей долгую посмертную память. Мадам Палатине выпадет стать «бабушкой Европы» — через многочисленные браки и потомство ее детей, кровь Мадам Палатины к концу века будет течь в жилах большинства европейских династий, от австрийского дома Габсбургов вплоть до последних болгарских государей.

Таковыми были множество династических браков во все эпохи. Впрочем, авантюрный Век Просвещения диктовал свои законы. Энергичные женщины способны были достичь вершин, действуя через своих любовников, а порой и управляли целыми государствами. Не будем забывать, что еще одна немка, несколько младше по возрасту чем Мадам Палатина, превратится в императрицу Всероссийскую Екатерину Алексеевну. Но политика не интересовала баварскую принцессу. Мало подходила она и для придворной жизни; будучи в юности очень хорошенькой и свежей (пусть и дурнушкой), после родов, мадам Палатина стала катастрофически раздаваться в боках, в скором времени превратившись в рыхлую, белотелую квашню, что, как вы понимаете, не способствовало успехам на любовном фронте. Кроме того, немка до мозга костей, она так и не смирилась с обычаями и языком новой страны, оставшись несколько в стороне от шумного и блестящего двора Короля-Солнце.

Принцессу любил народ; о, это доброе старое время, когда особе королевской крови для того, чтобы стать любимой, достаточно было просто ничего не делать и жить в свое удовольствие! Правнучке Мадам Палатины, Марии-Антуанетте подобное же поведение не пройдет даром. Вплоть до эшафота удивленная и обиженная королева будет с недоумением повторять, имея в виду парижский люд «Что я им сделала»? Бедняжка, вопрос следовало ставить совершенно иначе — что я им НЕ сделала?.. Впрочем, мы отвлеклись.

Будучи отвергнутой двором и супругом, она азартно взялась за перо. Такой она осталась в памяти потомков — добровольной затворницей, которая предпочла веселой жизни двора уютный кабинет в замке Сен-Клу, в окружении любимых комнатных собачек, и огромного вороха писчей бумаги и книг. Принцесса была образована и начитана, на ее полках уютно уживались между собой немецкие и французские энциклопедии, труды историков и биологов, стол украшал, как было уже сказано, инкрустированный серебром микроскоп, а коллекция античных медалей и монет считалась одной из лучших во Франции. Кстати сказать, ее глубоко уважал и ценил начинающий писатель Франсуа-Мари Аруэ, более известный под своим литературным псевдонимом Вольтер, по обычаю времени, посвятивший Мадам одну из ранних работ. Результатом ее литературных трудов стала целая серия немецко- и франкоязычных заметок, литературных зарисовок и писем, которые не лишенная юмора литераторша окрестила «Океаном чернил». В них и сейчас слышится ироничная интонация Мадам Палатины, жизнелюбивой, насмешливой, от рождения наделенной острой наблюдательностью, цепкой памятью и недюжинным умом. Природное жизнелюбие и грубоватый немецкий юмор так и брызжут из ее многочисленных писем (а их число переваливает за тысячу!) Так, однажды достаточно серьезно заболев, принцесса была вынуждена пригласить лекарей, а те, в полном соответствии с медицинскими трактатами того времени, пустил ей кровь. Иронизируя над этой малоприятной историей, принцесса писала одной из своих корреспонденток: «Создавалось впечатление, будто я была свиньей, а им во что бы то ни стало нужно было навертеть кровяных колбас».

Надо сказать, что мадам Палатина кроме всего прочего обладала редким бесстрашием. Ее острый язык не щадил даже короля, который к концу жизни впал в откровенное ханжество. Язвительная Мадам Палатина недоумевала, какое отношение скука имеет к Царству Небесному. Всемогущая фаворитка мадам де Ментенон (а в скором будущем — морганастическая супруга Людовика) удостоилась у нее нелицеприятного титула «огрызка от вчерашнего». Герцог Филипп Орлеанский, почитавший себя глыбой в международной и внутренней политике, получил ярлык «мышиный холмик». Кроме всего прочего, мадам не стеснялась и откровенно площадных выражений, заметив, мимоходом, что ее собственная невестка «лицом совершенно неотличима от ж…»^[11]. Надо сказать, что насмешнице подобное не всегда проходило даром, мадам Ментенон не выносила невестку короля, а сам Людовик-Соднце, когда письма Мадам показались ему уж слишком вызывающими, пригласил ее к себе, чтобы за плотно закрытыми дверями предупредить о том, что иногда следует сдерживать свои эмоции.

Именно она, мадам Палатина впервые заговорила о тайне, о которой остальные предпочитали шептаться в кулуарах. В одном из писем, адресованном Шарлотте Бранденбургской (кстати, да-да, той самой, у которой во времена Великого Посольства гостил Петр Великий) мадам Палатина рассказала о некоем из ряда вон выходящем событии. Вот ее текст без всяких изменений:

Марли, 10 октября 1711 г. Некий человек в течение многих лет был заключен в Бастилию, где умер в маске. По обоим бокам от него постоянно обреталось по мушкетеру, которым вменено было в обязанность немедленно покончить с ним, осмелься он снять с себя маску. В таковой он ел и спал, при том, что во всем прочем, отношение к нему было весьма уважительным, его устроили со всеми удобствами, и не отказывали ни в каком желании. Ему приходилось даже исповедываться, не снимая маски. Он был также весьма набожен, и все свое время посвящал чтению. Никому так и не удалось узнать, кем он был на самом деле.

Действительно, от мадам Палатины потребовалось немалая отвага, чтобы написать подобное, зная, что ее письма (впрочем, как и письма всех высокопоставленных лиц) обязательно вскрываются тайной полицией, и в особо серьезных случаях, ложатся на стол королю. Видимо, и в этом случае, принцесса несколько переоценила свои возможности, и ей дали понять, что королевская снисходительность имеет свои пределы, так что вслед первому, 12 дней спустя спешно полетела новая депеша:

Марли, 22 октября 1711 г. Я только что узнала, кем был человек в маске, закончивший свои дни в Бастилии. Ежели ему и приходилось носить маску, это было сделано не ради мучительства. Он был английским милордом, замешанным в заговоре герцога Бервикского против короля Вильгельма II. Он умер, чтобы его король никогда не смог дознаться, что с ним сталось.

Кем был герцог Бервик и о каких событиях говорит Мадам в этом письме — мы в достаточной мере обсудим в следующем разделе. Сейчас же обратим внимание на дату, 1711 год. Со времени смерти Маски прошло восемь лет, а двор все еще продолжал удивляться и гадать. Мадам Палатина, невестка короля не могла не знать о разговорах и перешептываниях в кулуарах дворца, живучих слухах и придворных сплетнях, положить конец которым не мог бы даже прямой королевский приказ. Итак, о Маске знали, более того, как мы увидим далее, несмотря на определенное количество ошибок (неизбежных, если новости передаются из вторых рук), сведения Мадам Палатины вполне совпадают с тем, что известно нам сейчас.

1711 год был воистину катастрофическим для королевского дома. Старшая ветвь Бурбонов в считанные месяцы вымерла едва ли не полностью. Эти скоропостижные смерти вызвали настоящую панику при дворе, заговорили о яде; в самом деле, несколькими годами ранее двор уже пережил громкий и скандальный процесс подобного свойства, в центре которого находилась отвергнутая королевская фаворитка. В настоящее время, однако, исследователи склоняются к мысли, что причиной произошедшего была инфекция, возможно, скарлатина. Так или иначе, единственным оставшимся в живых был маленький мальчик — правнук короля-Солнце, будущий Людовик XV. Одна из фрейлин дворца едва ли не силой вырвала его из рук докторов, горевших усердием отправить на тот свет очередную жертву, унесла к себе, лечила горячими ваннами и выходила… В самом деле, если бы не эта отважная женщина, история Франции могла бы пойти совершенно по иному пути. Хватка, которой Людовик-старший держал свою страну на небольшое время ослабло, и тщательно скрываемая тайна вырвалась наружу. Письма чудом сохранились до наших дней только потому, что Шарлотта Бранденбургская скончалась внезапно, во время прогулки в парке, не успев по обычаю своего времени, уничтожить накопившиеся письма от племянницы. А мы таким образом, получили первое авторское свидетельство о молчаливом узнике Бастилии, никогда не снимавшем на людях черную бархатную маску. Продолжим.

Кто?

Как известно, человеческое любопытство нельзя подавить даже королевской волей, и если на свете существует загадка, найдутся сотни любопытных, готовых потратить немало сил, времени, и средств на то, чтобы докопаться до истины. Итак, давайте посмотрим, какие же догадки о личности Маски выдвигал Просвещенный XVII век. Сведения о них в достаточной мере отрывочны, и все же, скрупулезно действующим исследователям Новейшего времени удалось собрать их воедино.

Как мы увидим, никакие стены, замки и крепостные решетки даже в отдаленных крепостях не смогли удержать расползавшиеся слухи, что в той или иной тюрьме содержится молчаливый узник, никогда не снимающий на людях черную бархатную маску. Потешаясь над любопытными, желавшими непременно дознаться, кто находится под его охраной, лейтенант Сен-Мар (да-да, тот самый подчиненный д’Артаньяна, доставивший Маску в Бастилию) потешаясь над легковерными «по секрету» сообщал им, что под маской скрывается турецкий султан, или китайский император… Оставив эти, уже откровенно сказочные домысли, перечислим известные нам, и считавшиеся в свое время достаточно достоверными гипотезы.

Итак.

Неизвестная интриганка. - Для сравнения, одна из самых ловких шпионок короля- Солнце. - Сэр Питер Лело «Портрет Луизы де Керуаль». - ок. 1671 г. - Холст, масло. - Музей Гетти. - Лос-Анжелес, США.

1. Неизвестная женщина.
В самом деле, почему нет? Для человека XVII столетия гипотеза казалась вполне правдоподобной. Авантюрный век был богат на женщин-интриганок, шпионок и любовниц высокопоставленных вельмож, не говоря уже о королевских фаворитках. Влияние ушлых дам, властолюбивых и не слишком разборчивых в средствах, было достаточно сильным при дворах Людовика XIII и Людовика XIV; вспомнить хотя бы герцогиню де Шеврез, которую Дюма-отец опять-таки обессмертил в своей трилогии под именем подруги Арамиса! Неуемная герцогиня была замешана едва ли не во всех заговорах против Ришелье и самого Людовика-старшего, который — по воспоминаниям хорошо знавших его придворных, не раз с содроганием восклицал: «Это дьявол!»

В самом деле, почему было не представить, что некая Миледи второй половины века, попавшаяся на особенно опасной для государства интриге, оказалась пожизненно запертой в королевских тюрьмах. Бедняжку заставили облачиться в мужское платье, надели на голову модный в те времена парик, закрыли маской лицо — и вот вам пожалуйста, Неизвестный Узник!

Впрочем, в попытках докопаться до истины, источник подобных слухов быстро прояснился. Возникли они на острове Сент-Маргерит, где Маска содержался в течение 10 лет, чтобы затем быть переведенным в Бастилию. Как многих знатных узников, его не запирали в камере вплоть до наступления темноты, и позволяли прогуливаться по всему острову в черной бархатной маске. Конечно же, неизвестный не мог не возбудить к себе любопытство в местных рыбацких деревнях, так что некий престарелый врач, родом из Канн, принялся во всеуслышание рассказывать, что Сен-Мар пригласил его однажды к одному из заключенных — графу Маттиоли, о котором, опять же, мы будем подробно говорить в одной из следующих глав. После чего, продолжал почтенный представитель врачебного сословия, ему предложили осмотреть неизвестного в маске, и он, пощупав пульс, немедленно определил, что перед ним женщина^[12]. Довод, несомненно, солидный! Но не будем спешить с насмешками. В самом деле, врач мог судить о том, коснувшись кожи — слишком мягкой и нежной, и увидеть вблизи тонкую руку, слишком изящную для мужчины… если, конечно, вся эта история не выдумана с начала и до конца, и престарелый эскулап не рассказывал ее любопытным в таверне за стаканчиком вина. Как известно, существует немалая категория людей, желающих выглядеть солиднее и осведомленнее, чем они есть на самом деле, а что так добавляет уважения в глазах соседей, как приобщенность к некоей тайне! Вспомнив, какой предосторожностью окружалась вся жизнь Маски, и сколь был ограничен круг посвященных, стоит весьма критично отнестись к самой возможности, будто в тюрьму, располагавшую собственным медицинским штатом, был допущен посторонний, причем доверие к этому постороннему простерлось столь далеко, что ему позволили едва ли не проникнуть в государственную тайну.

Надо сказать, что эскулапу вторила некая мадам Сесси, урожденная Катерина Диссандон, (1661—1761), в интересующее нас время жившая в Каннах, то есть сравнительно недалеко от острова. Следует оговориться, что ее свидетельство дошло до нас из третьих рук, переданное автору «Исторического и критического словаря» (1761 г.) Боннегарду неким неназванным дворянином из Авиньона. Приведем его, опять же, без всяких сокращений^[13]:

Некая дама, еще бывшая в живых в 1759 году, но достигшая едва ли не столетнего возраста, супруга искалеченного офицера[14], рассказала мне, будто ей удалось получить у мсье де Сен-Мара соизволение засвидетельствовать свое почтение Железной Маске, прежде чем тому предстояло отбыть в Париж. Маска находился в аппартаментах коменданта, готовый к тому, чтобы взойти на корабль. Он принял ее с величайшей любезностью, снял перчатку и дотронулся до ее руки. По ее собственным словам, кожа его была в высшей степени гладкой и нежной, это была женская рука.

И снова сам собой напрашивается вопрос, можно ли верить сведениям, полученным неизвестно от кого, в то время как общественный интерес к Маске достиг высшего накала, и раззадоренная тайной публика готова была поверить чему угодно? И чего стоило свидетельство 99-летней старухи (если даже предположить, что история эта соответствует истине?)

Еще одним источником этих слухов могли оказаться монахи Леринского аббатства (остров Сент-Онорá, соседствующий с Сент-Маргерит), долго сохранявшие местные легенды о Маске, которые в конце XVIII века записал один из ранних исследователей вековой загадки Жан-Батист Сен-Мишель. По его словам, аббат Папон рассказал ему, будто по сохранившимся слухам, Сен-Мар пытался нанять в прислуги для своего тайного узника некую женщину из деревни Монжен, располагавшейся в этих же местах. Крестьянку заверили, что таким образом она обеспечит благосостояние своих детей, но притом — никогда не увидит их снова. Преувеличения в подобном действительно не было: Ла Ривьер, слуга суперинденданта Фуке, также коротавшего свои дни в тюрьме Сент-Маргерит, после смерти своего господина сам превратился в арестанта, приговоренного к пожизненному сроку; власти опасались, что до его ушей могло дойти слишком много. Посему рассудительная крестьянка отказалась, и тем самым сохранила себе свободу, а возможно, и самую жизнь^[15].

В этом случае, сам собой напрашивался вывод, что заключенный в маске был женщиной; в самом деле, если отбросить мысль, что потенциальной служанке требовалось исполнять роль наложницы, женская прислуга была нужна, чтобы одевать и раздевать госпожу (не забудем о том, что богатые наряды в те времена были достаточно тяжелы и громоздки, а порой и вовсе не надевались без посторонней помощи), а также укладывать ее волосы в пышную прическу. Согласитесь, представить себе мужчину в подобной роли достаточно сложно! Однако, и в этом случае мы имеем дело со слухами, совершенно непроверяемыми, и может быть, также сочиненными ради развлечения заинтригованных соседей. Продолжим.

2. Маршал Франции или председатель парламента, впавший в немилость

Маршал Франции. - Для сравнения, один из маршалов времен Людовика XIV. - Гиацинт Риго «Анн-Жюль де Ноай, маршал Франции». - ок. 1691 г. - Холст, масло. - Музей Изящных Искусств. - Гренобль, Франция.

О подобной идее, упорно державшейся в крепости Пиньероль (первой тюрьме, где появляется Маска) мы узнаем из отчетов лейтенанта Сен-Мара, тюремщика Маски, министру иностранных дел Лувуа. Не без юмора отмечая в письме от 12 апреля 1670 года, что любителей подобных догадок он угощает самими невероятными баснями, Сен-Мар одновременно привлекает внимание министра к тому, что любопытные пристают к нему с вопросами, что сталось с тем заключенным, которого привез «губернатор Дюнкерка»? Подобная осведомленность наводила не не слишком приятные мысли, быть может именно чрезмерный наплыв любопытных и слишком большое внимание, прикованное к молчаливому узнику, никогда не снимавшему на людях маску и привело к тому, что неизвестного перевели в Бастилию, под защиту неприступных стен?..

Французский исследователь Жан-Кристиан Петифис сумел с достаточной уверенностью отыскать источник подобных слухов. Дело в том, что в крепости Пиньероль, действительно содержался под стражей председатель Парижского Парламента Жан-Жак де Барильон, сеньор де Шатильон-сюр-Марн, арестованный по приказу королевы Анны Австрийской, регентше при малолетнем Людовике XIV. Он был освобожден, но вскоре после того скончался (30 августа 1645 г.)^[16].

Однако, вернемся. Вне зависимости от того, принимать или не принимать предположение французского исследователя, можно с уверенностью сказать, что за легендой прослеживается вполне внятная логика. Во-первых, неизвестный должен был представлять собой достаточно влиятельную личность. Во-вторых, за ним должна была стоять некая очень серьезная вооруженная сила — армия? полиция? Напомним, что в старой Франции «парламенты» были судебными учреждениями, свой парламент обязательно присутствовал в столице любого мало-мальски крупного феодального образования — герцогства, графства, маркизата и т. д. Председатель подобного парламента действительно имел под своим началом серьезные полицейские силы, и уже потому можно было предположить, что подчиненные попытаются его освободить, и маска — всего лишь мера предосторожности, чтобы сбить их со следа. Однако, стоило бы возразить, что в тюрьмах Франции и до и после этой запутанной истории находилось множество военных и полицейских чинов, а также множество влиятельных личностей, не исключая принцев крови, и никто не надевал на них масок и не обставлял их пребывание за решеткой такими предосторожностями. Во всей французской истории нет ничего, даже отдаленно сходного с историей Неизвестного, то есть случай, о котором идет речь был действительно единичным, выходящим из ряда вон.

Однако, история с «маршалом или председателем парламента» проливает свет на то, каким образом создавались многочисленные легенды, окружавшие Маску. Когда-то Натан Эйдельман, анализируя феномен т. н. «карнавального сознания» на примере русского крестьянства начала Нового Времени, получил совершенно неожиданный вывод, что в глазах «пашенного мужика», ни один царь и ни одна царица не могли умереть естественным образом. Едва лишь объявлялось о смерти очередного монарха, в деревнях поднималась и долгое время не желала сдавать свои позиции упорная молва, что его или ее «извели», а попросту говоря, отправили на тот свет с помощью яда; или же изгнали из дворца, так что доброго государя или государыню, которым «злые бояре» никак не дадут осчастливить народ, нужно в скором времени ждать обратно на трон. Надо ли говорить, сколько самозванцев больших и малых знала русская история, а благодатной почвой для их появления была все та же народная молва!

Впрочем, Эйдельман несколько ошибся, полагая, что «карнавальное создание» ограничивается одним лишь крестьянством XVII—XVIII веков. Как бы не так, оно живо и сейчас и вовсю питает многочисленные маргинальные теории, построенные все до единой на том же магическом «а на самом деле…» С этой формулой в нашей истории мы будем сталкиваться постоянно.

Давайте остановимся на несколько минут, дорогой читатель. Известно, что история — большая шутница, которая порой способна додумываться до того, перед чем пасуют даже писатели-фантасты, чтобы не быть обвиненными в слишком буйной игре воображения. Так, если верить последним попыткам ДНК-анализа, прославившийся не весь мир Каспар Хаузер — «дитя Европы» мог действительно быть пропавшим сыном герцогов Баденских, украденным из колыбели для того, чтобы освободить место для претендента на трон. Хочется сразу предупредить — результат получен пока предварительный, но задуматься эта поучительная история заставляет^[17].

Серьезный исследователь тем и отличается от обскуранта от науки, что не имеет права огульно отбрасывать ни одно предположение, сколь бы невероятным оно ни казалось, если существуют хоть какие-то логические аргументы в его пользу. Другое дело, дорогой читатель, что в долгом разговоре о Железной Маске нам не раз и не два придется столкнуться с характерной логической ошибкой, известной как «часть от целого», и посему автору необходимо, чтобы вы научились видеть и различать ее с начального этапа исследования. О чем собственно идет речь?

На роль Маски с первых дней появления и вплоть до нынешнего технологического века выдвигалось ни много ни мало, шестьдесят человек. Таким образом, наша задача будет состоять в том, чтобы постепенно сужать круг поисков, отбрасывая одного за другим заведомо негодных к тому персонажей. Оговоримся сразу, что в этой да и в следующих главах, мы будем опускать тех, кого нельзя с легкостью отбросить, оставив по-настоящему серьезных претендентов для эпилога. Как мы увидим, потенциальные претенденты могут быть разделены на несколько категорий.

1. Погибшие на поле боя.
2. Пропавшие без вести.
3. Узники Бастилии и прочих королевских тюрем, умершие в заключении.
4. Мирно скончавшиеся в своей постели.

Беда состоит в том, что сама по себе формула «на самом деле…» не позволяет отделить зерна от плевел и серьезных претендентов от всех прочих. В самом деле, чисто теоретически случиться могло что угодно. Объявленный погибшим или исчезнувшим без следа мог (ну конечно же, «на самом деле») быть тайно похищен и водворен в камеру под опеку Сен-Мара. Любой важный узник ради того, чтобы его не разыскивали более мог быть объявлен умершим (как мы позднее увидим, подобное действительно практиковалось), и далее продолжать свое существование в качестве инкогнито. Якобы умерший в кругу скорбящих родных — подменен двойником, или попросту похищен, а семья запугана и принуждена к молчанию… коротко говоря, сама по себе формула «а на самом деле…» не будучи подкреплена никакими иными доказательствами идеально подходит ко всем без исключения, то есть ничего нам не дает. Действительно, и мы это увидим не раз, авторы множества сочинений, посвященных нашему герою, как откровенно маргинальных, так и претендующих на «ученое» изложение материала часто пользуются одним и тем же нехитрым приемом: выдвигают вперед лишь одного облюбованного ими претендента, вываливая на голову оглушенному читателю огромное количество предположений, что могло произойти «на самом деле», и как бы невзначай, забывают обо всех остальных, аргументы в пользу которых могут быть куда более серьезными. Более тонкая уловка состоит в том, что автор добросовестно перечисляет факты, свидетельствующие в пользу его теории, и «забывает» упомянуть о том, что ей противоречит.

Не следует огульно обвинять подобных писателей в недобросовестности; даже лауреат Нобелевской Премии остается человеком, со всеми своими слабостями и недостатками, подверженным эмоциям и пристрастиям. Примеров такого сорта наука знает множество: так прославленный математик и историк-любитель Мишель Шаль в течение восьми лет позволял водить себя за нос полуграмотному мошеннику. Желая во что бы то ни стало иметь в своей коллекции дорогие раритеты, он готов был даже покупать письма древних галлов Иисусу Христу, написанные, к слову, на современном для него и для нас французском языке. Более того, все попытки коллег раскрыть коллекционеру глаза воспринимались как проявления зависти и мелочной мстительности, и даже после того, как мошенник был изобличен и осужден на тюремное заключение, Шаль отказывался верить в то, как ловко его провели. Однако, мотивация, по которой была сделана ошибка для вас, читатель, дела не меняет, и никто кроме вас самих не спасет вас от заблуждения, которое вольно или невольно пожелают вам навязывать, если вы раз и навсегда не возьмете себе привычку в случае, когда речь идет о спорной и дискутируемой теме прочесть пару-тройку книг, написанных адептами противоположной точки зрения. И вот здесь не станет сомнений: показывают ли вам всю картину целиком или только ее часть — ту, что наиболее соответствует теории и желаниям того или иного писателя. В идеальном случае, в руки следует взять подлинные документы, оригиналы, или хорошие переводы. Кстати говоря, для французской исторической школы считается хорошим тоном обязательно приводить их в конце каждого академического издания. Думаю, россиянам также не мешало бы перенять столь ценный опыт?.. Однако, мы несколько отвлеклись. Продолжим.

3. Генри Кромвель

Генри Кромвель, младший сын лорда-протектора Англии. - Христиан Дузарт «Портрет Генри Кромвеля, лорда-депутата Ирландии». - ок. 1655 г. - Холст, масло. - Кромвель-Музей. - Хантингтон, Великобритания.

Снова Сен-Мар, письмо-отчет, направленный министру иностранных дел Лувуа. Остров Сент-Маргерит, 8 января 1688 года. «Вся провинция полагает, будто мой заключенным выступает мсье де Бофор, иные говорят о сыне покойного Кромвеля.» (R 15). Начнем со второй кандидатуры.

Следы снова ведут нас в Англию, где после казни Карла I Стюарта к власти пришел Оливер Кромвель, формально — лорд-протектор английской республики, фактически — диктатор, управлявший страной достаточно жестко и беспощадно, и в то же время сумевший установить наконец спокойствие и порядок, разрушенные революцией и последовавшей за ней гражданской войной. Как это нам знакомо, читатель!.. Несмотря на то, что Кромвель не щадил врагов, отправляя на виселицу и на плаху как левых так и правых, католиков и протестантов, коротко говоря, любого, в ком он видел угрозу своей личной власти и установленному им новому государственному строю, неподкупный и трезвомыслящий политик пользовался огромной популярностью у населения. Формально отказавшись от короны, Кромвель-старший все же позаботился о том, чтобы передать свою должность старшему по возрасту сыну — Ричарду. Это случилось в 1658 году. Как известно, Кромвель-младший не сумел удержать в руках власть, в стране снова начался хаос, соперничество партий, добивающихся власти; коротко говоря, напуганный Парламент, желая утишить страсти счел за лучшее пригласить на трон сына казненного монарха — Карла II.

Из четырех сыновей Оливера Кромвеля, к интересующему нас моменту, в живых оставалось двое — Ричард, лорд-протектор, и его младший брат Генри, назначенный отцом на должность лорда-депутата Ирландии. Из письма Сен-Мара неясно, о ком из двоих идет речь, однако историки склоняются к тому, что в виду имеется скорее всего младший из братьев. Проследим за его судьбой. Генри Кромвель родился в Хаттингтоне, 20 января 1628 года. В юности ему пришлось сражаться под началом отца против «кавалеров», как в те времена именовали сторонников свергнутого короля Карла Стюарта. По окончании гражданской войны, Оливер Кромвель возложил на младшего сына ответственную миссию — привести к умиротворению Ирландию, где тот высадился в 1650 году во главе сильного отряда. Кромвель-младший тремя годами позднее принимал участие в заседаниях т. н. Малого Парламента. Вернувшись в Ирландию в 1654 году, где осел окончательно, годом спустя он получил от своего отца, ставшего к этому времени лордом-протектором страны, титул главнокомандующего ирландскими войсками, и члена государственного совета Ирландии. Надо сказать, что Генри Кромвель показал себя умелым солдатом и очень толковым управленцем, так что даже всесильный отец с благосклонностью относился к советам сына касательно того, каким образом следует строить государственную политику в отношении подчиненной ему земли. После отъезда лорда-депутата Ирландии Флитвуда, которому Генри Кромвель формально был подчинен, младший сын протектора Англии сам принял этот титул, превратившись в полновластного представителя своего отца в Ирландии (1657 г.). Известно, что Кромвелю-младшему удалось навести порядок на этом вечно бунтующем острове, умело соотносясь с интересами как местных уроженцев, так и английских поселенцев, а также призвав к порядке многочисленные, соперничающие между собой секты. Особое уважение у своих подданных он заслужил, отказавшись в том же году от предложеной ему пожизненной ренты в 1500 фунтов стерлингов (немалые деньги по тем временам!) мотивируя это просто — страна слишком бедна, и уже потому правитель не имеет права позволить себе дополнительных поборов в свою пользу. Редчайшее качество для политика! Известно также, что Генри Кромвель уговаривал отца отказаться от предложенной тому короны, и опять же, преуспел, а также советовал своему стареющему отцу придерживаться политики осторожной и неторопливой, не выходя за рамки закона.

После смерти отца, он привествовал переход власти к старшему брату, который, впрочем, возложил на него дополнительные обязанности, повысив в ранге до генерал-губернатора Ирландии, страны, уже порядком утомившей Генри Кромвеля, который в глубине души тосковал о своих английских поместьях и тяготился необходимостью оставаться на острове. Однако, понимая, что брат нуждается в его поддержке, младший, скрепя сердце, согласился. Опять же, как известно из истории, Ричард Кромвель смог продержаться у власти сравнительно недолго, вынужденный уйти в отставку под давлением монархической партии. Генри Кромвель, резко возражавший против возвращения Стюартов, после воцарения Карла II немедленно получил приказание уйти в отставку и вернуться в Англию. Кромвель-младший оставил свой пост без каких-либо возражкений; более того, ему удалось сохранить большую часть своего имущества и поместий, как английских так и тех, что были куплены в Ирландии. Поселившись в поместье Спинни-Эбби (Кембриджшир), глава многочисленного семейства, состоявшего из жены — Элизабет Кромвель, пяти сыновей и двух дочерей, он вел тихую незаметную жизнь сельского помещика, и столь же тихо угас в 1674 году(486—487).

Предполагается, что основанием для отождествления его с Маской было именно неожиданное для современников «исчезновение» Кромвеля-младшего из поля зрения, так как почти двадцать его последних лет прошли в тихой, Богом забытой провинции, где бывшего губернатора Ирландии мало кто знал, и также мало кто был способен донести известия о нем до Лондона и Парижа. Однако, отождествлению этому препятствуют многие соображения. Во-первых, Генри Кромвель никогда не был самостоятельной фигурой в политике, и не представлял собой опасности даже для беспечного Карла II, не говоря уже о более далеком французском монархе. Опять же, после отставки от должности его старший брат, Ричард, вполне беспрепятственно путешествовал по Франции, а затем по всей Европе, прикрываясь лишь псевдонимом «мистера Джона Кларка» и нигде не встречал никаких препятствий^[18]. Зачем было похищать Генри Кромвеля, за которым в те времена не стояло ни политической, ни военной силы, и уж тем более прятать его под маской в течение нескольких десятков лет? Гипотеза не выдерживает критики (Н).

4. Герцог де Бофор

Герцог де Бофор. - Жан Нокре «Франсуа де Вандом, герцог де Бофор». - ок. 1647 г. - Холст, масло. - Музей Изящных Искусств. - Ренн, Франция.

Любой, кто читал роман Дюма-отца «Двадцать лет спустя» наверняка запомнил блистательную сцену побега Франсуа де Бофора из Венсенского замка, пожалуй, одну из самых ярких во всем произведении. Кем был герцог де Бофор на самом деле?

Принц королевской крови, внук Генриха IV, правда, незаконный, так как в качестве бабушки выступала фаворитка ветренего беарнца, Габриэль д’Эстре, «Прекрасная Габриэль». Франсуа де Вандом, герцог де Бофор — таким был его полный титул, вырос в деревенской глуши, что немало повлияло на его образовательный уровень и кругозор. Азартный охотник, великан с громоподобным голосом, широкоплечий и мускулистый, наделенный по-настоящему бычьей силой, которую он обожал демонстрировать к месту и нет, по единодушному мнению мемуаристов того времени, отличался недалеким умом и в то же время, совершенно непомерным честолюбием. Полагая, что самой природой ему предназначено вершить делами государств, юный Бофор завербовался в армию, где, в самом деле, отличился на полях Тридцатилетней войны. Но этого честолюбивому потомку Генриха IV было мало, и едва только прибыв в Париж, юный принц немедленно ввязался в заговор, направленный на свержение кардинала Ришелье. Наспех подготовленный переворот благополучно провалился, его руководители сложили головы на эшафоте, а Бофор едва успел спастись бегством на английские острова, где ему и пришлось коротать время до самой смерти кардинала.

Вернувшись во Францию, неуемный честолюбец немедленно оказался вовлечен в очередной заговор, на сей раз группы «Высокомерных», которую возглавляли две более чем энергичные придворные дамы — герцогиня де Шеврез и герцогиня де Монбазан, на сей раз направленным против нового премьер-министра при особе вдовствующей королевы Анны Австрийской — кардинала Мазарини. В какой-то момент казалось, что победа склоняется на их сторону, опасаясь предательства и похищения, королева в своей милости дошла до того, что доверила своих сыновей охране герцога Бофора, «единственного честного дворянина в королевстве»… но влияние Мазарини в скором времени взяло верх и герцог вновь остался не у дел. Более того. изворотливый итальянец, не на шутку опасаясь, что королева может опять сменить предмет своих предпочтений, поспешил обвинить Бофора в покушении на свою персону (неизвестно, правдивом или нет), и упрятать его в Венсенский замок. Герцог пробыл в заточении пять лет, сумев бежать (в полном согласии с романом Дюма) в 1648 году и немедленно присоединиться к партии Фронды, взявшейся за оружие, чтобы добиться отставки и высылки кардинала.

Однако, среди фрондирующих дворян, герцога приняли холодно. Не сумев добиться сколько-нибудь достойного для себя положения в среде оппозиции, он сделал несколько неожиданный ход, решив привлечь на свою сторону парижский люд. Строго говоря, политика заигрывания с толпой в те времена была уже не нова — одним из первых дорожку протоптал Жан Бургундский, который во время Столетней войны подобным же образом сумел добиться для себя регентства при безумном короле Карле VI. Однако, Бофор, которому не везло при дворе, на парижской улице оказался «в доску своим». Простой в обхождении, не чуравшийся простонародной одежды и не менее простонародной, грубой уличной речи, он превратился в настоящего идола городского сословия, что, впрочем, доставило ему нелицеприятное прозвище «король рынков»; более того, в порыве всенародной любви, парижане открыли подписку по сбору денег, чтобы оплатить долги своего расточительного любимца. Опьяненный подобным успехом, Бофор уже видел себя в кресле премьер-министра, однако руководители Фронды полагали иначе. Для них этот громогласный и шумный аристократ был всего лишь пешкой на доске, которой, как то обычно бывает, пожертвовали в наилучший для себя момент. Фронда, как нам всем известно из истории, потерпела поражение, те, кто не успел или не пожелал бежать, поспешили договориться с Мазарини, а народного любимца Бофора, во избежание возможных осложнений, победитель в 1652 году выслал вон, разрешив ему вернуться не ранее чем через два года, когда страсти успели окончательно улечься, и положение итальянца укрепилось настолько, что «король рынков» уже не представлял для него опасности.

Бывший заговорщик, которому наконец позволили вернуться ко двору, окончательно остепенился. Оставив всякие мысли о заговорах, он с головой окунулся в армейскую жизнь. Получив от нового короля — Людовика XIV — почетное звание суперинтенданта флота, он верой и правдой служил ему на этом поприще в течение десяти лет. Надо сказать, что моряки, в отличие от парижских простолюдинов, герцога не любили. С подчиненными он был высокомерен и груб, порой несправедлив. Так или иначе, герцог де Бофор успешно принимал участие в морских кампаниях, в 1664 году был направлен на усмирение алжирских пиратов (настоящей грозы морей в те времена), и наконец, в роковом для себя 1669 году по королевскому приказу отплыл на остров Крит, где ему предстояло сразиться с турками под стенами Кандии^[19]. Надо сказать, что поход этот был продолжением итальянской политики короля Людовика, желавшего наладить добрые отношения с папой — в частности для того, чтобы святой отец вовремя закрыл глаза на попытки французского короля расширить свои владения за счет заальпийских земель. Французские моряки отправлялись в плавание без большой охоты: эпоха Крестовых Походов уже давным-давно осталась позади, а бой неизвестно с кем неизвестно для чего (пусть даже во благо веры), мало кого вдохновлял.

Мы не будем описывать все перипетии этой войны, желающие сами откроют нужную литературу, заметим только, что в ночь на 25 июня 1669 года, французские войска, во главе которых находились Кольбер де Молеврье, младший брат королевского министра, и адмирал де Бофор, совершавшие ночную вылазку из крепости, против осаждавших ее турок, не выдержав натиска турок, дрогнули и обратились в бегство. Единственный, не поддавшийся панике, адмирал де Бофор, оказавшийся без помощи, в кольце врагов напрасно кричал потерявшим голову французам: «Ко мне, дети, ко мне! Я ваш адмирал!… Сомкните строй вокруг меня!..» Черный от порохового дыма, иcпачканный кровью, в разодранной одежде, на тяжело раненом коне — таким его видели в последний раз.

Едва лишь раненому Кольберу удалось остановить потерявших голову людей, и на поле боя, резня наконец улеглась, а оставшиеся в живых, придя в себя под прикрытием крепостных стен, осознали, что среди спасшихся нет адмирала. Немедля Кольбер-младший направил в турецкий лагерь парламентера с белым флагом, чтобы договориться о выкупе за пленного Бофора. Однако, у турок его не было. Тело старого моряка так и не удалось отыскать на поле боя, среди огромного количества убитых и раненых. Он пропал бесследно, и конечно же, вместе с тем родилась легенда. Парижский люд в течение многих последующих лет упорно не желал мириться со смертью своего любимца. Утверждали, что происками Кольбера, одного из влиятельнейших министров короля, Бофора «на самом деле» похитили с поля боя, после чего ему предстояло навсегда исчезнуть за толстыми стенами тюрем, превратившись в узника в черной бархатной маске.

Легенды красивы, спору нет, однако, давайте все же подойдем к ним с критичностью, положенной нашему веку. Бофор к этому времени не представлял собой ни малейшей опасности для короля-Солнце или его министров, да и сам не претендовал ни на что большее, чем военная слава. Времена Фронды канули в лету давным-давно, бывший фрондеры, оспаривавшие у давно покойного Мазарини право регентства над малолетним Людовиком, при взрослом монархе давно утешились новыми назначениями и наградами, или же смирилсь со своим поражением, и соперничали теперь между собой разве что за звание Хранителя королевского ночного горшка… не смейтесь читатель, подобное звание существовало на самом деле. Что касается «рыночной популярности» Бофора, стоит припомнить, что парижский люд, столь бурно выражавший ему свое восхищение, пальцем не пошевелил, чтобы извлечь своего любимца из Венсенского замка, и не менее безразлично отнесся к его двухлетней ссылке. Если припомнить, что все эти события происходили при слабом правительстве, которое в конечном итоге фрондеры вынудили спасаться бегством из мятежного Парижа, стоит задаться вопросом, чего было опасаться всесильному королю, вплоть до самой смерти цепко державшему в руках свое государство?

И все же, сделаем уступку потенциальным сторонникам подобной теории, и зададимся вопросом — зачем? Пусть Бофор (предположим) был виновен в некоей интриге, которую история до нас не донесла, почему было просто не расправиться с ним на поле боя? В толчее и панике — лучшего момента было просто не придумать. Удар шпаги, или «случайный» выстрел, и проблема решилась бы раз и навсегда. Заметьте, сколь непроницаемой тайной не был окружен заключенный в маске, скрыть его перемещения не удавалось. Сколь не старался Сен-Мар, а слухи о том, что по той или иной дороге везут неизвестного, чье имя и лицо никому не дозволено видеть и знать, с огромной скоростью разлетались по всй округе. Более того, даже через много лет после смерти Маски (в скором времени мы это увидим), местные жители хранили воспоминания о встрече с ним, так что, до нас дошли многие любопытные подробности. Да и на местах скрыть существование Неизвестного оказывалось невозможно, рано или поздно крепостная охрана, а за ней и вся округа принимались оживленно судачить, так что узника приходилось переправлять на новое место. В нашем же случае, опального герцога пришлось бы похитить на виду у двух армий, мало того, переправить через все Средиземноморье, вплоть до побережья Франции, а затем пересечь страну на карете или верхом, вплоть до места назначения. Для подобного действа понадобилось бы несколько сотен людей — моряков, солдат, охраны, при том, что у каждого есть два уха и один язык — так что предположение такого рода представляется практически неправдоподобным. В начале XVIII века его пытался воскресить малоизвестный писатель и сатирик Лагранж-Шансель^[20], но канул в лету вместе со своей гипотезой, которая в настоящее время сторонников не имеет. Продолжим.

5. Подлинный отец Людовика XIV

Шарль-Сезар де Рошфор. - К сожалению, подлинных изображений не сохранилось. - Для сравнения: Борис Клюев в роли графа Рошфораю - Георгий Юнгвальд-Хилькевич «Д’Артаньян и три мушкетёра» (кадр из фильма). - 1978 г. - Одесская киностудия, СССР.

Начнем с начала. В 1692 году в издательстве Пьера Марто, в далеком и сравнительно безопасном Кельне на французском языке вышла из печати очередная подметная книжонка, направленная против короля Людовика XIV c обычным в те времена длинным и обстоятельным названием: «О шашнях Анны Австрийской, супруги Людовика XIII с господином С. Д. Р., подлинным отцом Людовика XIV, где со всей обстоятельностью будет изложено, каким образом удалось подарить монархии наследника престола, какими средствами это было достигнуто, и наконец, о развязке таковой комедии». Как то и следовало ожидать, скандальная книжка возымела немалый успех, так как годом спустя издание пришлось повторить, и наконец, в 1696 году ее переиздали в третий раз, где имя таинственного любовника королевы называлось уже целиком: «Кардинал де Ришелье», затем в 1722 и наконец, последний тираж вышел в Лондоне в 1738 году^[21]. Задним числом авторство ее приписывают злоязычному и наблюдательному советнику короля Пьеру ле Ноблю, по совместительству памфлетисту, не чуравшемуся скандальных тем, перу которого безусловно принадлежит «История отца ла Шеза, иезуита и духовника Людовика XIV, в настоящее время короля Франции», однако это не более чем предположение.

Вкратце, содержание романа выглядит следующим образом. Кардинал Ришелье, не в меру возгордившись своим успехом при дворе и положением второго человека после короля, намеревается выдать свою «парижскую племянницу» (мадам де Комбале), за брата короля — Гастона Орлеанского. Гастону действительно по душе красивая молодая женщина, однако, он готов видеть ее исключительно в роли любовницы, и посему награждает кардинала пощечиной. Ришелье, затаив обиду, ищет способ, чтобы отомстить. Коварный план выстраивается сам собой, причем кардиналу деятельно помогают его обиженная племянница и верный отец Жозеф, хорошо известный читателю по трилогии о Мушкетерах. Король не способен иметь детей, и потому, Гастон Орлеанский втайне надеется после смерти брата надеть на себя корону Франции. Королева не остается равнодушной к ухаживаниям С. Д. Р., в которую (согласно автору памфлета влюблен также кардинал, ревниво следящий за соперником. Понимая, что ему представляется отличная возможность избавиться от мешающего ему воздыхателя, и одновременно лишить Орлеанского герцога всякой надежды на власть, Ришелье начинает действовать.

Однажды вечером влюбленный получает записку, сделанную неизвестной рукой. Ее содержание сводится к следующему: если он прибудет в некое место и позволит завязать себе глаза, то окажется там, куда давным-давно вожделеет попасть. Молодой авантюрист правильно понимает намек, и готов действовать. Тем же вечером его доставляют в спальню королевы, причем невидимые сопровождающие сняв повязку, столь же бесследно исчезают. Королева, узнав любовника по голосу и манере вести себя, вначале сопротивляется, но затем уступает напору. Какое-то время спустя, встретившись с кардиналом, она объявляет ему, что он «добился своих грязных целей» и возлагает на него целиком и полностью вину «за это несчастье и небесное благословение, в каковое вы сумели меня вовлечь посредством своих благочестивых софизмов». Вскоре после того, по стране разлетается весть о долгожданной беременности королевы, и плодом этой незаконной связи является, как вы уже поняли, читатель, будущий король Людовик XIV. Заканчивая свой действительно грязный памфлет, неизвестный автор обещает в скором времени выпустить его продолжение, «где рассказано будет о катастрофе, постигшей С. Д. Р. и о том, сколь дорого пришлось ему заплатить за полученное удовольствие».

Продолжение это так никогда и не последовало; что вызывает некоторое удивление: памятуя об огромном успехе первой части, можно с уверенностью сказать, что продолжение это окупилось бы многократно. Даже если предположить, что автор скоропостижно умер или тяжело заболел, книгоиздателю несложно было нанять любого литературного проныру, чтобы изготовить не менее скандальную вторую часть. Почему подобного не произошло, мы можем только гадать; вернее всего будет предположить, что французский король сумел озаботиться, чтобы продолжение это никогда не вышло из печати, а любителям «жареных» фактов раз и навсегда расхотелось таковое писать. Однако, оговоримся, это всего лишь догадка.

Справедливости ради следует заметить, что в романе таинственный отец Людовика никогда не отождествляется с Маской, однако догадливые читатели не преминули это сделать. Источник подобных слухов остался неизвестен, о них кратко упоминает Александр Дюма в своих Путевых Записках («Год во Флоренции») попутно оговариваясь, что эта версия (по его мнению, старейшая из всех, «слишком уж разит памфлетом, чтобы тратить время на ее опровержение»^[22].

Ну что же, давайте в отличие от великого романиста все же наберемся терпения, и попытаемся разобраться, могло ли что-то реально стоять за данной конкретной сплетней или же она выдумана с начала и до конца. Начнем с того, что обвинение в незаконнорожденности было привычным способом очернить того или иного французского короля, и оспорить его права на престол. История начинается с Карла V, мать которого (Бонна) скоропостижно скончалась во время эпидемии Черной Смерти, в то время как коннетабль Франции, едва успевший вернуться из английского плена, без всяких объяснений был арестован по приказу короля Иоанна Доброго. Немедленно народная молва связала эти два события, представив королеву любовницей коннетабля. Согласно этой версии, король «на самом деле» (о, как нам это знакомо, читатель!) запер жену в ее апартаментах и уморил голодом в наказание за адюльтер. Сплетню охотно подхватили англичане, увидев в ней удобное орудие, чтобы представить свою откровенную агрессию против Франции в качестве борьбы против «незаконного короля». Впрочем, военные победы возмужавшего Карла быстро заставили клеветников замолчать, и сплетня развития не получила. Следующим кандидатом на незаконнорожденность оказался внук Карла V, носивший то же имя, дававшееся потенциальным наследникам престола в честь Карла Великого. Как известно, его отец впал в буйное помешательство, что заставило королеву, спасая свою жизнь и здоровье (так как безумный супруг не задумываясь, пускал в ход кулаки), поселиться отдельно. В поисках защиты королева сблизилась со своим деверем — Людовиком Орлеанским (младшим братом короля), которого молва немедленно превратила в ее любовника. Так это или нет, до конца неизвестно, однако, неизменные англичане (а Столетняя война все еще продолжалась) с готовностью подхватили новую сплетню. В этом случае все закончилось столь же бесславно, как и в первый раз. Жанна сумела короновать дофина после смерти его безумного отца, перед новым королем открыл ворота Париж, и война завершалась, как это известно из истории полным разгромом захватчиков. Таким образом, памфлетист не выдумал ничего нового, прибегнув в своих «обличениях» к давно избитому приему.

Что мы знаем? Король и королева, повенчанные в очень раннем возрасте, как это было зачастую характерно для династических браков, не только не любили друг друга, но имели между собой мало общего в интересах и устремлениях. 11-летний король, принужденный к интимной близости с молодой супругой, естественно, ничего не смог добиться и получил жестокую психологическую травму, которая давала о себе знать годами. Более того, получив на всю жизнь страх и неприязнь к женщинам, он предпочитал довольствоваться обществом своих миньонов, одним из которых был отец мемуариста Сен-Симона. В конечном результате, брак королевской четы в течение 23 лет оставался бесплодным. Ришелье, прекрасно понимая, к каким потрясениям для страны может привести отсутствие законного наследника (а брат короля, Гастон, действительно мечтавший о престоле, был совершенно непригоден для исполнения королевских обязанностей), сколь то было в его силах, понуждал к тому обоих супругов, напоминая королю, что он не имеет права ввергнуть Францию в хаос, а королеве — что долгий и бесплодный брак способен привести к разводу и высылке ее из страны. В конце концов, усилия эти увенчались успехом, однако, дело не обошлось без хитрости. Итак, однажды король отправился на очередную охоту, составлявшую его излюбленное времяпровождение. Однако, монарший эскорт был застигнут к ночи ураганнным ветром и ливнем, причем для того, чтобы спрятаться не оставалось иного выхода, чем заночевать в замке королевы. Надо сказать, что перебралась туда она сравнительно недавно; в те времена замки и дворцы не обставлялись раз и навсегда, но мебель, посуду, и все необходимое возили за коронованной особой вслед за ее перемещениями. Короче говоря, единственной постелью, пригодной для ночевки была постель королевы. Свите пришлось укладываться как и где угодно, по сообщениям современников, охапки соломы продавались в эту ночь за головокружительную цену. Однако, дело было сделано, супруги провели ночь вдвоем, и в скором времени объявлено было о долгожданной беременности королевы. Такой была основа, которую неизвестный использовал для составления своего пасквиля.

Оставим в стороне замечание, что истово-верующая католичка, а именно такой представляется Анна Австрийская в воспоминаниях современников, вряд ли была способной к адюльтеру. Но кем мог быть таинственный С. Д. Р. (существуй он на самом деле?) Обычно эти инициалы пытались дешифровать как «граф де ла Ривьер» (compte de la Rivière), с одним только «но»; во Франции такого титула не существовало. Другим предположением представлялось имя «граф де Рошфор» (compte de Rochefort). Да-да, читатель, тот самый, что устроил юному д’Артаньяну чувствительную взбучку в Менге, и затем (судя по известному фильму) представлялся его злым гением вплоть до конца действия. Подлинный Рошфор носил имя Шарль-Сезар, известно о нем немного. Полагается, что это был один из самых ловких шпионов и провокаторов на службе кардинала, как то было модно в те времена, его фальшивые Мемуары выпустил бульварный автор Гасьен де Куртиль. Эту, уже позабытую книгу, положил в основу своего повествования Александр Дюма. Однако, отождествить Рошфора с Маской опять же нет возможности, так как судя по сохранившимся документам, он никуда не исчезал, а благополучно дожил свой век в Париже, получив после смерти Ришелье отставку от службы. Отождествить С. Д. Р. с самим Ришелье (как это делается в третьем издании романа) представляется еще более нелепым, так как во-первых, в самом памфлете он выведен в совершенно ином качестве, во-вторых, опять же, никуда не исчезал и скончался в собственной постели.

Бьюсь об заклад, читатель, интригующая мысль, что «Маской» мог быть подлинный отец Людовика (а как я раньше об этом не подумал(а))? — уже завладела вами. Однако, на нашем пути будет еще немало «бастардистких версий» и посему, еще немного подразнив ваше любопытство, временно оставим рассмотрение такой возможности, отметив лишь, что идея — «Маска это C.D.R» отправляется вслед за уже перечисленными. Хотя — один момент все же не стоит забывать. Идея, что Маска был заключен в тюрьму и принужден выступать в качестве инкогнито за свое бросающееся в глаза сходство с правящим монархом, оказалась весьма плодотворной, и результаты этого мы в скором времени увидим.

6. Офицер лорда Бервика.

Высокопоставленный офицер лорда Бервика. - Для сравнения: - Неизвестный художник «Портрет Джеймса Фицджеймса, лорда Бервика». - XVII в. - Холст, масло. - Метрополитан-музей. - Нью-Йорк, США.

Ну что же, при всем нашем недоверии ко второму сообщению Мадам, ради полной ясности нам стоит познакомиться с герцогом Бервиком, и постараться понять, какие преступления мог совершить или какие тщательно скрываемые тайны мог знать его высокопоставленный офицер, чтобы навсегда оказаться за решеткой с маской на лице. Наша история делает новый крутой поворот, чтобы продолжиться вновь на английской земле. Как мы уже знаем, после смерти лорда-протектора Кромвеля, равно жаждущие власти партии тори и вигов готовы были перейти к вооруженным действиям друг против друга, и чтобы не допустить нового разрастания гражданской войны, на престол (в качестве примиряющего фактора) решено было пригласить сына казненного монарха — Карла II. Этот любитель развлечений, волокита и донжуан был в достаточной степени умен, чтобы понимать — времена абсолютизма прошли навсегда, и народ, привыкший к новым республиканским свободам, не потерпит возвращения к прежнему. Это понимание обеспечило новому королю многие годы в достаточной степени безоблачного правления. Полностью поручив дело управления страной кабинету министров, король развлекался тем, что играл на гитаре, устраивал празднества сомнительного вкуса, и конечно же, окружил себя хороводом фавориток. Его слава на любовном поприще была столь велика, что при дворе к королю прилипло нелецеприятное прозвище «Старый Жеребец»; впрочем, король, отнюдь не лишенный чувства юмора сумел его оценить по достоинству. Характерный анекдот того времени рассказывает, что однажды ночью этот монарх, ломясь в двери спальни очередной фрейлины, в ответ на негодующий вопрос — кто он такой? — с готовностью ответил: «Мадам, откройте, это Старый Жеребец!»

Но шутки шутками, а Карла в конечном итоге сменил на престоле властолюбивый Яков II. И вот здесь на пора начать разговор о нашем герое. Джеймс Фицджеймс, лорд Бервик (1670—1734) был еще незаконным сыном будущего короля (в те времена еще герцога Йоркского), от его связи с Арабеллой Черчилль. Образование будущий герцог Бервик получил во Франции, в иезуитском колледже, и здесь же стал осваивать ремесло военного под руководством одного из лучших генералов французского короля — Шарля де Лоррена. Ему было 15 лет, когда его отец взошел на английский трон. В 17 лет, юный Джеймс, уже покрывший себя боевой славой во время венгерской кампании, вернулся в Англию, где немедленно получил титут 1-го герцога Бервикского (созданный специально для него), а заодно и полковника 8-го пехотного полка. Годом спустя Яков II, изо всех сил пытавшийся ввести в Англии католицизм и силой заставить историю повернуть вспять — ко временам феодализма. Результатом его усилий оказалась т. н. «Славная революция» 1688 года, в результате которой свергнутый монарх вместе со своим незаконным отпрыском вынужден был бежать во Францию. Английский трон заняла его дочь — Мария и ее муж, Вильгельм Оранский, штатгальтер Нидерландов.

Легко себе представить ярость Людовика XIV, который, как добрый католик мог только приветствовать реставрацию эту религии в Англии — а вместо того получил в качестве нового короля своего злейшего врага — голландца, постоянно ставившего палки в колеса французской политике и торговле. Как гостеприимный хозяин выделив для беглого английского короля и его придворных роскошный Сен-Жерменский дворец, Людовик раз за разом предоставлял деньги и войска для бесконечных заговоров и вторжений на Английские острова, предпринимаемых «якобитами», как стали называть сторонников свергнутых Стюартов.

Поначалу казалось, что дело Якова Стюарта не столь уж безнадежно. По причинам династического — да и религиозного характера его могли поддержать Шотландия и Уэльс, вечно мятежные ирландцы также склонялись на сторону свергнутого монарха, полагая, что в качестве благодарности он избавит их от подчинения английской короне… ох уж эти вечные мечты о «добром завоевателе» и «враге моего врага». Прошла не одна сотня лет, а на те же грабли продолжают наступать с завидным упорством. К союзу с бывшим королем склонялись английские консерваторы-тори, которых партия вигов слишком уж энергично теснила прочь от властной кормушки. Итак, отряды Бервика и подчиненные ему французские войска высадились в Ирландии, сумели практически дойти до Дублина, где местный парламент торжественно выразил покорность Якову II. Однако, на реке Бойн плохо вооруженная и необученная армия свергнутого монарха была наголову разбита Вильгельмом Оранским. Эта битва навсегда осталась в памяти ирландцев как жесточайшая национальная трагедия, легенды рассказывают, что речные воды в тот день покраснели от крови павших. Но так или иначе, поход был сорван, и Бервик вместе с оставшимися ему верными солдатами, вернулся во Францию. В 1708 году вторжение попытались повторить — с тем же результатом. Кроме того, партия свергнутого короля плела бесконечные интриги и составляла столь же бесконечные планы заговоров против Вильгельма и его супруги, заговоров, быть может, еще не до конца известных историкам.

В любом случае, 60 лет спустя дело якобитов было окончательно проиграно. Во многом вина в том лежала на сыне Якова II (сам бывший король умер в 1701 году). Политическая и экономическая ситуация на островах менялась, и шансы вернуться на трон время от времени появлялись. Несколько раз представители тори пытались начать осторожный разговор с принцем Яковом, который позднее войдет в историю под именем «Старый претендент», в отличие от «Молодого претендента» — внука свергнутого монарха, Карла Эдуарда. Якову III предлагали почетное возвращение в страну при условии, что все завоевания двух революций будут оставлены в неприкосновенности, и стороны сумеют прийти к некоему компромиссу. Стюартов погубила неуступчивость. Старый претендент напрочь отвергал любые попытки договориться с ним, требуя безусловного подчинения и столь же безусловного возвращения ему прерогатив абсолютного властелина. Как то бывает по законам жанра, требуя «все или ничего», он — в полном соответствии со своим желанием, получил «ничего». Сколько бы усилий не предпринимало правительство в изгнании, позднее перебравшееся из Франции в Италию, сколько дамских сердец не разбивал бы «Молодой претендент» — «Красавчик Чарли», каким бы ореолом романтики и героизма сторонники свергнутой монархии не окружали бы представителей этой династии, дело Стюартов погибло безвозвратно; в очередной раз доказав, что история обратного хода не имеет.

Однако, о поражении якобитов и полном крахе планов прежней династии станет известно много лет спустя после смерти Мадам Палатины, а в 1711 году, когда было написано «письмо о Маске» неудавшееся вторжение и бесконечные заговоры обоих претендентов были воистину злобой дня, так что нет ничего удивительного, что Мадам, желая каким-то образом удовлетворить любопытство престарелой тетушки, обратилась именно к этой теме. Кстати сказать, историки до сих пор недоумевают, как курфюрстина Шарлотта, чьи дети, по праву многочисленных династических браков, разъехавшиеся по всей Европе, не разнесли столь животрепещущую новость по всем владетельным дворам континента. По всей видимости, французский король обладал достаточным могуществом и столь же достаточными дипломатическими способностями, чтобы воспрепятствовать этому и заглушить на корню рождение «сенсации». Итак, нам предлагается поверить, что Маской был некий подручный Бервика, обладавший столь опасной информацией, что его предпочли во избежание непредсказуемых последствий навсегда упрятать в тюрьму. Маска в таком случае также получает объяснение — заключенного вынудили носить ее из страха, что некие сообщники, узнав, где содержится интересующий их человек, постараются его освободить. Вновь Жан-Кристиан Петифис предполагает, что речь шла об одном из самых известных заговоров против жизни и короны Вильгельма III, известном как «заговор Барклая» (1696 г.). Речь шла о том, чтобы расставить у дороги, по которой Вильгельм обычно возвращался с охоты, около 20 якобитских стрелков, задачей которых было убить короля. Удачный исход дела должен быть стать сигналом для якобитского восстания и возвращения к власти свергнутых Стюартов. Операцией руководил Бервик, его правой рукой в этом непростом деле выступал шотландский дворянин сэр Джорж Барклай. В качестве, как сейчас сказали бы «явочной квартиры» для якобитов, выступал дом контрабандиста по фамилии Хант, располагавшийся на пустынном побережье. Как известно, короля вовремя упредили, и заговор провалился так и не состоявшись, многие исполнители были схвачены и казнены, Бервик и Барклай сумели вовремя ускользнуть, и вернуться во Францию^[23]. Судьба Ханта осталась неизвестной, но именно его Петифис предполагает в качестве «кандидата», которого собственно имела в виду Мадам Палатина.

Заметим, что подобная версия страдает множеством натяжек. Во-первых, Хант не был дворянином («милордом»), во-вторых, подобная предосторожность вряд ли могла чему-то помочь, так как в руки английского правительства попали высокопоставленные заговорщики, способные выдать коронным судьям куда более интересные факты, чем это мог сделать мелкий исполнитель Хант. И наконец, важнейший довод, который ставит крест на этой кандидатуре: в 1688 году, когда собственно и произошла английская революция, Маска уже много лет находился за решеткой. Версия не складывается. Продолжаем поиск.

Литература

Примечания