Письмо Поджо Браччолини своему другу Никколо Никколи касательно баденских купален
Дорогой Никколо,
Поджо от души тебя приветствует, если здоровье у тебя в полном порядке, тем лучше, ибо на свое также пожаловаться не могу. На Х день мартовских календ я уже отправлял тебе письмо, записанное с моих слов одним из моих коллег, секретарем папской канцелярии[1]. Это письмо, писанное в Констанце, и щедро приправленное аттической солью призвано было тебя развлечь, если, конечно же, успело до тебя дойти. В нем я немало наговорил касательно «Иудейских писем», которыми был тогда поглощен, от души потешаясь над новоявленным доктором, который, похоже, отнюдь не преступил известный обычай, согласно каковому крещеный еврей проявляет себя человеком безалаберным, тщеславным и непостоянным[2]. В своем письме я не отказал себе в удовольствии несколько поддеть и его «Письма» и доктрину, каковая в них излагается, ибо она представляется мне грубой, невежественной и при том до крайности напыщенной.
Боюсь, что это мое письмо найдет тебя куда раньше, чем то, что я отправил Леонардо д’Ареццо. Что касается твоих эпистолярных упражнений, я отлично о них осведомлен, да и ты, помнится, что-то мне писал на эту тему и вместе со мной вдоволь потешился над тем, как ныне подает себя новоявленный доктор; твои предсказания касательно его полностью оправдались. Положим, к сокровищнице наших знаний добавить ему нечего, зато он предоставляет немало нового для познания человеческой натуры. Ты тоже не забывай, что я в точности смог предвидеть как изменится характер и поведение этого самого Джеронимо едва ему случится переменить веру.
В моем очередном письме я хочу рассказать тебе о купальнях, на которые уповал, молитвенно сложив руки, чтобы здоровье мое наконец поправилось. Мне подумалось, что описание непривычного вида этих мест, любезность местного населения, нравы тех, кто здесь толпится, их манера вести себя на водах сумеет доставить тебе удовольствие. Касательно поццуольских вод, насладиться которыми спешит из старого Рима множество народа, уже сказано немало лестного. Думаю, те, о которых я пишу сейчас, им ничем не уступят. В Поццуоли привлекает не столько обходительность местного народа, а также их умение пользоваться водами, сколько мягкость тамошнего климата и живописность тамошних вилл. Здешний пейзаж оставляет, пожалуй, желать лучшего, зато все прочее буквально создано для возвышенного удовольствия.
Сладостным урокам прекрасной Киприды здесь следуют со всей пунктуальностью, и верно копируют ее нравы и нежные капризы, так что диву даешься, видя перед собой этот счастливый уголок, словно самой Венерой избранный для того, чтобы собрать воедино все наслаждение и очарование, столь щедро расточаемые сонмом ее верных слуг. Я совершенно уверен, что вся эта веселая толпа никакого понятия не имеет о заоблачных фантазиях Гелиогабала, единственной их учительницей их выступала сама природа, каковая исполнила свою роль с такой добросовестностью, что превратила их в магистров любовных наук.
Но прежде чем начать живописать тебе собственно купальни, сколь бы любопытны они не были, я желал бы поначалу рассказать тебе о нашем сюда путешествии, чтобы ты мог как можно лучше уяснить себе, что за местность являет собой собой эта часть старинной Галлии[3], которую они составляют. В первый день мы погрузились на судно и далее плыли по Рейну. Миновав городок называемый Шаффхаузен, мы где-то в миле от него сошли на землю и далее сухопутным путем продвинулись еще на милю вперед, благополучно миновав то место, где река пробивает себе путь между горных обрывов и скал, после чего глазам путешественника открывается вид на крепость, называемую Кайзерштуль, что на тамошнем языке означает «трон Цезаря». Своим названием это место наверняка обязано своему выигрышному положению, так как оно располагается на вершине холма, с которого все ложе реки видно как на ладони, небольшой мост соединяет берега, один из которых принадлежит Галлии, другой же – Германии.
Когда-то здесь на перекрестке дорог располагался римский лагерь, отсюда же мы вдоволь смогли налюбоваться зрелищем водопада, посредством которого Рейн обрушивается вниз с горы. Поток струится меж разбросанных в полном беспорядке осколков скал, оглушая своим ревом, чей звук сходен с некоей жалобой, словно бы сама река стонет после падения с высоты. Тогда же мне вспомнились все что мне уже успели наговорить касательно этой гибельной пропасти, и я диву дался, что местные крестьяне сумели не оглохнуть от шума и грохота, с которыми вода с яростью мчится сквозь этот проход, при том что звуки эти, как у нильских порогов слышны на расстоянии порядка трех стадий[4] от этого места.
Неподалеку отсюда находится Баден, город достаточно крупный, чье имя в переводе с немецкого обозначает «купание», располагается он у подножия горной гряды, на берегу широкой и бурной реки, которая в шести тысячах шагов от города низвергается в Рейн. Здесь же на расстоянии четырех стадий обретается живописная деревушка, отданная в распоряжение купальщиков. В центре таковой располагается немалых размеров площадь, со всех сторон окруженная гостиницами, в которых останавливаются стекающиеся сюда во множестве. Каждая подобная гостиница имеет внутри себя анфиладу встроенных купален, предназначенных исключительно для ее постояльцев. Количество этих купален, предназначенных как для единоличного, так и для общего использования доходит обыкновенно до тридцати.
Из них две купальни, предназначенные для общественного пользования, открыты с двух сторон, в них полагается погружаться плебеям и прочему мелкому люду. В эти простые бассейны кучей набиваются мужчины, женщины, юные мальчики и девочки, представляющие собой сборище местных простолюдинов. Ради пристойности, помещения предназначенные для каждого пола, разделены между собой деревянной перегородкой, которые надо сказать, ничуть не мешают видеть, как дряхлые старухи входят в воду вперемежку с молоденькими девушками, причем и те и другие раздеты донага, позволяя всем вокруг лицезреть их груди, бедра и все остальное. Меня самого не раз приводило в отличное настроение подобное зрелище, напоминающее собой игры Флоры, причем в душе я мог лишь воздать хвалу простоте нравов, каковая присуща этим добрым людям, отнюдь не отводящим глаза от подобного зрелища и не видящих в таковом ничего предосудительного.
Купальни, располагающиеся в частных гостиницах содержатся в куда большей чистоте и пристойности. Помещения для каждого пола здесь также разделены деревянными перегородками, непроницаемость которых, опять же нарушена прорезанными в них окошками, позволяющими купальщикам и купальщицам совместно лакомиться легкими закусками, непринужденно болтать и гладить друг друга руками, что представляется их излюбленным времяпровождением.
Несколько выше общей купальни расположены галереи для прогулок, которые позволяют мужчинам разглядывать дам, и перешучиваться с ними, каждому позволительно посетить чужую купальню, вволю рассмотреть всех тех, кто в ней находится, посмеяться и поболтать с ними, чтобы подобным образом улучшить свое состояние духа. Также, по собственной прихоти, там можно найти для себя местечко, позволяющее увидеть купальщиц, входящих в воду или наоборот, выходящих из нее, выступающих при том практически обнаженными, ибо дамы эти не принимают никаких мер предосторожности и ничего не опасаются, не видя ничего для себя зазорного в своем непритязательном способе купания.
Кроме того, немало частных купален сделаны так, что дорожка, ведущая к воде предназначена равно для обоих полов, и не раз случается, что раздетая дама сталкивается на ней с кавалером в таком же виде и наоборот.
Мужской костюм состоит из одних брэ, женский представляет собой легкое льняное одеяние с одного бока совершенно открытое, нечто вроде очень тонкой банной простыни, отнюдь не скрывающей шею, руки у грудь.
Дамы также имеют обыкновение зачастую угощаться закусками, располагая их на столике, находящемся прямо в воде, порой приглашая мужчин также присоединиться к этому занятию. Однажды нас самих призвали к участию в этом необычном сборище, проходившем в гостинице, где мы остановились. Однако, несмотря на самые любезные приглашения, я довольствовался тем, что внес свою лепту в устройство пира, не принимая в нем самом никакого участия. Не думай, друг мой, что этот мой отказ произошел из-за чувства некоей стыдливости или же нелюдимости, вовсе нет, я всего лишь не владел их языком, и мне, итальянцу, показалось бы смешным показаться в обществе этих сирен глухим, словно рыба, и немым, будто мне вырезали язык. В этом случае мне только и оставалось бы что поглощать мороженое и напитки, чтобы таким образом убить время.
Надо сказать, что двое моих друзей, однако, предпочли для себя со всей отвагой устроиться в воде бок о бок с очаровательными купальщицами, весело расточая им ласки, вкушая вместе с ними еду и напитки, не испытывая при том ни малейшего смущения. Более того, они даже решили попробовать принять участие в разговоре через посредство переводчика; ну и самое главное, что хоть какие-то звуки они издавали. Что еще тут скажешь? Вспомни картину, изображающую Юпитера, который проливается на Данаю золотым дождем и осыпает ее дарами, мои же друзья, как и прочие мужчины, приглашенные в купальню к дамам прикрылись полотняными банными простынями. Во все это время, я наблюдал за празднеством в высоты галереи, вполне одобряя эту легкость нравов и пикантность костюмов, сладостную свободу касательно жизненных удовольствий, и полнейшую возможность для любопытствующего наблюдателя видеть все происходящее.
Подобная простота нравов, безмятежность, с каковой мужья позволяют прочим мужчинам ласкать их жен, воистину достойны изумления. Ничто их не гнетет, ничто не тревожит, во всем они готовы найти свою хорошую сторону. Само любовное приключение, которое для совершения своего полагает определенную дерзость, в атмосфере столь простых настроений превращается в нечто легкое и необременительное. Эти добрые немцы могли бы стать образцовыми гражданами платоновской республики, где все принадлежит также всем, не имея представления о теоретической стороне вопроса, они без сомнения весьма искушены в том, что касается практического его воплощения.
В нескольких подобных купальнях, где собирались люди, связанные кровным родством или узами дружбы, мужчины и женщины купались вместе, не разделенные никакими перегородками. Они появляются в купальной зале по три-четыре раза в день, проводя большую часть времени за пением, общими плясками и питьем, время от времени окунаясь в воду. Надо сказать, зрелище это весьма соблазнительного свойства: девушки на выданье, во всем блеске своей юной красоты выставляют напоказ свои точеные формы, одетые лишь в ласкающие глаз костюмы богинь. Когда им случается кружиться в танце, причем их легкие льняные одеяния скользят по воздуху вслед за своими хозяйками, или стелются по водной глади, их можно принять за живые воплощения белокурой Венеры.
У этих прелестниц в обычае озорно выпрашивать у зрителей вознаграждения за то, что эти последние вволю смогли насладиться подобным зрелищем, так что на них (в особенности на самых красивых) дождем сыплются мелкие серебряные монеты, которые они собирают горстями или складывают в подолы своих коротких одеяний. Порой они вступают между собой в стычки, в пылу которых зрителю предоставляется порой возможность увидеть самые тайные их прелести. Им также бросают порой цветочные венки, и они триумфально увенчивают ими свои головки, после чего отправляются купаться.
Несмотря на то, что сам я окунался в воду не более двух раз в день, признаюсь тебе, что я проводил все свое время бегая от купальни к купальне, забавляясь тем, что кидал юным девушкам серебряные деньги и венки, как то в обычае в этой стране.
Скажи на милость, существует ли возможность в подобном положении читать и предаваться учению, когда со тебя окружают звуки арф и валторн и со всех сторон звучат поющие голоса? Было бы подлинным безумием пытаться найти здесь для себя укромный уголок и там предаваться возвышенным размышлениям? В этом я весьма напоминаю Хремета из теренциевого «Самоистязателя»: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
Помимо уже перечисленных зрелищ, столь усладительных для глаз, существовало и множество иных, не менее приятных. Все пространство от деревни до самой реки представляет собой широкую равнину, заросшую деревьями, куда все общество имеет обыкновение направляться после обеда, чтобы принять участие в развлечениях иного рода. Здесь танцуют все разом взявшись за руки, и также все вместе поют. Играют также в мяч, но по правилам иным, чем итальянские. Мужчины и женщины попеременно бросают мяч, обвешанный бубенцами, стремясь, чтобы он попал в руки тому, кого избрали себе партнером. Все толкутся и носятся в попытках его схватить, тот, кому удалось это сделать первым, в свою очередь бросает его своему избраннику. Ввиду того, что за этим яблоком любви тянутся десятки рук, тот, кто им в данную минуту владеет, получает немалое удовольствие, притворяется, будто собирается бросить его то одному, то другому, заставляя возбужденную и веселую толпу шарахаться то в одну, то в другую сторону. Предаются также и множеству иных развлечений, перечислять которые было бы слишком долго, я остановился на этой игре исключительно для того, чтобы в достаточной мере дать тебе понять, насколько это маленькое общество тяготеет к учению Эпикура.
Я почти готов поверить, что именно в этих местах явилась на свет первая пара людей и здесь располагался еврейский Гамедон – сад земных наслаждений. И ежели наслаждения и вправду могут сделать жизнь безоблачно счастливой, на этом маленьком клочке земли есть все, необходимое для достижения полного блаженства. Ежели тебе интересно будет узнать, в чем состоит польза от местных вод, надо будет сказать, что целебные свойства их разнообразны и неисчерпаемы, целебная сила их превосходна, и можно сказать, божественна, более того, я затруднился бы с ответом, есть ли во всем мире иной горячий источник, погружения в воды которого столь благотворно воздействуют на женскую плодовитость.
Из них множество, пораженных бесплодием, изо дня в день на своем примере удоствоверяют всю чудодейственность его целебных свойств, здесь же толпа приезжих дам со всей горячностью отстаивает пользу тех или иных рецептов и предписаний, предназначенных женщинам, вплоть до настоящего момента не сумевших понести во чреве. В особенности же стоит упомянуть, что здесь собирается неисчислимое количество народа, равно дворян и простолюдинов, общее число которых доходит до двух тысяч, которые съезжаются сюда не столько в надежде поправить здоровье, сколько в поиске удовольствий. Всевозможные искатели любовных приключений, щеголи и вертопрахи, растрачивающие жизнь погоне за наслаждениями, являются сюда искать удовлетворения своим желаниям. Многие отправляются в путешествие под предлогом телесной немочи, однако, всевозможные болезни, которыми они якобы страдают, носят характер исключительно воображаемый.
Здесь можно встретить множество красавиц, щеголяющих ослепительными формами, которые являются в Баден без мужей и родителей, в сопровождении одного лишь лакея или пары служанок, а порой и старой соседки, которую проще обмануть чем подкупить. Множество из них выряжаются в лучшие свои наряды из золотой или серебряной парчи, покрытые россыпью драгоценных камней, с первого взгляда может показаться, что они явились сюда на свадьбу, а не для того, чтобы лечиться на водах.
Впрочем, здесь встречаются и девственницы, строгие словно весталки, или лучше сказать, жрицы римской Флоры. Сюда же съезжаются монахи, аббаты, священники, которые, впрочем, ведут себя куда более развязно, чем прочие мужчины. Создается впечатление, будто они сбрасывают с себя священные обеты вместе с рясой, и не испытывают ни малейшего замешательства, купаясь вместе с женщинами, и вслед за ними расцвечивая свои шевелюры бантами из шелковых лент.
Единое желание для всех состоит в том, чтобы прогнать прочь меланхолию, и предаться беззаботной радости, здесь мыслят лишь о том, чтобы вкусить всевозможные плоды наслаждений. Важнейшей же целью видится не возможность разделить занятие, свойственное всем прочим, но скорее приохотить всех прочих к тому, что свойственно каждому. И как ни удивительно то может показаться, в этой толпе, состоящей из более чем тысячи человек, опьяненных наслаждениями, не возникает ни малейшего непонимания, не вспыхивает ни единой ссоры, ни малейшего пререкания, здесь невозможно услышать ни одного из тех слов, что порождаются гневом, ни малейшего намека на злословие. Мужья со всем спокойствием наблюдают, как их жен ласкают те, с которыми им даже не довелось познакомиться, даже самые интимные встречи такого рода не волнуют и не пугают, на все вышеперечисленное они взирают с отеческим пониманием и полным к тому благодушием.
Им совершенно чужда ревность, вне этого мирка терзающая едва ли не всех мужей. В их языке нет даже имени для такого рода болезни, это ощущение представляется им настолько чуждым, что они даже не потрудились подобрать ему названия. В самом деле, как и зачем им искать выражения для подобного рода подозрения касательно любимых, если в среде их не сыщешь ни одного ревнивого мужа?
О, как разительно их нравы отличаются от наших! Сколько же среди нас обретается лже-здравомыслящих личностей, готовых все видеть в черном свете, склоняя ухо к любой клевете и предаваясь бесконечным подозрениям, в свете которых преступные намерения мерещатся в любых, самых невинных вольностях.
Как же завидую я безыскусной простоте, свойственной этим достойным людям! И сколь отвратительно мне вечная смятенность нашего ума, подавленного постоянной тревогой и постоянной же неудовлетворенностью. Не давая себе ни малейшего отдыха, с лихорадочной поспешностью мы обшариваем моря и земли в поисках золота, ничто нам не мило, никакие достижения не способны насытить наши желания. Мы добровольно обрекаем себя на лишения ныне, чтобы избежать будущих лишений, мы со всей глупостью растрачиваем жизнь, терзая тело и душу, мы готовы терпеть нищету вполне реально существующую, и длящуюся вечно, пытаясь таким образом избежать сомнительной опасности воображаемой будущей нищеты.
В тысячу раз менее пустоголовые, эти добрые немцы живут сегодняшним днем, радуясь мелочам, каждую минуту своего существования готовые превратить в праздник, не гоняясь за лишними деньгами, они живут на те средства, которыми владеют сейчас, не обременяя себя мыслями о том, что им предстоит в будущем. Ежели на них обрушится некая беда, они принимают ее со всем терпением, богатство их составляет отношение к жизни, которое можно выразить единым превосходным изречением «Хорошо жил тот, кто выжил».
Но к чему столь печальные рассуждения? Я не ставлю себе целью в этом письме превознести достоинства обитателей Бадена в сравнении с нами, наоборот – желаю заполнить эти страницы самыми жизнерадостными строками. Мне хочется, чтобы и ты посредством этого моего письма почувствовал вкус наслаждений, что я испытал в краю купален. Прощай, дражайший мой Никколо, и будь здоров, прочти также это письмо нашему дорогому Леонардо д‘Ареццо, так как у друзей не может быть секретов между собой.
Еще раз привет вам, дорогие мои Никколо и Леонардо, не забудьте также передать Козимо также привет от меня.
Поджо, флорентиец.
Примечания
- ↑ В это время Поджо был одним из секретарей в римской курии.
- ↑ Речь идет о некоем иудее, перешедшем в католическую веру, и даже сумевшем получить степень доктора теологии.
- ↑ Францию, как и все прочие страны, на в латиноязычной переписке того времени, продолжали именовать на римский манер.
- ↑ По всей видимости, Поджо говорит о римском стадии (ок. 185 м)
© Zoe Lionidas. All rights reserved. / © Зои Лионидас. Все права сохранены.
