Изабелла Баварская, жена безумца/Глава 2 Королева увеселений

← Глава 1 Лизхен

"Изабелла Баварская, жена безумца" ~ Глава 2 Королева увеселений автор Zoe Lionidas

Глава 3 Жена безумца →

Содержание 1 Франция 1.1 Франция на карте Европы 1.2 Начало войны, позднее названной Столетней 1.3 Король, прозванный Мудрым 1.4 Начало царствования Карла VI 2 Новобрачная 2.1 Разлука после свадьбы 2.2 Счастье королей 2.3 Дофин, рожденный в грозу 2.4 Печали и радости королевской семьи 3 Жизнь в вихре развлечений 3.1 Охотничьи забавы для короля и модные хлопоты для королевы 3.2 Первый торжественный въезд 3.3 Рождение принцессы 3.4 Сумасшедший пророк и куртуазный дамский двор 4 Время «мармузетов» 4.1 Переворот 4.2 Счастье ранних лет 5 Майский праздник 5.1 Большая политика и блеск древнего рыцарства 5.2 Вопросы без ответов 5.3 Гипотезы нашего века 5.4 Свадьба красавицы и вертопраха 6 Торжественный въезд королевы Изабеллы в Париж 6.1 Подготовка 6.2 Калейдоскоп красок и музыки 6.3 Великолепный вечер не менее великолепного дня 6.4 Коронация 6.5 Хлопотное окончание веселых празднеств 6.6 Робость и равнодушие 7 Разлука по государственной необходимости 7.1 Эхо забытого мятежа 7.2 Тихая жизнь французской королевы 7.2.1 Отель Сен-Поль, резиденция королевской четы 7.2.2 Отель Сен-Поль, внутреннее убранство 7.2.3 Личный двор Ее Величества 7.2.4 Должностные лица и домашние любимцы королевы 7.3 Распорядок дня молодой Изабо 7.3.1 Утренний туалет 7.3.2 Неторопливое одевание 7.3.3 Сытная утренняя трапеза 7.3.4 Дневные хлопоты 7.3.5 Веселый ужин и тихий вечер 7.4 Король посещает Юг 7.4.1 Дипломатические успехи и рождение дочери 7.4.2 Круговорот событий — радостных и печальных 7.5 Жизнь идет своим чередом 7.5.1 Суеверие во благо подданных 7.5.2 Окончание зимы и рождение принцессы 8 Комментарии

Франция

Франция на карте Европы

Франция начала XV в.. Братья Лимбург, Жан Коломб «Март» - «Великолепный часослов герцога Беррийского». - ок. 1412-1440 гг. - Ms. 65, fol. 3v - Музей Конде. - Шантийи, Франция.

Королевская свадьба должна была обязательно ознаменоваться раздачей щедрой милостыни и богоугодными делами, и посему в Турне, Пьер де ла Маркетт и его сын Эннекен, устроившие в таверне кровавую драку, и сейчас, в тюрьме «изготовившиеся к казни и почитавшие, что доживают последний свой день», получили полное прощение и свободу.

До самого конца королева сохранит благодарную приязнь к Филиппу Бургундскому, устроившему эту свадьбу, к городу Амьену и его главному собору «где мы приняли таинство брака… и где Господь обвенчал нас». Некоторое время спустя, она преподнесет в дар соборному капитулу массивное серебряное блюдо, украшенное жемчугом и драгоценными камнями, «для положения главы Св. Иоанна», король, пожелавший не отстать от супруги в вопросах благочестия, дополнит этот дар массивным золотым блюдом, которое будет храниться в соборе вплоть до времени Революции, пока вместе с прочими конфискованными государством золотыми изделиями, не отправиться в переплавку.

Много лет спустя, супруги вновь вспомнят о соборе Богоматери Амьенской, 4 февраля 1412 года отписав ему в вечное владение мельницу в Бодри, «в нижнем конце Травяного Рынка», в память о состоявшейся здесь свадьбе, а также «дабы почтить и восславить монсеньора Св. Иоанна-Крестителя, какового глава тут обретается». Надо сказать, что бывший владелец этой мельницы Колар де Беттемпон из Корби, запутавшись в долгах, свел счеты с жизнью. Имущество самоубийцы по закону отписывалось королю, он же предпочел распорядиться им указанным образом, оговорив, что часть доходов от мельницы будет из года в год тратиться на торжественную мессу во здравие (а когда придет время — за упокой) его самого и его венценосной супруги. Обычай этот сохранится в течение многих столетий, король Людовик XIV вкупе с королевой, проезжая через Амьен получат приношение из свежих белых булочек, выпеченных, как вы уже догадались, из муки, смолотой на этой мельнице, из нее же будет изготовлено нежное пирожное, которое, завернув в вышитый кусок полотна, также со всем почтением вручат королевской чете. Впрочем, это опять же, в будущем.

Пока же, дорогой читатель, взяв небольшую паузу в нашем повествовании, зададимся вопросом: какой была страна, королевой которой предстояло сделаться маленькой немке?…

В 1414 году, выступая на очередной сессии английского парламента, граф Экзетер кратко обрисовал ее следующим образом:

Плодородная страна, изобильные земли, богатые города… неисчислимое количество замков... более 80 густонаселенных провинций... более 1000 процветающих монастырей, и 90 тысяч церковных приходов.

Преувеличения в этом не было. Одна из крупнейших и богатейших стран Западной Европы, после того, как в результате известной схватки, которую вели за власть над католическим миром папство и Империя, и глубокого упадка, в который, как то обычно бывает, оказались ввергнуты обе воюющие стороны, Франция уверенно выступила вперед. Управляемая талантливыми монархами из каролингской, а позднее — капетингской династии, раскинувшаяся от Ла-Манша до итальянских Альп, она практически не имела себе достойных противников на континенте. Испания, захваченная арабами, была слишком поглощена борьбой за возвращение себе независимости, Италия и Германия, раздробленные и бессильные, превратились в арену борьбы между бесчисленными группами и группочками, оспаривавшими друг у друга власть. Голландия еще не успела подняться из статуса окраинного графства — это произойдет уже в начале Нового Времени. Оставалась крепнущая Англия, чьи монархи и дворянство, кстати сказать, были французского (точнее — нормандского происхождения), после того, как в 1070 году на английском троне утвердился знаменитый Вильгельм Нормандский, больше известный как Вильгельм Завоеватель.

Впрочем, подобное соотношение сил сложится далеко не сразу. Изначально Англия готова была поглотить слабую маленькую соседку, прозябавшую в тени огромной германской Империи. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, как в те времена владения английского короля на континенте со всех сторон обступали крошечный домен короля французского, грозясь его окончательно уничтожить. Дело усугубилось многократно, когда Людовик VII, охладев в своей властолюбивой супруге, знаменитой Алиеноре Аквитанской, развелся с ней под надуманным предлогом, после чего та, немедленно обвенчавшись с будущим английским королем Генрихом II Плантагенетом, принесла ему в качестве приданого огромные аквитанские владения, вчетверо превышавшие все, что принадлежало в стране капетингскому государю. С последствиями этой глупости, угрожавшими Франции полным исчезновением с карты Европы, пришлось иметь дело следующему французскому монарху — Филиппу-Августу, которому известный романист Дрюон дал почетное прозвание «кузнец истории». Пользуясь бесконечными разладами и ссорами в семье английского короля, Филипп шаг за шагом отодвигал свои границы от опасной близости к Парижу. Дело первого короля — собирателя французских земель, продолжили его сын и внук, страна продолжала увеличиваться в размерах и богатеть, однако опасное соперничество с Англией тлело в течение следующих веков, постоянно угрожая из латентного состояния перейти к открытую войну, едва лишь тому явится возможность.

Начало войны, позднее названной Столетней

Пленение Иоанна Доброго при Пуатье. Франсуа Гизо «Пленение Иоанна Доброго» - Франсуа Гизо «История Франции от древнейших времен вплоть до 1789 года» (книжная гравюра). - 1870-1975 гг.

Возможностью этой стал династический кризис, наступивший после смерти Филиппа IV Красивого. Трое его сыновей, один за другим занимавшие французский трон, и также один за другим вскоре отправлявшиеся на тот свет — от болезни или яда (как современники, так и историки расходятся между собой в предположениях), не смогли дать французской монархии мужского потомка. Ранняя смерть последнего из братьев (Карла IV Красивого) привела к тому, что Филипп Валуа, прадед супруга нашей героини, был избран на французский трон в обход Эдуарда III Английского.

Матерью Эдуарда была дочь Филиппа IV Красивого — отца последнего капетингского монарха, в то время как Филипп приходился всего лишь кузеном безвременно почившему Карлу, однако, французские вельможи, как видно, не желавшие видеть на троне своей страны англичанина, поспешили сделать выбор не в его пользу. Спешно был поднят из пыли т. н. «Салический закон», запрещавший наследование по женской линии, и этот скажем прямо, далеко не однозначный выбор, получил полную поддержку двора. Впрочем, злые языки уверяли, что подлинной причиной возниковения этого не то «закона», не то «обычая», послужило распутное поведение двух невесток Филиппа IV — Маргариты Бургундской (жены его старшего сына Людовика, в то время еще наследника, позднее — короля Людовика Х) и вместе с ней супруги Карла Красивого Бланки. Однако, если Карл Красивый в те времена был еще юн и бездетен, в Людовика Сварливого имелась дочь, при чем болезненно самолюбивый наследник престола не имел ни малейшей возможности выяснить — не был ли подлинным отцом девочки его собственный конюший Филипп д’Онэ. Посему, не желая терпеть насмешек в спину, или еще того лучше — передать трон незаконнорожденной и тем самым окончательно ввергнуть страну в хаос, король предпочел подобным образом сохранить видимость приличий. Как водится в таких случаях, о подлинных мотивах остается только гадать, но факт остается фактом: новый закон похоронил будущность капетингской династии.

Строго держась исторической канвы, следует отметить, что в момент кончины Карла Красивого его молодая супруга ждала ребенка, и потому Филипп Валуа, заняв место регента, вынужден был ожидать, кто появится на свет. Родилась девочка, и посему временный охранитель престола со спокойной душой смог надеть на себя корону.

Конечно же, Эдуард Английский не согласился с подобным, тем более что его активно подстрекал к войне знаменитый Робер Артуа — рыцарь-перебежчик, питавший смертельную ненависть к французским королям, отказавшим ему в «законном наследовании» графства, принадлежавшего изначально его деду, а после его смерти перешедшее по наследству к старшей дочери — тетке графа Робера. Пытаясь «доказать» свои права, он подделал нужные документы, был в том уличен, и спасаясь от наказания, пересек Ла-Манш. Сколь сильным и тем более, решающим, было его влияние, сказать сложно, однако, так или иначе на континенте вспыхнула длиннейшая в истории человечества война, у историков получившая название Столетней.

Изначально эта война разворачивалась далеко не в пользу французского королевства; ситуация опять же осложнялась тем, что у нового монарха был в те времена единственный здравствующий сын (позднее, король Иоанн II Добрый), от чьей жизни или смерти зависело будущее новой династии. Посему, желая исключить хотя бы эту опасность, наследника спешно женили на Гуте Люксембургской, дочери чешского короля. Кстати говоря, переименование иностранных принцесс уже в те времена было делом обыденным, и посему слишком экзотичное для французского слуха имя Гута (в переводе с немецкого «добрая»), было заменено своим точным переводом, и будущая королева Франции превратилась в Бонну. Король Филипп не обманулся в своем выборе — невестка оказалась на редкость плодовитой, и уже через год после брака на свет появилась маленькая Бланка (она умрет во младенчестве), а затем один за другим четверо сыновей.

Надо сказать, что Иоанн II окажется никудышным семьянином, и столь же бездарным королем, в его оправдание можно привести единственное соображение: дела во Франции в те времени шли настолько плохо, что его супруга наследника вынуждена была занимать деньги у собственных придворных, чтобы ее дети могли вести образ жизни, приличествующий принцам. В 1349 году из английского плена вернулся коннетабль Франции Рауль де Бриенн, которого Иоанн тут же, без всяких объяснений, приказал взять под стражу, а вслед за тем казнить. Приблизительно в то же время, от свирепствовавшей в Париже чумной эпидемии скончалась супруга наследника — Бонна, после чего (по всей видимости, стараниями англичан и их приспешников), по Парижу, а вслед за тем по всей стране пополз мерзкий слушок, будто «на самом деле», коннетабль был любовником Бонны, и отцом ее старшего сына и будущего наследника французской короны. Да простится нам, читатель, это путешествие в область грязных сплетен, однако, это необходимо, чтобы понять механизм возникновения слухов, которыми в позднейшие времена будет замарана также наша героиня. В согласии с тем же слушком «на самом деле», наследник запер жену в ее покоях и уморил голодом, хотя, чтобы не выставить себя на посмешище, вынужден был мириться с существованием бастарда. Позднее этот мальчик, надев на себя французскую корону окажется столь выдающимся монархом и полководцем, что грязные слухи увянут сами собой, так и не принеся своим авторам желаемых плодов. Перед силой считались и лебезили во все времена!

Впрочем, пока до этого было далеко. На календаре 1356 год, и во Францию через Гасконь, вторгся Эдуард Черный Принц, сын короля английского. Пройдя через всю страну и жестоко опустошив деревни и незащищенные стенами скромные городки, отягченный огромной добычей, он наконец-то встретился с французской армией при Пуатье. Горевший желанием отомстить обидчику Иоанн II, как водится, проявил себя совершенно бездарным военачальником. Надо сказать, что у короля хватило сообразительности отправить в тыл троих старших сыновей, в то время как рядом с ним на поле боя оставался 14-летний Филипп, в скором времени герцог Бургундский — да-да, тот самый, устроивший свадьбу маленькой Лизхен с ее избранником. Младший сын, единственный из всех, кого любил и баловал нелюдимый отец, он со всей мальчишеской храбростью рубился с наседающими английскими латниками. По рассказам очевидцев, среди лязга оружия и ржания коней, время от времени раздавался звонкий мальчишеский крик «Отец, вам угрожают справа! Вам угрожают слева!» В тот день навсегда юный Филипп покрыл себя славой, заслужив на всю жизнь почетное прозвище Смелого. В тот день король, чья уязвленная гордость так и не позволила ему отступить с поля боя, вместе с младшим сыном оказался в английском плену.

Король, прозванный Мудрым

Карл V Мудрый. Жилло де Сент-Эвр «Карл Мудрый» - 1838 г. - Холст, масло. - Версальский дворец. - Версаль, Франция.

Неслыханное дело — пленение короля могущественной страны (ситуация практически незнакомая со времен Римской империи!) всколыхнуло Европу. Казалось, что Франции уже наступил конец, удовлетворенные подобным ходом дела победители назначили за своего пленника астрономический по тем временам выкуп — три миллиона золотых экю! Ставшему во время его отсутствия регентом королевства дофину Карлу (будущему свекру нашей героини), пришлось несладко. Попытка собрать огромный налог, чтобы выплатить хотя бы часть грабительского выкупа закончилась тем, что Париж, и вслед за ним вся Северная Франция, почувствовавшая слабину центральной власти, поспешили этим немедленно воспользоваться. Возмущение возглавил парижский прево Этьенн Марсель, и под давлением представителей городов дофин вынужден был принять т. н. Великий Ордонанс, значительно урезавший возможности его власти в пользу специально назначенной комиссии, обязанной контролировать внутреннюю политику и состояние финансов королевства.

Попытка дофина воспротивиться навязываемым ему правилам привела лишь к тому, что возбужденная толпа ворвалась во дворец и на глазах молодого Карла устроила резню придворных. В довершение всех бед, вся Северная Франция была охвачена крестьянским мятежом, получившим в позднейшей историографии имя Жакерии. Впрочем, в этом отчаянном положении, дофин сумел сохранить ясную голову — согласитесь, читатель, не каждый на его месте мог бы это сделать!

Бежав из охваченного смутой Парижа в Санлис, где уже собирались верные ему войска, через своих лазутчиков Карл сумел посеять раздор в стане мятежников, Этьенн Марсель был убит, и ворота столицы вновь открылись перед законным регентом королевства. Заключив с англичанами короткое перемирие, дофин бросил все свои силы на борьбу с жаками, и в скором времени этот опасный для государства, хотя и слепой, мятеж был благополучно подавлен.

Ситуация медленно улучшалась. Из английского плена под честное слово был отпущен король Иоанн, чье присутствие умиротворяюще подействовало на страну (в самом деле, наследник престола и помазанный на царство властелин — для средневековых людей это была очень серьезная разница!). В Англию в качестве заложников отправились второй и третий королевские сыновья — в скором времени нам предстоит познакомиться с ними поближе. Пока же, пытаясь хоть как-то изыскать деньги для необходимого выкупа, король Иоанн буквально запродал свою младшую дочь Изабеллу в супруги богатейшему Джан-Галеаццо Висконти — родному племяннику деда нашей героини с материнской стороны. С его потомством нам опять же предстоит встретиться… как тесно сплетались в те времена родственные связи!

Напомним, что Висконти при всем своем огромном состоянии не отличались родовитостью, более того, позор этой низменной сделки усиливался тем, что вместо денежной суммы, которую невесте приличествовало приносить с собой в качестве приданого, через Альпы в обратном направлении — во Францию отправился караван осликов, тяжело нагруженных бочонками с золотом: выкуп за монаршью глупость и упрямство. По причине слишком уж неравного брака, девушка навсегда потеряла титул французской принцессы, превратившись в скромную графиню Вертю. Позднее эти земли вернутся к французской монархии… но не будем забегать вперед.

Итак, вместо короля в плен отправились двое сыновей. Старший из них — Людовик, герцог Анжуйский, которого англичане «под честное слово», не стали держать взаперти, немедленно это слово нарушил, и отплыл прочь из страны на первом попавшемся судне. Второй, Жан, предпочел отбыть свое заключение до конца, однако, дело это уже не меняло. Потрясенный столь недостойным поведением сына, король Иоанн добровольно вернулся в плен на острова, где вскоре умер. Выкуп так и завис в воздухе, оставшись за смертью пленника оплаченным едва ли на половину. Это также аукнется в будущем, а пока же освободившийся трон занял Карл V, в истории оставшийся под именем Мудрого.

Новый монарх был человеком истинно государственного ума и широкого кругозора. Не останавливаясь на его биографии — которая сама по себе исключительно интересна, стоит лишь заметить, что он обладал важнейшим для политика талантом — умением окружить себя умными и деятельными советниками. Одним из них стал Бертран дю Геклен, получивший должность коннетабля Франции. Армия под его руководством перешла к новой тактике: вместо того, чтобы в лоб атаковать сильные английские подразделения (как мы помним, для его отца подобная идея закончилась весьма плачевно), дю Геклен перешел к полупартизанской тактике изматывания и обескровливания противника. На французской земле захватчики не имели буквально ни минуты покоя, летучие французские отряды были неуловимы, обозы с продовольствием и фуражом перехватывались в пути, а разоренные деревни и разбежавшееся во все стороны население покоренных областей, конечно же, не могли обеспечить английским наемникам достаточное пропитание, не говоря уже о добыче. В результате, к концу этого нового царствования в руках у английского короля остались всего лишь пять портовых городов за Севере и Западе французского королевства; и кто знает — проживи Карл Мудрый несколько дольше, война закончилась бы уже в те времена. Однако, судьба распорядилась иначе. Тяжелая лихорадка свалила короля, и он умер 16 сентября 1380 года в возрасте сорока двух лет, оставив после себя двух сыновей: двенадцатилетнего Карла и его младшего брата Людовика, с которым нам опять же предстоит в скором времени познакомиться поближе.

Начало царствования Карла VI

Предчувствуя борьбу партий при короле-ребенке, его отец, лежа на смертном одре, приказал считать своего сына совершеннолетним уже с 13-летнего возраста. Вплоть до этого времени править страной должны были трое братьев усопшего — герцоги Людовик Анжуйский, Жан Беррийский, Филипп Бургундский и наконец, умный и осторожный Людовик Бурбонский, дядя юного Карла по материнской линии, и вместе с ними регентский совет, состоящий из знатнейших вельмож королевства. Кроме того, мучимый угрызениями совести за высокий налог «с дыма», введенный в последние годы его царствования, король своей последней воле приказал его отменить.

Впрочем, как и следовало ожидать, едва лишь прежний монарх закрыл глаза, о его последней воле немедленно забыли. Людовик Анжуйский, угрожая расправой, принудил казначея французской короны передать ему ключи от хранилища, которое тут же было опустошено. Кроме того, этот старший из королевских дядей самовольно присвоил себе всю полноту власти, оттеснив от управления всех прочих. Двое младших (неизвестно имея к тому основания, или предлога ради), обвинив старшего в том, что он собирается извести племянников, чтобы самому занять опустевший престол, готовы были взяться за оружие, когда благоразумный Людовик Бурбонский, понимая, чем может закончиться гражданская война, поспешил помирить спорщиков.

Страсти улеглись, власть и влияние братья покойного распределили между собой (о регентском совете, конечно же, благополучно забыли), и более того, для пополнения своих карманов, недополучивших желаемого из королевской казны, вместо кассации прежнего налога, попытались навязать французам новый. Результат не заставил себя ждать — столица восстала, вслед за ней мятеж перекинулся на другие крупные города: в воображении податного сословия кассация одного налога превратилась в отмену налогов вообще!

Ситуация закончилась тем, что Карл, едва надевший на себя корону, не мог въехать в собственную столицу, так, что понадобились долгие и мучительные переговоры, которые со стороны юного монарха вел дипломатичный Людовик Анжуйский, прежде чем ворота Парижа наконец раскрылись. Людовик Анжуйский, жадно мечтавший о короне, тем не менее понимал, что французский трон занять ему не дадут — и потому весьма охотно откликнулся на призыв неаполитанской королевы Джованны, пожилой и бездетной, предложившей назначить его в качестве наследника, если он сумеет защитить ее от происков еще одного претендента на эту корону — кузена королевы Карла Дураццо. Посему, полностью истратив награбленное на формирование солидного войска, Людовик отбыл в Италию. Назад он уже не вернется. Противник будет разбит, однако, гнойное воспаление дыхательных путей уложит победителя в постель, и вслед за старшим братом, он угаснет молодым, в последнем порыве совестливости, завещав венценосному племяннику жалкие остатки своей военной казны.

Что касается обоих младших братьев покойного Карла V, управление страной не слишком их интересовало. Жан Беррийский нуждался в немалых суммах для пополнения своих драгоценных коллекций манускриптов, ковров и наконец, постройки роскошных резиденций (эту «маленькую слабость» он сохранит до конца жизни), младший — Филипп Бургундский был целиком поглощен задачей расширения своих владений и усмирения восставшей Фландрии, которая никак не желала признать господином ни его тестя Людовика Мальского, ни его самого, как единственного наследника этих владений. Фламандский Гент восстал, на подавление мятежа выступил сам юный Карл VI во главе своей армии… и здесь, читатель, мы вновь возвращаемся к нашему рассказу.

Регенты короны
Людовик Анжуйский Неизвестный художник «Людовик Французский, герцог Анжуйский, король Неаполитанский и Иерусалимский». — Пергамент, гуашь. - Предположительно конец XIV в. - Национальная библиотека Франции, Париж.	Жан Беррийский Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция.	Филипп Бургундский. Неизвестный художник фламандской школы «Филипп, герцог Бургундский». - Дерево, масло. - ок. 1500 г. - Хофбург, Вена.

Новобрачная

Разлука после свадьбы

Замок Крейль, каким он был во времена королевы Изабо. Неизвестный художник «Замок Крейль» - Изображение на основе гравюры Анрие де Серсо (1375 г.). - ХХ в. (предположительно) - Бумага, холст, масло. - Inv. 506 - Музей Галле-Жюлье. - Крейль, Франция.

В скором времени после свадьбы, в память о столь знаменательном событии будет отчеканена медаль, с изображением двух пухлых амурчиков, размахивающих горящими факелами — что должно было символизировать немеркнущий огонь любви, соединивший обоих супругов. В жизни все, как водится, было прозаичней и строже.

На следующий день после свадьбы, еще раз поздравив новобрачных, граф и графиня Генегаусские и вместе с ними герцогиня Брабантская заторопилась домой. Кроме того, Фридрих Баварский также горел нетерпением отбыть назад и уже репетировал для нетерпеливо ожидающего Стефана торжественную речь, суть которой сводилась (мы вновь опираемся на свидетельство Фруассара, «что он, по милости Божьей, столь хорошо повернул все дело, что дочь его Изабо, отныне станет одной из самых высокопоставленных дам на свете». Едва молодожены успели тепло проститься с родней, как прискакавший из Фландрии гонец привез недобрые вести: англичане, при явном попустительстве (а то и прямом пособничестве мятежных гентцев) внезапным ударом заняли порт Дамм. Посему король, в пятницу, 21 июля 1385 года вынужден был оставить молодую супругу, чтобы встать во главе своих войск, готовых ударить на неприятеля. В полном согласии с Филиппом Бургундским, королеве было приказано отправиться в Крейль, где, в полной безопасности, под присмотром мужниной родни, ей предстояло постепенно начинать осваиваться на новой родине. Изабелле пришлось повиноваться, быть может, не без печали. Однако, умом она понимала, что женщине, и тем более королеве нечего делать в военном лагере среди грубой солдатни, а супругу в это непростое для его страны время нужно исполнять обязанности мужчины и короля.

Посему, как обычно, не возразив ни единым словом, молодая королева отправилась в замок, располагавшийся на живописном островке посреди Уазы. Когда-то это крепкое и внутри теплое и уютное строение возвел покойный Карл V, сейчас к визиту королевы его обставили новой мебелью, по моде того времени занавесили каменные стены яркими коврами, и наконец, пробили в стенах несколько новых окон, так что солнечный свет заливал ее покои. В ближайшем к тому городе — Санлисе, при известии, что королева будет проезжать поблизости (и быть может заглянет с визитом?) поднялся нешуточный переполох. «Было сказано и объявлено… что… королева в скором времени окажется в Авильи, и далее может посетить и таковой город, посему же следовало озаботиться даром, каковой можно было ей поднести в честь ее прибытия.»

Документы молчат о том, побывала ли наша героиня в Санлисе по пути к новому месту своего пребывания. Зато, добравшись до замка, где ее уже ждали, Изабелла немедленно оказалась под доброжелательной опекой Бланки, герцогини Орлеанской, и графа Э «зрелых возрастом», как сообщает о том Мишель Пентуэн. Действительно, Бланке Французской, той самой посмертной дочери короля Карла Красивого, исполнилось уже 57 лет. Ее супруг, герцог Орлеанский, скончался десятью годами ранее, и следующие за этим годы почтенная дама посвятила себя молитве и богоугодным делам. При дворе мадам Бланка пользовалась непререкаемым уважением, молодой Карл почитал ее как мать.

Второй покровитель молодой королевы, Жан д’Артуа, граф Э, также был уже в достаточно почтенном возрасте. К слову, он приходился родным сыном тому самому бунтарю Роберу Артуа, который счел возможным принести Францию в жертву своим уязвленным амбициям. Однако, сын, в отличие от отца, являл собой образчик верности и рыцарского служения своему королю. Кроме того, в качестве старших фрейлин к молодой королеве была приставлена его супруга — Изабелла де Мелён, и ее дочь Жанна д’Артуа, прозванная «мадемуазель де Дрё». Этой девушке сравнительно недавно пришлось пережить тяжелое потрясение, когда ее молодой супруг, граф де Дрё, в самый день свадьбы, на турнире погиб на глазах у своей жены. И наконец, вместе с Изабеллой сюда прибыла ее верная Катерина де Фастоврин и старая кормилица. За следующие два месяца новой королеве следовало освоиться со своим положением, научиться исполнять обязанности супруги правящего монарха, узнать историю своей новой родины — и, что особенно важно, начать осваивать французский язык.

Между тем войска короля и сопровождавший его отряд Филиппа Бургундского, безуспешно осаждали порт Дамм. Все деревни в окрестностях города были разграблены и сожжены, местные жители вынуждены бежать — однако, город оставался неприступным. Какое-то время Карл подумывал над тем, чтобы осадить непокорный Гент, но позднее оставил эту мысль.

25 сентября к огромной радости супруги, король, уставший и покрытый дорожной пылью, прискакал в Крейль. Поужинав вместе с Изабеллой, и в эту ночь разделив с ней ложе, на следующий день он вместе с ней перебрался в Венсенн, и вновь оставив ее в одиночестве, отправился далее, в Париж. Здесь, в Венсеннском замке, окруженном со всех сторон огромным парком, где разгуливали лани и скакали кролики, ей предстояло пребывать до конца лета: в столице было небезопасно, не так давно город пережил чумную эпидемию, и рисковать супругой, король никоим образом не желал.

Счастье королей

Мелен. Старая часть города почти не изменилась со времен королевы Изабеллы.

5 октября он снова был здесь к немалой радости королевы, проведя с ней вместе вечер и ночь, в течение следующих двух недель он так же из раза в раз наведывался сюда, но дела государства отлагательства не терпели, и 20 октября он отправился в двухмесячное путешествие в лежащее на восточной границе страны Шампанское графство, снова один. Таким образом, рождение на свет потенциального наследника откладывалось в неизвестное будущее, что, по-видимому, не на шутку тревожило герцога Филиппа. Посему, в конце декабря все того же 1385 года, когда приближалось время новогодних праздников, он, улучив момент посоветовал своему коронованному племяннику «для радости и веселья отправиться в Мелён, или же Сен-Жермен-ан-Ле, или же в Монбюиссон, по собственному выбору, в сопровождении королевы». Молодой король с готовностью согласился, и, как свидетельствует сохранившееся письмо де ла Ривьера, на котором стоит дата 31 декабря 1385 года, «после сказанного Нового Года, три или четыре дня спустя, король желает устроить охоту в лесу Монморанси, и оттуда отправиться в Монбюиссон, и в Сен-Жермен, где будет собирается предаться развлечениям вкупе с королевой вплоть до получения таковыми новостей от сказанного монсеньора Бургундского».

В качестве новогоднего подарка, благодарная супруга получила от своего принца роскошное седло «по английской моде», обитое сверху алым бархатом, и вышитое семью литерами К и семью литерами Е — инициалами обоих супругов. К седлу прилагалась столь же богато изукрашенная уздечка, и совершенно счастливая Изабелла, оседлав тонконогого коня была готова к путешествию. Оставив скучные государственные дела на попечение герцога бургундского, супруги отправились в Мелён — позднее этот город, окруженный неприступной стеной, станет излюбленной резиденцией королевы. Их следующая остановка — Монбюиссон, где король продолжает азартно скакать по лесам, преследуя оленей и кабанов, в то время как набожная Изабелла на праздник Богоявления, отправляется местное цистерианское аббатство. Заложенное в 1236 году одной из величайших французских королев — Бланкой Кастильской, матерью Людовика Святого, оно успело превратиться в центр паломничества, куда отправлялись женщины, мечтающие о потомстве. Ничего удивительного в подобном визите не было: материнство, причем материнство многодетное, было важнейшей обязанностью французской королевы. Как мы увидим в скором времени, небеса в этом вопросе окажутся к ней благосклонны.

По возвращении в Венсенн, разрумянившуюся от ветра и солнца королеву ожидала новость скорее печального свойства: ее старая кормилица, тяготясь жизнью среди чужих людей, в чужой стране с чуждыми для нее обычаями засобиралась домой. Уговорить ее не представлялось возможным, и посему, Изабелле приходилось уже навсегда проститься с той, что когда-то заменила ей рано умершую мать. Отныне последней ниточкой, связывавшей ее с далекой родиной будет верная фрейлина Катерина де Фастоврин — и надо сказать, она останется здесь на долгие годы.

Пока же, прощаясь с почтенной старушкой, и желая хоть как-то выразить ей свою любовь и признательность, молодая королева желала окружить ее во время путешествия максимальными удобствами. С этой целью крытый возок был заново обшит «персидской тканью, с нижней своей стороны подбитой полотном», закуплена была новая лошадиная сбруя из добротной кожи, а также «рысак гнедой масти со звездой во лбу, для матери королевы, ее выкормившей своим молоком, дабы таковой отъехать в свою страну, сего февраля 24-го дня».

Впрочем, недолгая печаль Изабеллы в скором времени развеялась, сменившись радостным возбуждением: королева почувствовала первые признаки беременности. Свершилось!… Теперь оставалось только скрупулезно соблюдать требования врачей, и возносить молитвы к небу, чтобы на свет появился наследник престола. Кроме того, молодая королева, несколько суеверная по своей природе, немедленно позаботилась, чтобы из королевской сокровищницы ей был доставлен в помощь ее положению, старинный талисман. Его описание дошло до нашего времени в записи казначея Карла V, во времена которого драгоценное украшение собственно и было куплено: «Камень, именуемый Камнем Священным, каковой помогает женщинам разрешиться от бремени, оправленный в золото вкупе с четырьмя жемчужинами, шестью изумрудами, двумя красными яхонтами, с гербом Франции, вырезанном на обратной стороне, обретающийся в кожаном чехле».

Дофин, рожденный в грозу

Покои роженицы обыкновенно обтягивали зеленым - цветом юности и здоровья. Мастер Эдуарда IV, Мастер Белых Надписей «Рождение Александра Великого» - ок. 1479-1480 гг. - Royal 14 E I f. 177v. - Венсан де Бове «Зерцало истории». - Британская библиотека, Лондон.

Счастливое время все продолжалось, королева постепенно заговорила по-французски, и совершенно уютно, по-домашнему, освоилась в Венсеннском замке, деля свое время между чтением, прогулками, обучением певчих птиц, которые во множестве пересвистывались в вольерах, и наконец, досугом, который она любила проводить вместе с мужем. Заканчивалась весна, проходило лето, жизнь все также двигалась по уже привычной колее, прервавшись лишь однажды пышным празднеством, на котором Изабелла присутствовала опять же вместе с супругом. 5 августа 1386 года восьмилетняя Катерина, младшая сестра короля, выходила замуж за собственного кузена — Жана де Монпансье, сына герцога Жана Беррийского, младшего брата покойного короля. Надо сказать, что беременность протекала достаточно легко, и потому несмотря на изрядно распухший живот, королева вволю повеселилась на этом празднике, куда явилась, опять же по свидетельству дворцовых бумаг, в ярко-алом платье с плащом, незадолго до того подаренным ей супругом, который, как множество мужчин, сгорающих от нетерпения в ожидании первенца, пылинки сдувал со своей молодой жены. Свадьба, как и следовала в таких случаях, была пышной и очень богатой, новобрачная «вплоть до прихода в соответствующий тому возраст», поселилась вместе с королевой все в том же Венсеннском замке. Забегая вперед, скажем, что де-факто брак этот останется на бумаге, так как юная Катерина скончается в возрасте 13 лет, так и не успев стать женой и матерью.

Отпраздновав свадьбу сестры, Карл немедленно заторопился в Эклюз (нынешний Слёйс в Нидерландах), где уже строились корабли, на которых французское войско должно было вторгнуться Британские острова, откуда к захватчикам постоянно шли пополнения и деньги. Прощаясь с женой, Карл по-мальчишески прихвастнул, что не вернется назад, не увидев Лондона! Даже мольбы обожаемой супруги, уговаривавшей его не рисковать собой и передать командование кому-либо другому, не возымели действия. Королева проводила его до Санлиса, будь ее воля — двигалась бы и далее, но беременность подходила уже к девятому месяцу, и ни о каком долгом путешествии по разбитым дорогам не могло быть и речи. Проводив взглядом удаляющуюся кавалькаду, королева в сопровождении своей неизменной свиты, вернулась в Венсенн.

А между тем последние дни лета 1386 года ознаменовались разгулом ураганов. Свидетельствует Мишель Пентуэн, автор «Хроники Сен-Дени»:

Ветры неистово задули со всех четырех сторон света, и во всем королевстве причинили столько разрушений, сколь то не видано было на человеческой памяти. В ярости своей они вырывали с корнем высочайшие в лесах деревья, и богатые ввергнуты были в ужас при виде того, как во многих местностях роскошные дворцы их разрушены и сровнены были с землей. И по все время урагана, небо затянуто было плотными тучами, каковые время от времени разрывались проблесками молний, и громкие раскаты грома доносились со всех сторон, и молния, падая вниз, поразила, как то утверждали, множество людей и животных. В месте, называемом Плезанс, что неподалеку от Марны, молния ударила в церковь, и произвела великие разрушения. Она же проникла в алтарь, и сожгла все, ей воспротивившееся, и поглотила и полностью уничтожила кадильницу, потир, а также дарохранительницу из золоченой меди, содержавшую в себе гостию, но не коснулась святейшего Тела Господа Нашего. Событие странное и невиданное случилось также в по соседству с Ланом и Креси-сюр-Серр. Ибо там замечено было огромное количество черных воронов, каковые летали повсюду, и каждый из них держал в клюве пылающий уголь, каковой уголь они помещали, словно бы намеренно, на кровлю риг, крытых соломой, и посему множество сказанных риг по таковой причине сгорели дотла.

Плезанс, о котором идет речь, располагался по соседству с Венсенном, но, к счастью, королевский замок вместе с его обитателями разгулявшаяся стихия пощадила. В тепле и безопасности своих покоев, королева со страхом прислушивалась к вою урагана — как множеству людей этой эпохи, разгул стихии был для нее знаком Божьего гнева и грядущих в скором времени катастроф. Надо сказать, что в результате у нее на всю жизнь останется отчаянный страх перед грозой…

Новости из Эклюза тоже не радовали — запертый ураганными ветрами в порту, огромный флот так и не смог выйти в море, забегая вперед скажем, что столь долго и тщательно готовившееся вторжение, так никогда не состоится.

В сентябре ураган постепенно затих, все наконец-то смогли вздохнуть с облегчением, и наконец, 25 числа все того же месяца, в отсутствие супруга, все еще пропадавшего в Эклюзе, королева благополучно разрешилась от бремени наследником престола. Как и следовало ожидать, событие это было принято по всей стране с бурным ликованием. В городах звонили колокола, жгли костры, устраивали пиршества для знати и народа. Едва поднявшись после родов, Изабелла, в полном соответствии с обычаем, разослала письма, объявлявшие городам и весям столь радостную весть:

Дорогие и возлюбленные, памятуя, сколь вы неустанно печетесь обо всем, что может послужить ко благу, радости и процветанию монсеньора (короля) а также нас и королевства нашего, мы объявляем вам о рождении сегодня нашего первенца, Господь в великой милости своей, ныне послал нам сына, при том что мы, вкупе с новорожденным пребываем в добром здравии. Да хранит вас Господь. Писано в Венсеннском лесу, в сентябре, 26 дня.

Это письмо, по всей видимости, одно из первых, написанное молодой королевой на французском языке, вплоть до настоящего времени сохраняется в Красной (то есть расчетной) Книге г. Аббевилля, и здесь же скрупулезно отмечено, что за добрую весть дворянину Жану дю Пера было выдано в награду десять франков. Куда более щедрый герцог Филипп, как мы помним, устроивший свадьбу своего племянника, 30 сентября на радостях одарил вестника по имени Жан де Куст, суммой вчетверо большей.

Печали и радости королевской семьи

Аббатство Сен-Дени. Здесь навсегда упокоился маленький дофин.

Папу-раскольника Климента VII радостная весть достигла 15 октября, и он немедленно отслужил по этому поводу пышную благодарственную мессу. Впрочем, по всей стране церкви были полны до отказа, французы благодарили Бога, пославшего монарху сына. Впрочем, всеобщая радость омрачилась одним, достаточно красноречивым обстоятельством: вопреки обычаю, король не преподнес церкви драгоценных даров, и не приказал раздать нищим на папертях щедрую милостыню. Казна была пуста, авантюра со строительством флота съела последние средства. Кроме того, в народе упорно распространялся тревожный слух, что в момент рождения дофина, молния ударила едва ли не в подножие замка… быть беде!…

Впрочем, Изабелла пока об этом не знает, и вся поглощена радостными хлопотами — по обычаю времени, ребенка следовало окрестить почти немедля после рождения. Итак, 27 сентября 1385 года, архиепископ Руанский Гильом де Лестранж произвел над малышом обряд крещения. Выбор имени для первенца знатной пары — не говоря уже о наследнике престола! был делом не из легких. Обычно каждая семья имела в запасе несколько имен, принадлежавших особенно славным предкам, одно из которых выбиралось для новорожденного. Впрочем, в этом случае все было ясно с самого начала, и мальчик получил имя Карла, в честь основателя великой империи, а также в честь собственного отца и деда. Его восприемником от купели стал престарелый Карл де Три, граф де Даммартен, верный соратник дю Геклена, и храбрый воин, когда-то также крестивший отца нынешнего младенца. 20 ноября мать и малыша посетил Жан ле Февр, епископ Шартрский, кратко упомянувший в своем дневнике, что видел наследника «одетого в рубашку и укутанного в пеленки, и как нас в том уверил сир де Савуази, ему в этот день исполнилось два месяца».

Король, которого столь радостная весть застала в военном лагере под Эклюзом, заспешил назад, но прибыв в Венсенн, застал супругу в слезах. 26 декабря, в канун Праздника Невинноубиенных Младенцев маленький Карл умер. Несложно представить себе отчаяние молодой матери, которой едва лишь исполнилось шестнадцать лет!… В ту же ночь по распоряжению оглушенного горем Карла-старшего, при свете факелов, в сопровождении подобающей свиты, маленькое тело было доставлено в аббатство Сен-Дени — фамильную усыпальницу французских королей, где нашло себе вечное успокоение в скромной могиле, в ногах своего прославленного деда Карла V, рядом с алтарем. Бронзовое надгробие, по свидетельству очевидцев, несло на себе короткую эпитафию: «Здесь покоится благородный Карл, дофин Вьеннский, сын короля Франции». Во время революционной бури, в 1792 году, надгробие это будет пущено в переплавку.

К сожалению, произошедшее не было чем-то из ряда вон выходящим; как было уже сказано, детская смертность в те времена была ужасающе высокой, и родители могли вздохнуть с облегчением не раньше, чем малышу исполнялось три года. Пока же, повинуясь мольбам жены, король вопреки обычаю, не отдал опустевшую колыбель на нужды бедных детей, которых немало было в парижских приютах. Вместо того, тщательно укутанная в полотно эта последняя память о рано умершем первенце, заняла свое место в королевской сокровищнице. И снова бесстрастно свидетельствуют счета:

«Гильому Галланду, торговцу тканью, проживающему в Париже, за IIII она грубого полотна, купленных у него сего марта XIII-го дня, дабы завернуть церемониальную колыбель, каковая ранее была заказана и украшена для монсеньора Дофина, и каковая отправлена для вечного хранения в Лувр, в помещение сокровищницы…

Жанне де Бри, торговке тканями, за IIII она грубого полотна, купленное у таковой сего мая VII-го дня, для заворачивания широкой люльки и парадной колыбели, предназначенной для покойного монсеньора дофина, доставленной затем в Венсеннский Лес…»

Чтобы отвлечь супругу от печальных мыслей, король с особой пышностью устроил встречу нового, 1387 года. 1 января, впервые за долгое время, вся королевская родня собралась вместе, так, что молодая королева смогла наконец увидеть всех четверых королевских дядей, а также своего деверя Людовика — в то время 15-летнего, но уже отличавшегося томной красотой, привлекавшей многочисленные женские взгляды. Новогодние подарки молодой семье были, как водится, богаты и разнообразны, но всех затмил Филипп Бургундский, преподнесший молодой королеве столик из чистого золота, усыпанный драгоценными камнями. Пиры и танцы затягивались за полночь, причем разодетое и блещущее драгоценностями танцевальное дефиле неизменно возглавлял молодой брат короля; танцы парами вошли в моду со времени свадьбы Карла и Изабо, и вот теперь им предавались со всей страстью!…

27 января того же года не менее пышно была отпразднована помолвка Людовика с юной Валентиной Висконти — кстати говоря, троюродной сестрой нашей героини. Итальянка была редкой красавицей, чьей молодостью и очарованием дружно восхищаются хроникеры того времени. Дочь еще одного Висконти — Джан-Галеаццо, к которому, надо сказать, французская королева не могла питать особо теплых чувств. Висконти-младший, племянник ее деда, с помощью обмана и предательства заманил в ловушку старика Бернабо, и не то уморил его голодом, не то приказал убить в застенке — дела это не меняло. Впрочем, как всегда со всем и всеми готовая притерпеться, королева Изабелла расточала кузине знаки внимания, Валентина, не желая остаться в долгу, отвечала ей тем же самым, Людовик, как и следовало ожидать, был влюблен без памяти… коротко говоря, в королевской семье царила (по всему виду), трогательная идиллия!

Жизнь в вихре развлечений

Охотничьи забавы для короля и модные хлопоты для королевы

Роскошная мода Осени Средневековья, одной из законодательниц которой станет наша героиня. Жан Лимбург «Май» (фрагмент) — «Великолепный часослов герцога Беррийского» - ок. 1412—1416 гг. - Ms. 65, fol. 5v - «Великолепный часослов герцога Беррийского». - Музей Конде. - Шантийи, Франция

Бесконечный вихрь празднеств и увеселений все продолжался, в конце января королевская чета вновь покинула Париж, оставив скучные государственные дела на попечении Филиппа Бургундского, чтобы со всей страстью отдаться любимому времяпровождению короля — охоте. Благо недостатка в кабанах, оленях, и прочей дичине в местных лесах не наблюдалось, так что двор вслед за своим сувереном перебирался из одного замка в другой. Впрочем, для того, чтобы временно покинуть столицы были и серьезные основания: в 1387 году среди населения этого мегаполиса Средневековья вспыхнула жестокая эпидемия. Специалисты затрудняются ответить, была ли то дизентерия, или вновь о себе напомнила Черная Смерть — чума, настоящий бич той эпохи. Дадим слово хронисту короля Жювеналю дез Юрсену.

Тогда же (случилось) быть всеобщему и жесточайшему мору, столь свирепствовавшему, что порой не находилось кому хоронить мертвецов, таковой же проявлял себя бубонами и чрезмерным истечением жидкости из живота. И не в силах человеческих было отыскать против него средство. И с тем же пришло осознание, что помощи против того следовало искать у Господа, и приказано было устроить крестные ходы и благочестивые моленья. И весьма тяжко было лицезреть слезы и (слышать) стоны человеческих созданий, из каковых одни молили Господа о прекращении (мора), другие же оплакивали близких и друзей, от него преставившихся. Когда же сказанный мор исчез сам собой, в том полагали перст Господень.

Впрочем, королева была далека от бед и напастей, терзавших подданных ее супруга. В феврале молодая чета гостила в Понтуазе, в марте — в Санлисе, как о том свидетельствуют счета портного Пьера Эстурно, жившего в том же городе, которому 8 марта случилось «доставить сказанной даме два котарди, из каковых одно сшито было из ярко-алой ткани, другое же — из ткани зеленого цвета, и прочее». На Пасху для королевы было заказано пышное «одеяние из пяти частей» — а попросту говоря, парадное платье, на одну подкладку которого ушло ни много ни мало 410 кусков меха, взятых с живота серой белки, для плаща их же потребовалось 537, кроме того королеве потребовалась нательная рубашка, нижнее платье — котта, и сюрко; эту верхнюю одежду следовало оторочить с боков, по всему подолу и на запястьях тонкими полосами снежно-белого горностаевого меха, прибавьте к этому пышный атур (замужней даме полагалось всегда показываться на людях только с покрытой головой!) который также следовало оторочить белым горностаем, коротко говоря, на все то великолепие ушло еще семь с половиной дюжин меховых лент, иначе именуемых lettices. Таким образом, один только праздничный наряд потребовал восемь «онов» (ок. 9 с половиной метров) ярко-розового полотна из Брюсселя (не забудем, что розовая краска, которую привозили из Индии, получая ее из древесины экзотических деревьев уже сама по себе обходилась в немалую цену), прибавьте к этому деньги за драгоценную ткань, и в общей сложности 1862 беличьи шкурки и сорок дюжин лент из горностаевого меха!… А двумя месяцами спустя почтенный представитель портновского цеха уже поставлял супруге Карла Возлюбленного новые туалеты в аббатство Мобюиссон, куда привезено было «троицкое платье, для ношения днем».

В самих этих заказах ничего удивительного нет: в обычаях французского двора было шить себе новое платье к каждому крупному празднику; другое дело, что в молодой королеве некая, можно сказать, прижимистость, парадоксальным образом сочеталась с желанием безудержно тратить деньги. Подобное часто случается с теми, кто в детстве и юности вынужден был считать каждый медяк, и вдруг получил просто ниоткуда свалившееся на голову сказочное богатство. Здесь, похоже, мы встречаемся именно с этим случаем. Не стоит также забывать, что Изабелле в это время было всего лишь семнадцать лет, ей хотелось веселиться! Огромное, головокружительное богатство, возможность без счета швырять деньги на ветер ради своих прихотей, и заодно и одаривать близких друзей, любящий супруг, готовый потакать любым прихотям своей королевы… что еще оставалось желать?

Разве что ребенка — но и тут Господь оказался милостив, так как в том же 1387 года королева вновь почувствовала, что беременна. Будничные платья, ради которых не стоило особенно тратиться, по мере того, как рос и распухал живот, перешивались и подгонялись под ее округлившуюся фигуру. Будничные платья занашивались, можно сказать, до последней степени, зато в том, что касалось праздничных нарядов — ситуация была совершенно иной! Как Мария-Антуанетта, столь же не имевшая (и главное, не желающая иметь!) никакого представления о реальной жизни своей новой родины, Изабелла Баварская в эти первые годы кружилась в вихре увеселений: танцы, пиры, турниры, охоты сменяли друг друга как в калейдоскопе. И если австрийская принцесса два века спустя за подобное небрежение будет наказана позорным судом и гильотиной, Изабелла закончит едва ли не в нищете, всеми забытая и презираемая. Трудно сказать, какая из двух возможностей хуже. Но не будем отвлекаться.

Первый торжественный въезд

Торжественный въезд и сопутствующие празднества. Неизвестный художник «Торжественный въезд Изабеллы Баварской в Париж» — Жан Фруассар «Хроники» - XV в. - Ms. Français 2648, fol. 1 - Национальная библиотека Франции, Париж.

В июле королевская чета через Мант и Жизор прибыла в Водрей (город, расположенный по соседству с Руаном), где остановился в старинном замке, исконно принадлежавшем Генриху Боклерку, а затем перестроенным Иоанном Добрым в соответствии с более утонченными вкусами Осени Средневековья. По приказу короля, Жан Кост, один из первых художников, использовавший в своем творчестве «изысканные масляные краски» расписал стены главной залы сценами, изображавшими жизнь и подвиги Юлия Цезаря.

Впрочем, и здесь супруги задержались недолго, уже 18 июля, согласно сохранившимся документам они гостили в аббатстве Бон-Пор, заложенным когда-то небезызвестным Ричардом Львиное Сердце, где пробыли до середины августа. Впрочем, королева не преминула также посетить и Шартр, где с давних времен в местном соборе хранилась почитаемая реликвия: т. н. «рубашка Богородицы», и здесь же вошло в обычай приносить для благословения нижние рубашки, которые мужчины затем одевали, идя в бой, а женщины — почувствовав приближение родовых схваток. Как и полагалось в соответствии с ее новым высоким рангом, королеве требовалось превратить подобный визит в пышное театрализованное представление. Ради ее «первого торжественного въезда в названный город», в Париж были спешно посланы слуги, чтобы закупить у королевского златокузнеца и ювелира Симона де Даммартена драгоценные украшения, которые желала надеть на себя королева и ее ближайшая свита, город также должен был заняться украшением улиц, пригласить актеров и менестрелей, устроить для высоких гостей торжественный обед за счет своей же казны — коротко говоря, этот ослепительный праздник обошелся в 384 золотых турских ливра. Для сравнения — чтобы заработать подобную сумму, рыбаку с бретонского побережья потребовалось бы не есть и не пить в течение 384 лет… И не забудьте, Франция была разорена, война с англичанами то затухая, то возобновляясь шла в течение пятидесяти лет, королеве не будет дано увидеть ее окончания. Но какое все это имело значение для молодых и веселых супругов, которым просто хотелось жить в свое удовольствие, позабыв обо всем на свете? Другое дело, что этот «свет» о себе забыть не дает — и похмелье от подобных празднеств, как правило, бывает горьким. Но не будем забегать вперед.

Итак, ради того, чтобы встреча была организована со всей пышностью, горожане были обложены дополнительным налогом, а состоятельные купцы или мастеровые вынуждены были в дополнение к тому раскошелиться на сумму от пяти солей до двух золотых ливров. Зато праздник удался выше всяких похвал!… 20 августа военный комендант (или как тогда говорили, капитан) города, с почетом встретил королеву у городских ворот, на каждом перекрестке, который ей предстояло миновать по пути к особняку Жана ле Аранжье, — должным превратиться в ее временную резиденцию — менестрели дули в трубы и рожки, а в самом отеле, желая поприветствовать свою государыню, некий якобитский монах мелодично наигрывал на органе. Благочестивая королева пожертвовала местному аббатству отрез златотканой парчи «стоимостью в 16 парижских ливров», для пошива литургического платья, и 26 августа отправилась к мужу, в Беллозанну. Уже вдвоем супруги пересекли графство Э, чтобы к осени остановиться на берегах Уазы и там «вкушать молодое вино». И затем проведя октябрь в Бове, королева отправилась в цистерианское аббатство Фруамон (Эрм), где, опять же в согласии со счетными книгами дворца, получила от некоего Денизо де Шези «чашу из древесного комля». Остановимся, читатель. Думаю, сказанного хватит, чтобы представить себе тот образ жизни, который веселая молодая чета вела в первые годы совместной жизни.

В конце все того же 1387 года королевский двор, на сей раз с комфортом устроившийся в аббатстве Сент-Элуа (Нуайон) шумно праздновал помолвку Катерины де Фастоврин (или как ее порой именовали французы «Катерины Немецкой»), с пикардийцем Жаном Мореле де Кампреми. Этот дворянин, не слишком богатый и не слишком знатный — все же занимал почетную должность стольника при королевской персоне, причем ему была доверена столь сложная и деликатная функция как разделка мяса для королевского стола. Впрочем, и «дама Катерина» не могла похвастаться титулом или богатством, так что будущие супруги были друг другу ровней. Изабелла выдавала замуж свою подругу не без задней мысли — как можно прочнее привязать ее к новой родине, чтобы Катерина, не дай Господь, не вздумала последовать за ее старой кормилицей и вернуться в Баварию, оставляя молодую королеву в полном одиночестве в этой все еще новой для нее стране. Подруга столь близкая, так что документы того времени доверительно зовут ее «наперсницей королевы», единственная, с кем Изабелла могла говорить на родном немецком языке — это была бы невосполнимая потеря!… К счастью, опасения оказались напрасны, жених с готовностью подписал брачный договор, и немудрено. Катерина сама по себе, как и ее госпожа и подруга была бесприданницей, зато король, желая сделать приятное жене, давал за ней четыре тысячи звонких ливров, из которых первая должна была полностью погасить немалые долги будущего супруга, а прочие предназначались для покупки доходных земель для нового счастливого семейства.

Рождение принцессы

Рождение дочери. Неизвестный художник «Рождение детей Сатурна» — Публий Овидий Назон «Метаморфозы» - последняя четверть XV в. - Royal 17 E IV f. 13 - Британская библиотека, Лондон.

Свадьба должна была состояться в январе следующего за тем 1388 года, и обе подруги днями напролет, разрумянившиеся, с горящими глазами, предавались увлекательнейшему занятию: для новобрачной требовалось сшить подвенечное платье — подобрать дорогую ткань, меха, украшения в тон, такого рода времяпровождению королева готова была отдаваться до конца своих дней!… Для новобрачной было подготовлено приданое «достойное принцессы» — как замечает новейший биограф королевы Филипп Делорм. Казначею короны пришлось выделить для его описания специальную «рубрику» в расходной книге, чтобы добросовестно перечислить — деревянный сундук с двумя железными ключами, «большой ларец из красной меди», доверху забитый платьями из шелка ярко-алого цвета, платьями, украшенные вышитым орнаментом в форме павлиньих перьев, нижнее платье («корсет») из лазурного шелка, с изображением резвящихся оленей, праздничными мантиями, шитыми золотом по белоснежному фону, уппеландами, подбитыми мехом скандинавских куниц и немецких рысей.

22 января 1388 года свадьба со всей пышностью была отпразднована в Венсеннском замке в присутствии короля, королевы, младшего королевского брата, в те времена носившего титул герцога Туреньского, Пьера Наваррского, графа де Мортен и Генриха де Бара, сеньора д’Уази — отпрысков королевской крови, приходившимися также, как и царствующий монарх, внуками Иоанну Доброму — хотя и по женской линии. Опять же на деньги молодой королевы супружеская спальня была заново обита ярко-алой саржей и увешана драгоценными коврами, балдахин над ложем украшен бахромой и бантами, и наконец, в головах постели красовался огромный герб, в полном согласии с правилами геральдики, разделенный вертикально на левую и правую половинки, отданные блазону соответственно супруга и супруги.

А между тем королева опять была беременна, и разрешение ожидалось поздней весной или ранним летом все того же 1388 года. «Королева понесла во чреве, чем король и весь народ были весьма обрадованы», — лаконично замечает Жювеналь дез Юрсен.

Королевские дяди немедленно поспешили воспользоваться столь счастливым событием, чтобы ввести новый налог — на сей раз на виноторговцев. «Пояс королевы», как он именовался на официальном языке был весьма доходен, по крайней мере, цифры, сохранившиеся за 1410 год, показывают, что он приносил до 4 тыс. парижских ливров с продажи 31 тыс. бочек вина. Известно, что весну королева встретила в парижском отеле Сен-Поль. В начале апреля Карлу предстояло отправился в Орлеан, где должен был состояться суд над герцогом бретонским Жаном IV. Этот своенравный вассал похитил самого коннетабля Франции де Клиссона, и держал в его в заключении вплоть до того времени, как вынужден был, подчиняясь королевскому приказу, отпустить своего пленника. Забегая вперед, скажем, что ситуация завершилась полюбовно, противники помирились и желая выказать Клиссону свои дружеские чувства, Жан Бретонский даже доверит ему воспитание подрастающих сыновей. Но это несколько позднее, а пока что король, довольный подобным исходом дела, не отказывает себе в удовольствии поохотиться в лесах Жизора и Сен-Жермена. Королева, в это время уже на сносях, не в состоянии сопровождать его в путешествии. Приготовляясь к разрешению от бремени, Изабелла вновь перебирается в замок Сент-Уэн, однако, поддерживает с любимым супругом постоянную переписку. Вполне возможно, что на короткое время она возвращается в Париж, чтобы принять участие в череде пиров и празднеств, которые даются в честь благополучного завершения спора обоих вельмож.

А королевский казначей в это время вновь вынужден открыть в своих расчетных книгах очередную «рубрику», посвященную беременности и будущим родам королевы Франции. Для нее закупаются «две широкие камизы, для облачения сказанной дамы в пору ее беременности», а также длинный уппеланд из драгоценной «мраморной ткани из Монтевилье», который поставляет ко двору ткач Обеле Бринге. Личной модистке королевы по имени Робинетта приказано сшить соответствующее одеяние, украсив его «пуговицами по всей длине передней части, сверху и донизу, дабы облачить сказанную даму, когда ей придет срок рожать».

Кроме одежды для роженицы, следует также позаботиться о покое и приданом будущего младенца, и посему, подчиняясь приказу королевы, избранный ею для будущих родов покой обтягивается тканью изумрудно-зеленого цвета — на языке средневековой символики цвета юности и беззаботного веселья. Это также веяние новых времен: прежние королевы неизменно рожали в снежно-белых покоях, должных напоминать об ангельской чистоте и безгрешности будущего малыша. Впрочем, быть может подобное решение было также подсказано ей бургундцами — в павильоне, обтянутом изумрудно-зеленой тканью родился единственный сын герцога Филиппа, Жан, позднее получивший прозвище Бесстрашного. Впрочем, подобное «заимствование» мы лишь предполагать. Вернемся к начатому. Ковровый мастер Николя Батай, автор знаменитого «Анжерского Апокалипсиса», должен доставить королеве пять гобеленов, несущих на себе баварский герб.

Впрочем, хлопоты на этом не заканчивались: бочару Жану Леду было заказано срочно изготовить и поставить ко двору Ее Величества «банную лохань, для омовения… мадам королевы после ее разрешения». Медник Перрен де Сезиль со своей стороны поставил треножники — как правило, они предназначались для того, чтобы установить ведро или кастрюлю над огнем очага, а также ведра и корыта для купания новорожденного, вместе с этим закуплено было изрядное количество кусков твердого, и флаконов жидкого мыла для матери и будущего малыша. И наконец, «жестянщик, проживающий в Париже» Гильом Порке озаботился о том, чтобы поставить к сроку «другой сосуд средних размеров, именуемый котлом, вкупе с крышками… дабы в таковом купать мадам Жанну Французскую».

Сумасшедший пророк и куртуазный дамский двор

Куртуазный двор. Мастер Молитвенников «Двор любви» — Карл Орлеанский «Поэмы» - ок. 1483-150 гг. - Royal 16 F II f. 1 - Британская библиотека, Лондон.

Малышка родилась 14 июня в час примы — первой утренней молитвы, или по современному счету времени, около 6-7 утра. День и час был скрупулезно отмечен, чтобы позволить придворному астрологу составить гороскоп юной принцессы. Французы, надеявшиеся на рождение наследника престола, вздохнули с неким разочарованием, однако же сам король был счастлив. Дочь, его дочь, крепкая, голосистая малышка! А сыновья еще появятся, ведь они с супругой так молоды!

Для крещения новорожденной, а также для пеленок и рубашек потребовалось еще «пять четвертей персидского полотна», и вместе с тем четыре «она» (ок. 4.75 м) тончайшей (и как вы понимаете, самой дорогой!) белой шерстяной ткани из Монтевилье.

Несколько недель спустя королева поднялась с постели, и, в полном согласии с обычаем, отправилась в церковь, чтобы возблагодарить Господа, Богоматерь и всех святых за удачное разрешение от бремени. И вновь для парадного выхода было заказан «четырехчастный наряд» из пышного нижнего платья — котты, робы и плаща и вместе с тем открытого сюрко; на все это великолепие ушло десять отрезов алого бархата; так что новый королевский наряд обошелся в головокружительную сумму в 400 парижских ливров — куда больше всех средств, истраченных на праздник, данный в честь королевы в Шартре.

Сопровождать Изабеллу для столь торжественного выхода явились принцы крови и многочисленная свита из дворян обоего пола, которые под звуки труб препроводили королеву из ее покоев в небольшую замковую часовню. Три фрейлины, примкнувшие к шествию, несли положенные обычаем дары: восковую свечу, золотую монету, белый хлеб, завернутый в полотенце и наконец, кувшин вина.

Но, по-видимому, то, что за два года брака молодая королева так и не сумела произвести на свет наследника престола, продолжало тревожить народ. Посему, летом все того же 1388 года перед лицом короля из далекого Каркассона явился некий полусумасшедший пророк, оборванный и босой (распространенная ситуация по тем временам!). Мишель Пентуэн, ученый монах и автор латиноязычной «Хроники Сен-Дени» рассказывает об этом следующим образом:

Он снискал себе милость в глазах привратников, объявив о том, что вдохновлен Св. Духом Господним, а дабы укрепить его в названном мнении, ему послано было видение, в каковом видении ему явился ангел, побудивший его явить таковое откровение королю и его дядям... Сказанный же человек призвал принцев относиться к подданным своим с большей чем ныне добротой и облегчить тяжкое бремя налогов, поборов и платежей, каковые с них были истребованы. Ибо Величие Божие было тем уязвлено, – как он то утверждал, и вплоть до того времени, как народ не получит облегчения, королевским детям не суждена будет долгая жизнь.

Желая доказать, что он и вправду послан ко двору божественной силой, блаженный демонстрировал все желающим на своем предплечии знак креста, «бывший алее алого, каковой не был начертан ни человеческой рукой, ни искусством», — отмечает хроникер. Отнесшись со всей приязнью к юродивому, Карл приказывает наградить его деньгами и с почетом отправить прочь — хотя кто знает, быть может, этот неожиданный визит дополнительно укрепляет его в мысли, которую он вынашивает уже некоторое время?… Что касается королевских дядей, они отнюдь не страдали излишней сентиментальностью, как, впрочем, и суеверностью, и ничтоже сумняшеся, почти сразу после этого визита, едва ли не втрое увеличили налог на соль, т. н. «габель», а заодно не преминули обложить дополнительными поборами продаваемые в Париже и провинции товары.

Налоги не любили во все времена, тем более, что в эпоху, о которой у нас идет речь, среди простого населения города и деревни стойко держалось убеждение, что король (как любой феодал в те времена, располагавший собственными поместьями и доходными землями), должен собирать налоги исключительно с них, оставив прочее население в покое! Мы еще увидим, как аукнется подобное убеждение Изабелле и ее супругу, но пока что до этого далеко. Высшие классы, которых, впрочем, налогообложение не касалось — кроме как в ситуациях экстремального характера — относились к подобному с большим пониманием. Ибо, по мнению уже неоднократно упоминавшегося хроникера Жювеналя дез Юрсена, автора «Хроники Карла VI», без податей и налогов король «не в состоянии будет вести войну, ни содержать свой придворный штат, ни таковой же штат, принадлежащий королеве».

Что касается последней, ее государственные дела в это время совершенно не волновали. Изабелла со всем упоением продолжала вести свою кукольную жизнь: баюкать и баловать крошку Жанну, когда она оказывалась наконец, у нее в руках, освободившись на время от бесконечной опеки нянек и горничных, радоваться, что малышка улыбнулась маме, что у нее прорезался первый зубик, что она уже держит головку, уже пытается сесть!… Все это было понятно, и совершенно естественно для любой женщины, но королевский сан обязывал к большему, много большему, что наша героиня благополучно упустила из виду, с известными последствиями. А еще после родов требовалось срочно ушить будничные платья и заказать новые для грядущих праздников. Личному портному королевы Роберу Тьерри было поручено изготовить новый туалет из лазурного бархата, и широкое платье для верховой езды из алой шерсти — видимо, алый цвет был особенно любим королевой! Для того, чтобы пошив будущих нарядов был под надежным присмотром, в Мант был послан лакей королевы Пьер Леторно.

И конечно, же вокруг счастливицы собирался настоящий женский двор из немок-бесприданниц, желавших получить у столь щедрой и благорасположенной к своим землячкам государыни деньги, земли и богатых мужей. Фрейлинами при ее дворе стали Анна Шмихер из Шмихена, Элиза Немецкая (позднее она станет камер-дамой при подросших дочерях королевы), Иоганна — ныне камер-девица королевы, позднее камер-дама при ее дочери Мишель, вместе с последней она уедет в Бургундию. Урсула Шпацекверин появится при дворе несколько позднее, и также примет косвенное участие в нашей истории. А еще были Изабелла и Магдалена Немецкие — и весь этот женский цех нужно было выгодно пристроить замуж, так что молодой королеве прибавились дополнительные хлопоты по осчастливливанию этих жадных до почестей девиц, а также подготовка их свадеб, и наконец, обязательное в них участие.

Время «мармузетов»

Переворот

Королевский совет. Мастер молитвенников «Принц и его совет». — Карл Орлеанский «Поэмы.» — Royal 16 F II f. 210v. — ок. 1500 г. - Британская национальная Библиотека. — Лондон.

А между тем 1388 год вовсе не был благостным и тихим. События, знаменующие крутой поворот в политике королевства назревали тихо и как будто исподволь, кто не желал — мог бы их не заметить. Герцог Бургундский в очередной раз пожелал использовать королевскую армию в своих интересах. На сей раз речь шла о том, чтобы приструнить зарвавшегося герцога Гельдернского. Этот мелкий чванливый аристократ имел наглость покуситься на земли Жанны Брабантской (да, той самой, что устроила свадьбу нашей героини) и заметьте — это важно — собиралась завещать свои обширные владения бургундскому герцогству.

Как обычно, король легко согласился, да и поход этот против слабого противника, додумавшегося до того, чтобы послать юному властелину оскорбительное письмо-вызов, казался легкой прогулкой. Армейский сбор был назначен в Монтеро (много позднее этот город приобретет весьма зловещую славу…) Отсюда армия промаршировала в Шампань, где, остановившись у берегов Мааса, ожидала от своего властелина приказ начать наступление.

Король, простившись с супругой, отбыл прочь из Парижа 8 июля 1388 года. Надо сказать, что поход и вправду вылился в «военную прогулку», не запомнившись ничем, кроме зря потраченных средств из королевской казны. Опомнившись от собственной глупости, герцог Гельдернский поспешил выразить оскорбленному величеству свои извинения и заверения в нерушимой верности и повиновении (сделанным, надо сказать, в достаточно туманной и ни к чему не обязывающей форме). Однако же, конфликт тем самым оказался исчерпан, и королевская армия повернула назад.

Обратный путь через болотистые земли и глухие леса Арденн повлек за собой куда большее количество жертв — люди погибали от болезней и голода, а также внезапных нападений летучих отрядов немцев. Коротко говоря, когда потрепанная армия наконец-то достигла Реймса, все могли вздохнуть с облегчением, и наконец-то осуществить давно задуманный план.

Итак, на календаре было 3 ноября 1388 года. В большой зале епископского дворца, должной служить временной резиденцией монарха в этом городе, юный Карл собрал в этот день принцев крови, а также представителей высшей аристократии и духовенства. Почти немедленно взявший слово кардинал-епископ Ланский Эйселен де Монтагю, среди вороха обычных для того времени цветистых умствований и отсылок к Библии и античной истории, поставил вопрос ребром: не пора ли королю самому взять бразды правления? Спектакль был срежиссирован умело: обоих королевских дядей — Беррийского и Бургундского подобный поворот событий застал врасплох, несмотря на то, что для удивления вроде бы не было места. Королю исполнялось двадцать лет, по средневековым меркам с этого возраста он уже полагался зрелым мужчиной, способным единолично принимать решения и отвечать за свои поступки… но власть и влияние для временщиков были столь сладки, что очень хотелось верить, будто продолжаться они будут вечно.

Епископ Ланский продолжал говорить. Короткими, энергичными штрихами он обрисовал жадность, беспринципность, и откровенную приверженность к казнокрадству, присущие прежнему правительству. Никаких имен благоразумно названо не было, однако, точность портретов была такова, что ничего иного и не требовалось. Король, среди общего молчания, наступившего после столь прямолинейной и дерзкой речи, возвысил голос, объявив о своем намерении править самостоятельно и поблагодарив уже бывших регентов «за добрую службу», которую они ему якобы оказали в роли «советников преданных и верных». Выразив надежду, что они и далее будут помогать ему на стезе военной и дипломатической, молодой Карл, не терпящим возражения тоном дал понять, что всю власть над страной он отныне принимает на себя, и не желает ею ни с кем делиться. Отлученным от государственной кормушки королевским дядям оставалось только раскланяться и отбыть восвояси, сделав вид, что они полностью удовлетворены происходящим. Впрочем, в более домашней обстановке отставленные регенты не преминули попросить для себя вознаграждения за верную службу, но получили в том категорический отказ. Понимая, что спорить бесполезно, и золотое времечко ушло, быть может, навсегда, обиженный Филипп Бургундский вместе с супругой, вернулся в свои владения, несколько более хладнокровный Жан Беррийский отбыл в Лангедок, ожидая, что король, быть может, в скором времени устанет от государственных дел, и переменит свое решение… кто знает? Стоит заметить, что пять дней спустя после столь знаменательного события епископ Ланский де Монтагю скоропостижно скончался. Поговаривали о яде — но, как обычно бывает в подобных случаях, дальше разговоров дело не пошло. Впрочем, если таким образом на нем выместили досаду, на ситуацию это не повлияло никак.

К власти вместе с королем пришел деятельный кружок молодых дворян и выходцев из высших слоев городского сословия, задумавший ни много ни мало, административную и финансовую реформы, а также пересмотр всей внешней и внутренней политики королевства. Судя по всему, именно этот деятельный кружок в течение последнего времени подталкивал короля к принятию подобного решения, и наконец — добился своего. Представим их читателю. Коннетабль Оливье де Клиссон, уже появлявшийся на этих страницах, Бюро де ла Ривьер, Ле Бег де Виллен, Жан ле Мерсье, Жан де Монтагю, кардинал Ле Гранж и другие. Кто-то из них уже успел послужить покойному Карлу V, прочие получили в достаточной мере обучение на службе у папы-раскольника Климента VII; коротко говоря, страна возлагала на них надежды на скорые перемены к лучшему, и надо сказать, что надежды эти были достаточно обоснованы. Кружок был сплочен, выступал единодушно и слаженно, не знал внутренних интриг, члены его даже обеспокоились о том, чтобы принести клятву во всем поддерживать во всем друг друга. Кто же мог знать, как повернуться события?

Счастье ранних лет

Счастливые супруги. Мастер кардинала бурбонского «Людовик Святой и его супруга» (деталь). — «Житие и чудеса Монсеньора Святого Людовика.» — Français 2829, f. 47v. — ок. 1480 г. - Национальная библиотека Франции. — Париж.

Этот кружок, с легкой руки знаменитого французского историка XIX века Жюля Мишле получил в последующих работах имя «мармузетов», которое неизменно используется и поныне. Что доподлинно обозначает это полушутливое наименование до конца остается неизвестным, так как Фруассар лишь единожды и вскользь называет новое правительство подобным образом. Предполагают, что этим именем именовались уродливые средневековые гаргульи, во множестве представленные в искусстве готики, или быть может, языческие идолы, и само это слово есть не более чем искажение арабского «Мухаммад»? А кое-кто и вовсе предполагает, что в виду имелись «фавориты» и «любимчики». Не будем гадать на пустом месте. Важно лишь то, что новые министры деятельно взялись за работу, начав с ревизии казны — с понятным результатом. Решив на будущее создать неприкосновенный золотой запас королевства (что представлялось вполне разумным шагом), они сошлись на том, что запас этот будет иметь вид не кучи слитков, которые легко растащить нечистым на руку казначеям, но массивной золотой статуи. Таковой решено было придать форму оленя: любимой охотничьей добычи молодого короля. Работа была в скором времени начата, однако, завершения так и не увидела, прерванная событиями, о которых пойдет речь в следующей главе. Отлить удалось лишь голову и шею.

Впрочем, для королевы все перечисленные события прошли скорее незамеченными. В свои восемнадцать Изабелле хотелось всего лишь жить в свое удовольствие, развлекаться, любить и быть любимой, нянчить и баловать дочку… все прочие заботы если и придут, то случится это много позднее. Следующие полгода она почти безвыездно провела в замке Сент-Уэн, существуя в своем маленьком уютном мирке, в котором чтение сменялось примеркой новых платьев, а то и другое — женскими посиделками и концертами легкой музыки. В это время Изабо, уже вполне сжившаяся со своей ролью королевы французской, «королевы золоченых и белых цветов» едва ли не в точности соответствовала образу идеальной супруги монарха, как последнюю желал видеть бывший воспитатель Карла VI, Филипп де Мезьер, сразу после смерти своего обожаемого господина Карла Мудрого, принявший постриг в целестинском аббастстве.

«Избегая чрезмерной пышности и гордыни, чрезмерных трат и чрезмерно раздутого штата», королеве, — по мнению почтенного сановника, следовало полностью сосредоточиться на своей роли жены и матери, продолжательницы династии.

Ибо таковым есть ремесло и таковым есть призвание, милый сын мой, королевы золоченых и белых цветов: выносить плод, каковой Господь (пожелает) вам даровать, и питать детей, должных под разумным ее оком получить достойное воспитание, во славу Господа нашего, и утешению народа галликанского, составляющего (команду) драгоценного французского корабля, вслед за благородной Бланкой Испанской, матерью пращура твоего, Святого Людовика.

Мезьер также настоятельно советует королеве полностью посвятить себя домашним заботам. Надо сказать, что почтенный прелат несколько кривил душой, и королева Бланка, честолюбивая и мудрая правительница не только не желала удовлетворяться единственно церковью и детской, но вплоть до своей смерти цепко держала в руках управление государством, оттеснив сына и его супругу на скромные вторые роли.

Следующий за тем, 1389 год для любимой подруги и наперсницы королевы, Катерины де Фастоврин, ознаменовался горестным событием — ее молодой супруг, Жан Мореле скоропостижно скончался. Стольник короля, как вы понимаете, был не того уровня фигурой, чтобы оставить след в документах дворца, и потому о причинах столь ранней смерти остается только гадать. Была ли то болезнь (быть может, чума, время от времени дававшая о себе знать в столице?), несчастный случай, или молодой человек погиб как солдат, на поле боя — нам неведомо. Впрочем, его семнадцатилетняя вдова, поплакав для приличия, в скором времени утешилась, и королеве прибавилась новая забота — выдать ее замуж во второй раз. Сейчас избранником дамы Катерины (читай, стоявшей за ее спиной королевы Франции), стал камергер короля Робине де Буашьен, чья фамилия в переводе на русский язык будет значить «Из Собачьего Леса». Впрочем, господину из собачьего леса не была суждена долгая жизнь, спустя год с небольшим, он также скончается, оставив молодую вдову с ребенком на руках, в то время как третий брак Катерины де Фастоврин, неожиданно для всех станет катастрофой для королевства. Впрочем, обо всем по порядку.

В феврале 1389 года королева вместе со своей женской армией перебирается в замок Конфлан, затем гостит в Манте и Крейле, городах, расположенных к северу от столицы, в то время как ее жизнелюбивый супруг, деля время между государственными делами и обожаемой охотой, путешествует по Нормандии. В это время королева уже знает, что беременна в третий раз и возносит к небу молитвы о даровании сына и наследника. Что касается короля, в отсутствие супруги, он, по-видимому, не избегал интрижек, так как уже названный Филипп де Мезьер, его бывший воспитатель, все в том же сочинении «Сон старого паломника», отрывок из которого мы уже цитировали, ласково пеняет воспитаннику, призывая его «пить воду из собственного колодца», оставив в покое «чужих красавиц». Если Изабелла и знает о похождениях супруга, то относится к этому достаточно спокойно.

Нравы времени требуют, чтобы дворянин (а тем более король!) умел кружить голову множеству женщин, хоровод любовниц и пара-тройка незаконных отпрысков вызывают уважение и даже зависть в соперниках. Ей же любовницы-однодневки не страшны (хотя самолюбие, конечно задето…), а если на свет в скором времени появится наследник престола, будущее молодой королевы обеспечено уже навсегда. Вполне возможно, что в доверительном разговоре с любимой подругой она досадует, и даже плачет, но никогда не позволяет подобным эмоциям выйти наружу. Маленькая немецкая принцесса в достаточной мере благоразумна, чтобы не отталкивать супруга подобными обидами. Тем более, он вовсе не забывает о ней. С очередной оказией в качестве подарка ей присылается оленья голова, затем — 13 марта, к началу Великого Поста, жирная туша морской свиньи, в те времена считавшейся деликатесным мясом.

Майский праздник

Большая политика и блеск древнего рыцарства

Посвящение в рыцари. Неизвестный художник «Посвящение в рыцари». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 215 — ок. 1477-1484 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

А пока же Франция наслаждается редким в те времена покоем. Пока никто не знает, и не может знать, что это всего лишь затишье перед новой бурей, французам так хочется надеяться на лучшее! Убийственная чума, как будто отступила, с Англией ведутся успешные переговоры о прочном мире, страна сумела наконец-то свободно вздохнуть, освободившись от разгула наемных банд… чего еще можно желать? «В последние сто лет Франция не была столь богата, как ныне. Да славится Господь!» — писала об этом времени знаменитая поэтесса, и подруга нашей королевы Кристина Пизанская.

Полагая, что королю следует время от времени демонстрировать всему миру свое могущество и богатство, (а заодно желая развлечь монарха, столь падкого до удовольствий?) правительство мармузетов предложило королю устроить пышное празднество — формально, в честь рыцарского посвящения двоих его кузенов — Людовика и Карла Анжуйских.

Напомним читателю, что два этих мальчика (соответственно, 11 и 9 лет) были сыновьями старшего из королевских дядей — герцога Людовика, того самого, что жаждал во что бы то ни стало увенчать свою голову неаполитанской короной и бесславно сгинул в Италии, завещав жалкие остатки своей военной казны молодому монарху. После его смерти, победоносный соперник — Карл де Дураццо немедленно пожелал присоединить к своим владениям земли покойного. Как обычно бывает в таких случаях, на сторону сильного поспешили перебежать многие провансальские бароны, и на Юге началась настоящая гражданская война, причем, соперниками наглому итальянцу выступали вдова и малолетние дети покойного. Впрочем, Мария Блуасская, на которой герцог Людовик женился едва ли не увозом, умыкнув ее у первого жениха, оказалось женщиной с несгибаемым характером. Воззвав к помощи верных, и собрав под своим началом немалую армию, она неожиданно для всех обратилась к папе Клименту. Слово наместника Христова, пусть даже раскольника, признанного далеко не всеми, в этой ситуации оказалось решающим. Анафема, которой он предал отступников от своей законной госпожи, посеяла смятение в их рядах, что позволило герцогине Марии внезапным ударом занять ключевые позиции в Провансе. Война после этого окончилась сама собой, Карл Дураццо был вынужден убраться прочь (и в скором времени погибнуть, ввязавшись в очередную авантюру на сей раз в Венгрии), а молодой Людовик в свои одиннадцать лет уже задумывался над женитьбой на арагонской принцессе (и этот план позднее он доведет до конца), и продолжением войны против сына Карла Дураццо в самой Италии.

В качестве первого шага на этом пути, он намеревался принять из рук французского короля золотые рыцарские шпоры (а если повезет — и хорошо вооруженную армию), а затем получить из рук папы Климента неаполитанскую корону.

Но молодой король воспламеняется идеей превратить этой праздник в эпическое театральное представление, скроив его, так сказать, по лекалам сказаний о короле Артуре и Рыцарях Круглого Стола. Местом будущего праздника избран городок Сен-Дени, где расположено знаменитое аббатство, в котором хранится реликвии помазания, знамя и также находятся могилы древних королей, и по выражению Филиппа Делорма (автора последней по времени биографии нашей героини) живет «душа капетингской монархии». Время проведения — май, пора весенних праздников и игрищ, причем традиция эта восходит еще ко временам древнего язычества.

Итак, всему цвету французской аристократии велено прибыть в Сен-Дени 1 мая 1389 года, гонцы отправлены также в Англию и Германию, праздник ожидается, без громких слов, по-настоящему грандиозный. Для королевы и ее придворных дам отводятся покои в старинном аббатстве, в огромном внутреннем дворе плотники спешно возводят праздничную залу и трибуны для зрителей, которые также предстоит обтянуть зелеными и белыми тканями — соответствующим геральдическим цветам молодого короля, а стены залы украсить шелковыми с золотой нитью гобеленами. В той же гамме спешно шьются новые наряды, казначей Арнуль Бушье с привычной скрупулезностью отмечает расходы на изготовление 24 котарди для приглашенных дам, и 22 для благородных девиц. Все они шьются из зеленой с коричневым брюссельской шерстяной ткани, с подкладкой из нежно-зеленой мехеленской тафты, или соответственно, малиново-алой ткани, цвета бордосского кларета, на левом рукаве каждого из платьев требуется также вышить веточку дрока — геральдическую эмблему короля (золотом для дам, серебром — для благородных девиц), и такой же вышивкой украсить их пышные головные уборы. Впрочем, ярко-алый наряд королевы, с подкладкой из тафты зеленого цвета, далеко оставляет позади всех прочих!…

Вечером, 1 мая, в субботу, при свете факелов кортеж короля и королевы в сопровождении обоих соискателей, торжественно прибывает в Сен-Дени. Королева уже на четвертом месяце беременности, причем в этот раз переносит свое положение несколько тяжело — но это не помешает ей насладиться праздником.

Оба юноши, в скромных серых одеждах, как и требуется обычаем, должны будут провести эту ночь в молитве, затем принять ванну, и утром предстать пред очи короля во время церемонии посвящения. Этот ритуал прекрасно известен, потому остановимся на нем лишь вкратце. После торжественной воскресной мессы, братья приближаются к трону, предшествуемые двумя оруженосцами, несущими в руках обнаженные мечи остриями вверх, причем на каждый меч надета пара золотых шпор. Приняв рыцарскую присягу — защищать церковь, служить своему суверену, и ограждать слабого от тирании сильного, юноши преклоняют колени, в то время как монарх поочередно легонько ударяет их по правому и левому плечу обнаженным мечом, на ноги новоиспеченных рыцарей оруженосцы надевают золотые шпоры, опоясывают юношей мечами, после чего братья подставляют шеи под удар кулаком, который должен нанести один из старых рыцарей (этот обряд, т. н. «аколада» должен служить напоминанием о равенстве и братстве, которому следует царить в рыцарской среде), и наконец, выйдя вон из церкви, садятся на коней, чтобы совершить требуемый обычаем круг. В прежние времена молодые рыцари должны были также на полном скаку пронзить копьем чучело, изображающее сарацина — однако, соблюдался ли в этот раз обычай, неизвестно.

Вопросы без ответов

Скрытое коварство. Ученик Мастера Бофорта «Александру подносят кубок с отравленным вином». - «Книга Тальбота-Шрусбери» - Royal 15 E VI f. 22v — ок. 1444-1445 гг. - Британская библиотека, Лондон

Как несложно догадаться, торжественная часть сменилась пиром и танцами, затянувшимися до поздней ночи. На следующий день вся блестящая толпа аристократических гостей, и вместе с ними 17 богатейших представителей местного городского сословия, занимают места на трибунах, а на поле разворачиваются турнирные игрища. В первый день друг против друга выходят 22 знатнейших рыцаря, причем сам король во славу прекрасных дам, преломляет копья с кузеном супруги Вильгельмом Остервантским — мы уже встречались с ним, когда он сопровождал юную Лизхен на смотрины в Амьен. Дамы увенчивают победителей, и король, как тому и следует быть, собственными руками награждает их соответствующими случаю призами.

На следующий день, в сопровождении 22 девиц, которые несколько картинно выхватывают из-за корсажей шелковые ленты цветов своих избранников, на поле выходят 22 юных оруженосца, и наконец, третий и последний день посвящается схваткам, в которых принимают участие победители первых двух дней.

Возможно, не стоило бы отдавать столько места описанию этого — пусть и роскошного, но достаточно обыкновенного для королевской четы праздника; однако именно он, быть может, стал началом грядущей катастрофы. Все происходило пока в тишине покоев, скрытно от любопытных глаз, но кое-какие сведения все же сумели просочиться наружу. Чтобы не быть голословными, вновь дадим слово хронистам.

Тома де Салюс:

Невозможно будет вообразить себе те торжества и празднество телесных наслаждений, в каковые они окунались, и невозможно сосчитать количество великолепных танцев, и празднеств и увеселений, каковым они предавались по окончанию таковых турниров, и достаточно будет сказать, что ночь напролет они отдавали таковым утехам и празднованию.

Мишель Пентуэн, сен-денийский монах:

На четвертую же ночь положено было окончание танцам и прочим увеселениям, каковым они предавались... Я же предостерегаю потомков, дабы они не позволяли себе подобных бесчинств... Ибо следует сказать, что господа эти, превращая ночь в день, предавались всевозможным застольным излишествам, притом, что пьянство побуждало их затем к таковым бесчинствам, что множество из них, не стесняясь присутствия короля, оскорбляли святость Господней обители, предаваясь распутству и любодеянию.

И наконец, Жювеналь дез Юрсен выражается еще более конкретно:

И как то гласила всеобщая молва, турниры эти омрачены были вещами бесстыдного свойства как то прелюбодеяниями, из каковых произошло затем много бед. И как то утверждает хроника, сказанные же турниры lubrica facta sunt – сопровождались распутством.

Вряд ли возможно полагать, что речь идет об откровенной оргии, в конце концов, мы находимся не при дворе Александра Борджиа; а нравы и обычаи средневековой Франции прямо шли вразрез с подобным. Но что набравшись лишку рыцари и оруженосцы уволакивали за собой в постель одну (а может и несколько!) «дам и девиц», почти не подлежит сомнению. Позорные празднества завершились бедой, и нам остается лишь спросить себя — кем были эти (возьмем по минимуму, мужчина и женщина), чьи имена все трое хронистов, словно сговорившись, опасаются называть открыто?…

Гипотезы нашего века

Возможные любовники — Маргарита Баварская… Фламандская школа «Портрет Маргариты Баварской, супруги Жана Бесстрашного, умершей в 1424 году». - Дерево, масло. - XVI век. - Музей Хоспис Контесс, Лилль. - Франция И брат короля - Людовик Туреньский. Неизвестный художник «Герцог Орлеанский и смерть» (фрагмент) — Копия изображения с утерянной фрески церкви Целестинцев в Париже. - Экспонат № 58 (фонд Франсуа-Роже де Ганьера). - XVI в. - Отделение фотографий и эстампов. - Национальная библиотека Франции, Париж

На эту тему есть две основные догадки, в обеих из которых фигурирует младший брат короля Людовик Туреньский. Этот мот и вертопрах, действительно очень красивый собой, умевший щегольски одеваться и окружать себя хороводом любовниц (которых, кстати говоря, он менял как перчатки, ни на ком долгое время не задерживая свой выбор). Более того, по презрительному выражению хрониста Тома Базена, брат короля «ржал как конь вокруг прекрасных дам», наряды этого щеголя становились легендами, в частности, во время торжественного въезда Изабеллы в Париж (о чем у нас позднее пойдет речь) он вырядился «в пурпуэн из алого бархата… на верхней части которого, выше пояса обретались сорок овец и сорок лебедей, шитые жемчугом, притом, что к шее каждой овцы прикреплен был бубенец, и каждый лебедь имел таковой же бубенец в клюве». Как часто бывало в ту эпоху, младший брат короля всю жизнь терзался досадой, что родился вторым и жадно мечтал о троне, эту мечту он в свое время попытается воплотить в жизнь — и потерпит досадное поражение. Ни народ, ни аристократия не жаловали этого фанфарона, озабоченного исключительно исполнением собственных прихотей. Но это будет потом.

Куда сложнее ответить на вопрос, кем была дама, с которой предавался излишествам молодой Людовик? Первая (и добавим от себя, вполне правдоподобная) догадка представляет в этой роли Маргариту Баварскую — кузину французской королевы. Маргарита была дочерью дяди Изабо — Альбрехта Баварско-Штраубингского, и вышла замуж за сына герцога Филиппа Бургундского — Жана, в будущем «Жана Бесстрашного». Злые языки уверяли, что эта история стала последней каплей, превратившей неприязнь, которую испытывали друг к другу оба кузена в открытую ненависть, тем более, что легкомысленный Людовик носил при себе медальон с изображением своей пассии, и не слишком его скрывал от посторонних глаз. Ненависть между ними вспыхнет на самом деле; позднее разросшись в гражданскую войну, которая зальет страну кровью, и едва ли не прекратит ее существование как государства.

Вторая, куда более смелая гипотеза, представляет в качестве любовницы ветреного принца нашу героиню. Надо сказать, что со стороны Людовика вряд ли можно предполагать наличие моральных тормозов, которые удержали бы его от сожительства с женой собственного брата. Что касается королевы — также вполне возможно, что этот вертопрах, перед которым мало кто из представительниц женского пола мог сохранить ясную голову, не подействовал на нее столь же пьянящим образом. Смелые авторы всевозможных рядом- и околонаучных работ идут еще дальше, полагая, что с этого времени Людовик полностью подчинил себе французскую королеву, превратив ее в безвольное орудие для достижения своей цели, а на кону была ни много ни мало — корона Франции!… И что события, о которых пойдет речь в следующей главе были прямо срежиссированы честолюбивым принцем и его сообщницей-королевой. Попросту говоря, влюбленная женщина должна была подсыпать в пищу и вино, которые подавались на стол супруга медленно действующий яд, чтобы в конечном итоге освободить для любовника французский трон.

Однако, эта гипотеза, сколь бы соблазнительна и романтична она ни была, наталкивается на трудноразрешимые противоречия. Во-первых, когда положение королевы станет отчаянным по причине тяжкой болезни ее супруга, она бросится за помощью не к «любовнику», как следовало бы ожидать — но к его непримиримому врагу Филиппу Бургундскому, к которому, как мы помним, королева испытывала чувства глубокого уважения и благодарности.

Кроме того, даже если поверить, что влюбленная женщина окончательно потеряла голову, и согласна была извести законного супруга в угоду своему капризному приятелю (как опять же утверждают сторонники вышеназванных теорий), за ее спиной стоял собственной персоной трезвомыслящий брат — Людовик Бородатый, ни на миг не забывающий об интересах Баварии при любом политическом раскладе. Он сумел бы достаточно быстро охладить пыл сестры, указав, что Людовик уже обручен с красавицей Валентиной Висконти, зато вдове короля останется лишь прозябать в задних комнатах дворца, или еще лучше — вернуться на родину, в полуголодное и полунищее состояние, от которого она давно отвыкла; а клятвы и уверения молодого щеголя забудутся сразу же, как он получит желаемое. Да и четырехмесячная беременность, сопровождавшаяся слабостью и тошнотой вряд ли способствовала любовным утехам. Коротко говоря, с этого момента мы вступаем в область неясности и догадок — требуется дальнейшая работа в архивах и скрупулезные исследования, чтобы наконец установить истину. Продолжим.

Свадьба красавицы и вертопраха

Красавица Валентина Висконти. Неизвестный художник «Валентина Миланская». - Э. Колла «Валентина Висконти» - 1911 г. - Иллюстрация к изданию.

6 мая, по окончании празднеств, королевский двор в полном составе отдал последние почести коннетаблю Карла V — дю Геклену, сумевшему в свое время не только остановить, но и практически выгнать вон из Франции полчища английских завоевателей. Великий воин скончался девятью годами ранее, в знак величайшей благодарности, которую к нему питал царствующий монарх, было решено перезахоронить тело покойного коннетабля в фамильной усыпальнице французских королей. Впрочем, даже из этого печального события молодой властелин пожелал сделать пышное зрелище. Весь двор, конечно же, облачившись по этому поводу в свое самое роскошное платье, 6 мая присутствовал на траурной мессе в Сен-Дени. Гроб, поставленный на полагающееся случаю возвышение, был покрыт драгоценным шелком, на следующий день покойному, как и полагалось по протоколу, были отданы воинские почести, и тело наконец-то предано земле. Позднейшие подсчеты показали, что на всю церемонию было израсходована головокружительная по тем времена сумма в 2 тыс. 877 золотых парижских ливров; так как король в очередной раз озаботился чтобы церемония состоялась в высшей степени роскошная, денег на подарки духовным лицам и раздачу милостыни не жалели.

Впрочем, королева присутствовать на церемонии не смогла; беременность давала о себе знать все тяжелее. Посему со всеми полагающимися случаю извинениями, она отправилась прочь, чтобы провести некоторое время в замке Сент-Уэн. Живот будущей матери к этому времени уже начал расти, и личный портной королевы Эсторно, поспешил заказать «тьерселена^{[K 1]} и лазурной (ткани)», чтобы расширить восемь нижних платьев — т. н. корсетов. Король в это время охотился в Санлисе, откуда с оказией 9 мая прислал супруге «письма вкупе с оленьей головой». Вообще, столь мы можем судить, в это время супруги продолжали очень нежно относиться друг к другу, во время любой мало-мальски серьезной разлук из раза в раз обмениваясь письмами. Письма эти, к сожалению, до нашего времени не дошли, но постоянное о них упоминание в счетных книгах позволяет сделать вывод, что переписка была очень интенсивной. Ради благополучного разрешения, королева совершила паломничество к Св. Деве Шартрской, а затем в течение девяти дней молилась в бенедиктинском аббатстве Сен-Сантен-де-Шюин. 24 июня король присоединился к супруге, так как им обоим надлежало принять участие в следующем знаменательном и давно ожидавшемся событии: Людовик-младший наконец-то должен был обвенчаться со своей невестой Валентиной, дочерью Джан-Галеаццо Висконти.

Строго говоря, красавица Валентина, несмотря на свою типично итальянскую внешность была наполовину француженкой: ее мать, Изабелла была той самой принцессой, едва ли не в буквальном смысле «запроданной» отцом в Италию, ради получения хотя бы части грабительского выкупа за короля, по собственной глупости угодившего в лапы неприятеля. Впрочем, этот брак, затеянный богатым, но незнатным Джан-Галеаццо Висконти ради того, чтобы его дети наконец-то смогли «по праву» подняться на одну ступень с европейскими государями, оказался не слишком счастливым. Из четверых детей, рожденных Изабеллой Валуа, выжила только Валентина, да и сама французская принцесса в достаточно раннем возрасте сошла в могилу.

Таким образом, брак Валентины и Людовика, герцога Туреньского, для честолюбивого отца невесты представлял очередную возможность породниться с французской королевской фамилией. Валентина везла в своей «брачной корзинке», как говорят итальянцы, графство Вертю, когда-то бывшее приданым ее матери, и вместе с тем четыреста пятьдесят тысяч полновесных дукатов… в четыре с половиной раза больше, чем было когда-то отмеряно захудалому немецкому государю!…

Да и сама Валентина была редкой красавицей, в чем единодушно сходятся все хроникеры того времени. Черноволосая, большеглазая, с точеным лицом и гибкой фигурой, она чем-то неуловимо напоминала нимф на античных фресках. Надо ли говорить, что в первые годы своего пребывания во Франции красавица-итальянка, ко всему прочему обладавшая открытым и сердечным характером, буквально очаровала двор?… Более того: ей удалось почти невозможное: на несколько лет прочно привязать к себе легкомысленного мужа, который влюбился — в первый, и видимо в последний раз? Впрочем, несколькими годами спустя, наскучив «правильной» семейной жизнью (а Валентина родит ему одного за другим — десятерых детей, из которых выживут четверо!) — Людовик вернется к своим привычкам, но по-прежнему будет глубоко привязан к супруге и сохранит это чувство до последнего дня своего недолгого существования. Впрочем, пока до этого еще далеко.

Итак, брачный договор был подписан еще тремя годами ранее, в 1387 году в Милане состоялась «свадьба по представительству», где рядом с невестой вместо герцога Туреньского находился французский посол — однако же, Валентина все еще не могла покинуть Италию. Эту несколько необычную для того времени отсрочку, спешат иногда объяснить кознями влюбленной Изабо, которая со всей женской изобретательностью препятствовала появлению соперницы. Однако, скорее всего, объяснение у данной ситуации куда более прозаично.

Как было уже сказано, Валентина была единственным выжившим ребенком Джан-Галеаццо Висконти и его супруги, так что после кончины отца герцогство миланское де-факто, а там и де-юре, перешло бы во владение ее супруга и детей. Надо сказать, что именно на это во многом надеялся честолюбивый брат короля, желая (если уж ему никоим образом не достанется французская корона), создать себе государство в Италии. Однако, не менее дальновидный отец невесты, прекрасно представляя себе ход мыслей жениха, вовсе не собирался потворствовать тому, чтобы на престоле его государства оказался француз. Вместо того, отговариваясь ее «слишком юным возрастом», и таким образом выигрывая необходимое время, герцог, едва отбыв траур по первой супруге, поспешил жениться на пышущей здоровьем Катерине Висконти, и просто тянул время до того момента, как у него быть может, родится мужской потомок. Мечтам его суждено будет сбыться, в 1388 году на свет появится Джан-Мария Висконти, Валентина таким образом формально лишится прав наследования — и только на следующий год, отец со спокойной душой сможет отпустить ее во Францию. Впрочем, Людовик не унывал, сколько раз бывало в те времена, что сыновья умирали раньше отцов! До самого конца брат короля будет пристально следить за событиями в Италии. Надеждам его суждено будет сбыться — но уже слишком поздно, когда ни его самого, ни красавицы Валентины давно не будет на свете. Джан-Мария Висконти будет убит в достаточно молодом возрасте, а его младший брат, который появится на свет несколькими годами спустя, оставит после себя единственную дочь, которая выйдет замуж за могущественного сеньора Сфорца. И вот тогда французы поспешат заявить о «предпочтительных правах» на герцогский престол давно покойной Валентины, и следующий век ознаменуется кровавыми войнами «за итальянское наследство», которые обоим народам принесут лишь разорение и смерть, так ничего не изменив на географической карте. Но пока все это в далеком будущем. Вернемся.

Торжественный въезд королевы Изабеллы в Париж

Подготовка

Париж времен Изабо. Жан Фуке «Сошествие Св. Духа» - «Часослов Этьенна Шевалье». - XV в. - Collection Robert Lehman, 1975 Inv.1975.1.2490 - Метрополитен-Музей. - Нью-Йорк, США.

Без всякого сомнения, 17 августа 1389 года Изабелла присутствовала на свадьбе деверя, и, как ей полагалось по рангу, восседала за пиршественным столом рядом с новобрачной. Вражда обеих женщин еще впереди — пока и та и другая расточают друг другу любезности.

Впрочем, молодой король, похоже, просто не мог существовать вне атмосферы праздника. Четыре года спустя, после своей женитьбы, он вдруг вспомнил, что его любимая супруга все еще не коронована и не получила церковного помазания. Посему, пятью днями спустя, после окончания пышных свадебных торжеств, Бланка Французская срочно была отправлена в Сен-Дени с заданием вычитать из старинных хроник церемониал, которыми сопровождалась коронация прежних королев. Надо сказать, что сведения, которые ей удалось добыть, оказались настолько скудны, что молодому королю пришлось уповать во многом на собственную фантазию, благо в таковой у него недостатка не наблюдалось, «ибо угодно было королю, дабы она въехала в Париж добрым и почетным к тому образом, а и в знак великой радости все ссыльные вкупе с заключенными получали свободу и защиту на срок до четырех месяцев, дабы им ничего не было предъявлено. И пожелал среди прочего, дабы королева была коронована и помазана на царство» — пишет в своей «Хронике» Жан Жювеналь дез Юрсен.

Сама по себе церемония въезда властелина в тот или иной город (на которой мы уже останавливались вскользь), появилась в середине XIV в. Один из ведущих медиевистов современной Франции Филипп Делорм, полагает, что основой для нее послужил как раз в те времена принявший свою окончательную форму праздник Тела и Крови Христовых. Крестный ход, духовенство в своих самых роскошных одеяниях, золотые балдахины, звон колоколов… король, как земной владыка, не менее того желал для себя части народного восхищения. В конце концов, Богу, конечно же, Богово — но, как известно, о кесаре также забывать не стоило, тем более, что французский король был в некотором смысле «священником», чье венчание на царство создавало, по мнению народа и церкви, мистическую связь с его страной и Господом Небес, разорвать которую могла только смерть. Посему, один из первых торжественных въездов в Париж, устроенных для короля Иоанна Доброго, вылился в праздник, продолжавшийся ни много ни мало, неделю напролет!… Нынешний король также не собирался мелочиться.

15 августа представителям Счетной палаты полетело послание: «Желаем и приказываем вам, дабы в скорейшем времени дражайшему и преданному казначею нашему отправлены и переданы были … семьдесят два франка золотом на покупку шести отрезов сатина, каковые будут затем использованы во время прибытия дражайшей и возлюбленнейшей нашей супруги — королевы». Но, как вы понимаете, шесть отрезов сатина — это была капля в море. Драгоценные ткани закупали во Франции и в Англии, чтобы придать будущим платьям и мужским костюмам надлежащий вид, из казначейских сундуков спешно вытаскивали тяжелые старинные украшения, которые вслед за тем пускались в переплавку и превращались в длинные мотки золотой и серебряной нити, необходимой для вышивальщиц. В Париж понеслись гонцы с категорическим приказом вымести и вычистить улицы, установить к приезду королевы помосты для уличных спектаклей и приготовить все необходимое, включая охапки свежих цветов, которые следовало щедро рассыпать по пути следования кортежа, а также ковры, гобелены и отрезы дорогих тканей, которыми должны были быть украшены окна и балконы домов, выходящие на соответствующие улицы.

У дамы Бланки за четыреста семьдесят пять золотых франков приобрели тяжелую мантию из лазурного бархата, вышитую золотыми геральдическими лилиями, королевский меховщик Симон де Лангр дополнительно озаботился о том, чтобы подбить ее 534 пластинами меха, взятыми с живота серой белки. Для того, чтобы церемония обрела соответствующую случаю пышность, для королевы был закуплен некий «головной убор в английском стиле»; о чем в точности идет речь неясно, однако же королевский златокузнец Жан дю Вивье в счетной книге королевства оставил запись об изготовлении ради такого случая «двух изделий из золота, … каковые украшены были … крупным яхонтом, дюжиной крупных жемчужин, и четырьмя прекрасными сапфирами, вкупе с семью крупными бриллиантами, и еще одно изделие, украшенное сапфиром, яхонтом и двумя бриллиантами, и к ней также… еще одна часть названного убора, к каковой части прикреплен был квадратной формы сапфир.»

По древней традиции, властелин страны всегда въезжал в свою столицу с севера, со стороны аббатства Сен-Дени. Сколь можно о том судить, приготовления и сборы начались чуть свет, и наконец, около полудня кортеж королевы, покинув аббатство Сен-Дени, начал неспешное движение к столице. Возле лепрозория Сен-Лазар (в тогдашнем пригороде столицы), кортеж ненадолго задержался, позволяя дамам надеть короны, а кавалерам — спешиться и расположиться в строгом протокольном порядке. Известно, что процессию открывали герцоги Туреньский и Бурбонский, по одну и другую сторону носилок королевы двигались дяди короля — Беррийский и Бургундский. Позади выступали Пьер Наваррский, граф де Мортен, и уже знакомый нам Вильгельм Баварский, граф Остервант. Заметим, что согласно обычаю, властительнице желательно было въехать в столицу верхом — однако, на шестом месяце беременности, с выпиравшим из-под платья огромным животом об этом нечего было и думать, посему, Изабелла с комфортом расположилась на носилках, которые бережно несли на плечах четверо мужчин. Валентина, эта амазонка, предпочла рослого жеребца, ее примеру последовало еще несколько дам, остальные, вслед за королевой, приказали себя нести. Итак, вслед за кавалерами, опять же, в полном согласии с протоколом двигалась женская свита: уже указанная герцогиня Туреньская Валентина, герцогини Беррийская, Бургундская, Маргарита Баварская, носившая ныне титул графини Неверской, герцогиня Барская — дочь короля Иоанна II, деда царствующего монарха, мадам де Куси, и наконец, юная мадемуазель д’Аркур.

Калейдоскоп красок и музыки

Торжественный въезд Изабо в Париж. Мастер Харли Фруассара «Торжественный въезд Изабеллы Баварской в Париж» - Жан Фруассар «Хроники». - ок. 1450-1483 гг. - Royal 18 E II f. 7 - Британская библиотека. - Лондон.

«Сколь великая радость и ликование царили на улицах города при их появлении! — восторженно писал сен-денийский монах Мишель Пентуэн. — Женщины и юные девушки, в дорогих ожерельях и длинных платьях, из пурпура, шитых золотом; улицы и окна, во славу процессии украшены были шелковыми ткаными и дорогими коврами.» Надо сказать, что Жан Фруассар, будущий автор «Хроники», спешно вернувшийся из Голландии, чтобы только не пропустить этот праздник, писал: «В самом Париже и вне его было столько людей, что дивно было то лицезреть. В сказанное же воскресенье, в рассветный час, в городе Сен-Дени собралось вместе сопровождение из высокородных и знатных французских дам, каковым вменено было в обязанность сопровождать королеву, вкупе с сеньорами, должными окружать носилки дам и самой королевы. И парижских горожан было двенадцать сотен, всех без исключения конных, выстроившихся за городской чертой в два ряда, с одной и другой стороны дороги…» Кроме того мы знаем, что навстречу королеве и ее свите выслан был двойной эскорт из городских старшин и чиновников королевской канцелярии, причем, «хранитель купеческого превотсва»^{[K 2]}, Жан Жювеналь-старший, отец хрониста, бывший главой процессии, позаботился о костюме из богато вышитого шелка «зеленого с алым». Впрочем, половина из его сопровождающих была одета подобным образом, тогда как вторая, состоявшая из королевских чиновников, и занимавшая, соответственно, противоположную сторону дороги, вся как один оделась в нежно-розовое платье.

Итак, он произнес, как опять же, требовалось протоколом, краткую приветственную речь, после чего кортеж, под клики народа и праздничный звон колоколов, неспешно въехал под арку ворот Сен-Дени. Чтобы дальнейшее было понятным, кратко отметим, читатель, что Париж того времени имел две крепостных стены. Внутренняя, более старая, и низкая, была построена еще королем Филиппом-Августом. Однако, разросшийся за ее пределы, требовал защиты, и потому Карл V, отец нынешнего монарха, озаботился, чтобы окружить новые кварталы еще одной стеной — огромной и мощной, носившей теперь имя своего строителя. Итак, арка ворот Сен-Дени, этой внешней крепостной стены, ради такого случая украсилась гербами Франции и Баварии, причем внутренняя ее часть посредством куска темно-синей вышитой ткани была превращена в усыпанный звездами небосвод, в середине которого сияло золотое солнце, разбрасывавшее во все стороны длинные лучи. Дети, изображавшие ангелочков, висели в воздухе под аркой, распевая мелодичными голосами. Ворота Сен-Дени таким образом, превращались в райские врата; сразу за ними, по обычаю времени, располагалась живая картина, изображающая Богородицу с Младенцем Христом. Статная красивая женщина в богатом платье, улыбкой приветствовала королеву, красивый малыш у нее на руках забавлялся погремушкой, сделанной из крупного ореха. Опять же, для людей того времени аллегория была совершенно прозрачной: орех символизировал Христа: его мягкая сердцевина должна была напоминать о его божественной сущности, внешняя зеленая оболочка — о сущности человеческой, а твердая скорлупа несла память о дереве Креста.

Улица Сен-Дени, одна из самых широких и густонаселенных в тогдашнем Париже вилась и вилась вплоть до самого центра города. «Да будет вам ведомо, что улица Сен-Дени во всю свою ширь и до самого неба покрыта была шелками и тканями из козьей и верблюжьей шерсти в столь великом числе, что для того Александрию или же Дамаск должны были опустошить до основания. Я же, автор таковой книги, присутствовавший при всем здесь описанном, поражался, где же их могли взять в таком количестве» — пишет Жан Фруассар. Народ запрудил улицы, выглядывал из окон, облепил собой крыши, кортеж королевы сопровождал несмолкающий приветственный крик, парижский фонтан Понсо, задрапированный ради такового дня лазурной тканью, шитой золотыми королевскими лилиями, извергал подслащенный медом пряный кларет, несколько специально для того избранных юных девушек в богатом платье, с пышными атурами на головах, нежно распевая, наполняли вином золотые бокалы и чаши. «И сколь сладостно и приятно было то слышать! — восклицает Фруассар. — (Они же) предлагали и давали напиться всем, кто того желал. И проезжая мимо них, королева Франции остановилась, и с удовольствием смотрела на них, и радовалась таковому зрелищу». Удивительно, как удавалось избежать толкотни и давки, однако, чиновники короля, похоже, знали свое дело.

Несколько далее, на пересечении улиц Сен-Дени и Сен-Совер, где в те времена располагалась больница для бедных, опекаемая братством Св. Троицы, это скромное здание на один день приобрело вид рыцарского замка. Здесь, к огромному удовольствию городской толпы, и самого кортежа королевы, был разыгран целый спектакль. На высоте подмостков, король Франции Филипп-Август в окружении двенадцати пэров Франции, — с высоты взирал на то, как друг напротив друга выстроились войско крестоносцев под командованием Ричарда Львиное Сердце и войско «неверных» под предводительством самого Саладина. Со всей куртуазностью испросив у французского короля разрешения начать атаку (и, конечно же, таковое получив), Ричард отважно бросился на противника. Театральное сражение продолжалось, сколь о том можно судить, не менее часа-полутора, и к вящему удовольствию зрителей, закончилось убедительной победой крестоносного войска.

Досмотрев спектакль до конца, кортеж королевы столь же неспешно двинулся далее. В арке ворот во внутренней стене — также носивших имя Сен-Дени, и также превращенных в подобие небесного свода, их ожидала Святая Троица, и снова дети, изображавшие херувимов, висевшие в воздухе с помощью хитроумных театральных машин. Распевая звонкими голосами, они опустились ниже, и бережно возложили на голову государыни драгоценную корону. Эта «светская коронация» должна была символизировать, что Париж выражает покорность Изабелле, отныне и навечно признавая ее своей повелительницей. Возле часовни Сен-Жак, обыкновенно служившей приютом для бедных пилигримов, ныне было возведено подобие залы, из деревянного остова, обтянутого прочной тканью. Внутри этого импровизированного сооружения, играл оргáн.

Великолепный вечер не менее великолепного дня

На этой миниатюре, изображающей въезд в Париж королевы Изабеллы, за воротами видны острые шпили и башни королевского дворца Сен-Поль - резиденции королевской четы в Париже (до настоящего времени не сохранился).. Филипп де Мазероль (предположительно) «Торжественный въезд королевы Изабеллы в Париж 22 августа 1389 года». - ок. 1470-1472 гг. - Жан Фруассар «Хроники». - Harley 4379, f. 3 - Британская библиотека. - Лондон.

И вот наконец городской центр и мрачный силуэт Большого Шатле — королевской крепости и тюрьмы. Как и следовало ожидать, замок был соответствующим образом украшен; вооруженный эскорт охранял Святую Анну, расположившуюся на Троне Правосудия, на высоких подмостках декорации изображали густой лес, где прыгали зайцы, кролики, и на деревьях сидели многочисленные птицы. Из театрального леса появился вдруг «олень изрядной величины… чисто-белого цвета, с позолоченными рогами и золотой короной вокруг шеи. И столь искусно был сделан и изготовлен, что внутри него находился человек, какового снаружи не было видно, и он же приводил в движение глаза, и рога, и рот, и прочие части тела. И на шее у него висел королевский герб, в виде лазурного щита с тремя лилиями, весьма богато исполненный. И на тех же подмостках, рядом с оленем обретался большой меч, обнаженный, красивый и блестящий. Когда же в тот час, в каковой королева проезжала мимо, тот, кто управлял оленем, понудил такового правым передним копытом поднять меч, и удерживая его вертикально, заставить таковой дрожать…» — пишет Жювеналь дез Юрсен. Из других источников мы знаем, что навстречу оленю выехали также искусно сделанные механические лев и орел, и он поднял меч «как бы защищаясь», причем когда из того же леса, мелодично распевая, вышли двенадцать девушек с мечами, должные также защитить оленя, восторг достиг апогея. Толпа ревела, бурно выражая свое одобрение, королева Франции с высоких носилок, с благосклонной улыбкой смотрела, как веселится ее добрый народ.

Внезапно, в толпе возникло смятение: двое каких-то молодцов, сидя на одном коне, ломились через все скопище народа, пытаясь как можно ближе оказаться к сцене. Впрочем, королевская стража, вооруженная палками, по должности своей обязанная противостоять таким вот поползновением, осыпала их градом ударов, вынудив спешно убраться прочь.

Далее, через мост, где вплотную теснились друг к другу лавки менял и златокузнецов, а крыши ближайших домов были покрыты легчайшим шелком белого и зеленого цветов, а также лазурной тафтой, шитой геральдическими лилиями, или изображавшей звездное небо, королева наконец-то достигла острова Сите — сердца Парижа, где располагалась главная городская святыня — собор Нотр-Дам. Но и сейчас сюрпризы, придуманные для этого дня изобретательным королем все еще не были исчерпаны.

От крыши собора до шпиля самого высокого дома на другой стороне острова был натянут канат, и в наступающих сумерках по нему, напевая шел человек, с горящими свечами в руках. Это был акробат-виртуоз, специально для такого случая выписанный из Женевы — по свидетельствам очевидцев, его трюки заставляли присутствующих открывать рот от изумления.

Два факела огня гигантских размеров, приветствуя королеву, вспыхнули на кордегардии, располагавшейся на расстоянии трех лье от собора. Наконец-то спустившись с носилок, Изабелла в сопровождении дам прошествовала в собор, где ее уже дожидался парижский епископ Пьер д’Оржемон, в богатом богослужебном платье. Едва лишь она переступила порог храма, как многочисленные голоса певчих на хорах, поддержанные высшими прелатами храма запели гимн «во славу Господа и Марии-Девы». Преклонив колена перед алтарем, королева пожертвовала св. Деве Парижской золотую корону, подаренную ей ангелами у ворот Сен-Дени; впрочем, двое высших сановников правительства «мармузетов» — Бюро де ла Ривьер и Жан ле Мерсье немедленно приблизились к алтарю, неся в руках еще более дорогую корону, которую затем епископ, вкупе с герцогами Беррийским, Бурбонским, Бургундским и Туреньским возложили на голову королевы.

По выходе из собора, спустившуюся ночь осветили 500 восковых свечей. Совершенно счастливая, но уставшая и полная впечатлений, Изабо, провожаемая прощальными кликами народа, вновь устроилась на носилках, чтобы отсюда быть доставленной во дворец, где ее ждал полагающийся случаю пир.

Молодой король, намеренно отсутствовавший во время праздника, чтобы не отвлекать внимание народа от своей молодой супруги (это ведь было ее торжество!) наконец-то изволил появиться, и тут же потребовал от королевы подробного рассказа о двоих хулиганах, устроивших сумятицу во время представления у Большого Шатле. Хохоча как мальчишка, молодой король похвастался, что одним из бузотеров был он сам, вторым же — его закадычный друг де Савуази (справедливости ради заметим, пытавшийся до последнего отговорить монарха от подобной выходки). Вырядившись простолюдинами, никем не узнанные, они уселись вдвоем на одного коня, и вклинились в толпу, чиня переполох и сумятицу. Сейчас же король с веселой удалью жаловался, что плечи и спина у него до сих пор саднят от ударов палок. Все это происходило «в присутствии дам и девиц, … они же принялись шутить, и король так же шутил над синяками, им полученными».

Вечер заканчивался, как и полагалось в таких случаях роскошным ужином и танцами. «И ужин сменился песнями и танцами, продолжавшимися до утра, и был тот пир велик», — лаконично завершает хронист.

Коронация

Капелла Людовика Святого. У этого алтаря Изабелла приняла корону Франции.

Впрочем, если вы думали, читатель, что праздник на том завершился — вы фатально ошибаетесь. На следующий день, 23 августа королеве следовало быть по всей форме коронованной и помазанной на престол. На эту церемонию — чисто религиозного свойства, народ уже не допускался. В Капелле Св. Людовика, опять же забитой до отказа, присутствовали исключительно представители высшей знати, а также высшие чиновники Парижа.

К приходу супруги, король уже был здесь, облаченный в полное парадное платье — тунику и плащ ярко-алого цвета. Возможно, из-за того, что будущие хронисты Франции не были допущены на эту церемонию, их сведения отличаются достаточной лаконичностью. «Она же во время мессы была коронована и помазана как то следует королеве Франции — кратко отмечает Фруассар, — Тогда же как сказанную мессу служил тогдашний архиепископ Руанский, чье имя было мессир Гильом де Вьенн. После мессы, каковая устроена была весьма добрым и чинным образом, король и королева вернулись в свои покои.» Мишель Пентуэн, столь падкий до театральных эффектов также в этом случае не отличается многословием, лишь кратко заметив, что архиепископ отслужил мессу «весьма благочестиво и пышно, во время же таковой мессы, церемония коронации проведена была ординарным образом, как то следует из подлинных книг, хранящихся в церкви Сен-Дени, именующихся „О коронации королей и королев“».

К великому для нас сожалению, книги эти — точнее, одна книга, которую кратко упоминает опись 1379 года («Книга весьма хорошо написанная, каковая посвящена таинству и церемониалу помазания, иными же словами, [помазанию на царство] и коронации короля и королевы Франции. Каковая же книга обтянута златотканым полотном и несет на себе два серебряных фермуара, с украшенными гербами Франции из позолоченной эмали»), бесследно исчезла в XVII веке. Известно, что она была составлена под руководством короля Карла V, как мы помним, тестя Изабо, и содержала в себе «новый церемониал коронации», разработанный при его дворе. 7 мая 1380 года король приказал отдать ее на вечное хранение в сокровищницу собора Сен-Дени, где она в течение следующих трехсот лет, и вплоть до своего исчезновения хранилась в «длинном ящике». Впрочем, ее содержание частично можно восстановить по манускрипту Tiberius B VIII, хранящемуся ныне в Британской Библиотеке (Лондон). По всей видимости, речь идет о копии, или несколько иной интерпретации того же церемониала. Итак, проследуем за ним.

Появившаяся в соборе королева, с волосами, свободно лежащими на плечах, в широкой и пышной робе, из ярко-алого реймсского сатина, подбитого снизу мягким шелком с шерстяной нитью, спереди переходящей во множество расширяющихся книзу клиньев того же цвета; надетая под платье нижняя рубашка была сшита из того же реймсского сатина. Для удобства помазания, на спине и на груди сделаны были широкие и низкие вырезы, причем «приличия ради», вырез на груди прикрывался косынкой из прозрачного шелка.

Церемонию проводил, как было уже сказано, архиепископ Реймсский Гильом де Вьенн, ему ассистировал аббат Сен-Дени Ги де Монсо. Его присутствие было совершенно необходимо, так как именно в Сен-Дени — фамильной усыпальнице французских королей, хранились коронационные регалии. Итак, призвав благословение Господне на преклонившую колени Изабо, архиепископ громким голосом провозгласил: «Господь, услышь моления наши, и по смирению нашему излей на нас от святости своей.» После этих слов, королева, поддерживаемая с двух сторон двумя клириками, поднялась на ноги, и склонив голову, слушала, как прелат призывает на нее благословение и милость господню «яко же вкупе с Саррой и Ревеккой, Лией и Рахилью было ей дано радость по плодовитости чрева ее… к величию королевства, и доброму управлению его, а также покровительству св. Церкви Господней.»

На короткое время, королева поднялась на высокие подмостки, расположенные в алтарной части собора, где поприветствовав супруга, устроилась рядом с ним, лицом к блестящему сборищу кавалеров и дам, молча наблюдавших за церемонией.

Впрочем, в скором времени (после прочтения соответствующих молитв и исполнения необходимых церемоний), Изабо, вновь поддерживаемой под руки двумя прелатами, пришлось приблизиться к алтарю. Архиепископ громким голосом возгласил молитву «к тому, кто во славу Израиля избавил Есфирь от цепей рабства, дабы возвести на ложе и трон Артаксеркса, хранить чистоту Изабеллы, в узах брака, и позволить исполнить ей полностью и до конца промысел Божий.» Вновь королева опустилась на колени, и с помощью узкого золотого стилета, архиепископ помазал ей священным миром голову и грудь. «Во имя Отца, Сына и Св. Духа да служит помазание это навечно ко славе и чести.» и затем, надев королеве на палец полагающийся ей по рангу перстень добавил: «Возьми этот перстень как знак веры в Св. Троицу, посредством какового тебе дано будет избегнуть всех козней еретических, и посредством добродетели тебе данной, призвать к истине народы варварские.» Обряд завершился тем, что епископ вручил новой государыне скипетр и «руку правосудия» (аксессуар, сходный со скипетром, навершие которого было превращено в подобие руки, сложенной в благословляющем жесте — символе королевской власти как высшей судебной инстанции государства).

И наконец, голова королевы была увенчана короной, поданной ему герцогами: «Возьми же эту корону славы и добродетели, дабы отныне и навсегда пребывать тебе коронованной во славе и радости.» Последняя молитва, и наконец-то королева, поддерживаемая под руки принцами крови, смогла пройти к своему трону и занять место рядом с супругом. Здесь ей предстояло выслушать мессу, причем королю и королеве вменялось в обязанности обнажить головы во время чтения Евангелия, и вновь надеть на себя короны едва лишь зазвучало «Верую!». Уже в третий раз королева приблизилась к алтарю, чтобы принять причастие хлебом и вином. После того, как прозвучало «Ite, missa est» («С миром изыдем»), как знак формального окончания мессы, специально для того избранный служка, снял с головы Изабеллы тяжелую корону, заменив ее другой — куда более легкой и воздушной — но не менее драгоценной, чем ранее.

Хлопотное окончание веселых празднеств

Сцена пира. Неизвестный художник «Пир Александра Великого» - «Деяния Александра Великого». - XV в. - Ms. 2823 fol. 38v - Малый дворец. - Париж.

Церемония продолжилась грандиозным пиром, устроенным по приказу короля в большой зале Дворца Правосудия. Здесь располагался огромный мраморный стол, правда, несколько низкий — посему, для удобства пирующих, его покрыли сверху дубовой столешницей и драгоценной вышитой скатертью. Королеву усадили между супругом и королем Армении Леоном, рядом с коронованными особами разместились архиепископ Руанский, а также епископы Нуайона и Лангра, герцогини Беррийская, Бурбонская и Туреньская, графиня Неверская, мадемуазель Бонна Барская (дочь герцога соответствующей земли), мадам де Куси, мадам де Сюлли, и наконец, мадемуазель Мари д’Аркур — представительница одной из знатнейших нормандских фамилий, ведших своей происхождение непосредственно от герцога Ролана. Кроме того, в зале установили два длинных стола, за которыми устроилось пятьсот «благородных дам и девиц». Как всегда жизнерадостный и веселый король приказал распахнуть двери настежь, чтобы любой желающий мог попасть внутрь, и своими глазами полюбоваться на коронационный пир — страже было приказано не чинить в том никаких препятствий, слугам — угощать пришедших легкими закусками и вином.

Впрочем, безопасности ради королевский стол был отделен от бушующей внизу толпы дубовой перегородкой. С балконов гремела музыка, менестрели и певцы услаждали слух приглашенных своим искусством, дорогие блюда сменялись на столах, вино лилось рекой, наконец, по обычаю времени, в перерыве между двумя подачами блюд, гостей ожидало очередной развлечение. В зале появился высокий деревянный замок, должный изображать древнюю Трою. Местные умельцы поставили его на колеса, так что несколько дюжих лакеев без труда вкатили это сооружение внутрь. Центральный донжон этого театрального сооружения окружали четыре башни, вокруг было разложено и развешано оружие Приама и Гектора. Троянским воинам в скором времени пришлось схватиться с греками, выскочившими из палатки и также привезенного на колесах деревянного корабля — сражение, должное изображать сцену из гомеровской «Илиады», к великому сокрушению Жана Фруассара, не смогло долго длиться из-за толкотни и давки. Народ все прибывал, так, что стражникам и лакеям было буквально не повернуться, в общей толчее один из столов опрокинулся, причем, перепуганные «дамы и девицы» подняли крик, от жары и духоты в забитом до отказа помещении мадам де Куси упала в обморок, самой королеве стало дурно, для того, чтобы дать ей вздохнуть полной грудью, в спешке высадили одно из окон. Король вынужден был дать приказ к прекращению потешной баталии, королева, которой удалось кое-как отдышаться, с извинениями удалилась прочь.

Это случилось около пяти часов вечера по нынешнему счету времени, причем, возвращение это опять же вылилось в неспешное путешествие Изабеллы и ее дам в окружении тысячи сопровождающих кавалеров по всем округам Парижа — вплоть до дворца, где для нее были уже приготовлены покои. Король, также не задержавшись долго, приказал приготовить для себя корабль, на котором также отплыл по Сене — вплоть до дворца. Надо сказать, что порядок удалось восстановить, так что во время ужина пир возобновился под предводительством короля, угощения сменились танцами, и все закончилось, как и подобало в таких случаях, только на рассвете. Сама Изабелла, по-видимому, так и не пришедшая в себя окончательно, предпочла поужинать в своих покоях, в компании лишь нескольких приближенных дам и вскоре после того лечь спать.

А празднества все продолжались. На следующий день, к коронованным особам, а также к их ближайшей родне явилась делегация парижан, для преподнесения полагающихся по случаю даров. Около 12 часов дня сорок богатейших представителей парижской верхушки в полагающейся случаю одежде явились в королевский отель Сен-Поль, после чего делегация в первую очередь нанесла визит вежливости королю. Двое носильщиков, в костюмах дикарей, несли тяжелые носилки, на которых были размещены дары. Носилки эти поставили на специально принесенные козлы, после чего делегация в полном составе преклонила колени, и глава ее торжественно возгласил: «Дражайший сир и благородный король, парижские горожане и подданные ваши преподносят в дар, по причине столь радостного события, знаменующего правление ваше, драгоценности, обретающиеся на таковых носилках».

Опять же, как и полагалось протоколом, король благосклонно ответствовал: «От всего сердца благодарю вас, добрые мои подданные, они весьма прекрасны и богаты», после чего делегация поспешила откланяться и выйти прочь. Впрочем, как свидетельствуют хроники, сразу после этого нетерпеливый молодой властелин, обращаясь к Гильому де Борд и Монтагю, составлявших ему компанию, весело воскликнул: «Рассмотрим поближе, что нам подарили!» после чего троица в полном составе принялась перебирать и оживленно комментировать содержимое носилок.

Робость и равнодушие

Золотая посуда всегда выглядит дорого и празднично. Стол, сервированный на шестерых. -1789 г. - Королевский дворец. - Варшава.

К сожалению для нас, описи подарков, преподнесенных королю не сохранилось; зато известно, что еще одна делегация, одетая не менее богато чем первая, в сопровождении носильщиков в костюмах геральдических медведя и единорога, явились к королеве, неся с собой стол, покрытый «златотканым ковром», под которым обретались столовый неф, два флакона, две вазочки для драже, две солонки, шесть горшочков, шесть соусниц — все из чистого золота; и кроме того, шесть светильников, две дюжины суповых мисок, шесть больших блюд и два тазика для омовения рук — все из столь же чистого серебра, не преминув при том объявить королеве, что дары эти преподносятся от официальных лиц Сите, вкупе со всеми гражданами Парижа, уповающими на ее милость. Третья делегация, не менее репрезентабельная, с носильщиками, изображающими мавров, отправилась к герцогине Туреньской Валентине, которая получила в дар неф, высокий горшок, две вазочки для драже, два больших блюда и две солонки из золота, вкупе с двумя дюжинами суповых мисок, двумя дюжинами соусников, двумя дюжинами серебряных чашек — все это добро весило и соответственно стоило триста полновесных серебряных марок.

Надо сказать, что посланные удалились прочь в полном смятении — как было уже сказано, король произнес соответствующую случаю благодарность, итальянка Валентина, бывшая во Франции без году неделю, и та нашла необходимые слова признательности для посланцев и доброго города Парижа, который они представляли — и одна лишь королева Франции до самого конца церемонии молчала будто рыба. Создавалось впечатление, что она принимает дары как нечто само собой разумеющееся, так что посланцы чувствовали себя уязвленными, если не сказать более. Один из ранних биографов нашей героини, профессор Жан Вердон, полагает, что причиной тому было плохое знание французского языка, однако, предположение это нам кажется в высшей степени сомнительным. Вряд ли можно было не освоить язык в течение четырех лет, тем более имея для того столь великолепную базу как церковная латынь (которой, как мы помним, Изабо владела в достаточной мере). В конце концов, если уж дело обстояло настолько худо, несколько благодарственных слов можно было заучить механическим образом, даже не понимая до конца их смысла — улещенный праздником народ простил бы иностранке ошибки в произношении. И наконец, благодарность можно было произнести на той же латыни, образованные представители парижской верхушки прекрасно бы поняли каждое слово. Однако, даже злейшие враги королевы, сколь нам то известно, никогда не упрекали ее в высокомерии и спеси — потому, объяснение столь удивительного молчания может быть лишь одно: робость. Та самая робость, которая заставила ее точно так же молчать во время первой встречи с королем, когда от вовремя сказанных слов могла зависеть ее судьба.

Кроме того, королеве следовало в этот день принять еще один визит: (надо сказать, что Фруассар не говорит о нем ни слова, зато Мишель Пентуэн подробно рассказывает, что «в то время как продолжался праздник, устроенный в честь королевы, в день, в каковой отпущены на свободу были узники Шатле, названные же узники отправились в Сен-Поль пред лицо королевы, дабы принести ей благодарность за благодеяние ею им оказанное.» Надо сказать, что несколько человек из этих отпущенных на свободу отнюдь не оставили своих криминальных наклонностей, и в скором времени опять угодили за решетку. Так некий орлеанец Жан де Сулемюр, по прозвищу Руссо, то есть «рыжий», уже «в пятницу, следующую за таковым освобождением», не удержался от соблазна срезать кошелек на площади Малого Моста, был пойман за руку и благополучно вернулся в обжитую тюрьму. Также некая Маргарита де Пинель, комнатная служанка, в церкви Сен-Жан-ан-Грев, где, как видно, благодарила Господа за свое освобождение, не удержалась от того, чтобы выкрасть у некоего или некоей разини золотой перстень и попытаться спрятать его за щеку. Воровку поймали с поличным и опять водворили на прежнее место. Впрочем, в этих инцидентах наша героиня была вряд ли повинна.

Зато она сама, как и все прочие обитатели отеля Сен-Поль, пообедала у себя, и вышла из своих покоев лишь в три часа дня, основательно приодевшись для нового праздничного дня. На сей раз вместе с обычной дамской свитой, ей предстояло, на пышно украшенной повозке, добраться до поля Св. Катерины, где уже начинался турнир. В этот день сшиблись между собой тридцать конных рыцарей, сам король не удержался от соблазна преломить копье на турнирном поле, причем его супруга вместе со своей свитой, наблюдали за происходящим из специально выстроенной для них ложи. Королева из своих рук награждала победителей, одним из которых оказался ее собственный муж.

Впрочем, зрители жаловались на то, что пыль, поднятая на поле копытами лошадей, во многом скрывала от них происходящее, да и просто слепила глаза и забивала дыхание. Посему, тем же вечером на поле были отправлены тридцать водоносов, и в следующий за тем четверг на увлажненной и плотно утрамбованной почве сразились оруженосцы, причем одним из победителей оказался личный щитоносец королевы, которого хронисты согласно называют «Кук». Филипп Делорм полагает, что речь шла о немце «Кохе», и малопонятная французам фамилия была искажена подобным образом — однако, это остается на уровне догадок. В пятницу король дал очередной роскошный обед — плавно за тем перетекший в ужин — в честь придворных дам и девиц (королева, по всей видимости, не присутствовала, основательно устав от хлопот предыдущих дней), так, что лишь в субботу 28 августа из парижского отеля Сен-Поль «отбыли прочь король и королева вкупе с дамами и девицами, желавшими вернуться к себе, а также сеньорами, пожелавшими также отбыть. Король же и королева Франции, готовясь к сему отъезду, сердечно поблагодарили всех, каковые держали перед ними речи, а также прибыли на праздник.»

Правительство мармузетов, устраивая столь роскошное (и заметим — весьма дорогостоящее действо) руководствовалось задней мыслью: поразить и ослепить блеском золота послов иностранных государств, надолго вселив в них уверенность, что Франция могущественна и богата, и посему, с ней лучше дружить. Однако, если эта цель и была достигнута, у праздника оказалась и нелицеприятная изнанка.

Как говорится, благодарность-благодарностью, а парижский люд был горько разочарован. «Ибо народ весьма уповал на то, что в честь прибытия королевы и коронации таковой, облегчено будет бремя тальи и экстраординарных налогов. Но ничего облегчено не было, и даже напротив, увеличена была соляная подать», — поясняет нам Жан Жювеналь дез Юрсен. Таким образом, обескураженным французам все яснее становилась неприглядная истина — что «королеве золоченых и белых цветов» по большому счету нет никакого дела до ее доброго народа, и менее всего она желает задуматься, откуда и каким образом берутся деньги, которые она с истинно королевской щедростью привыкла выбрасывать на ветер. Разве кто-то интересуется мнением дойной коровы?… Робость и равнодушие — две страшнейшие ошибки, на которые не имеют права руководители нации. Эта же убийственная смесь — робость и равнодушие — уже в Новое Время приведет к позорной смерти двух государынь: Марию-Антуанетту, королеву Франции и последнюю императрицу России Александру Федоровну. Что касается Изабеллы, ее жизни ничего не угрожало, так как историческая роль монархии в то время еще далеко не была сыграна. На ее долю выпадет «всего лишь» презрение современников и вечное проклятие потомков. И положа руку на сердце, разве можно сказать, читатель, что из этого лучше?…

Разлука по государственной необходимости

Эхо забытого мятежа

Мятеж. - Мастер Маргариты Йоркской «Разбойники, напавшие на рыцаря». - Джон Уоврен «Хроники Англии». - XV в. - MS. Fr. 87 f. 299v - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Но вернемся к нашему повествованию. Итак, после отъезда из Парижа, королевская чета на короткое время вернулась в уютный, уже по-домашнему обжитый замок Венсенн. Здесь они проведут следующий месяц, на который придется начало теплой французской осени, после чего король засобирается в очередную инспекционную поездку, на сей раз — на крайний Юг страны.

Правительство «мармузетов», побудившее его к подобному шагу, руководствовалось вполне здравой идеей: подданные должны знать своего государя в лицо; королю далекому и неизвестному верят куда менее. В самом деле, всего лишь несколькими годами ранее, во времена несовершеннолетия молодого государя, здесь прогремело восстание тюшенов, на подавление которого пришлось в те времена бросить все наличные силы. Ввиду того, что тема эта во многом незнакома русскоязычному читателю, остановимся на ней чуть подробнее.

Жан Беррийский, второй по старшинству брат покойного короля обладал по-настоящему ненасытной страстью к собирательству в своих замках самых выдающихся произведений литературы и искусства своей эпохи. Надо сказать, что именно ему мы обязаны появлением таких шедевров Северного Возрождения, как «Великолепный Часослов Герцога Беррийского», «Прекрасный Часослов Богородицы» и многих других творений того же рода. Впрочем, современники держались на этот счет совершенно иной точки зрения. Как вы понимаете, создание дорогих книг, зáмков или же ковров требовало умопомрачительных средств, которые герцог, как и следовало ожидать, собирался получить с подчиненного ему народа. Существует мнение, что традиция тех или иных временщиков рассматривать своих столь же временных подданных «в качестве дойных коров или куриц, несущих золотые яйца» (здесь мы вновь цитируем великого историка археологии К. Керама), стара как мир, однако, даже на этом фоне Жан Беррийский умудрился выделиться подобно ослепительной звезде, затмевающей собой куда более тусклых товарок.

Надо сказать, что в те времена, когда еще жив был старший брат, герцогу приходилось волей-неволей сдерживать свои аппетиты — так как короткая попытка проверить старшего «на прочность» закончилась для казнокрада вызовом в Париж и недвусмысленным предупреждением, чем может быть чревато продолжение подобной политики. Однако, после скоропостижной смерти Карла V, сбросив с себя надоевшую узду, герцог Жан наконец-то смог развернуться во всю ширь своей не знающей удержу натуры. Результат подобного «разворачивания» был вполне предсказуем: население южных провинций, доведенное буквально до нищеты бесконечными налогами и сборами в личную казну герцога Беррийского, сочло за лучшее восстать. Лесные разбойники-тюшены наводнили собой страну; их небольшие летучие отряды были, в буквальном смысле, неуловимы для неповоротливых королевских войск, тюшены, под угрозой расправы, понуждали к сотрудничеству мелких аристократов, и буквально заполонили собой выборные власти южных городов, чем-то напоминая в это время сицилийскую мафию на заре своего существования.

Как было уже сказано, герцог, для которого столь лютый отпор стал во многом неожиданностью — ибо как многие королевские сынки того времени, он свято верил, что вся страна существует ради ублажения его прихотей и не имеет права даже помыслить ни о чем ином — вынужден был спешно собирать войска, и отправлять своих военачальников одного за другим гоняться по городам и весям за юркими отрядами тюшенов. Надо сказать, что восставшие лелеяли надежду захватить в плен самое герцога (несложно догадаться, какая судьба ждала бы его в этом случае), для чего денно и нощно наблюдали за каждым его шагом; впрочем, Жан Беррийский был достаточно предусмотрителен, чтобы покидать своей резиденции без вооруженного до зубов эскорта. Посему мечты остались мечтами, а восстание продолжалось, и конца ему было не видно.

В конечном итоге, под руководством опытного военного Гильома Гарсии (эта франко-испанская фамилия была весьма распространена на Юге страны), восставшие объединились в армию, которая уже открыто бросила вызов королевским войскам. Что касается двенадцатилетнего в те времена короля Карла, по возрасту своему неспособному править и принимать решения, тюшены откровенно презирали его, прямо именуя (о чем свидетельствовали допросы пленных) «фи́говым» или еще того лучше «дерьмовым» королем.

В 1389 году, о котором идет речь, восстание большей своей частью было подавлено, армия Гарсии уже несколько лет как разбита и ушла в небытие, но провинция во многом осталась неспокойна. Герцога Беррийского под благовидным предлогом устранили от управления, но для полного умиротворения Юга не было лучшего способа, чем явить местным жителям короля во плоти, заставив их таким образом воочию убедиться, что тогдашний ребенок давно превратился в крепкого мужчину, способного вести собственную политику, и уверенно держать в руках кормило власти.

Посему, в конце сентября, надолго расставшись с супругой, Карл отправился на Юг. Вновь последуем за Фруассаром: «В день праздника Св. Михаила или же около того, король Франции уехал прочь из отеля Боте, что неподалеку от Парижа, и покинул королеву. И отправился в Труа и Шампань, дабы затем поехать в Бургундию, при том, что его сопровождали герцог Туренский, вкупе с герцогом Бурбонским, приходившимся им дядей, сиром де Куси и множеством иных дворян.» Король уехал прочь, королева оставалась одна. В самом деле, это была поездка чисто политического свойства, бывшая прежде всего задачей властелина и короля. Ведь королева, сколь не было велико на ее счет куртуазное уважение и преданность, занимала в государстве скромную вторую ступень: супруги и матери, политическое влияние ее на данном этапе равнялось нулю, да и не могло равняться ничему иному. Даже помазание, ею полученное в парижской Святой Капелле было и оставалось чем-то из ряда вон выходящим, скорее данью любви супруга, чем реальным шагом, должным приобщить ее к жизни государства. Прежние королевы короновались — но ни одна из них ни до ни после этого случая не получала помазание священным миром и не делалась таким образом в глазах подданных священной монархиней страны. Впрочем, для Изабо это ничего не меняло.

Тихая жизнь французской королевы

Отель Сен-Поль, резиденция королевской четы

Отель Сен-Поль. - Филипп де Мазероль (предположительно) «Похороны короля Карла VI». - Жан Шартье «Хроника». - XV в. - Ms. Français 2691, folio 001r - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Кроме того, существовали и соображения более практического плана: тащить за собой женщину, беременную на седьмом месяце, по крайне плохим и далеко не безопасным дорогам было идеей не лучшего свойства. Таким образом, она осталась в одиночестве в Венсенне, в середине сентября, после нескольких дней в замке Боте, где она гостила вместе со своей золовкой Валентиной, Изабелла переберется в Луврский замок, чтобы там оставаться до самых родов.

Пользуясь этим небольшим перерывом в нашем повествовании, коротко остановимся на том, какой была повседневная жизнь и быт королевы в этот период.

Итак, основными монаршими резиденциями в Париже были старинный отель Сен-Поль и Лувр. Однако, если второй, хотя и многократно перестраивавшийся с тех пор, существует и поныне, первый давным-давно уничтожен в рамках модернизации города в Новое Время, так что о былом великолепии напоминают разве что остатки дворцовой церкви, и резиденция короля, несколько нелепо смотрящаяся в наше время посередине хлопотливой парижской улицы. Когда-то в согласии с приказом Карла V отель этот «не должно было расчленять по какой бы то ни было причине», однако, же потомки предпочли пропустить это мимо ушей.

Слово «отель», дорогой читатель, не должно вас смущать. Автору этой работы выпало сомнительное удовольствие видеть в одном из новейших переводов пассаж, будто король в собственной столице, проживал «в гостинице (!!!!) Сен-Поль». В те времена словом «отель» (ср. фр. hostel) обозначался городской особняк того или иного знатного лица – снаружи более напоминающий крепость – порой даже обнесенный стеной с крепкими воротами – с узкими окнами и толстыми стенами, способными выдержать даже прямой таранный удар. В подобных предосторожностях был немалый резон: не раз и не два парижская чернь бросалась громить дома богачей, так что даже королевская резиденция не избегала подобной участи. Изабо также предстоит испытать на себе ярость толпы, но это будет много позднее.

Пока же отель Сен-Поль — о котором мы можем судить по единственной миниатюре, изображающей торжественный въезд королевы в свою столицу, представлял собой комплекс из четырех зданий, соединенных между собой галереями и крытыми переходами. Начало ему положил покойный свекор нашей героини — Карл V Мудрый, который в бытность свою дофином, во дворце Сите подвергся нападению парижской толпы, устроившей на глазах у потрясенного юноши повальную резню, жертвами которой стали среди прочего, маршалы Франции. Посему, желая в дальнейшем держаться поближе к городским воротам, чтобы при первых же признаках опасности иметь возможность скрыться в замке Венсенн, король облюбовал для того парижский район Сен-Поль (давший, как вы уже догадались, название будущей резиденции). Посему, в 1361 году за 6000 золотых реалов у графов Этампских был выкуплен их городской отель, ставший ядром будущего комплекса. Именно он был позднее превращен в «отель королевы», и, конечно же, здесь с комфортом расположилась наша героиня, не имеющая, и не желающая иметь представления о бурном прошлом своей парижской резиденции.

Тремя годами позднее, не менее богатый особняк торговца лесом Симона Вержаля, превратился в резиденцию дофина. Несколько позднее, в 1398 году, отель аббата Сен-Мор, купленный супругом нашей героини за 4 тыс. полновесных ливров, будет отдан многочисленным королевским отпрыскам, и наконец, ансамбль завершит отель архиепископов Сансских — резиденция короля — единственная из четырех составлявших его частей, существующая и поныне. Ее парадный вход открывался к набережной Целестинцев, за которой уже угадывалось неспешное течение Сены. Кроме того, во времена, о которых идет речь, к королевскому отелю прилегал объемный зверинец, в котором содержались кабаны, медведи, волки — и прочее дикое население окрестных лесов. Обычай этот заведен был еще королем Филиппом VI, при всех его потомках, традиция строго соблюдалась.

Отель королевы от резиденции ее супруга отделяла Львиная Аллея, существующая и поныне. Парадный вход его выходил на улицу Сен-Поль, кроме того, с обратной стороны невысокая дверь открывалась в пространство широкого внутреннего двора и сада, разбитого по испанской моде, и другого двора, со всех сторон окруженного приземистыми зданиями служб, посредине которого, защищенный со всех сторон дворцовыми пристройками уютно журчал «Львиный Фонтан». И наконец, отель королевы завершался высокой квадратной башней, украшенной огромными часами с колокольным звоном, «множеством этажей и крытых галерей» — коротко говоря, все это сооружение скорее напоминало замок, чем в начале своего существования и являлось.

Впрочем, величественный и неприступный снаружи, снабженный многочисленными резными башенками и острыми шпилями, отель Сен-Поль, опять же, в полном согласии с тогдашними обычаями, изнутри радовал глаз пышностью убранства и своеобразным вкусом рыцарской эпохи. Молодая королева с комфортом расположилась в апартаментах своей давно покойной свекрови — Жанны Бурбонской, любимой супруги Карла V. Покои эти, по свидетельству современников представляли собой бесчисленную анфиладу комнат, к которой примыкали три часовни, предназначавшиеся исключительно для королевы и ее придворных дам. Главная галерея, охватывавшая весь периметр здания, и одной стороной своей выходившей во двор с фонтаном, протяженностью своей равнялась добрым 50 метров — в современных единицах измерения.

Отель Сен-Поль, внутреннее убранство

Пастораль. Подобными изображениями были расписаны покои королевы. - Неизвестный художник «Прекрасный сад». - Варфоломей Английский «О природе вещей». - XV в. - Ms. Français 136, fol. 88 - Национальная библиотека Франции. - Париж.

По всей высоте огромных стен, белилами, лазурью, «весьма прекрасными и яркими оттенками зеленого», золотистым и индиговым цветом изображены были многочисленные буколического вида картины: сад из яблонь, груш, слив и также вишен, густой и старый словно лес, где с деревьев гроздьями свешивались спелые плоды, а земля была густо усеяна лилиями, розами и гладиолусами. Многочисленные беззаботные дети, рассыпавшиеся по саду, собирали цветочные букеты и лакомились свежими фруктами.

Галерея вела к «часовне», составлявшей часть импозантной церкви Сен-Поль, куда королева, как мы помним, весьма набожная, исправно наведывалась слушать мессу. Входящий внутрь в первую очередь обращал внимание на картину, изображающую парящих ангелов, с двух сторон поддерживавших объемистое полотно с королевским гербом. Вслед за тем, по всей внутренности купола, которому стараниями художника было придано сходство с голубым небосводом, изображено было еще множество ангелов, поющих и наигрывавших на различных музыкальных инструментах. В самой капелле особенно выделялись огромные каменные фигуры двенадцати апостолов, державших в руках кривые сабли, кресты или «иные символы своего мученичества».

Фигуры эти были установлены по приказу отца нынешнего монарха, в то время как молодой Карл, также не желая отставать в своем религиозном рвении, нанял одного из самых знаменитых художников своего времени — Франсуа д’Орлиена, чтобы ярко расписать их одежды лазурью, пурпуром, нежно-зеленой краской, и, конечно же, позолотой. Голова каждого апостола была украшена золоченой деревянной диадемой, также подкрашенной алым, зеленым и белым — по всей видимости, все это вместе взятое должно было производить на непривычного зрителя впечатление совершенно ошеломляющее.

Кроме того, «большая галерея» позволяла также, оставаясь незамеченной, слушать проповеди, которые часто проводились на расположенном по соседству Кладбище Невинноубиенных. Кроме того, к услугам королевы была ее собственная «большая часовня» и еще одна — «малая часовня», располагалась непосредственно в апартаментах королевы, чтобы избавить венценосную хозяйку от необходимости выходить наружу в холодный день, или же утруждать себя во время болезни или беременности.

Анри Соваль, автор «Истории и исследования древностей города Парижа» (XVIII век), один из последних, кому удалось своими глазами увидеть старинный отель королевы, красочно описывает большую «залу совета», размером «в четыре с половиной туаза в длину и четыре в ширину», что в современных единицах измерения соответствует 9 и 8 м (72м²) с восемью огромными окнами, из которой особая дверь вела в столовую залу, где имел обыкновение обедать покойный король Карл V, а затем в еще одну столовую залу, более низкую и уютную.

Засим следовала огромная парадная зала, носившая имя «залы Карла Великого» (украшенную огромными шерстяными коврами с изображениями его самого и его Двенадцати Пэров — Роланда, Оливье, Гильома Оранжского, Ожье Датчанина, архиепископа Турпенского и т. д. — персонажей известнейшей в ту пору эпической поэмы «Паломничество Карла Великого в Иерусалим и Константинополь»).

Следующей в анфиладе комнат следовала спальня королевы, размером «всего лишь» в 64 м², где, как и следовало ожидать стояла широкая кровать; в 1387 году некто Мартен Дидаль, изготовитель и торговец постельными принадлежностями, «обтянул (стены) в спальне королевы белым сатином, а также установил в таковой постельный балдахин, вкупе с занавесью задней, и тремя прочими занавесями, а также одеяло из белой тафты. Сия же задняя занавесь несла на себе три большие литеры К, на ней вышитые, вкупе с розами и гербами, шитыми шелком, при том, что украшена была лентами, а также кольцами и бахромой.»

Следующим располагался «большой кабинет» королевы, и «малый кабинет» королевы, в полном соответствии с модой того времени уставленные стульями, складными табуретами с мягкими сидениями, ларцами, и наконец, буфетами, где на всеобщее обозрение выставлялась драгоценная посуда из золота и серебра, и далее — гардеробная, как несложно догадаться, заполненная до отказа всевозможного вида одеждой и обувью.

Следом за тем, шла «комната с декоративными панелями», за ней еще одна «большая комната с декоративными панелями, именуемая также зеленой», «комната с объемными шкафами», комната с изображением Юста, святого епископа Лионского, комната Матебрюны — во всю стену которой растянулся ковер с изображениями приключений и подвигов этой героини модного в те времена «Романа о Лоэнгрине» — это помещение занимал великий мэтр д‘отель королевы, Сансская комната, комната, названная по имени св. Мавра, зеленая комната, «шмелиная» комната, еще одна, украшенная коврами или панно с изображениями подвигов легендарного Тесея… и еще множество «иных комнат, не имевших собственного имени, но при том весьма значительных». Вы еще не устали, читатель? А ведь это только начало!…

По всей видимости, молодая королева любила ковры. Кроме уже перечисленных источники добросовестно упоминают висевшие в многочисленных комнатах гобелены с изображениями Страстей Господних, обретения Св. Грааля, семи смертных грехов, пожара Трои, сказочных приключений Герена де Монглава, Гарена Лотарингского, а также короля Бодуэна и Себурга «обнаружившего льва» — персонажей модных в ту эпоху рыцарских романов.

Личный двор Ее Величества

Дарение книги. Поэтесса Кристина Пизанская перед королевой. Мастер Града Женского «Дарение книги» — ок. 1410-1414 гг. — Кристина Пизанская «Книга королевы». — Harley 4431б f. 3 - Британская библиотека, Лондон.

2 июля все того же 1387 году, мебельный мастер Жан де Труа для своей коронованной клиентки «украсил и обтянул тканью некий предмет мебели для сидения, именуемый „креслом“, для причесывания мадам королевы. Иными же словами, сидение, обтянутое алым бархатом с основой из шелка-сырца с шерстяной нитью, с шелковой же бахромой огненного цвета, и позолоченными гвóздиками, выкрашенное в нежно-алый цвет, к каковому добавлена была спинка вкупе с двумя цепочками из латуни, каковое же сиденье вышито было во множестве гербами сказанной дамы вкупе с литерами К и Е.»

Полы из благородного дерева, или разноцветной мозаичной плитки, столь любимой во времена Средневековья, дополнялись модными в те времена восточными циновками из тростника, или дорогими коврами (в частности, еще одна отметка в счетной книге королевы за 21 мая 1387 года кратко упоминает «два зеленых ковра, украшенных каждый четырьмя изображениями гербов мадам королевы, дабы таковыми покрыть два основания кроватей в спальне сказанной дамы.» Средневековье любило также, чтобы в комнатах подолгу держался приятный запах, потому платье в сундуках имели обыкновение пересыпать сухой лавандой, а полы – в теплое время года – усыпать цветами и ароматными травами. Потолочные балки в залах, предназначенных для приема гостей, были сплошь покрыты изображениями геральдических лилий из золоченой латуни, пространство между ними тщательно выкрашено, стены, опять же по обычаю времени крашенные, с узором из «фальшивых кирпичей», обтягивались обоями из дорогой ткани или занавешивались яркими коврами. Окна, опять же по моде своего времени, состоявшие из небольших стеклянных квадратиков, вставленных в деревянный переплет, зачастую представляли из себя цветные витражи, являвшими зрителю сцены религиозного содержания или изображения гербов Франции и Баварии. Зимой, чтобы уберечься от сквозняков, их дополнительно утепляли войлоком. Оконные проемы, дополнялись резными решетками из латуни, должной в летнее время, когда окна держали открытыми, не позволяли птицам залетать внутрь, а также защищали дворец от непрошенного проникновения.

Как было уже сказано, вокруг королевы сформировался целый кружок из фрейлин, немок по происхождению, однако, спешим заверить вас, читатель, во француженках в ее окружении недостатка также не ощущалось. После смерти Бланки Французской, последовавшей в 1393 году, ее место в качестве старшей фрейлины заняла графиня д‘Э, в этом качестве ей было положено жалование в тысячу золотых ливров годовых. В качестве помощницы ей полагалась уже известная нам мадемуазель де Дрё, благополучно овдовевшая в первый же день после свадьбы и похоже, вполне удовлетворившаяся этим положением; второй раз замуж она не спешила, наслаждаясь положением богатой и свободной вдовы. Ей полагалось 500 ливров годовых. Мари де Савуази, носившая титул дамы Сеньеле (супруга великого мэтр д’отеля королевы), мадам де Норруа, мадам де Маликорн, а также многократно упомянутая нами Катерина де Фастоврин считались «камер-фрейлинами», занимая вторую по значимости иерархическую ступень. Несколько ниже стояли «девицы на службе королевы», Маргарита де Гремонвилль, Катерина де Виллье, Мабильетта, Жанетта де Ла Тур и Марго де Три. Кроме того, места в свите королевы неизменно занимали дочери и супруги приближенных к королю рыцарей и дворян, как то Маргарита д‘Аркур, мадам де ла Ривьер, набожная Жанна Люксембургская; эта последняя будет неразлучна со своей госпожой вплоть до 1417 года, когда по возрасту будет вынуждена выйти в отставку и вернуться к себе в замок Боревуар.

Всего фрейлин было около двадцати; конкретных обязанностей они не имели, единственно составляя свиту королевы о время торжественных въездов в тот или иной город, а также во время торжественных выходов или приемов, а также по необходимости исполняя при ее особе те или иные мелкие поручения. Кроме того, у королевы была собственная печать, хранительницей которой в течение многих лет выступала уже знакомая нам немка Анна Шмихер, в чьи обязанности входило также визирование расходов королевы. Позднее на этом посту ее сменит Бонна Висконти.

В течение года на все крупные праздники королева из собственных рук наделяла их новыми платьями и плащами, или отрезами ткани для изготовления таковых – конечно же, строго по рангу. Одной из привилегий фрейлин ее Величества было право столоваться во дворце, безусловно, за счет короля и его супруги. Также для них была открыта личная часовня королевы, причем поставленные ими свечи оплачивались из государственной казны. Впрочем, при дворе Изабеллы Баварской недостатка в мужчинах также не наблюдалось. Стоит заметить, что со времен Филиппа VI для королевы вошло в обычай иметь собственный двор, отличный от двора ее супруга. В подобном разделении был резон: как мы помним, король постоянно перемещался по стране, ведя войну и разрешая административные споры. Беременная или обремененная детьми супруга далеко не всегда могла последовать за ним, и потому представлялось вполне понятным, что для поддержания реноме, полагающегося столь высокопоставленной даме, у нее должна была быть собственная счетная палата, собственные службы и собственная свита. Позднее непримиримая противница нашей героини Иоланда Арагонская будет резко критиковать подобный ход вещей, резонно указывая, что стране, разоренной бесчинством обеих армий тяжело выносить налоговое бремя, нужное для содержания двух различных дворов. Однако, все это пока в будущем.

Должностные лица и домашние любимцы королевы

Придворные. - Луазет Лиде «Придворные». - Жербер де Монтрейль «Роман о Фиалке». - XV в. - Ms. Français 24378, folio 5 - Национальная библиотека Франции. - Париж.

Пока же, великим мэтр д’отелем Ее Величества был Филипп де Савуази, да-да, тот самый, что изображал одного из хулиганов во время ее торжественного въезда в Париж, и наравне со своим сувереном получил изрядный нагоняй от стражи. Когда-то бывший казначеем покойного государя, он, можно сказать, получил лестное повышение по службе. В его обязанности входил надзор за всеми службами ее дворца, а также управление финансами; сколь то нам известно, король назначил для своей супруги 25 тыс. ливров годовых, и этих денег со временем, когда Изабо окончательно войдет во вкус своего нового положения, постепенно начнет все более не хватать. Впрочем, пока это все в будущем.

В качестве главы Счетной Палаты Ее Величества выступал Ги де Шамдивер, тогда как Жан Салу в качестве ее личного секретаря должен был визировать все покупки своей госпожи, и отправлять для оплаты ее распоряжения на расходы тех или иных сумм. Кроме того, королеве полагалось иметь в качестве охраны и сопровождения двоих оруженосцев (ими выступали Ю де Поммелен и Пьер де ла Крик), и наконец – пятерых мэтр д‘отелей. В истории сохранились имена двоих из них: Гильома Кассиньеля (носившего титул сира де Роменилль) и Луи Винье. Кроме того, рядом с особой королевы, как известно, питавшей слабость к пышным нарядам, постоянно обретался лакей-закройщик Пьер Эсторно, лакей-меховщик Симон де Лангр, которому вменялось в обязанность закупать, подбивать, оторачивать утепленные платья королевы, а также следить за тем, чтобы мех всегда имел достойный вид, и по необходимости вовремя заменять истрепавшиеся или поеденные платяной молью части. Платья для королевы и ее фрейлин вышивал золотом, серебром и дорогой пурпурной нитью Югелен Аррод, некоему Одрие Ле Меру вменялось в обязанность присматривать за состоянием постельного белья и ковров в комнатах дворца, «кладовой лакей» Жан Деврез должен был заботиться о закупках продовольствия и кладовых запасах дворца, Перрен де Шовиньи прислуживал за столом, нарезая мясо для своей госпожи и ее гостей, старший виночерпий Жильбер Герар нес ответственность за состояние винного погреба, лакей-гардеробщик Жан Содюбуа должен был присматривать за тем, чтобы туалеты его госпожи всегда имели достойный вид, а также пополнялись и заменялись по мере необходимости, Николя Марк, кухмистер – имел под своим началом поваров и всю многочисленную кухонную прислугу. И наконец, этот немалый список замыкал некий Жан Пальяр, кратко именуемый в счетных книгах дворца «лакеем ее Величества». Также под началом великого мэтр д’отеля состояла целая армия конюхов, посудомоек, уборщиков, чернорабочих, егерей, рыбаков и т.д. – современные историки полагают что всего в штате королевы состояло до полутысячи человек.

Среди них особо выделялся личный врач – Гильом де ла Шамбр. Мы знаем его имя, т.к. сохранилось распоряжение Изабо о выдаче своему верному медику 500 ливров единовременной выплаты 31 декабря 1388 года «по причине великих его трудов на стезе медицины, а также по случаю пополнения в его семействе», и еще четверо врачей, имена которых, к сожалению, до нашего времени не сохранились. Кроме того, королеве полагался собственный «аптекарь» (или как сказали бы сейчас – фармацевт), должный приготовлять микстуры и пилюли, прописанные врачами своей царственной пациентке. В полном согласии с обычаями времени, он выполнял также обязанности личного астролога Ее Величества, а также ее детей. В качестве помощницы ему полагалась некая Жанна-травница, должная составлять отвары и настои из лечебных растений, которые специально для того разводили в «аптечном саду». О спасении души Ее Величества вкупе с фрейлинами двора пеклись шестеро священников (Пьер де ла Вьейвилль, Жан Гурде, Жан Мересс, Галлео, Итье и Пьер Ланг), им помогали два клирика более низкой степени посвящения и два виночерпия – не забудем, что королева в отличие от многих причащалась «под двумя видами», т.е. хлебом и вином.

Белочка-кухарка. - Неизвестный художник «Горшок-треножник и белочка-кухарка». - «Апокалипсис». - ок. 1320-1330 гг. - BLMedieval Add 17333 f. 4v - Метрополитан-музей. - Нью-Йорк.

Королева также любила животных: так рядом с ней на известной миниатюре, изображающей Кристину Пизанскую, почтительно презентующую своей коронованной читательнице новую книгу стихов, изображена собачка – белая и пушистая, похожая по виду на шпица.

О псарне королевы также остались записи в счетных книгах; по всей видимости, ее обитатели были достаточно многочисленными, т.к. к ним пришлось приставить особого «лакея-псаря», в обязанность которого входило изо дня в день кормить их парным мясом, покупая таковое даже во время поста. Собакам королевы полагались ошейники из чистого серебра. Кроме того, в распоряжении королевы был целый птичник, заполненный павлинами, лебедями, и прочими птицами большими и малыми с ярким и праздничным оперением.

Кроме того, при особе королевы обреталась кошка, в 1406 году казначей Жан Леблан оставил запись о покупке за шестнадцать турских солей куска полотна «ярко-зеленого цвета в качестве покрывала для кошки королевы». Известно, что десять лет спустя, когда, постаревшей кошке, видимо, пришел закономерный конец, двое безымянных детей преподнесут королеве котенка, за что получат небольшое денежное вознаграждение. По всей видимости, кроме чисто декоративной функции, кошки исполняли также должность придворных истребителей мышей и крыс; в помощь им «для покоев королевы» закупались также мышеловки. В те времена для знатных дам вошло в моду заводить ручных белочек: избалованный и раскормленный зверек Ее Величества щеголял жемчужным ошейничком, с золоченой пряжкой и золотыми же накладками. В 1417 году у нее появится ручная обезьянка, для которой будет закуплено «платье, подбитое мехом серой белки» а также «крепкий ошейник из алой кожи, с золотой пряжкой и каймой из золоченой латуни, с шариком из дерева, могущим перемещаться на железном же кольце». Кроме того, приблизительно в это же время подросший сын – Иоанн Туреньский, преподнесет матери самку леопарда, для которой придется, опять же, закупать парную баранину.

И наконец, певчие птицы, к которым наша героиня, по-видимому, питала слабость с детских лет. Опять же, из счетных книг, сохранивших записи о расходах на покраску клеток (за 1402 г. некоему Энселлену, «за покраску большой птичьей клетки для покоев королевы, внутри и снаружи в зеленый и белый цвета»), и корм для их пернатых обитателей («пшеница, пшено, конопляное семя и сурепица для горлиц и прочих малых пичужек королевы» – вплоть до хищной сипухи, для которой куплены были «две жирных курицы»), мы знаем, что клетки эти висели или же стояли в ее личных комнатах, так что их обитательница имела возможность кормить своих подопечных из собственных рук, баловать, играть, и наконец, обучать их тем или иным мелодиям.

Конечно же, ко дворцу Ее Величества примыкали многочисленные службы: конюшни королевы, располагавшиеся на противоположной стороне улицы Сен-Поль, возле отеля де Жиак (служившем местом переписки и оформления книг), где в недалеком будущем королевские отпрыски будут штудировать свои первые учебные пособия), службы хлебная, плодовая, мясная и колбасная, соусная, приправочная, винная; служба, распоряжавшаяся скатертями и салфетками и скобяным товаром, служба, отвечавшая за драгоценности и украшения, а также прочие, должные обеспечить всем необходимым этот шумный и веселый двор. Королевские резиденции со всех сторон окружали голубятни, птичий и соколиный дворы, кузница, кладовые для белья, прачечные (низкие скромные здания с соломенной крышей), скотный двор и примыкающая к нему бойня, винные погреба, и прочие службы. Если верить безымянному автору «Парижского Домоводства», бывшему, по видимости, одним из поставщиков двора, за одну неделю королева и ее придворные потребляли «восемьдесят баранов, двенадцать телят, двенадцать быков, двенадцать свиней, и в год по сто двадцать копченых окороков. В день же птицы: триста пулярок, тридцать шесть козлят, сто пятьдесят пар голубей, и тридцать шесть малых пичужек».

Распорядок дня молодой Изабо

Утренний туалет

Причесывание знатной дамы. Неизвестный художник «Бревиарий знатных». - NAF 18145 fol. 44r. - XV в. - Национальная библиотека Франции, Париж.

По сохранившимся записям и счетам, а также опираясь на знание нравов эпохи, мы можем с достаточной уверенностью воссоздать картину повседневной жизни королевы в эти первые, счастливые годы.

Итак, по всей видимости, Изабо вставала с рассветом, сообразуясь с обычаями своей новой родины, где с первыми лучами солнца с постели поднимались все — от короля до последнего слуги; залеживаться дольше считалось проявлением лености и вызывало насмешки. После короткой утренней молитвы и умывания водой — настоянной на розовых лепестках или шалфее, королева перемещалась в кресло, где за нее бралась умелая «укладчица волос», по имени Жанна.

Надо сказать, что в это время, читатель, профессия дамского мастера еще не успела появиться на свет. Мужчин обслуживали цирюльники, должные мыть головы клиентам, а также стричь, брить и завивать волосы, у состоятельных дам из многочисленной челяди выделялась одна, реже — несколько «укладчиц волос», должных бдить за прической своей госпожи. Как мы видим, королева не была в этом плане исключением.

Итак, причесывание занимало изрядное время: так как наша героиня питала достаточную слабость к сложным укладкам, которые по все время ее нахождения на вершине власти становились все более причудливыми и гротескными. Из кос и шиньонов, собственных и накладных волос, сооружали подобия высоких башен, на которых отлично сидели модные в те времена геннины, из многочисленных косичек выполняли прихотливые узоры, дополняя их лентами и жемчужными бусами, и наконец, волосы укладывали вокруг головы в форме листа клевера, или «сердца». Надо сказать, что у более критично настроенных мужчин эта последняя мода ассоциировалась скорее с «рогами» или «ушами», возникавшими по обоим сторонам вокруг головы щеголихи. Надо сказать, что ироничный поэт Эсташ Дешан высмеивал фрейлин королевы, что они устраивают на своей голове «рога, подобные улиточьим». Надо сказать, что достойный служитель муз выразился в достаточной мере куртуазно, а ведь мог сравнить эти самые «рога» известно с кем, не к ночи будь помянут!

Хронист Жювеналь дез Юрсен, потешаясь над подобной модой видел в нагромождениях волос гигантские «уши», столь невероятного размера, что жертва подобной моды, подойдя к очередной двери вынуждена была приседать и осторожно пропускать внутрь вначале одно «ухо» и только затем второе. Даже терпеливая и верная подруга королевы Кристина Пизанская, однажды не выдержав, заметила, что мода эта «чем далее, тем более изобретает несуразностей.» Сколь мы можем о том судить, Изабелла красила волосы, несколько стесняясь своей темной от природы шевелюры. Напомним, что в те времена красивыми считались исключительно блондинки с голубыми глазами и кожей «столь нежной, что выпитое красавицей вино просвечивало сквозь горло». Особо ушлые дамы, чтобы добиться нужного эффекта приказывали перед выходом на очередной бал, пускать себе кровь и таким образом, приобретали желаемую бледность. Еще более хитрые даже рисовали себе на шее поверх слоя пудры синие кустики вен, производя тем самым нужное впечатление на противоположный пол.

Сколь мы можем о том судить, Изабелла даже несколько злоупотребляла рисовой пудрой, белилами, румянами и помадой для губ. В те времена, когда общественное мнение окончательно повернется против королевы, многочисленные памфлеты и подметные грамоты вдоволь потешатся над ее «уродливой», или скажем от себя «мужицкой» кожей — слишком смуглой для знатной дамы, подходящей по мнению насмешников не для королевы, а для крестьянской жены, с утра до вечера пропадающей на винограднике или в поле. Удивительно также, что обе противницы нашей королевы — и кроткая Валентина, и решительная Иоланда, королева Сицилии, о которой у нас речь пойдет несколько позднее, отнюдь не скрывали и не чурались своей яркой южной красоты, и при том многие годы пользовались самой горячей преданностью народа. Изабелла, пытавшаяся замаскировать естественный оттенок своей кожи в позднейшее время будет вызывать к себе только насмешки. Но об этом опять же, позднее. В зрелом возрасте подобное пристрастие начнет выходить боком: делая наше героиню похожей на Марфушу из фильма «Морозко», однако, пока что юной и веселой королеве нечего было бояться за состояние своего лица. Счетные книги хранят о том молчание, но опять же, мы можем с достаточной уверенностью предположить, что вслед за прочими дамами ее двора, пекущимися о сохранении молодости на максимально возможный срок, Изабелла накладывала на лицо сложные маски из растертых в тесто желез бобра, вороньих яиц, и прочих причудливых составов, описание которых мы можем найти в известном произведении ученой лекарки XII в. Тротулы Салернской «Об украшении женщин».

Неторопливое одевание

Роскошная мода Осени Средневековья. Мастер 1473 года «Портрет Марии Хоос» (фрагмент). - «Триптих Жана де Витта» (правая панель) - 1473 г. - Музей старого искусства, Брюссель.

У «дам и девиц» той эпохи в обычае было мыть голову по субботам. Неизвестно, следовала ли королева подобному распорядку, или же меняла его по собственному вкусу, однако, в ее распоряжении находилось целых три банных помещения (т. н. «этювы») — для нее самой, а также для будущих принцесс. Что касается принцев, вплоть до семи лет им полагалось жить и, соответственно, мыться в женских помещениях, после того, когда, приняв свое первое причастие, по средневековым понятиям, мальчик считался уже не ребенком (лат. infans), но подростком (лат. puer), ему выделялись собственные покои и собственный мужчина-банщик.

Итак, банные помещения того времени представляли собой небольшие уютные комнатки, с хитроумной системой подогрева от специально построенной для бани, (или находившейся поблизости хлебной) печи, роль собственно ванны исполняла крепкая дубовая лохань — овальная или круглая, для того, чтобы царственная особа не загнала себе под кожу заноз, внутренность лохани выстилали мягкой банной простыней. Мы уже упоминали о закупках для Изабеллы кусков твердого и флаконов жидкого мыла, конечно же, самого дорогого — на оливковой основе, с отдушкой из драгоценной гвоздики или мускуса. Подогретую воду в этюве также полагалось отдушивать — здесь в ход могло идти миндальное масло, розовые лепестки, и наконец, всевозможные восточные ароматы. Надо сказать, что к духам наша героиня питала настоящую страсть: счетные книги упоминают золотые флаконы с розовой водой из Дамаска (судя по количеству закупок, это был самый любимый аромат для королевы), впрочем, она отдавала должное также лаванде, и наконец, амбре и мускусу, в крошечных количествах привозившихся с Востока, и стоивших, как вы понимаете, умопомрачительных денег, и вся эта роскошь расходовалась на то, чтобы освежить собой одежду и волосы королевы.

Врачи того времени в особенности настаивали на соблюдении гигиены во время беременности и после родов — опыт многих столетий сам собой доказывал важность подобного правила. Посему для ванных комнат ее Величества в изобилии закупались ведра и треножники для нагревания воды, а в свите Изабеллы беспременно состояла некая «Жанна де Сальса, банщица королевы». Кстати говоря, в том, что касается чистоты, наша героиня была в высшей мере придирчива и строга. Потеряв своего первенца, как и следовало практичной особе, она в первую очередь озаботилась тем, чтобы подобная трагедия не повторилась вновь. Испытывая вполне понятный страх перед «моровым поветрием», которое по мнению медицины тех лет вызывалось «гнилым воздухом», она требовала чистоты вокруг дворца, вплоть до того, что окрестным жителям строго-настрого запрещалось сжигать в садах палые листья и сухой навоз — под угрозой очень немалого штрафа.

Итак, королеве причесывали волосы, по необходимости стригли и полировали ногти. Утренний туалет завершался одеванием; личная камеристка Изабеллы по имени Феметта облачала свою госпожу в загодя ею избранное «дневное платье». Надо сказать, что роскошная мода Осени Средневековья добралась и сюда, платье характерное для XI—XIII веков, отличавшееся простотой линий и строгостью вкуса, давно сменилось на сложную конструкцию с лифом, очень плотно прилегавшим к телу, подчеркивая каждую его линию, низким вырезом на груди, по мнению все того же ироничного поэта Эсташа Дешана, вызывавшее у мужчин искреннее желание скоротать ночку с той или иной прелестницей. Впрочем, во времена, о которых идет речь, поэты не стеснялись в выражениях.

Юбка у подобного платья должна была быть очень пышной, обязательно заканчиваясь шлейфом, волочащимся по земле. Проповедники неистовствовали, запугивая дам, что на подобных шлейфах «катаются черти», но никакого действия подобные страсти ни на кого не оказывали. Тогдашние вкусы требовали, чтобы женская фигура была в достаточной мере округлой и соблазнительной — худышки войдут в моду лишь много веков спустя. Посему дамы зрительно увеличивали грудь, закладывая за корсаж крошечные подушечки, и такую же подушечку прикрепляли на живот, придавая ему приятную округлость. Для непривычного человека подобная дама казалась бы «беременной», однако, тогдашних модниц это не смущало. Кроме того, искусственный «животик» надо было чем-то поддерживать, и это опять же вызвало всплеск моды на широкие пояса — шелковые, или кованые, конечно же, из чистого серебра, украшенные драгоценными камнями, не менее драгоценной эмалью, с кокетливо свисающей набок сумочкой или кошельком, связкой ключей или четками.

Сытная утренняя трапеза

Королевская трапеза. Мастер Сада Утешения Добродетелью и асс. «Александр Великий и племянница Артаксеркса». - «Книга деяний Александра Великого». - Ms. Ludwig XV 8 (83.MR.178), fol. 123 - ок. 1417-1475 гг. - Музей Гетти, Лос-Анжелес, США.

Вплоть до того времени понятия «завтрака» еще не существовало, и первой трапезой был именно «обед» (фр. dîner) который обыкновенно подавался королеве (могущей, по желанию, также пригласить за свой стол кого-то из придворных кавалеров и дам), между 10 и 11 утра. Это была сытная трапеза, могущая включать в себя несколько перемен: закуску, мясное блюдо, и наконец, десерт. Супы во Франции было принято подавать по вечерам, и этот обычай, кстати, говоря, сохранится неизменным до наших дней.

Конечно же, королева ела только на серебре и золоте. Каждый кубок, предназначенный для вина и воды, снабжался серебряной крышкой, что в согласии с наукой того времени, должно было уберечь содержимое от яда. Впрочем, для полной уверенности все, что подавалось на стол королеве, обязательно пробовалось специально назначенными для того людьми. Здесь, читатель, следует вновь остановиться для короткого объяснения: дело в том, что в те времена под «ядом» понимался не только мышьяк или, к примеру, цианистый калий. Не имея ни малейшего понятия о микромире и результатах его деятельности, средневековые люди тем не менее обладали прекрасной памятью и острой наблюдательностью, отличая от свежей начинающую портиться еду, зараженную «воздушным ядом», то есть ядовитыми для человека продуктами жизнедеятельности бактерий, против чего, кстати говоря, не станет возражать ни один современный биолог.

Любое изменение привычного вида, запаха, вкуса пищи приводило к тому, что блюдо без лишних разговоров отправляли назад в кухню. Кроме того, безусловно ядовитым полагалось все, что отторгает человеческое тело: капли пота, волосы, чешуйки кожи. И не дай Бог было оказаться в блюде случайно упавшему с чьей-то головы волоску; повара в данном случае рисковали получить строгий выговор, штраф, или еще хуже: вылететь прочь со службы. Средневековые миниатюры, изображающие кухни герцогов и графов зачастую показывают поваров с покрытой головой; известно, что во многих монастырях пекарям предписывалось мыть руки и закрывать лица ткаными масками, чтобы ни одна капля пота или слюны даже случайно не попала в готовое к выпечке тесто или горячий хлеб. С высокой вероятности можно предположить, что наша чистюля-королева также была достаточно строга в этом отношении.

И уже для полной верности, к каждому из кубков на золоченой серебряной цепочке подвешивался рог фантастического единорога (по всей видимости, носорога или нарвала), должный по общепринятому поверью менять свой цвет при соприкосновении с ядом. С высоты знаний нашего века стоит заметить, что подобная мера действительно могла возыметь действие, только не на яд, а на потенциальных отравителей, у которых сразу пропадало желание пробовать свои силы. Сколь то известно современной истории, попыток поднять руку на королеву не будет.

А еще наша героиня любила сладкое. Золотая вазочка для конфет, подаренная ей «добрыми горожанами Парижа» не пустовала ни единого дня. Счета отеля ее Величества пестрят указаниями на покупку драже — гладких, обсыпанных «жемчужным» сахаром, и наконец, лечебных (по всей видимости, с добавлением отваров и настоев лекарственных трав), прозрачных леденцов с золотыми листочками — этот старинный рецепт назывался на латинский манер manu christi — «ладони Христовы», хрустящих коржиков, именуемых "королевской выпечкой " (фр. pâte du roi), засахаренным анисом, сосновыми или грецкими орехами, кориандром, цукатами из лимона или же померанца, и головок сахара — леденцового, на восточный манер, или рафинированного, в те времена лакомства исключительно дорогого, привозившегося с острова Сицилии или с Востока, через посредство мусульманских купцов.

Головки сахара (тростникового, белый свекольный войдет в обиход уже в Новое Время), подкрашенные в ярко-алый или темно-розовый цвета вином, малиновым или земляничным соком, в золотистый — посредством драгоценного шафрана, а возможно также — коричные, ванильные, или пряные от восточной гвоздики — лежали в золотых и серебряных вазочках во всех внутренних покоях, в ожидании момента, когда их госпоже придет охота полакомиться. И охота эта приходила довольно часто; надо сказать, пристрастить к тому же королева сумеет и своих дочерей, в зрелые годы злоупотребление сладким не лучшим образом скажется на ее фигуре, но пока до этого еще далеко. Продолжим.

Дневные хлопоты

Весенний выезд. Неизвестный художник «Майский праздник». - «Бревиарий Гримани» - ок. 1490-1510 гг. - Ms. Lat. I 99 fol 6v. - Библиотека Сан-Марко. - Венеция, Италия.

Временем после обеда можно было распорядиться в зависимости от погоды. Если таковая была ясной и теплой, королева могла по желанию отправиться на конную или пешую прогулку. Историки сходятся в том, что наша баварка была отличной наездницей, к услугам королевы в ее личной конюшне было множество чистокровных рысаков всех мастей и видов, кроме того, Изабелла, по-видимому, первой ввела в моду конные носилки — очень удобные для женщин, стариков и раненых. Эти носилки — по желанию владельца сидячие, лежачие или превращавшиеся в подобие небольшого фургона, крепились на длинных оглоблях между двух коней — причем переднего вели под уздцы, или же им правил специально нанятый для того форейтор, тогда как пассажир в мягких носилках был полностью избавлен от дорожной тряски.

Для Изабеллы, первые годы своего брака проведшей в состоянии перманентной беременности, это было ценное нововведение. Кроме того, в помещении для экипажей со всей бережностью хранился «немецкий возок» королевы — быть может, тот самый, в котором маленькая Лизхен когда-то прибыла в Амьен? Кроме того, королева, как бы помним, отчаянно боявшаяся грозы располагала особой «громовой» повозкой, позволяющей укрыться от подобной напасти. К великому для нас сожалению, мы не имеем возможности понять, в чем состояла эта защита. Можно лишь предположить, что речь шла о возке, обшитом войлоком или кожами — методика прекрасно известная степным народам.

Если же погода тому не благоприятствовала, или у царственной госпожи просто не было настроения выходить наружу, дома также находилось для нее немало занятий. Можно было выбрать фасон нового платья со своей личной модисткой по имени Робинетта Брисемиш, вызвать к себе главного повара, чтобы детально обсудить с ним меню будущего обеда — праздничного или повседневного, поиграть с малышкой Жанной и придирчиво расспросить нянек о самочувствии и настроении девочки, можно было посвятить время исповеди или благочестивой беседе с капелланом (а, как мы помним, королева была весьма начитана в теологических вопросах, и судя по всему, живо интересовалась этой темой), можно было заняться богоугодными делами — как то обсудить со своим казначеем выделение тех или иных сумм на благоторительность и обязательную милостыню для многочисленных парижских нищих. Кроме того, заметим в скобках, на деньги набожной королевы в монастыре От-Брюйер (к западу от Версаля) вела тихую жизнь некая крещеная сарацинка, чье имя в истории затерялось.

Можно было принять у себя личного врача, так как срок для родов неумолимо приближался, и королеве требовалось постоянное внимание медиков. Можно было, наконец, вызвать для отчета своего мэтр д’отеля и внимательно ознакомиться с расходными книгами двора а также занятием и поведением многочисленных слуг. Удивляться этому не стоит, дорогой читатель. Королева, как и любая знатная женщина своего времени была в первую очередь хозяйкой и распорядительницей сложного дворцового хозяйства, за которым постоянно требовался присмотр.

Кстати говоря, самый старый из сохранившихся документов, написанных на французском языке нашей королевой (от 8 февраля 1489 года), запрещает ее слугам и служанкам промышлять мелким воровством в аббатстве Лоншан, куда она отправилась на очередное богомолье, «по причине величайшей привязанности и благоговения» перед легендарной основательницей аббатства — сестрой короля Людовика Святого. Впрочем, по причине мягкосердечия своей госпожи, ее слуги, порой даже пойманные с поличным, имели неплохой шанс избежать наказания. Так «бедному птичнику» при дворе Королевы, некоему Жану Персевалю, промышлявшему кражами доверенной ему птицы, по приказу его милосердной госпожи было даровано полное прощение. Еще один ее прислужник — Перрен Ле Тассетье, уличенный в мошенничестве при игре в кости, «по причине его долгой и беспорочной службы» также освобожден был от всякой ответственности.

Мистический сад Богородицы. Неизвестный художник «Майский праздник». - «Бревиарий Гримани» - ок. 1490-1510 гг. - Ms. Lat. I 99 fol. 57v. - Библиотека Сан-Марко. - Венеция, Италия.

Как обычно, щедрая и добросердечная королева, не забывала даже самых скромных из своих слуг и служанок одаривать по праздникам отрезами шерстяной ткани, памятными подарками и даже немалыми денежными суммами. Так уже упомянутой горничной при особе Дамы Королевы — Феметте, вкупе с ее супругом Гюйо де Френуа «лакеем при отеле (королевы)» с согласия короля от 2 июня 1391 года «по причине долгой и беспорочной службы, каковую они исполняли при особе сказанной супруги нашей, и беспременно исполнять продолжают, и в будущем мы ожидаем от них того же», было выделено из казны ни много ни мало триста золотых франков.

Послеобеденное время можно было отдать приему посетителей, в которых никогда не было недостатка. Как было уже сказано, в это время королева не слишком интересовалась политикой, однако, политика отнюдь не желала оставлять ее в покое. В частности, мы знаем, что приема у королевы потребовали (и добились) приближенные ее деда по материнской линии Бернабо Висконти, как мы помним, окончившего свои дни в темнице, куда его упрятал вероломный племянник.

Посланцы просили Изабо должным образом повлиять на супруга, чтобы тот посредством угроз или дипломатического давления призвал к порядку расходившегося родственника, намекая, что в случае отказа они примкнут а наследственным врагам Виттельсбахов или же помирятся с этим самым Джан-Галеаццо Висконти, который повел себя с их повелителем словно разбойник с большой дороги. Также благосклонности Изабо искали посланцы папы-раскольника Климента VII — к сожалению для нас, в обоих случаях мы не знаем, как отнеслась молодая королева к их настойчивым просьбам.

Ну а если приема не было, и погода тому благоприятствовала, можно было отправиться на охоту. Прямых указаний на то не сохранилось, однако, как мы помним, у королевы была была свора гончих собак, и собственный соколиный двор — вряд ли они оставались без дела. И наконец, Изабелла и ее супруг любили сады. Известно, что старшим садовником королевы в 1384 году был некий Жан Эрпен или Пепен. Парижские улицы Серизи (то есть «Вишневая») и Ботрельи («Красивая беседка»), до сих пор хранят память об огромных садах, прилегавших когда-то к отелям королевы. В полном соответствии со вкусами того времени, сады должны были скрываться за высокой стеной с калиткой из прихотливо переплетенных между собой металлических виньеток.

Внутри в правильном порядке располагались цветочные клумбы, фруктовые деревья, многочисленные беседки из кованого железа, которым искусные руки мастеров придавали вид кружев, дополнительно оплетенные виноградными лозами, скамеечки для отдыха возле мирно журчащих фонтанов; к праздничному фруктовому и цветочному «саду любви», словно бы сошедшему со страниц модных в те времена рыцарских романов, обязательно должен был примыкать огород («овощной сад»), где росли куда более прозаические капуста, репа, щавель и прочие ингредиенты, необходимые для супов и рагу, сад аптечный — представлявший собой правильный набор клумб с лекарственными травами — как местными, так и экзотическими, закупленными за немалые деньги у проезжих купцов. Наконец, рядом с кухней обязательно располагался рыбный садок, где плескались карпы, форели и прочая рыба, необходимая все для того же богатого стола Ее Величества.

О величине этих садов мы опять же, можем судить по счетам королевского дворца: в 1398 году по приказу короля, на Шамп-о-Платр (поблизости от современного Арсенала), выcажены были 300 кустов красных и белых роз, 75 кустов декоративного винограда, 375 кустов шампанского винограда с крупной кистью, 300 луковиц лилий, 300 гладиолусов, 115 саженцев грушевых деревьев, 100 обыкновенных и 12 карликовых яблонь, 1000 вишневых и 150 сливовых деревьев, восемь лавров. Позднее Карл подарит жене настоящее крестьянское хозяйство — с коровами, свиньями, огородом и птичьим двором, и королева Франции с головой окунется в новую игру.

Пристрастие, которое из нашего исторического далека может показаться даже тревожным: подобным же славилась последняя королева Франции Мария-Антуанетта, столь же самозабвенно игравшая в крестьянку. Наша героиня с увлеченеием рылась в земле, сажая овощи и выпалывая неизбежные сорняки, собирала фрукты в фартук псевдокрестьянского одеяния — равного по стоимости доходам целой деревни, а возможно, и не одной, доила коров и заботливо кормила кур. Впрочем, когда игра ей надоедала, все полагающиеся заботы можно было переложить на плечи соответствующх служителей. И снова счета свидетельствуют, что в мае 1416 года из казны Ее Величества было выплачено 4 флорина (или 48 турских солей), некоему Бернару Ремижьеру, садовнику за «некие работы в садах Сен-Поль». В августе того же года, королева прикажет провести дополнительные работы в садах и починить беседки, видимо, со временем пришедшие в негодность, а также вычистить колодцы. Весной следующего за тем 1417 года садовники дополнительно получат за свои труды 272 парижских ливра и 4 соля.

Веселый ужин и тихий вечер

Праздничный пир. Луазет Лиде «Пир». - «История Оливье Кастильского и Артюса Алгарбского» - ок. 1472-1500 гг. - Français 12574 fol. 181v. - Национальная библиотека Фрацнии, Париж.

За такого рода хлопотами незаметно приближалось время ужина. Опять же, по своему желанию королева могла отужинать в одиночестве или в окружении самых преданных своих подруг — или по причине крупного праздника, или некоего радостного события в собственной семье или в семействах придворных обоего пола, устроить полагающийся случаю пир. Надо сказать, что в этом случае даже сам король (конечно же, из соображений вежливости) не мог явиться на пир к своей супруге без специального приглашения, но, как несложно догадаться, приглашение это никогда не заставляло себя ждать. А событий для того было много: из года в год королеве приходилось выступать в качестве почетной гостьи на свадьбе той или иной из своих фрейлин или же приближенных мужчин, а затем крестить их новорожденных детей; впрочем, устроить пир можно было и без всякой на то видимой причины — просто потому, что молодой и веселой женщине пришла на то охота.

К примеру, история сохранила память о пире, устроенном королевой в честь обычного для Франции «праздника весны» 22 мая 1395 года, и конечно же, в честь короля, который первым получил куртуазное приглашение прибыть в покои супруги. Известно, что пир этот был устроен в одном из поместий королевы т. н. Во-ла-Рен, специально для того отремонтированном и соотвествующим образом украшенном. Известно, что праздник этот(впрочем, как обычно), потребовал колоссальных средств, пирующих было, по всей видимости, несколько сотен, веселящихся гостей освещали огромные канделябры из чистого золота с гербами Королевы, приглашенным подавали вино в кубках также из чистого золота, столы ломились от золотой и серебряной посуды, после окончания пира каждому из гостей — в соответствии с его званием, был вручен тот или иной памятный подарок, в частности, королю достался уппеланд из черного бархата, тогда как прочим гостям полагались перстни из золота с зеленой эмалью и бриллиантами, а также сети для охоты на птиц из золоченого серебра или же украшенные крупными жемчужинами. Пирующих развлекали музыканты, по обычаю времени устроившиеся на хорах, и кроме того — личный шут королевы Гильом Фуаре, шутиха по имени Жанетта и ее дочь Жаннина, также унаследовавшая ремесло матери, и карлица, прозванная «дамой Алипс».

После ужина можно было наконец-то остаться вместе с малой свитой, практически в одиночестве, коротая время в жарко натопленных покоях. Наша королева с детства любила читать, и сейчас могла позволить себе собрать немалую библиотеку из редких и дорогих в те времена книг. О пристрастии королевы к чтению можно судить уже по тому факту, что по всех ее перемещениях библиотека должна была следовать за своей госпожой, надежно упакованная в полотняные мешки и крепкие деревянные ларцы, обитые железом с железными же замками. К сожалению, каталог книг Изабеллы Баварской до нашего времени не дошел — при том, что собрание было, по всей видимости, немаленьким, так как для его поддержания в должном порядке пришлось нанимать специальную женщину-библиотекаря, которой стала Катерина де Вилье, в прошлом чтица покойной королевы Жанны Бурбонской.

Увлекшаяся чтением. Неизвестный художник «Увлекшаяся чтением». - Кристина Пизанская «Книга о граде женском» - XV вв. - Français 1177, fol. 3v. - Национальная библиотека Фрацнии, Париж.

В ее обязанности входило нанимать переписчиков и миниатюристов, закупать новые манускрипты и следить за сохранностью старых, вовремя отдавая их переплетчику, или же поручая плотнику приводить в порядок износившиеся от времени книжные ларцы. Нам известно, что среди множества сочинений, которые в течение многих лет читала и бережно хранила набожная королева, были многочисленные псалтири, часословы, молитвенники и жития. Также известно, что в 1401 году по приказу королевы у парижского книгопродавца Илера де Реца куплены были «Жития Святых» и также прославленная в те времена «Золотая легенда»Иакова Ворагинского. Кроме того, стоит упомянуть книгу «О Страстях Иисуса Христа», принадлежавшую перу Жана Жерсона, одного из величайших мыслителей и гуманистов своей эпохи, написанную на французском языке «во исполнение желания превосходнейшей и грозной госпожи, могущественной принцессы, дамы Изабеллы Баварской, милостью Божьей королевы Франции».

Кроме того, на почетном месте в этом собрании обретались стихотворные сочинения одной из немногих подруг королевы — женщины-гуманиста, итальянки Кристины Пизанской. Нам известно, что в 1401 года она торжественно преподнесла своей повелительнице «Рассуждения касательные „Романа о Розе“» и еще четырьмя годами спустя посвятит ей сборник своих «Баллад». Как обычно щедрая королева, вознаградит подругу серебряным кубком. Кроме того, королева, по-видимому, интересовалась историей, в частности, из библиотеки Карла Бурбонского ей были переданы для ознакомления «Большие Французские Хроники», которые затем перекочевали к королю, и неаккуратный монарх привел книгу в такое состояние, что ей срочно понадобился новый переплет. Также вполне возможно, что наша королева любила модные в те времена стихотворные и прозаические куртуазные романы — недаром же стену одной из комнат украшал ковер с изображением главной героини «Романа о Рыцаре Лебедя». Придворный ювелир озаботился тем, чтобы изготовить для своей повелительницы закладки для книг из чистого золота, украшеннные рубинами и жемчугом, что также нашло неизбежное отражение в счетах ее двора. Королева, очень бережно относившаяся к своим книжным богатствам, также заказала себе небольшие фонарики из резной слоновой кости, чтобы по темноте не подносить к страницам свечей и не пачкать их капающим воском. По необходимости, книги отдавали в переписку, в починку или в переплет, кроме того, богатые манускрипты служили отличным подарком для той или иной придворной дамы или для одной из королевских дочерей. Так известно, что 26 сентября 1397 года королева подарила Жанне, графине Монфорской (дочери одной из ее придворных дам), на ее семилетний юбилей «малый часослов Богоматери, украшенный миниатюрами, и включащий также псалмы».

Тихий вечер можно было также посвятить вышиванию, в чем наша королева также достигла определенных высот, или же концерту легкой музыки. Нам известно, что с этой целью в услужение к Ее Величеству был приглашен менестрель по имени Грасьоса Аллегре — испанец по национальности, также историки современности полагают вполне возможным, что наша королева и сама неплохо играла на арфе. Кроме того, в ее распоряжнии (по крайней мере с 1401 года) был некий «бедный юродивый, каковой обыкновенно поет перед королевой песни» — впрочем, как полагают современные историки скорее всего под «королевой» в виду имелась ее дочь Изабелла, королева Англии. В распоряжении нашей героини был также Пьер де Рион, искусно обращавшийся с тамбурином. Известно, что по приказу королевы ему изготовлен был разноцветный уппеланд с длинными рукавами и соответствующий ему шаперон, и как минимум, еще два музыканта, которым изготовлены были по приказу Ее Величества «два футляра из вареной кожи дабы в них складывать и в них же носить пять больших флейт, на каковых же они имели обыкновение играть перед сказанной дамой.»

Можно было также провести время с пером и листом бумаги, сочиняя баллады и рондо — времяпровождение, которому наша королева также посвятила немало часов. К сожалению, до нашего времени ее творения не дошли, видимо, представляя собой не более чем развлечение для самой себя и любящего супруга. И наконец, можно было, по желанию приказать принести легкое блюдо, и сопроводив его стаканом вида, после короткой молитвы, отойти ко сну. Опять же, по обычаю времени, постель королевы в холодное время года согревали подобием плоского утюга, внутри которого, надежно скрытые, тлели угольки из камина. Из ночи в ночь в одной комнате с королевой должна была спать особо избранная женщина, для которой ставили кровать — конечно же куда более скромного размера, чем у ее госпожи. Мало того, что роды могли начаться в любую минуту, и кто-то должен был немедленно принять меры, королеве ночью могло просто захотеться чего-то или потребоваться какая-то услуга. Кстати говоря, в те ночи, когда она спала вместе с королем, слуга и служанка опять же коротали время в передней комнате, за плотно закрытыми дверями.

В холодное время года королева могла согревать себе руки, сжимая в них золотые или серебряные шарики, наполненные изнутри тлеющим углем, или надеть перчатки из замши, козьей, волчьей или даже собачьей кожи, конечно же, мягчайшие, обработанные с этой целью свиным или куриным салом, подбитые или отороченные мехом, вышитые и надушенные розовой водой. Кроме того, для зимнего времени у королевы в гардеробе наличествовали шапки из бобрового меха — опять же, шитые золотом и серебром, во время летней духоты, прислуга омахивала свою госпожу круглыми опахалами по восточной моде.

Король посещает Юг

Дипломатические успехи и рождение дочери

Прибытие властелина. Жан Фуке «Прибытие Карла V в Париж». - «Большие французские хроники» - ок. 1415-1460 гг. - Français 6465, fol. 417. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Вернемся, однако, к нашему повествованию. Как было уже сказано, король отправился на Юг страны, формально — в ответ на жалобу аббата Сен-Бернарского, указывавшего, что жители местных городов и сел доведены по отчаяния и нищеты бесконечными аппетитами среднего из королевских дядей — Жана Беррийского, и потому готовы толпами начать переселение в Арагон — лишь бы не терпеть далее разорительных налогов. Посему, король пересек весь Юг страны, посетив по пути Невер — резиденцию своего кузена, Жана, сына герцога Бургунского Филиппа. Пока еще это веселый молодой человек — некрасивый, длинноносый, низкого роста, но что с того? Молодой бургундец, как и следовало ожидать, бредит военными подвигами, так что, с королем ему было очень несложно найти общий язык, и с увлечением обсудив предстоящие сражения и поединки, оба кузена расстались довольные друг другом. Карл не знает и не может знать, что его гостеприимный родственник со временем превратится в непреходящий кошмар для него самого и его королевства; впрочем, до этого еще далеко.

24 сентября отсюда к королеве несется первый гонец — счета сохраняют его имя — Мишле Амон, — с вестями от супруга, в то время как сам король тепло распрощавшись с кузеном прибывает в Дижон, где 7 октября его с невероятной пышностью встречает герцог Филипп, как все бургундцы питающий немалую слабость к возможности поразить гостя умопомрачительной по тем временам роскошью и театральными эффектами. Ради короля из китайского шелка, шитого золотом, срочно изготавливается балдахин, и польщенный подобным приемом монарх под сенью этого балдахина, который, в довершение спектакля, несут четверо молодых девушек, торжественно въезжает в город. Вслед за этим монарха изо дня в день развлекают пирами, турнирами, и наконец, музыкальными представлениями — ради всего этого великолепия на поле Сент-Этьенн спешно возводятся трибуны и помосты, за что герцогу приходится уплатить 500 ливров компенсации монахам местной обители, часть стен и садов которой приходится уничтожить ради подобного случая. Следующим на пути королевского кортежа лежит Лион, затем Роман-сюр-Изер, откуда 24 октября к любимой супруге летит очередное послание (за что очередной гонец по имени Тьерри Годи получает шесть ливров золотом в качестве вознаграждения); затем благочестивый король ненадолго прерывает путешествие ради паломничества в аббатство Сент-Антуан-ан-Дофине.

Неторопливый кортеж короля затем переправляется через Рону, и 1 ноября, уже в папском Авиньоне, он торжественно присутствует при коронации Людовика Анжуйского сицилийской короной. Как мы помним, юный Людовик чисто теоретически обладает наследственными правами на королевство Неаполитанское (оно же — Сицилийское), так как его отец (опять же, как мы помним, старший из королевских дядей) был объявлен наследником бездетной королевы Джованны, однако, скончался так и не успев занять престол. Этим умело воспользовался его соперник — Карл Дураццо, кузен королевы Джованны, который предпочитая не дожидаться решения непредсказуемой сицилийки, предпочел попросту расправиться с ней и занять престол в качестве узурпатора.

Наличие немалой военной силы позволяло ему не беспокоиться о правовых вопросах. Впрочем, к этому времени неугомонный герцог Дураццо уже успел погибнуть во время очередной войны (на сей раз в Венгрии), и венецианский престол престол де-факто занимал его старший сын Ладислас. Коронация молодого Людовика должна была, как вы понимаете, утвердить его «законные» права на Сицилию, вслед за чем претендент собирался вторгнуться в Неаполь и Рим. Забегая вперед скажем, что вторжение в Италию, в самом деле, состоится, и даже ознаменуется шумной военной победой, но вслед за отцом, Людовик не сумеет вовремя ею воспользоваться, позволив сопернику скрыться в Неаполе и приготовиться к осаде. Взять свою будущую столицу Людовик не сумеет и потому волей-неволей вынужден будет вернуться назад — до следующей попытки.

Но все это, опять же, в будущем. Кроме того, собственное королевство — уже на Севере Италии мечтает создать королевский брат, Людовик Туреньский, которому также нужны войска, деньги, и папское благословение. Кроме последнего, Карл добивается в Авиньоне весьма значительного дипломатического успеха: с согласия папы-раскольника ему даровало право по своему усмотрению распоряжаться 750 церковными бенефициями, находящимися на территории Франции. С точки зрения финансовой, как впрочем, и государственной — это очень серьезный успех. Не забудем, что за подобное право папство и империя не один десяток лет истощали друг друга в междоусобной войне.

Но вернемся. Итак, в начале ноября 1389 года из Авиньона понесся очередной гонец, который уже 10 дней спустя вновь торопил коня, чтобы как можно быстрее успеть к королю с известием, что его супруга благополучно разрешилась от бремени. 6 ноября в 2 часа ночи на свет появилась очередная принцесса. Ее назовут Изабеллой, в честь матери. Через пару веков, Елизавета-Шарлотта Пфальцская, супруга младшего брата короля-Солнце, узнав о подобном же решении, шутливо заметит, что «На свете стало одной Лизелоттой больше». Как отнеслась к подобному наша королева — неизвестно, скорее всего, по обыкновению, оставила ситуацию на благоусмотрение супруга. Воистину, чтобы вывести ее из подобного соглашательского настроения требовались потрясения весьма серьезного свойства. Скоро они последуют.

Пока же, король, быть может, несколько опечаленный тем, что вместо столь долго ожидаемого дофина, у него родилась еще одна дочь, в скором времени утешился. Забегая вперед, скажем, что этой малышке будет суждена короткая, но очень бурная жизнь, в которой найдут себе место и взлеты и падения, и корона Англии, и позорная высылка из страны, и любовь одного из величайших поэтов эпохи. Но все это в будущем.

Круговорот событий — радостных и печальных

Валь-ла-Рен, тихое поместье для королевского отдыха.

Пока же, надо сказать, что во время этого путешествия король не только лихо отплясывал на празднествах с местными красотками и решал дипломатические вопросы, но и вершил суд и расправу, так во время шестимесячного монарха пребывания в Тулузе, его приказу был сожжен живьем ставленник Жана Беррийского в этой провинции, Жан Бетизак, в особенности «прославившийся» грабежом местного населения. Следующей остановкой для королевского кортежа стал Мазьер, где к королю для принесения феодальной присяги и очередных дипломатических переговоров прибыл знаменитый граф Тулузы Гастон Феб.

По случаю новогодних праздников, очередной гонец привез для королевы подарок от супруга: драгоценный диптих, половинки которого могли складываться вместе посредством хитроумного шарнирного замка. Внутри этот маленький шедевр — из золота, как несложно догадаться — имел на одной из створок изображение Св. Гроба в Иерусалиме, на другой — Св. Деву «с Младенцем из золота», причем изображение раскрашено было белоснежной эмалью, и дополнительно украшено рубинами, изумрудами и жумчугом. На внешней стороне одна из половинок также несла на себе изображение Св. Девы, на сей раз в ярко-алой эмалевой гамме, вторая половинка представляла собой миниатюрное зеркальце.

8 февраля нового 1390 года король из Лиона уведомил супругу, что в скором времени вернется домой. Юному и веселому монарху, которому за многие месяцы успели наскучить государственные обязанности вновь хотелось острых ощущений, и посему он предложил младшему брату устроить гонки вплоть до Парижа, причем в качестве приза для победителя должны были служить пять тысяч полновесных ливров — годовой доход к с баронского владения немалых размеров. Как и следовало ожидать, младший с готовностью принял вызов, и гонки начались. «Посему же принцы эти, бывшие (тогда) молодыми, преисполненные решимости (победить) скакали день и ночь, и приказывали везти себя далее на повозке, ежели хотели отдохнуть. И да будет вам известно, загнали множество лошадей». Нам неизвестно, когда началась эта сумасшедшая гонка: непосредственно из Лиона (как полагает хронист), или из Шалона-сюр-Марн, согласно мнению одного из новейших биографов королевы Филиппа Делорма, где король оказался уже 20 февраля, и буквально за сутки покрыл последние 230 км отделявших его от столицы. Так или иначе, все сходятся на том, что Людовика выручила смекалка: вместо того, чтобы провести множество часов в седле, он приказал в Труа подготовить для себя корабль и по Сене спустился вплоть до Мелёна, в то время, когда обессиленный бешеной скачкой король позволил себе несколько часов отдыха.

Там же вскочив в седло он скакал вплоть до Парижа — продолжает далее Фруассар — и отправился в Сен-Поль к королеве вкупе со своей супругой, и и осведомился о вестях от короля, и ибо ему еще неведомо было вернулся ли тот или же нет. Узнав же, что тот еще не возвращался и преисполнившись радости, он объявил королеве Франции «Мадам, в скором времени вас ожидает известие.» И был в том прав, ибо когда король узнал о его прибытии, он также не задержался, и когда брать его увидел, он, подойдя к нему, ему сказал: «Монсеньор, я выиграл пари. Прикажите, чтобы мне было уплачено.» «Это правда, — ответил король — Вы получите выигрыш.» И там же они рассказали дамам о своем путешествии, и о том, откуда прибыли… Дамы же превратили все это в шутки и смех, и над тем потешались, и живо себе воображали, сколько тягот таковым пришлось перенести.

На деле, впрочем, ситуация была не столь радужна. 23 февраля, когда король и его брат появились в Луврском замке, королева и ее придворные дамы встретили их в трауре. Жанна, старшая дочь Изабеллы и Карла, которой едва исполнилось полтора года, незадолго до этого умерла. Впрочем, как было уже сказано, младенческая смертность была столь велика, и случай столь обыден, что хронисты едва обратили на это внимание. Да и сама королева, сказать по чести, в этот раз утешилась достаточно быстро, так что неделей ранее, приор Парижской Богадельни по обычаю забрал «колыбель дочери короля, незадолго до того преставившейся».

И все же, смерть обоих старших детей произвела на сурпугов достаточно гнетущее впечатление, посему, чтобы развеселить обоих в начале весны, а точнее 6 марта 1390 года неутомимый Людовик устроил в честь своей победы в этой своеобразной гонке, а также в честь короля и его супруги рыцарский турнир. Несколько позднее, Карл и Изабелла, вкупе с прочими родственниками короны приняли приглашение на пир, который устраивал дядя Карла по материнской линии — Людовик Бурбонский, отправлявшийся в очередной поход против «неверных» — на сей раз в Тунис, чтобы покорить себе порт Махдию, получив таким образом неплохой плацдарм для начала наступления в Африке, а также нейтрализовав хотя бы частично многочисленных тунисских пиратов. Забегая вперед, скажем, что поход этот, хотя и активно поддержанный генуэзским флотом, в очередной раз закончился ничем.

Впрочем, королеве было не до того. В мае 1390 года она была беременна уже в четвертый раз. Два века спустя, королева Мария Лещинская, уставшая от ненасытных сексуальных аппетитов супруга, попросту перестанет пускать его к себе, заодно громко пожаловавшись, что устала необходимости постоянно «спать с королем, быть беременной и рожать.» Изабеллу, судя по всему, подобная практика вполне устраивала — кроме того, государству нужен был наследник. Нам известно, что 9 мая она ненадолго посетила Руан, так как в городских счетных книгах сохранилось решение поднести в подарок королеве Франции «двести марок серебром в в виде посуды». Позднее она вернется в парижские окрестности, чтобы посетить свое новое владение «Валь-ла-Рен» — «Долину Королевы». Это богатое поместье, расположенное неподалеку от столицы, сменило уже множество хозяев. Будучи выстроенным в 1265 году по приказу Жанны Тулузской, супруги Альфонса Пуатьесского, и золовки самого Людовика Святого, оно изначально именовалось «Валь-ла-Комтесс» — «Долиной Графини.» Позднее оно перешло во владение Жанны Эвре, третьей жены Карла Красивого — последнего представителя Капетингской династии. В 1380 году Карл VI подарил его дяде — Жану Беррийскому, который в свою очередь, девятью годами спустя отписал его младшему брату короля Людовику. Тот в свою очередь с готовностью передал его королеве в обмен на загородный дом в пригороде Сен-Марсель, принадлежавший последней «вкупе с ивовым леском, а также садом, где высажена клубника, лаванда, розмарин, бобы, горох, вишневые деревья, декоративный виноград, а также наличествует живая изгородь, капуста и лиственная свекла для кроликов, а также конопля для птиц».

Жизнь идет своим чередом

Суеверие во благо подданных

Ураган. Неизвестный художник «Южный ветер». - Ибн-Бутлан «Tacuinum Sanitatis» - XIV в. - Ms. Casanatense 4182, fol. 32. - Библиотека Казанатетсе, Рим.

Конечно же, за более чем двести лет дом частично обветшал и требовал ремонта, на что щедрый монарх выделил супруге тысячу ливров золотом. Ее секретарь по фамилии Салó, скрупулезно записал за своей госпожой

Изабо, милостью Божией королева Франции, приветствует тех, каковым предназначено это письмо, и каковых же мы уведомляем о получении и переходе в распоряжение наше от Жака Эмона, генерального сборщика вспомоществований, предназначенных для ведения войны, суммы в тысячу франков золотом, нам отписанную монсеньором (королем), каковые же он приказал нам передать и вручить через посредство сказанного генерального сборщика, дабы таковую (сумму) использовать ради ремонтаотеля нашего именуемого Валь-ла-Рен, вкупе с иными целями, каковые объявлены в письмах, для таковой цели предназначенных. Сказанной же суммой, нам выплаченной целиком, мы весьма удовлетворены, что подверждаем таковой распиской, выданной на имя сказанного сборщика вкупе со всеми прочими, к тому могущими иметь отношение, в подтверждение чего мы прилагаем к сему письму нашу печать. Писано в Париже на 20й день июня, в год от Рождества Христова тысяча триста девятостый.

Следом за тем, оставив ремонт на попечение приближенных, королева отдыха ради, отправилась в Сен-Жермен-ан-Ле. Это владение издавна принадлежало французским королям и членам их семьи, 1346 году оно было захвачено и сожжено наступавшими английскими войсками, однако же, Карл V сумел оттеснить врага, и полуразрушенный замок был вновь приведен в нарядный вид. Королеву и на сей раз сопровождала Валентина Висконти, также беременная – в третий раз. Два ее первых малыша, также как и старшие дети Изабеллы, умерли во младенчестве, причем второй из них скончался не далее как 25 мая 1390 года; чтобы немного развлечь супругу, тяжело переживавшую эту потерю, Людовик также отправил ее на отдых.

В середине июля король решил на несколько дней присоединиться к своей супруге, и в этот же момент суждено было произойти событию, раскрывшему характер нашей героини с совершенно неожиданной стороны. Вновь дадим слово Мишелю Пентуэну, клирику и хронисту аббатства Сен-Дени:

В час, когда в присутствии короля служилась месса, и когда совет собрался вместе дабы обсудить введение всеобщей подати, случилось неожиданное событие, всех преисполнившее ужасом. Погода стояла ясной, и не видно было ни малейшего облака; и неожиданно небо над самой королевской резиденцией и по всему расстоянию более чем на милю от таковой, затянулось тучами, и день сменился глубокими сумерками, каковые лишь по временам прорезались проблесками молний. Гулкие раскаты грома звучали отосвсюду, и молния падала с таким грохотом, что казалось, королевская резиденция вот-вот рухнет, ветер же дул с таким ожесточением, что в покоях вырвал из петель оконные рамы, и выбил стекла в часовне королевы, так что осколки их брызнули едве ли не до самого алтаря, и мессу пришлось заканчивать в спешке, приглушенным голосом, из страха, что священную гостию вырвет прочь из рук священника…

В самом деле, гроза сменилась настоящим ураганом, тот же хронист уверяет нас, что в лесу между Сен-Жерменом и Пуасси ветер с корнем вырывал старые деревья, шутя отрывал от стволов кряжистые ветви, и разбрасывал их по всей округе. Четверо высших сановников короны, имевшие неосторожность оказаться на пути молнии, погибли, и тела их обуглились до полной неузнаваемости. Тогда же, как уверяет нас Мишель Пентуэн

Королева поспешила к королю, дрожа всем телом, и сумела его убедить, что причиной такового природного возмущения было утеснение народа… И сам же совет, собравшийся для утверждения таковых налогов, разошелся во мнении… И внимая мольбам королевы, каковой скоро приходило время рожать, корль в скором времени запретил поднимать таковой вопрос…

Ну что же, эта небольшая история делает честь нашей героине, пусть даже на отчаянный шаг ее толкнул суеверный страх перед грозой. Так или иначе, ей удалось убедить супруга, что Господь не дает им мужского потомства именно по причине чрезмерного «утеснения» подданных, и без решения такового вопроса невозможно рассчитывать на продолжение династии. Король уступил – «По ходатайству королевы – подтверждает хронист Жан Жювеналь дез Юрсен, - он открыто воспретил увеличивать (подати) каким-либо образом».

Окончание зимы и рождение принцессы

Зима, время рождения принцессы Жанны. Неизвестный художник «Декабрь». - «Часослов герцогини Бургундской» - ок. 1450 г. - Ms. 76/1362 fol.12v. - Музей Конде. - Шантильи, Франция.

В самом деле, срок разрешения от бремени приближался, и желая умилостивить Всевышнего, чтобы он наконец-то позволил явиться на свет долгожданному наследнику престола, королева вновь предалась делам благочестия. 26 августа 1390 года, во главе своей неизменной свиты мы видим ее в Париже, где она ненадолго останавливается во дворце Сите, где в это же время обретается ее супруг. 1 сентября она уже в Понтуазе, затем в аббатстве Монбюиссон, где молит Господа о милости, и одновременно навещает могилы двоих своих старших детей. Король не сопровождает супругу в этот раз – его куда больше занимает азартная осенняя охота в окрестностях Компьеня, которой он предается со всей страстью в сопровождении неизменного младшего брата. В октябре королева молится в Шартре и Сен-Санктене, посещает аббатство Шюин, которое по причине ее постоянных визитов становится столь популярным среди паломников, что с начала следующего века здесь будет проводиться ежегодная ярмарка. Ее путь лежит далее в монастырь Вилье, где покоится прах Анны Киевской, супруги короля Генриха I, где королева преподносит в дар местному клиру два отреза золотой парчи для пошива священных одеяний, и даже не минует своим вниманием несколько деревушек в Гатине, о чем свидетельствует сам король:

Бедные селяне и жители города и приходов Суази и Сен-Жермен-сюр-Эколь, с величайшим почтением и благоговением приветствовали и принимали сказанную супругу нашу, и сколь то было в их скромных возможностях, то знаменовали великими подношениями и дарами из вина, овса и прочих вещей.

Ураганы же все не унимались, и многие всерьез ждали Апокалипсиса и конца света, уверяя, что Господь окончательно отвернулся от мира по причине того, что несмотря на все усилия, двоепапство прекратить не удалось, и вместо Урбана VI, скончавшегося двумя годами ранее, избран был Бонифаций IX, которому по-прежнему противостоял раскольник Климент VII, и распрям в самой среде римской церкви, казалось, не будет конца.

Конец года ознаменовался грозными знамениями: в небе то там то здесь вспыхивали метеоры. Новый ураган потряс Европу в саму рождественскую ночь 1390 года, Мишель Пентуэн уверяет, что разбушевавшаяся стихия дала о себе знать даже в Иерусалиме:

И ветер задул со всех четырех сторон света, с ожесточением, до того времени невиданным. И множество людей было напугано и уверилось в скором пришествии Сына Человеческого, и что миру в скором времени надлежит исчезнуть… Говоря об ущербе, причиненном таковым ураганом, я добавлю к тому, что в течении восьми дней, сколь то продолжалось без всякого перерыва, он невероятной своей силой вырывал с корнем самые высокие деревья, что были в садах и лесах, и отрывал у них от стволов самые толстые ветви, и уносил таковые обломки на большие расстояния и усеивал таковыми (все) вокруг. И многие же церкви испытыли великий урон, ибо их башни вкупе с колокольнями были разрушены, и множество богатых поместий во многих местах разрушены были до самого основания, или же лишились крыш, и во многих домах дымовые трубы и крыши обрушивались вниз, погребая под собой множество несчастных во время сна…

К счастью, королевская резиденция устояла, хотя, как несложно догадаться, молодой королеве и ее окружению пришлось пережить несколько очень страшных часов. Однако, всему когда-то приходит конец, ветер окончательно утих, установилась привычная зимняя погода, и 24 января нового 1391 года между шестью и девятью часами утра, в своем любимом замке – в Мелёне, королева разрешилась от бремени. По всей видимости, Господь продолжал гневаться, т.к. на свет вновь появилась девочка. Новорожденную назвали Жанной, как и ее старшую сестру, умершую годом ранее – это было старинное суеверие, призванное таким образом отвратить от малышки смерть. В самом деле, новорожденной суждено будет достичь взрослого состояния, обвенчаться с герцогом Бретонским Жаном V, и даже возглавить войну против инсургентов, желающих во что бы то ни стало отнять у него корону. В отличие от своей слабохарактерной матери, Жанна Французская впишет свою страницу в историю этой страны, и по праву займет место в пантеоне храбрейших и разумнейших женщин свой эпохи. К сожалению, ей также не будет суждена долгая жизнь – и вторая из выживших дочерей Карла и Изабеллы угаснет, лишь на десять лет пережив свою мать. Но все это, опять же, в будущем. Продолжим.

По несколько неясным причинам, король 11 дней спустя после рождения дочери (В подарок? В знак своей неизменной благосклонности?) позволяет супруге иметь личное казначейство, отдельное от его собственного. В скором времени этот щедрый подарок сослужит ей добрую службу, пока же под эгиду этого новосозданного учреждения передается забота о златотканых и шелковых тканях, полотне, мехах и перьях, покоях королевы, а также украшающих таковые вышитых обоях и коврах, ларцах и сундуках, украшениях, драгоценной посуде, туфлях, жаловании служащих ее двора, шерстяных тканях и пошиве платьев... и т.д. и т.п. Нам неизвестно имя первого казначея королевы; да и сами счета этого учреждения сохранились лишь с начала 1393 года. Известно, что в 1398 году эту почетную должность займет Эмон Рагье, в 1403 году его сменит на посту Жан Леблан. Впрочем, обо всем в свою очередь.

Пока же королева, повинуясь приказам докторов, проводит в постели положенное после родов время, после чего жизнь входит в налаженную колею. 10 апреля того же года, благосклонно приняв приглашение от одной из своих фрейлин – мадемуазель Марии д’Аркур, королева присутствует на ее свадьбе с камергером двора Коларом д’Эстувиллем, сеньором де Торси, сенешалем Тулузы и Ажена. Ну что сказать, достойная партия.

Комментарии