Костюм средневековой Франции/Окрашивание ткани. Цвета в костюме и их символика

Содержание 1 Необходимое вступление. За тысячу лет до Ньютона 2 Античная триада 2.1 Белый 2.2 Красный 2.3 Черный 3 Цвета Средневековья 3.1 Лазурь 3.2 Зеленый 3.3 Желтый 3.4 Оранжевый 4 Прочие цвета 4.1 Пурпур 4.2 Розовый 4.3 Коричневый 5 Двуцветность в костюме 6 Полосатые ткани 7 "Проклятое ремесло" красильщика 8 Примечания

Необходимое вступление. За тысячу лет до Ньютона

Сколько цветов в радуге? Вопрос для младшего школьника - семь, конечно. Каждый охотник желает знать... Не спешите, дорогой читатель. Их семь для тех, кто говорит на славянских языках. А вот англичанин или француз увидят шесть, т.к. "синий" и "голубой" для него сливается в единое понятие blue (фр. bleu). А для японца их и вовсе пять, т.к. на этом языке "зеленый", "синий" и "голубой" свободно обозначаются одним понятием - aoi. Можно привести еще более экзотические примеры. Так в одном из папуасских языков (танма) различаются только два основных цвета - muli (черный и зеленый) и mola (красный, белый и желтый). Не будем усложнять ситуацию далее, просто поверьте на слово, для живых языков это далеко не предел.

С древними греками и римлянами дело обстоит еще хуже, так, например, Ксенофан и Анаксимен (VI в. до н.э.) различали в той же радуге исключительно красный, желтый и фиолетовый, с ними же полностью был согласен знаменитый атомист Лукреций Кар, живший на 600 лет позднее (98-55 гг. до н.э.). Аристотель - во времена Средневековья превратившийся в непререкаемый авторитет и абсолютный эталон учености различал (прогресс!) уже четыре цвета: красный, желтый, зеленый и фиолетовый, с ним был полностью согласен проклинаемый в то же Средневековье Эпикур. Луций Анней Сенека, воспитатель недоброй памяти императора Нерона достаточно оригинально вычленял все в том же "небесном луке" пурпур, фиолетовый, зеленый, оранжевый и красный. И наконец, ближе всех к современному видению подошел Аммиан Марцеллин, видевший в ней же пурпур, фиолетовый, зеленый, оранжевый, желтый и красный.

Подобный разнобой, а также - как вы уже заметили, читатель, дружное игноринование синих и голубых оттенков, привели к тому, что исследователи XIX века всерьез озадачивались проблемой: быть может, у греков и римлян зрение было устроено как-то по-особому, и они видели мир в иной цветовой гамме, чем современные люди? Но, конечно же, столь прямолинейно ставить вопрос нельзя. В наше время известно, и доказано с высокой степенью вероятности, что анатомия и физиология человека практически не изменились со времен каменного века. Выходит, с давних пор и до нынешнего дня, мы все видим одно но замечаем - разное, по своему произволу игнорируя те или иные части спектра. У цветовых оттенков нет резко очерченных границ, они текучи, легко сливаются, смешиваются, переходят друг в друга (недаром же мы отмечаем красно-оранжевые, красно-синие, зеленовато-желтые и прочие оттенки). Выходит, вопрос состоит в том, что разные народы в разные периоды своего существования по не совсем ясным причинам группировали их по-своему, классифицируя и разделяя цветовую (или на более научный лад "хроматическую" гамму) на отрезки той или иной длины.

Раздел лингвистики - науки о языке - специально посвященный изучению цветового восприятия у разных народов в разные периоды их истории - едва делает свои первые шаги. Работы в этой области можно пересчитать буквально по пальцам, и неудивительно, что на многие вопросы ответов просто нет. Мы понимаем, что вплоть до опыта Ньютона и научного объяснения цветового решения мира, как ученые, так и простые люди прошлого поневоле вынуждены были руководствоваться собственными глазами. И все же - почему все видели разное? Советский исследователь А.А. Леонтьев выдвинул интересную гипотезу. Смысл ее состоит в том, что мы игнорируем те цвета, которые не имеют большого значения для хозяйственной деятельности и наоборот, уделяем особое внимание оттенкам, необходимым для успешного выживания. В частности, жители пустыни, как правило, очень тонко различают красно-желто-оранжевые тона, и практически "слепы" в том, что касается зеленых и синих оттенков. Наоборот, те народы, чья жизнь связана с морем и зависит от его капризов, имеют множество обозначений для синих и зеленых оттенков, связанных с тихой, или штормовой погодой, чистой или мутной водой; но при том валят в общую кучу все, что касается "теплых" красно-желтых тонов спектра. Авторы этой книги склонны согласиться, однако, продолжая ту же мысль, полагают, что мы скорее имеем дело с взаимодействием нескольких причин. Повторимся.

1. Климат
2. Экономическое состояние общества
3. Светские и религиозные обычаи и традиции
4. Престижность и влияние богатых и властных наций и личностей
5. Личные вкусы

Иными словами, то же самое, о чем мы говорили, обсуждая костюм как таковой. Это всего лишь гипотеза, читатель, однако, основываясь на реальных исторических фактах, мы попытаемся ее доказать. Пойдем пошагово, терпеливо разбираясь в непростых, и порой неожиданных поворотах начатой темы. Начнем.

Античная триада

Что такое вообще - цвет? Этим вопросом задавались уже великие умы древности, однако, за неимением точных приборов и недостаточным развитием оптики как науки, ситуация оставалась на уровне догадок - пусть гениальных. В частности, знаменитый Пифагор, математик и музыкант, автор теоремы, известной всем со школьной скамьи, предполагал, что глаза испускают некие лучи, которые достигая предмета, как бы подсвечивают его, придавая исконно бесформенной и бесцветной материи привычные нам качества. Наоборот, весельчак Эпикур, полагавший, что жизнь нужно ценить во всех ее проявлениях, считал, что объекты сами по себе испускают поток лучей или частиц ("корпускул") которые достигая наших глаз сообщают о качествах объекта, включающих, в частности, цвет. И наконец, Платон, примирив обе противоположности, выдвинул собственную теорию, согласно которой глазной "свет", или же вылетающие из глаз частицы, сталкиваясь с таким же излучением, исходящим с поверности предметов, сообщают нам то или иное восприятие. И все без исключения сходились в том, что цвет возникает только если на объект кто-то смотрит, но никак не сам по себе. А теперь сравните с достижениями современной физики...

Цветовая палитра античности была по нашим меркам, достаточно бедной. Ее можно изобразить в виде равностороннего треугольника, при том, что каждый из трех углов соответствует одному из трех основных цветов, белому, красному, черному. Разновидностями красного также считались желтый и оранжевый - цвета "теплой" части спектра. Наоборот весь низ радуги от зеленого до фиолетового полагался "черным". Не будем забывать, что античность (а затем и средневековая эра) жила под властью магии цифр. В трех цветах виделась тройственность мироздания, разделение на горний, земной и подземный миры, а в обыденной жизни на три класса общества: жрецов, воинов и землепашцев. Надеюсь, читатель, до этого момента вам все ясно. Давайте увидим теперь систему в действии.

Белый

В белом здесь изображены дева Мария, Иисус, ангелы и святые. Жан Фуке «Все святые» — «Часослов Симона де Вари» (74 G 37a), fol. 83. Ок. 1455. Королевская библиотека Нидерландов, Гаага

Существует забавная история о том, как Евангелие переводили на один из языков Океании. В Книге Исайи можно прочесть известные слова "Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю" (Ис. 1:15-18). Переводчики оказались в тупике, в самом деле, как объяснить жителям тропических островов, что такое "снег"? Из положения вышли изящно, перевод гласил, "Если будут грехи ваши, как багряное, как кокос убелю".

Следует заметить, дорогой читатель, что одна из самых сложных проблем этнографии, состоит в том, явялся ли тот или иной обычай, сходный у двух народов, результатом заимствования, или более-менее похожие воззрения возникли независимо в двух местах, под влиянием сходных условий жизни. В том, что касается первобытных времен, вопрос такого типа остается открытым для большинства случаев, так что пытливому исследователю будет чем заняться. И лишь переходя к античности, и уж тем более, к Средневековью, мы обретаем относительно твердую почву под ногами.

Давайте вспомним, откуда пришла цивилизация старой Европы. Египет, Средиземноморская Греция, и наконец, Рим. В этих южных странах, с теплым и мягким климатом, практически нет природного белого. Снег здесь крайне редок, остается только - белый цвет некоторых раковин, или цветов, к примеру, любимых поэтами лилий. Иными словами, важность белого цвета для охотника и собирателя равнялась нулю. По всей вероятности, этот цвет приобрел свою исключительную важность много позднее. Когда? Здесь нам может помочь изучение культур черной Африки. Как известно, этот континент был колыбелью человечества, и потому здесь, в культурах с устоявшимся, традиционным укладом сохраняются понятия и ассоциации давно исчезнувшие в других регионах. Итак, согласно этнографическим материалам XIX-XX вв. белый цвет для африканских культур имеет стойкую ассоциацию с молоком.

А вот это уже серьезный указатель. Молоко - основная пища, без которой невозможно существование скотоводческого племени. Связанное с рождением новой жизни, с мистическим появлением на свет звериного детеныша или же человеческого младенца, молоко в традиционных культурах пользовалось неизменным поклонением как первооснова жизни. В традиционных религиях Африки, из первой капли молока был сотворен весь видимый мир. В индусской мифологии, пахтанье молочного океана порождает солнце, луну и священную корову. Молоко Великой Матери в религиях Древнего Востока давало богатство, наделяло удачливостью и умом. Жрецы фригийской Кибелы во время оргиастических празднеств окропляли молоком толпы молящихся. Иероглиф "молоко" в Египте также имел значение "творить, созидать".

Еще одно африканское поверье прочно связывало белый цвет со спермой мужчины - порождением новой жизни, таинством зачатия. Белизна соединяла в себе мужское и женское начала, связывала воедино телесный мир с миром бесплотных духов, с той неизвестностью откуда появлялся на свет ребенок. Вместе с развитием цивилизации, более абстрактное понятие "белого цвета" отделилось от своих материальных порождений, полностью сохранив в себе их религиозную составляющую. Этот процесс можно проследить на материале сакрализации белоснежной древесной смолы, которой некоторые африканские племена имеют обыкновение умащать тело перед началом религиозных обрядов. Дерево, выделяющее таковую на их языке именуется "деревом матери и ребенка". Белые ленточки на ручках и ножках африканского младенца призваны оберегать его от болезней и дурного глаза. В Индии, когда малыш в первый раз пробует "взрослую" пищу, он должен быть обязательно одет в белое платье.

Однако, и эта двойственность была очень характерна, как для древней, так и для средневековой цивилизации, белый цвет, ассоциируясь с миром бесплотных духов, наводил на мысли об отчаянии, старости и смерти. Седые волосы приводили в ужас как римских, так и средневековых щеголей, - это было "покрывало смерти", признак угасания, слабости и болезней. В самом деле, бесцетна и мертвенно-бледна кожа пораженного проказой, бледно лицо трупа. Желая как можно дольше избежать подобной участи, прибегали к окраске волос и особым "волшебным" обрядам омоложения.

Белый был цветом траура незапамятных времен; в частности, белой глиной обмазывали тело австралийские вдовы. Обычно полагают, что подобным образом достигалось две цели: остаться неузнанной для духа умершего супруга, который в противном случае будет мучить и досаждать вдове, мстя ей за то, что она осталась жива, и конечно же, магическим способом защититься от его внимания.

В первобытную эпоху очень важную роль в религиозной жизни общества играют обряды т.н. "перехода". Любое кардинальное изменение в жизни человека или целого племени - будь то переселение, или переезд отдельной семьи в новый дом, свадьба, похороны, рождение ребенка и т.д. требует особых магических действий. Практический разум дикаря не стоит недооценивать: любое серьезное изменение жизненного уклада действительно способно принести немало сюрпризов, как приятных, так и не очень, и вполне логичным представляется приложить все усилия (как реального, так и колдовского характера), чтобы привлечь удачу на свою сторону. Важнейшим для первобытного общества служит т.н. обряд "инициации" или "временной смерти", представляющий из себя сакральный переход вчерашнего ребенка в состояние взрослого воина, или будущей матери семейства. Мальчика или девочку посвящают в магические тайны племени, он или она проходят достаточно жестокие испытания, должные предоставить новому адепту магическое покровительство духов племени, а порой - и незримую власть над животным миром. К сожалению, обряд этот хотя и неоднократно описан в литературе, изучен достаточно поверхностно; ситуация осложняется тем, что из-за его сакрального, и тайного характера европейцы никогда не допускались в места его совершения, и вынуждены были описывать произошедшее с чужих слов, зачастую, прибегая к помощи переводчика. Однако, с достаточной уверенностью, этнографы утверждают, что смысл инициации всегда состоит в символической гибели и воскрешении. При помощи наркотического питья, судорожных плясок, кружения и т.д. подростка приводят в состояние временного помрачение сознания, сопровождающееся галлюцинациями и наконец - потерей сознания. Возвращение неофита к обыденной жизни зачастую сопровождается переодеванием его в белое платье - по праву посвященного, соприкоснувшегося с белым миром духов; и равно - для защиты от колдоства и дурного глаза, перед которыми новообращенные еще достаточно уязвимы. Вполне возможно, что последним отголоском этого обычая остаются белые одежды детей, принимающих первое причастие в католической церкви. Вы, конечно, подумали, читатель, о белоснежном наряде невесты? Но нет, подобный обычай появляется в Европе не ранее XVIII века; вплоть до того времени, белый скорее отождествлялся с печалью и смертью, но отнюдь не с брачным пиром.

Во всех религиях языческой древности, земледелие почитается даром богов. Египет полагал лен - основной материал для производства одежды - даром богини Исиды, и вместе с тем, сакральный белый, прочно утвердился уже на новом витке истории. Египетские жрецы обязаны были одеваться в белое, основой их одежды всегда служило некрашенное (белое) льняное полотно. Неизвестно, каким образом греки и римляне перешли к сходной идее; через посредство Египта, или самостоятельным образом, но факт остается фактом: во время религиозных церемоний, в древней Греции молящиеся должны были надевать на себя строгое белое платье. Платон в своем диалоге "Законы" настаивает на том, что белому полотну наиболее приличествует служить приношением для богов. Римский жрец - фламин, также одевался исключительно в белое, кроме того, ему запрещалось дотрагиваться до железа - неизменной принадлежности "земной" касты воинов; же же ограничения, по свидетельству Плутарха, накладывались на архонта Платей. Вечно девственные жрицы Весты были также обязаны одеваться исключительно в белые ткани. В знак чистоты своих намерений, желающий получить должность в древнем Риме являлся перед народом, одетый в белое (candidus) платье; отчего в более поздних языках и происходит слово "кандидат" (досл. "одетый в белое").

Вполне вероятно, что именно египетское влияние породило сходные воззрения на белый цвет у древних евреев. Согласно Библии, Бог творит ангелов и облачает их в одежды из белого льна, и этот хор привестствует создание небесных светил. Таким образом, нет ничего удивительного, что белый цвет, в качестве сакрального, прочно вошел в обиход христианского духовенства, превратившись в неизменную принадлежность литургического костюма и монашеского одеяния для части средневековых орденов. Сакральный белый в Средние века неизменно выступал символом чистоты, целомудрия и непорочности. В белое облачали ангелов на иконах, белый считался цветом упования на Бога, цветом высшей справедливости и вечности. И в то же время, как и ранее, белый считался цветом отчаяния и смерти. Белый траур в качестве обычая продержался в Европе вплоть до XV века, когда под влиянием бургундских мод, в привычку вошел привычный нам черный. Наглухо закрытое на шее и груди снежно-белое одеяние носили средневековые королевы, оплакивающие смерть мужа. Характерность символики зачастую состоит в том, что сохраняющийся на протяжении веков обычай получает новые обоснования, более соответствующие изменившемуся образу мыслей. Так в Средневековье белое платье, сшитое из некрашенной ткани, воспринималось как знак смирения перед судьбой, покорности божьей воле, по сути дела, монастырское одеяние; мнение это поддерживалось тем, что вдовы после смерти мужей зачастую действительно принимали постриг. Последним отголоском траурного белого в наше время служат многочисленные истории о привидениях, питающих постоянную слабость к белым простыням и балахонам.^[1].

Неземная, прозрачная бледность была исключительно популярна в среде римских модниц (и даже модников!) Желая выгодно отличить себя от полнокровных, грубых, покрытых загаром крестьян, римские аристократки не жалели свинцовых белил, так что вышучивая подобные пристрастия, римский комедиограф писал, что случись кокеткам его времени попасть под дождь, по лицу у них потекут ручейки румян и настоящие потоки белил! Та же мода (римско-византийская по происхождению) прочно держалась в Европе вплоть до наступления Нового Времени. Средневековая дама должна была быть бледной до прозрачности, в идеале, красное вино, которым она угощалась во время званых обедов, должно было просвечивать сквозь прозрачную бледность шеи. Сквозь тончайшую кожу должна была проступать сеточка сосудов; сметливые дамы, желая добиться подобного эффекта, попросту "рисовали" синеватые вены поверх белого нижнего слоя. Средневековая красавица - всегда блондинка с золотистыми волосами; вспомним сказочную Златовласку и гриммоскую Белоснежку - пришедших к нам как раз из средневековых времен. Чтобы достигнуть подобного эффекта, женщины перед званым обедом навещали цирюльника и приказывали "открывать себе кровь", причем сцеживание должно было идти вплоть до того момента, когда лицо покрывалось желаемой бледностью. Кроме того на лицо накладывался слой все тех же свинцовых белил, и красавица, во всеоружии своего очарования, отправлялась покорять мужские сердца. Обычай белить лицо (по всей видимости, через византийское посредство) попал в Московскую Русь, и продержался, как минимум, до петровских времен. Последние отголоски его - уже в полукарикатурном виде, мы находим в пушкинской "Барышне-крестьянке", где проказница, желая ошарашить будущего жениха, накладывает на лицо чудовишный слой белил.

В XVIII веке был найден метод отбеливания ткани с помощью соединений хлора; кстати сказать, использующийся до сих пор. Вплоть до этого времени, отбеливание ткани или кожи представлялось исключительно сложной задачей, которую ни античность, ни средневековье в полной мере так и не могли решить. Посему, простейшим вариантом было использование так сказать, природного белого: некрашеного льна, шелка, позднее - хлопка, или же специальный отбор овец и коз отличающихся светлым окрасом шерсти. Так что нет ничего удивительного, что на цветовой шкале, вплоть до Нового Времени, белый воспринимался как полюс не-цвета, бесцветности, чистой, не измененной человеком "естественной" окраски. Надо сказать, что некрашеная ткань отличается на самом деле несколько желтоватым, коричневым или иным тоном; простая ассоциация идей привела к тому, что для античного или средневекового человека красный и "водянистый, размытый" красноватый цвет уже полагались как совершенно разные, и даже полярные цвета. Второй считался разновидностью белого, как впрочем, и любой другой "слабый, размытый" оттенок. И весьма вероятно также, что "белый", который мы видим на миниатюрах и портретах средневековой эры был на самом деле именно желтоватым тоном некрашенного хлопка и льна.

Впрочем, кое-каких успехов красильщикам добиться все же удалось. Так уже во времена Неолита была замечено, что кожа окрашивается в белый цвет если ее какое-то время растягивать и тереть. Естестенно, для подобных процедур выбиралась бычья или козлиная кожа от природы как можно более светлая. Процесс был крайне трудоемок, однако, практиковался в течение многих веков. Для шерсти существовала методика т.н. "лугового" отбеливания, открытая в античности, по всей видимости, чисто эмпирическим способом. Заключалась она в том, чтобы ранним утром расстелить полотно на траве, мокрой от росы. Сейчас мы знаем, что роса чрезвычайно богата кислородом, и процесс окисления, происходивший в мокрой ткани, приводил к желаемому результату. Процесс этот был крайне трудоемок, мог производится только летом, требовал огромных пространств, и множества рабочих рук. Кроме того, спустя короткое время, ткань приобретала исконный желтоватый или коричневатый оттенок. Существовал также старый галльский способ окрашивания шерсти с помощью сока мыльнянки - растения, богатого щелочными соединениями. Для получения искомого, баранов загоняли в ближайший водоем, где старательно мыли, перетирая им бока и спины с соком мыльнянки, затем ту же операцию повторяли с уже состриженной шерстью. В результате готовая ткань получалась не только белой, но мягкой и очень приятной на ощупь. Однако, в том и в другом случае, одежда, окрашенная подобным образом, была по карману только зажиточным людям, беднякам оставалось отмывать полотно, используя вместо стирального порошка белую глину (каолин) или даже мел. Получалось не очень, но лучше, чем совсем ничего. "Набеленная тога" даже сумела стать метафорой двуличности, несоответствия формы и содержания. В часности, плавтовский Скупой упрекает со сцены зрителей, что они сидят, прикрывшись "набеленными тогами" и осуждают его, будучи по сути своей ничем не лучше.

Распространение христианской веры, требовавшего белоснежных одежд для священников и монахов нескольких орденов. В XIV-XV веках эта "монастырская" мода также распространилась в среде аристократии; все это не могло не повлечь за собой поиски новых методов отбеливания. Таким - последним словом средневековой моды - было серное окрашивание, для чего отрез ткани следовало растянуть на плетеной сетке (чаще всего ее делали из гибких ивовых веток) над котлом, в котором кипела сера с водой. Серные пары протравливали ткань, отбеливая ее в достаточной мере. И наконец, самым действенным - и самым сложным - способом - было погружение отреза полотна в раствор серной кислоты. Цвет получался почти идеальным, однако, любая неосторожность при расчете времени и количества едкого вещества приводила к тому, что ткань безнадежно портилась.

Красный

Здесь человек, жаждущий власти, одет в красные одежды. Неизвестный художник «Колесо Фортуны» — «Книга Трои» (Royal 18 D II), fol. 30v. Ок. 1457—1460. Британская библиотека, Лондон

Крашеный, значит "красный". Пытливый читатель обратит внимание, что подобную закономерность сохраняет и русский язык, для слов "красить, краска, окрашенный". Надо сказать, что для индоевропейских языков - это единственное цветовое понятие, для которого с надежностью установлено происхождение от единого древнего корня *reudh-, в том или ином виде сохранившемся в большинстве языков-потомков. Специалисты подсчитали, что одним из самых распространенных минералов на Земле является красно-бурый оксид железа; и вполне возможно, что в начале своего существования (до появления почв и растительного покрова), Земля была красной планетой - как ныне Марс.

Не говоря уже о красноватых почвах и красном песке пустынь, этот был цвет крови, прекрасно знакомый уже первобытному собирателю и охотнику; подобную закономерность также хранят многие из живых и мертвых языков. Судя по всему, понятие "красного" является древнейшим из всех известных человечеству цветовых обозначений, и в этом качестве "красный цвет" куда древнее обозначения черного, не говоря уже о белом. Красная охра обнаруживается уже в неандертальских погребениях, что позволяет говорить о зачатках религиозных представлений уже в ту эпоху. Следы красных пигментов (возможно, для обозначения менструальной крови, или кровотечения при рождении ребенка?) обнаруживаются на т.н. "палеолитических венерах", считающихся древнейшими идолами человечества. В отличие от мертвенно-белого, связанного с потусторонним миром духов, красный издавна ассоциировался с земной жизнью, любовью или войной.

После обряда инициации во многих племенах посвященные - мальчики и девочки, обязаны покрыть тело ярко-красными разводами в знак вступления во взрослую жизнь а также того, что им отныне разрешена плотская любовь. Воины Африки окрашивают тела в красный цвет, объясняя это тем, что в их землях "растет дерево с красными цветами, и они желают уподобиться ему, чтобы влюбить в себя женщин своего племени".

Выпустить кровь из человека или животного значить убить, эта истина была известна уже самым отдаленным нашим предкам, и посему "кровь, красное" стойко ассоциировались с жизнью и душой. Уже древнейшая часть Библии - Тора, запрещает использовать в пищу мясо с кровью, и верующие иудеи до сих пор неукоснительно придерживаются этого правила, полностью выливая на землю кровь забитого в пищу животного. Можно съесть мясо, но нельзя есть чужую душу и жизнь.

С высокой степенью уверенности можно предположить, что «красная магия» была исконно женской прерогативой, и гораздо позднее, уже в исторической перспективе, перешла в распоряжение охотников и воинов. Вам придется сейчас, читатель, на время оставить пуританские воззрения, характерные для нашего века. В древности отношения полов и все с ними связанное, отнюдь не полагалось чем-то табуированным и тем более стыдным. Сейчас же нам придется погрузиться в древнейшие слои мировоззрения, через которые прошла когда-то человеческая история и психика.

Как известно, матриархальная стадия в в доисторическое время исторически предшествует позднейшему господству мужчин. Перелом, как мы знаем, происходит на стадии становления экономики, восходящей уже не к древнему собирательству и охоте, но земледелию или выпасу скота; соотношению, при котором мужчина становится основным кормильцем семьи.

Итак, на древнейшей стадии существования человеческого общества, одним из важнейших таинств является рождение нового человека. Во многом это объясняется религией, основанной на поклонении духам предков: для человека, исповедующего подобную систему ценностей, не было худшей кары, чем умереть бездетным, т.к. в подобном случае некому было бы приносить необходимые жертвы, способные обеспечить его существование в мире духов. Однако, роль мужчины в рождении ребенка в обществе, где еще не существует строгих семейных отношений, была практически неизвестна. Вся женская магия древности была построена именно на таинстве явления новой жизни. Беременность и роды полагались исключительно результатом женской магии, зачатие было таинством, которое обеспечивалось тем, что в тело женщины с помощью волшебных манипуляций входил дух новорожденного . В своей работе, посвященной ритуальному смеху, Я. Пропп убедительно показывает, что для народов, стоящих на первобытной ступени, роль мужа чисто вспомогательная – он лишь стелит постель для богини, и готовит жену к разрешению от бремени. Практический ум дикаря прекрасно умел связывать наличие или отсутствие месячных очищений с возможностью или невозможностью родить. Женщина, чья жизнь обязательно предполагает явление менструальной крови, воспринималась как могущественная колдунья, хозяйка жизни и смерти, могущая родить по собственному произволу. Менструирующая женщина полагалась опасной для себя и для других, в самом деле, она получала в свое распоряжение кровь – могущественнейший инструмент первобытной магии. Неудивительно, что в этом случае требовались особые защитные меры; так многие племена предполагают удаление менструирующих девушек в специально для того подготовленные места, и особые обряды, включащие окрашивание их тел в ярко-красный цвет, призванные как защитить оставшихся от вольного или невольного колдовства, так и обеспечить плодовитость будущей матери. В более поздние времена, «опасность» этого периода выступает на первый план. Приведем несколько примеров. Наложницы императора в старом Китае обязаны были, в «критические дни» обводить губы ярко-красной полосой, чтобы «сын неба», предупрежденный об опасности, мог держаться от них подальше. Понятие менструации как времени ритуальной нечистоты (читай – опасности для мужчин) сохраняет в себе древняя иудейская религия, требующая после окончания соответствующего периода обязательных очищений посредством омовения в идеально-чистой воде особого бассейна – миквы.

Не менее опасным почитался сексуальный контакт с девственницей, который также должен был обставляться множеством защитных мер. Желающие могут прочесть об этом в превосходной монографии Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Несомненно, кое-что в теориях автора успело устареть, однако, вслед за многими старыми исследователями, он очень бережно относится к тому, что касается фактов.

Итак, женщина, выходящую замуж, в Индии до нынешнего времени красит свой пробор в ярко-алый цвет, и наносит на лоб алое пятно. Свадебный обряд в Китае до сих пор полагает преподнесение новобрачным ярко-алого граната. Зачастую обряд на много веков переживает причину, благодаря которой возник, старинное объяснение забывается и постепенно вытесняется новым, более понятным и «логичным» в новых условиях. С этим мы столкнемся не раз. Итак, этот гранат в настоящее время воспринимается как пожелание «многочисленного потомства», благо содержит в себе огромное количество семян! Впрочем, до нынешнего времени в Китае распространено почитание предков… Однако, вернемся.

Не меньшими предосторожностями обставлялись роды, также сопряженные с потерей крови и угрозой жизни как для матери, так и для новорожденного. Не будем забывать, читатель ,что в те времена каждая четвертая женщина умирала в родах, и только один из пятерых малышей доживал до трехлетнего возраста. Будущая мать, а затем и новорожденное дитя, требовали особой магической защиты, в которой не последняя роль отводилась красной краске, а в позднешие времена – красной пряже или ткани. В самом деле, если красный цвет хранил в себе жизненную силу и энергию крови, обеспечивал здоровье и крепость – логично было предположить, что демоны, причиняющие болезнь, будут питать к этому цвету непреодолимое отвращение. Новорожденного закутывали в ярко-красные пеленки, вставшего на ноги малыша одевали в красное платье, на худой конец, повязывали на запястья и щиколотки красные ленточки. Красному цвету приписывалось могущество столь огромное, что он должен был не только предотвращать, но излечивать болезни, особенно те, которые были связаны с жаром, или появлением на коже красноватых высыпаний (оспа, скарлатина, краснуха и т.д.). Красный, этот цвет жизни, отпугивал духов умерших, надоедающих живым своим навязчивым вниманием. Посему, на покойников наносилась красная краска, к их щиколотке привязывалась красная нить, да и сами присутствующие на похоронах, не отказывались от возможности защитить себя подобным же образом.

Однако, если мать и дитя нуждались в магической защите, не меньшей опасностью была окружена деятельность охотника, а позднее – воина. Так что нет ничего удивительного, что эта категория людей уже на исторически более поздней ступени, присвоила себе «красную магию», которая отныне если не целиком, то большей частью, переходила в распоряжение мужчин. Из жизнеутверждающего красного родился красный цвет угрозы и смерти. Подобное превращение уже оставило след в древнейших документах. Так иудеи, на кочевой стадии своего существования, идя в бой, окрашивали тело в красный цвет посредством особой краски, которую получали из мочи коров, предварительно накормленных красящими растениями (вероятно, мареной, о которой у нас будет особый разговор). Подобный же обычай существовал у этрусков, сами они объясняли это желанием устрашить врага. Почему его нельзя было устрашать иным способом, или даже иной окраской – хроники умалчивают. В красно-рыжий цвет окрашивали свои шевелюры древние германцы, и видимо, помогало – Аппиан без всяких сантиментов зовет их «чудовищами». Посему, нет ничего удивительного, что "воинский" красный постепенно добавил к уже существующей сложной символике понимание этого цвета как олицетворения боевой ярости, агрессии, гнева, и наконец - смерти от обильной кровопотери. Пожалуй, последним отзвуком подобных воззрений стал известный "страшный рассказ" По о Маске Красной Смерти.

Магия пролившейся на землю крови устрашала человекоубийц, уже Библия воспринимает ее как смертельный яд, отравляющий землю, которая отныне откажется родить для того, кто осквернил ее кровью. Руководствуясь подобными соображениями, древние греки изгоняли убийц из пределов страны; при необходимости вернуться (например, для свидетельства во время нового процесса), убийца не имел права сойти на землю, и должен был давать показания, стоя на палубе корабля. Для очищения и возвращения к обычной жизни, для убийцы существовало множество способов и ритуалов, применявшихся в различных сообществах; одним из которых (как нетрудно догадаться) было окрашивание лица или тела в красный цвет.

Наконец, если говорить об охоте и о войне, среди общества равных всегда рано или поздно выделялся тот, кто возглавлял своих соплеменнков, превосходя их опытом или талантом. Неудивительно, что столь ценная личность требовала особой защиты, которой стал (вы уже догадались, читатель!) красный цвет. Таким образом возникает «красный цвет власти», который получит свое полное развитие уже в античные времена. Византия доведет его до логического завершения; краска на основе ярко-алой киновари будет использоваться только для для императорских указов, ослушнику закон грозил плахой.

Обратившись к ним, мы увидим все те же символические смыслы красного цвета, единственно порой затемненные новыми объяснениями и обычаями. Так греческая, а позднее и римская невеста вступала в дом своего будущего мужа, укутавшись в огненно-красное покрывало (т.н. flammeum). Плутарх пытается объяснить подобный обычай тем, что цвет покрывала должен был соответствовать краске, выступавшей на щеках стыдливой девушки, которой предстояла брачная ночь. Однако, несостоятельность подобного объяснения легко увидеть на примере сходного с тем индийского обычая, где присутствует то же покрывало, которое после совершения обряда отдается в дар жрецу (исторически родственному римскому фламину). Но в этом случае старинное значение красного остается в полной силе: обеспечение для молодой пары многочисленного потомства. Кстати говоря о фламинах, как было сказано выше, их цветом был практически всегда сакральный белый. И только в день поминовение павших воинов, фламин обязан был надеть ярко-алое платье.

Алая планета, Марс, была для римлян воплощением бога войны. Алые плащи носили полководцы, в алую тогу обязан был одеться триумфатор, вступающий во главе своей армии в Вечный город. Позднее, императоры оставят эту прерогативу исключительно для себя, красная мантия станет неотъемлемой частью официального императорского костюма в Священной Римской Империи, наследовавшей цезарскому Риму. В Византии, подобной императорской привилегией станут красные сапожки; последний отголосок «императорского красного» найдет себе в обычае французских придворных Нового Времени носить ярко-красные каблуки.

Красный цвет здоровья и защиты в это время также перейдет из рук ведуний и знахарок уже к профессиональным медикам. Красными повязками останавливали кровотечения (основанием тому было известное изречение о том, что следует лечить подобное подобным). В красную простыню заворачивали ребенка, больного ветряной оспой или скарлатиной. Надо сказать, что Средние века, сохранившие в неприкосновенности как достижения так и ошибки древних, активно использовали подобные способы «лечения» вплоть до наступления Нового Времени. Впрочем, здоровым красный цвет также служил защитой и гарантией сохранения здоровья. Полагалось, что человеческое тело особенно уязвимо там, где не покрыто одеждой. Посему, римская «взрослая» тога обязательно имела красную кайму, горловину, подол, рукава, а также вырезы платья зачастую также полагалось защищать красной тесьмой. Средние Века мало что добавили к символической картине греко-римского мира. Вплоть до наступления Новой Эпохи, невеста шла под венец в ярко-алом, что должно было обеспечить ей здоровье и плодовитость. Красный цвет наряду с белым, стал одним из обязательных в литургическом облачении христианского духовенства. Пожалуй, следует только добавить, что канон женской красоты, как в Риме, так и в средневековой Франции, требовал наряду с белилами изрядного количества румян и ярко-алой губной помады. Актрисы кроме того имели обыкновение подкрашивать кончики пальцев, что должно было создать дополнительную атфосферу веселья и радости. Духовенство резко выступало против подобного «изменения лика божьего в человеке», но толку, как всегда было чуть.

Вплоть до XII столетия, красный был излюбленным оттенок, королём цветов. Красный царил на рыцарских гербах, выступая в качестве основного на трети из них. Огромное количество красных тканей, число оттенков которых доходило до пятнадцати, продавались на рынках. Красный символизировал гордость, победу, силу и мощь. Он же полагался цветом благочестивой щедрости, душевной широты (понятия без сомнения поздние, связанные уже с новым, христианским мировоззрением), ассоциировался с учёностью и властью и, по распространенному поверью, отпугивал нечисть. Красные ленточки принято было привязывать к детским ножкам, защищая таким образом малышей от всевозможных напастей, в частности от кори и кровотечений. С другой стороны, красный цвет стойко ассоциировался с гневом и жестокостью, в красное порой заставляли одеваться проституток и палачей, красными одеждами в романах артуровского цикла щеголяют антагонисты главных героев^[1]. Зловещий красный воспринимался как антипод "чистого белого" вплоть до эпохи Позднего Средневековья; ситуация зашла так далеко, что шахматы, вошедшие в моду во времена Высокого Средневековья, противопоставляли белым фигурам красные, и лишь много позднее, с повальной модой на окрашивание в черный (о чем речь у нас пойдет ниже), "оппонирующие" фигуры приобрели привычный для нас оттенок.

Надо сказать, что красный цвет и в настоящее время во многом сохраняет свою символическую нагрузку. Достаточно вспомнить красные ленточки французского Почетного Легиона, красную дорожку, по которой неизменно шествуют кинозвезды на очередную церемонию "Оскара" и наконец, знамя Советского Союза, ушедшего ныне в историю.

Нам, живущим во времена химических красителей, способных воплотить любой каприз и любую цветовую гамму, приходится сделать над собой усилие, чтобы представить, с какими трудностями сталкивались красильщики древней эпохи. В самом деле, при использовании красок животного или растительного происхождения следовало учитывать время года, пол или возраст "живого" сырья, взаимодействие между краской и материалом... короче говоря, даже опытный красильщик не всегда мог предугадать, что в конечном итоге выйдет из чана. Окраска зачастую получалась грязной, тусклой, и быстро выцветала под солнцем и дождем, не говоря уже о стирке. Нет, конечно же, существовал драгоценный пурпур, и ярко-синее азиатское индиго, лишенные этих недостатков, однако, оба эти красителя были привозными, и уже потому окрашенные таким образом ткани продавались по заоблачным ценам. Из того, что могло предоставить местное сырье чистый, яркий, стойкий оттенок был один - красный, и подобное положение будет сохраняться вплоть до XII века и появления "королевской лазури". Однако, мы забегаем несколько вперед. Посему, ничего удивительного, что в античном треугольнике полюс красного соответствовал "яркому, чистому, стойкому цвету" - особенно ценившемуся в те времена.

Красные тона для ткани - от багряного до оранжевого и розоватого - получали посредством двух типов сырья. Более дорогим из них была кошениль - насекомое, по виду напоминающее небольшого жука или клопа. Этот крошечный паразит, размером около 1 см издавна известен в двух разновидностях. В первую очередь это т.н. армянская кошениль, паразитирующая на листьях тростника или злаковых, растущих в этих местах. Малоподвижная, темно-вишневая самка присасывается к черешку листа, и в таком положении проводит большую часть своей недолгой жизни. Ярко-алая краска - кармин - добывается исключительно из ее тела, причем собирать кошенилей надо выждав момент, когда ее крошечное тельце наполнится готовыми к откладыванию яичками. Кошениль собирали вручную, сушили на солнце и наконец мололи в тонкий порошок, представляющий собой собственно красящее вещество. Надо сказать, что армянская кошениль в Европе не получила особого распространения, главным рынком для сбыта для нее был и оставался Восток, где она была известна уже в I тысячелетии до н.э. Из кошенили делали художественные и малярные краски, ею же красили знаменитые восточные ковры. Европа, со своей стороны, предпочитала менее дорогостояющую польскую кошениль, импорт которой в западноевропейские страны осуществлялся уже со времени Раннего Средневековья. Строго говоря, кроме Польши этот вид кошенили распространен на Юге Прибалтики, на Украине и в западной части России, где она прячется в толстых соцветиях многолетней дивалы. Польская кошениль чуть меньше своей армянской родственницы, однако, на красильных свойствах это не сказывается. Краска из кошенили была дорога, но несмотря на то, пользовалась постоянным спросом во всей Западной Европе, вплоть до Фландрии и Скандинавских стран. Спрос на польскую кошениль оставлся неизменным до тех пор, пока ее не вытеснила более дешевая и качественная американская разновидность.

Куда большей популярностью пользовалась марена - растение с грубыми древовидными корнями, способными углубиться в почву на 80 см и более, которые при попытке выдернуть их из земли, окрашивают руки в ярко-красный цвет. Насыщенность и стойкость окрашивания мареной такова, что ярко-алыми становятся кожа и мышцы травоядного животного, которое задумает угоститься этим растением. Кроме того, мареновый краситель отличается редкостной стойкостью; окрашенные с его помощью ткани из гробницы Тутанхамона вплоть до нынешнего времени не потеряли своего первоначального оттенка. Изначально, родиной марены была, по всей видимости, древняя Персия; откуда уже через посредство красильщиков и торговцев, она распространилась вначале на Ближний Восток и Средиземноморье (где ее стали разводить уже в античности), а затем во Францию, где неприхотливое растение удалось акклиматизировать не только на Юге, но и на Востоке страны, вплоть до Лотарингии и Эльзаса. Для окрашивания требуются растения в возрасте не менее двух лет, которые собирают осенью. На сбор марены выходили семьями, для того, чтобы вырвать из земли прочные корни, требовались крепкие вилы, на которые налегали сразу двое молодых мужчин. Женщины и дети занимались тем, что доставали из ямы отломившиеся части корней, затем растение сушили на солнце, били о поставленную стоймя доску, чтобы удалисть остатки земли, и наконец, мололи в тонкий порошок на специальных "мареновых" мельницах. Работа была трудоемкой, и долгой, в результате чего красные ткани вплоть до конца Средневековой Эры оставались самыми дорогими из всех, окрашенных сырьем местного производства, хотя - пусть одно, и все же яркое, праздничное, красное платье мог позволить себе и зажиточный крестьянин, и горожанин среднего достатка.

Черный

Здесь в чёрное облачены король Франции Карл VI и один из придворных. Мастер «Града женского» «Карл VI, сидя на краю кровати, слушает ответы Пьера Сальмона» (фрагмент) — «Ответы Карлу VI и плач о состоянии короля» (Fr. 23279), fol. 19. 1409. Национальная библиотека Франции, Париж

Согласно старинной легенде, корни Всемирного Древа гложут две крысы, одна из которых бела, другая - черна, в то время как человек, сидящий на ветвях тщится добыть для себя дикого меда, чтобы насладиться его вкусом, пока жизнь его не подошла к концу. Первобытный черный - это ночь. Страх перед темнотой заложен в человека генетически; мы - дневные животные. В ночной темноте могут скрываться злобные духи, или вполне реальные враги и дикие звери. Таким образом, черный с самых древних времен существования человечества понимался как цвет угрожающий и опасный. Жители Ганы, придерживающеся традиционных верований особенно боятся черных богов - носителей зла. Для хауса (Нигерия) "черное сердце" обозначает человека неистового в гневе, "черный живот" - унылого меланхолика. Подобное же значение сохраняет черный цвет в Индии, где черными изображаются божества в позе гнева; черный цвет кожи имеет богиня-мстительница Кали.

Но в то же время, темнота может быть благодатной, в частности, она покровительствует охотникам и воинам, делая их невидимыми, скрывая от бдительности животных или вражеских часовых. Издавна кланы охотников среди тех же хауса поклоняются ночным божествам, принося им в жертву угольно-черных коз. Темнота защищает от дурного глаза и хитрости духов зла. Во всех религиях мира первобытный мрак покрывает собой царство смерти, и в то же время, из этого мрака и хаоса бог или боги творят весь видимый мир. Ночь есть олицетворение смерти, в то же время, ночной мрак полон движения и голосов тех, кому только предстоит родиться. Инициация, о которой у нас уже шла речь, начинается с того, что будущие адепты покрывают свои тела угольным порошком (у манджа, в Центральной Африке), или черной глиной (у замбийского племени ндебу), растворяясь в ночи, становясь невидимыми (т.е. "мертвыми" для своих соплеменников). Интересно, что Я. Пропп именно из этого обычая выводит генезис сказочной шапки-невидимки. Однако, вернемся. Когда обряд завершен, новопосвященные, как уже было сказано выше, имеют право покрыть кожу белой трубочной глиной, или одеться в белое платье.

Черный есть также цвет созревших плодов, ягод, туч, готовых разразиться дождем. В Северо-Западной Африке новобрачная спустя семь дней после совершения брачного обряда, надевает черное платье - в знак того, что переходит в разряд жен и матерей. Черный ассоциируется для людей с достижением зрелости, мудрости, и даже старости. Он символизирует собой смерть и приобщение к тайнам предков, в то же время обещая новое рождение. Черные камни, как часть погребального обряда, известны со времен кроманьонского человека. Сейчас этот обычай сохраняется, например, в Габоне, где из черного камня принято высекать фигурки, изображающие предков. И В той же Индии с древнейших времен черной изображают Шакти, воплощение плодоносящей природы.

У более культурных народов, например, в Египте, как вы уже догадались, внимательный читатель, черный получил ассоциативную связь с тучной землей, работой в поле, урожаем. Самоназвание Египта не его древнем языке - "Черная Земля", тогда как "Красная Земля" пустыни была бесплодна и выжжена солнцем, здесь безраздельно царствовал красноглазый Сет - враг и убийца светлого Осириса. В азиатском мире белому и красному порой противостоят желтый или синий (в зависимости от страны), однако, в Индии, как и в Риме, несмотря на то, что две страны географически весьма далеко отстоят друг от друга, черный цвет всегда ассоциировался с низшими классами общества: крестьянами, ремесленниками и рабами. Для Китая черный - воплощение холодной и темной северной страны (к слову, об этом до сих пор хранит воспоминание компас, где по старой китайской традиции северная сторона окрашивается черным, в то время как роль "красной страны" исполняет Юг. Первый император циньской династии Ши Хуанди, отвергнув алое знамя свергнутых владык Шань-Инь, избрал своей эмблемой черный цвет, т.к. "черная вода гасит алый огонь". И лишь последующие династии вернут Китаю алое знамя, кстати сказать, существующее и поныне.

Несомненно, темные ткани были наименее маркими, и потому лучше всего подходили для физического труда - и все же, дело было не только в этом. Надо сказать, что с древнейших времен для окрашивания в черный цвет применялся угольный порошок, ламповая сажа или зола, остававшаяся в костре. Результат подобного окрашивания был... скажем так, не лучшим. Полученный оттенок выходил неровным, ткань изобиловала потеками. Кроме того, цвет легко смывался во время стирки и выцветал на солнце, и сам по себе имел вид неопрятный и затрапезный. Так что неудивительно, что в цветовом треугольнике античности, черный занимал место "грязного, неаккуратного, и туского". К подобному черному вполне логично сводили все прочие цвета, для которых удавалось получить только грязный и тусклый оттенок - синий, зеленый, коричневый и т.д. Кроме работинков физического труда, в Риме, вплоть до времен империи, черное платье (praetextum pullum) носили те, кто оказался в опале. Римлянам также известен был черное траурное платье, которое полагалось надевать на похороны, и далее носить некоторое время спустя. Позднее, во время поминальной трапезы, черный траур сменялся белым^[2]. Черной представлялась кожа и колесница зловещей богини ночи - Нюкты, дочери Хаоса, которая объезжает свои владения на колеснице, запряженной угольно-черными конями. Полагалось, что вид ее столь страшен, что способен привести в трепет самого Зевса. Греки, испытывая понятный страх перед царством темноты, приносили ей в жертву угольно-черных быков и баранов. Позднейшие мифы изображают ту же богиню ночи с двумя младенцами в руках. У первого из них - Сна - белая кожа, у второго - Смерти - угольно-черная. Двуликий черный - могущий служить равно добру и злу - прекрасно знали германские народы. Так черно-белой является кожа Хель, зловещей богини подземного мира смерти. И наоборот, мудрыми советчиками небесного Одина постоянно выступают два угольно-черных ворона - Хугин и Мунин (т.е. "мыслящий" и помнящий"). Боевое знамя с вороном ткут небесные валькирии - богини войны.

Черный как цвет траура и скорби пришелся по вкусу не только греко-латинскому миру. В более поздние времена его приняла династия Аббасидов, известнейшим представителем который был Гарун-ар-Рашид. Черный цвет должен был символизировать скорбь, которую испытали правоверные шииты после смерти святого Али - потомка пророка (на деле - убитого в ходе обычной в то время феодальной борьбы за власть). Черный цвет и в настоящее время играет немалую роль в мусульманском шиизме.

Для древних вавилонян, и вслед за ними для древних евреев все было ясно, черный - цвет зла, белый, соответственно, добра. Подобное разделение закрепил еще Ной, выпустив из своего ковчега первоначально ворона, который вместо того, чтобы вернуться, принялся пировать на трупах, и затем белую голубку, исправно прилетевшую назад с оливковой веточкой в клюве. Наследовавшее иудаизму христианство закрепило это разделение едва ли не на каноническом уровне. Скажем так, все началось с того, как около VI века н.э. в этой молодой еще религии, на первый план выступила (и остается там до нынешнего времени) одиозная фигура дьявола. К слову, происхождение этого образа окончательно не прояснено до настоящего времени. В Танахе - Ветхом Завете Библии сходная с ним фигура - Satan (др.-евр. שָׂטָן‎,), т.е. "Противник" (в русском переводе - "Противоречащий", появляется всего один раз, в известной Книге Иова. Это - прокурор человеческого рода, циник и скептик, глубоко убежденный в окончательной и бесповоротной испорченности людей. Ему противостоит Бог, в конечном итоге доказывающий обратное. Но кто он и откуда взялся, Библия не говорит ни слова, по сути дела, оставив этот вопрос на откуп позднейшим толкователям. Вполне вероятно, что в становлении фигуры Противника Бога можно проследить манихейский след; в этой религии друг другу противостоят равные по силе божественные близнецы, представляющие соответственно Свет и Тьму, Добро и Зло. (Ахуда-Мазда и Ангра-Майнью). Однако, для ума, воспитанного в иудейской традиции было совершенно невозможно представить кого-то равного по силе Богу, и для его противника, воплотившего собой силы зла было определено место падшего ангела, бунтовщика против божественной воли. В поисках подтверждения для подобного толкования, была взята известная цитата из книги Исайи "Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней. Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: "Тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустынею и разрушал города её, пленников своих не отпускал домой?" (Ис. 14:12-17). Современные исследователи в этой цитате видят скорее пророчество о падении вавилонского деспота.

Итак, противник Бога, в гордыне своей посмевший бросить ему вызов, и за это навечно проклятый и низвергнутый в геену огненную. Но для простого люда - ремесленников в мастерских, купцов в лавках, крестьян на полевых работах, подобные умствования не занимали. Для них дьявол (чье имя в переводе с греческого обозначает "клеветник") легко вписался в древний сонм вредоносных духов. Дьявол насылал болезни и смерть, сбивал с пути путешественника, вредил посевам и портил молоко. Народная традиция придала дьяволу тот вид, который знаем и мы - нагого полузверя-получеловека, с короткими рожками, хвостом, копытцами и носом, превращенным в рыло. Надо сказать, что палитра изображений дьявола представлялась достаточно богатой, художники делали его мертвенно-белым, грязно-голубым или грязно-зеленым, но особенно прочно с божьим противником сросся черный цвет. Опять-таки, нет окончательно ясности как и почему это произошло. Логично будет предположить, что дьявол как хтоническая сущность, наследовал черноту и животные черты персонифицированной смерти. Известно, что в древнейших представлениях человечества смерть имела животную личину (начиная с индейских мифов, где волки оборачивают умершего в волчью шкуру и танцуют вокруг него, до тех пор, пока он не оживает в образе волка), до древнейших славянских представлений, где роль поздней Бабы-Яги - хранительницы входа в "иное царство" выполняет козел. Постепенное развитие религии неизменно ведет к тому, что потусторонняя сущность наделяется уже человеческим обликом; памятью о древних верованиях могут быть остаточные звериные черты (вспомним египетских богов с головами животных или козлоного Пана и его друзей-сатиров). "Ученый" портрет дьявола был совсем иным. Вот как описывает его Рауль Глабер (ок. 985 - ок. 1047), монах из Сен-Леже-де-Шампо, перед которым Дух Зла явился "в час перед заутреней".

Я увидел, как в ногах моей постели явился некто, имеющий вид человека отталкивающей наружности. Как мне то казалось, он был маленького роста, с тонкой шеей, лицом изможденным и худым, глазами угольно-черного цвета, лбом выдающимся вперед и сплошь изрытом морщинами, сухими ноздрями, ртом, формой своей напоминавшим рыло, толстыми губами, скошенным подбородком, бородой словно бы козлиной, уши у него были мохнатыми и заостренными на концах, щетинистые волосы стояли дыбом, а зубы напоминали собачьи клыки. Череп у него заканчивался наверху подобием заостренного гребня, грудь выпирала колесом, а на спине обретался горб, зад у него был трясущийся и вислый, иссохшее его тело покрывали лохмотья засаленной темной ткани.

Черного дьявола сопровождал не менее черный многообразный зоопарк, причем те или иные животные определялись в приспешники и слуги Сатаны по той причине, что когда-то служили предметом поклонения для языческих племен (и для искоренения устоявшихся обычаев потребовались нешуточные усилия со стороны миссионерской братии), черного оперения или шерсти, и наконец сумеречного (и уже потому подозрительного образа жизни). Первым в эту когорту попал ворон (вы сомневались в этом, читатель?) проклятый еще Ноем, да ко всему прочему, кумир никак не желавшей умирать религии Одина. Следующим туда же угодил медведь - строго говоря, скорее бурый, зато бывший хозяин леса и царь зверей у всех европейских народов. Многие правители языческой древности почитали за честь, что их легендарным предком был потомок медведя и похищенной им женщины. Медведю была предопределена роль убийцы, развратника, и обжоры. Верхом на медведе изображался зачастую грешник, одержимый пороком чревоугодия; и надо сказать, столь энергичное преследование немало способствовало падению престижа и уходу на задний план этого короля зверей, уступившего свою корону отныне и навечно - заморскому льву. Следующими в этой шеренге выступают черный, вонючий, агрессивный, прожорливый кабан (которого часто изображали гложущим корни Древа Жизни), столь же грязный и отвратительный козел (неизменный атрибут любого изображения ведьминского шабаша), зловещий нетопырь (Средневековье считало его помесью птицы с мышью), и наконец, многострадальный черный кот. Преследование котов продолжалось особенно долго, вплоть до того, когда в честь восшествия на престол Елизаветы Английской, на костре было сожжено несколько мешков с живыми кошками. Но вернемся.

Изображая тайную вечерю, художники словно соревновались между собой в том, насколько отвратительным сделать Иуду. Падшего апостола рисовали с горбом на спине, свинячьими глазками, всклокоченной шевелюрой, и наконец (вы правильно догадались, читатель) - с угольно-черной кожей. Черный цвет постепенно распространялся на всех гонителей и ненавистников христианства. В частности, император Священной Римской Империи Генрих Черный получил свое прозвище отнюдь не за цвет волос (на самом деле, видимо, рыжеватый), но за неумолимую строгость, с которой этот император принуждал к повиновению честолюбивый римский клир. То же имя "черные" (mauri, мавры) получили североафриканские, испанские и прочие мусульмане, причем художники настолько прониклись образом, что на многих миниатюрах мы видим их чернокожими; последний отзвук подобного поверья мы видим в традиционном изображении на сцене шекспировского мавра^[3].

Итак, к 1000-му году, казалось с черным цветом покончено. Его "благостный" аспект оказался почти окончательно забыт, черный воспринимался почти исключительно как воплощение порока, лжи, в цветовой традиции семи смертных грехов ему было определено значение "зависти" (которое он, кстати сказать, сохраняет и поныне). Казалось, что для черного цвета наступили окончательно и бесповоротно черные времена (да простит нас читатель за этот случайный каламбур), но - не тут то было. На помощь гонимому цвету со всем присущим ей милосердием пришла Богородица.

Существует забавная история о статуе богородицы в одном из французских соборов, которая изначально была "одета" в черное, в соответствии с богословской традицией Раннего Средневековья. В XIII веке ее платье перекрасили в модный тогда голубой цвет, в эпоху Барокко - позолотили, и наконец, в Новое Время, придали наряду снежную белизну. Кстати, статуя существует и поныне, и полюбоваться ей может любой желающий. Начало поклонения матери Христа восходит к первым векам становления новой религии, и тогда же, по всей видимости, закрепилась традиция изображать ее в темной - траурной одежде. Мария есть богоматерь Скорбей, вечно одетая в траур по своему распятому Сыну. Посему с самых ранних времен, как в Западной так и в Восточной церкви известно множество изображений Богородицы в черных покровах. "Черные богородицы" из дерева или темного мрамора во множестве украшают стены и крипты соборов, построенных в Раннее Средневековье.

За отсутствием документов нам не удается с точностью установить, существует ли связь между черным покровом Марии и монашеским одеянием. Насколько можно понять, в начале своего существования европейское монашество, в полном соответствии с каноном Св. Бенедикта, который гласит, что монаху не должно быть дела до цвета и покроя платья, одевалось в грубые и дешевые крестьянские костюмы. Главным полагался не цвет, но фактура и простота покроя. Однако, по некоей причине, с течением веков, с монашеством все более ассоциируется именно черный цвет, пока за этим видом клира окончательно не закрепляется понятие "черного духовенства". Дело дошло до того, что в Х веке между "белыми" и "черными" монахами развернулся нешуточный богословский спор, причем камнем преткновения в нем послужил именно цвет. Справедливости ради стоит сказать, что начал его глава черных монахов Преподобный Петр, обвинил "белых" собратьев, что они (о ужас!) выряжаются в праздничный цвет, и блистают нарядами, способными лишь опозорить обет простоты и бедности, в то время как "черные" братья носят цвет, символизирующий смирение и послушание (иными словами - все тот же римский черный?). Св. Бенедикт также не стал молчать, обвинив оппонента, что его братия выбрала для себя (вы правильно догадались, читатель) - цвет дьявола и его приспешников!

В самом деле, о приключениях черного цвета в Средние века можно написать роман. Следующее слово в затянувшемся споре должно было высказать дворянство. Судя по всему, аристократам всех мастей было мало дела до богословских споров. Обычный случай в эпоху Средневековья, при поголовной (формальной) религиозности, реальная заканчивалась, едва лишь дворянин выходил из церкви, надевал шляпу и вскакивал на коня. Усваивать поповский взгляд на мир, и тем самым де-факто, становиться в подчиненное положение по отношению к клиру не желал никто. Несомненно, дворянство совершало положенные молитвы, исповедывалось, держало посты (все это - в большей или меньшей степени, так сказать, по обстоятельствам), но не более того. Несомненно, был известен траурный черный (хотя ему вплоть до Позднего Средневековья, как мы увидим далее, предпочитался белый траур), но чаще всего для дворянского глаза черный цвет прочно ассоциировался с неряшливостью, неотесанностью, и тупостью, характерной для крестьянского сословия. Эпитет "черный" в рыцарских романах зачастую cопровождает грубых, толстопятых крестьянских жен, дурнушек, уродов. Ничего удивительного, если вспомнить, что "красивой" полагалась белая до прозрачности кожа и золотистые волосы. Смуглокожим от природы женщинам приходилось применять всевозможные хитрости для отбеливания лица и волос, королеву Изабеллу Баварскую - от природы смуглую темноволосую немку - до смерти сопровождали насмешки над ее "уродливой кожей".

Впрочем, данная медаль имела и другую сторону. С маврами Европа была знакома задолго до Крестовых Походов. Как было уже сказано, кроме собственно мусульманских и еврейских купцов, прекрасно известных при многих дворах, рыцарям приходилось сталкиваться на поле боя с полчищами африканских мавров, жаждущих подчинить себе вслед за Испанией также Францию и потерпевших полное и окончательное поражение при Пуатье. Однако, сколь то ни удивительно, "черная" мавританская кожа у аристократического сословия не вызывала отторжения. Восток с древности ассоциировался со сказкой, романтикой, неисчислимым богатством, где-то в Индии на неприступной вершине располагался земной Рай, и текущие из него реки питали корни полусказочных пряностей и служили водопоем для полностью сказочных драконов и виверр. Где-то на Востоке, а может быть, в самой Эфиопии жила царица Савская, мудрая красавица, посетившая когда-то библейского Соломона. Традицию чернокожих красавиц можно проследить опять же, от библейских времен, достаточно вспомнить "Песню Песней" и Суламифь, невесту царя. Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы (1:4). Однако, если церковь старалась обойти этот несколько несоответствующий принятым ею воззрениям момент, в рыцарской литературе мы найдем чернокожих красавиц, ради которых совершаются подвиги и преодолеваются смертельно опасные препятствия. Самый известный роман подобного цикла рассказывает о царице мавров Орабль, в которую без памяти влюблен рыцарь, знающий ее, впрочем, только по чужим словам. Чтобы встретиться со своей возлюбленной, он вместе с другом покрывает кожу угольной пылью и благодаря подобной маскировке проникает в самое сердце мавританского царства. Однако, случайный дождь смывает уголь, друзей хватают и им грозит казнь. Однако же, Орабль, также успевшая влюбиться в статного рыцаря спасает их и вместе с ними тайно бежит во Францию, где меняет имя, принимает крещение, и конечно же, сочетается браком с любимым. Позднейшая традиция прибавила к "положительным" образам Св. Маврикия - ну конечно же, чернокожего, как можно судить уже по его имени; римского полководца, претерпевшего мучения за веру, а также легендарного пресвитера Иоанна, легенда о котором возникла во времена Крестовых Походов. Полагалось, что его царство располагается где-то в Индии или Азии, чернокожий пресвитер исповедует христианство, он уже разбил наголову монголов и вот-вот ударит в тыл арабским мусульманам. Неизвестно, откуда взялось это поверье, но фальшивое "письмо Иоанна" довольно долго путешествовало от одного европейского двора к другому, нигде не вызывая к себе сомнений. Кроме того, черным (как потомка Хама - отца африканских народов) во времена Высокого Средневековья и позднее стали изображать одного из Волхвов, пришедших поклониться младенцу Иисусу.

Рыцарь в черных доспехах преграждает путь герою куртуазных романов, чтобы увлечь его на путь прилючений и тайн. Черный рыцарь, скрывающий свое имя и лицо реально появляется на турнирах XII-XIII веков, и оставляет заметный след в литературе; самым известным примером такого рода является, конечно же, всем нам знакомый с детства "Айвенго" Вальтера Скотта, где рыцарь с закрытым забралом, выходящий на турнирное поле лишь в критических случаях (за что получает прозвище "Черного Лентяя" (в другом переводе - Черного Бездельника), оказывается королем Ричардом Львиное Сердце, вынужденном скрываться от козней завистливого брата.

И наконец, особую услугу для реабилитации черного цвета в глазах дворянского сословия невольно оказала матушка-Россия, точнее сказать - не она сама, но драгоценные, угольно-черные русские соболя, ценившиеся в европейских монархиях на вес золота. Это был королевский мех, самый дорогой и престижный, как можно было теперь отвергать его цвет? Дело дошло до того, что (по предположению Мишеля Пастуро, отдавшего большую часть жизни на дешифровку символических систем Средневековой эры) само имя геральдического черного - sable - восходит к искаженному российскому "соболь". Таким образом, во времена Высокого Средневековья в дворянской среде черный цвет получил скорее положительное свойство. Его мы видим на 20% всех гербов, вплоть до блазонов самых высокопоставленных семей и сеньоров; вплоть до черного орла римских Габсбургов.

Следующий шаг должно было совершить третье сословие.

Цвета Средневековья

Лазурь

Зеленый

Желтый

Оранжевый

Прочие цвета

Пурпур

Розовый

Коричневый

Двуцветность в костюме

Полосатые ткани

"Проклятое ремесло" красильщика

Средневековье любило яркие цвета. Религиозные мыслители, как, к примеру, святой Бернард, отвергавшие яркие краски на основании их «соблазнительности», подменяющей стремление к небесному суетными удовольствиями бренного мира, оставались в безнадёжном меньшинстве. Желание ярко и броско одеваться было неистребимо у всех классов общества и сдерживалось исключительно соображениями денежного плана^[4].

Во времена Раннего Средневековья известные в текстильном деле красители, как растительного, так и животного происхождения, не отличались стойкостью и достаточно быстро линяли после стирки или выгорали на солнце, так что яркие цвета были в основном уделом богачей, которые могли себе позволить часто менять платье, в то время как подавляющая часть населения поневоле вынужденно предпочитала бурые, серые или коричневато-бежевые оттенки. В эти времена вкусы населения были достаточно консервативны; цветовая палитра строилась на основе из трёх цветов, вошедших в употребление ещё в античную эпоху — белого, красного и чёрного; остальные считались второстепенными и группировались вокруг каждого из них «по максимальному сходству». Средневековье с его мистическими наклонностями и умением видеть символику в малейших деталях не преминуло разработать целую шкалу цветовой оценки, причём каждому из цветов придавалось определённое значение.

Чёрный полагался цветом умеренности, скромности, христианского смирения, а порой и покаяния перед Богом; с другой стороны, его же ассоциировали со смертью, трауром и отчаянием. В начале XIV века чёрный стал настолько популярен, что на короткое время едва ли не вытеснил остальные цвета и оттенки; эту новую моду ввёл герцог Бургундский Филипп Добрый, в течение многих лет одевавшийся в чёрное в знак траура по отцу, убитому в обычной для тех времён феодальной войне за власть^[1].

Однако к XII веку в употребление постепенно стали входить более стойкие красители, проникавшие в самую глубину волокон, и вместе с тем спрос на окрашенные ткани резко пошёл вверх; возросла и требовательность к эстетической стороне применяемой цветовой палитры. Революция в общественном вкусе, пришедшаяся на это время, имела в своей основе сложный набор причин, в котором нашли своё отражение развитие самой технологии окрашивания, экономические и даже этические соображения. Всё началось с того, что в это время была найдена рецептура получения стойкого небесно-голубого красителя взамен мутного и не слишком привлекательного цвета, употреблявшегося ранее. Кроме того, если ранее для создания голубых и синих оттенков требовалось привозное и крайне дорогое индиго, около XII века в употребление пошло дешёвое местное сырьё, дающее вместе с тем прекрасный цветовой эффект^[5][6].

Голубую краску научились получать, собирая листья вайды, обильно растущей по берегам Соммы, Эско и Гаронны. Листья толкли в ступке, превращая в однородную кашицу, которую затем оставляли бродить, подсушивали, и получившийся порошок добавляли в красильный чан. Жёлтую краску получали из резеды или ru.wp:чистотела, шелуха ореха окрашивала ткань в коричнево-чёрный цвет. Красную краску получали из кошенили или червеца, её же добывали из моренового корня; розовый цвет давала древесина одного из видов цезальпинии; глубокий чёрный оттенок получали, дважды погружая полотно в чан с голубой краской и затем дополнительно окрашивая его красным^[1].

Церемониальные одежды королей Франции непременно должны были быть синего цвета. Жан Фуке «Коронация Карла VI Возлюбленного» — «Большие французские хроники» (Fr. 6465), fol. 457v. 1455—1460. Национальная библиотека Франции, Париж

Окрашивание ткани как последний этап её изготовления было процессом долгим и достаточно сложным. Небелёное полотно само по себе имело бежевато-коричневый оттенок. Для дешёвого крестьянского платья оно могло продаваться и без дальнейшей обработки, но, если речь шла о более дорогих его разновидностях, из мастерской ткача готовые отрезы поступали к красильщикам, относившимся, как и ткачи, к суконному цеху. Для того, чтобы добиться нужного оттенка, полотно вымачивали в чанах с красильной жидкостью, куда также добавляли квасцы, закреплявшие цвет на ткани^[1].

На изменение общественных предпочтений наложилось также то, что голубой цвет считался во Франции «королевским». Он издавна был «семейным» для Капетингов, использование геральдических одежд голубого цвета было принято у всех многочисленных ветвей этого рода. Голубой цвет для обывателя приобретал дополнительную привлекательность как цвет Людовика Святого, пользовавшегося в те времена небывалым почтением и авторитетом. Мишель Пастуро, посвятивший несколько работ истории цвета, обратил внимание на то, что как минимум в половине случаев популярность той или иной окрашенной ткани коррелировала с распространенностью соответствующего цвета в геральдике. Это наложило отпечаток даже на словоупотребление: имена геральдических цветов становились техническими обозначениями, используемыми в текстильных мастерских. Голубой (точнее, «лазурь» — фр. azure), который в 1200 году присутствовал лишь на 5 % гербов, сто лет спустя уже употреблялся вчетверо чаще, около 1350 года количество гербов с лазурным фоном доходило уже до 25 %, и вместе с тем увеличивался спрос на голубые ткани. В дальнейшем положение временно стабилизировалось, но затем популярность голубого цвета продолжала увеличиваться: к XVI веку гербовник насчитывал уже 35 % блазонов с голубой основой. Популярность эта оказалась на редкость устойчивой и сохраняется вплоть до настоящего времени^[7].

Высокий спрос на голубой цвет в XII—XIV веках привел к небывалому увеличению спроса на листья вайды, которая стала в огромном количестве культивироваться искусственно. Торговля голубой краской приобрела общеевропейский размах и вылилась в ожесточённое соперничество между торговцами мореновым корнем, дававшим красную краску, и торговцами вайдой. Против соперников использовались все возможные способы борьбы, вплоть до того, что торговцы красной краской приказывали изображать чертей в церквях в голубых тонах, пытаясь подобным образом повлиять на общественный вкус. Но всё было напрасно^[8].

Оттенки голубого символизировали преданность, справедливость, мудрость, учёность, а также верность в любви. С XII века голубой цвет стал ассоциироваться с Девой Марией, вошло в традицию использовать этот цвет для изображения её одежд. С другой стороны, голубой почитался цветом незаконного рождения или глупости^[9].

В XV веке жёлтое платье, несмотря на отрицательное отношение общества к жёлтому цвету, пользовалось популярностью среди знати. Жан Фуке «Император Карл IV и парижские чиновники» (фрагмент) — «Большие французские хроники» (Fr. 6465), fol. 442v. 1455—1460. Национальная библиотека Франции, Париж

Жёлтый, наоборот, пользовался дурной славой, и, хотя принцы XV века порой одевались в золотисто-жёлтое, полностью игнорируя общественное мнение по этому поводу, у низших слоёв населения желтизна ассоциировалась в первую очередь с враждебностью или изменой христианству. В жёлтое рядили еретиков (после арльского собора 1254 года эта практика стала повсеместной), одежду подобного цвета (или жёлтую нашивку) во многих городах вынуждены были носить мусульмане и евреи. Статуты некоторых городов предписывали проституткам одеваться в платье того же цвета. К жёлтому — цвету глупости, измены, безумия — питали пристрастие городские и придворные шуты^[10]. Отрицательное отношение к жёлтому цвету постепенно сошло на нет в конце XV века, однако один из его оттенков — рыжий — до конца Средневековья считался отвратительным. О том, насколько негативные эмоции он мог вызывать, можно судить уже по тому факту, что англичанин полагал себя оскорблённым, если ему демонстрировали кусок рыжей материи^[1].

Пурпур, в свою очередь, символизировал мудрую осторожность, сдержанность, а с другой стороны, — чванливость, уныние и прожорливость. Розовый и серый вошли в моду в конце XIV века, но не получили широкого распространения, оставаясь в основном цветами одежды имущих классов^[11]. Коричневый, наоборот, часто встречался в одежде слуг и людей скромного достатка.

Молодые дворяне в зелёных одеждах. Круг Мастера Бедфорда «Охотник едет за слугой, каковой удерживает на связке гончую, идущую по следу» (фрагмент) — «Книга охоты» (Fr. 616). 1408—10. Национальная библиотека Франции, Париж

И, наконец, зелёный почитался цветом пылкой юности, красоты, отваги и свободы^[1]. Так, сохранившаяся опись костюмов юных сыновей Иоанна Доброго указывает на зелёный как на «весенне-летний» цвет, из которого полагалось шить для них лёгкое платье, предназначенное для тёплого времени года, в то время как «зимними» цветами полагались алый и синий. С другой стороны, с ним ассоциировалась беспорядочная жизнь, безумие, ветреность и расточительство — в общем, любое нарушение привычного порядка^[10]. В романах артуровского цикла в зелёное постоянно одевается рыцарь Тристрам (или Тристан) Лионесский, несчастный возлюбленный королевы Изольды. Несколько французских городов, в частности Марсель, предписывали проституткам носить зелёное платье. Однако, несмотря на все отрицательные ассоциации, с ним связанные, этот цвет стал исключительно моден в конце XIV века^[1].

Стражник в красно-синем наряде. Мастер Вокленова «Александра» «Переодетый Александр и Дарий» (фрагмент) — «История Александра» (Fr. 9342), fol. 105v. 1448—50. Национальная библиотека Франции, Париж

Но особенно нетерпимо Средневековье было настроено к полосатым тканям. Подлинная причина подобной антипатии до конца неясна, более того, она была уже не совсем понятна даже для людей той эпохи. Для объяснения привлекалась, конечно же, Библия, где заповедь «не носить разные ткани» (в современную эпоху толкующаяся как запрет на соединение в одном платье растительного и животного материала) в те времени понималась как запрет рисунка из разноцветных полос. Мишель Пастуро, посвятивший специальное исследование истории полосатых тканей, выдвигает для этого запрета ещё одно оригинальное объяснение. Зрительное восприятие средневекового европейца привычно было к чтению гербов, которое начиналось с фона и далее поднималось вверх по фигурам: от самой крупной к самой мелкой детали. Полосатые ткани невозможно было рассмотреть подобным образом, они вызывали замешательство и мельтешение в глазах. Так это или нет, до конца неизвестно, однако следует сказать, что в Средневековье существовала стойкая традиция изображать в полосатой одежде падших ангелов, врагов христианства и прочих столь же малоприятных персонажей. Полосатое платье было в обиходе исключительно среди шутов, подчеркивавших таких образом свою маргинальность, вызов, бросаемый «благонамеренному» обществу. Для того, чтобы сделать этот вызов ещё более шокирующим, шуты зачастую облачались в зелёно-жёлтую гамму, вплоть до конца XVI века ассоциировавшуюся в глазах обывателя исключительно с помешательством. И наконец, графиня Маго Артуа своим указом от 1328 года прямо запретила ношение полосатых тканей^[1].

Интересно, что с подобными запретами прекрасно уживалась двуцветность, вошедшая в моду ещё в XII веке и просуществовавшая до конца Позднего Средневековья. По этой моде полагалось надевать узкие чулки — шоссы — противоположных цветов (например, одну чёрную, другую белую) или носить верхний камзол, или, как его тогда называли, пурпуэн, сшитый из двух противоположных по цвету половин. Особенно щегольски смотрелся вариант, когда чёрной или красной шоссе сопутствовала белая половина пурпуэна или наоборот. Как правило, выбор цветов для костюма такого типа для дворянина должен был соответствовать основным цветам его герба. Зачастую одну из половин дополнительно украшали вышивкой. Всевозможные эксперименты по смешиванию цветовых оттенков в одном костюме особенно были характерны для итальянской моды XIV века, которой стремились следовать также высокопоставленные французские дворяне.

Примечания

---

20px © Zoe Lionidas (text). All rights reserved. / © Зои Лионидас (text). Все права сохранены.

20px © Vladislav Shipilov (design). All rights reserved. / © Владислав Шипилов (дизайн). Все права сохранены.

---