Одетта де Шамдивер, фаворитка поневоле/Воспоминание первое. Бургундия
| ← Одетта де Шамдивер, фаворитка поневоле | "Одетта де Шамдивер, фаворитка поневоле" ~ Воспоминание первое. Бургундия автор Zoe Lionidas |
Воспоминание второе. Париж → |
Под вечную песню дождя,
Баюкай, баюкай малютка Одетта
Свое пожилое дитя.
Содержание |
Вступление
|
.jpg)
Посему же, в конце концов, по причине болезни короля, каковой ничтоже сумняшеся вершил зло касательно королевы, так, что последняя не осмеливалась более делить с ним ложе, дана была ему в наложницы некая приятнейшая собой, ласковая и милая девица, дочь некоего торговца лошадьми, что сделано было с согласия королевы, ранее того много выстрадавшей… каковую же (девицу) народ прилюдно и открыто именовал маленькой королевой…
Ее портретов не сохранилось. Отрывочны и короткие упоминания о ней, а также о ее семье, то там до здесь разбросанные в многочисленных хрониках и счетах королевского и герцогского дворцов. В этом заключается величайшая сложность и для историка и для биографа, желающих воссоздать с начала и до конца эту короткую жизнь, всю без остатка отданную тихому, почти монашескому подвижничеству. И все же, мы попытаемся это сделать на основе того немногого, что у нас есть, а будущие исследования и поиски, быть может, сумеют уточнить все здесь описанное и прибавить к нему новые яркие штрихи.
Итак, напряжем воображение, читатель, чтобы представить себе окраину суетливой бургундской столицы, невысокий дом, пусть не роскошный, но добротный и теплый, солнечное январское утро, и женщину, сидящую у окна. На календаре — 1425 год. Одетте де Шамдивер тридцать восемь лет, даже по тем временам отнюдь не дряхлость, и уж никак не время умирать… Но лицо женщины, сидящей у окна измождено и несет на себе печать усталости. Быть может, даже в этот последний для себя год она сохраняет всю ту же ласковую красоту, которая в свое время пленила короля Франции.
Пепельно-русые волосы, чуть тронутые сединой, которые постоянно норовят выбиться из под мягкой шапочки-бурреле, которую она носит как замужняя, хотя, строго говоря, никогда не была венчана в церкви. Огромные серые глаза северянки смотрят в бесконечную даль, нежная кожа по-прежнему бела и почти не тронута морщинами, быть может, только «гусиные лапки» в уголках глаз выдают ее реальный возраст. Тонкие брови вразлет, правильной формы нос и небольшие, но хорошо очерченные губы — все это так и просится под карандаш или кисть художника — возможность, которая так никогда не осуществится при ее жизни. Маленькая точеная фигурка сохранила почти девичью стройность, несмотря на давние роды, и лишь исхудалые руки с тонкими, почти прозрачными пальцами, лежащие сейчас у нее на коленях, выдают, что дни бывшей фаворитки короля уже сочтены. Через несколько месяцев ее не станет.
А пока что, за окном солнечный и морозный январский день, и сразу насколько хватает глаз вдаль уходят бесконечные зимние поля Бургундии, сейчас покрытые снегом, и переливающиеся на солнце словно россыпи крошечных бриллиантов, поля, вечным напоминанием о которых, где бы она ни жила, и чем бы ни занималась, навсегда остается ее собственная фамилия[K 1]. В далекой уже юности дочь дворцового конюшего наверняка любила самозабвенно скакать верхом по этим бесконечным просторам, теперь же, все позади, и бывшей когда-то фаворитке, ласково прозванной народом «маленькой королевой» остаются только воспоминания.
Воспоминание первое. Бургундия
Новый хозяин
Маленькое графство в составе огромного герцогства
|
Франш-Конте в переводе с французского обозначает «свободное графство». Свое имя оно получило в далеком 951 году, и с тех пор бурная история этой крошечной земли насчитывала не одно значительное событие. Расположенное в самом сердце зеленой долины Финаж, на берегах реки Доб, маленькое графство из раза в раз становилось яблоком раздора между вечно соперничающими между собой Французским королевством и Священной Римской империей германской нации. Не раз и не два Франш-Конте сменило над собой властелина, переходя из рук в руки иногда ценой немалых усилий и немалой же крови. Впрочем, более чем за полвека до рождения нашей героини все эти треволнения останутся в прошлом, и маленькое графство в качестве приданого новой королевы Франции Жанны Бурбонской, любимой супруги Карла V, прозванного Мудрым, уже навсегда перейдет под патронат французской короны.
|
Впрочем, ему недолго предстоит оставаться под королевским управлением. Все в том же 1315 году, когда будет сыграна монаршья свадьба, Карл V уже окончательно определит его в качестве апанажа для младшего из своих троих братьев — Филиппа Валуа.
Пройдет еще полвека, прежде чем последний капетингский владыка соседствующей с маленьким графством Бургундии, Филипп де Рувр, совсем молодым, двадцатипятилетним, в 1363 году сгинет от вездесущей чумы. Как выморочное наследие, Бургундия вернется под власть французской короны, и также перейдет к неизменному Филиппу Валуа, отныне и навсегда получающему у современников и историков титул «Филиппа Бургундского». До рождения нашей героини остается еще более двадцати лет. Оказавшись под властью одного хозяина, Франш-Конте сливается с огромным бургундским доменом, а маленькая Одетта от рождения и до самой смерти будет считать своей родиной Бургундию а себя саму — урожденной бургундкой.
Впрочем, для новоиспеченного герцога его новое владение в первую очередь принесло множество проблем, которые следовало решать незамедлительно, тем самым вызвав уважение своих новых подданных и показав себя подлинным хозяином этой земли. В самом деле, дорогой читатель, из нашей исторической дали нам порой кажется, что феодальные владения представляли собой всего лишь лоскуты большего или меньшего размера, прихотливо разбросанные на политической карте Франции, безропотно и безразлично переходившие под власть того или иного сеньора. На деле все, как водится, было куда сложнее.
Любое крупное феодальное образование представляло собой настоящий клубок из городских и сельских коммун, в которые то там, то здесь вклинивались владения клириков Римской церкви. Каждая «земля», каждый мелкий вассал, каждый город и даже деревня, имели собственные обычаи, законы и привилегии, ревниво охранявшиеся в течение веков. Посему, пресечение прежней династии, и воцарение нового, еще неизвестного владыки всегда сопровождалось либо восстаниями (и попытками освободиться от любой верховной власти, как таковой) или на худой конец — совершенно базарным торгом, где представители городов и земель с одной стороны и будущий владелец с другой, зорко наблюдая друг за другом, пытались использовать любую слабину и любой промах со стороны противника, чтобы ущемить его права, расширив за их счет свои собственные. И только лишь, когда после долгих препирательств (а порой и шантажа, и военных действий!) стороны наконец приходили к какому-то согласию, подписывалась очередная «хартия», и новый владелец приносил в центральном соборе своей будущей столицы торжественную клятву верности совместно выработанному постановлению, на что граждане отвечали клятвой верности его персоне, и также всем его настоящим и будущим потомкам.
В данном конкретном случае, ситуация особенно усложнялась тем, что уже в течение сорока с лишним лет страну терзала бесконечная война, которая у позднейших историков получит название «Столетней». Строго говоря, затянувшийся конфликт между королями английским и французским, равно претендовавшими на корону Людовика Святого, ставшую ничейной после пресечения прежней династии, продолжалась несколько долее — с 1337 до 1453 г. Одетта будет принадлежать к тому поколению, что родится и умрет во время войны, так и не увидев де-юре, ни одного мирного дня. Впрочем, военные действия, по большому счету, почти ее не заденут — оставшись где-то там, в качестве тревожных или наоборот, радостных новостей с того или иного фронта.
Великие сыновья бездарного монарха
|
Пока же в 1363 году военное противостояние само собой постепенно сходит на нет. На французском троне — дальновидный и решительный Карл V. Его отец, король Иоанн сумел бездарно проиграть первый этап войны, самолично оказавшись в английском плену вместе с младшим сыном — да-да, тем самым Филиппом Бургундским, феодальным владыкой нашей нынешней героини. Страшный разгром при Пуатье 18 сентября 1356 года, виной которому оказался старый король, надолго остался в памяти потомков. В самом деле, Иоанну II с начала и до конца не доставало понимания, что времена сказочного рыцарства миновали, и что на войне стратегия и холодный расчет значат куда больше, чем умение красиво махать мечом в середине баталии.
Незадолго до позорно проигранной битвы, король Иоанн учреждает т. н. «Орден Звезды», рыцари которого (во главе с самим французским монархом!) торжественно клянутся не отступать перед противником ни при каких условиях. Несложно догадаться, чем это оборачивается на практике. В следующей за тем (уже упомянутой) битве при Пуатье незадачливые романтики погибают едва ли не поголовно, сам король остается на поле боя практически в одиночку, в компании единственно шестнадцатилетнего сына, который так же отважно защищает своего неумного родителя; по рассказам английских солдат, звон мечей и лошадиное ржание, порой прерывал ломкий мальчишеский голос: «Отец, вам угрожают слева! Вам угрожают справа!». В результате, повторимся, отец и сын оказались в английском плену, причем для их выкупа назначена был астрономическая по тем временам сумма в миллион шестьсот тысяч золотых экю.
У англичан, умевшим уважать доблесть даже в противнике, в тот день юный Филипп навсегда получил прозвище Le Hardi, которое в русских учебниках истории часто передается как «Смелый». Это не совсем точно, Le Hardi на средневековом французском языке обозначало скорее «несгибаемый, твердый», и надо сказать, прозвище это всей своей жизнью младший королевский сын оправдает в полной мере. Следующие годы ему предстоит скоротать в английском плену, причем своей дерзостью этот юнец доведет Черного Принца — наследника Эдуарда Английского — до такой степени ярости, что тот прямо за партией в шахматы бросится на него с кулаками.
Мрачный король Иоанн из всех своих детей любил, пожалуй, именно его, Филиппа, так что во время вынужденного бездействия в британском Лондоне, даже написал в назидание своему младшему отпрыску книгу о соколиной охоте, сумевшую сохраниться до наших дней. Впрочем, если по-прежнему романтически настроенный владыка видел в принце Филиппе копию себя самого, он фатально в этом ошибался. Филипп Смелый покажет себя отнюдь не романтиком… но опытным лицемером, а заодно крепким феодальным хозяином, умелым военным стратегом, холодным и рассудительным, что в конечном итоге сумеет принести разоренной Франции столь необходимую для нее передышку. Но — обо всем по порядку.
Пока что о передышке нечего было и думать, оставшийся в качестве регента наследник престола — Карл, болезненный и хилый, с правой рукой, практически парализованной и неспособной держать не то что меч, но даже перо, отнюдь не вызывал почтения у его новых подданных. Понимание, что в этом слабом теле заключен разум военного и административного гения придет много позднее, сейчас же поданные обычным образом схватились за возможность расширить свои «вольности» за счет королевских прерогатив. Формально — в ответ на попытку наследника ввести огромный налог для выкупа из плена старого короля, реально — ради улучшения собственных позиций, феодальная Франция с оружием в руках ополчилась против своего нового владыки. Карлу пришлось бежать из охваченного мятежом Парижа, где купеческий прево, Этьен Марсель, во главе вооруженного отряда, для «вразумления» наследника устроил у него на глазах резню придворных, пытаясь принудить его подписать очередную «хартию», значительно ущемлявшую королевскую власть.
Восстание это, как часто бывало в те времена, закончилось ничем, наскоро собранные войска сумели разгромить недисциплинированные толпы мятежников, Этьен Марсель был убит собственными же соратниками — и жизнь вошла в привычную колею. Принц Филипп вернулся из английского плена, тогда как старый король умер в Лондоне, так что грабительский выкуп благополучно завис в воздухе, оказавшись выплаченным едва лишь наполовину.
Карл V в отличие от отца не искавший громких военных подвигов, поставив во главе своей армии талантливейшего полководца — Бернара дю Геклена, перешедшего от прямых столкновений к тактике изматывания противника полупартизанскими действиями, в которых летучие французские отряды оставались практически неуязвимыми, тогда как их противник полностью лишался подкреплений, продовольствия, и конечно же, денег, без которых наемная армия той эпохи попросту отказывалась вести военные действия. Результат столь дальновидной политики оказался предсказуем: к концу нового царствования в руках англичан остался лишь порт Кале, небольшое владение, его окружавшее, и Аквитания на Юге, домен английского короля уже в течение двух веков. В конечном итоге де-факто, а затем и де-юре, между обоими монархами установилось долгое перемирие, которое и та и другая стороны желали, как водится, использовать в полной мере, чтобы собравшись с силами довершить противостояние собственной победой.
Долгое перемирие в бесконечной войне
|
Зато Бургундия была совершенно разорена грабительскими рейдами самого Эдуарда III и его младшего брата Джона Гонта, которые в первые десятилетия годы войны чувствовали себя здесь безнаказанно и вольготно. В довершение всех бед, настоящим проклятием для страны стали т. н. «компании» — отряды наемников, оставшихся без дела, а также дезертиров из обеих армий, и обыкновенных уголовников, почувствовавших возможность вдоволь наловить рыбки в мутной воде.
«Компании» терроризировали Бургундию, убивали, жгли, насиловали женщин и девиц, пытаясь подобным образом внушить местным жителям ужас и покорность, а также заставить откупаться от грабежей посредством имущества и денег. Борьба с «компаниями» была делом отнюдь не простым: закаленные солдаты не раз и не два разбивали карательные отряды, высланные для их усмирения, или же попросту легко уходили от погони, скрываясь в густых лесах. Посему дальновидный Филипп Бургундский, прекрасно понимая чаяния своих новых подданных поставил себе уничтожение этого зла первоочередной и неотложной задачей.
Разумно воздержавшись от прямолинейных действий, могущих только привести к ненужному кровопролитию, Филипп Бургундский предпочел подкупить вожаков особенно крупных и опасных банд, превратив их, таким образом, в орудие исполнения своих планов. Опытный интриган, он умело натравливал одну «компанию» на другую, по возможности сплавлял их в Империю, или другие земли, где продолжались военные действия (благо, недостатков в таковых феодальная Европа не знала!) и даже умудрился отправить часть дезертиров… в Крестовый поход! Коротко говоря, уже несколько лет спустя с этим злом, казавшимся непобедимым, было покончено, и вплоть до конца жизни своего нового господина Бургундия будет наслаждаться вожделенным покоем.
Следующее десятилетие будет временем, когда под управлением рачительного хозяина (пусть не столь романтичного, зато хорошо умеющего считать деньги!) Бургундия будет богатеть и процветать, в скором времени забыв о всех ужасах недавнего прошлого. Впрочем, для герцога Филиппа все еще только начинается.
В 1380 году от тяжелой лихорадки скоропостижно умрет Карл V, и на троне окажется его двенадцатилетний сын, носящий то же имя, что и отец — в будущем возлюбленный нашей героини. Но, как вы понимаете, сейчас до этого еще далеко. Пока что регентами при двенадцатилетнем подростке становятся трое королевских братьев, точнее — де-факто, власть прибирает к рукам младший из них — Филипп Бургундский. В самом деле, старший из троих, Людовик, носящий титул герцога Анжуйского, бредит собственным королевством. Прекрасно понимая, что во Франции для него нет места, он рвется в Италию, где пожилая и бездетная Джованна I, королева Неаполя, готова признать его своим наследником при условии, если молодой француз сумеет защитить ее саму и ее трон от авантюрного Карла Дураццо, троюродного брата королевы, собирающегося с помощью военной силы присвоить себе неаполитанскую корону. Посему, спешно собрав войска и основательно опустошив для того казну, Людовик навсегда отплывает в Италию. Здесь он найдет себе нелепую смерть, не в бою, но от гнойной ангины, после чего корона Неаполя уже навсегда уплывет из французских рук. Второй по старшинству брат покойного Карла V, Жан, герцог Беррийский, меньше всего интересуется делами управления, желая единственно тратить огромные средства на пополнение своей коллекции бесценных манускриптов, художественных полотен и гобеленов. Посему, Филипп остается «на хозяйстве» по сути дела, в единственном количестве, и как вы понимаете, совершенно против этого не возражает.
Кроме задач управленческого и финансового характера, его занимают также дела церковные. Западное христианство уже много лет переживает тяжелый кризис, двое пап, в Авиньоне и Риме, каждый из которых полагает себя единственно законным, осыпают друг друга анафемами. Государства Европы волей-неволей также разделяются на два лагеря, один из которых поддерживает авиньонца, второй — римлянина. Что же здесь удивительного, если в рядах первых оказываются французы, вторых же — англичане?
Более того, желая устроить подобие «крестового похода» против сторонников авиньонского раскольника, в июле 1383 года англичане высаживаются на побережье близлежащей Фландрии. Герцогу Филиппу эта земля отнюдь не безразлична: он женат на единственной наследнице местного графа и собирается после его смерти присоединить это владение ко всем прочим, ему принадлежащим. Посему, под знамена регента становятся королевские войска, поход обеспечиваются из королевской же казны, и что особенно важно — на призыв о помощи охотно откликаются мелкие немецкие князья: залог отличных отношений с восточным соседом в будущем. Среди этих последних — Фридрих фон Виттельсбах, герцог Баварско-Ландхутский. Строго говоря, герцог он скорее только по названию, все его «владение» ограничивается городом и его ближайшими окрестностями, зато род фон Виттельсбахов уходит своими корнями в седую древность, да и связан родством со множеством местных князей и князьков, не исключая самого императора. Посему, после того, как короткий поход завершается полной победой французов и их союзников, желая отблагодарить баварца, прибывшего из «столь далеких земель, дабы послужить королевству», Филипп Бургундский осведомляется, нет ли у него дочери на выданье.
Надо сказать, что у герцога Фридриха дочерей нет, зато «таковая прелестница» есть у его старшего брата — Стефана, герцога Баварско-Ингольштадтского. Герцог Филипп немедленно загорается идеей женить племянника на немке, в соответствующий город отсылаются сваты, и после двухлетних проволочек, вызванных сомнениями отца будущей невесты (боящегося, как бы его бесприданницу-дочь с позором не отправили назад), брак все же совершается к взаимному удовольствию сторон. Хорошенькая и жизнерадостная немецкая Лизхен благополучно превращается в Ее Величество Изабеллу Баварскую (подобное переименование иностранцев в столице Франции — практика привычная). Редкий случай в те времена: юный Карл души не чает в своей избраннице, Изабелла отвечает ему полной взаимностью. Годом позднее родится наследник престола, названный по имени отца и деда, Карлом, впрочем, малыш не проживет и года. Детская смертность в те времена была, к сожалению, ужасающе высока, и не щадила даже королевских семей… Впрочем, у Карла и Изабеллы будет еще одиннадцать детей, и династия Валуа благополучно сохранит за собой трон в следующем поколении.
Провинциальная дворянка
Рождение и первые годы
|
Пока же на календаре 1387 год, и на свет пора появиться нашей героине. Место рождения — деревенька Моле, неподалеку от герцогской столицы, Дижона. Вряд ли замок, скорее — крепкий господский дом, возвышающийся на ближайшем холме над жилищами простых вилланов. Отец — Одотт де Шамдивер, представитель местного нетитулованного дворянства. Имя матери история не сохранила; в чем нет ничего удивительного: кого интересовала представительница очередного захудалого рода, не имеющего ни богатства, ни власти?…
Здесь, дорогой читатель, следует сделать небольшое отступление, чтобы в двух словах обрисовать дворянскую иерархию того времени. Итак, в согласии с подсчетами Флорана Вениеля, выдающегося французского историка-медиевиста, дворянское сословие тогдашней Франции охватывало едва лишь три процента населения. Но даже из этих скромных процентов, родовитостью и громкими титулами могли похвастаться от силы несколько десятков человек (включая их жен и детей). В самом деле, крупные владения (герцогства, графства, баронства…) на карте Франции можно едва ли не посчитать по пальцам. Все остальные, кичившиеся голубой дворянской кровью, были вынуждены скромно именоваться, к примеру Жан из такого-то рода, сеньор такой-то земли, причем земля эта могла составлять захудалую деревеньку, или даже часть деревеньки, состоящую из двух или трех крестьянских домов. Жан де Бюэй, современник нашей героини, и автор автобиографического сочинения «Юноша», в полной мере живописует быт подобных «бедных рыцарей», садившихся вдвоем на одну лошадь, и деливших отцовский замок буквально на микроскопические части, так что тому или иному отпрыску могла принадлежать башня, ворота, или даже часть стены. Именно к такому провинциальному дворянскому роду принадлежала наша героиня.
Герб Шамдиверов — золотое стропило на лазоревом поле. Владение старшей ветви многолюдного рода — одноименная сеньория в по соседству с современной коммуной Доль. Как было уже сказано, Шамдиверы отнюдь не могли похвастаться титулами, нося достаточно скромное наименование «сеньоров» своей земли, зато древностью этот род не уступал многим, куда более титулованным и владычным.
|
Родословная Шамдиверов с достаточной уверенностью прослеживается с 1316 года, когда Симон де Шамдивер сумел добиться для себя достаточно почетной должности королевского сокольничьего. Ги де Шамдивер, поднялся еще выше по иерархической лестнице, получив звание личного секретаря Иоанна II, короля Франции. Гюо де Шамдивер в 1407 году занимал должность хлебодара — одного из высших чиновников при особе герцога Бургундского, и наконец в 1388 году Оден де Шамдивер подвизался в роли королевского конюшего (именно его должность унаследует отец нашей героини), сын Одена — Одинет, в 1394 году получит рыцарское звание и также не последнюю должность в свите герцогов Бургундских, и наконец, Жан де Шамдивер в 1398 году сумеет дослужиться до чина мэтр д’отеля при Филиппе Бургундском, советника и камергера при особе его старшего сына, и наконец — коменданта Бастилии, важнейшего узла обороны самой столицы Франции. Впрочем, наша героиня, по всей видимости, принадлежала к младшей, и куда более скромной ветви большого рода, не оставившей по себе практически никакого следа в истории страны.
Строго говоря, даже год ее рождения известен с достаточной приблизительностью: церковные книги в деревеньке Моле, по всей видимости, не велись, или же не сохранились до будущих времен. О дне и месяце появления на свет нечего и говорить. Судя по всему, девочку окрестили вскоре после рождения (обычная предосторожность тех времен — страх перед тем, что ребенок умрет до крещения и душа его, отягченная первородным грехом окажется в аду…). Обстоятельная и долгая месса в деревенской церкви: опять же, в соответствии с тогдашними воззрениями «евин пол», как более склонный ко греху требовал долгого отчитывания. Опять, сколь мы можем предположить, малышку крестили фламандским именем Удина, достаточно распространенным в этом смешанном германо-французском регионе, которое в домашнем обиходе быстро превратилось в Одинетту или Удинетту (точное произношение из нашего исторического далека определить уже затруднительно).
Видимо, Удинетта была в семье старшей, после нее родилось еще двое или трое сыновей, причем старший из них получил то же имя, что и отец. Возможно, дама де Шамдивер на самом деле родила и большее количество детей, умерших затем во младенчестве — история об этом опять же умалчивает.
Несмотря на достаточно скромный достаток, Шамдиверы были непосредственными вассалами герцогов Бургундских, что наверняка служило для семьи предметом немалой гордости. Впрочем, скромное дворянское семейство выделяла из множества подобных еще одна примечательная черта: Одотт де Шамдивер, судя по всему, был выдающимся знатоком лошадей, и опять же вероятно, крупные и красивые кони Шамдиверов славились на всю округу, так что информация эта в сильно искаженном состоянии (по причине ошибки одного из церковных хронистов) проникнув в работы французских исследователей XIX века породила стойкую веру, будто Шамдивер… торговал лошадьми! Опровергать этот цепкий миф пришлось уже в новейшее время, и сейчас он приверженцев не имеет. Но вернемся.
Пока что Одотт де Шамдивер даже подумать не может, что это благородное по тем времена увлечение круто изменит судьбу и его самого и его новорожденной дочери. Но все это в будущем, а пока малышке предстоит обыкновенное деревенское детство.
Детство в деревенской глуши
|
Нам несложно будет представить себе деревянную колыбель, которую ритмично покачивает в такт своей песне краснощекая, пышущая здоровьем крестьянка-кормилица, расписную ширму, должную беречь малышку от неизменных сквозняков, которые равно гуляют и в деревенском и в господском доме. Королевским или герцогским детям полагались погремушки из тонкого серебра, но для небогатого семейства Шамдиверов для подобных изысков не было средств, так что годились и медные, лишь бы звенели помелодичней. Первая рубашка-котта, длиной до щиколоток, которую в те времена носили дети обоего пола вплоть до семилетнего возраста, возможность ползать по деревянным полам, старательно изучая каждый миллиметр еще нового для девочки мира. Деревянные расписные игрушки — лошадки, фигурки людей и животных, свистульки и «мельницы» из кусочков дерева и кожи, тряпичные куклы, которых умели шить еще наши прабабушки. Вместо глаз для куклы годились пуговицы, вместо волос — растрепанная пакля, лицо наводили углем и красным виноградным соком.
Весна. Мычание и блеяние стад, выгоняемых на свежую траву, перекрикивание виноградарей, острый запах свежей земли, вывернутой из пашни тяжелым плугом. В те сравнительно простые времена детство дворянина (а тем более дворянина захудалого и бедного), практически ничем не отличалось от детства слуги; сословная разница давала себя чувствовать уже в подростковом возрасте, когда новое положение и обязанности окончательно разводили между собой холопов и господ. Посему, надо полагать, что вслед за деревенскими детьми, маленькая Удинетта с не меньшим азартом гоняла прутиком наглых птиц, норовивших выклевать только что посеянное зерно прямо из пашни, возилась и играла на деревенской улице, утаптывая землю босыми ногами (в теплое время года по тогдашним врачебным рекомендациям обуви детям не полагалось).
Шумные майские гулянья, танцы и пение молодежи, неизменное «майское дерево», которое следовало украшать лентами и венками — остаток старинных языческих суеверий, которые церкви, несмотря на все усилия так и не удавалось вытравить из деревенского быта.
Лето. Хлопотное время страды, хлеб и сено, скотина и птица, фруктовые деревья, отяжелевшие под весом яблок и груш. Рождество Св. Иоанна Крестителя — «летнее Рождество», приглашенные музыканты, танцы и песни вплоть до полуночи, прыжки через костер, должные обеспечить здоровье и процветание дому, коровы и свиньи, которых гонят через потухшие угли, по старинному суеверию, это должно уберечь их от болезней. Купание в речке, рыбалка, ягоды и грибы в ближайшем лесу.
|
Осень. Скрип телег, отвозящих к давильне огромные корзины, полные спелых виноградных гроздьев. Жатва и обмолот, запахи вина и хлеба, веселый праздник окончания полевых работ, первые заморозки и желтые листья, сушеная рябина, орехи, соленья и маринады для зимы.
Зима. Непролазные сугробы, простые сани и сани господские — расписные, в форме корабля, укрытые теплыми медвежьими шкурами, чтобы седоки могли чувствовать себя вполне уютно и даже комфортно. Визг свиней, забиваемых под Рождество, семейные ужины у пылающего камина. Хозяева и слуги обменивались новостями, пили горячее вино; вполне возможно, что в семье с увлечением играли любимые в те времена шахматы и новомодные карты (по крайней мере, во взрослом возрасте Одетта покажет себя настоящей мастерицей в этой области).
Неизменные молодежные посиделки, устраивавшиеся в доме какого-нибудь зажиточного крестьянина, причем сам хозяин присутствовал тут же, как правило, растянувшись на кровати и зорко наблюдая, чтобы разыгравшиеся гости не позволили себе лишнего. У очага, весело потрескивающего и разбрасывающего искры, пели песни, рассказывали друг другу истории о привидениях и феях, кололи орехи и лущили горох. Девушки пряли, причем время от времени кому-либо из них случалось уронить веретено, и если кто-нибудь из парней был достаточно ловок, чтобы первым поднять его с пола, счастливчику полагался от пряхи-растеряхи сладкий поцелуй. Надо сказать, что особо ушлые иногда роняли веретено и просто так…все бывало!… Домой необходимо было возвращаться обязательно под охраной крепкого деревенского парня с факелом и копьем — в ближайшем лесу водились волки…
В противоречие с устоявшимися стереотипами и нищете средневековой деревни, раскопки последних лет убедительно доказали, что по крайней мере, Бургундия далеко не умирала от голода!… Старания ученых на родине нашей героини, в Бургундии, явили из-под земли, пострадавший от сильного пожара каменный дом, сложенный из местных материалов методом «сухой кладки». На нижнем этаже комфортно размещались две комнаты — как видно, кухня и спальня для старшего поколения, еще одна, вероятно, служившая детской спальней, размещалась на втором этаже. В остатках кухни отыскалась далеко не дешевая по тем временам чеканная медная посуда, и, конечно же, множество глиняных горшков… более того, по уверениям археологов, подобную же картину представляли собой девять из каждых десяти найденных домов!… Удивляться тут нечему, в интересах местного герцога было обеспечивать крестьянскому быту достаточно сносный уровень — хотя бы из соображений взимания налогов. Несомненно, средневековая деревня знала неурожаи и даже голод, эпидемии и налеты головорезов и грабителей, однако, все вышеперечисленное представлялось хотя и неприятной, но неизбежной частью каждодневной жизни, позволявшим куда острее ощущать даже короткие моменты благополучия и спокойствия.
|
Также неправда, что деревня тех времен была забитой и глухой, варившейся исключительно в собственном соку, практически без контактов с внешним миром. Ничуть не бывало, у «деревенских клубов» — кузницы, колодца, хлебной печи постоянно толпился народ, здесь обменивались новостями, сплетничали, хохотали, и даже заключали помолвки и договора. Через деревню сплошным потоком двигались герцогские гонцы, доставлявшие последние новости из столицы а то порой и из самого Парижа (пропаганда существовала во все времена!), босоногие монахи из нищенствующих орденов, паломники, направлявшиеся на поклонение той или иной почитаемой святыне также несли с собой новости из отдаленных земель; купцы, ехавшие по направлению к столице, охотно делились частью своего товара по сходной цене, торговцы предметами культа (в те времена ироничный народ называл их «отче-наши») громко расхваливали сверхъестественные возможности пера Св. Гавриила или же слезы Богородицы в склянке, предлагали всем желающим купить рябиновые или вишневые четки, иконки Господа Вседержителя и почитаемых святых, нательные крестики и тому подобное.
О новостях с высоты амвона громко возвещал приходской кюре, призывая прихожан молиться за здоровье очередного королевского или герцогского отпрыска, за победу в походе или выздоровление захворавшего господина или госпожи. Маленькая Удинетта не могла не запомнить торжественных рождественских и пасхальных служб, куда предлагалось прибыть еще затемно, скромных, но исполненных самой искренней веры крестных ходов, и совместных молитв в маленькой деревенской церкви. Сколь нам известно, девочка была набожна и благочестива, и даже некоторое время, уже в юности, будет подумывать о том, чтобы принять постриг — до тех пор, пока обстоятельства не повернуться для нее самой и для ее семьи самым неожиданным образом.
А еще были веселые деревенские крестины, свадьбы, и наконец, похороны, заканчивающиеся обильным угощением и возлияниями «во славу усопшего», так что слезы в конечном итоге опять же сменялись смехом и жизнерадостными перешучиваниями, а дети на этих непритязательных праздниках могли бегать и играть в свое удовольствие. Наверняка были потрясающие детское воображение поездки на шумную ярмарку, где бродячие шуты, разряженные и загримированные самым неожиданным образом плясали, пели, жонглировали, показывая сбежавшейся толпе свое мастерство, и даже водили дрессированных медведей и собак, где играли менестрели, и продавались диковинные товары, привезенные из головокружительной дали. И были визиты в столицу, конечно же, в сопровождении матери, и отца, и братьев… коротко говоря, маленькая Удинетта вряд ли могла пожаловаться на недостаток ярких впечатлений.
Дижон — веселая и шумная столица герцогства Бургундского
|
.jpg)
В семилетнем возрасте, в согласии с представлениями того времени, детство подходило к концу. Девочке предстояло одеть первое в своей жизни взрослое платье, принять причастие в деревенской церкви, и отныне полагаться уже не ребенком, но «девицей», со всеми вытекающими по причине нового статуса правами и обязанностями. Старинное представление о невежестве, как обязательной женской добродетели, к этому времени уже основательно потеряло свои позиции; в городах (как правило, при монастырях) во множестве открывались школы для девочек, должные подготовить их к роли жен и матерей, и что особенно важно — распорядительниц сложным господским хозяйством. Однако, в деревеньке Моле вряд ли даже слышали о подобном, и посему, скорее всего, наша героиня получила домашнее образование. У матери она обучилась первым навыкам письма, чтения и счета (совершенно необходимым для хозяйки дома, должной считать расходы и доходы, а также следить за слугами), важнейшим католическим молитвам, умению вести домашнее хозяйство, и конечно же, рукоделию: прядению, ткачеству, вышиванию — даже не столько ради необходимости, но для того, чтобы изгнать лень — «мать всех пороков». Скорее всего, отец учил ее ездить верхом; крытые возки или конные носилки были достаточно дороги, зато дворянской девушке необходимо было уверенно управлять конем; порой негласные правила того времени даже видели в этом ее особое положение в отличие от крестьянок, в большинстве своем подобным искусством не владевшим.
Кроме того, юной дворянке необходимо было привить хорошие манеры, умение кланяться, грациозно ходить, поддерживать учтивый разговор, танцевать и наконец, вести себя за столом. В сравнительно скором времени, эти умения очень ей пригодятся… но пока еще Удинетта, конечно же, не может иметь никакого представления о своей будущей судьбе. Скорее всего, по обычаю времени, в гостеприимном доме Шамдиверов останавливались мелкие дворянчики, двигавшиеся в столицу или из нее, и конечно же, настоящими праздниками становились визиты родни по отцовской и материнской линии, ради которых устраивались обеды и ужины, наконец, семейные советы по тому или иному важному поводу.
Известно, что к старшему из братьев, ради книжного образования, совершенно необходимого в эти новомодные времена, ходил деревенский священник, закадычный друг отца (26). Присутствовала ли Удинетта на этих уроках, почерпнула ли что-нибудь из скромных знаний кюре?.. Возможно.
Однако, наступает переломный год 1392-й, в жизни всей страны, и по странному совпадению в жизни нашей героини, происходит переворот. Начнем с последнего. Как было уже сказано, Дижон, столица бургундского герцогства, располагается сравнительно недалеко от деревеньки Моле, где родилась и выросла юная Удинетта. И вот, именно в этом переломном году в счетах герцогской конюшни появляется и надолго обосновывается фамилия Шамдивер. Надо сказать, что некий Жан де Шамдивер, как видно, представитель все того же разветвленного рода, занимал при персоне герцога Бургундского высокий чин мэтр д’отеля. Сколь о том можно судить из нашей исторической дали, именно этот важный придворный как бы невзначай обратил благосклонное внимание своего господина Филиппа Бургундского, на выдающиеся таланты Одотта де Шамдивера в том, что касалось умения разводить и выращивать чистокровных коней. Ходатайство не осталось без ответа, и уже в скором времени совершенно счастливый сельский дворянин получил почетное назначение конюшим Монсеньора Герцога(26).
Это был весьма ответственный пост. Конюшие дворяне (при дворе сына герцога Филиппа — Жане Бесстрашном их будет двенадцать) обязаны были руководить целой армией рядовых конюхов, объездчиков, костоправов и кузнецов; не забудем, что в те времена лошадь была важнейшим — если не вовсе единственным — средством передвижения по суше. Кроме обычных лошадей, необходимых в путешествии или на прогулке, в конюшне содержались чистокровные кони, на которых господин или госпожа отправлялись на охоту, а порой и на войну. Конь, могущий нести на себе всадника в полном вооружении стоил порой больше всего достояния дворянина средней руки, и конечно же, за столь дорогим животным требовался особенно тщательный присмотр.
Конюшие по необходимости закупали коней, придирчиво отбирали и классифицировали жеребят для дальнейшего использования, и даже сами выводили новые линии породистых животных. Кроме того, в ведении конюших дворян находились повозки и носилки для госпожи, ее детей и придворных дам, уздечки, седла, подковы, и вся лошадиная и упряжная сбруя, а также турнирные попоны, гербы и военные знамена герцогов Бургундских. Коротко говоря, это был хотя и почетный, но весьма ответственный пост. Зато конюший Монсеньора Герцога получал от своего господина полное столовое довольство, двух ливрейных слуг, выезд, состоящий из тройки лошадей, 5 серебряных солей и два денье в качестве ежедневной выплаты для содержания подаренных ему коней; и наконец ежегодное жалование в количестве около 80 золотых франков — настоящее богатство для сельского дворянина, не привыкшего к подобному размаху.
Вряд ли можно предположить, что глава семейства, чьего постоянного присутствия отныне требовала столица Бургундии и новая служба, оставил бы в деревне свое многолюдное семейство. В самом деле, сыновья были еще малы, война с Англией также могла возобновиться в любую минуту, да и от шайки головорезов одинокая женщина с детьми оказалась бы совершенно беззащитна. Посему, скорее всего, в восьмилетнем возрасте юной Удинетте пришлось, быть может, против воли, проститься с деревенскими друзьями и подругами, и вместе с матерью и младшими братьями, оживленно обсуждавшими столь захватывающее приключение, перебраться из любезной сердцу глуши в богатый и шумный Дижон.
Безумие короля и здравый совет старого доктора
|
На несколько секунд отвлечемся непосредственно от нашей героини чтобы составить себе хотя бы беглое впечатление о неожиданной катастрофе, поразившей Францию, катастрофе, которая со временем определит всю судьбу юной Удинетты. Итак, несколькими годами ранее, восемнадцатилетний король, не без побуждения и помощи придворных, наконец-то решился взять бразды правления в свои руки, отставив от власти обоих дядей, весьма, как вы понимаете, недовольных подобным поворотом дела. Впрочем, Филипп Бургундский в отличие от старшего брата вовсе не собирался падать духом, твердо веря, что молодому и падкому до развлечений монарху в скором времени прискучит заниматься рутинными делами государства. Надежды эти, надо сказать, не оправдывались, так как к власти пришел деятельный и полный самых невероятных идей кружок молодых дворян, получивших в позднейшей исторической литературе прозвание «мармузетов». Мармузеты, постоянным руководителем которых был молодой коннетабль Франции Оливье де Клиссон наметили для себя грандиозную программу реформ — экономических, финансовых и наконец, военных.
Ситуация обещала многое, и возможно, подобный настрой и в самом деле обернулся бы немалым благом для страны, однако, все в том же 1392 году произошло нечто совершенно непредвиденное и непреодолимое никакими средствами. Двадцатидвухлетний король сошел с ума. Все начиналось с приступов странной «горячечной лихорадки», сменявшейся ознобом — ситуация неприятная, но не смертельная. Вслед за тем внимательные придворные с удивлением стали замечать, что монарх время от времени заговаривается и ведет себя совершенно нелепым образом, или как дипломатично выразился хронист, позволяет себе «слова и жесты, несовместимые с его королевским достоинством». На эти тревожные симптомы благополучно не обращали внимания, пока ситуация не обострилась до последней крайности. Все началось с покушения (к счастью, неудачного) на главу кружка молодых министров — Оливье де Клиссона. Непосредственным исполнителем был Пьер де Краон, обвиненный в растрате и предательстве тайн своего господина, Людовика Орлеанского, младшего брата короля. Полагая, что виновником его опалы выступает именно коннетабль, Краон решил рассчитаться с обидчиком на темной улице, но к счастью, оказался столь же плохим убийцей, как и наперсником. Современные историки не без оснований полагают, что за спиной незадачливого преступника стояли королевские дяди, желавшие подобным образом вмести сумятицу в ряды своих противников, а там — чем черт не шутит, вернуться к власти. Расчет удался, но самым неожиданным и трагическим образом.
Итак, Краон, поняв что коннетабль выжил, и разглядел нападавшего, счел за лучшее бежать в Бретань, под защиту своего сюзерена. Впрочем, и это убежище он счел недостаточно надежным, и перебрался в испанский Арагон, где его следы окончательно теряются. Однако же, монарх по каким-то своим причинам не поверил, или предпочел не поверить заверениям герцога Жана Бретонского о том, что Краон давно отбыл прочь из его владений, и выступить против бретонца в полноценный карательный поход. Именно во время этого похода, в лесу под Ле-Маном у разморенного на августовском солнце монарха случился первый приступ буйства. Внезапно поверив, что оказался в бою, в гуще вражеской армии, Карл VI с мечом бросился на собственную свиту. Ему удалось убить несколько человек, и погнаться за собственным братом, когда майордом Карл Мартелл, первым осознав, что дело нечисто, сумел стащить монарха с коня, и обезоружить. Потерявшего разум короля с огромным бережением доставили в Париж, где немедленно собравшиеся на консилиум медицинские светила того времени так и не смогли прийти к окончательному согласию касательно причин произошедшего и возможностей излечения Карла Валуа. Ничего удивительного в этом нет — по всей вероятности, речь шла о шизофрении — болезни, против которой и в настоящее время нет надежных средств. Для начала XV века помочь королю и вовсе не было никакой возможности. Как и следовало ожидать, высокоученые авторитеты немедленно разошлись во мнениях, и непонятно, чем кончилось бы дело, не вмешайся в их бесконечный спор старый доктор Гильом де Арсиньи. Полагается, что этого талантливого, и весьма умудренного опытом сельского медика рекомендовал ко двору Великий Кравчий Франции Ангерран де Куси.
Так или иначе, осмотрев больного, Арсиньи рекомендовал полный покой и отсутствие всяких посещений. По его совету, больного монарха доставили в провинциальный и тихий замок Крейль, при том, что везти его пришлось в наглухо закрытой повозке с решетками на окнах, чтобы больной в помрачении рассудка не выбросился вон. В руки королю запрещено было давать любые предметы, способные поранить либо его самого, либо кого-нибудь из окружающих, во время вынужденного пребывания монарха вне столицы — развлекать его легкими беседами и непритязательным чтением, ни в коем случае не возбуждая и не тревожа расстроенного воображения. Рекомендации эти были скрупулезно выполнены и о чудо! Карл по всей видимости, пошел на поправку. Впрочем, сам Арсиньи не питал иллюзий на этот счет, вполне справедливо полагая, что течение болезни всего лишь удалось на время замедлить, но не остановить, и рано или поздно, сильное потрясение приведет к тому, что приступы станут повторяться вновь и вновь. Неизвестно, впрочем, как обернулось бы дело, останься почтенный доктор при монаршем дворе. Его уговаривали со всем старанием, сулили место первого лейб-медика, деньги, почет, однако, Гильом де Арсииьи, бывший в весьма преклонных годах, предпочел вернуться домой, чтобы закончить свои дни в милой его сердцу деревенской глуши. В самом деле, уже несколько месяцев спустя его не станет. Но перед отъездом, доверительно беседуя с королевой, изводившейся от волнения за супруга, Арсиньи посоветовал ей отыскать некую молодую девушку, способную брать на себя обязанности сиделки в те моменты, когда короля будет настигать очередной приступ болезни. Королева Изабелла Баварская всерьез задумалась над подобной возможностью, и даже, вызвав к себе Жана Дезоржа, начальника над королевскими арбалетчиками, кулуарно осведомилась, нет ли у него кого-нибудь на примете. Однако, бравый солдат, вероятно, не нашелся с ответом; а несколько позже король по всей видимости, полностью поправился и о подобном вопросе благополучно забыли. Всем так хотелось надеяться на лучшее!…(55)
Затишье перед бурей
|
Как было уже сказано, родиной Удинетты в это время, по-видимому, становится Дижон. Этот город, в то время один из мегаполисов Бургундского герцогства, вмещал в себя не много ни мало — сто тысяч жителей, весьма солидная цифра для той эпохи. Импозантный герцогский дворец, городской собор, в котором происходили важнейшие церемонии: клятва нового властелина, его же свадьба, крещение его детей, и наконец, похороны, когда весь город от мала до велика молился за душу новопреставленного.
Огромное множество съемных (или как тогда говорили «доходных») домов, где ютилось простонародье, пышные особняки богатых горожан и знати, уютные домики среднего класса, на крышах которых вили гнезда неизменные аисты. Конечно же, в Дижоне были свои строгости и свои правила поведения, которые Удинетте, выросшей в атмосфере сельской свободы могли показаться весьма обременительными. Не забудем, что она отныне была уже ребенком, но «девицей», вступив в тот сложный и противоречивый возраст, что неизменно приводил в смятение церковников, возраст «когда душа еще чиста, но тело преисполнено соблазнов»; а попросту говоря, когда юная, совершенно еще неопытная девушка-подросток легко могла стать жертвой любого сластолюбца из подворотни, благо в большом и шумном городе таковых хватало с избытком. Посему, правила для юных незамужних особ были весьма строги: большую часть времени девушке полагалось находиться в доме, при матери, нигде не появляться без сопровождения родителей, или на худой конец — братьев, и наконец, в церкви или на шумных городских сборищах сохранять скромное молчание. Впрочем, наверняка и здесь в скором времени появились друзья и подруги, а городские строгости во многом компенсировались невиданными зрелищами и развлечениями, которые предоставляла столица.
Пышность Дижонского собора и богатство облачений местного духовенства не шли ни в какое сравнение с деревенской простотой, в городе имелась собственная театральная сцена, где во время крупных церковных праздников выступали приглашенные труппы — актеры представляли как мистерии благочестивого толка, рассказывающие о страстях Господних, о чудесном обращении апостола Павла, или же мученичестве местночтимых святых, так и грубоватые но веселые комедии о хвастливых солдатах, скопидомах и рогатых мужьях.
И конечно же, герцогскому конюшему вместе со своим семейством вменялось в обязанность присутствовать на пышных пирах в герцогском дворце, полагавшихся средством для господина лишний раз продемонстрировать свое могущество и власть. Конечно же, скромному служителю конюшни вместе с «чадами и домочадцами», отводилось место исключительно за нижним столом, располагавшимся у самой двери (так что еще дальше обретались разве что простолюдины: поставщики двора, вежливости ради приглашенные к господской трапезе), а то и вовсе — в другом, куда более непритязательном помещении, в отличие от роскошной пиршественной залы, где во главе стола восседали господин и госпожа. Шамдиверу и его дочери оставалось лишь провожать глазами слуг, несших на герцогский стол лебедей и замки из сахара и марципана с искусно вылепленными башнями, знаменами и даже часовыми на стенах в полном вооружении. Зато им полагалось в полной мере «доброе рыночное мясо» — говядина или свинина, щедро политая чесночным соусом, вареные овощи, горячие вафли с медом, и наконец, молодое красное вино. Зато для всех равно выступали искусные акробаты и фокусники (чья ловкость, по описаниям авторов того времени, заставляла гостей открывать рот от изумления), менестрели и шуты. А еще были танцы, сменявшие обильное угощение, так что зардевшуюся от смущения Удинетту порой избирал в качестве партнерши тот или иной обходительный молодой дворянин.
Между тем, жизнь продолжалась. Как уже было сказано, в Париже к власти как бы невзначай вернулся Филипп Бургундский, совершенно оттеснив от государственного кормила старшего брата — Жана Беррийского, полностью поглощенного своими коллекциями гобеленов и драгоценных манускриптов. Прежних министров разогнали, кое-кого сослали, король возвращался к своим обязанностям урывками — изначально это объяснялось нежеланием тревожить Его Величество и портить ему настроение сложными проблемами. Позднее, в январе 1393 года, как и следовало ожидать, сбылось предчувствие старого доктора Арсиньи. На очередном балу, устроенном королевой в честь замужества ее ближайшей подруги и фрейлины Катерины де Фастоврин, из-за несчастного случая с огнем сгорели заживо несколько придворных.
Как и следовало ожидать, для некрепкой психики короля подобное потрясение стало роковым. Отныне, вплоть до самой смерти тридцать лет спустя несчастному останется лишь переживать один за другим сорок три периода умопомрачения, которые будут продолжаться от трех до девяти месяцев каждый и столько же периодов кратковременного просветления, когда монарх с горем пополам сможет исполнять свои непосредственные обязанности. Впрочем, политические таланты Филиппа Бургундского хоть как-то способны компенсировать эту потерю. Государство по-прежнему наслаждается долгим миром с Англией (ради поддержания такового за английского монарха выходит старшая дочь короля — Изабелла), экономика стабильно развивается, крупных выступлений и бунтов нет… ситуация вполне удовлетворительна! Зато могущество Бургундии Филиппа Смелого в это время достигает своего пика. Несколько позднее в своих письмах и дипломатических документах султан Баязет будет именовать бургундца «шахом фламандским» — и надо сказать, не так и ошибется!
Пока же Удинетта из маленькой девочки постепенно превращалась в настоящую прелестницу – миниатюрная, с нежной кожей, огромными глазами и пышной копной пепельно-русых волос, и наверняка уже привлекала к себе заинтересованные мужские взгляды. Впрочем, сердце нашей героини еще свободно, зато очередным ярчайшим впечатлением для нее без всякого сомнения становится Никополис.
Эхо Крестовых Походов
Веселый поход и жестокий разгром
|
Поговорим об этом несколько подробнее. Мусульманская экспансия давно превратилась в смутное воспоминание, после грозовой эпохи Карла Великого, когда арабы из покоренной Испании норовили прибрать к рукам также французскую землю, и лишь напряжением всех сил их удалось разгромить в славной для французского оружия битве при Пуатье, тем более, что в самой Испании чем дальше, тем более зримо заявляла о себе Реконкиста, и поклонники Аллаха и пророка Магомета теряли город за городом, откатываясь к кромке средиземноморского берега. Зато новой, еще неслыханной угрозой стали для Европы турки-сельджуки. Практически уничтожив древнюю Византию (владения царя Мануила, «услады Вселенной», де-факто ужались до окрестностей его столицы), эта новая волна завоевателей ополчилась против Европы.
Под ударами турецких султанов пала Болгария, сербы потерпели страшное поражение на Косовом Поле, валашский государь, стремясь откупиться от грозного противника вынужден был платить султану ежегодную дань. Надо сказать, что Европа, захваченная подобными известиями врасплох, в атмосфере обычных для себя междоусобных споров и войн попросту не имела сил противостоять этой новой угрозе. В Италии ссорились друг с другом генуэзцы и венецианцы, причем и те и другие наперебой искали милости у султана — друг против друга. Поляки были заняты войной против рыцарей-тевтонов, Московская Русь по-прежнему находилась под властью монголов… так что султан Баязет, прозванный Йилдырым, то есть «Молниеносный», не без оснований похвалялся, что подчинит себе Рим и повесит папу на воротах его дворца.
Но даже столь явная опасность, равно грозившая всем христианским государям не в состоянии была заставить их объединиться против общего врага. Посему, на отчаянный призыв римского папы Бонифация IХ, откликнуться могла по сути дела, одна лишь Бургундия. Зато из будущего похода против «неверных» герцог Филипп намеревался извлечь максимум не только военной, но и политической пользы.
Надо сказать, что начинание это обошлось недешево. На нужды будущих крестоносцев решено было употребить годичный доход графств Артуа и Фландрии, Бургундия как таковая должна была поставить и опять же, за собственный счет вооружить полноценное феодальное войско, во главе которого должен был стать наследник старого герцога Жан — в те времена носивший титул графа Неверского. Во время «путешествия в Венгрию», как на тогдашнем дипломатическом языке именовался будущий поход, к бургундцам должны были присоединиться собственно венгерские и валашские отряды, а также небольшой контингент рыцарей-госпитальеров.
Вряд ли наша героиня могла не запомнить торжественный день 13 апреля 1496 года, когда под приветственные клики толпы, и настоящий дождь из цветов, сыпавшихся под конские копыта, герцогское семейство в полном составе в сопровождении герольдов, вздымавших вверх знамена и штандарты, и музыкантов, дувших в трубы и ударявших в литавры, через весь город проследовало к собору Сен-Бенинь, где знаменам Франции и Бургундии предстояло быть положенными на алтарь для торжественного епископского благословения, а двадцатипятилетнему Жану — принять освященный меч и принести вместе со своими товарищами торжественную клятву крестоносца.
Конечно же, дочь герцогского конюшего была не того полета птицей, чтобы присутствовать на торжественной мессе, однако, почти нет сомнений, что вместе со всеми прочими, она стояла на балконе своего дома, или в плотной уличной толпе, провожая глазами торжественную процессию, громким голосом вознося к небу молитвы о даровании победы крестоносному оружию.
Что касается графа Неверского Жана, для него начало этого похода напоминало скорее игру и увлекательное приключение. Торжественные встречи и молебны в каждом городе… улыбки местных красоток, букеты цветов, оркестры, пиры, затягивающиеся до полуночи. Охапки хмеля — личный геральдический знак герцогского сына, а также изображения все того же хмеля, вышитые или рисованные, украшали шатры, знамена, и даже лошадиные попоны, везде господствовал зеленый — его же геральдический цвет. Да и самой Венгрии, куда после долгого пути наконец удалось добраться, крестоносцев ожидали не менее теплые встречи и в качестве достойного завершения — едва ли не играючи добытая победа при Виддине.
Посему, в самом воинственном настроении христианское войско с триумфом продефилировало по берегу Дуная, и наконец вышло к стенам крепости Никополис, где и настроению, да и самому христианскому воинству, пришел бесславный конец. Осада этой мощной крепости была едва начата, когда на помощь осажденным поспешил собственной персоной султан Баязет, во главе грозной армии, состоявшей их великолепно обученных турецких всадников и новонабранных пеших янычар. Это войско, собранное из детей покоренных народов, насильно оторванных от родителей и обращенных в ислам, в течение следующих двухсот лет будет надежной опорой оттоманского трона, пока, в полной мере осознав свою силу, повернет ее против собственных владык.
Но все это в далеком будущем, пока же 24 сентября 1496 года под крепостными стенами развернулось жаркое сражение, в котором, как и следовало ожидать, победу одержала не романтическая рыцарственность, а стратегия и выучка. Несмотря на отчаянное сопротивление французов и венгров, разгром оказался страшен. Адмирал Франции Жан де Вьенн остался лежать на поле боя, судорожно сжимая в руках штандарт с изображением Св. Девы — добыть знамя из его окоченевших пальцев окажется делом далеко не простым — вместе с ним полег цвет бургундского рыцарства, немногие из венгров и представителей мелких княжеств, что сумели остаться в живых, искали спасения в паническом бегстве. Зато Жан Бургундский проявив себя в полной мере, навечно покрыл свое имя славой, здесь, под стенами Никополиса, заслужив себе прозвище «Бесстрашного». Правда, вслед за этим, как когда-то его столь же романтично настроенный дед, бургундец оказался во вражеском плену, и буквально чудом остался жив, когда султан, разъяренный огромными потерями, приказал вырезать захваченных на поле битвы христиан. Сына «шаха фламандского» спас лишь маячивший в весьма недалекой перспективе огромный выкуп.
Торжественное возвращение «паладина веры»
|
.jpg)
Впрочем, следует отдать должное герцогскому сыну: братство по оружию было для него далеко не пустым звуком, и приложив все старания, он так же смог спасти от неминуемой гибели горстку своих соратников: маршала Франции Бусико, графов де Куси и д’Э, а также Ги де ла Тремойля, сына великого мэтр д’отеля его отца. Впрочем, о спасении говорить было еще рано. Этих, а также несколько десятков других, чудом уцелевших во время резни, пешком погнали из Венгрии в турецкое Галлиполи. Пройдет пять веков, и этот же полуостров — пустынный и неприветливый, станет последним убежищем разбитых врангелевцев, из тех, кому посчастливиться унести ноги из Крыма… как иногда повторяется история.
Весть о страшном разгроме достигла Парижа к Рождеству 1496 года, судя по всему, столица Бургундии узнала о случившемся приблизительно в то же время. Европой овладела подавленность и тоскливый страх — огромная и беззащитная она лежала перед турецкими полчищами. Забегая вперед, скажем, что спасение придет оттуда, откуда его менее всего будут ожидать: когда в Персии и Индостане заявит о себе новая сила: грозный Тимур-Хромец во главе своих полчищ, и недавний победитель при Никополисе в июле 1402 года превратится в жалкого пленника, и в этом плену найдет себе смерть. Однако, турецкое завоевание тем лишь замедлится на сравнительно короткое время, и будет с разной степенью удачливостью продолжаться в течение следующих двух веков, пока могущество Оттоманской империи не найдет себе окончательный конец под стенами Вены. Но все это еще только предстоит. Вернемся.
Сейчас же, несмотря на то, что Жан Бургундский в письмах к отцу уверял, что султану отнюдь не чужды рыцарские чувства, свидетельства прочих современников прямо противоречат столь благостной картине. Хронисты в один голос утверждают, что султан Баязет («император Базак» европейских хроник), отнесся к пленникам высокомерно и презрительно, заставляя их изо дня в день ожидать неминуемой смерти. Тем из них, кому посчастливилось добраться по пункта назначения, пришлось в полной мере вкусить всех прелестей турецкой неволи, в то время как старый герцог Филипп развил отчаянную активность, пытаясь выкупить и вернуть домой старшего сына. Переговоры будут тянуться едва ли не год, причем в дар султану-победителю будут бесконечной чередой отправляться дорогие кони, охотничьи псы, ловчие соколы из Норвегии и наконец, драгоценные гобелены, изображающие славную историю Александра Великого («Искандера» турецких легенд).
В конечном итоге за принца будет назначен астрономических размеров выкуп — двести тысяч золотых флоринов! куда более, чем обошелся весь поход вместе взятый, и летом 1397 года горстка выживших получит возможность через Родос и Италию наконец-то вернуться домой.
Впрочем, как опытный политик, герцог Филипп даже из этой печальной ситуации желал извлечь максимум возможного. Его сын должен был вернуться триумфатором, героем битвы за веру Христову, не щадившем ради таковой ни крови своей ни жизни — все остальное не имело значения. Более того, триумфальное возвращение это должно было еще крепче привязать народ к новой династии, утвердив ее связь не только со светской властью, но с самим сокровищем веры, дарованной, как известно, св. Петром своим будущим наместникам в Риме. Посему, торжественный въезд в Дижон был назначен на 22 февраля нового 1498 года, и надо сказать, что осуществить желаемое старому герцогу удалось в полной мере. Вплоть до смерти Жан Бесстрашный сохранит настоящее обожание своих подданных, во многом укрепив положение бургундской династии, а для малолетних своих детей навсегда останется героем и мучеником, так что его собственный наследник, в честь своего деда также получивший имя Филипп, до самой смерти будет жадно мечтать о своем Крестовом Походе, который по разным причинам так и не состоится.
Первый возлюбленный(?)
|
Вряд ли в тот день граф Неверский заметит юную девушку, облачившуюся ради такого случая в свое самое дорогое лазурного цвета платье, зачарованно наблюдавшую за движением эскорта — мало ли таких прелестниц толпилось с обеих сторон дороги, изо всех сил пытаясь привлечь к себе его внимание?… Зато Удинетта наверняка будет до самой смерти помнить этот день: с раннего утра во всех церквях поднят был торжественный перезвон, навстречу триумфатору двинулись делегации городских цехов, над головами которых реял целый лес знамен с изображениями булки, виноградной лозы, или же инструментов и атрибутов соответствующего ремесла. У ворот героя встречали в полном составе городские старейшины с ключами от города, улицы были украшены гирляндами и лентами, с балконов в знак ликования свешивались ковры, народ оглашал воздух благословениями и криками радости, гремела музыка, и среди всего этого великолепия, к городскому собору, где его уже дожидалось духовенство в праздничных облачениях двигался он — принц-триумфатор, гроза «неверных», герой, покрывший себя неувядаемой славой.
Касательно «принца», сие, читатель, отнюдь не красивая фигура речи. Жан Бесстрашный в самом деле был принцем крови, родным внуком королю Иоанну II, двоюродным братом царствующего монарха. Итак, он медленно двигался через толпу, как и следовало победителю, глядя прямо перед собой, в начищенных до зеркального блеска доспехах из вороненой и вызолоченной стали, словно не замечая ликующего людского моря. Впрочем, внешность у этого полусказочного деятеля была далеко не впечатляющей: принц Жан отличался низеньким ростом, сутулостью, сухим лицом аскета и слишком длинным носом — отличительной чертой всех Валуа, однако же, этот плюгавый персонаж был героем, мучеником за веру, а разве все остальное по сравнении с этим не казалось смешными недостойным внимания?…
Загостившись в Дижоне до конца февраля, герцогский сын затем отправится далее — в Брюссель, Ипр, Гент и так далее, … коротко говоря, во все крупные города своего будущего владения. Жизнь покатится своим чередом.
На следующие несколько лет семейство Шамдивер вновь выпадает из поля зрения историков, впрочем, из скупых намеков, там и сям разбросанных в многочисленных документах эпохи, иногда пытаются сделать вывод, что ушлый папа Шамдивер сумел в это время превратить дочь в любовницу при особе герцогского наследника. В принципе своем, ничего невозможного в этом нет. В те времена в самом деле, существовал негласный обычай, позволявший любому высокопоставленному персонажу по собственной прихоти выбирать себе в наложницы одну или нескольких представительниц низшего дворянства, кто по своему положению не мог ему противиться. В случае, если подобная избранница уже была замужем, супруга осыпали милостями, так что при небольшом насилии над совестью, о рогах можно было не вспоминать, наслаждаясь соблазнительными возможностями, полученными даже ценой позора. Если же речь шла о юной девушке, не раз и не два случалось, что удовлетворив свой каприз, высокопоставленный персонаж обеспечивал ее щедрым приданым и подбирал также богатого и не слишком требовательного супруга. В самом деле, несколькими годами позже, щедрый Людовик Орлеанский отдаст своей временной возлюбленной «во владение до конца ее дней» целый город — Фавьевилль — вместе с близлежащими деревнями, и нешуточными доходами с местного земледелия и ремесла, а вслед за тем выдаст замуж за внука маршала Франции?
Разве на что-то подобное нельзя было рассчитывать от щедрот наследника одного из самых могущественных владений Восточной Франции? Осуществить же подобную операцию без ведома и разрешения отца (безразлично — добровольного или вынужденного) в те времена было попросту невозможным. Незамужняя еще Удинетта находилась полностью под его опекой; известно, что в следующем поколении король Карл VII (даже король!) положив глаз на такую же юную прелестницу — Бланку де Ребрев вынужден будет ожидать, пока родная тетка отвезет избранницу к отцу, исхлопочет у последнего требуемое разрешение, и доставит заливающуюся слезами девушку прямо в королевскую постель?…
Посему, возможно — но недоказуемо. Другое дело, что если подобные честолюбивые планы действительно существовали, папа Шамдивер в скором времени должен был испытать горькое разочарование. Высокородный принц был гол как сокол, фламандская война, турецкий поход и выкуп незадачливого аники-воина из султанского плена буквально сожрали богатства его будущих владений. Пройдет несколько лет, и после смерти старого герцога Филиппа, его вдова Маргарита Мальская будет вынуждена официально объявить покойного супруга банкротом, символическим жестом положив на его гроб свой пояс, кошелек и ключи — символы ее статуса как хозяйки дома, дело «каковое не исполняют без величайшего стыда женщины самого низкого и подлого звания» сокрушается хронист Мишель Пентуэн, сен-денийский монах. Впрочем, без награды Одотт де Шамдивер все же не остался, — и это известно уже досконально — в начале нового XV века, точнее, в 1403 году, он получил повышение по службе, столь невероятное, что у бывшего сельского жителя, быть может, потемнело в глазах и перехватило дыхание. Отныне скромный представитель дворянского сословия становился конюшим самого короля, и его семейство ждала веселая и шумная столица Франции.
Комментарии
- ↑ Игра слов. Шамдивер (фр. Champsdivers) в переводе на русский язык обозначает «зимнее поле» или «зимние поля», хотя в реальности фамилия, скорее всего, была дана по городку и сеньории Шамдивер, принадлежавшей этому семейству.
