Эрик Сати/Список сочинений почти полный/Часть третья

Преждесловие

Эрик Сати в 1917 году (непосредственно после исторического «Парада»)

...И здесь я опять не нарушу данного себе слова.
...И снова, замаскировавшись под вящего педанта, повторю: от начала — и до следующего начала. Сказанное трижды, — оно нисколько не теряет своего исконного смысла и на шестой раз. Дорогой друг...
Не будем напрасно кривить душой. Так было... За 59 (пятьдесят девять, прописью) лет своей не слишком-то длинной и не слишком-то перетянутой жизни мсье Эрик Сати сочинил не слишком-то много музыки. Не слишком-то много. Да. Точнее говоря, не совсем так. Сочинил он — значительно больше, чем записал. А записал — значительно больше, чем осталось. Здесь. Среди меня и ещё нескольких ... чудом уцелевших. С тех пор.
Конечно, я сейчас не стану напрасно разжёвывать и подносить вам под нос на подносе всё точное знание: почему так случилось. Произошло... Довольно с меня и того, что ужé пришлось сказать, прямо и косвенно, не имея для того ни малейших причин. И ещё, между прочим, придётся сказать ниже. Целую массу слов. Да... — Кстати говоря, как раз здесь и находится одна из причин, почему Сати не пожелал и не смог пожелать оставить после себя наследие больше, сочнее, длиннее, крупнее... Попросту ему для того не хватило — глупости.^{[комм. 2]} Всего лишь — одной глупости, а больше — ничего. Той самой глупости, которая меня (пока ещё) заставляет (adverso flumine) всё-таки выписывать, вопреки всему, эти буквы, слова, фразы и строки, в высшей степени неочевидные.^{[комм. 3]}
В таком случае, будем говорить проще. Грубее. В лоб. У господина Эрика Сати далеко не всегда хватало наглости (или Двигателя внутреннего сгорания) на то, чтобы работать исключительно из-под себя, и для себя. Без внешнего «заказа» и стороннего участия (и здесь я опять повторяюсь, как господь бог или его ассистенты из числа рукокрылых). Или скажем ещё проще: без той жалкой платы, мзды и прочей шелухи, которую люди привыкли (за главное дело своей жизни) добывать, доставать или вырывать друг из друга. На собственное благо.
Стыдно сознаться, но едва ли не всякий раз, оглядываясь на его самые продуктивные годы жизни, ранние (в возрасте 22-33 года) и поздние (в возрасте 44-55 лет), когда вместо жалких крошек он мог оставить увесистые буханки своих уникальных трудов, с трудом могу удержаться от плевка (мягко скажем) в адрес современников. Причём, — совершенно не важно — чьих именно. Его... или моих, например. Сегодня или в 1914 году. Через сто лет или в эпоху кротчайшего Диоклетиана. Плевать (в какую). Ибо их основные свойства — не имеют ни срока годности, ни срока давности.
Эти обыватели, этот банальный субстрат жизни (или бéнтос), увлечённо занятый повседневным процессом добывания, потребления, переваривания и обратного извергания продуктов собственной жизнедеятельности, как всегда наплевал — туда, на Главное. Потому что его не имел (никогда) и не знал (так же). Все они, как единый организм человеческого общества, стаи, вида —всякий день — обыденно просыпались, суетились, размножались, миллионами (с огоньком) квасили друг друга в мировой войне, старели, болели и бесследно исчезали в недрах времени и земли, как и полагается всякому живущему или жившему организму. Так было. И так есть... до сих пор (и здесь я не стану открывать Америку, равно как и закрывать её обратно). Однако Эрик Сати, которому они предоставили полное право поступать точно таким же образом и жить как все, (так у них принято от века!) — он попросту не мог последовать их совету... или примеру. Да, второе выглядит значительно точнее. Он попросту не мог последовать их примеру и жить как они — по одной простейшей причине: он не был одним из них.^{[комм. 4]} Обывателем. Бюргером. Буржуа. «Фармацевтом», наконец. А потому — единственное, чем он мог ответить на их невнимание, непонимание и небрежение — это было бездействие. Бездействие в виде протеста. Или наоборот. Как ребёнок, как маленькое прекрасное животное, — обиженный ими, он больше не стал им ничего дарить. — «Ни пяди родной земли врагу». Хорошая мысль. «Ничего просто так». Только за мзду. Только на заказ. Словно поставив перед их обезьяньими физиономиями зеркало..., пускай смотрят, пускай кривляются на здоровье. В конце концов, кто же как не они сами! — устроили свой мир таким макаром (по своему образу и подобию, как один известный композитор). А потому: идёт! По рукам. «Сегодня деньги, завтра стулья». Именно потому стульев оказалось так немного. Меньше двенадцати. Значительно меньше.
А как хотелось бы... хотя бы ещё одного лишнего... стула. На том месте, где ничего нет. До сих пор. И уже никогда... не будет. Благодаря вам, мои драгоценные...
Впрочем, для особо понятливых особ могу сказать и ещё проще. Вот, например... Глядя на прекрасные «Гимнопедии» или «Гноссиены» (несомненные вершины раннего периода Активности) — которые Эрику никто не заказывал, написанные из чистого внутреннего побуждения, — всякий раз не покидает щемящее ощущение: но почему же так мало. Всего шесть, всего три, всего ничего. Или вот ещё пример: взглянув на «Прекрасную истеричку» (поздний период Активности), нежданный «заказ» от куртизанки Кариатис,^{[комм. 5]} становится бесконечно жаль, что именно этот Сати: зрелый, эпатажный, вызывающий и шикарный в своём почти первобытном хамстве — сделал так обидно мало, буквально по пальцам можно пересчитать! «Парад», «Пять гримас», «Истеричка». Не густо. Всего шесть, всего три, всего ничего. А чем (хотелось бы спросить) всё это время занимались наши добрые обыватели? Наши обаятельные пузанчики, бюргеры, субстрат, бентос, копрофаги?.. — на этот глупый вопрос можно не отвечать, конечно. Потому что это — чистая constanta, брат-Константин. И тогда, и тысячу лет назад они занимались в точности тем же, чем и — сегодня. Тем же, чем и — всегда. Они просто жили, по инерции потребляя жизнь внутри и снаружи себя, обеспечивая свой процесс потребления и постепенно погружаясь в донные отложения. Туда, где они теперь и есть. Сегодня, вчера, завтра. Чтобы их не было. Пожалуй, сказанного вполне достаточно: тихо и просто. Проще уже нéкуда.
Ежедневно снующие туда-сюда мерседесы и шевроле, боинги и геликоптеры, ледоколы и коловороты, — все они, заполненные людьми, нашими рáвно прекрасными (и безобразными) современниками, так или иначе, отправляются — туда. И в этом, пожалуй, единственный смысл их триумфального существования. Здесь и сейчас. И нигде более. Даже внутри себя: так они устроены.
Однако не слишком ли далеко я уклонился от центрального предмета обсуждения? (Нет). Но в любом случае: пардон, мсье. Пардон тоже и вы, мадам. Короче говоря, пардон – и точка. А потому: вернёмся немного на зад (именно так, слегка раздельно, чтобы не слишком задерживаться).
Эта статья, между прочим, четвёртая и последняя в своём роде — об Эрике Сати, — хотел бы я кое-кому напомнить.
Но поздно. Поздно... (для тех, кто хоть что-нибудь понимает). А таких здесь нет, разумеется.
Итак, скажем: «actum est», дело сделано. Потому что все «так называемые разговоры» бесполезны, раз и навсегда. Ни слово, ни металл, ни мировая война не способны существенно изменить их порядок вещей, тот порядок, который установлен сначала изнутри человеческого создания, затем — изнутри человеческого сознания, и наконец, изнутри человеческого обывания, каким бы количеством (или качеством) неособых особей оно ни определялось в каждый конкретный период времени.
Физиология. Психология. Жизнь. Внутри этого замкнутого круга происходит существование каждого организма и вся история человечества в целом. И здесь я решительно отворачиваюсь от всего, сказанного выше... или значительно выше (горла).
Потому что эта статья — всё-таки — о нём, об Эрике Сати, – вот что хотел бы я напомнить, вопреки всему. (для тех, кто кое-что ещё понимает).
А если говорить ещё точнее, то и не о нём вовсе, а о том способе, старом как этот мир, которым бравое человечество людей нормы добывает для себя всё-что-потребно «сегодня», и отодвигает всё-что-непотребно за любую видимую границу времени или пространства: будь то «завтра» или «не здесь». Так они навязывают практически невозможные условия существования для своих отдельных людей, имеющих непреодолимые комплексы Отличия. Потому что от века, от сотворения мира, от выхода из клетки зоопарка, — стаи, племена, кланы и страны требуют от каждого жить как все, как принято, как полагается, — обильно присыпая свои требования не только тальком, но и значительно более едкими порошками. И так продолжая вить верёвочку, виток за витком, пока, наконец, не зазвучит железный венец сознания нормы: «Dura lex, sed lex», — словно бы и в самом деле может существовать на свете ещё какой-то «закон», кроме той чугунной дуры всепроникающего сознания потребности, из которого и состоит весь их мир. Маленький мир, — я хотел сказать. Но снова не сказал. Промолчал.

Потому что... как гова́ривал ещё при жизни мой последний старинный знакомый... Юрий Ханон:

Конец жизни (1914—1925)

Эрик Сати, Проект надгробного бюста, рисованный самим автором рисунок 1913 года [1]

Краткое вступление

Разумеется, я никогда не был готов утверждать, что «дважды два – четыре», шесть, тринадцать..., ну или какая-то другая, ничуть не менее импозантная цифра. Равным образом и поставленный в заголовке «конец» (имея в виду конец жизни, конечно, потому что, в конечном счёте, любая жизнь конечна, включая и вашу, мадам) не должен означать ничего иного, кроме последней части... отчасти статьи и жизни. Или, говоря словами моего старинного друга, очередное «Je retire» — и как всегда, прочь отсюда, за пределами которого происходит уже нечто иное, совершенно скрытое от глаз всех тех, кто остался здесь.
И всё же... не будем плодить скорбь разговорами ни о чём. Поскольку конец жизни для Сати, этого вечного безнадёжного Инвалида от человеческой стаи — стал вершиной. Безусловной вершиной. Ещё одной вершиной, на которую он вскарабкался (и здесь я повторюсь) снова adverso flumine, вопреки всему, и вопреки всем. — Такой же вершиной, как его ранний прорыв (22-33 года), давший потрясающие «зелёные яблоки» тех открытий и прорывов в искусстве, которыми сполна воспользовались другие (не он сам). Воспользовались... и даже присвоили. Спустя пять, десять, двадцать, пятьдесят и сто лет. Благодаря первой вершине (хотя за что её благодарить, в самом деле, — она не принесла ничего, кроме горечи поражения, безвестности, насмешек и нищеты)... Так вот, благодаря своей первой вершине, — я продолжаю, — Сати стал предтечей, прекурсором (précurseur) на добрый век вперёд. Одновременно и признанным... прекурсором, и непризнанным, — которого, стыдно сказать, приходится снова и снова открывать и доказывать вплоть до сегодняшнего дня (этим олухам стайного сознания, гордо называющим себя «профессионалами»). Пускай им земля будет прахом, — pardon, забыл как это говорится по-русски. Разумеется, подобное поведение со стороны людей клана более чем понятно, объяснимо и может быть названо «вечным». Если они (профессионалы) с удовольствием пользовались его открытиями, — считая их своими, то зачем же им теперь, законным наследникам Славы Веков, ни с того, ни с сего, признавать себя — нахлебниками, да и кого! — жалкого выскочки, бастарда, человека, ни разу не признавшего их права на власть. Пускай даже маленькую, но Власть — над своей частью, уделом мира (скажем так: краткая замена слова «профессия»). Этот человек... столь нагло и небрежно одаривший их — без причины, зависимости и традиционной позы подчинения... Любое напоминание о нём неприятно. И мало того, что подобное поведение дурно и обидно (с моей стороны), так ещё и пахнет дурным вос...питанием. Потому что никогда не следует становиться на пути их питания (святая потребность и долг мира перед каждым желудком). Тем более, когда речь идёт о славе, традиции и других... нерушимых принципах устроения всякого клана. И тогда святым становится уже другое слово: «чужой». Тот, которого можно иметь и пинать..., а затем изгнать, или убить (частный случай изгнания). Можно всем, кому только будет потребно. Всем, начиная от дяди-Дебюсси, который воспользовался ранними открытиями в полной мере, сразу и сейчас (на голубом глазу глядя прямо в глаза своему «другу», и предтече), и кончая каким-нибудь бесконечно отдалённым в пространстве времени Стивом Райхом, которому и вовсе без нужды было вспоминать о своём биохимическом прекурсоре столетней давности. Америка далеко. А собственная голова — ещё дальше.
Оставим этот пустой разговор.

Равно как и пустое место здесь, где когда-то была большая статья Об Эрике... Опустевшее... Как и всё на этом свете...

• Да, знаете ли... Было когда-то и такое место, неизвестно где, неизвестно когда... Однако об этом уже решительно никому не известно.
  

И даже вспомнить теперь некому, что оно было.

Если понимаете.

Но в любом случае: прощайте.

1914-1924 (список)

Комментарии

Источники

Привхожддение

0. Эрик Сати. Список сочинений почти полный. Предуведомление (теперь здесь)

1. Эрик Сати. Список сочинений почти полный. Часть первая (1884—1899) (теперь здесь)

2. Эрик Сати. Список сочинений почти полный. Часть вторая (1900—1913) (теперь здесь)

Внешние материалы