Жанна д’Арк в Домреми

Версия 10:59, 26 марта 2014

Детство Жанны — наименее изученная часть её биографии, однако именно отсюда берут начало её миссия, осуждение и причисление к лику святых.

Время и место рождения

Время

Место

Мёз, или по-голландски Маас в своём течении с севера на Юг, в 843 году служил естественной границей между владениями Лотаря и Карла Лысого Немецкого, причём, западный берег принадлежал Франции, а восточный, соотвественно — Империи. Укреплённых границ в современном понимании этого слова в Средние века ещё не существовало, жители обоих берегов находились в постоянных между собой сношениях, в Туле, Вердене, Меце говорили по-французски, местные жители зачастую ездили на ярмарки в Шампань, города и монастыри зачастую просили военной помощи французсокго короля против бесчинств местных землевладельцев. Во времена позднейшей усобицы, западная граница стала настоящим клубком, где столкнулись интересы крупнейших сеньоров этих мест — графа Барского, герцога Лотарингского и трёх епископов, постоянно враждовавших между собой, здешние места представляли собой лоскутное одеяло, где владения одного вклинивались во владения другого, земли одного и того же сеньора могли делиться на несколько частей, каждая из которых по вассальному праву состояла в зависимости от разных феодальных властитителей. Графство Барское или Барруа, образованное в X веке, располагалось по обеим берегам Мёза, его владелец полагался вассалом императора, однако с постепенным ослаблением и распадом империи, как все прочие, становился всё более самостоятельным.

Имя Домреми появляется в документах в XI веке, этот топоним восходит к латинскому villa Santi Remigii (то есть, «Деревня Святого Ремигия»). Деревня существует и поныне, она располагается в старинном Барруа, на западном берегу Мёза, там где река, изгибаясь, поворачивает на северо-запад. Здесь были владения сеньоров де Бурлемон, вассалов барского графа (ставшего герцогом в 1354 году).

Хрупкое феодальное равновесие в этих местах было нарушено, когда король Франции Филипп Красивый в 1284 году взял в жёны единственную наследницу графа Шампанского. Там образом, граница Франции придвинулась вплотную к владениях барского графа Генриха I, который был не на шутку встревожен столь опасным соседством. Ситуация стала ещё более серьёзной, когда в 1299 году император Альберт Габсбургский, будучи более не в состоянии удержать за собой эти земли, уступил западный берег Мёза — Филиппу Французскому (местная легенда утверждает, что в знак вечности этого установления по приказу короля и императора в дно реки был забит золотой межевой столб), обязав графа Генриха принести ему вассальную присягу за эту часть своих владений, с того времени получившую название «зависимого Барруа». Граф Генрих, воспротивившись этому решению, принялся искать себе сильного союзника, ради чего два года спустя женился на Алиеноре Английской, дочери короля Эдуарда I. В последовавшем за тем военном столкновении Генрих принял сторону Англии, однако проиграл и вынужден был отдать несколько крепостей французскому королю. Таким образом, спорные земли уже окончательно закрепились — за Францией.

Впрочем, перекраивание владений — будь то дипломатическим или военным путём — на этом не прекратилось. В 1335 году Жуанвилли, господствовавшие над вокулерским кастелянством, что в 19 км к северу от Домреми, испросили для себя королевской защиты. Всего 30 лет спустя им было дано на то соизволение, после чего из Барруа был вырвана часть земель, объявленная с тех пор неотъемлемым владением французкой короны. Местные жители были объявлены «прямыми поддаными короля, сделанными таковыми за их преданность к службе нашей». В результате подобного решения незаметная деревушка Домреми оказалось разделённой пополам. К северу от ручейка, носившего имя «Трёх Источников», земля отныне принадлежала короне, и входила отныне в Шампанское графство, а жители её — около 30 или 40 семей, считались свободными вилланами. Однако, бо́льшая по площади, южная часть, где располагалась и деревенская церковь, оставалась собственностью сеньоров де Бурлемон, а её население считалось полузависымым — mains mortales. Здесь ещё действовали пережитки старинного крепостного владычества. Обычай требовал от мужской части каждого семейства охраны замка, барщины, земельного налога и дорожной повинности, уплаты печного баналитета и наконец налога на наследство, разрешавшему сеньору вычитать из стада лучшую скотину, а из всего имущества покойного — несколько понравившиихся ему вещей.

К какой из двух частей населения принадлежала семья д’Арк, неясно было уже современникам. Если Беленвилль настаивает на первом варианте, то Жан Шартье и Персеваль де Каньи, вслед за судьями Жанны в Руане, склоняются ко второму решению. Что касается современных историков, среди них также не наблюдается единства в этом вопросе. Если исследователь начала XX века Анри Валлон безоговорочно полагал, что дом семьи д’Арк находился на шампанской земле, и Жанна была рождена свободной вилланкой, Оливье Анн и Колетта Бон (она сылается на некий документ того времени) в своих новейших работах полагают её полузависимой крестьянкой, принадлежавшей сеньорам де Бурлемон.

Война и усобицы не прекращались и при её жизни. Рядом с Домреми проходила дорога на Невшато — имперский город, бывший важным торговым центром. Город принадлежал герцогам Лотарингским, к этому времени также превратившимся в вассалов французского короля. Однако, горожане, понимая двойственность своего положения, пытались как могли балансировать между королём и герцогом, выторговывая то у одного, то у другого привилегии и снижение налогов. Эта торговля закончилась тем, что выведенный из себя герцог вместе с войском ворвался в Невшато, перевешал тех членов муниципалитета, что не успели скрыться, и обложил город тяжёлым штрафом. Уверяли, что он, желая унизить горожан, заполнил огромную бочку водой с кровью, и требовал от побеждённых бросать туда золото не иначе, как погружая вместе с тем голову и правую руку.

Пережившие подобное поругание местные жители превратились в глазах короля — в мучеников за его дело. Почти сразу Карл VI направил войска на помощь, и герцог, обвинённый в том, что в насмешку над королём он приказал привязать конскому хвосту королевское знамя и таким образом извалять его в грязи, был осуждён, а город изъят из его владений в пользу короны.

Кроме того, проходившая через Домреми невшательская дорога, исключительно важная в стратегическом плане, стала объектом соперничества между арманьяками и бургиньонами. И если деревня Домреми хранила верность арманьякам, соседняя — Мёз — а свою очередь симпатизировала уже бургунцам, из-за чего между мальчишками той и другой постоянно завязывались драки, после которых друзья и сверстники Жанны возвращались домой, покрытые синяками, шишками и непреходящей славой среди односельчан. В сложный клубок политических противоречий вплетались противоречия религиозные. Граница, во многом свободная от бдительного надзора королевских чиновников, современникам представлялась рассадником ведьм и еретиков. В 1431 году судьи в Руане, конечно же, не забудут об этом важном обстоятельстве. Конечно же, это был не мятежный Лангедок, но всё же — на западе было много катаров, и спиритуалов и других еретических сект. Жанне было около пяти лет, когда в Монпелье возвели на костёр одну такую еретичку — Катерину Сов, уроженку Бара.

И в то же время, граница оставалась местом, где тяжесть королевских налогов была меньшей, чем во внутренних областях страны, и свобода ощущалась — более. В этих местах, скрывающих в себе настоящий клубок противоречий между государствами, собственниками, религиозными направлениями — и родилась будущая освободительница Франции.

Семья

Дом в Домреми, где родилась и провела детство Жанна д'Арк (с гравюры XIX века). На заднем плане видна деревенская церковь. [1]

Мишель Фабр полагает, что дед Жанны с отцовской стороны (его имя история до нас не донесла) был родом из небольшого городка Арк-ан-Барруа, откуда по неизвестной причине перебрался в Сеффон, в Шампани. Согласно обычаям того времени, он получил фамилию д‘Арк — по месту своего рождения. В Сеффоне у него родился сын Жак, вынужденный оставить родной дом, видимо, из-за войны и связанных с ней лишений. В деревушке Домреми он познакомился с Изабеллой Роме, которая принесла ему в качестве приданого низкий крепкий каменный дом по соседству с деревенской церковью. Дом этот сохранился до сегодняшних дней, в нём находится небольшой музей детства Жанны. Следует заметить, что из внутреннего убранства ничего не осталось, да и само здание в течение веков неоднократно ремонтировалось и перестраивалось. Со времен семьи д`Арк сохранилась только огромная печь в центральной комнате, по-видимому, служившей для семьи гостиной и столовой одновременно.^[2]

Вопреки утвердившейся легенде, Жак д’Арк вовсе не был бедняком. Даже если надел в 20 гектаров, о котором упоминают свидетели на процессе реабилитации, на самом деле был меньше, «честный хлебопашец», как его называли односельчане на том же процессе, владел стадом баранов и торговал шерстью, что уже не мало. В его доме, по-видимому, нередко останавливались мелкие дворянчики, бывшие проездом в Барруа. В 1420 году Жак д’Арк вскладчину с несколькими другими зажиточными крестьянами взял у сеньоров Бурлемон внаём их родовой замок, который с той поры можно было использовать, чтобы хранить там деревенское добро и укрывать скот во время набегов лесных разбойников или дезертиров из всех воюющих армий. Подпись Жака поставлена на договоре от 1423 года между жителями Домреми и неким Робером Саребрюкком касательно спорного пастбища. Он же в 1425—1427 годах, то есть, незадолго до отъезда Жанны из дома, стал деревенским старостой, назначенным на этот пост местным сеньором. Жаку д’Арк приходилось договариваться и с Робером де Бодрикуром, кастеляном Вокулера,^[3] который позднее отправит Жанну к королю в сопровождении военного эскорта. А в 1429 году ему удалось выхлопотать у короля (в качестве благодарности за военные победы своей дочери) вечное освобождение от королевских налогов для жителей деревень Домреми и Грё, и этот королевский указ неукоснительно исполнялся — вплоть до революции 1789 года. Жак д’Арк, по-видимому, умер около 1429 года — по крайней мере, после этой даты никаких сведений о нём нет, и следы его теряются.

О родне с отцовской стороны не известно почти ничего; Люсьену Фабру удалось найти в документах близлежащих мест имена нескольких священников по фамилии д'Арк, но идёт ли речь о родне сказать сложно — фамилия д’Арк была в те времена достаточно распространённой.^[4]

Мать Жанны, Изабелла Роме (или Изабелла де Вутон как её звали по месту рождения — деревушке Вутон, сравнительно недалеко от Домреми) несомненно, была выше мужа по своему общественному статусу. Во-первых, само имя, включавшее личное прозвище Роме — «римлянка» (по предположению Колетты Бон, Изабелле приходилось совершать паломничество в Рим) уже было редкостью в крестьянской среде. Один из братьев Изабеллы был зажиточным ремесленником (по-видимому, кровельщиком или плотником), а другой — цистерианским монахом. Кроме того, некий близкий родственник состоял приходским священником в Сермезе, также неподалеку от Домреми. У самой Изабеллы в Вутоне было земельное владение, куда после женитьбы перебрался её старший сын. В начале миссии Жанны её поддержит прежде всего родня по материнской линии, — деверь Изабеллы втайне от отца доставит Жанну в Вокулер. Ставшая после того, как король Карл VII даровал всему роду д’Арк наследственное дворянство, дамой Изабелло, она дожила свой век на попечении сына, в Орлеане, также выделившим для неё немалую пенсию. Там она и умерла около 1450 года в покое и достатке.

В семье было пятеро детей, из которых Жанна была видимо, предпоследней или даже младшей. По всей, видимости, семья была сплочённой и дружной. Первый сын — Жакмен или Жакло, названный в честь отца, рано женился на дочери мэра соседней деревушки Грё, и умер тоже рано, в возрасте около 28 лет. В истории младшей сестры он не смог принять никакого участия. Напротив того, Пьер или Пьерло и, наконец, третий — Жан, с начала и до конца сопровождали Жанну в её походах, причём, Пьер вместе сестрой даже попал в плен, и с громадным трудом освободился, оставшись почти нищим после уплаты выкупа. Старшая (?) сестра — Катерина, рано вышла замуж за некоего Колена, сына мэра Грё, и вскоре умерла в родах, что было далеко не редкостью. В те времена это случалось с каждой четвёртой женщиной во Франции. Таким образом, ей не довелось дожить — и увидеть отъезда сестры из дому. Оливье Анн, посвятивший книгу биографии освободительницы Франции утверждает, что в семье был ещё один ребёнок, умерший в младенчестве, вскоре после рождения.

Раннее детство

Рождение. Крещение

Год рождения Жанны доподлинно неизвестен. Обычно упоминаемая дата «6 января 1412 года» чисто предположительна, она утвердилась с тех пор, как её в своей булле упомянул папа. Ничего удивительного в подобной «неточности» не было — в те времена даже для принцев крови документальные сведения о дне и месяце рождения сохранялись далеко не всегда. Что же касается Жанны, то, как выяснилось, в Домреми в те времена не существовало даже церковной книги, где обычно делаются записи о дне крещения. Посланцы французского короля, отправившиеся в Домреми во время оправдательного процесса с целью узнать её дату рождения, вернулись с пустыми руками, не получив никаких сведений. Сама Жанна на вопрос о своём возрасте во время Руанского процесса отвечала, что ей «19 лет или около того» — иными словами, либо она и сама не знала наверняка даты собственного рождения, подобно многим её односельчанами, либо попросту не хотела отвечать точно. Её уклончивое «около того» допускало любые версии и толкования. К примеру, королевские судьи на оправдательном процессе даже пытались использовать этот момент в качестве свидетельства особой пристрастности инквизиционного суда. И в самом деле, по установлениям римского права, как во время гражданского, так и уголовного процесса для каждого подсудимого младше 25 лет полагался адвокат, поскольку неопытного юношу или девушку представлялось слишком легко ввести в заблуждение, запутать или склонить к самооговору. Однако, в конце концов, эта идея была отставлена в сторону, так и не реализовавшись (обычно это объясняют тем, что в инквизиционных процессах подобные правила не соблюдались, да и сама по себе зацепка выглядела слабой).

Впрочем, далеко не все отнеслись к отсутствию точной даты рождения Жанны с подобным невниманием. К примеру, сторонники «нетрадиционных исторических версий» увидели в этом прямое свидетельство, что Жанна — не была родной дочерью Изабеллы Роме. Как это нередко случается, история освободительницы Франции стала обрастать легендами и сказками уже при её жизни. Некий Персеваль де Беленвиллье, свидетель первых её побед, в 1429 году писал герцогу Миланскому, что «сказанная девица» родилась словно Христос, в тихом и бедном местечке на границе королевства, 6 января в день Поклонения Волхвов. В минуту её рождения сердца всех сельчан наполнила радость, и петух в два часа ночи громко запел, как когда-то пели древние пастухи, приветствуя появление на свете нового Царя Иудейского. Более поздняя по времени анонимная поэма на латинском языке, рассказывающая об освобождении Орлеана, уже прямо свидетельствует о том, что в момент чудесного рождения Жанны грянул гром, и затряслась земля, и с небес сошли языки пламени — знак будущего возрождения мира, — а сельчане, охваченные благоговением, единодушно запели, вознося благодарность Господу. Вспоминали также, что её мать носила имя Изабелла, (то есть, Елизавета) как и мать Иоанна (Жана) Крестителя, и в этом совпадении также просвечивало явственное божественное знамение.

На самом деле история этой жизни была куда более скромной. Жанну назвали одним из самых распространённых женских имён для того времени — его носили от трети до половины всех девочек её поколения. Через три дня после рождения, как это и полагалось по обычаю, Жанну крестил деревенский священник Жан Мине́ (во франкоязычной версии Руанского протокола «Нине»), уехавший из Домреми в 1423 году.^[2] Мессу, как опять же было принято в подобных случаях, служили обстоятельно и долго, поскольку «евин пол», особенно склонный ко греху, требовал при рождении специального отчитывания.^[5] Купель Жанны (если это действительно её купель) сохранилась до сих пор — и сейчас её можно увидеть в приходской церкви деревни, посвящённой Св.Ремигию (Сен-Реми). Пожалуй, несколько неожиданным представляется тот факт, что у Жанны было несколько крестных отцов и матерей, что, в общем-то, не было в обычаях того времени. Синодальный статут аббатства Тул ограничивает их количество двумя-тремя (а то и всего одним крестным отцом и одной крестной матерью). Сама же она вспоминала на инквизиционном процессе троих из них — некую Агнессу, Сибиллу и Жанну. О первых двоих сведений нет, нигде и никем более они не упоминаются, и потому представляются два возможных решения: либо Жанна, намеренно или невольно, сделала ошибку, либо ко времени процесса реабилитации они уже умерли. Третьей крестной была, по-видимому, Жанна Обри, жена мэра, что неоднократно подтверждалось свидетелями реабилитации. Кроме того, на этом процессе лично присутствовали трое — Беатриса Эстеллен, Жаннетта Тевелен ле Руайе, и Жаннетта Тьерселлен де Витель, все три к тому времени уже овдовевшие. Из них две последних настаивали, что имя новорождённой было дано в их честь. Из крестных отцов на процессе реабилитации назвали себя таковыми Жан Ланге и Жан Барре. Остальные свидетели с точностью не могли ответить на этот вопрос, называя разное количество имен. В любом случае, если верить подсчётам, выполненным Колеттой Бон, у Жанны было 6 или даже 7 крестных матерей и как минимум 4 крестных отца, — событие по тем временам совершенно исключительное. Сторонники версии «королевского» происхождения Жанны находят достаточное объяснение этому избытку в том, что большое число крестных соответствовало её высокому статусу. Колетта Бон, придерживающаяся традиционных воззрений, в свою очередь предполагает, что, во-первых, семья д’Арк пользовалась в деревне большим уважением, а во-вторых, это мог быть знак своеобразной солидаризации перед лицом недавних невшатойских событий, о которых гудела вся округа.

Пьер де Сермуаз, убеждённый сторонник версии «королевской» крови, добавляет к этому красивую легенду, будто сама Святая Колетта навестила новорождённую, оставив в колыбели золотое кольцо с вырезанными на нём тремя крестами и надписью «Ииусус Мария». Подобное кольцо действительно существовало, однако о нём практически ничего неизвестно, кроме того, что Жанне оно «было подарено в детстве». Существуют лишь некие весьма туманные намёки, будто во время паломничества к Св.Марии в Пюи, Изабелла Роме могла навестить Святую Колетту. Однако всё остаётся на уровне фантазий и догадок. Во время руанского процесса Жанну допрашивали о происхождении и назначении этого кольца, пытаясь выяснить его возможную связь с «ведьминскими» чарами. Подсудимая коротко ответила, что это кольцо привезла с собой из Домреми, и более ничего не добавила, — а судьи также более не возвращались к этому вопросу.

Первые семь лет

Домреми, маленькая панорама с церковью (с гравюры XIX века) [6]

В документах Руанского процесса можно прочесть прямую речь, показания подсудимой: «Дома меня называли Жанеттой, во Франции — Жанной». Фамилией для девочки предполагалась «Роме», «ибо в её местах, — записал нотариус Жан Маншон — девушки носят прозвание матери». Жанной д’Арк героиня Франции стала исключительно благодаря народной молве и позднейшим историческим работам.

О раннем детстве, проведённом в Домреми, известно прежде всего из её собственных показаний, сделанных во время Руанского процесса, а также из протоколов допроса свидетелей во время Процесса Реабилитации. Все они, так или иначе, рисуют вполне типичное пасторальное детство деревенской девочки на границе — игры на берегу реки, плетение венков из полевых цветов, зимние посиделки за прядением, когда было полно свободного времени, женщины деревни могли вдоволь сплетничать и делиться последними новостями. По домам затем расходились вместе, большими группами, и всегда в сопровождении мужчин — по соседству был Дубовый Лес, в котором водились волки.

Двоюродный брат Жанны (точнее говоря — зять сестры Изабеллы Роме) вспоминал, как он мастерил для неё свистульки, крошечные деревянные мельницы и «подсолнухи» из стружек. Также сохранились имена некоторых её друзей и подруг. К примеру, Симоне́ Мюнье, соседский мальчик, несколькими годами младше, — вспоминал, как они вместе играли, а если ему случалось когда-то захворать, Жанна готова была нянчить и успокаивать его. Изабелла Деспиналь, Манжетта (или Маргарита) Суайяр и Овьетта Суднá, — бывшие тремя или четырьмя годами младше, вспоминали о совместных играх и первых уроках прядения и шитья, которое они осваивали вместе.^[7]

Ходить в школу девочке не полагалось, с юных лет её готовили для будущей роли жены и матери. Жанетта училась прясть лен и шерсть, шить одежду — «даже не столько из необходимости, — поясняла Колетта Бон, — но для того, чтобы изгнать лень, мать всех пороков». В этих занятиях Жанна, по-видимому, достигла значительного совершенства, поскольку даже во время руанского процесса не удержалась похвастаться перед Кошоном, что «касательно шитья и прядения не уступит ни одной руанской женщине». Это было достаточно серьёзной заявкой — руанки традиционно пряли шерсть для продажи на местной ярмарке. А Колетта Бон всерьёз задавалась вопросом, даже на первый взгляд риторическим: могло ли это свидетельствовать, что если бы всё пошло иначе, Жанна могла бы прядением зарабатывать себе на хлеб?

Кроме того, как в один голос подтверждали многие свидетели, она пасла деревенское стадо, когда к тому подходила её очередь, изрядно работала в огороде и в поле, полола, рыхлила землю, ходила за плугом, ворошила сено. И пожалуй, единственное, что отличало её в это время от друзей и подруг, была страсть — к рисованию. По свидетельствам более позднего времени весь фасад дома, где она жила, «покрыт был рисунками, выполненными её рукой, но время их не пощадило». Единственно, два таких рисунка, ещё наивных и детских, авторство которых, возможно, принадлежало Жанне, были обнаружены уже в начале XXI века, во время реставрации церкви Св.Реми.

От семи до тринадцати

Puella

Следующие пять лет.
По средневековым представлениям французов, детство заканчивалось в семилетнем возрасте. В это время мальчик или девочка меняли котту, широкую детскую рубашку, которую носили с того времени, как сделали первый шаг,  — на обычную взрослую одежду. Около семи лет «при вхождении в разумный возраст» ребёнку полагалось принять первое причастие^[8] и с той поры, вплоть до замужества девочка уже считалась не «ребенком» (infans), но «девицей» (puella). Этот переходный — для средневековья — возраст, «когда душа ещё чиста, но тело переполнено грехом», вводил в замешательство священнослужителей, памятующих о тысячах опасностей и искушений, подстерегающих новую прихожанку буквально на каждом шагу. А потому юной девушке предписывалось находиться почти постоянно дома, при матери, поскольку зарождающаяся и постепенно проявляющаяся женственность могла разжечь похоть и привлечь интерес всяческих ловеласов с большой дороги..., и даже с маленькой. Девственность дочери приравнивалась к чести всей семьи, а потому вплоть до замужества её свободу жёстко ограничивали, всюду она находилась под внимательным присмотром. Дома она должна была полностью подчиняться воле старших, а в церкви или всяком другом общественном месте, где девушка всё же могла появляться, ей полагалось вести себя предельно скромно и паче всего — молчать.

Однако в деревнях и, тем более, на границах королевства, вдали от центров власти с их строго регламентированными традициями и замкнутой культурой, все эти строгости во многом смягчались. Во-первых, постепенный уход из семьи старших детей неизбежно вызывал нехватку рабочих рук, а потому младшей дочери приходилось предоставлять определённую свободу действий, необходимую при выполнении всякой работы вне дома: пахоты, жатвы, надзора за общественным стадом. Во-вторых, посещения церкви, деревенские праздники, фамильная солидарность, требовавшая время от времени навещать родственников, вместе есть и пить, делиться новостями и помогать друг другу (а вся родня Жанны жила не близко, в Домреми, но в Сермезе, Бюре и Вутоне), женские посиделки, приглашения в гости и на деревенские торжества — всё это, так или иначе, предоставляло деревенской девочке свободу, немыслимую в больших городах. Время от времени ей даже приходилось становиться крёстной матерью, «от каковых приглашений отказаться было невежливо», по крайней мере, два человека на процессе Реабилитации объявили, что Жанна была их воспреемницей от купели.
В доме д’Арк, по обычаям того времени, основную роль играл отец, он же олицетворял полноту родительской власти. Именно он, отец был для Жанны непререкаемым авторитетом, всё время, пока он был жив, родной дом оставался для неё «домом отца». Однако, по-видимому, Жанна была, очень привязана к матери. Семью в более широком смысле, принимавшую все важные решения касательно браков общих хозяйственных дел и тому подобное, воплощали также — дяди.

В деревне все жители связаны между собой узами родства, отношениями крестных и крестников, а также соседской дружбой и взаимопомощью. В свою очередь, внутри этого небольшого сообщества возникали более мелкие группы, объединяющие между собой людей по признаку пола и возраста. Что касается женщин Домреми, они собирались вместе, чтобы прясть, обмениваясь новостями и сплетнями (это «прядильное евангелие», как тогда говорили, не дошло до наших дней и содержание их разговоров остаётся неизвестным, хотя догадаться о нём, в принципе, не так уж и трудно). Объединяли людей также совместные посещения церкви, приглашения на крестины и общие посиделки по какому-то случаю. Возрастные группы объединяли общие игры, образование и общие трудовые навыки, которым предстояло научиться. Детская дружба сохранялась на долгие годы, — так, Овьетта Суднá, по её собственному свидетельству на процессе Реабилитации, горько расплакалась, когда её старшая подруга уехала прочь, не предупредив и не простившись.

Религия и образование

Как было уже сказано, семья д’Арк, в общем, не бедствовала и не нуждалась. Жанна вместе с сестрой Катериной имела отдельную комнату, где они, по обычаю того времени, спали в одной постели, а затем, после ухода сестры — и вовсе получила постель и комнату в своё полное распоряжение — что для крестьянской семьи было большой редкостью. В доме иногда останавливались гости, да и само положение зажиточного крестьянина требовало, чтобы дочери были достаточно воспитаны и обходительны. По воспоминаниям сверстников, Жанна «умела делать реверансы и вести себя так, словно воспитывалась при дворе». Кроме обычной одежды, было у неё и красное платье — оберег, по представлениям того времени способный защитить ребёнка от многих напастей и бед.

Первые религиозные уроки Жанна получила от матери. На процессе в Руане Жанна рассказала, что, Изабелла научила её основным католическим молитвам — Pater Noster, Ave Maria, Credo, — все, конечно же, на французском языке; латынью в семье не владели. Семья была достаточно набожной, в том смысле, как «основы религии» понимали в те времена. Д’Арки неукоснительно держали пост, исправно посещали церковь, отмечали основные праздники и платили десятину. Известно, что Жак д’Арк и его жена пожертвовали на церковь определённую сумму, чтобы даже после их смерти дважды в год за упокой их души служилась месса по установленному чину. Жанне полагалось иметь при себе небольшой мешочек с мелкими монетами (так называемый омоньер), для раздачи милостыни. Одна из свидетельниц на процессе реабилитации показала, что Жанна якобы сокрушалась, что не имеет больше денег, в противном случае, она тоже заплатила бы за свою мессу, и что она готова была уступить нищим свою постель и спать на полу у очага. Сверстники даже слегка поддразнивали её за чрезмерную религиозность. Нередко её видели на коленях перед священником, кающейся в каких-то прегрешениях.

Деревенька Домреми была слишком мала, чтобы содержать собственную приходскую церковь, а потому ходить на мессу приходилось в соседнюю деревню Грё, более крупную по размеру и числу жителей. Как и во всех деревенских церквах, ежедневной службы здесь не было. По воскресеньям и праздникам раздавался колокольный звон, созывающие верных со всей округи на служение. Начинать полагалось в 9 часов утра, опаздывать считалось дурным тоном, хотя прежде чем начать, священник должен был дождаться сеньора де Бурлемон и его супруги, занимавших отведённую специально для них «сеньориальную» скамью. Проповедь и чтение молитв совершалось на французском языке, понятном для прихожан, которым следовало опускаться на колени всякий раз, когда произносилось имя Христа, повторять слова молитвы, а также время от времени осенять себя крестным знамением. Затем, повернувшись спиной к молящимся, священник служил мессу уже на латыни. Здесь же, в церкви находилось изваяние Святой Маргариты, которая, по уверениям Жанны, позднее будет являться к ней, а также статуя Сен-Реми (Святого Ремигия), впервые помазавшего на царство Хлодвига, короля франков, причём полагающееся для этого миро, если верить легенде, принёс ему ангел с неба.^[9]

По свидетельству приходского священника Грё, Жанна была очень религиозна (как я уже говорила, деревенские друзья порой даже посмеивались и трунили над ней за странную истовость). Её постоянно видели во время совершения воскресных и праздничных месс, а также, когда колокола били к заутрени, она немедленно прерывала пахоту или работы в саду, чтобы опуститься на колени и прочесть положенные молитвы.

В сопровождении других девушек, а также деревенского парня, приставленного к ним для охраны в пути, Жанне случалось бывать и в близлежащей церкви Святой Девы в Бермоне, украшая цветами находившуюся там статую. Также она любила посещать сиротский дом при августинском аббатстве нищенствующих монахов в Бриксе, — в скором времени её здесь хорошо знали. Взаимная дружба и доверие, по-видимому, были очень прочными, так как на руанском процессе Жанна упомянула, что несколько раз ей доводилось исповедоваться именно здесь, а не в своей приходской церкви. Даже свой девиз «Иисус, Мария», которым уже позднее Жанна-военачальник имела обыкновение начинать свои письма, по предположению Мишеля Фабра был заимствован ею у братьев-августинцев.^[9]

Ключ и Дерево Фей

В ближайших окрестностях Домреми из-под земли било три родника. Первый ключ, который окрестили Смородинным — находился в 270 метрах от дома Жанны, у дороги, ведущей к виноградникам. Второй, по имени Лягушачий — скрывался буквально в 50 шагах от первого, позади небольшого холма. И наконец — третий, которому было суждено сыграть в жизни Жанны зловещую, почти роковую роль... Его называли Ключом Горячечных Больных, он располагался в Дубовом Лесу, под огромным раскидистым деревом, ясно видным прямо от дома д‘Арк. И в самом деле, сюда регулярно наведывались больные лихорадкой, согласно местному поверью, вода из этого ключа дать облегчение или даже исцеление. Дерево, росшее над ключом — это был «дивной красоты дуб» (или бук, как свидетельствовали жители Домреми, присутствовавшие на процессе Реабилитации), и он также имел собственное имя и легенду. Местные жители называли его Деревом Дам или Деревом Фей.

Следует заметить, что буколические предания о браке (или говоря шире, о связи) фей со смертными из «цикла Мелузины» (по имени самой известной из них) были в те времена достаточно широко распространены, и немало дворянских родов вели своё происхождение от какой-то из фей, вступившей в брак с их дальним предком. Легенды эти всегда имели одну и ту же сюжетную канву: некий дворянин, благородный духом, влюблялся в прекрасную женщину, случайно встреченную им в лесу. Не без колебаний, она соглашалась на брак с ним, однако с одним непременным условием, которое имело вариации. Например, в случае Гуго Лузиньяна и прекрасной Мелузины, каждую субботу будущий муж должен был позволять ей запираться на ключ в своих покоях. Какое-то время супруг соблюдал принесённую клятву, а потому семья жила счастливо и даже обзаводилась детьми, но затем природное любопытство брало верх, и условие, тем или иным способом, оказалось нарушенным. Так, любознательный Лузиньян, заглянув в замочную скважину, с ужасом видит, что его супруга моется в корыте, но вместо ног у неё — змеиный хвост. Застигнутая врасплох фея — тут же исчезла, впрочем, оставив мужу детей и накопленное богатство.

Так же и Сеньоры де Бурлемон, на чьей земле находилось Дерево Фей, выводили свой род якобы от феи-прародительницы, чьё имя не сохранилось. Их фамильная легенда имела множество вариантов, — по одной из её разновидностей, старинный предок, тоже сеньор де Бурлемон, уже будучи женатым, встретил под деревом прекрасную женщину, в которую влюбился без памяти, и она, соответственно, ответила ему полнейшей взаимностью. С тех пор каждый понедельник (под предлогом охоты, разумеется), он втайне приходил к тому же дереву, чтобы повстречаться с возлюбленной. Так продолжалось несколько лет, пока, наконец, законная супруга, заподозрив в поведении мужа неладное, сумела дознаться до правды. Неслышно подкравшись к дереву, она обнаружила изменника, спящего в объятьях феи. Будить любовников благородная дама не стала, однако положила к их ногам свою головную повязку, которую имели право носить только законные, венчанные жены, — и ушла прочь. Проснувшись, фея горько разрыдалась и навсегда исчезла в гуще леса, оставив любовнику и троим прижитым с ним дочерям дары неистощимого богатства: волшебную ложку, способную бесконечно умножать еду; чудесный серп, умножающий посевы и наконец — кольцо. «Все вещи эти были грубыми, каковых у нас не делают», — заметил уже в XVII веке дальний потомок Бурлемонов, записавший семейную легенду.

Не вызывает никаких сомнений, что легенды, связанные с деревом фей, были дальним отголоском культа друидов и прочей языческой древности, заключая в себе глубокие обряды, призванные умножать и сохранять урожай. По вполне объяснимым причинам, свидетели на процессе Реабилитации с большой неохотой говорили о дереве фей (при том, что двое из них и вовсе отказались это делать, сославшись на слабую память). И тем не менее, во всех рассказах, как бы они ни были скупы, встречалось одно и то же слово: logis. На средневековом французском языке Logis — означал маленькую «сторожку», «домик лесника», а также — лёгкий, плетёный из листьев домик, который подвешивали или прикрепляли между ветвей дерева в ритуальных целях. По укрепившемуся преданию, именно в таких домиках посреди кроны дерева и жили — местные феи. Колетта Бон, исследуя этот вопрос, обращает внимание, что фея Бурлемонов появлялась исключительно по понедельникам — то есть, в день, связанный с поминовением душ умерших. Таким образом, она была, возможно, скрытым воплощением хтонического духа, а традиция поклонения крестьян дереву фей первоначально было связана прежде всего — с попытками заклинания плодоносных сил земли (in-ferno). Так или иначе, местные жители, в особенности дети и молодежь, имели обыкновение плести венки прямо там, под ветвями дерева фей. Иной раз они уносили цветы с собой — чтобы украсить святилище Девы Марии (что в Бермоне), но чаще — оставляли висеть на ветвях бука, откуда эти венки чудесным образом «исчезали» (таким образом, можно было понять, что феи приняли прекрасные подношения).

Переломный год — 1425

Предшествующие события.

В деревне

В 1425 году Жанне исполнилось 13 лет, так постепенно подходил к концу её второй возраст (по французской средневековой традиции). В 14 лет заканчивалось отрочество, вчерашний puer или puella должен был перейти в статус взрослого мужчины или женщины. И старший брат Жакмен, и, вероятно, сестра Катерина, — ужé вступили в брак, самая пора была задуматься о женихе — и для младшей дочери. Как было принято в те времена, жениха должен был выбирать отец (а также дядья) будущей невесты, по средневековых же понятиям согласия девочки никто не испрашивал. Само собой полагалось, что молодые естественным образом полюбят друг друга, уже какое-то время прожив вместе. В матримониальных замыслах на первый план выходили материальные соображения — будущий жених должен был крепко стоять на ногах (причём, не только в плане физического здоровья), принадлежать к зажиточной семье и желательно, входить в тот же круг, что и семья его будущей жены.
В случае Жанны речь пока ещё шла не о свадьбе, но только — о предварительном уговоре, однако в том, что он имел место, — сомнений нет.

Имени незадачливого жениха история не сохранила, и всё же, Колетта Бон, посвятившая короткой жизни Жанны д’Арк специальное исследование, называет его, с оговоркой «предположительно»: Мишель Лебрен. Также родом из Домреми, он был сыном — тоже — зажиточного крестьянина, знал Жанну с раннего детства и не раз служил в качестве охраны для компании девушек, направлявшихся в ближнее «паломничество» к Святой Деве Бермонской. По всей видимости, он также знал и о некоторых её планах. Можно даже предположить, что он по-своему любил будущую невесту, поскольку не смирился, получив от неё решительный отказ, но попытался добиться своих прав на неё через суд. В последнем деле он потерпел полное поражение, а для Жанны это стала её первая победа, хотя ещё и не военная...

А между тем война всё ближе подкатывалась к Домреми. Для арманьяков, равно как и для бургиньонов, пограничная река и старая римская дорога представляли собой цель исключительно важную со стратегической точки зрения. Гонцы той и другой стороны регулярно скакали через Домреми, неся неутешительные вести. В долине Мёза царило некоторое смятение — в конце концов, нужно было выбирать: к какому из лагерей примкнуть. Домреми и Грё, твёрдо державшие сторону арманьяков, оказались в изоляции — Максе и прочие местечки примкнули к бурундцам, порой между молодежью и мальчишками вспыхивали кровавые драки. Но это были ещё цветочки. Постепенно начала проявляться и более грозные признаки войны: разбойники, беглые и дезертиры из обеих армий всё чаще стали появляться по соседству, пока, наконец, в 1419 году возле Максе не случилось настоящее побоище, во время которого местный рыцарь-разбойник Робер де Саабрюк, в это время объявивший себя сторонником арманьяков, дал бой отряду двух братьев де Дье. В этом бою попал в плен муж крестной Жанны — госпожи Тьерселен.^[10] Нам не известно, чьей победой закончился тот бой, однако позднее оба братья Дье попытались взять Вокулер и потерпели позорное поражение. В 1420 году — уже арманьякские войска под командованием Ла Гира, будущего соратника Жанны, подступили с осадой к Сермезу. Одной из жертв бомбардировки города стал Колло Тюрлан, муж Манжетты — подруги и двоюродной сестры Жанны.^[11]

В том же 1419 году, желая хоть как-то обеспечить для сельчан защиту от рыскающих вокруг банд, Жак д’Арк от имени жителей деревни Домреми обратился к племяннице де Бурлемона — Жанне де Жуанвилль. Ей в наследство досталась небольшая крепость — замок де л’Иль (иными словами, «островной замок») получивший своё имя за то, что располагался на небольшом островке посреди реки. По этому договору сельская община Домреми брала замок внаём на девять лет, обязуясь за это платить в год по 14 турских ливров и 2 имо (imaux) или шесть бушелей пшеницы.^[11]

По всей видимости, этого оказалось недостаточно, и в 1423 году всё тот же Робер де Саарбрюк, типичный местный «авторитет», называвший себя Дамуазо де Коммерси буквально принудил деревню Домреми купить также и своё «высокое покровительство», одновременно означавшее, что разбойник откажется от попыток грабежа сам и не позволит сделать это никому другому. Покровительство стоило дорого — Саарбрюк потребовал выплатить ему типичную дань: по два гро с полной семьи и по одному — со вдовьих домов: всего 120 золотых экю, которые, сверх того, нужно было выплатить сполна и вперёд: до праздника Св.Мартина Зимнего. Договор с рыцарем-разбойником сохранился, от имени сельчан его подписал староста деревни — Жак д’Арк.^[12] Однако, как и следовало ожидать, «покровительство» бандита мало чего стоило. Годом позже некий Анри д’Орли совершил набег на соседнюю деревню Грё, угнал почти весь скот, кроме того увозя с собой несколько повозок награбленного добра. Очередной мародёр попытался укрыться в соседнем замке Долеван, однако Жак д’Арк успел предупредить Жанну де Жуанвилль. Немедленно вслед за бандитом был отправлен военный отряд, вскоре стада и добыча были возвращены владельцам (полностью или частично, об этом документы умалчивают).^[11]

В королевстве

Святые

Во время инквизиционного суда, спрошенная о том, как именовали себя «небесные силы», являвшиеся к ней, Жанна дала ответ весьма недвусмысленный и точный: «То были святая Катерина и Святая Маргарита, и мне дозволено об этом сказать». Немного времени спустя выяснится и ещё одно высокое имя — архангел Михаил, являвшийся, впрочем, значительно реже, и только в тех случаях, когда Жанне предстояло принять особенно серьёзное решение. Ради точности понимания следовало бы точно представлять себе всю эту «святую троицу», упомянутую в материалах процесса.

Святая Маргари́та (или Марина) Антиохи́йская — раннехристианская мученица, претерпевшая гонения в IV веке н.э. Легенда рассказывает, что она, будучи ещё юной девушкой, приняла христианство и, дав обет хранить вечную девственность, осмелилась отвергнуть настойчивые ухаживания Олибрия, римского наместника в Антиохии. Брошенная в темницу за свою приверженность презренной монотеистической религии, она подверглась там нападению дьявола в образе дракона. Чудовище проглотило её, однако она смогла спастись от гибели чудесным образом, осенив изнутри дракона крестным знамением, которое в мгновение ока — распороло громадное брюхо демона. Но увы, даже такое невероятное чудо не произвело ни малейшего впечатления на властителей-язычников, и в скором времени святую казнили, попросту отрубив ей голову.
Легенда утверждает, что святая Маргарита до последнего шага из жизни сохраняла удивительное самообладание, и спокойно сказала оробевшему палачу: «Брат мой, бери меч и руби». Статуя этой святой и доныне сохраняется в маленькой церкви Домреми, где святая изображена попирающей дракона. Имя Маргарита (Манжетта) носила одна из ближайших подруг Жанны.^[13]

Уже в Средние века история со странным тюремным драконом-дьяволом, слишком экзотическая для христианства, не раз становилась поводом для сомнений, недоумений и вопросов. В конце концов, Ватикан (а случилось это уже в новейшие времена, к 1969 году) постановил всё-таки удалить имя Святой Маргариты из церковного календаря со следующей компетентной формулировкой: «чудесные рассказы об этой исторической личности не нашли веских подтверждений». Впрочем, ко временам Жанны всё это не имело прямого отношения. — Культ ныне отвергнутой святой Маргариты Антиохийской был тогда чрезвычайно распространён, а саму праведницу высоко ценили и почитали.^[14]

Святая Екатери́на Александри́йская, согласно нерушимой традиции первых веков христианства, также была страстотерпицей, казнённой за нерушимую твёрдость в последовании своей вере.
Согласно легенде, она родилась в Александрии около 287 года в знатной семье, и будучи ещё юной девушкой, приняла крещение, вступив в мистический брак с Иисусом Христом. Прекрасно образованная, обладающая гибким умом и незаурядной смелостью, она решила воспользоваться визитом римского императора Максимина в Александрию, чтобы склонить его к восприятию новой веры. В результате языческий правитель разгневался и приказал ей выдержать диспут с пятьюдесятью учёными жрецами. Однако Екатерина, прекрасно владеющая даром убеждения, с честью вышла из трудного испытания, чем ещё более разгневала императора, который против собственной воли почувствовал влечение к юной христианской девушке. Не долго думая, Максимин поставил её перед выбором — вступить с ним в брак или подвергнуться позорной казни. — С презрением отвергнув брак с язычником, Екатерина без колебаний выбрала смерть. Пытаясь сломить её упорство, Максимин приказал пытать её, привязав к шиповатому колесу, однако шипы каким-то чудесным образом проскальзывали, не причиняя ей вреда. Ещё более распалившись, разгневанный император приказал казнить её — мечом. Душа святой в образе белой голубки поднялась к небесам, а из рассечённых чресл вместо крови хлынуло молоко.^[15]

Церковь святой Катерины находилась поблизости, в соседней деревеньке Максé, эта святая считалась покровительницей прях, и к ней нередко обращались юные девушки с молитвой или за защитой. Святая Екатерина была необычайно популярна во Франции, её имя носили около половины женщин и девушек. В частности, Катериной назвали старшую сестру Жанны.^[16]

И наконец, авторитетный список венчает Святой Арха́нгел Михаи́л. Небесный архистратиг и военачальник ангельских сил, хранитель рая и вечный соперник дьявола, которому (если верить священному преданию) поручено будет взвешивать грехи и добродетели во время Страшного суда, — считался высочайшим защитником королевства французского. После того, как пало аббатство Сен-Дени и архангел, таким образом, оказался как будто «пленником» англичан, взоры простых французов всё чаще обращались к святому Михаилу — защитнику и покровителю всемирного добра во всех его ревностях против зла. Сельчане из уст в уста передавали друг другу предание (почти анекдот) о чудесном спасении дофина, который, находясь в Ла-Рошели, чудом провалился сквозь прогнивший пол и потому остался в живых, схоронившись в куче тел среди раненых и умирающих. Это чудо снизошло на него только потому, что он вовремя успел вознести молитву и призвать на помощь Михаила-Архангела, — в благодарность которому приказал затем отслужить пышную мессу.^[17]

Однако следует уточнить особо, что в большинстве случаев военачальникам обеих сторон не приходило в голову объяснять свои действия вмешательством божественных сил или результатом воздействия господней воли. И в самом деле — сплошь и рядом добрые католики воевали против таких же добрых католиков, и речь в этой войне шла отнюдь не о защите духовных устоев, но о вполне зримой и вещественной ценности: короне Франции. Однако победы англичан всякий раз порождали в среде простых людей смятение и острое желание всё-таки выяснить — кому же из двух противоборствующих сторон благоволит Господь. И в самом деле, было отчего призадуматься: «годоны» объявили своим небесным покровителем Святого Георгия, и вряд ли было можно предполагать, что тот действует против французов и Франции — вопреки божественной воле.^[18]

Хорошо понимая настроения простого народа, Бедфорд, опытный и хитрый английский военачальник, в 1425 году задумал жестокую операцию, которая в случае удачи должна была окончательно сломить боевой дух французов и подавить в них волю к сопротивлению. Речь шла о взятии островного аббатства Мон-Сен-Мишель («Гора Святого Михаила»), которое с начала войны оставалось неприступной цитаделью. На сей раз англичане подготовились к захвату очень основательно, пытаясь заранее предусмотреть всё. Снарядился большой флот, в задачу которого входила морская блокада монастыря, Бедфорд сделал ставку на то, что орудийные обстрелы и голод рано или поздно принудят защитников объявить капитуляцию.^[19]

И в самом деле, вся Франция напряжённо следила за всеми перипетиями морской осады. Эта битва стала одной из самых значительных не только вследствие особой ожесточённости, но и по своим стратегическим последствиям. В итоге англичане были разбиты наголову — это была одна из немногих побед французского оружия до выступления Жанны д’Арк. Остатки вражеского флота с позором бежали, а земной оплот, твердыня Святого Михаила так и остался непокорённой. — Психологическое значение битвы у «Горы Святого Михаила» трудно было переоценить. По существу, как и замышлял хитроумный Бедфорд, она сделалась переломной в течение всей войны. Однако, увы, совсем не в ту сторону, в которую желали бы англичане.</br> — Когда великая новость о посрамлении англичан достигла пределов Домреми, первым делом, конечно, наступила всеобщая радость и ликование. А несколько дней спустя Жанна впервые услышала обращённый к ней небесный голос, «исходивший от ангела». Люсьен Фабр достаточно смело предполагает, что это вполне мог быть и сам Святой Михаил. Вслед за ним и мы можем повторить то же самое. И в самом деле, трудно предположить, почему это не мог быть сам вестник господень..., однако найти тому неопровержимые доказательства достаточно сложно. Особенно, спустя столько лет и веков.</br> Но, так или иначе, первый важный шаг навстречу будущему — был сделан.^[20]

1428

Следует заметить, что Жанна отличалась значительной практичностью и трезвомыслием. Прошло около четырёх лет, прежде чем она окончательно решилась последовать требованию «голосов» и отправиться к капитану Вокулера.

Вокулер

Дюран Лаксар был старше Жанны на 16 лет и приходился ей двоюродным братом, так как был женат на её кузине, племяннице Изабеллы Роме, однако, по средневековому правилу деления семьи по старшинству, Жанна звала его «дядей». Дюран вместе с женой жили в деревеньке Пти-Бюре, в одном лье от Вокулера, куда Жанне и требовалось попасть. Потому под предлогом помощи кузине (Арлина Лаксар была беременна), Жанна сумела отпроситься у родителей, и неким образом убедить Лаксара доставить её в Вокулер. Каким образом ей удалось убедить двоюродного брата, осталось неизвестным, сам Лаксар, дававший свидетельские показания на процессе реабилитации умолчал об этом. Люсьен Фабр полагает, что возможно, не последнюю роль сыграло т. н. «пророчество Мерлина» вера в которое упорно держалась во Франции. Это неизвестно откуда появившееся пророчество утверждало что «страна, погубленная распутной женщиной спасена будет невинной девушкой», В распутной женщине по мнению простонародья, угадывалась королева Изабелла Баварская, которую открыто обвиняли в сожительстве с собственным деревем, а после его смерти — с тем или иным из придворных^[21][22].

Эта первая попытка хронологически приходится на середину мая 1428 года. Лаксар свидетельствовал, что представ перед капитаном Вокулера Жанна объявила ему что дофин получит помощь «не позднее середины Великого поста следующего за тем года», о чём просила как можно скорее дать ему знать^[23].

Робер Бодрикур, капитан Вокулера, то есть глава городского гарнизона, занимал свою непростую должность уже 15 лет. Расчетливый, трезвомыслящий, совершенно не склонный к сантиментам, он уже успел к тому времени похоронить свою первую жену — вдову преклонных лет, на которой женился исключительно из-за денег, и обвенчаться с ещё одной богатой старушкой. Убедить подобного человека ссылками на «голоса», и предсказания было непросто^[24]. Лаксар вспоминал, что тот принял заявление Жанны более чем скептически, потребовав от сопровождающего вернуть её родителям, и посоветовать им «надавать ей пощечин», и чтобы «раз и навсегда выбить дурь из головы, поскорее отдать замуж». Если же она появится ещё раз, пригрозил Бодрикур, он отдаст её на потеху своим солдатам «каковые любят свежее мясцо». Люсьен Фабр полагает, что вряд ли подобное заявление было бы когда-то исполнено — Бодрикур лично знал Жака д’Арк, с которым вел переговоры не далее чем год назад и не смог бы подобным образом опозорить его дочь^[25].

Так или иначе, Лаксар был в какой-то мере подавлен столь нелюбезным приемом, при том что Жанна полностью сохраняла присутствие духа: «голоса» заранее предупредили, что ей удастся только третья попытка. Другое дело, что приходилось возвращаться домой, а затем каким-то образом вновь уехать против воли родителей, но другого выхода не было. По несколько неясным данным, Жанна попыталась все же уговорить Лаксара позволить ей остаться ещё на какое-то время у него в доме, но дядя предпочел вернуть её в родительский дом^[26].

Невшато

Филилпп Добрый, оттесненный своим могущественным союзником на второй план, искал случая чтобы также утвердить за собой славу полководца. Результатом заседания герцогского совета решено было подчинить англо-бургундской власти Вокулер, оставшийся одним из немногих очагов сопротивления в этом районе. Фабр, опять же, предполагает, что подобное предложение выдвинул собственной персоной Пьер Кошон — в те времена граф-епископ Бове, один из доверенных герцогских советников. Возможно причиной тому была достаточная удаленность Вокулера от прочих королевских владений и слабость его гарнизона, о чём сумели проведать бургундцы. Так или иначе, на завоевание маленькой крепости в середине июля 1428 года был отправлен Антуан де Вержи и его брат, под командованием которых находились четверо рыцарей-баннеретов, и 363 латника. Под стенами Вокулера им предстояло соединиться с войсками Кошона, командование которыми осуществлял Пьер де Три и отрядом швейцарских наемников под командованием графа Жана де Невшатель-и-Фрибург^[27].

Новости в скором времени достигли Домреми. Ситуация осложнялась тем, что срок аренды замка уже успел закончиться, кроме того, замок представлялся надежной защитой против горстки дезеритов, суметь а нем отбиться от релугярной армии крестьянам было не под силу. Бравый Робер де Саарбрюк вновь предложил свои услуги, но ему было в том отказано. Оставалось бегство. Наспех собрав пожитки, и гоня перед собой стада, сельчане отправились в Невшато — имперский город, в котором они были бы в полной безопасности^[28].

Семью д’Арк приютила некая хозяйка таверны или гостиницы по имена Русса («Рыжая»), умная и оборотистая дама, державшая под каблуком своего покладистого мужа по имени Жан де Вальдер. Он по всей видимости, уступил ей ведение всех дел, за исключинеием чисто мужской части хозяйства как то конюшни, пополнения винного погреба, и полевых работ. В Невшато жители Домреми провели около полумесяца, в то время как Бодрикуру, чтобы спасти город от штурма и неизбержного разграбления, пришлось дать клятву не выступать более на стороне арманьяков. Жанна в Невшато откровенно тосковала по дому, здесь же, вместо августинских монахов она свела дружбу с францисканцами^[29].

Тул

В первых числах августа беженцы наконец смогли вернуться домой. Возвращение это было достаточно печальным — нужно было отстраивать заново постройки, разрушенные или сожженные бургундцами^[30].

Как было уже сказано, Жанна старалась как можно реже говорить о своей тайне, и все же, иногда ей случалось не выдерживать. Кое-что знал её друг детства Мишель Лебрен, которому она проговорилась, что «некая девица из деревни что между Куссе и Вокулером коронует короля французского». По мнению Фабра, Лебран сразу сумел разгадать этот простой ребус — в самом деле, между Куссе и Вокулером располагались только деревни Домреми, Максе, Грё и Пти-Бюре, а сама Жанна как никто более подходила на роль загадочной «девицы». Кое-что знал и Конрадин Деспиналь, который вспоминал на Процессе Реабилитации, будто Жанна обронила однажды в разговоре с ним «Не будь ты бургундцем, я бы кое-что тебе сказала». Дальше всех пошел Жан Вальтрен из деревни Грё, уверявший затем, будто Жанна уверяла его, «что без сомнения освободит от гнета Францию и королевскую кровь»^[31].

Неизвестно, знал ли Жак д’Арк о поездке Жанны в Вокулер, но именно на это время приходится попытка родителей выдать замуж младшую дочь. Как было уже сказано, имя неудачливого жениха история не сохранила. Однако, всегда послушная родительской воле Жанна вдруг воспротивилась этому проекту. Удивительного в том ничего не было — движимая порывом искренней веры, она поклялась «голосам» сохранить свою девственность «сколь то будет угодно Господу», и сдержала слово. Кроме того, замужество поставило бы крест на любых попытках уехать из Домреми. Жанна рассказывала что именно в это время её отцу приснился загадочный сон^[32].

Неудавшийся жених принес на неё жалобу в епископский суд в Туле и Жанне пришлось, по всей вероятности, пешком, в одиночестве проделать десять лье по очень небезопасным дорогам, и тем же путем вернуться назад. Быть может, посетить Тул ей пришлось даже не один раз, чтобы отстоять в суде свою свободу. Остается неясным, как и почему её отпустили одну (Люсьен Фабр полагает, что это было наказанием за чрезмерную самостоятельность, кроме того, по его же предположению, отец надеялся, что Жанна растеряется перед официалом и проиграет процесс, после чего вынуждена будет оставить пустые мечты). Однако же, «голоса» предупредили её что процесс закончится её победой, как то и произошло на самом деле. Тот же Фабр предполагает, что незадачливый жених умер, тем самым освободив Жанну от всех неприятностей, но ничем не подтверждает подобную гипотезу^[30].

Окончательный отъезд

Фасад дома в Домреми, где родилась и провела детство Жанна д'Арк. (фотография 1910 года)[33]

Стоял январь 1429 года, когда жене Дюрена Лаксара пришло время рожать, и дядя стал вновь настоятельно просить Жака д Арк отпустить младшую дочь к нему для того чтобы оказать помощь при родах и какое-то время хозяйничать в доме, пока роженица не сумеет подняться с постели. На этот раз Жанна твердо знала, что уезжает навсегда. Для того, чтобы отвести от себя всяческие подозрения, она не взяла с собой ничего из вещей, и ушла прочь в поношенном красном платье и теплом плаще. Дорога шла через Грё, и она еще успела на несколько минут заглянуть "в дом пахаря по фамилии Гиллеметт", чтобы сказать ему и его жене "Прощайте, я отправляюсь в Вокулер". Также по пути встретив подругу Манжетту Жанна попрощалась и с ней "поручив ее воле Божьей"^[34].

Второй раз представ перед Бодрикуром, она уже не пыталась передать "весть" для короля Франции, но требовала эспорт чтобы лично отправиться в Шинон, где в то время располагался двор опального дофина. В этот раз Бодрикур не стал насмехаться над ней, но отослал прочь без всяких объяснений. В самом деле, капитан города не желал выставлять себя в смешном свете, посылая к королю Франции никому не известную шестнадцатилетнюю девушку, полагавшую что послана Богом. Более того, подобным поступком он мог бы навлечь на себя недовольство таких влиятельных личностей как королевский любимец де ла Тримуйль и епископ реймсский Реньо де Шартр. Более того, Жанну могли тут же обвинить в колдовстве и поклонении дьяволу и путешествие кончилось бы для нее тюрьмой или костром^[35].

Однако, Жанна уже не собиралась возвращаться в Домреми. Вместо того, остановившись в доме Анри ле Руайе, колесника, чья жена - Катерина, вскоре стала ее закадычной подругой, она пряла шерсть, и в сопровождении Катерины ле Руайе (по свидетельству очевидцев, Жанна вне своей деревни как правило, предпочитала появляться на людях "в сопровождении достойной женщины") исправно посещала службы в церкви Нотр-Дам-де Вокулер, исповедываясь и причащаясь по своему обыкновению два раза в неделю священнику Жану Фурнье и Жану Колену, будущему кюре Домреми, ожидая пока Бодрикур переменит свое решение^[36].

Следует сказать, что за три или четыре недели,котроые она провела вне дома, ей довелось путешествовать между городом и деревенькой Пти-Бюре, где в конце января-начале февраля она все же приняла роды кузины, и какое-то время помогала по по хозяйству, и вновь возвращалась в Вокулер, где по-видимому, провела последние две недели^[37]. Бодрикур все еще медлил. Жанна теряла терпение, и в какой-то момент, отчаявшись, попросила Дюрена Лаксара самого отвезти ее в Шинон. Тот отказал, сославшись на то, что дорога слишком далека и небезопасна, но упрямая девушка пригрозила ему что в таком случае отправиться сама. Лаксар вынужден был сдаться, более того, сосед колесника ле Руайе, Жан Аллен также вызвался сопровождать ее в дороге - но тут по какой-то неясной причине, Жанна вдруг сама отказалась от подобного плана. Люсьен Фабр предполагает, что и здесь не обошлось без вмешательства "голосов", без "соизволения каковых" Жанна по собственному признанию, ничего не предпринимала^[38].

В это время вести о девушке, посланной Богом, стали распространяться по городу, и к Жанне зачастили любопытные, первым из которых был дворянин д'Урш, рассказавший об этом посещении во время процесса Реабилитации. И здесь же в доме де Руа Жанна впервые встретила будущих своих соратников по путешествию в Шинон - Жана де Пуланжи и Жана де Новлопона, которому объявила что "никто - ни папа, ни император, ни дочь короля Шотландии не сможет спасти Францию. Никто кроме меня"^[39].

Бодрикур продолжал сомневаться. К Жанне был отправлен Жан Фурнье - священник церкви Нотр-Дам и будущий кюре деревни Домреми, чтобы в присутствии самого капитана подвергнуть ее заклинанию против нечистой силы. В соотсветствии с повериями того времени, вселившийся в человека бес не мог выдержать присутствия креста и святой воды, а также заклинаний священнослужителя и с необходимостью должен был явить себя, заставив одержимого биться в корчах и скрежетать зубами. Жанна достойно выдержала испытание^[40].

В это же время за ней послал герцог Лотарингский, поверив, что одержимая девушка способна излечить его недуг (герцога мучила старческая подагра). Сам он полагал это наказанием за то, что отослав прочь законную супругу, Маргариту Баварскую, он сошелся с некоей Алисон, незаконнорожденной дочерью священника. Жанна согласилась приехать. В первый раз переодевшись для путешествия в мужскую одежду (принадлежавшуюю ее дяде), и помолившись в бенедиктинской церкви Сен-Николя-дю-Пор - покровителя путешественников, она отправилась в путь в сопровождении Лаксара, Жана Аллена и Жаена де Меца, который проводил их вплоть до Тула. Для того, чтобы выручить 12 франков, необходимые для покрытия дорожных расходов, Лаксар продал лошащь. Позднее, Бодрикур возместит ему этот расход за счет королевской казны^[41]. Охранная грамота, подписанная герцогом, помогла ей достичь его резиденции в Нанси без всяких приключений, однако, путешествие, как и следовало ожидать, закончилось ничем. Жанна объявила герцогу, что не умеет лечить недуги, и вместо того предложила ему дать ей эспорт для поездки в Шинон. Герцог по несколько неясной причине, также не выразал наружно своего разочарования, и вместо того наградив Жанну четырьмя золотыми франками и вороным конем, отпустил ее назад^[42].

Между тем слухи о том, что Жанна уехавшая прочь из Домреми, вовсе не занимается тем, что помогает кузине, а требует эскорт для поездки к королю, дошли и до ее родной деревни. Отец, Жак д'Арк, спешно отправился в Вокулер, чтобы вернуть беглянку, но разминулся с ней. Узнав, что Жанна вызвана ко двору герцога Карла Лотарингского, он счел за лучшее вернуться домой^[43].

12 февраля Жанна вернулась в Вокулер, где в третий раз предстала перед Бодрукуром и продолжала настаивать, что если ее немедля не отправят к дофину "случится беда". И беда эта действительно случилась - в битве при Руврэ, более известной как "селедочная битва" орлеанцы под командованием маршала де Сен-Севера потерпели позорное поражение от англичан^[44].

Бодрикур продожал колебаться. Наконец, желая снять с себя всякую ответственность, он написал дофину в Шинон, изложив ему произошедшее. Приближалась середина Великого поста, предсказанный Жанной срок, нужно было решаться. Ответ прибыл неожиданно скоро, его привез королевский гонец Колен де Вьенн вместе с "лучником по имени Ришар". Приказ был достаточно ясен - в кратчайший срок Жанна должна была прибыть ко двору. Составить ее охрану вызвались Жан де Новлопон, Жан де Пуланжи, двое их вооруженных слуг и королевский гонец со своим провожатым - всего шесть человек^[45].

Жанну обряжали в путь граждане Вокулера, позаботившиеся о том, чтобы она "достойно" могла выглядеть при дворе. В дороге ей куда безопасней было выдавать себя за юношу, и потому второй раз она переоделась в мужское платье, специально сшитое для нее - короткие брэ и нижнюю рубашку без воротника, черный пурпуэн и черные же шоссы, башмаки с застежками и шпорами, необходимыми для езды верхом, широкий дорожный плащ, и черный же шерстяной шаперон с длинным шлыком, которым по зимнему времени можно было обмотать горло, превратив его в подобие шарфа. Бодрикур распорядился сделать для нее небольшой меч, легкий и удобный для женской руки^[46]. Отъезд был назначен на 23 февраля, на заре, первую остановку следовало сделать в аббатстве, отстоявшем на 12 лье от города. Перед отъездом Жанна продиктовала письмо родителям, прося прощения за то, что вынуждена была проявить непослушание - но такова воля Господня^[45]. "Я писала им, и они меня простили", - скажет она во время руанского процесса. Бордикур проводил ее словами "Езжай, и будь что будет". Маленький отряд возглавляла Жанна, слева и справа от которой ехали Пуланжи и Новлопон. За ними следовали королевский посланец со своим провожатым, и последними - двое слуг .Попрощавшись с дядей и своими новыми друзьями, Жанна отправилась в путь, чтобы уже никогда не вернуться в родные места^[47].

Примечания

Литература

• Lucien Fabre "Jeanne d'Arc" 1947
• Pierre de Sermoise "Les missions secrètes de Jeanne d'Arc"