Одетта де Шамдивер, фаворитка поневоле/Воспоминание четвертое. Мятеж

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Начало мятежа, и маленький подвиг во имя Франции)
(Кризис углубляется)
Строка 45: Строка 45:
 
|}
 
|}
 
|}
 
|}
Таким образом, Жан Бургундский де-факто становился полноправным хозяином страны и ее обитателей, кстати говоря, с нетерпением ожидавших его приезда и наступления «золотого» безналогового века. С триумфом победитель въехал в Париж 8 февраля следующего, 1408 года, и сразу вслед за тем, в присутствии бургундского отряда, терпеливо ожидавшего у дверей Палаты Правосудия чем кончится дело, королевский совет, терпеливо выслушад длинную речь монаха Жана Пети, вещавшего от имени герцога Бургундского (говорить самому столь высокопоставленному персонажу не полагалось). Со всей строгостью [[ru.wp:Аристотель|аристотелевской]] логики старательный монах доказывал, что Людовик Орлеанский сам заслужил свою участь, ибо тиран заслуживает только тираноубийства, каковое действо следует полагать похвальным и оправданным. Предугадать вердикт было несложно, однако, той же ночью, оставив победителя торжествовать в одиночестве, королева Франции со своими ближайшими сторонниками вновь бежала прочь из Парижа, захватив с собой невменяемого супруга. По сообщениям хронистов, приступ королевского умопомрачения был ужасен — вновь вернулась агрессия и буйство, однако, в спешке на подобные «частности» не обратили внимания, и безумца попросту заперли на ключ в одном из покоев его же резиденции в [[ru.wp:Мелён|Мелене]], где королева могла чувствовать себя в полной безопасности за огромными стенами.
+
Таким образом, Жан Бургундский де-факто становился полноправным хозяином страны и ее обитателей, кстати говоря, с нетерпением ожидавших его приезда и наступления «золотого» безналогового века. С триумфом победитель въехал в Париж 8 февраля следующего, 1408 года, и сразу вслед за тем, в присутствии бургундского отряда, ожидавшего у дверей Палаты Правосудия чем кончится дело, королевский совет, терпеливо выслушад длинную речь монаха Жана Пети, вещавшего от имени герцога Бургундского (говорить самому столь высокопоставленному персонажу не полагалось). Со всей строгостью [[ru.wp:Аристотель|аристотелевской]] логики старательный монах доказывал, что Людовик Орлеанский сам заслужил свою участь, ибо тиран заслуживает только тираноубийства, каковое действо следует полагать похвальным и оправданным. Предугадать вердикт было несложно, однако, той же ночью, оставив победителя торжествовать в одиночестве, королева Франции со своими ближайшими сторонниками вновь бежала прочь из Парижа, захватив с собой невменяемого супруга. По сообщениям хронистов, приступ королевского умопомрачения был ужасен — вновь вернулась агрессия и буйство, однако, в спешке на подобные «частности» не обратили внимания, и безумца попросту заперли на ключ в одном из покоев его же резиденции в [[ru.wp:Мелён|Мелене]], где королева могла чувствовать себя в полной безопасности за огромными стенами.
  
 
Филипп Тетю, биограф нашей героини, полагает, что Одетту с собой не взяли, и она по все время отсутствия королевской четы оставалась в своих покоях во дворце Сен-Поль, терпеливо ожидая их возвращения. Если эта информация соответствует реальности, впору задуматься о причинах подобного поведения. Не доверяли бургундке? Сочли за лучшее перестраховаться, из опасений, что Одетта станет доносить своему господину обо всем происходящем? Нам не дано ответить на эти вопросы.
 
Филипп Тетю, биограф нашей героини, полагает, что Одетту с собой не взяли, и она по все время отсутствия королевской четы оставалась в своих покоях во дворце Сен-Поль, терпеливо ожидая их возвращения. Если эта информация соответствует реальности, впору задуматься о причинах подобного поведения. Не доверяли бургундке? Сочли за лучшее перестраховаться, из опасений, что Одетта станет доносить своему господину обо всем происходящем? Нам не дано ответить на эти вопросы.

Версия 01:03, 21 июня 2022

Воспоминание третье. Король "Одетта де Шамдивер, фаворитка поневоле" ~ Воспоминание четвертое. Мятеж
автор Zoe Lionidas
Воспоминание пятое. Гибель Франции




Содержание

Воспоминание четвертое. Мятеж

Гражданская война

Победа ценой преступления

Assassinat de LouisdOrleans.jpg
Гибель Людовика Орлеанского. - Поль Леюгер «Убийство на улице Барбетт». - II половина XIX столетия. - Гравюра.

Злосчастный для страны 1407 год катился к своему концу, когда королева в свою очередь разрешилась от бремени, произведя на свет официально — мальчика, названного Филиппом, которой якобы скончался через несколько дней после рождения. Впрочем, одна из позднейших хроник утверждает, будто на свет появилась дочь, названная Жанной, и как несложно догадаться, ревнители «теории заговора», тут же объявили, что именно эта дочь… дальше можете продолжить сами.

В реальности известно лишь одно, когда уже в Новое Время могилу Филиппа вскрыли, она оказалась пустой. Посему, рождение последнего ребенка Изабеллы Баварской в самом деле представляет собой историю довольно темного свойства, возможно, так и не понятую до конца. Кто-то предполагает также, будто новорожденный слишком явно походил на своего реального отца — Людовика Орлеанского, и посему, малыша поспешили вынести из дворца и спрятать у надежных людей. Предположение еще более нелепое, во-первых, о чем можно было говорить, когда подросший малыш с возрастом наверняка бы изменился, причем совершенно непредсказуемо, во-вторых, Людовик был как-никак родным братом короля, так что разобраться по одному только виду младенца, кто приходился ему отцом, а кто дядей, было бы весьма проблематично. Посему, оставляем без комментариев и эту басню, и продолжим наш рассказ.

Жан Бургундский между тем, окончательно доведенный до белого каления тонкими интригами королевского брата (а в искусстве плести таковые Людовик Орлеанский на голову превосходил своего соперника, так же как тот превосходил его на поле боя!), решил попросту разрубить гордиев узел, и расправиться с братом короля руками наемных убийц.

У бургундского герцога был для подобных «щекотливых поручений» надежный человек — некий Рауль д’Анкетонвилль, проворовавшийся царедворец, милостью бургундца спасенный от тюрьмы. Посему, усилиями этого ушлого персонажа, все было разыграно как по нотам. Некие неразговорчивые личности сняли дом по соседству с Отелем Барбетт, новой резиденцией королевы, и дождавшись, когда принц Людовик в очередной раз наведается к своей коронованной золовке, чтобы (официально) поздравить ее с появлением на свет малыша, его уже подстерегали у выхода. На свою беду, Людовик загостился до позднего вечера, возможно, и вовсе не собираясь покидать гостеприимный кров вплоть до рассвета, но его выманили с помощью подложного письма, якобы исходившего от короля. В согласии с этой подметной грамотой, герцога Орлеанского срочно требовали во дворец по некоему неотложному вопросу. Обманутый в сопровождении нескольких слуг с факелами, и одного пажа появился на темной и безлюдной улице Вьей-дю-Тампль приблизительно в одиннадцать часов ночи, где на него тут же набросились убийцы. После короткой схватки, безжизненное тело Людовика Орлеанского осталось лежать на мощеной мостовой, слуги убитого разбежались, единственно лишь юный паж Якоб де Малькерен, с бессмысленным геройством вступился за своего господина, и также был убит, причем тело его швырнули на труп герцога. Наемники растворились в темноте, едва откроются городские ворота, они покинут Париж.

Впрочем, королевское следствие в скором времени выйдет на след убийцы, и Жан Бургундский, некоторое время пытавшийся делать вид, что к случившемуся не имеет никакого отношения, счел за лучшее также бежать из города под защиту собственных крепостей. Известно, что за день до своего бегства он признался в содеянном престарелому дяде короля — Жану Беррийскому, впрочем, возлагая вину за случившееся на «врага рода человеческого», конечно же, бывшего подлинным виновником преступления.

Впрочем, едва оказавшись вне досягаемости королевского правосудия, герцог сменил тон, во всеуслышание признавшись в преступлении, и более того, восхваляя самого себя как спасителя государства от «тирании» королевского брата. Парижане, готовые что угодно простить своему любимцу, с готовностью подхватили подобные измышлизмы, тем более, что жертва была в городе исключительно непопулярна за свое высокомерие и привычку налево и направо транжирить деньги.

Наша героиня не могла не видеть (видел весь Париж!) как 10 декабря в город прибыла вдова погибшего, Валентина Висконти, в черном трауре и предстала перед королем, требуя сурового наказания для убийцы. Несчастный монарх в это время опять не сознавал, что происходит вокруг, и скорее всего, уже успел забыть, что у него был когда-то брат. С течением времени болезнь продолжала прогрессировать, и король все больше и больше терял связь с реальностью, даже в периоды просветления плохо понимая, что происходит вокруг. Посему, петиция вдовы осталась без ответа, точнее, на словах ей было обещано все, что она желала бы услышать, но королевский совет во главе со слабохарактерной королевой Изабеллой прекрасно понимал, что ничего не может противопоставить вышколенной бургундской армии, в очередной раз готовившейся к наступлению на Париж. Посему, вдовой и детьми погибшего решено было пожертвовать и думать лишь о том, чтобы выхлопотать для себя наилучшие условия для капитуляции.

Кризис углубляется

Chartres - Cathédrale 15.jpg
Собор Нотр-Дам-де-Шартр. Здесь убийце будет даровано вынужденное «прощение».

Таким образом, Жан Бургундский де-факто становился полноправным хозяином страны и ее обитателей, кстати говоря, с нетерпением ожидавших его приезда и наступления «золотого» безналогового века. С триумфом победитель въехал в Париж 8 февраля следующего, 1408 года, и сразу вслед за тем, в присутствии бургундского отряда, ожидавшего у дверей Палаты Правосудия чем кончится дело, королевский совет, терпеливо выслушад длинную речь монаха Жана Пети, вещавшего от имени герцога Бургундского (говорить самому столь высокопоставленному персонажу не полагалось). Со всей строгостью аристотелевской логики старательный монах доказывал, что Людовик Орлеанский сам заслужил свою участь, ибо тиран заслуживает только тираноубийства, каковое действо следует полагать похвальным и оправданным. Предугадать вердикт было несложно, однако, той же ночью, оставив победителя торжествовать в одиночестве, королева Франции со своими ближайшими сторонниками вновь бежала прочь из Парижа, захватив с собой невменяемого супруга. По сообщениям хронистов, приступ королевского умопомрачения был ужасен — вновь вернулась агрессия и буйство, однако, в спешке на подобные «частности» не обратили внимания, и безумца попросту заперли на ключ в одном из покоев его же резиденции в Мелене, где королева могла чувствовать себя в полной безопасности за огромными стенами.

Филипп Тетю, биограф нашей героини, полагает, что Одетту с собой не взяли, и она по все время отсутствия королевской четы оставалась в своих покоях во дворце Сен-Поль, терпеливо ожидая их возвращения. Если эта информация соответствует реальности, впору задуматься о причинах подобного поведения. Не доверяли бургундке? Сочли за лучшее перестраховаться, из опасений, что Одетта станет доносить своему господину обо всем происходящем? Нам не дано ответить на эти вопросы.

В любом случае, Одетта сохранила свое место, да и вряд ли можно было ожидать при бургундском владычестве, что слабохарактерная королева осмелится подобным образом вызвать гнев временщика. Да и сам конфликт постепенно сошел на нет, посулами и уговорами королевскую чету наконец сумели вернуть в столицу и жизнь пошла своим чередом. Впрочем, триумф бургундца в этот раз оказался недолгим, в июле того же года в Льеже, по причине мятежа, в осаде в собственном дворце оказался его верный союзник — Иоганн Баварский, получивший у собственных подданных хлесткое прозвание «Безжалостного». Надо сказать, что Жан Бесстрашный, несмотря на все свои отрицательные качества, был непоколебимо верен своим приверженцам, и посему, временно оставив Париж, поспешил на выручку во главе своей армии.

Ситуация снова оказывалась патовой, по сути дела, завися от того, выиграет или проиграет бургундец эту новую битву, однако же, королева Франции, уязвленная в своих лучших чувствах, ждать не пожелала. Оправдание, официально выданное убийце во время достопамятного заседания королевского совета, было сожжено рукой палача, в город, притихший и ожидающий своей участи вновь явилась вдова погибшего, Валентина, на сей раз в сопровождении своих малолетних детей. Однако, надежда на то, что вид маленьких сирот сумеет растопить сердца придворных, как и следовало ожидать, в скором времени оказалась тщетной. Опять же, можно с уверенностью говорить что наша героиня просто не могла не видеть движения траурного кортежа через весь город, сопровождавшегося горестным женским плачем — мягкосердечные парижанки оплакивали судьбу малышей. Впрочем, слезы эти быстро высохли, ради надежды на собственное благополучие разве не жалко было пожертвовать несколькими детьми и их матерью?…

Валентина пробудет в городе несколько недель, временно передав детей под опеку королевской воспитательницы Жанны дю Месниль, как мы помним, доброй подруги нашей героини, и вновь, уедет прочь, ничего не добившись, кроме туманных обещаний. Эта поездка будет стоить ей здоровья, в скором времени вдова герцога Орлеанского окончательно сляжет, и умрет, оставив сиротами четверых детей, старшему из которых едва исполнится к этому времени пятнадцать лет. Париж вздохнет с облегчением, и постарается скорее забыть о случившемся, тем более, что бургундец одержит над мятежниками блистательную победу, и вернется в город триумфатором.

С первого взгляда кажется, что победа герцога Жана окончательна и безоговорочна. В самом деле, вдова убитого, как было уже сказано, в скором времени умирает от горя, старшему сыну орлеанца едва исполнилось 15 лет, рассматривать его как противника — совершенно несерьезно. Слабохарактерная королева да и весь королевский совет находятся, что называется, в кулаке у победителя, который появляется во дворце буквально мельком, чтобы просто объявить в очередной раз свою волю, тогда как реальная большая политика словно сама собой перемещается в отель Артуа — его резиденцию в столице. Король забыт и оставлен, именно сюда тянутся лизоблюды всех родов и видов, спешащие как можно скорее оказаться на стороне победителя и получить таким образом свой кусок пирога.

Как будто в знак полного позора и бессилия королевской четы, в старинной соборе Шартра проводится насквозь фальшивая церемония «примирения» между убийцей (который ко собственным словам раскаивается лишь в том, что вызвал недовольство короля!) и плачущими от унижения и бессилия детьми убитого. К просьбам бургундца о мире, как несложно догадаться, насквозь театральным и фальшивым, присоединяются король и королева, молодой герцог Орлеанский и его братья вынуждены смириться с неизбежностью, и «королевское прощение» с помпой объявляется затем по всему королевству. Как несложно догадаться, подобному «примирению» цена, что называется, грош в базарный день, никто не обманут, по сути дела, речь идет о национальном позоре, и полное бессилие и беспомощность монархии становится ясна даже самым наивным.

Французы против французов

BL Royal 18 E II, fol. 416v.png
Французы против французов. - Неизвестный художник «Битва при Бринье». - Жан Фруассар «Хроники». — XV в. - BL Royal 18 E II, fol. 416v. - Британская библиотека, Лондон.

Что касается самого короля, его слово уже ничего не значит. Во время очередных приступов решения попросту принимаются от его имени (конечно же, победителем собственнолично и его ближайшим окружением), а во время просветлений монарху ничего не остается как прикрывать своим авторитетом уже совершившиеся и потому не поддающиеся исправлению действия временщика. Так, к примеру, выждав осторожности ради несколько месяцев, Жан Бургундский своей властью приказывает казнить последнего из «мармузетов», мэтр д’отеля и доверенное лицо королевы Франции. Бессильные протесты Изабо в расчет, конечно же, не принимаются. Король, пришедший в себя некоторое время спустя, вынужден объявить свершившееся своей волей, и тем самым временно подавить нарастающее возмущение.

Наша героиня, обычным образом, держит свои чувства в узде. Как ни дико может показаться, в это время она, по всей видимости, чувствует облегчение, больше не требуется разрываться пополам, стараясь угодить обоим противникам, более того, вездесущая придворная слежка временно ослаблена, ничтожный и ненужный король не опасен, и посему, его верная сиделка также выпускается из поля зрения. Возможно, в позднейшие времена об этом пожалеют… но повернуть ситуацию вспять, как обычно, будет уже не дано.

Зато как и следует ожидать, за пределами Парижа, боготворящего своего любимца, раздражение знати нарастает. В самом деле, закон велит повиноваться королю, а отнюдь не герцогу Бургундскому, захватившему власть над страной посредством убийства и угроз. Зато в головах спесивых баронов и графах сама собой появляется крамольная мысль, и прогнать таковую с каждым днем становится все сложнее: почему он а не я? Если Францией может управлять кто угодно, почему смельчаку, достаточно сильному и дерзкому для подобного дела, не попытаться таким же способом добиться своего?

По сути дела, назревающему возмущению не хватает только вожака, и он в скором времени появляется в лице гасконца графа Бернара д’Арманьяка, человека безжалостного и беспринципного, готового, что называется, по трупам добиваться своего. Желая придать своему делу хотя бы вид справедливого возмущения, он спешит выдать дочь за Карла Орлеанского, вслед за чем практически подчиняет юношу своей воле, и становится во главе всех недовольных бургундцем, которые вслед за своим главарем получают прозвище «арманьяков». 15 апреля следующего 1410 года бунтовщики встречаются в Жиене, где клянутся в верности друг другу для достижения общей цели: позорного изгнания (а если повезет — и казни для убийцы герцога Орлеанского). К недовольным присоединяется престарелый герцог Беррийский, дядя короля, которого эгоистичный племянник также отодвинул от властной кормушки.

В очередной раз вынырнувший из своей летаргии король пытается объявить Жиенскую Лигу вне закона, и в приказном порядке требует от бунтовщиков сложить оружие и мирно разъехаться по своим владениям. Королева, стремясь во что бы то ни стало предотвратить гражданскую войну ведет с ними переговоры, все тщетно. Проштрафившихся монархов уже никто не желает слушать. Бургундец лихорадочно собирает верные ему войска, и в предместьях Парижа начинаются первые бои. Впрочем, пока удача явно находится на стороне временщика, «арманьяки» терпят поражение и вынуждены отступить, однако же, им удается перерезать основные пути, по которым к городу идет снабжение товарами первой необходимости. В столице начинает сказываться нужда, разгневанные горожане винят «арманьяков» во всех своих бедах, в частности в том, что обожаемый герцог, придя к власти напрочь забыл о собственных обещаниях, ну конечно, виной тому враги, не позволяющие всенародному любимцу установить золотой век на земле! Посему, их следует одолеть и стереть в порошок, а дальше наступит беспробудное счастье… навсегда.

В попытках остановить неизбежное король объявляет, что самолично выступит в поход против мятежников, ну конечно же, во главе бургундских войск. Однако, воинственному порыву этому не суждено сбыться, монарх в очередной раз впадает в приступ безумия, а у обеих воюющих сторон заканчиваются деньги, и посему те волей-неволей вынуждены заключить между собой очередное перемирие. В качестве гарантии такового, обоим противником приказано удалиться прочь из Парижа и не появляться там более без прямого приказа короля. Однако, как того и следовало ожидать, формально подчинившись, и тот и другой исподволь накапливали силы, чтобы в последующий раз уже окончательно разделаться с врагом.

Восстание

Начало мятежа, и маленький подвиг во имя Франции

Vigiles du roi Charles VII 56.jpg
Восстание кабошьенов
Неизвестный художник «Убийства на улицах Парижа». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1484 г. - Français 5054, fol. 8v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Мясники постепенно, но цепко берут в свои руки Париж, выставляя у ворот преданных себе людей, исподволь вооружая сторонников. Пока же противники в конце 1412 года заключают между собой очередное перемирие (не более весомое чем все, что были ранее), герцог Бургундский обязуется выдать одну из своих дочерей за Филиппа Вертю — второго сына погибшего, и на волне всеобщего ликования, 30 января 1413 года получает возможность наконец-то въехать в Париж. Впрочем, его новую победу омрачает обстоятельство совсем уж неожиданного плана: о себе вдруг заявляет дофин Франции — Людовик, в те времена уже шестнадцатилетний, законный регент королевства, отнюдь не намеренный терпеть при своей персоне всевластие временщика.

Надо сказать, что подобную опасность герцог Жан попытался нейтрализовать много ранее, выдав за наследника свою дочь Маргариту, и приставив к нему в качестве канцлера (а заодно и почетного шпиона) своего ближайшего ставленника, Жана де Ньеля. Однако, в едва наступившем 1413 году дерзкий юнец являет уже полное неповиновение, отослав прочь нелюбимую супругу и попросту выставив прочь бургундского канцлера (не забыв при том приказать ему вернуть государственную печать — знак занимаемой должности). Наглецу требовалось дать примерный урок.

Посему, нет ничего удивительного, что уличная толпа, подстрекаемая людьми бургундского герцога 28 апреля 1413 года взялась за оружие. Формальным требованием восставших была выдача им в руки «предателей», виновных в плачевном состоянии королевства (читай — ставленников противоположной партии). Возбужденные люди окружили отель дофина, требуя на расправу придворных, причем список жертв был заготовлен уже загодя. Дофин плакал от бессильной злобы, однако, Жан Бесстрашный (и в этот раз он был прав!) едва ли не насильно подтащил его к окну — в подобный момент показывать свою слабость было нельзя! Дофин был вынужден слушать угрозы и требования толпы, которая, уже ничего не желая знать, ворвалась во дворец и схватила своих будущих жертв: королевского секретаря де Бриссака, придворных покойного герцога Орлеанского и несколько фрейлин. Большинство из них в тот же день или чуть позднее сложили головы на эшафоте, несколько счастливчиков оказались в тюрьме и сумели подобным образом уцелеть до конца мятежа. Все женщины, схваченные толпой, подверглись поруганию.

Одетте де Шамдивер в этот день, можно сказать, повезло. Король чувствовал себя неплохо, и его верная сиделка могла вполне располагать собой. Мятеж застал ее в гостях у закадычной подруги, Жанны дю Месниль, воспитательницы королевских детей. Нам неизвестно, что в этот день обсуждали между собой женщины, однако, разговор их был прерван в самый неожиданный момент, когда в дверь вломился насмерть перепуганный одиннадцатилетний Жан, бастард покойного орлеанца. Когда пьяная от крови толпа ворвалась во дворец, ему чудом удалось спрятаться за одной из роскошных стенных шпалер, и в суматохе никем не замеченному, выскочить вон. Огородами, скрываясь от людей он несся в дом на улице Пети-Мюск, чтобы здесь искать защиты у своей уже бывшей воспитательницы. Одетта и Жанна не стали терять времени. Мальчика поспешно спрятали в надежный тайник, после чего королевская сиделка с невозмутимым видом вернулась во дворец. Она никому не выдаст этой маленькой тайны, и юный Бастард, надежно скрытый от чужих глаз, сумеет благополучно переждать в своем убежище вплоть до конца мятежа.

Одетта не знает, и не узнает никогда, что в тот самый день она спасла одного из величайших полководцев своей эпохи, будущего победителя в Столетней войне. Пока же она попросту возвращается в свои покои, причем «маленькую королеву» никто даже не думает останавливать на пути, и как ни в чем ни бывало, погружается в привычные заботы. Строго говоря, она действует сейчас против клятвы феодальной верности, которую дал ее отец и против интересов собственного господина. Более того, думается, случись бургундке шепнуть кому надо, где скрывается сын герцога Орлеанского, ей самой и ее семейству была бы обеспечена весьма впечатляющая награда и вечная благосклонность временщика, тогда как сына герцога Орлеанского ждала бы смерть на плахе, или в лучшем случае, позорный плен. Одетта будет молчать — это умение выработалось у нее давно и сейчас пришлось как никогда кстати. Молчать и делать то, что полагает нужным.

Много позднее нашей героине случится понять, насколько своевременным оказалась ее содействие. Во время очередного визита на улицу Пети-Мюск бургундка найдет подругу в трауре и в слезах — одной из жертв озверевшей уличной толпы станет Симон дю Месниль, стольник на службе герцогов орлеанских, супруг столь же тихой и смелой Жанны, воспитательницы королевских детей…

И столь же бессмысленный конец мятежа

La Porte St jacques, Philippe Delisle, Huile sur toile, Musée Municipal d'Etampes 1772.jpg
Ворота Сен-Жак, через которые «арманьяки» вступят в город..
Филипп Делиль «Ворота Сен-Жак». - 1772 г. - Холст, масло - Муниципальный музей. - Этамп, Франция.

Мятеж продолжается до начала августа, причем бургундцу в скором времени становится ясно, что обуздать стихию, которую он своими руками вызвал к жизни становится невозможно. Мясники и их приспешники уже никого не желают слушать, кроме самих себя, почувствовав вкус власти делить ее – даже с любимым герцогом никто не спешит. Парижане в знак протеста против всех властей как таковых надели на головы белые шапероны – когда-то бывшие опознавательным символом Гента, восставшего против власти собственного графа (как мы помним, деда бургундского герцога).

Короля, королеву и дофина понуждают надеть все те же белые шапероны в знак, говоря современным языком, солидарности с возмущенными массами людей. Впрочем, разгромить резиденцию дофина толпе кажется уже недостаточным, несколько дней спустя она вломится в королевский дворец, желая расправиться с неугодными ей придворными (в большинстве случаев, как вы догадались, приверженцами орлеанской партии), однако, в очередном списке «предателей», еще более длинном чем первый, фигурирует также брат королевы Людовик и немецкие фрейлины, конечно же, объедающие и грабящие Францию в пользу своей собственной родины. Королеве несмотря на все мольбы, не удается отстоять ни брата, ни подруг, чтобы избежать кровопролития Людовик Баварский добровольно позволяет взять себя под стражу, требуя единственно беспристрастного суда и приговора. Замахнуться на столь высокопоставленного вельможу толпе, как видимо, не достает решимости; баварца и еще несколько человек попросту запирают в одну из тюрем, откуда они сумеют выйти лишь после конца мятежа. Всех женщин, как водится, всласть надругавшись над ними, понуждают покинуть Париж, к своей госпоже сумеют вернуться лишь единицы.

В результате этого страшного дня королева слегла от потрясения и несколько дней находилась между жизнью и смертью, дофин плакал навзрыд от бессильной ярости. Одетта... как водится, мы не можем в точности ответить, довелось ли ей присутствовать в тронном зале и наблюдать своими глазами, на что способна слепая вольница. Будем надеяться, что королевской фаворитке хватило благоразумия провести эти страшные дни в своих покоях, лишь время от времени навещая подругу и тайно принося еду и последние новости спрятанному в тайнике подростку. Однако, выбор касательно того, на чью сторону примкнуть будет ею сделан уже окончательно и бесповоротно, и, как водится, молча.

Бунт между тем летел к своему концу по хорошо накатанной дороге: формально захватив власть над столицей мясники и их приспешники попросту не знали, как быть далее. Управлять городом, и уж тем более государством, они оказались не в состоянии, и, как то часто бывает, не понимая, почему вожделенное счастье все медлит со своим приходом, лишь множили пытки и казни реальных и воображаемых врагов. По воспоминаниям современников, в те душные летние дни достаточно было просто пальцем указать на человека, и крикнуть «Это арманьяк!», после чего несчастному вместе со всей семьей тут же приходил конец, а дом и достояние его подвергалось разграблению. Трупы, раздетые до нижних сорочек, а порой и донага, валялись на улицах, устрашения ради их запрещалось хоронить. Как водится в подобных случаях, город захлестнула волна преступности, любители ловить рыбку в мутной воде уже попросту вламывались в дома и хватили все, что им нравилось, немедля разделываясь с любым, кто пытался им помешать.

Герцог Бургундский понимая, что очередной жертвой может стать он сам, счел за лучшее тайно бежать из Парижа. Впрочем, Жан Бесстрашный не был бы собой, не попытайся он в этот последний момент провернуть совершенно отчаянную авантюру – попытку похитить самого короля. Затея провалилась, бургундцу пришлось убираться прочь, что называется, не солоно хлебавши, впрочем, у него хватило благоразумия договориться со своими противниками и уступить им – конечно же на время, бушующую столицу, хотя бы для того, чтобы государство окончательно не скатилось в анархию.

Разгул мясников и всех, поспешивших к ним присоединиться, начал уже не на шутку пугать самих парижан, голоса, призывающие к окончанию мятежа раздавались все громче, пока наконец 1 сентября 1413 года в столицу не вступили войска нового орлеанского герцога – Карла, точнее, его тестя, графа Бернара д’Арманьяка, немедленно прибравшего к рукам власть и прерогативы временщника. На долгое время город стал вотчиной «арманьяков».

Личные инструменты