Неведомое Средневековье: Город/Санитарно-гигиенические службы города

Текущая версия на 19:09, 19 января 2022

Небольшое, но необходимое вступление

Страшные сказки о тотально немытом Средневековье, любви к грязи, блохам и прочим прелестям подобного же рода пришли к нам из XIX века. Надо сказать, что им отдавали должное даже крупные ученые того времени, в частности Жюль Мишле, один из первых исследователей и издателей полного документального свода обоих процессов Девы Жанны. Ничего удивительного в подобных выводах не было. Во-первых, в те времена материал, касающийся интересующего нас времени, был изучен далеко не в полной мере; во-вторых, срабатывал вполне понятный психологический механизм. Дело в том, что в начале Нового времени (1550—1750 гг.) гигиена оказалась не в почете; простейшая логика подсказывала, что раньше, как видно, было ещё хуже. Хрестоматийный пример того, что умозрительные конструкции без поддержки документов и археологических свидетельств могут лишь завести в тупик.

Действительно, история не представляет собой подобия палки, гордо устремленной в небеса. За периодом относительного благополучия зачастую следует упадок и новый взлёт. Средневековье не было простой и понятной эпохой: сказочно-белой, как представляется любителям фентези, или столь же непроницаемо чёрной, как любила подавать её советская школа. В истории, наверное, в принципе своём не бывает простых времен. Давайте же проследим эволюцию санитарных служб от античного времени до зарождения нашей технологической эпохи.

Уборка улиц

Цирюльни

Цирюльник и его клиент. Неизвестный художник «Цирюльник». - Игральная карта из т.н. «Колоды короля Ладислава Постума». - XV в. - Замок Амбрас, Австрия.

Герб цирюльного цеха — бритва и две пары ножниц. Небесный покровитель — Людовик Святой, земной — собственной персоной брадобрей короля, на которого и возлагалась обязанность разрешать споры между собратьями по ремеслу. Точное время возникновения цирюльного цеха неизвестно, однако, налоговые и прочие документы свидетельствуют, что в 1291 году в одном только Париже налоги взимались с 501 цирюльной лавки — и это не считая многочисленных уличных брадобреев, занимавшихся своим делом на рынках или просто, где придется — под открытым небом. По всей видимости, эта профессия была чисто мужской; цирюльное дело полагалось «вольным», попросту говоря, его легально мог исполнять любой, кто обязывался исправно платить налоги и располагал необходимым для того инвентарем.

Лавка цирюльника (фр. barbier, ср. фр. — mire или myre) привлекала внимание характерной вывеской; часто над дверью висел начищенный медный или оловянный тазик, ножницы, расческа, или иной объект, не оставлявший сомнения в том, чем занимается хозяин. Внутри небольшой каморки всегда находилась небольшая печь — железная или сложенная из камня, так как цирюльник постоянно должен был иметь под рукой запас горячей воды. В перечень обязательных инструментов, которые он должен был предъявить при открытии лавки входили бритвенный тазик, пинцет для волос (так как с античных времен и вплоть до настоящей эпохи эпиляция волос на теле полагалась необходимой для обоих полов), гребень, ножницы, полдюжины губок и головных повязок, и наконец, склянка «ароматной воды».

Причесывание знатной дамы. Неизвестный художник «Бревиарий знатных». - NAF 18145 fol. 44r. - XV в. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Цирюльник обслуживал исключительно мужчин. В его обязанности входило стричь и брить клиентов, подравнивать им бороды и усы, по необходимости завивать или красить волосы (Средневековье очень не любило седину, называя ее «покрывалом смерти»). Процедура бритья не менялась веками. Цирюльник наливал в тазик горячую воду, добавлял жидкое или превращенное в тонкую стружку мыло, рукой или губкой взбивал пену, энергично массировал лицо или голову клиента, мылил, и затем начинал орудовать бритвой. Надо сказать, что процедура была не из приятных. Дешевое мыло раздражало кожу, а дорогое было, соответственно, по карману далеко не каждому. Однако, горожане предпочитали стоически терпеть. Бороды и усы часто выходили из моды, к тому же церковь раз за разом напоминала, что растительность на лице мужчины сводит его к животному состоянию. Посему, цирюльная лавка не пустовала. Это было место, где постоянно толклись представители городского сословия, обмениваясь последними новостями и сплетнями. В провинции, где профессионалов было меньше, обязанности цирюльника зачастую брали на себя местные нотариусы. Правительство пыталось запретить подобное совмещение, однако добиться своего так и не смогло.

Постепенный процесс разделения светской и церковной сфер, привел к тому, что Толедский (633 г.) и Константинопольский (692 г.) соборы под страхом лишения сана и доходов обязали как белое, так и черное духовенство быть постоянно чисто выбритыми (в противовес светской моде того времени, видевшей в бороде и усах признак «мужественности»). Кроме того, клирик обязан был носить коротко остриженные волосы и тонзуру, как обычно полагается, в память о терновом венце Христа; посему услуги цирюльника требовались постоянно. Но если белое духовенство могло наведаться к ближайшему брадобрею, что касается черного — епископские распоряжения обязывали каждый монастырь иметь собственного брата-цирюльника (а для крупных обителей — и нескольких), чтобы не вынуждать монахов изо дня в день окунаться в мирскую среду.

Епископы и кардиналы, а вслед за ними светские вельможи, также предпочитали иметь собственного цирюльника, обретавшегося в замке или дворце на правах слуги. Впрочем, кое-кому из брадобреев удавалось выслужить себе наследственное дворянство, а порой и высокое положение в государстве. Одним из таких счастливчиков стал некий Лабросс, добившийся доверия королей Филиппа Смелого и Людовика Святого. Документы того времени описывают его как человека вероломного, лживого и способного на любую подлость. Так или иначе, конец временщика был печален — интриган был пойман за руку и с позором изгнан из дворца. Еще один королевский брадобрей — Оливье де Дем, ставший при Людовике XI правой рукой короля и человеком для «деликатных» поручений, сумел получить не только должность при королевской особе, но и титулы графа Меленского, губернатора Сен-Кантен и т. д. — однако, вслед за своим предшественником, не избежал отставки и позора.

Что касается дамских мастеров, их не будет до XIV века. Бедные крестьянки или горожанки по необходимости должны были обходиться своими силами, что касается зажиточных слоев населения, уже в XI веке мы можем наблюдать рождение особой специализации — горничной (фр. chambrière) для укладки волос; по всей видимости, это было связано с усложнением женских причесок, отныне требовавших для себя специально подготовленных мастериц. И наконец, во времена Осени Средневековья, рождается профессия парикмахерш, обслуживавших клиенток на дому (фр. atourneresses).

Кроме собственно стрижки и бритья, цирюльник выполнял и несложные медицинские операции, причем в этом случае клиентами выступали как мужчины, так и женщины. Брадобрей обрабатывал раны и ожоги, накладывал повязки, лечил или удалял зубы, вправлял вывихи, вскрывал нарывы, и наконец, отворял кровь. Надо сказать, что подобные занятия вызывали неизменное возмущение врачебного сословия, не без оснований считавшего, что малообразованные парикмахеры отнимают у него хлеб. Результатом, кроме многовековой враждебности и соперничества обеих корпораций, стало множество тяжб в королевские суды, в результате чего в 1304 году цирюльникам запретили заниматься врачебной деятельностью, однако, под давление корпорации, власти пошли на уступки, и в 1373 году особым указом утвердили новую профессию — цирюльника-хирурга, имевшего право на ношение короткой мантии (в отличие от университетски образованных докторов, для которых знаком отличия полагалась длинная до пят одежда) — однако, усилиями врачебного сословия, цирюльники со временем были окончательно вытеснены из медицинской профессии. Однако, это случится уже в Новое время.

Прачки и прачечные

Прачки за работой. Неизвестный художник «Стирка белья». — «Splendor Solis». — Harley 3469 fol. 32v — XV в. — Британская библиотека. - Лондон.

С точки зрения современного человека, средневековая одежда имела достаточно сложную «конструкцию». В качестве нижнего белья, должного впитывать пот, жир и прочие выделения человеческого тела, и мужчины и женщины использовали т. н. «камизу» — длинную рубаху с круглым или реже треугольным воротом и узкими рукавами. Мужская камиза доходила, как правило до колен (хотя могла быть короче или длиннее — в зависимости от желания и вкуса владельца), женская достигала щиколоток. В качестве трусов выступали т. н. «брэ», нашему современнику напомнившие бы кальсоны или трусы, за неимением эластичных материалов на основе каучука (они появятся в Европе изначально в качестве колониальной диковинки уже во времена конкистадоров), использовалась обычная тесьма, которую продергивали через пояс и завязывали на животе. С течением столетий брэ укорачивались: возникнув еще в античную эпоху в качестве нательных штанов, доходивших до щиколоток, они постепенно поднялись до колен и к последнему веку Средневековой эры приняли вид вполне современный. Изображения мужчин в камизе и брэ (например, занятых на тяжелых работах в жарком июле) достаточно часто встречаются на страницах многочисленных средневековых манускриптов. Вопрос о существовании женских брэ остается дискуссионным, хотя известны немногочисленные статуи и миниатюры (к примеру, статуэтка женщины не то снимающей, не то надевающей на себя полотняные брэ, и сейчас находится в церкви Св. Сатурнина, в Сен-Шамане, в современном департаменте Канталь). Кроме того, в качестве чисто женского аксессуара использовалась подвязка для груди, надеваемая поверх или под камизу.

И камизы и брэ были, как правильно, снежно-белого цвета — окрашенное белье было редкостью и оставалось данью личному капризу. Однако, и аристократическое шелковое или хлопчатобумажное, и грубое белье простолюдинов, сшитое из отрезов льняной или пеньковой ткани, нуждалось в частой перемене и стирке. Быть грязнулей и издавать малоприятный запах значило обречь себя на посмешище. Исключением из правила могли быть лишь фанатичные монахи или отшельники, наряду с отказом от мытья порой занашивавшие белье до последней степени.

Нижняя одежда, служившая также рабочей — плотно облегающий тело мужской камзол (или как тогда говорили — дублет), или нижнее женское платье-котта, опять же, покрывались грязью, сажей, травяными пятнами во время работы в поле, и наконец, красками, строительной пылью и даже кровью, если речь шла о цирюльниках или мясниках. Верхнее платье из грубого и плотного сукна или шерстяной ткани для крестьянина или городского батрака, бархатное или шелковое, расшитое золотой нитью и украшенное жемчугом и самоцветными камнями верхнее платье аристократов, тяжелые монашеские рясы и пышные облачения белого духовенства — все это опять же не было застраховано от пыли, грязных брызг (неизбежных во время путешествия верхом), а также случайных пятен чего бы то ни было, например, соуса или вина. Прибавьте к этому скатерти, полотенца, наволочки и простыни, детские пеленки — коротко говоря, работы для прачек с средневековом городе было невпроворот.

Сколь мы можем о том судить, в домах бедняков стиркой по необходимости занимались жена и дочери хозяина; батраки или бедные студенты, не имевшие возможности оплатить услуги наемной прачки поневоле вынуждены были сами стирать свое белье и одежду на ближайшей реке. Зажиточные горожане и купцы нанимали одну или нескольких профессиональных прачек (ср. фр. buereces), должных получать у хозяев грязное белье и возвращать чистое в заранее обговоренные дни. Своих прачек обязательно имели гостиницы, постоялые дворы, а порой и тюрьмы, так как сложно было представить, как очередной, осужденный за измену граф или барон стал бы стирать собственное нижнее белье. И наконец, богатый дом, не говоря уже о королевском или герцогском дворце, имел на постоянном жаловании целый штат прислуги, специализировавшейся исключительно на стирке. Обычно полагают, что подобная работа была только женской, что не совсем верно: для стирки тяжелых аристократических одежд требовалась порой немалая физическая сила; для чего в штат прислуги включались особые мужчины-прачечники. В частности, сохранились счета за стирку белья и одежды английского короля Эдуарда IV, поданные к оплате подобным работником.

Сколь мы можем о том судить, в отличие от вышивальщиц или изготовительниц шелковых кошельков, прачки не имели собственного цеха, оставаясь одиночками, или в лучшем случае, объединяясь в небольшие группы лично между собой знакомых, занимавшихся общим делом женщин-тружениц. Подобная работа была очень тяжелой, а порой и опасной для жизни, не раз и не два случалось, что на речках и прудах, куда приходили полоскать белье, очередная прачка оступалась и тонула в глубокой воде. Кроме того, в те далекие от нас времена стирка могла занять до нескольких дней, продолжаясь от рассвета до глубокого вечера, руки у профессиональных прачек были грубыми и красными от холодной воды и жестких тканей, суставы с возрастом распухали и сильно болели, коротко говоря, подобное ремесло полагалось исключительно неблагодарным, и занимались им только представительницы самых бедных слоев населения. В частности, в сохранившихся счетах мастерской (по всей видимости швейной), работавшей при соборе Св. Петра в бретонском Ванне, жена церковного сторожа еженедельно должна была стирать священнические облачения, пополняя семейный бюджет несколькими серебряными денье. Богадельня в Мо (современный департамент Сена-и-Марна, к юго-востоку от Парижа), располагала собственным штатом из пятнадцати прачек, в обязанности которых входило стирать белье пациентов.

В зависимости от желания конкретного нанимателя и толщины его кошелька, одиночные прачки или целые группы подобных работниц могли приходить за очередным тюком грязного белья один или два раза в неделю, в месяц, или даже несколько раз в год (к примеру, в обычае было заниматься стиркой в марте, и октябре, в канун Дня Всех Святых), прачек было принято также нанимать перед началом и после конца полевых работ, а также до и после окончания строительства очередного дома или церкви. В некоторых областях Франции (в частности, в Нормандии или Савойе), полагалось приглашать для работы прачек дважды в год (а порой и того реже), накапливая к сроку настоящие горы белья.

Прачка. Неизвестный художник «Спасение прачками потерпевшего кораблекрушение (фрагмент)». - Джованни Бокаччо «Книга, именуемая Декамерон». - Bibliothèque de l'Arsenal, Ms-5070 réserve fol. 51v - XV в. - Национальная библиотека Франции. - Париж.

В древнейшие времена грязное белье полоскали в проточной воде и затем с силой утаптывали босыми ногами; в частности, к подобному методу стирки прибегает царевна Навсикая, одна из героинь гомеровских поэм. Несколько позднее открыты были свойства едкого щелока, получаемого из древесной золы. Посему, первая стадия стирки во многих районах Франции состояла в том, что белье закладывали в бочонок или кадку с дыркой в днище (т. н. receveur), или во французской Бургундии — специально для этой цели выдолбленный из камня полукруглый бассейн (ср. фр. tenot de pierre), причем ряды белья перемежались рядами древесной золы (в частности, дубовой, в Средневековье особенно высоко ценившейся в этом качестве). Через верх в кадку заливалась горячая вода, и щелок, выделявшийся из золы благополучно расщеплял и уносил с собой жиры и пот, а заодно и служил отличным отбеливателем. Другой способ состоял в том, чтобы выварить белье над очагом, добавив в воду щелок, и время от времени помешивая содержимое; результат был тот же^[1]. Затем вынутое и отжатое белье выбивали валками, вымачивали в проточной воде, пятна с силой оттирали руками. В качестве моющего средства отлично зарекомендовал себя корень мыльнянки — небольшого растения, накапливающего в себе огромное количество сапонинов (веществ, дающих в воде обильную пену). Едкий сок мыльнянки отлично выводил пятна, и отмывал даже самые тонкие ткани, придавая им мягкость и шелковистость. Доброй славой пользовалась также фуллерова земля (сукновальная глина) или чисто французская ее разновидность, т. н. «соммьерская земля», известная своей способностью обезжиривать ткань), и наконец — черное или коричневое мыло на основе овечьего сала, а для стирки пышного платья богатеев — дорогое мыло из оливкового масла, которое можно было купить в городе на лотках мелочных торговцах или в лавках мыловаренного цеха. Ну а если порой ушлая прачка присваивала себе кусок, объявляя хозяину, что на стирку израсходовано больше, чем планировалось изначально… ее счастье!

Свежевыстиранное белье раскладывалось для просушки на свежей луговой траве, на обрывистых стенках городских рвов, на чистом речном песке, развешивалось на веревках или шестах… короче говоря, из здесь фантазия не знала границ. Надо сказать, что средневековые прачки были не лишены чувства юмора: своим рабочим инструментам они присваивали названия чисто религиозного (или скорей пародийного?) свойства. Так, в частности, кадка для мытья в обиходе носила название «чистилища», валок для выбивания белья именовался «ударом милосердия» (вслед за коротким рыцарским кинжалом, которым добивали смертельно раненых), а горка чисто выстиранного белья и вовсе именовалась «страшным судом».

В богатых домах прачечное помещение располагалось по соседству с кухней, по необходимости снабжаясь бассейном или деревянными кадками, ведрами или котлами для нагревания воды, а также всеми необходимыми принадлежностями. Надо сказать, что несмотря на всю тяжесть подобной работы, прачечная служила таким же местом сбора женского населения, каким для мужчин была кузница или же таверна. За мытьем белья, прачки поддразнивали и вышучивали друг друга, пели, и наконец, самозабвенно перемывали косточки друзьям и знакомым. Прачки-сплетницы вошли в поговорку, недаром же на многих языках, не исключая русского, выражение «перемывать грязное белье» стало синонимом слова «судачить».

Для нужд прачек, многие города выделяли специальные участки, как правило, на реке, рядом с городским мостом (Ла-Вердьер, неподалеку от Ла-Рошели), по соседству с церковью или собором (Пюи), и наконец, по соседству с общественными туалетами — как видно, для того, чтобы желающие здесь же могли отдать в стирку запачканное белье! Здесь поднималось скромное здание городской прачечной, иногда, впрочем, усилиями самих работниц или их покровителей получавшее очень живописный вид. Стоит также заметить, что прачечных лодок, столь распространенных в XVII—XVIII веках, по всей видимости, еще не применялось, по крайней мере, сохранившиеся документы не содержат о них ни единого упоминания. По летнему времени, когда оставаться внутри из-за горячего пара и воды было невмоготу, прачки перебирались поближе к водоему, причем жара и тяжелая работа понуждали их раздеваться порой до нижних рубашек, не раз случалось, что какой-нибудь подросток или даже взрослый любитель подглядывать исподтишка, подбирался к ним поближе, чтобы вдоволь налюбоваться открывшимся зрелищем. Однако горе подобному соглядатаю, если его заставали на месте преступления. Незадачливому любителю женских телес приходилось пускаться наутек, в то время как ему вслед летели метательные снаряды и не менее едкие насмешки острых на язык представительниц прачечной профессии. За то время, пока он не успевал окончательно скрыться из вида, преступник узнавал много нового о своем внешнем виде, привлекательности для противоположного пола, и наконец страшно сказать — о своих мужских способностях. Коротко говоря, даже в самых тяжелых жизненных условиях, средневековые прачки сохраняли жизнелюбие и чувство юмора. ^[2][3][4]

Общественные бани

Взгляд назад

Термы императорского Рима  Лоуренс Альма-Тадема «Термы Каракаллы». — ок. 1899 г. — Холст, масло. — Частная коллекция.

Хорошо известно, что термы были частью повседневной жизни во всей обширной Римской империи. По сути дела, везде, где хотя бы на несколько десятков лет утверждался имперский орёл, почти сразу открывались банные заведения как для колонистов, так и для местных жителей, охотно использовавших новинку. Императорские термы были великолепны: так, убийца и тиран Каракалла, не прославившийся больше ничем, выстроил в Риме гигантские мраморные бани, украшенные резным орнаментом и множеством статуй, — настоящий шедевр архитектуры того времени. Да и прочие римские бани — монументальные здания с хитрой системой подачи холодной и горячей воды, бассейнами, портиками и целой армией обслуживающего персонала — представляли собой незабываемое зрелище для любого путешественника.

Сложно ответить на вопрос, как относились к мытью ранние христиане — крошечная кучка бедняков, по ночам тайно молившаяся в катакомбах Присциллы, — так как от этого времени, сколь то известно авторам, до нас не дошло документальных свидетельств, принадлежавших адептам новой религии. Однако можно сказать наверняка, что в первые десятилетия существования христианства в его среде кипели нешуточные страсти касательно того, что позволительно и что нет для того, кто желает вести жизнь, наиболее подобающую христианину. Полистав «Деяния апостолов», мы отыщем немало отголосков подобных споров. В самом деле, ни Христос, ни его ближайшие ученики не могли, а порой и не желали давать предписания по любому частному случаю. Разногласия вызывало буквально всё: нужно или нет объединять имущество, должны или не должны христиане питаться за одним столом, следует или не следует есть мясо, вынесенное на продажу жрецами очередного языческого божества.

Одним из таких неясных вопросов был и вопрос о мытье. Действительно, если присмотреться поближе, мы увидим, что христианство — единственная из авраамических религий, не касающаяся вопросов ритуальных омовений, которые и в иудаизме, и в исламе занимают немалое место. Сам Христос, как известно, оправдывал своих учеников, не вымывших руки перед едой, и нападал на фарисеев, упрекая их, что внешняя чистота сопутствует у них с внутренней грязью и лживостью^[5]. Однако он же мыл ноги своим ученикам — дилемма, таким образом, становилась неразрешимой и по сути своей перекладывалась на каждого верующего в отдельности. В дальнейшем христианство пойдёт именно по этому пути: вопросы гигиены будут восприниматься как личный вопрос для совести каждого верующего, не имеющий ничего общего с обязательными требованиями нового учения.

Несколько упрощенный взгляд на вещи, характерный для старой советской школы, гласил, что-де, оказавшись наконец у власти, христианские епископы в первую очередь потребовали закрытия бань и Европа на многие века погрузилась во тьму и грязь. На самом деле ситуация, конечно же, была сложнее. Как мы видели, обсуждая грех чревоугодия, навязать обществу некую искусственную доктрину не представляется возможным. Реального успеха можно достичь лишь двумя способами: действуя грубой силой (это возможно, если война идёт против меньшинства населения — пример подобного представляет силовое подавление множества еретических сект) или улучив момент тяжёлого кризиса, когда подавленную и дезорганизованную массу легко убедить, что для умиротворения разгневанного божества требуется жестокое самоограничение, покаяние и т. д. Впрочем, как только беда минует, население рано или поздно начинает тяготиться навязанными ему правилами, и в скором времени всё возвращается на круги своя. Вспышку подобного религиозного психоза можно проследить во время знаменитой эпидемии Чёрной смерти, когда под влиянием фанатичных проповедников по всей Европе прошла волна еврейских погромов, психоз самобичевания и умерщвления плоти. Однако вовремя предпринятое противодействие со стороны светских и духовных властей и в особенности конец эпидемии остановили безумие. Изуверская секта флагеллантов исчезла так же, как и появилась.

Но вернёмся к нашим баням. Христианство сумело победить и утвердиться у власти именно благодаря своему умению приспособиться к существующим реалиям. Отвергалось лишь поклонение иным богам — и вот здесь адепты новой веры стояли насмерть. Остальное с теми или иными оговорками скорее принималось и, включившись в учение и культ, незаметно растворялось внутри. Бани в плане религиозном упрекнуть было не в чем, да и первые епископы — зачастую выходцы из зажиточных слоев населения, привыкшие к банным процедурам с детства, — не видели в них ничего предосудительного. Обратимся к фактам.

Термы Каракаллы (современный вид).

Видный писатель и теоретик богословия Тертуллиан Карфагенский (155/165—220/240), желая уверить языческое большинство в том, что новая религия никоим образом не покушается на привычные жизненные устои, писал в одном из своих сочинений, что «христиане отнюдь не гнушаются ни форумом, ни рыночной толпой, ни банями». Святой Августин, также представитель африканской общины, относился к баням как к само собой разумеющейся стороне обыденной жизни.

Естественно, ради воздержания от соблазна запрещались так называемые смешанные бани, где, по распространённому обычаю, мужчины и женщины мылись в общей парильне. До нашего времени дошёл резкий выговор, вынесенный епископом Карфагенским Киприаном некоей его прихожанке, не видевшей ничего запретного в подобном времяпровождении на том основании, что «единственным помышлением являет вымыть и освежить малое своё тело». Епископ резко ответствовал, что, не впадая в соблазн сама, она, тем не менее, способствует соблазну мужчин, пожирающих глазами её наготу.

Однако подобные случаи оставались единичными. Умный и осторожный Климент Александрийский (ок. 150 — ок. 215), вслед за многими иными церковными деятелями, даже позволял своим прихожанам открывать банные заведения; конечно же, с оговоркой, что оба пола будут мыться по отдельности. В своём сочинении «Педагог» (лат. Peadagogus) он специально оговаривает четыре причины для посещения бани, как то: чистоту тела, согревание, здоровье и, наконец, удовольствие. Христианам, по его мнению, мыться ради удовольствия было предосудительно; согрев также вызывал нарекания; однако женщинам можно и стоило посещать бани ради здоровья и чистоты, а мужчинам — исключительно ради здоровья. Обратим внимание на оговорку касательно удовольствия: к ней мы ещё вернёмся.

Св. Иоанн Златоуст (ок. 344 — ок. 407), в течение четырёх лет подвизавшийся в качестве ученика некоего отшельника, а затем два года проживший в пещере, постясь и предаваясь молитве, был вынужден вернуться в свой родной город Антиохию, когда слишком уж ревностное умерщвление плоти стало сказываться на его здоровье, и здесь среди прочего обратил на себя внимание горячим протестом против закрытия общественных бань. Сделал это император Феодосий, пожелавший таким образом наказать горожан за некую провинность. Иоанн заявил, что печётся о детях, стариках, больных и кормящих матерях, для которых подобное было слишком тяжёлым испытанием.

Более того, продолжая спорить с императором, в канун Пасхи Златоуст и сочувствовавшие ему священники устроили в банях торжественное действо с чтением Евангелия и крещением новообращённых, которое в те времена ещё совершалось посредством полного погружения в воду. Отправленный императором в ссылку, Златоуст более всего страдал из-за того, что сопровождавший его садистски настроенный чиновник запрещал ему мыться. Другое дело, что ради предохранения от соблазна тот же святой требовал чтобы над дверями банных заведений укреплялись кресты, а входящие в них осеняли себя крестным знамением. Обратим внимание и на этот момент.

Но всех перещеголял константинопольский иерарх Сисиний I, который, однажды будучи спрошенным: «Почему ты моешься дважды?^[6]», — не без юмора ответил, что делать это трижды не получается никоим образом.

Таким образом, мы видим, что на раннем этапе существования христианства мнение святых отцов касательно бань можно было назвать скорее положительным или, по крайней мере, нейтральным. Посмотрим, что произошло позднее.

Рождение монашества и его отношение к мытью и баням

Фанатичные святые Раннего Средневековья: Годрик Финдельский. Неизвестный художник «Св. Годрик Финдельский». — ок. 1400 г. — «История Мериадока, короля Кембрийского». - MS Cotton Faustina B, VI part ii, folio 16v. — Британская библиотека, Лондон.

Мы с вами уже заметили, что бани вызывали у раннехристианских церковных деятелей двойственную реакцию. Признаваясь обыденной и даже необходимой гигиенической и медицинской процедурой, они одновременно вызывали опасливое к себе отношение как источник соблазна, разнеживающий и отнимающий волю. Ничего удивительного: точно таким же образом учителя молодой религии относились к нарядной одежде, еде и вину, внешней привлекательности — короче говоря, к любому «земному» удовольствию, могущему отвлечь адепта христианства от размышления, молитвы и служения Господу — занятий, по их мнению, много более важных, чем каждодневная суетность. Таким образом, бани органично вписались в общий ряд обыденных «соблазнов», опасных именно своей необходимостью. Принимая таковую, христианин должен был вовремя уметь остановиться у грани, преступить которую значило уподобить себя многоголосой языческой толпе.

Эта двойственность распространялась на весь материальный мир, начинаясь с самой телесной оболочки, в которую, по христианскому учению, заключена бессмертная душа. С одной стороны, эта оболочка представляла собой созданный Богом сосуд, храм, защитницу души от внешних опасностей, с другой — была запятнана первородным грехом и постоянно готова попасть в сети врага рода человеческого.

Для понимания дальнейшего заметим также, что с самого начала своего существования христианство (даже если брать исключительно его ортодоксию, оставив в стороне многочисленные «ереси»), никогда не представляло собой единого монолита. Эту религию отличала редкая дипломатичность и гибкость, что стало немалым подспорьем для его успеха в историческом плане. Устанавливая некий абсолютный «минимум» религии (вера в Христа, таинства, молитва, пост) — его «максимум» святые отцы всегда оставляли на совести каждого, вмешиваясь исключительно в том случае, если «новые» практики приобретали откровенно изуверский характер, или в той или иной мере компрометировали и подрывали церковную власть.

И святая Паула с дочерью перед своим учителем - святым Иеронимом. Франческо де Зурбаран «Святая Паула с дочерью перед своим учителем — святым Иеронимом". — ок. 1638-1640 гг. — Холст, масло. — Национальная галерея искусств. - Вашингтон, США.

Мы все еще находимся в античности, идет IV век после рождения Христа. Святая Олимпиада, верная последовательница Иоанна Златоуста, юная красавица, родом из богатой и знатной семьи («словно бы созданная для удовольствий» по словам канадского автора Кэтрин Эшенбург) в 20 лет оставшись вдовой, всеми силами препятствует новому браку, на котором настаивает ее отец. Обоснование тому весьма простое: пожелай Христос для нее иной судьбы, он не призвал бы ее мужа столь рано. Впрочем, если верить ее Житию, даже будучи замужем Олимпиада чудесным образом оставалась девственна. Так или иначе, отрекшись от мира, она основала женский монастырь, и далее до конца дней, в грязном рубище, постоянно в слезах, она стоически отказывалась от мясной пищи и (как несложно догадаться) от мытья. Впрочем, будучи принуждена к тому болезнью (напомним еще раз, в то время бани воспринимались и как лечебная процедура), она время от времени позволяла себе окунуться в воду, но только в одиночестве, не снимая с себя рубашки.

IV век — время рождения монашества. Опять же удивляться нечему, одряхлевшая Римская империя на глазах расползается под ударами кочевых орд, в самом Вечном городе идет постоянная кровавая свара между сменяющими друг друга императорами и их приспешниками, ненасытный аппетит чиновников и государства теряет всякое представление о реальности, непомерные налоги, чиновничий произвол, право сильного, до боли знакомые нашему поколению признаки безвременья, в глазах отчаявшихся людей казались несомненными доказательствами близящегося конца света и торжества Антихриста. Ничего удивительного, что для спасения души (раз ничего более спасти казалось уже невозможно) самым верным средством полагалась жестокая аскеза. Если почитать хозяйственные документы того времени, мы увидим, что деревни буквально пустели, ремесла пришли в упадок, отчаявшиеся люди спасались бегством — к варварам, если от них можно было ждать к себе хотя бы минимума человеческого отношения, или же в леса, пустыни, необработанные или заброшенные земли, куда самопожирающая центральная власть распространиться просто не имела возможности.

Отшельники египетской пустыни — колыбели будущих монастырей, обрекали себя на самые суровые лишения во имя будущего блаженства. Порывая с семьей, отказываясь от всех удобств и удовольствий «цивилизованного» мира, они добровольно выбирали для себя жизнь, исполненную молитвы, созерцания и умервщления плоти, одним из способов которого стал пожизненный или многолетний отказ от мытья.

Эта практика носила специальное название аlousia и заключалась в наказании тела, посредством лишения его даже самого необходимого. История оставила нам немало примеров «служения» подобного рода, в глазах наших современников граничащего с фанатизмом, а порой — изуверством. Так Св. Иероним (ок. 340 — ок. 420 гг.) никогда не переступил порог бани, он же, одним из первых требуя от женщин-адептов пожизненной девственности, рекомендовал им (во избежание соблазна), питаться исключительно овощами и травами, полностью отказаться от вина, и конечно же, от горячих бань, вызывающих по его мнению плотское влечение. Впрочем, зловредность бань этим не ограничивалась, неистовый святой, запрещая девушкам любоваться данной им от природы красотой, требовал ни много ни мало, быть постоянно покрытыми грязью, приобретая подобным образом тошнотворный, отталкивающий вид; конечно же, во избежание.

Руководствуясь той же идеей, последовательница Иеронима — Св. Паула, основательница и руководитель Вифлеемского монастыря, поучала своих последовательниц, что «чистое тело и чистая одежда являют собой грязную душу.»

Еще дальше заходили многочисленные отшельники, затворники и фанатичные монахи, отвергавшие в принципе своем мытье и уход за телом. Единственной водой, которая по их мнению была достойна внимания была крестильная купель, в то время как обычный процесс мытья представлялся воплощением бессмысленной мирской суетности, глупости и тщеславия. Как известно, Святая Агнесса за всю свою сознательную жизнь (впрочем, весьма недолгую) не вымылась ни единого раза. Святой Годрик, англичанин, гордился тем, что весь путь из Англии до Иерусалима ни разу не вымылся и не переменил одежды. Но и этого ему казалось мало, всю дорогу он довольствовался трапезами из крошечного кусочка черствого ячменного хлеба и воды. Впрочем, вернувшись в свое уединенное жилище в даремских лесах, Годрик отнюдь не изменил своих привычек, годами не снимая с себя власяницу, в которой тучами кишели паразиты.

Трудное начало

Купание и плавание в городском рву. Неизвестный художник «Молодежь учится плавать в городском рву». - Иосиф Флавий «Иудейские древности». - ок. 1480 г. — BNF Fr. 14, fol. 21 — Национальная библиотека Франции, Париж.

Вопрос состоит в том, переступала ли alousia порог монастырей, и распространялась ли она в гуще населения? Забегая вперед, стоит сказать, что до конца этот вопрос еще далеко не ясен. Начало раннего средневековья, о котором нам сейчас предстоит говорить, знаменуется характерным недостатком письменных документов. Это касается не только бань, подобные же трудности испытывают исследователи изучающие, к примеру, земельные отношения того времени. Удивительного ничего нет, это время, когда Европу раз за разом буквально утюжили волны очередных варварских набегов. Потому, оставив по неоходимости этот вопрос открытым, постараемся сопоставить вместе то немногое, что у нас все же есть.

Мы находимся в V веке н. э. Святая Радегунда по примеру своих предшественников отвергает мытье, и в то же время по четвергам и субботам собственноручно моет головы бродягам и нищим, не забывая при этом выбрать у них из волос многочисленных паразитов. В уставах некоторых монастырей раннего Средневековья, обязательным требованием состояло, чтобы в подражание Христу, монахи приветствовали путников, предлагая им воду для мытья рук и ног, по субботам братии, в качестве гигиенической процедуры, полагалось обязательно окунаться в воду. Таким образом, аlousia, по крайней мере, в этих случаях, представлялась именно личным, строго добровольным выбором, который ни в коем случае не должен быть навязываться окружающим.

Порой встречается утверждение, будто духовенство той эпохи выступало против чистоты тела как таковой. Это не совсем верно, опасным представлялось разнеживание, смертный грех роскоши — Luxuria. Как и в прочих случаях, «правильным» способом действия представлялось мыться недолго, использовать для этого самые простые средства, и ни в коем случае не испытывать грешного удовольствия от пара и горячей воды. Подобное отношение к мытью мы видим в монастырском уставе Св. Бенедикта, сторонника, скажем так, уравновешенного подхода к религиозным вопросам. Действительно, в монастырях, находившихся под его попечением, бани полагались исключительно старым или больным монахам, и предписывались в качестве лечебного (общеукрепляющего) средства. Известная цитата, предписывающая правила поведения для для монастырской братии, целиком звучит следующим образом:

Да будут бани предоставлены в пользование немощным, столь часто, сколь в том будет нужда. Здоровым же телесно и в особенности молодым по возрасту следует мыться как можно реже.

Он же, впрочем, делал из правила одно забавное исключение. Молодым монахам, мучимым плотскими желаниями предписывалось принимать холодные ванны.

Ордена с более мягким режимом обязывали своих членов мыться три раза в года — на Пасху, Троицу и наконец, на Рождество. Этот обряд выглядел торжественно и солидно. Собравшись в капитуле, братия затем разделялась на группы, которые одна за другой следовали в банное помещение. Однако, наиболее благочестивые, сославшись свой обет, могли уклониться от мытья. Глостерские монахи сумели спроектировать и построить хитроумное инженерное сооружение из дерева и свинца, через которое вода под действием силы тяжести, подавалась в монастырскую баню, отстоявшую на несколько миль от источника. Через систему кранов и распределительны клапанов, ее можно было отвести в кухню, прачечную или каменные бассейны, где монахи имели обыкновение умываться перед едой. Монастырь Сен-Галь (IX век н. э.) располагал целой амфиладой банных помещений, связанных с дортуаром посредством коридора.

Святая Елизавета, моющая больных. Неизвестный художник «Житие св. Елизаветы» (фрагмент). — XV в. — Главный Алтарь собора Св. Елизаветы. — Кошице, Словакия.

Не меньший разнобой видится в среде белого духовенства. Если Регенгард, бывший в течение более чем двадцати лет епископом Льежским, показал себя ярым противником мытья, епископ Бордосский Леонсий реконструировав античные термы, стал их не менее ярым посетителем. Да что там епископ, папа римский Формоз приказал построить для себя новые термы в античном стиле, на которые в 1688 году случайно наткнулся итальянец Джованни Чампини. По его описанию, вплоть до его времени от них прекрасно сохранился мраморный фасад, украшенный изображениями креста и звезды, а также именем владельца — FORMOSV. Внутри уцелели изображения Св. Петра, Св. Павла и наконец, Св. Ипполита. Как видите, ситуация очень далека от однозначности. Две тенденции боролись друг с другом, и какая наконец взяла верх (и взяла ли вообще?) на основании сохранившихся свидетельств ответить невозможно. Посмотрим теперь что происходило за воротами монастырей.

476 год н. э. Малолетний Ромул Августул отрекается от престола, Рим занят войсками Одоакра, и для историков начинается отсчет средневековой эры. Однако же, как не без юмора заметил французский историк Поль Негрие, жившим в те времена даже в голову не приходило, что проснувшись утром 5 сентября они уже оказались в новой эпохе. Они продолжали вести привычный для себя образ жизни — одним из неизменных атрибутов которого были термы. Накатывающие одна за другой волны кочевников — германцы и гунны, также прекрасно умели приспосабливаться к местным условиям, обращая награбленное себе на пользу, и в скором времени не хуже своих новых подданых наслаждаться купанием в горячей воде.

Известно, что гуннов Аттилы приохотил к баням некий неназванный по имени римский пленник. Король вестготов Аларих охотно пользовался услугами афинских бань, вандалы (вопреки приклеившемуся к ним образу разрушителей и варваров) вовсю наслаждались мраморными банями, отнятыми у римских граждан, не меньшую страсть к мытью испытывали и франки. Остготский король Теодорих в одном из своих писем специально останавливается на серных банях Падуи… короче, этот список можно еще продолжать.

Карл Великий, желавший быть «принцем ныряльщиков и королем пловцов» летом мылся и плавал в реке, не раз вызывая на состязание дворян из своей свиты, причем, по свидетельству его секретаря, никто так и не смог сравниться в этом искусстве с королем. Зимой, когда реки замерзали, водные процедуры переносились в горячие бани, причем король настолько высоко ценил это удовольствие, что даже в старости, мучимый приступами подагры, не желал прислушиваться к советам своего врача, запрещавшего ему банные процедуры. Дело дошло до того, что великий император жизнью поплатился за свое пристрастие: подхватив лихорадку после того, как разгоряченным вышел из бани на морозный воздух.

В течение как минимум следующих двухсот лет, древние римские термы, построенные в буквальном смысле на века, исправно обслуживали своих новых хозяев. Однако, всему приходит конец, монументальные сооружения из мрамора и гранита, с бассейнами, парильнями и сложной системой подачи воды, требовали для своего поддержания немало денежных и человеческих ресурсов. Подобную роскошь могла себе позволить империя, вольготно раскинувшаяся на большей части Европы и Ближнего Востока, но не пришедшие ей на смену, сравнительно бедные варварские королевства. Что происходит после этого времени, не в среде богатых и сильных, могущих позволить себе новые дорогие игрушки, но среди рядового населения города и деревни?

Скудость сохранившихся документов не позволяет ответить на этот вопрос. По сути дела, все время от VII до XI века (момента рождения культуры этювов) занимает огромная дыра, которую при желании можно заполнить чем угодно. Ничего удивительного, что исследователи этого времени делают из немногих сохранившихся фактов прямо противоположные выводы. Так уже упоминавшийся Поль Негрие полагает, что постепенно слабея и затухая, традиция продолжала тянуться вплоть до Высокого Средневековья, тогда как пышные банные заведения попросту сменялись более грубыми и простыми, делавшимися, как это практиковалось и позднее, из дерева. Вполне может быть, но недоказуемо, так как дерево — материал в историческом плане очень нестойкий, и от этих гипотетических бань Раннего Средневековья ни одна, похоже, не уцелела до нашего времени. Прямо противоположная точка зрения, принадлежащая Доминик Лати утверждает, что традиция окончательно исчезает около этого времени, и в Европу, в том что касается гигиены, возвращается первобытная дикость. Окончательного ответа нет.

Купание младенца. Джусто де Менабуои «Рождество Иоанна Крестителя» (фрагмент). — ок. 1276 г. — Фреска — Баттистерий. - Падуя, Италия.

Распространялась ли alousia на низшие классы, находившиеся под сильным влиянием духовенства? У нас есть косвенные указания, на попытки «вразумить», «перевоспитать» мирян в монастырском духе, попытки, впрочем, раз за разом неизменно заканчивавшиеся крахом. Мы уже видели с вами, как многовековая бескомпромиссная борьба — Церковь против Еды закончилась безусловным торжеством последней. Точно также Св. Бернард горячо (и столь же безуспешно) протестовал против ношения яркого платья, полагая подобное суетным и отвлекающим от созерцания Божества. И в том и в другом случаи подобные идеи встречали отпор в среде самого духовного сословия, в то время как светское население относилось к ним с полным равнодушием, дежурно раскаиваясь в очередном грехе и продолжая жить привычной жизнью. Могло ли подобное произойти с банным вопросом? В принципе, ничего невозможного в этом нет, но в отсутствие прямых свидетельств, вопрос следует оставить открытым. Нужны дальнейшие исследования и поиски в архивах.

Единственным, пожалуй, знаменательным исключеним были горцы Испании. Но здесь нам представляется совершенно особый случай. Канадская исследовательница Катерина Эшенбург полагает здесь в какой-то мере вестготское влияние — для этой культуры было характерно отвращение к горячей ванне, способной «разнежить» воина и приохотить его к «женским» удовольствиям. Кроме того, культура бань, которая пышным цветом расцвела в мавританской Испании в умах фанатичных горцев прочно связывалась с исламом. Многочисленные изображения прославляли аскетических святых, сидящих (прошу прощения за неприятные подробности) в своем собственном дерьме, тяжелый запах немытого тела ассоциировался в умах теснимых христиан с «ароматом святости» (исп. olor de santidad).

И наконец, особо стоит упомянуть евреев, достаточно многочисленных во французских городах того времени. Талмуд запрещает раввину селиться в городе, где нет бани. Другое дело, что христианам их религия запрещала мыться вместе с иудеями, да и последние не горели желанием погружаться в воду, залитую в таз рукой «неверного». Посему, еврейские кварталы располагали собственными банными заведениями и пользовались ими достаточно охотно. Религия не позволяла им делать иначе: Тора настаивает на непременном очищении в специальном сосуде (т. н. микве) для мужчины, осквернившего себя прикосновением к трупу, или пребыванию в доме, где находится мертвое тело. Оскверняющей полагалась также поллюция. Женщины становились нечистыми после начала менструации и также должны были подвергаться ритуальному очищению на седьмой день после ее окончания. Однако, стоит заметить, что в микву следует окунаться предварительно вымывшись в бане, чтобы между телом и ритуально очищающей его водой миквы не возникало ни малейшего препятствия. Таким образом, традиция сохранилась до настоящего времени.

Золотой век этювов

Внешний вид этюва. Неизвестный художник «Устройство этюва». - Конрад Кайзер «О военной силе». - Первая половина XV в. — BM MS.1360 fol. 008 — Муниципальная библиотека. - Безансон, Франция.

1000-й год. В трепете и молитве католическая Европа ожидает конца света, ведь известно что царство Христа предсказано было через тысячу лет после его первого явления. Монастыри пополняются желающими спастись в будущей катастрофе, и богатеют от бесчисленных приношений. Святые места переполнены богомольцами. На Пасху ожидается, что прогремят трубы Страшного Суда^[7], но год заканчивается — и ничего не происходит.

Сказать, что средневековое общество испытало шок, значит ничего не сказать. Веками утверждавшееся мировоззрение предков просто перестало существовать. Религии был нанесен такой удар, от которого она уже не сможет оправиться. Конечно же, средневековое мироощущение и было и осталось христианским, но из религии раз и навсегда ушел тоскливый ужас, пресмыкательство слабого перед сильным, исчез червяк и раб, дрожавший перед волей свирепого божества. Вспышки католического фанатизма еще не раз дадут знать о себе — костры инквизиции, изуверские секты чумного времени, исступленное уничтожение нарядов и игральных костей во времена особо тяжелых военных поражений, но возврата к прежнему уже не будет.

Тонко чувствующий общественное мнение, политик и философ Сугерий провозгласил, что «Бог есть свет». XI век — время рождения готической архитектуры, легкой, едва ли не парящей в воздухе, вытеснившей собой мрачные низкие своды романских церквей. Это время расцвета рыцарской культуры, поэзии, музыки, время куртуазной любви. Вдруг оказалось, что можно быть добрым христианином, и не чураться земных удовольствий. Об умонастроениях времен Высокого Средневековья нам позволяет судить т. н. Ancrene Wisse — трактат, написанный по всей вероятности, доминиканским монахом в поучение затворницам, обитающим в кельях, по соседству с церковью.

Мойтесь столь часто, сколь в том будет необходимость, мойте также свою одежду, ибо грязь никогда не была угодна Господу, ему любезны простота и бедность.

Однако! До чего изменились времена. Годрик Английский, годами не мывшийся во имя веры, перевернулся бы в гробу!

Слово «этюв» (средн. фр. étuve, средн. англ. stewe) значит попросту «баня». Этимологически это понятие восходит, по-видимому, к позднелатинскому *tufus — «горячий пар»; в том или ином виде этот корень присутствует и в романских и в германских языках. Первые этювы появляются в том же XI веке. Об их происхождении нет полной ясности, чаще всего полагают, что мода на горячую паровую баню пришла с Востока вместе с рыцарями, возвращавшимися из первых Крестовых походов. Однако, подобная точка зрения далеко не бесспорна. Во-первых, совпадение по времени еще не значит общности происхождения(известная ошибка «вслед за этим — вследствие этого»). С другой стороны, сами приверженцы подобной точки зрения отмечают, что арабский или турецкий хаммам, ведущий свое происхождение от римских терм, достаточно резко отличается от этюва. По сути дела, восточная баня имеет вид просторного помещения, обогреваемого паром, который подается через специальные отверстия в стенах. Мытье и массаж выполняется специально обученным персоналом, причем клиенты ложатся на особые полки, расположенные вокруг центрального бассейна. Этот же последний служит для того чтобы охладить разгоряченное тело, и смыть с него пену.

Французский этюв с самого начала своего существования представлял собой кадку, или если угодно — лохань, горячей воды, в которой вольготно располагались до шести человек. Кадки для мытья как правило, были овальными или круглыми, и делались бондарями из плотно пригнанных между собой дубовых досок, скрепленных для прочности железными обручами. Над этювом зачастую возвышался тканый или деревянный балдахин, позволявший купальщикам отгородиться от любопытных взглядов, а заодно и устроить для себя уютное маленькое пространство, полное душистого банного пара.

Иной путь? Известно, что около 973 года, через Новгород, Псков и прочие северные земли, имевшие давнюю традицию торговых сношений с Западом, в германские земли пришла мода на русскую баню с полками, вениками и клубами горячего пара. На этой интересной моде, охватившей Саксонию и Богемию рассказывает, в частности, испанский еврей Ибрахим ибн Якуб, побывавший в этих местах с дипломатической миссией. В немецкой Библии Венцеслава (XV век) мы также видим изображения фривольного вида банщиц с деревянными кадушками и березовыми вениками, однако нет никаких доказательств, что «русская» мода пришла также во Францию, кроме того, разница в самом принципе мытья также бросается в глаза.

Внешнее заимствование, или все же — возрождение старинной традиции? Загадка и здесь допускает два решения.

Этювы строились как правило, по единому плану. На первом (чаще — полуподземном этаже) располагалась котельная, откуда по системе труб горячий пар подавался в собственно этюв, согревая и увлажняя воздух (порой для отопления использовали также хлебные или пирожные печи). На втором этаже, куда поднимались по внешней винтовой лестнице, располагались парная баня c особым отделением для состоятельных клиентов, больных и общим бассейном для простонародья, и в отдельном помещении — кадки для мытья. И наконец, на третьем — комнаты отдыха, где за отдельную плату можно было получить нагретые банные простыни и расположиться на широком диване, попивая горячее вино, и болтая с друзьями. Здесь же предлагали свои услуги массажисты и цирюльники и наконец, специалисты по эпиляции (надо сказать, что привычка полностью избавляться от волос на теле осталась, как видимо, неизменной с римских времен). Несколько позднее, на том же этаже появились и закрытые комнаты с кроватями, предназначенные для парочек, жаждущих уединения.

Недорогой общий этюв. Неизвестный художник «Простой этюв». - Валерий Максим «О достославных речах и деяниях». - Ок. 1470 г. — Ms. fr. 289, fol. 414v — Национальная библиотека Франции. - Париж.

Ремесло банщика (или банщицы — среди держателей бань были и состоятельные горожанки), полагалось «вольным»; иными словами, любой, имеющий достаточно средств, мог открыть собственное заведение, при условии уплаты специального налога. Судя по всему, бани давали очень неплохой доход в городскую казну, об этом свидетельствует уже то, что они пользовались особым вниманием как духовных, так и светских феодалов, и, наряду с пекарнями и питейными заведениями, должны были находиться под прямым патронатом местного сеньора или городского магистрата. В согласии с местной властью устанавливались цены на посещение бань, причем повышать их можно было только в случае, если зима выдавалась особенно суровой, и вследствие того поднимались цены на топливо.

Надо сказать, что средневековые бани были достаточно демократичными заведениеми, где встречались все классы общества, за исключением, пожалуй, высшей аристократии, предпочитавшей мыться у себя дома. Посещение паровой бани стоило в среднем около 2 денье, за мытье в этюве следовало платить четыре, за этюв для двоих и последующий отдых цена поднималась до 12 серебряных денье. Много это было или мало по тогдашним временам? Для сравнения следует сказать, что буханка хлеба в начале XIV века стоила 1 денье, девушка-служанка, занимавшая едва ли не низшее положение среди ремесленного населения, получала 7 денье в сутки. Таким образом, можно сказать, что позволить себе раз в неделю, или даже раз в две недели посетить этюв мог практически каждый. В немецкоговорящих регионах существовал также обычай вознаграждать наемных работников специальной денежной суммой, предназначавшейся на поход в баню — Badegeld^[8]. И наконец, самые бедные могли воспользоваться бесплатными банными днями, которые им обеспечивала городская или сеньориальная казна, за счет налогов, собираемых с владельцев этювов.

Кстати, возвратившись на несколько секунд к высшей аристократии, отметим, что для нее обыкновенным полагалось иметь собственный этюв, предназначавшийся, кроме себя любимого и членов своей семьи, также для гостей и иноземных послов. Уставшим и запыленным после долгой дороги путешественникам полагалось, как следует отмывшись и отдохнув, надеть чистую одежду и лишь после того явиться перед очи благородного хозяина. В частности, из сохранившихся документов известно, что именно таким образом королева Изабелла Баварская, супруга французского короля Карла VI принимала в 1413 году невесту своего младшего сына, а также ее родителей и свиту, явившихся в ее замок Маркусси из далекого Анжуйского герцогства ради церемонии обручения.

Едва появившись, этювы распространились во множестве. Известно, что в 1292 году в Париже, население которого составляло тогда 70 тыс. человек, работало 26 бань, крупнейшая из которых могла вместить одновременно до 6 тыс. человек. Тогда же парижские банщики объединились в собственный цех, во главе которого стояли трое^[9] выборных старшин (prud’hommes), чьей задачей было следить за соблюдением общих правил цеха. Согласно этим правилам, в бани запрещено было впускать бродяг, воров, проституток, и прочих представителей городского дна, а также евреев^[10] и прокаженных. За несоблюдение правила банщик навсегда терял право заниматься этим ремеслом. За меньшие прегрешения — как то попытку открыть свое заведение до рассвета или работать в праздники или по воскресеньям, на банщика накладывался достаточно тяжелый штраф — 10 солей, из которых по одному полагалось каждому из старшин цеха, остальное поступало в городскую или сеньориальную казну. В Лондоне было 18 банных заведений, во Флоренции на нужды банщиков отдано было три улицы, превратившихся в сплошные ряды этювов. Уже с раннего утра специально нанятые крикуны дефилировали по улицам, зазывая клиентов мыться, уверяя, что их ждет душистая вода, мягкое мыло, горячие мягкие простыни и наконец — отличное вино вкупе с не менее искусно приготовленными закусками. О популярности этювов свидетельствует уже то, что Людовик Святой должен был своим приказом дать разрешение на открытие новых бань, так как старые не могли вместить всех желающих. В баню принято было ходить с утра, надев для подобного случая легкое платье, впрочем существовало немало любителей проводить там ночи.

Высокое Средневековье было временем сибаритства и погони за жизненными удовольствиями. Горячую воду в банных лоханях зачастую принято было ароматизировать лепестками роз или кувшинок, ромашкой, донником, рябиной, жасмином, апельсиновым цветом, розмарином, пахучими кореньями, и наконец, духами, причем обновлять запасы трав и цветов полагалось каждую неделю. Известно также, что Карл Великий предпочитал венецианскую отдушку с запахом миндаля. Добавьте к этому нежное оливковое мыло с ароматом мускуса и роз (в еще более дорогом варианте — мускуса и заморской гвоздики), и наконец, специально разогретые банные простыни или халаты — и перед вами образчик приятного времяпровождения средневекового щеголя или щеголихи. Кстати говоря, само слово «пеньюар» родом из XIII века. Вначале этот предмет одежды носил имя baignoire (то есть «банная простыня»), позднее заменившееся на «пеньюар» — халат для расчесывания.

В кадки с водой погружались совершенно нагими, впрочем — итальянский гуманист Поджо Браччолини в своих записках упоминает о забавной привычке состоятельных дам, которые даже в бане продолжали щеголять дорогими украшениями и порой и безупречно наложенными на лицо белилами, румянами, и наконец, помадой для губ. Чтобы не испортить прически оба пола укутывали головы платками, придавая последним вид пышных тюрбанов. Впрочем, замужние дамы, от которых закон и обычай требовал не появляться на людях без головного убора, зачастую оставались в богатом геннине или бурелле.

Кроме того, во Франции в это время привился византийский, по всей видимости, обычай — есть и пить, одновременно нежась в горячей воде. Для этого прямо к банной лохани пододвигали столик. на котором банная прислуга выстраивала кубки и блюда. Если в лохани мылись несколько человек, зачастую поперек нее перебрасывалась широкая доска, на которой выставлялось угощение.

Аристократический этюв. Неизвестный художник «Дорогой этюв». - Валерий Максим «О достославных речах и деяниях». - Ок. 1470 г. — Arsenal Ms. 5196, fol. 372 — Национальная библиотека Франции. - Париж.

По всей видимости, на раннем этапе своего существования, этювы не имели особых входов или правил для разделения полов, мужчины и женщины мылись в одном помещении, зачастую в одной и той же кадке. Известно, что античность восхищалась красотой нагого тела, нагими изображали богов и богинь, нагими выступали атлеты на многочисленных состязаниях. Во времена раннего Средневековья под давлением церкви, разглядевшей в телесной открытости соблазн, ведущий к смертельно опасному для христианина блуду, общественная мораль мало-помалу стала меняться. Известно, что уже в VIII веке пресеклась традиция шествий обнаженных людей, дефилировавших через город к месту, где им предстояло принять крещение. Но, как обычно то бывает, переломить устоявшиеся обычаи оказывалось исключительно сложным. Соглашаясь, что гулять нагим по улице или ходить в таком виде по дому неприлично, население средневековых деревень и городов не видело ничего предосудительного, или тем более стыдного в том, чтобы полностью обнажиться перед противоположным полом в бане. Более того, подобное поведение считалось обязательным, о чем свидетельствует один дошедший до нашего времени анекдот. Согласно ему, некий гонец прибыл ко двору короля английского, и узнав, что тот вместе с домочадцами находится в бане, разделся донага и вошел — повергнув в некое замешательство добропорядочное семейство, которое не мылось, а грелось у жарко натопленной банной печи.

Подобная простота нравов с неизбежностью вела к многочисленным любодеяниям, но обычай держался столь крепко, что изменить его был не в силах даже Людовик Святой. Ситуация доходила до того, что подобные встречи воспевались в рыцарских романах, так в известном произведении XIII века «О фиалке», принадлежащем перу Жерберта де Монтрея, граф де Форес подкупает служанку своей возлюбленной, чтобы увидеть последнюю в бане нагой, после чего обоюдное чувство вспыхивает особенно ярко. Еще один роман — «Фламенка» рассказывает о юной красавице, которая скучая подле старого ревнивого мужа кладет глаз на красивого юношу, и чтобы удовлетворить свою страсть лжет супругу будто страдает некоей болезнью «исцелить каковую способна лишь горячая баня». Обманутый ревнивец приказывает банщику вычистить чаны, и закрыть баню для прочих посетителей кроме его жены и сопровождающих ее служанок и слуг. Однако хитрая женщина, оставив свою свиту мыться в свое удовольствие, ускользает к любовнику через подземный ход, ведущий из бани в стоящую по соседству гостиницу.

В 1464 году некая Жоанотт Сеньан, содержательница бани, была утоплена в реке Уш рукой палача за то, что — по утверждениям соседей, неизвестно, истинным или ложным, она превратила свое заведение в настоящий дом терпимости, где к услугам клиентов находился целый отряд девиц легкого поведения. Этот случай приходится на довольно позднюю эпоху, но, как можно судить по сохранившимся документам, репутация бань, впрочем как и римских терм уже за много лет до того все более падала, банные районы устойчиво ассоциировались в умах людей с развратом и разнузданностью. В этих условиях городские и сеньориальные власти наконец решились, и один город за другим стал законодательным порядком обязывать содержателей бань разделять мужчин и женщин, либо открывая свое заведение для тех и других по разным дням, либо разводя их по разным помещениям. 11 февраля 1399 года подобный закон принял парижский парламент. Отныне оба пола должны были мыться раздельно, и только мальчикам до 10 лет разрешалось сопровождать своих матерей в женское отделение. В Дижоне сходный ордонанс был публично объявлен 14 апреля 1410 года, при что, что для женщин отныне были открыты лишь бани принадлежащие де Руашу или банный отель де Мермет, в то время как мужчин обслуживали мэтр Журано или мэтр Волан. За нарушение закона полагался штраф — особенно серьезный для монахов, которые будучи пойманы в компании двух замужних дам обязаны были платить 40 турских солей. 6 мая 1412 года закон несколько изменился — отныне женщины мылись по понедельникам и средам, мужчины — по вторникам и четвергам.

Впрочем, подобные ограничения рано или поздно выливались в фарс, никакие законы не могли остановить желающих «порезвиться», впрочем, как и банщиков — как можно предположить, имевших от того неплохую прибыль. Так попытки разделить оба пола по разным помещениям привели к тому, что между мужским и женским отделениями стали устанавливать резную деревянную решетку, через которую можно было по-прежнему беспрепятственно разглядывать, а то и ощупывать друг друга. Попытки разделять по времени приводили и к более плачевным результатам. На эту тему сохранился любопытный парижский ордонанс, содержание которого интересно будет привести здесь.

Да будет отныне положено парижским банщикам использовать свои заведения исключительно для мужчин или для женщин, как то каждый изберет сам для себя. Обратное же весьма отвратительно и непристойно, и повлечь за собой может весьма срамные и гибельные последствия, ибо мужчины привычны к тому, чтобы оставаться в бане с вечера, и далее укладываться там же спать, и там обретаться вплоть до позднего утра. Следующим же утром в сказанные этювы приходят дамы и по ошибке заходят порой в комнаты к мужчинам; кроме же названных, имеют обыкновение происходить вещи столь некрасивого свойства, о каковых будет зазорным даже писать.

Порой бани открывали при монастырях, чтобы монахи и монахини могли бдительно следить за порядком. Каков получался результат, догадаться несложно. Существует немало гривуазных картинок (одна из самых известных — польского происхождения), где пара монахов моется в свое удовольствие, фамильярно обнимаясь с парой дебелых банщиц. Жажда земных удовольствий брала свое.

Чёрная Смерть и перелом эпох

1550 год. Новая мода на помады, пудры, ароматные порошки и частую перемену тонкого белья, мода — по происхождению своему итальянская буквально подчиняет себе Европу. В течение двух веков на континент опустится гигиеническая «ночь». Пышные купальни во дворцах аристократов не используются годами, от воды отказываются все — от короля до простолюдина, этювы закрыты, а кое-где и разрушены. Старинное пристрастие к многочасовому мытью в горячей ароматной воде, клубам горячего пара и разогретым банным простыням вызывает снисходительную улыбку, как синоним невежества и нецивилизованности. Любовь к воде сменяется любовью к чистому белью — которое, как полагается, способно впитать в себя все выделения тела. Принцы крови, проводя дни напролет в турнирах, скачках, охоте и балах по три раза в день меняют промокшие от пота рубашки и в самом лучшем случае приказывают обтереть себя салфеткой, смоченной в душистом уксусе.

Пройдет два столетия, прежде чем вода сумеет вернуться в европейский быт. В Голландии победит революция, король Карл Английский лишится головы на эшафоте, минуют времена Вольтера и Руссо, начнет обучение в королевском лицее юный Максимилиан Робеспьер, и только тогда отвергнутое ранее мытье крайне медленно, шаг за шагом начнет завоевывать себе место в повседневности. Удивительно. Французы времен Короля-Солнце мнили себя носителями абсолютного вкуса, духовными наследниками античного гения — и в то же время годами не видели мыла и воды, щедро обливаясь духами, чтобы отбить запах нечистого тела. Что же произошло? Что виновно в этой без сомнения катастрофической ломке устоявшихся нравов? Нам возразят, что шестнадцатый век, по устоявшейся классификации — это уже начало нашей технологической эпохи, имеющее с изучаемым нами временем не так уж много общего как с точки зрения технологии, так и общественных установлений. Это так, но корни странного на первый взгляд явления по всей видимости, лежат именно во временах Осени Средневековья.

Обратимся к фактам. 1411 год. Король Генрих V Английский приказывает закрыть бани в своей столице, официально признав улицы, где они располагались районом «красных фонарей», рассадником преступности и разврата. Заметим — это важно, что парламентарии специально оговаривают в своем решении, что никому не запрещено мыться у себя дома. Королевский указ, впрочем, спускается на тормозах, банные заведения продолжают принимать посетителей, но ситуация начинает постепенно меняться не в их пользу. Во Франции годом позднее разрушены бани в Фонтене-ле-Комт. Этювы постепенно приходят в упадок, количество посетителей сокращается, соответственно уменьшается их рентабельность. В Париже все банные заведения во второй половине XV века окончательно закрыты королевским указом. Эразм, упоминая в своих записках Роттердам, сокрушается, что этот город, когда-то славившийся своими банями, теперь не имеет ни одной.

Если говорить о частном быте, достаточно яркую его картину дает т. н. «Парижское домоводство» (вторая половина XV в.) — пространное поучение богатого горожанина, чье имя не сохранилось — своей молодой жене. Останавливаясь на мельчайших деталях быта, в частности, на том, что пришедшему домой супругу жена обязана вымыть ноги и сменить грязные шоссы и башмаки на свежие, не содержится ни слова о банях или мытье. Встав утром достаточно совершить положенные молитвы и одеться. Белье в сундуках можно и нужно перетряхнуть и переложить пахучими травами, защищая его таким образом от моли и паразитов, — и ни слова о воде. Конечно, подобным умолчаниям можно найти множество объяснений, но сами по себе они достаточно симптоматичны. Впрочем, стоит оговориться, что высшее сословие, по всей видимости, долее всех хранило приверженность к мытью. В частности, в счетах Изабеллы Баварской — супруги несчастного короля Карла VI фигурирует некая Жанна Сальса, профессиональная банщица, должная вместе с помогающей ей горничной обслуживать саму королеву и ее дочерей. Более того, во всех перемещениях по стране, до самых преклонных лет, королева имела обыкновение возить с собой привычную банную лохань а также необходимый запас мыла и простыней. Счета королевского дворца просто пестрят суммами, уплаченными на покупку ведер для разогревания воды, жаровен, отдушек (королева обожала розовую воду, которую полагалось щедро наливать в банную лохань для нее самой, принцев и принцесс двора), а также восточной амбры и мускуса), использовавшихся с той же целью, и наконец, многочисленных тазов и корыт для мытья двенадцати отпрысков этой пары.

И конечно же, даже с течением веков традиция мытья никуда окончательно не исчезала. Продолжали действовать бальнеологические курорты, которые посетят в будущем даже придворные Короля-Солнце. Бани использовались как терапевтическое средство, для больных, которым, как говорится, хуже не будет, но есть надежда, что поможет. Через большие промежутки времени мыли детей, и наконец, мылись в том случае, когда грязь начинала откровенно бросаться в глаза. Сведения, дошедшие до нашего времени порой таят в сете интересные противоречия. Франциск I, имея в своем распоряжении роскошные банные помещения (т. н. «красные комнаты» в замке Фонтенбло) никогда не переступал их порог, после его смерти эти помещения окончательно были превращены в гостиные залы. Его фаворитка, герцогиня д’Этамп превратила помещение, служившее ее предкам для мытья в конюшню, которая позднее перешла в распоряжение хозяев гостиницы «Саламандра». И в то же время, тот же Франциск I строит для нее же знаменитый Сосновый Грот, и это помещение продолжает использоваться для мытья при Генрихе II и Генрихе IV. Английский принц, будущий король Яков V, в молодости вертопрах и любитель женского пола, не мог отказать себе в удовольствии, спрятавшись в укромной нише подглядывать оттуда с помощью зеркала за купающимися дамами.

Что же произошло? Для объяснения этого на первый взгляд совершенно непонятного феномена в разное время предлагались разные теории. Пройдем их одну за другой.

Первое, самое простое предположение, состоит в том, что пудры, помады и особенно тонкое белье, пришедшее из Италии, отлично заметили собой мытье в том, что касается уничтожения неприятных запахов.

Как то часто бывает, самая очевидная мысль является и самой ошибочной. При подобной подаче вопроса путаются причина и следствие. Слабость подобной теории состоит в том, что пудра, помада и духи были прекрасно известны европейцам в течение многих веков, тонкое белье из шелка, а позднее, хлопка, было также распространено во времена Средневековья, и никому не приходило в голову отказываться от мытья. Другими словами, средства ухода за кожей не появились «вдруг», отвлекая на себя общее внимание; речь идет о внезапно проснувшейся моде на использование давным-давно известных средств, а мода эта уже сама по себе требует объяснений.

Резкое повышение цен на топливо (дрова и древесный уголь) сделали этювы нерентабельными.

Как говорил еще блаженной памяти Робер Артуа «голод существует только для оборванцев». Если для закрытия этювов, хотя и с большой натяжкой, можно привлечь подобное объяснение, совершенно неясно, что заставило всю Европу совершенно добровольно отказаться от мытья даже у себя дома. В самом деле, для высших аристократов, князей церкви и даже богатой городской верхушки, повышение цен на топливо вряд ли заставило бы отказаться от привычного образа жизни. Что касается бедняков, летом к их услугам всегда была ближайшая речка, зимой огонь все равно поддерживался в очаге, так как зимы во Франции далеко не мягкие. Наличие или же отсутствие над этим огнем ведра с водой для мытья никоим образом не могло изменить ситуацию.

В конце средневековой эры бани окончательно превратились в злачные места, и потому были закрыты.

Несомненно, как было уже сказано, этювы, как и римские термы, в достаточно скором времени после своего открытия стали пользоваться дурной славой. Предприимчивые владельцы превращали их в дома терпимости, в банях зачастую случались кражи, а порой и кровавые драки. Как уже было сказано выше, подобные соображения действительно влияли на королевские решения об ограничении доступа, а порой и полном закрытии этювов в том или ином городе. Но эта причина хотя и представляется достаточно значимой, не в состоянии объяснить полный отказ от мытья, продолжавшийся в течение двух веков.

Бани были закрыты, так как стали служить местом для политической пропаганды и сбора всех недовольных.

Так же несомненно, что политическую причину нельзя сбрасывать со счетов. XVI век был исключительно сложным временем. Из-под ног в буквальном смысле уходила земля — в течение тысяч лет бывшая главной опорой богатства и знатности, земельная собственность все больше проигрывала в производительности новоявленным торговым и ремесленным цехам. Старая аристократия агонизировала, пройдет не так уж много времени, как в начале в Голландии, а затем повсеместно в Западной Европе, третье сословие окончательно сломает старую систему феодальных привилегий. Однако, и эта причина, без сомнения сыгравшая свою роль, также искусственно отделяет закрытие этювов и отказ от мытья как такового, представляющиеся звеньями единой цепи.

Бани были закрыты, так как вызывали недовольство церковных иерархов.

Власть церкви в XVI веке достигает своего апогея, чтобы уже в скором времени пережить глобальный кризис. Это время истерической «охоты на ведьм», бесчинства инквизиции, политических убийств, совершенных руками иезуитов, лихорадочных попыток римских пап с помощью террора и насилия подавить Реформацию. Это время Лютера и Кальвина, Варфоломеевской ночи, фанатизма и скепсиса. Спору нет, влияние церковных кругов ни в коем случае не стоит забывать, говоря об этом вопросе. Но alousia к этому времени давно осталась в прошлом — пусть отдельные фанатики (на манер монаха-пройдохи из «Декамерона» Бокаччо, еще декларировали как непременную часть своей «праведности» многолетний отказ от мытья, политика господствующей церкви не пыталась навязать мирянам ничего подобного. Кроме того, характерный для Позднего Средневековья процесс «обмирщления» монастырей, приближения их быта к образу жизни, характерному для дворян, также исключал такую возможность. Если церковь в чем-то несомненно была ответственной за исчезновение культуры этювов, эта же мысль не приложима к тому, что касается отказа от мытья в целом.

Бани были закрыты как ненужные, так как количество пораженных инфекционными болезнями, в первую очередь, проказой, в конце Средневековой эры пошло на убыль.

А вот это объяснение стоит сразу же отбросить, как не соответствующее действительности. Бальнеологические курорты, как было уже сказано, продолжали функционировать, и доктора по-прежнему советовали погружение в воду как средство от многих болезней. Кроме того, оспа и в особенности чума продолжали опустошать Европу вплоть до самого последнего времени.

Бани были закрыты из страха, что через их посредство распространяются болезни, и страшнейшая из них — чума.

После VIII в. н. э. средневековая Европа не знала чумы. Последнее пришествие этого страшного заболевания, известное под именем «Юстиниановой чумы», пандемия бушевала в известной древним Ойкумене — от Европы до Северной Африки в течение двухсот лет, после чего исчезла столь не загадочно, как и появилась. В течение многих столетий болезнь не напоминала о себе, и средневековое общество и средневековые врачи благополучно забыли о ее существовании. Самыми страшными заболеваниями в течение многих веков считались проказа и черная оспа — но ни та, ни другая, к счастью, не способны были вызвать столь сколько-нибудь обширной смертности. Чума была давно забыта, и сочтена болезнью экзотической, оставившей след о себе единственно в древних хрониках, когда 600 лет спустя она вдруг напомнила о себе самым сокрушительным образом.

Все началось с глобального похолодания, известного в современной науке под именем «Малого ледникового периода». О причинах этого явления климатологи спорят до сих пор, впрочем, для нашего рассказа это не имеет особого значения. Холод, проливные дожди, на корню губившие урожай, трава в степные злаки, вымерзавшие год за годом, понудили к поспешной миграции огромные стаи малых зверьков: сурков, пищух, и наконец, черных крыс — важнейших разносчиков заболевания. Среди скучившихся представителей степной фауны с неумолимостью началась эпизоотия, страшное заболевание перекинулось затем на людей, опустошив Монголию, Китай, территорию нынешнего Узбекистана, и наконец, с торговыми караванами достигла Европы. Эпидемия началась в 1346—1347 гг., почти немедленно приняв чудовищные размеры.

Спасения от чумы не было, от нее равно погибали дети и взрослые, мужчины и женщины, здоровые и больные, скудная аптека Средневековья, состоявшая из лекарств на растительной и животной основе ничего не могла противопоставить страшной беде. Заражение практически всегда представляло собой смертный приговор: высокая температура, одутловатость лица, зачастую помраченное сознание, кровавый кашель или же огромные лопающиеся гноем желваки, набухавшие под мышками и в паху — и через три-четыре мучительных дня больной был уже мертв. Джон Келли, посвятивший исследованию этого периода европейской истории, несколько лет не без основания сравнивал Черную Смерть с атомным ударом в Хиросиме: болезнь унесла до половины населения тогдашней Европы, больше чем обе мировые войны вместе взятые. Более того раз появившись, чума стала возвращаться вновь и вновь, буквально каждое десятилетие, из раза в раз опустошая области, которые пощадили предыдущие эпидемии.

Спасением от чумы было только поспешное бегство из мест, ею охваченных, да и то не гарантировало результата; не раз и не два случалось, что беглецы уносили болезнь с собой, распространяя ее на другие города и села. Посему, достаточно быстро важнейшей мерой стали противочумные карантины — когда тот или иной охваченный эпидемией город, запирал ворота и поднимал на самом высоком здании черный флаг, практически прекращая связь с окружающим миром вплоть до конца эпидемии.

То, что чума в высшей степени заразна было известно уже древним, за невозможностью узнать ее подлинную причину (чумная палочка будет открыта не ранее XIX в.) они винили в случившемся «дурной воздух», пропитанный гнилью городского мусора или болот. Как мы уже видели в разделе касательно уборки, мера эта особенно тщательно применялась именно в страхе перед чумой, так как распространившееся зловоние по всеобщему убеждению, прямо предшествовало эпидемии. Уже упомянутая королева Изабелла своим приказом запретила жечь мусор и палые листья в непосредственной близости ко дворцу, причем ослушников ждал ощутимый денежный штраф. Причиной запрета был, конечно же, страх перед заражением.

Однако, несмотря на все усилия, остановить эпидемии не удавалось. Лучшие умы тогдашней Европы безуспешно бились над вопросом, как защититься от воздушного яда, проникающего в человека при дыхании и через саму его кожу? Как остановить то, что нельзя ощутить и потрогать руками? Отчаяние и беспомощность поневоле приводили к самым радикальным решениям в попытках спасти себя и своих детей. Закрыть, запечатать все поры тела, делать их непроницаемыми для страшной заразы, защитить органы дыхания с помощью цветочных букетов, способных уничтожать зловоние — это решение стало основным. Смешно? Быть может, это смешно для нас, читатель, благополучно забывших, что такое смерть от эпидемии, которой невозможно ничего противопоставить. Человечество Средневековья лихорадочно искало выход из ловушки, пробуя все возможные методы, вплоть до самых нелепых — конечно же, с точки зрения нашей современной действительности. Лучше быть грязным и вонючим, нежели чистеньким и свежим лежать в гробу!…

Впрочем, потребуется не менее двух столетий, чтобы подобная «необходимость» сумела подчинить себе широкие массы, вообще надо сказать, что среднестатистическая личность с огромной неохотой отказывается от своих привычек, и принудить ее к этому способна только непреодолимая сила. Все в том же XV в. первое робкое предложение закрывать бани на время эпидемий, высказанное одним из членов Парижского магистрата, встретило такое возмущение, что его автору в буквальном смысле пришлось уносить ноги от разъяренных банщиков. Однако, время шло, и прочие способы борьбы с болезнью оказывались бессильными, так, что наконец, общественное сознание смирилось с неизбежным. Из-за страха перед смертельной опасностью, бани становились все более непопулярными, на их последних посетителей смотрели как на отчаянных смельчаков. Охватывая собой все новые и новые слои тогдашнего общества, на смену мытью приходило обтирание «безопасным» уксусом, а также всевозможные духи и притирания, способные хотя бы частично возместить потерю. Чума — вот истинная причина «гигиенической ночи», и поверьте, читатель, в этой истории нет ничего смешного.

Система канализации и общественные туалеты

Римская общественная латрина. - ок. I в. н.э. - Остия-Антика, Италия.

Человеческое существо, как любое животное на свете, не только ест и пьет, но имеет обыкновение отдавать съеденное и выпитое, с другой, так сказать, стороны. Судя по всему, человеческих особей каменного века эта проблема заботила мало, так как внутри и возле пещер, а также стоянок, относящихся к тем далеким от нас временам имеют обыкновение встречаться т. н. «копролиты» или соответственно «уринолиты», представляющие собой окаменевшие от времени кучки кала или, соответственно, высохшей мочи. Как это ни забавно звучит, подобные находки для науки считаются исключительно ценными, так как позволяют судить о характере питания, а также заболеваниях наших древнейших предков.

Позднейшие кочевые или полукочевые племена также, сколь о том можно судить, не забивали себе голову проблемой устройства стационарных туалетов, попросту оставляя за собой мокрую землю и кучки; впрочем, уже библейское «Пятикнижье» настаивает на том, чтобы движущийся по пустыне огромный кочевой лагерь обязательно имел при себе лопатки для закапывания экскрементов. Оно и понятно — кому хотелось превращать собственное обиталище в подобие дурно пахнущего «минного поля», на котором шагу невозможно будет ступить без опаски угодить во что-нибудь… не слишком приятное для глаз и носа.

И по-настоящему серьезно проблема утилизации экскрементов проявилась, когда бывшие охотники и собиратели постепенно стали превращаться в оседлые земледельческие племена. Сколь о том позволяет судить археология, первоначально эти племена оставались еще полукочевыми, то есть засеяв поля и дождавшись урожая, они вслед за тем перемещались на другие земли, богатые дичиной, или располагавшие хорошими пастбищами для скота. Однако, в течении как минимум нескольких месяцев — а в холодном климате до полугода, несколько сотен человек поневоле должны были ютиться на сравнительно небольшом пятачке земли, никоим образом не загаживая своего временного обиталища. Несомненно, простейшим выходом из положения было попросту удалиться от дома в лес или даже кустарник, и там, сделав свое дело, столь же благополучно вернуться назад. В самом деле, этот путь решения проблемы характерен для множества племен, ведущих традиционный образ жизни; в частности, подобные свидетельства существуют в записях европейских путешественников XIX и первой половины ХХ века. Однако, в этом случае, существовал далеко ненулевой риск стать добычей дикого зверя, или «охотников за головами» (а позднее — и работорговцев) из соседнего племени, отнюдь не брезговавших подобными методами добывать себе пленников или трофеи.

Посему, в качестве простейшего выхода из положения со временем все больше и больше стали распространяться выгребные ямы. Эти древнейшие предшественники современных «автономных канализаций», представляли собой всамделишные ямы, правда, в достаточной мере глубокие, напоминающие собой колодцы, куда ходили облегчаться и дети и взрослые. Сколь то можно судить, уже в достаточно ранние времена, чтобы избежать несчастных случаев, к выгребным ямам стали приспосабливать широкие деревянные, глиняные или даже каменные покрытия, с вырезанными посередине круглыми отверстиями. Чтобы от ямы не распространялся дурной запах, отверстие в свою очередь также можно было накрыть деревянной крышкой, к которой удобства ради приспосабливали короткую рукоятку или просто поперечный брусок. Подобная яма исправно исполняла свои обязанности в течение месяцев и даже лет, прежде чем наполнялась до краев, после чего ее засыпали и рыли новую. Впрочем, опыт в скором времени показал, что неаппетитное наполнение выгребной ямы имеет обыкновение пропитывать собой почву и отравлять подземные воды, придавая таким образом или содержимому ближайшего колодца, или овощам на огороде, политым колодезной водой, не слишком приятный канализационный запах и цвет. Посему, выгребные ямы стали рыть как можно глубже, дополнительно обкладывая стенки плитками и кирпичом, так что выполнять свое прямое предназначение этот древний туалет мог куда дольше прежнего, а будучи заброшенным и наглухо заколоченным, не представлял особой опасности.

Средневековая городская латрина. Неизвестный художник «Присел по нужде, соседям интересно». - Джованни Бокаччо «Книга, называемая Декамерон». - XV в. - Ms. 5070, fol. 54v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Первые сливные туалеты, сколь это не удивительно, читатель, появились около 3 тыс. лет до н. э. Знаменитый Артур Эванс, раскопавший на Крите дворец легендарного царя Миноса, к своему удивлению обнаружил в покоях царицы прекрасно сохранившуюся туалетную систему, состоявшую из глиняных унитазов, покрытых деревянными сидениями. Внизу к отверстиям унитазов присоединялась сложная система глиняных же канализационных труб, с помощью которых в царский туалет отводились воды быстро текущего подземного потока, уносившего нечистоты с собой — настоящий памятник остроумной инженерной мысли той эпохи. В самом деле, читатель, крайне редко бывает, чтобы та или иная привычная нам технология возникала ниоткуда и вдруг. Если есть потребность, проблему будут решать тем или иным способом, пусть более примитивным и грубым, который со временем просто заменится более удобным. Так случилось и в нашем случае, более того, раз возникнув, сливные туалеты стали распространяться повсеместно. Естественно, подобная «роскошь» была по карману далеко не каждому, зато город, стоящий на реке или даже на морском берегу вполне мог позволить себе организацию общественных туалетов подобного сорта.

Эти «латрины», представляли собой помещения с четырьмя туалетными сидениями, представлявшими собой каменную плиту с пробитыми в ней отверстиями. Под ногами посетителей шумела вода, уносившая нечистоты прочь, в ближайшую реку. Надо сказать, что греки также не чурались роскоши, так по материалам раскопок известны даже мраморные латрины — как видно, для посетителей классом повыше.

И наконец, все тем же грекам мы обязаны появлением «ночного горшка» в том виде, в каком он сохраняется до нынешнего времени. Насмешливые жители материковой Греции уверяли, будто этот удобный предмет для детей, больных (а порой и для взрослых!) изобрели жители г. Сибариса, колонии, основанной греками в итальянской Лукании. Сибариты были-де настолько ленивы, что даже по нужде не хотели выйти из комнаты или прервать начатое занятие. В результате само слово «сибарит» (исконно значившее не более, чем гражданина этой колонии!) стало нарицательным, приобретя значение «лентяя» и «любителя роскоши».

Этруски, древнейшие жители Италии, оставили после себя первую в мире канализационную систему, т. н. «cloaca maxima» — как ее окрестили позднейшие жители Лация. Возникновение этой системы датируется приблизительно 800—500 гг. до н. э. Собирая нечистоты из многочисленных частных или общественных латрин, «cloaca mamima» исправно отправляла их в воды Тибра. Кстати говоря, она столь же верно служила римлянам во все время античности, и даже сыграла в истории несколько зловещую роль, когда в ознаменование позора туда было выброшено тело императора Гелиогабала, оставившего после себя на редкость скандальную славу. Остатки этого удивительного сооружения существуют и по сей день, в чем может убедиться любой турист, приехавший полюбоваться красотами Вечного Города.

Имперский Рим, во всем искавший утонченности и воплощения изящного вкуса, превратил общественные латрины в настоящие произведения искусства. К примеру, в латрине в Остии сиденья когда-то разделялись между собой резными изображениями дельфинов, так что посетитель был во-первых, надежно скрыт от глаз любопытствующих соседей, и во-вторых, мог во время отправления естественных потребностей, вдоволь налюбоваться произведениями искусства. Кроме того, стены все той же остийской латрины украшали великолепно выполненные мозаики. Кстати говоря, здесь же стояли ведра с соленой морской водой, в которые помещались короткие палки с ветошью, привязанной к одному из концов — их в те времена использовали в качестве туалетной бумаги. Время от времени латринные рабы должны были менять использованную ветошь и выливать грязную воду, заменяя ее свежей… занятие не слишком приятное, но необходимое. Сохранился печальный, но достаточно характерный рассказ о некоем рабе-германце, которого собирались сделать гладиатором, однако, памятуя о свирепом и свободолюбивом нраве этого народа, практически не спускали с него глаз, не желая, чтобы он покончил с собой раньше времени. Однако, этот бывший воин, отнюдь не желая проливать кровь на арене на потеху пресыщенному римскому плебсу, улучив момент, когда в латрине он оставался один, с силой затолкал себе в горло палку с ветошью на конце, и таким образом, задохнулся.

За пользование общественной латриной в имперском Риме, как известно, взималась небольшая плата; император Веспасиан превратил ее в прямой налог, вызвав тем самым возмущение своего добродетельного сына Тита. Впрочем, старый император не растерялся, и пригласив сына к себе, поднес к его носу монету из первого налогового сбора, и осведомился, пахнет ли она. Молодой Тит ответил отрицательно, после чего хитрый старик назидательно заметил: «А между тем эти деньги из мочи!» Впрочем, для бедняков, не имеющих возможность оплатить общественную латрину, во избежание грязи на улицах, там и сям устанавливали узкогорлые амфоры для сбора мочи.

Касательно частных жилищ, сливными туалетами, как несложно догадаться, могли пользоваться лишь толстосумы, всем прочим, жившим в многоэтажных доходных домах — т. н. «инсулах», поневоле приходилось довольствоваться единственной общей латриной, помещавшейся у лестницы, или попросту ночным горшком, который по мере наполнения, приходилось выносить в общественную латрину или мусорную кучу; впрочем, как и везде и всегда, находились неряхи, предпочитавшие попросту выплескивать его содержимое в окно, так сказать, на страх случайным прохожим. Известный римский сатирик Ювенал не оставлял без внимания подобные личности^[11]:

Средневековая латрина. Стефан-Уильям Гондуэн (фотограф) «Латрина». — ок. 1400 г. — Замок Бонагий. — Франция.

Ночью столько смертей грозит прохожему, сколько Есть на твоем пути отворенных окон неспящих; Ты пожелай и мольбу принеси униженную, дабы Был чрез окно ты облит из горшка ночного большого.

Римские власти как могли боролись с подобными проявлениями, однако, сколь о том можно судить, вопрос так и никогда не был решен до конца. Впрочем, пострадавший имел полное право привлечь обидчика к суду, причем последнему в таком случае приходилось выплатить немалый штраф.

Средние века не привнесли в эту систему ничего нового; в самом деле, кардинально она сможет измениться только тогда, когда появятся насосы на паровом (а позднее — электрическом) ходу и современные системы принудительной подачи воды. Вплоть до того времени и город и деревня продолжали пользоваться системами акведуков, построенных еще в римское время, а за неимением таковых — простейшими выгребными ямами. За редчайшими исключениями, новых канализационных систем не строили: отнюдь не из любви к грязи и вони, как кое-кто поспешит предположить, но по причине куда более скромных бюджетов, имевшихся в распоряжении варварских королевств, возникших на осколках огромной империи.

В городах, сколь о том можно судить, общественные латрины с каменными сидениями по-прежнему располагались над реками или быстро текущими ручьями, причем, как уже было сказано, по соседству мог устраиваться и прачечный домик, куда любой желающий мог отдать для стирки запачканное белье. Впрочем, кое-какое новшество все-таки появилось; латрины замков и многих частных домов там, где не было возможности устроить сливной туалет по античному образцу, заканчивались на дне глубокой ямы объемистым деревянным контейнером или даже бочкой. Когда бочка наполнялась, ее опустошение и чистка вменялась в обязанность профессиональному золотарю. Нам неизвестно, объединялись ли представители подобного ремесла в корпорацию, или действовали самостоятельно; однако, особым уважением подобное занятие не пользовалось, оставаясь на долю самых бедных представителей городского или сельского населения. Впрочем, презрение или даже отвращение соседей неплохо окупались: мало того, что золотарям щедро платили за их работу, также неплохие дополнительные барыши приносила — как то ни забавно может показаться, торговля экскрементами. Напомним, что средневековый город представлял собой по сути дела «деревню, окруженную стеной»; часть обширной городской территории занимали огороды, сады и даже поля; представлявшие собой дань неизбежной необходимости снабжать самих себя во время многочисленных войн и осад. Отходы жизнедеятельности представляли собой… как бы это помягче выразиться, превосходное удобрение, и в небогатом средневековом обществе ничто не терялось даром^[12]. И конечно же, во многих домах продолжали использоваться ночные горшки из глины, латуни или меди. Горшки, как правило, представляли собой низкие пузатые кувшинчики, с несколько более узким горлышком, плотно закрывающейся крышкой (иногда на шарнирах), и приделанной сбоку для удобства ручкой. Как и в прежние времена, их следовало опустошать в выгребные ямы или мусорные кучи, впрочем, кое-где имелись внешние канализационные стоки, а попросту говоря глубокие канавки, вырытые по сторонам улиц, куда горшки можно было выплескивать из окон. Как известно, города в Средневековье строились на холмах или иных естественных возвышенностях — ради удобства обороны — и посему, под воздействием собственной тяжести, нечистоты текли прочь в ближайшую реку или сток. Как известно, статуты многих городов требовали, чтобы любой, пожелавший выплеснуть из окон содержимое посудной лохани, горшка или чего-то подобного, трижды громким криком «Поберегись!» предупреждал о том случайных прохожих.

Как вы понимаете, латринная кабинка изнутри не благоухала розами; впрочем, достаточное представление о подобном может составить себе любой, хотя бы раз в жизни использовавший сельский «скворечник», и посему, острые на язык тогдашние городские жители, не без юмора именовали улицы, где располагались общественные латрины «дерьмовыми». Впрочем, в большом городе на 200—400 тыс. жителей (а в Позднем Средневековье это было отнюдь не в диковинку!) подобных улиц поневоле приходилось устраивать несколько, и местные жители вовсю изощрялись в остроумии. В частности, в Париже во XIII—XIV вв. наличествовали улицы, чьи имена несколько вольно можно перевести как Дерьмовая, Дерьмяная и Дерьмишная, улица Смердящая Дерьмом, попросту и без прикрас улица Дерьма и неподалеку от нее улица Пи-пи. Посмеявшись над подобными лингвистическими упражнениями, проследуем далее.

Борьба с паразитами

Чувствительным натурам, а также тем, кто предпочитает закусывать за книгой, стоит временно пропустить этот раздел, хотя бы до момента, когда закончится ваш бутерброд или банан, так как текст, который последует далее, будет на редкость неаппетитен. Но что поделаешь — из песни, как говорится, слов не выкинуть, и историю следует принимать такой, как она есть, не пытаясь ни приукрасить, ни дополнительно заляпать грязью в угоду чьему-либо капризу или амбиции. Это несомненно непросто, и все же — попытаемся держаться подобного правила.

Итак, в средневековых городах, не менее чем в нынешних борьба с паразитами всех родов и видов была острой и далеко не простой задачей. Главными — если так можно выразиться, врагами, в ней выступали грызуны и многочисленные прожорливые и надоедливые насекомые, порой не дававшие покоя горожанам вне зависимости от времени года. Посему, начнем по порядку.

Мышей и крыс, как известно, притягивает к человеческому жилью подобно магниту: здесь им обеспечено тепло и сытная пища, а что касается неизбежных рисков… ну что поделаешь, в природе их не меньше! С назойливыми грызунами, портящими пищу, одежду и даже мебель боролись достаточно радикально. Во-первых, к этому служили плотно закрывающиеся глиняные горшки или котелки из разнообразных металлов и сплавов, априори не поддающиеся крысиным и мышиным зубам. Кладовые оборудовали полками, добраться до которых для взрослого человека не представляло труда, зато для мышей и крыс превращалось в непосильную задачу. Окорока и колбасы подвешивали к потолку или стенах на особых крючьях, зачастую для верности замотав их в просмоленный или пропитанный воском холст, делая содержимое подобного мешка совершенно недосягаемым для мух и мясных ос.

Средневековье, как известно, недолюбливало кошек (в особенности, конечно же, черных) полагая их «слугами дьявола» и ведьминскими помощницами. Посему, не раз и не два случалось, что агрессивная толпа во время очередной эпидемии или какого-либо несчастья, ища выхода для своего недовольства, расправлялась с ни в чем не повинными животными, убивая их прямо на улице, или отправляя на костер. Кроме того, тогдашние желающие привлечь на свою сторону нечистую силу действительно прибегали к помощи кошек, правда, способом несколько своеобразным. В частности, один из тогдашних гримуаров советовал желающему стать невидимым, угоститься вареной кошатиной, причем, старательно обгладывая каждую кость, наблюдать за своим отражением в зеркале или водной глади. Когда отражение исчезало — цель полагалась достигнутой. О том, сколько несчастных животных простилось с жизнью по причине подобного суеверия, и удалось ли кому-то достичь успеха в столь непростом деле — история умалчивает.

Впрочем, эксцессы оставались эксцессами, а в обычное время городской или сельский дом был плохо представим без кота и кошки, исправно игравших роль домашних мышеловов. Кстати говоря, красивыми кошками не брезговали даже высокопоставленные особы, в частности, уже упомянутая королева Изабелла имела при своем дворе кошку, должную изводить мышей во дворце, причем для нее исправно закупалось парное мясо, теплые шерстяные подстилки и даже игрушки. Когда состарившейся кошке пришел срок, парижские дети не преминули порадовать королеву пушистым котенком, за что получили денежную награду. Впрочем, с крупной агрессивной крысой справится далеко не каждый кот; посему, в Средневековье были выведены важнейшие породы собак-крысоловов, особенно ценившихся моряками, имевшими обыкновение брать их с собой в путь. Собака-крысолов исправно очищала от грызунов трюмы и амбары, и потому хорошо обученные и показавшие себя в деле экземпляры ценились недешево.

И конечно же, в дело шли отравленные приманки; кстати говоря, в роли яда чаще всего использовался белый мышьяк (получивший свое имя как раз за то, что им успешно изводили мышей!). Яд не имел вкуса и запаха, и потому был незаменим в столь непростом деле. Конечно же, нашлись не в меру сообразительные особи, которые пустили его в ход уже против людей — как своих врагов, так и богатых дядюшек, по мнению нетерпеливых наследников, слишком уж зажившихся на свете. В Новое Время, когда количество отравлений мышьяком достигнет воистину пугающих размеров, ему присвоят нелицеприятное именование «наследственного порошка». Однако, мы несколько отклонились от темы.

И конечно же, доброй славой пользовались мышеловки. Забавно, что описание их средневекового устройства, сохранил для нас автор в высшей степени аристократичного и куртуазного «Романа о Розе», кратко упоминая, как рыцарское войско въезжает в узкий проход, здорово напоминающий своим видом искомый механизм. Итак, сколь о том можно судить, мышеловка того времени представляла собой узкую металлическую или же деревянную клетку, в дальний угол которой помещалась приманка — кусочек сыра или (в богатых домах) сала. Приманка служила противовесом, с помощью тонкой нитки соединяясь с висящим с потолка клетки тяжелым лезвием, по виду своему напоминавшему позднейшую гильотину. Неосторожный грызун дергал за нить, пытаясь освободить приманку, и лезвие, всей своей тяжестью упав вниз, рубило ему голову.

Впрочем, окончательно избавиться от грызунов не представлялось возможным, как уже было сказано, средневековый город во многом имел сельский уклад, и грызуны сплошным потоком двигались в дома с близлежащих полей и огородов, в портовых и купеческих городах ситуация была еще хуже: так как ушлые грызуны имеют привычку забиваться в баулы и тюки, а также удобно устраиваться в корабельных трюмах и камбузах, из которых легко перебирались в новое место обитания. Известно, что черные крысы, привезенные таким образом с Востока, стали виновниками одной из страшнейших катастроф в истории человечества — эпидемии Черной Смерти. Посему, в Средневековье пользовалась неизменной популярностью профессия крысолова. Это мог быть как слуга той или иной влиятельной личности или корпорации, так и свободный художник, на собственный страх и риск путешествовавший из города в город и предлагавший себя на службу муниципалитету или частному работодателя. В качестве общепонятной рекламы своих услуг, крысоловы имели обыкновение носить на плече длинную палку, с которой свисали, привязанные за хвостики дохлые грызуны, и появляться зачастую в сопровождении специально обученного пса. О широкой известности и даже некоторой опасливости со стороны обывателей, которой окружалась подобная профессия, может служить широко известная история о Крысолове из Гамельна, который, как известно, насмерть разругавшись с городскими старшинами, не пожелавшими выплатить за его услуги заранее оговоренную сумму, с помощью колдовства увел прочь из города всех детей, и — по разным вариантам, утопил их в реке, запер в одной из соседних гор, или наконец, просто переселил в далекую землю, где они поселились на правах колонистов.

И конечно же, огромной проблемой в городах (быть может, кроме крайнего севера!) служили многочисленные назойливые насекомые. От навязчивых мух и ос, которых привлекали к себе запасы еды, а также мусорные кучи, спасались, как и в позднейшее время, с помощью занавесей, или хлопушек, с помощью которых в комнатах выбивали насекомых на стенах. От моли, уничтожавшей дорогое платье в сундуках, спасались, прокладывая одежду слоями ароматных трав, особенно хорошо зарекомендовала себя в подобном качестве лаванда. Зато настоящей напастью были кровососущие твари — в первую очередь блохи, вши и постельные клопы. Избавиться от первых было практически невозможно, так как постоянное присутствие в городе лошадей, кур, и наконец собак, делало проблему практически нерешаемой. То же самое относилось к постельным клопам: выводить их удавалось на какое-то время и только в случае, когда по соседству не жили неряхи или опустившиеся бродяги и нищие, от которых паразиты благополучно перебирались в более теплые и сытные помещения. Прежде чем смеяться над подобным, дорогой читатель, подумайте, как непросто бывает даже в наш технологический век вывести с кухни банальных тараканов, и это при том, что в нашем распоряжении находятся для того мощные химические средства. А если рядом с вами живет опустившийся пьяница, или грязная старуха, давно махнувшая рукой и на самое себя, и на своих соседей, думаю — вы вполне поймете проблемы средневековых горожан. Впрочем, для постоянно идущей борьбы с кровососущими тварями, имелись неплохие средства. Это были все те же травы с резкими, но приятными для человека запахами, которыми в теплое время года щедро усыпали полы и скатерти, на какое-то время отваживая насекомых. Матрацы и перины проветривали, вытряхивали и выбивали длинными палками, их содержимое перебирали руками — это была одна из самых тяжелых обязанностей домашней прислуги, или за ее отсутствием — женщин и детей. Нательное и постельное белье вываривали в кипятке, зачастую с добавлением щелока — отличное средство, позволявшее убивать насекомых, а также их микроскопические яйца и личинки. И наконец, наилучшим средством была кипящая в воде сера: над котлом вывешивали постельное белье, и о паразитах на некоторое время можно было забыть. Церковь несколько неодобрительно относилась к подобной практике, напоминая, что кипящая сера слишком уж напоминает об адской кухне, но, как водится, назойливых святош мало кто слушал.

Кстати, в старых работах, посвященных Средневековью порой встречается забавное утверждение, будто распространенные в те времена балдахины служили для защиты спящих от насекомых… падающих с потолка. Подобную нелепицу мог придумать только тот, кто никогда не жил в деревне, и собственные представления о подобном способе жизни черпал исключительно из красочных фолиантов или собственного бурного воображения. Начнем с того, что кровососущие твари всегда остаются там, где их удерживает тепло и запах человеческого тела, то есть — близость «питания». На потолке им делать нечего, тем более, что для коротких лапок и малых размеров, подобное путешествие представляется делом весьма непростым. На самом деле, балдахины, эти «комнаты в комнатах» хранили тепло в течение всей долгой зимней ночи, тогда как внешняя комната остывала куда быстрее. Но вернемся к нашим насекомым. Последними и самыми неприятными их представителями были, конечно же, вши. Опять же, в отличие от распространенного мифа, их не привлекают пышные прически — да и в Средневековье (в отличие от времен последних Людовиков), укладка волос была достаточно незатейливой — простая стрижка, на худой конец, завивка и укладка для мужчин, и косы для женщин, уложенные в разнообразные пучки или узлы, удобно прятавшиеся под обязательный в те времена головной убор. Однако, вошь прячется у корня волоса, причем с успехом переживает мытье головы мылом и водой, так что избавиться от подобных паразитов было далеко не простым делом. Для того использовалось верное, хотя и небыстрое средство, которое вплоть до окончания ХХ века благополучно работало в отдаленных деревнях по всему миру: частый гребень, или даже два гребня, плотно привязанных друг к другу. Страдалец методично расчесывал волосы над куском полотна или даже старой щербатой тарелкой, а выпадавших наружу насекомых, уничтожал по ходу дела. От плотно приклеивающихся к волосам яичек избавлялись, выбирая их из волос руками — самостоятельно или с помощником. Впрочем, этот последний вид паразитов был характерен для деревень или нищих районов, по крайней мере, нам неизвестны вспышки тифа, неизбежные при высокой завшивленности; косвенное, но все же доказательство того, что борьба с насекомыми все же чаще приводила к победе над ними человека. И наконец, вши телесные, к счастью, не донимали наших предков: обычай полной эпиляции, существовавший еще с римских времен, не оставлял им не единого шанса.

Примечания

Histoire en parfums / Arielle Picaud; photographies, Status Mansau; textes, Paul Faure… [et al.].

http://edition.lamuse.free.fr/fichesavon.html

http://books.google.ca/books?id=0KIIAAAAIAAJ&printsec=frontcover&dq=soap+of+Castil&hl=fr&sa=X&ei=v0muUb9h4vLSAfGngfgJ&ved=0CE0Q6AEwAw#v=onepage&q=Castile&f=false

http://books.google.ca/books?id=Z6EJqrZStgIC&pg=PA219&dq=%22savon+d'Alep%22+histoire&hl=fr&sa=X&ei=SVCuUe6pM8-64APok4DwBQ&ved=0CEgQ6AEwBA#v=onepage&q&f=false

© Zoe Lionidas (text). All rights reserved. / © Зои Лионидас (text). Все права сохранены.