Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем/Глава 1. Маленький принц

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Неудавшееся бегство)
(Неудавшееся бегство)
Строка 276: Строка 276:
  
 
Пока же, благополучно водворенный — пусть не в Париж, а в Луврский замок, дофин забылся тяжелым сном, за порогом его покоев события неслись вскачь. Королева наотрез отказывалась возвращаться, пока ей не вернут сына, со своей стороны, герцоги [[ru.wp:Жан (герцог Беррийский)|Беррийский]] и [[ru.wp:Людовик II де Бурбон|Бурбонский]], более всего желавших, чтобы конфликт, грозивший ввергнуть Францию в гражданскую войну был любой ценой улажен, вынуждены были изображать «хорошую мину при плохой игре», фактически содействуя бургундцу в его планах. Он сам 21 августа счел для себя лучшим устроить комедию «королевского совета», на котором должен был «председательствовать» дофин — сколь о том можно судить, в качестве бессловесного манекена, одним своим присутствием должного подтверждать правомочность всех действий бургундца. Надо сказать, что в это время молодой Людовик еще не оправился от болезни, так что же удивляться, читатель, что нашему герою не будет суждена долгая жизнь — при таком-то отношении к его монаршему здоровью?…
 
Пока же, благополучно водворенный — пусть не в Париж, а в Луврский замок, дофин забылся тяжелым сном, за порогом его покоев события неслись вскачь. Королева наотрез отказывалась возвращаться, пока ей не вернут сына, со своей стороны, герцоги [[ru.wp:Жан (герцог Беррийский)|Беррийский]] и [[ru.wp:Людовик II де Бурбон|Бурбонский]], более всего желавших, чтобы конфликт, грозивший ввергнуть Францию в гражданскую войну был любой ценой улажен, вынуждены были изображать «хорошую мину при плохой игре», фактически содействуя бургундцу в его планах. Он сам 21 августа счел для себя лучшим устроить комедию «королевского совета», на котором должен был «председательствовать» дофин — сколь о том можно судить, в качестве бессловесного манекена, одним своим присутствием должного подтверждать правомочность всех действий бургундца. Надо сказать, что в это время молодой Людовик еще не оправился от болезни, так что же удивляться, читатель, что нашему герою не будет суждена долгая жизнь — при таком-то отношении к его монаршему здоровью?…
 +
 +
=== Шаткий мир ===
 +
Итак, на «совете» в присутствии короля Наварры, герцогов Беррийского, Бурбонского, а также королевских советников и депутаций [[ru.wp:Парижский парламент|Парламента]] и [[ru.wp:Парижский университет в Средние века|Университета]], Жан Бесстрашный (конечно же, не самолично, а через своего [[ru.wp:Кастелян|кастеляна]] — Жана де Ньеля, еще раз озвучил свою программу реформ, достаточно благосклонно принятую всеми присутствующими. Закрепляя свой успех, он счел за лучшее назначить старого Жана Беррийского «капитаном» (или говоря современным языком — комендантом) парижской крепости.
 +
 +
Еще два дня спустя, Жан Бесстрашный вместе с возвращенными детьми благополучно въехал в столицу под громкое ликование толпы и вежливую радость обоих герцогов, выехавших его встречать к самым воротам. Демонстрируя свою «лояльность», бургундец немедленно передал дофина под опеку старого Жана Беррийского. В тот же день на имя короля было составлено очередное послание, в котором победитель, обвиняя своего предшественника в казнокрадстве и разорении государства, писал о том, что по вине последнего король и его семья вынуждены испытывать нужду в самом необходимом, тогда как драгоценности короны, а также золотая и серебряная посуда, принадлежащая монарху, заложены у ростовщиков, а верные слуги, способные доводить до слуха короля правдивое положение вещей, удалены из дворца. Людовик Орлеанский, 2 сентября 1405 года, оправдывая себя, ответил открытым письмом, в котором всю вину за положение в государстве, в самом деле, далеко не лучшее, взваливал на королевских дядей, во время своего долгого правления успевших полностью разорить казну.
 +
 +
Эпистолярная дуэль продолжалась, в свою очередь герцог Бургундский 8 сентября отправил по крупным городам письма, в которых обвинял своего противника в попытке развести дофина с его дочерью Маргаритой и отправить ее назад «''в повозке или же конном экипаже''», при том, что некто, неназванный по имени, якобы собирался вместе с этим расстроить брак его сына и Мишель Французской. Надо сказать, что по сохранившимся документам никаких поползновений в подобную сторону не прослеживается, да и сам дофин (опять же, сколь о том можно судить), пока что был вполне доволен существующим положением вещей. Неприязнь между супругами вспыхнет позднее, пока что юный Людовик скорее всего понимал наличие у него супруги как некую данность, на которую можно было просто не обращать особого внимания. В самом деле, прекрасно понимая, что оставаться без жены ему не дадут, какой был смысл менять одну на другую — столь же ненужную и безразличную, так как при выборе его личное мнение наверняка учитывалось бы в последнюю очередь?… Впрочем, выдвигая подобные обвинения, пусть даже очень далекие от истины, герцог Жан невольно выдал свои затаенные страхи. В самом деле, в согласии со Средневековым правом, пока супруги не провели вместе хотя бы одну ночь, брак полагался незавершенным и мог быть расторгнут в любую минуту, тогда как физической близости между этими совсем еще детьми, поневоле приходилось ждать как минимум несколько лет.
 +
 +
Забегая вперед, отметим, что касательно Маргариты страхи бургундца останутся беспочвенными, но в точности воплотятся в жизнь, когда речь пойдет о средней его дочери — Катерине, отданной замуж за [[ru.wp:Людовик III Анжуйский|Людовика Анжуйского]], сына могущественного герцога [[ru.wp:Людовик II Анжуйский|Людовика]], носившего также титул [[ru.wp:Неаполитанское королевство|короля Сицилии]]. Уже позднее, когда бургундец запятнает свои руки убийством из-за угла, анжуйцы сочтут для себя лучшим разорвать так и не осуществленный брак и с позором отправить назад его дочь. Но — обо всем по порядку.
 +
 +
Конфликт затягивался, ни одна из сторон не желала идти на уступки, более того, Людовик Орлеанский спешно стягивал к столице войска, то же самое делали оба королевских дядей, в попытках покончить с расколом любым возможным способом, за ситуацией с интересом следили на [[ru.wp:Королевство Англия|Британских островах]]… короче говоря, ситуация грозила в любой момент выйти из-под контроля. К королеве раз за разом отправлялись посланцы — Людовик Бурбонский, человек дипломатичный и мягкий, старавшийся вразумить упрямицу, что дальнейшее затягивание конфликта может привести к самым непредсказуемым и страшным последствиям… вслед за ним — делегация докторов парижского Университета, наконец, 8 сентября Жан Беррийский — результат по-прежнему оставался нулевым. Королева наотрез отказывалась возвращаться, требуя, чтобы ей отдали детей, на что, как вы понимаете, Жан Бесстрашный никак не мог пойти.
 +
 +
Между тем, ситуация становилась патовой: занять силой одну из сильнейших в Европе крепостей Людовику Орлеанскому было явно не под силу, но и его противнику становилось все сложнее удерживать при себе наемные войска, тем более, что казну предусмотрительные беглецы забрали с собой, а его собственные средства таяли с пугающей скоростью. Коротко говоря, пыл обоих противников на время удалось погасить, примирение (кривое, косое, но все лучшее, чем война и убийства!) было подкреплено торжественной клятвой и в середине октября наконец-то позволила себя уговорить, и вернулась в столицу, как водится, под бурные приветствия народа.

Версия 15:59, 12 октября 2019

Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем "Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем" ~ Глава 1. Маленький принц
автор Zoe Lionidas
Глава 2. Соправитель при безумном отце




Содержание

Детство

Рождение королевского сына

Louis de Guyenne, dauphin of France.jpg
Людовик, дофин Франции.
- Неизвестный художник «Людовик, герцог Гиеньский» - Гильом де Нанжи «Деяния св. Людовика и короля Филиппа». - ок. 1401-1415 гг. - Royal 13 B III f. 2. - Британская библиотека, Лондон.

22 января, незадолго до того наступившего 1497 года, уже поздним (по тому времени) вечером, колокола всех парижских церквей подняли веселый перезвон. Впрочем, это событие никого не удивило, скорее наоборот: королева была беременна, и разрешения ждали со дня на день, и вот наконец «между 8 и 9 часами вечера» текущего дня, «каковой пришелся на понедельник, под знаком Водолея» на свет появился принц.

Строго говоря, это был уже восьмой ребенок, и третий сын королевской четы — Карла VI Возлюбленного и его супруги Изабеллы Баварской, однако, «первый дофин» — названный Карлом в честь отца, умер задолго до рождения младшего брата, «второй дофин» — также Карл, не отличался крепким здоровьем, так что «запасной» наследник престола был весьма кстати.

Счастливый отец пока еще ничего не знал о случившемся — для того была причина весьма печального свойства: Карл Возлюбленный страдал приступами помешательства, которые современные медики склонны считать одной из многочисленных форм шизофрении, так что в момент рождения сына, по всей видимости, в очередной раз был заперт в особых покоях, обитых мягкой материей. Радостную весть ему сообщат, когда в очередной раз коронованный безумец на небольшое время придет в себя.

Мать, Изабелла Баварская, со своей стороны, была совершенно обессилена. Роды прошли тяжело, и врачи настоятельно посоветуют ей в течение хотя бы нескольких дней (а еще лучше — недель) оставаться в постели. Беременность и роды не позволили королеве присутствовать на свадьбе своей старшей дочери — Изабеллы с королем Англии Ричардом II, попрощаться с ней и проводить ее в дорогу. Впрочем, это не умаляло радости от того, что на свет благополучно появился очередной ребенок короля, причем — мальчик, младший брат будущего монарха.

Крестить малыша по обычаю следовало на другой день после рождения; детская смертность в те времена была ужасающей, а некрещеной душе ребенка, отягченного первородным грехом, законом строгого Создателя была уготована единственная дорога — в ад. Посему, ранним утром 23 января 1497 года в часовне дворца Сен-Поль — королевской резиденции в Париже, все уже было готово к торжественной церемонии, и конечно же, в главном нефе, что называется, яблоку некуда было упасть. Презрев мороз и пронизывающий ветер, вольготно продувавший парижские улицы, самые высокопоставленные сеньоры и дамы, опережая друг друга спешили засвидетельствовать свое почтение новорожденному, впрочем, еще не понимавшему суеты, поднявшейся вокруг его персоны. Церемонией руководил лично архиепископ Вьеннский, ему помогали восемь прелатом более скромного ранга — среди них Мишель Пентуэн, сен-денийский аббат, и в недалеком будущем — автор прославленной «Хроники», за рассказом которой мы сейчас и следуем.

Крестными отцами августейшего младенца становятся Людовик Орлеанский, младший брат правящего монарха, и бывший советник короля — Пьер Ле Бег де Вилен, которому эта честь оказана — несколько задним числом — в благодарность за верную службу. Крестная мать — Жанна Люксембургская, ей предстоит оставаться при особе королевы вплоть до 1408 года, а затем принять монашеский постриг в монастыре Св. Петра Люксембургского. Малыш получает имя Людовик, Луи, в честь своего прославленного предка — Людовика Святого. Титула новорожденному еще не полагается, посему, в многочисленных документах королевского дворца он будет фигурировать под вежливым и безличным наименованием «Монсеньора Людовика Французского».

Опять же, по установившемуся обычаю (а также по причинам, изложенным несколько выше) ни мать ни отец на церемонии не присутствуют. Зато маленького принца шумно приветствует Париж — ремесленники, поденщики, купцы, толпами высыпавшие на улицы, криками одобрения провожающие тепло укутанного малыша, которого спешно уносят во внутренние покои дворца, а также важных господ и дам, по окончании церемонии и соответствующего пира, неспешно отправляющихся восвояси.

Надо сказать, что зима 1497 года оказалась на редкость суровой, из-за трескучих морозов встали реки, на городских улицах сугробы покрылись коркой наста, однако, даже столь неподходящая для гуляний и празднований погода не смогла остановить всеобщего ликования; по обычаю, на всех перекрестках города жгли костры, вокруг которых танцевали и угощались ночь напролет.

Франция в конце уходящего века

Louis-Orleans-Gaignieres (1).jpg
Людовик Орлеанский - дядя и крестный отец.
Неизвестный художник «Герцог Орлеанский и смерть» (фрагмент). - Копия изображения с утерянной фрески церкви Целестинцев в Париже - Экспонат № 58 (фонд Франсуа-Роже де Ганьера). - XVI в. - Отделение фотографий и эстампов. - Национальная библиотека Франции, Париж

Пока что новорожденный принц не привлекает к себе особенного интереса, и не является объектом повышенного внимания придворных интриганов, хотя последние годы уходящего в историю XIV века вряд ли можно было назвать достаточно спокойным временем. Скорее, это было затишье перед неизбежной бурей: война, историками названная Столетней, за год до рождения юного Людовика сменилась вынужденным перемирием, так как обе стороны, измотанные затянувшимся противостоянием, попросту не имели сил, чтобы довести начатое до конца.

Зато вокруг безумного монарха, как и следовало ожидать, постоянно накаляясь шла безжалостная борьба за власть и влияние, в которой схлестнулись, что называется, не на жизнь, а на смерть, младший брат короля — Людовик Орлеанский (крестный отец малыша) и его дядя с отцовской стороны — Филипп, герцог Бургундский. Враждебность между обоими властолюбцами тлела уже не первый год; герцог Филипп, надо сказать, исполнял обязанности регента еще при малолетстве Карла VI, после чего был отстранен от власти возмужавшим королем, и вновь, без лишнего шума вернулся к полюбившемуся государственному кормилу, когда его прежний воспитанник впал в буйное помешательство.

После многих лет, проведенных в качестве некоронованного владыки огромной страны, свыкнувшись с мыслью, что подобное положение будет продолжаться вечно, старый герцог неожиданно для себя столкнулся с жесткой оппозицией в лице собственного племянника, не менее властолюбивого, и пожалуй, еще более неразборчивого в средствах. Противостояние дяди и племянника — хрестоматийное для Средних веков, в этом случае разворачивалось с особенной драматичностью: молодой Людовик, вечно уязвленный тем, что по капризу судьбы родился только вторым, благополучно разглядел в наступившем в результате болезни старшего брата кризисе власти — благоприятную возможность поправить свое положение, вначале затребовал для себя корону, и получив отказ, принялся активно теснить шокированного подобным напором дядю с места регента.

Впрочем, если Филипп Бургундский сумел выдержать первый натиск, сославшись перед королевским советом на слишком юный возраст претендента, чем дальше развивались события, тем сложнее было нейтрализовывать раз за разом возобновлявшиеся происки Людовика Орлеанского, оказавшегося среди прочего, непревзойденным мастером ударов исподтишка.

Впрочем, пока что ребенок, как ему и положено по возрасту, лежит в резной деревянной колыбели (в согласии с поверьями того времени должной облегчить ребенку дыхание), в окружении целой свиты нянек, воспитательниц и прочей прислуги, исправно оглашая криком выделенные для него покои. Как и для прочих королевских детей, мать придирчиво выбирает для него кормилицу, колыбель августейшего малыша загораживают от сквозняков ширмами из драгоценного китайского шелка, камины топятся днем и ночью, чтобы малыш ни в коем случае не продрог и (упаси Господи!) не простудился. Для развлечения августейшего ребенка над колыбелью подвешивают погремушки из тонкого серебра, издающие нежный звон, когда малыш с размаху ударяет по ним ручкой или ножкой. Кстати говоря, как и для других королевских детей, в свите новорожденного присутствует особый слуга, должный ремонтировать погремушки, если заигравшийся королевский отпрыск приведет их в совершенно негодное состояние.

Между тем, жизнь не стоит на месте. Еще одна сестра юного принца — Жанна, которой едва исполнилось шесть лет, в этом году благополучно венчается с Жаном, герцогом Бретонским. Этот союз должен служить к тому, чтобы прочнее привязать к Франции вечно фрондирующих бретонцев, за многие годы привыкших ловко балансировать между двумя противоборствующими силами, выторговывая для себя преференции у одной и другой одновременно. Летом 1497 года, когда малыш впервые поднимается на ноги и начинает лепетать свои первые слова, в монастырь в качестве послушницы отправляется еще одна его сестра — четырехлетняя Мария, «обещанная Господу» еще при рождении, в качестве своеобразной попытки умилостивить Всевышнего, чтобы тот вернул здоровье царствующему королю. Забегая вперед, добавим, что все надежды в этом отношении, к сожалению, окажутся несбыточными.

Королева была беременна вновь, и желая, привычным для себя образом, вымолить у Господа и святых благополучное разрешение, в следующем, 1498 году отправилась на богомолье в Шартр и Сен-Санктен. Детям также нечего было оставаться в пыльном и суматошном Париже; ввиду того, что женская свита, приставленная к малышам справлялась со своими обязанностями к полному удовлетворению их матери, под этим привычным надзором королевские дети были отправлены Шампиньи, Боте-сюр-Марн и наконец, Венсенский замок — путешествие достаточно долгое для двухлетнего ребенка; впрочем, все обошлось как нельзя лучше.

Когда придет положенный срок, на свет появится еще один королевский сын — Иоанн, в недалеком будущем герцог Туреньский, а пока что, как и его старший брат, попросту «сын Франции» и «монсеньор Иоанн Французский». Судя по всему, подросшие братья и сестры будут отлично ладить, и семья короля Карла VI будет в достаточной мере счастливой — если, конечно, не считать безумия отца…

Юному Людовику еще не успеет исполниться трех лет, когда летом 1499 года, в последний год уходящего XIV века в Париже разразится жестокая эпидемия чумы. Надо сказать, что эта болезнь — даже в наше время смертельная — после многих веков забвения, дала о себе знать в Европе в 1346 году. Пандемия, позднейшими поколениями прозванная Черной Смертью поставила практически на грань выживания население Евразии, унеся по разных подсчетам около трети, или даже половины населения материка. От чумы умерла прабабушка нашего героя — Жанна Бургундская, прозванная «Хромоножкой» и вслед тем совсем еще юная в те времена супруга дофина — Бонна Люксембургская, супруга будущего короля Иоанна Доброго, приходившаяся, соответственно бабушкой малолетнему Людовику.

Вдали от зачумленной столицы

Vernon - Jardin des Arts01.png
Вернон, старый замок.

Раз появившись на Европейском континенте, чума угнездилась там столь прочно, что с пугающей последовательностью стала возвращаться едва ли не каждое десятилетие, собирая новую и новую жатву. Лекарств от страшной болезни в те времена практически не существовало; единственным средством (хотя бы в достаточной мере надежным) было бежать из зачумленной местности как можно дальше, скорее, и «возвращаться как можно позднее», как не без основания советовал один из великих медиков того времени перс Абу-Бакр Ар-Рази. Уже знакомый нам аббат Мишель Пентуэн утверждает в своей «Хронике»: «Ибо столь великое количество мертвецов наполнило живых величайшим ужасом, и посему в Париже запрещено было объявлять имена покойных и устраивать в их память обыкновенные к тому процессии».

Посему, как и следовало ожидать, встревоженная королева в первую очередь желая уберечь от опасности своих детей, отправила нарочных в ближайшие к Парижу города — Мелён и Гре-сюр-Луэн, однако, те вернулись с неутешительными известиями. Посему, для бегства была избрана достаточно далекая от столицы приморская Нормандия, Вернон, куда приказано было незамедлительно доставить королевских сыновей и дочерей — всех за исключением младенца Иоанна, слишком слабого, чтобы выдержать долгую дорогу. По этой причине королева предпочла задержаться в Париже вместе с младшим своим отпрыском, тогда как многочисленная и хлопотливая свита, приставленная к королевским детям, без всяких происшествий доставила их в живописный Вернон. Возможно, приземистые, покрытые северным лесом горы и прохладный ветер с разлившейся в этих местах Сены были одними из первых воспоминаний трехлетнего принца. Королева присоединится к своему семейству не ранее сентября 1499 года, облюбовав для себя (и видимо, также для своих малышей) бывший отель Гильоме де Азея, «дом под знаком Французского Герба». Впрочем, здесь она не задержится надолго, и вновь поручив заботу о детях исполнительной свите воспитательниц и нянек, отправиться далее, в Руан, где коротает время ее безумный супруг.

К счастью, все обходится благополучно, и к Рождественским праздникам 1399 года Карлу, дофину Франции предписано вернуться в Париж, где восьмилетнего мальчика, севшего на своего первого коня, бурно приветствует уличная толпа. Забегая вперед, скажем, что это путешествие станет для него роковым, и без того не отличающийся крепким здоровьем, юный Карл на сырых, продуваемых всеми ветрами Парижских улицах заработает себе туберкулез, в те времена болезнь неизлечимую и практически всегда смертельную. Впрочем, пока ее признаки едва заметны, и усилиями врачей, предписывающих наследнику усиленное питание, фрукты, а также настои и отвары целебных трав, разрушительный процесс в легких удается на какое-то время замедлить.

Несколько позднее в столицу — без всякой пышности и помпы — вернулись Людовик и его младший брат Иоанн, по приказу королевы доставленные во дворец Сен-Поль, тогда как старшим детям надлежало оставаться в Лувре. Младенчество для нашего героя подходило к концу — из голосистого малыша он постепенно превращался в достаточно крепкого, живого и любопытного ребенка, надзирать за которым для нянек, привыкших скорее к уходу за новорожденными, становилось все сложнее. Возможно, по этой причине, возможно по какой-то иной, маленькому принцу в новом 1400 году надлежало переселиться в просторный и теплый особняк на улице Пети-Мюск, соединенный с королевским дворцом посредством крытой галереи.

Когда-то дед малыша выкупил это здание у аббата Пети-Мюск (по имени которого получила имя также улица) и его собрата по духовному ремеслу аббата Сен-Мор, после чего превратил опустевший особняк в подобие детского сада для своих многочисленных отпрысков. Здесь им предстояло обретаться вплоть до совершеннолетия под неусыпным надзором собственной крестной матери — Жанны Люксембургской, и кроме того тактичной и умной воспитательницы — Жанны дю Месниль, супруги стольника герцогов Орлеанских, душой и телом преданной французскому королевскому дому. Стоит отдать должное этой замечательной женщине, которая сможет не только со всей стойкостью выдержать все испытания, которые судьба с неуместной щедростью обрушит на ее голову, но и по большей части своей вырастить достойных представителей своего сословия. Без сомнения, королева также не забывала о своих отпрысках, однако, сейчас на нее обрушилось слишком много забот, для которых она была, воля ваша, совершенно не готова.

Радости и печали королевской семьи

Folio 51v - The Meeting of the Magi.jpg
Император Мануил Палеолог, изгтовляющийся к въезду в Париж.
Братья Лимбурги «Встреча волхвов». - «Великолепный часослов герцога Беррийского» - ок. 1410—1490 гг. - MS 65, folio 51, verso. - Музей Конде. - Шантильи, Франция

Выросшая при патриархальном дворе мелкого германского герцога, она едва ли не с рождения готовилась тихо провести свой век за спиной знатного, но не чересчур богатого супруга, способного обеспечить ей максимум — пару новых платьев к Рождеству. К слову, повернись ее жизнь подобным образом, думается, Изабелла Баварская была бы совершенно счастлива, однако, неожиданный брак с владыкой одной из самых могущественных стран тогдашнего мира изначально вознес ее на вершину, а затем, как водится, низринул на самое дно. Оставшись одна, при безумном супруге, неспособном ни далее править, ни вести хотя бы какую-то определенную политику, она силой обстоятельств была призвана к политическим решениям, к которым ни по образованию, ни по опыту, ни по самому складу своего характера совершенно не была готова. Судя по всему, слабохарактерная королева много бы дала, вернись для нее и для ее детей прежнее беззаботное существование — но как вы понимаете, подобные мечты заранее были обречены на провал.

Судорожно мечущаяся между обеими противоборствующими партиями королева пыталась сейчас найти для себя крепкую мужскую руку, за которую можно было бы уцепиться, и посему, как и следовало ожидать, в качестве таковой назначила для себя отца и брата. Посему, опять же, как и следовало ожидать, слабая, постоянно колеблющаяся между обеими соперниками политика королевы заметно тяготела к интересам Баварского дома, однако, подобную «дружбу» и «поддержку» приходилось покупать за очень дорогую цену.

В Баварию из раза в раз отправлялись драгоценности короны, в частности «лошадка из Альтетинга» — выдающееся произведение тогдашнего ювелирного искусства, в настоящее время обретающееся в баварском Мюнхене. Три года спустя в столице родится и будет упорно жить слух, будто жители приграничного Меца видели, как через весь их город неторопливо дефилирует караван из пяти лошадей, нагруженных бочонками золота — причем возницы, якобы утверждали, что подобный рейс совершают далеко не в первый раз! Что касается Франции, то, вынужденная сделать выбор в пользу одного из соперников, королева все больше склоняется к старому герцогу Филиппу. Она знает его с самого дня своей свадьбы, для претворения которой в жизнь он приложил немало хлопот; кроме того, герцога связывают прекрасные отношения с Баварским домом, тогда как брат короля ему скорее враждебен… так что выбор для королевы был очевиден.

Впрочем, пока что все ее внимание поглощал дофин, слабевший день ото дня, а также попытки хотя бы на время примирить обоих соперников, оттянув неизбежное начало гражданской войны, тогда как прочие королевские дети были по большей части предоставлены самим себе, и бдительному оку воспитательницы.

Каждодневная рутина вновь потекла своим чередом — сон, еда, молитвы, игры в доме и в саду, то есть до семилетнего возраста ребенку, по средневековым канонам была предоставлена почти полная свобода занимать себя чем он пожелает. Впрочем, 3 июня 1400 года привычное существование было нарушено событием весьма красочного свойства, о котором, скорее всего, маленький Людовик сохранит долгую память. Дети в принципе своем падки до ярких красок и пышных церемоний, а этот день ознаменовался тем, что в Париж со всей помпой торжественно въехал византийский император Мануил Палеолог.

Положим, и Людовик и его брат Иоанн были еще слишком молоды, чтобы присутствовать на приеме и невероятной роскошности пире, данном в честь восточного владыки, однако же, никто не мог помешать им, прильнув к садовой решетке зачарованно следить за тем, как мимо особняка неторопливо движется экзотическая процессия, переливающаяся всеми цветами радуги. Пурпур и золото в облачении императора, блеск драгоценностей и великолепные наряды придворных, гром оркестра, чистокровные кони, покрытые шитыми золотом чепраками, а быть может, и более экзотические животные: верблюды или индийские слоны? — все это надолго отпечаталось в детской памяти и наверняка, для обитателей особняка на улице Пети-Мюск на много месяцев подряд превратилось в предмет для разговоров и неисчерпаемую тему для игр.

Надо сказать, что первый год нового столетия вообще был богат на визиты иноземных государей — два месяца спустя после отъезда греческого императора в столицу Франции пожаловал собственной персоной Стефан Великолепный, герцог Баварии, и по совместительству, дед нашего героя по материнской линии. Документы не сохранили точных указаний на этот счет, однако, стоит полагать, что венценосный дедушка не преминул увидеться с населением детского особняка, одарить их сладостями и игрушками, и даже перекинуться парой слов, чтобы узнать, что малыши содержатся как и подобает принцам и вполне довольны своим нынешним положением. Время шло своим чередом, но после отъезда герцога Стефана прошло едва лишь два месяца, как дофин Франции Карл слег уже окончательно. Никакие усилия врачей не могли привести к желаемому результату, лишь оттягивая неизбежный конец. По свидетельству хрониста Пентуэна: «Вопреки молитвам, творившимся как в Париже, так и прочих местах, это милое дитя после двух месяцев тяжёлой болезни впало в крайнее истощение, тело его представляло собой лишь кости, обтянутые кожей».

В Париже упорно держался слух, будто дофина травят медленно действующим ядом — скорее всего, совершенно беспочвенный. В самом деле, в те времена, еще понятия не имея об инфекциях, народ был склонен в любой тяжелой и длительной болезни видеть исключительно отравление. Но так или иначе, по требованию толпы королеве не раз и не два приходилось выводить ребенка на балкон, чтобы «добрые парижане» воочию смогли убедиться, что наследник престола жив, хотя о здоровье можно было только мечтать…

Наследник престола

Борьба за будущую дофину Франции

Valentine de Milan - Neurdein Phot.jpg
Валентина Миланская, мать новорожденной дофины.
Неизвестный художник «Валентина Миланская». - Э. Колла «Валентина Висконти» - 1911 г. - Иллюстрация к изданию.

Затянувшаяся агония наконец завершилась в ночь с 11 на 12 января нового 1401 года, когда туберкулез окончательно сделал свое дело, и разрушенные легкие уже не могли поддерживать жизнь в измученном теле подростка. Дофину Карлу предстоит занять свое место в семейном пантеоне, рядом с могилами брата и сестры, также умершими в раннем возрасте. Зато наш герой с этого момента становился дофином Франции со всеми полагающимися правами и обязанностями.

Стоит заметить, читатель, что в те времена «равенство и братство» не существовали даже в зачаточной стадии; и в каждой семье наследник или наследница (бывало и такое!) по обычаю, должен был разительно отличаться от всех прочих братьев и сестер. Наследнику полагались более просторные покои, лучшая одежда, обувь, большее количество прислуги и т. д. Посему, отныне Людовику полагалось переехать в освободившиеся покои старшего брата и в полной мере насладиться своим новым положением, а заодно и новым титулом — герцога Гиеньского, который был официально дарован новому наследнику 14 января. Титул этот, как несложно догадаться, носил его покойный дофин Карл; само же герцогство находилось в руках англичан в течение уже добрых двух веков, перейдя к ним в качестве приданого ветреной герцогини Алиеноры Аквитанской. Посему громкий титул был, можно сказать, предупреждением соседу, и прилюдным объявлением о притязаниях Франции на эти земли. До их реального завоевания наш герой, к сожалению, дожить так и не сможет… Но вернемся.

В данной бочке меда, как бы таковая ни казалась велика, привычно пряталась изрядная ложка дегтя: прежде никому особо не интересный средний сын короля, в качестве наследника трона сразу же привлек самое пристальное внимание обоих соперников в борьбе за власть. В самом деле, при неспособности монарха к реальному правлению, контроль над дофином был самой полной гарантией долгого и единоличного правления. Посему же, вокруг нового наследника трона тут же зародилась очередная интрига, призом в которой стала его будущая свадьба. Несомненно, брак для четырехлетнего ребенка представлял первейшую необходимость!… однако, в данном конкретном случае вопрос стоял ребром: кто станет будущей королевой Франции — дочь орлеанца или внучка бургундца?

Маргарита Бургундская полагалась невестой дофина Карла, теперь же, за безвременной смертью венценосного жениха, честолюбивый дедушка изо всех сил стремился сделать ее супругой нового дофина, пусть на четыре года ее младшего. С другой стороны, ловкий орлеанец, что называется под шумок, в начале апреля того же года сумел выхлопотать у невменяемого брата письменное обещание женить наследника на его дочери… которой предстояло еще появиться на свет! Как хотите читатель, но даже для Средних веков помолвка нерожденного ребенка — это было уже чересчур! Впрочем, Людовик Орлеанский с полным основанием мог не обращать внимания на подобные «мелочи». Его супруга, Валентина Миланская в самом деле была на сносях, и — если судьба оказалась бы милостивой к орлеанскому семейству, на свет должна была появиться будущая королева. Если же нет — ну что же, следовало подождать следующей беременности молодой и крепкой итальянки!

Впрочем, в этот раз фортуна, по всей видимости, оказалась на стороне Орлеанского дома, так как все в том же апреле 1401 года, в замке Куси, принадлежавшем Орлеанским герцогам, на свет появилась слабенькая и хилая девочка, при крещении получившая имя Мария. Впрочем, соперничающая партия вовсе не собиралась складывать оружия, и уже 6 мая во дворец Сен-Поль явился Альбрехт, каноник нюрнбергского собора Св. Тебальда, официально — для того, чтобы в очередной раз обсудить с французами пути преодоления церковного раскола, тайно — чтобы увидеться с королевой и внушить ей мысль, что свадьба ее сына с орлеанской принцессой в высшей степени противоречит интересам баварского дома, и посему, помолвку следует расстроить любой ценой. В качестве повода вполне можно использовать слишком близкое родство потенциальных супругов — в самом деле, новорожденная «невеста» приходилась своему суженому двоюродной сестрой; и по правилам западной церкви подобный брак почитался бы кровосмесительным.

Впрочем, в этом случае, происки германо-бургундской партии были заранее обречены на провал; Людовик, пусть и торжествующий свою победу, был постоянно начеку, и также помнил о данном препятствии для преодоления которого требовалось персональное согласие понтифика. В Авиньон со столь щекотливым поручением был немедленно отправлен доверенный посланец Робер де Бракемон. Надо сказать, что папа Бенедикт XIII, нашедший во французском Авиньоне убежище от своего торжествующего соперника даже не думал возражать, и согласие было дано без всяких условий, в октябре 1401 года — однако, слишком поздно. В величайшей досаде честолюбца маленькая Мария скончалась в августе того же года, и место дофины Франции вновь оказалось вакантным.

На грани полноценной гражданской войны

Royal 14 D IV f. 10.png
Бургундские войска вступают в город.
Мастер Лондонской копии Хроники Уоврена, Мастер Харли Фруассара «Герцог Бургундский во главе своих войск». - Жан Фруассар «Хроника» - Последняя четверть XV столетия - Royal 14 D IV f. 10. - Британская библиотека. - Лондон

Для орлеанской партии отчаиваться было явно преждевременно, т.к. в руках ее главы оставалось письменное согласие короля, да и молодая герцогиня Орлеанская могла вновь оказаться беременной в самом скором времени. Филипп Бургундский явно проигрывал этот раунд; смелый солдат и дальновидный полководец, он явно был не в силах противостоять сопернику в хитросплетениях дворцовых интриг, и посему, за неимением лучшего, пожелал положить конец соперничеству посредством запугивания грубой силой.

Новый наследник, еще не знающий, что за плотно закрытыми дверями королевских покоев решается его судьба, не мог не видеть, как 7 декабря 1401 года через столицу дефилировали вооруженные до зубов бургундские войска под командованием самого старого герцога, его сыновей, и наконец, верного союзника – Иоганна Баварского – принца-епископа города Льежа. Впрочем, Орлеанский герцог не позволил себя запугать, и его собственные войска заняли противоположный берег Сены, так что река стала границей, разделявшей обоих соперников. По сути своей, выпад бургундца оборачивался войной нервов – когда обе соперничающие партии, грозя друг другу, поделили пополам французскую столицу, расположившуюся на обоих берегах реки, выжидая, кто первым предпримет самоубийственное наступление через узкие мосты.

Отчаянными усилиями королевы а также королевских дядей – Людовика Бурбонского и Жана Беррийского, соперников кое-как удалось помирить, и добиться от обоих согласия предоставить свои желания суду короля. Перемирие, без сомнения, было весьма хрупким и временным, но в любом случае, представлялось лучшим, нежели полноценная гражданская война.

Зато, по всей видимости, желая «сравнять счет», Людовик Орлеанский постоянно жаловался брату на недостаточность своих земельных владений, уступающих по величине и богатству домену Филиппа Бургундского. Просьба его не осталась неуслышанной, однако же, вместе с тем в феврале 1402 года король постановил провести церемонию вассальной присяги для обоих своих сыновей – Людовика и маленького Иоанна, должных таким образом, в соответствии с буквой тогдашнего права, сделать свои владения наследственными и неотчуждаемыми. Возможно, Карл VI не без оснований побаивался, что во время очередного приступа умопомрачения у него добудут бумагу, способную ущемить права малолетних принцев – в точности о его настроениях нам судить не дано – однако же, церемония для герцогств Гиеньского (ради столь праздничного случая повышенного в статусе до пэрства Франции) и Туреньского благополучно состоялась 28 февраля нового 1402 года. Трудно сказать, присутствовал ли при этом дофин собственнолично, пусть королевские дети сызмальства учились держать себя перед придворными и говорить соответствующие слова – все же сложно представить себе четырехлетнего ребенка в столь ответственной роли, о его двухлетнем брате и говорить нечего. Посему, с высокой вероятностью стоит предположить, что клятву произносили за ним специально назначенные «представители», и они же присутствовали затем на неизбежном пире, устроенном в честь столь выдающегося события.

Сентябрь того же года ознаменовался очередным родственным визитом: в Париж с дипломатическим поручением прибыл старший брат королевы – Людовик Баварский. Сколь мы можем судить о характере этого человека, менее всего склонного к сентиментальности в том, что касалось родственных чувств, стоит предположить, что если ему и довелось нанести визит вежливости своим племянникам, это был акт чисто куртуазного свойства, и дядя, задав несколько дежурных вопросов о настроении и делах поспешил в скором времени откланяться. Его ожидали куда более насущные вопросы: во-первых – официальная причина визита – попытка просватать принцессу Мишель Французскую за императора Рупрехта. Забегая вперед, скажем, что из этой затеи так ничего и не выйдет, переговоры будут вяло тянуться в течение какого-то времени и благополучно зайдя в тупик, закончатся ничем. Зато королева, что называется, развила бешеную активность в попытках добыть для любимого брата львиную долю власти и влияния в королевстве французском. Опять же, ее усилия увенчались успехом лишь частично; попытка выговорить для баварца пост коннетабля Франции благополучно провалилась, т.к. дорогу королеве вновь перешел изворотливый герцог Орлеанский, сумевший добыть этот высокий пост для собственного ставленника – Шарля д’Альбре.

Зато королеве удалось устроить женитьбу брата на Анне Бурбонской, вдове Жана де Монпансье, сына старого герцога Беррийского. Новобрачная принесла своему супругу весьма богатое приданое – деньгами и землями, и свадьба, конечно же, была сыграна с подобающим размахом. Опять же, вряд ли дофин, несмотря на свое высокое положение, присутствовал во время пира – вплоть до семи лет он должен был почитаться ребенком, и посему не иметь доступа к какой-либо активности государственного свойства.

Надо сказать, что на этом торжестве королева присутствовала с уже изрядно округлившимся животом. Новое рождение пришлось на 22 февраля нового 1403 года, когда на свет появился мальчик, вслед за безвременно почившим старшим братом получивший имя Карл. Именно ему предназначено будет занять отцовский трон и победоносно завершить войну, растянувшуюся на долгих сто двадцать лет. Но – опять же, обо всем по порядку.

Судя по всему, короля, в очередной раз вынырнувшего из пучины безумия, не без оснований мучил страх, что очередной приступ станет последним, тогда как Франция останется по сути дела, без взрослого короля, способного крепко удерживать в своих руках власть. Стремясь предотвратить неизбежный в подобном случае хаос и гражданскую войну, 26 апреля 1403 года, король подписал очередной указ, в согласии с которым королева, и вслед за ней все принцы крови без исключения, а также члены королевского совета должны были в присутствии короля торжественно присягнуть в качестве «добрых, и верных подданных, готовых повиноваться королю противу всех прочих». По завершении церемонии, сходную клятву верности королю «вкупе с комиссариями его и поверенными» должны были принести все дворяне, прелаты, крупные буржуа – коротко говоря, все, кто пользовался хотя бы мало-мальских влиянием и властью. Кроме того, клятва должна была подтвердить верность королевской воле в том, что касалось прав герцога Гиеньского в качестве наследника престола.

Помолвка наследника

Christine de Pizan presents her Book to Margaret of Burgundy The Treasure of the City of Ladies, Paris BN fr. 1177, folio 114 c. 1475.png
Маргарита, дофина Франции.
Неизвестный художник «Кристина Пизанская преподносит дофине Франции свою книгу в дар». - Кристина Пизанская «Сокровищет Города Дам» - ок. 1475 г. - fr. 1177, folio 114. - Национальная библиотека Франции. - Париж

Новый король должен был считаться почитать полноправным сувереном с 14-летнего возраста (в соответствии с правилом, установленным когда-то дедом нашего героя – Карлом V, и подтвержденным его отцом в 1374 году). Молодому королю следовало принять корону немедля после смерти отца; регентства при этом не назначалось, а править должен был вплоть до искомого момента большой королевский совет, в который на равных включались мать нового суверена, а также герцоги и принцы крови, и наконец, советники покойного монарха «безразлично важности их и власти, а также высоте положения». Королева должна была превратиться «охранительницу питания и правления нового короля», т.е. по сути дела, не иметь реальных рычагов личного влияния на ситуацию; как видно, излишнее рвение в том, что касалось интересов баварского дома, навело ее супруга на определенные размышления.

Закрепляя достигнутое соглашение, двумя днями позднее, король собственноручно заверил своей подписью торжественное обещание заключить брачный договор между Людовиком Гиеньским и Маргаритой Бургундской, внучкой старого герцога. Сколь то можно предполагать, официальной причиной к тому, чтобы отменить предыдущее решение было то, что по прошествии двух лет у Людовика Орлеанского так и не появилось дочерей, а тянуть далее было слишком рискованно. На сей раз младший брат короля был вынужден уступить. Современные исследователи полагают, что герцог Филипп смог добыть требуемый документ в приватном порядке, т.к. на бумаге отсутствуют имена свидетелей, зато король торжественно обязуется добиться согласия супруги на подобное действо.

Надо сказать, что Людовик Орлеанский в это время находился вне Парижа, но его возвращение несколькими днями позднее и личное присутствие на королевском совете 3 мая 1403 года уже ничего не могло изменить. Окончательный вариант брачного контракта был составлен и подписан обеими сторонами 5 мая 1403 года во время очередного заседания королевского совета, в присутствии герцогов Беррийского и Бурбонского, а также канцлера и коннетабля Франции, епископа Нуайонского, графа Танкарвилля «а также прочих иных». Старый герцог Филипп давал за внучкой кастелянства и замки Иль, Вильмор и Шаурс (все три – расположенные в Шампани) (дававшие согласно все той же бумаге 3 тыс. ливров годового дохода), а также 200 тыс. золотых франков в качестве приданого, причем деньги эти следовало употребить на закупку движимого и недвижимого имущества для молодой пары и их будущих детей. Случись браку остаться бездетным (как, заметим для себя, действительно случится), приданое в неприкосновенности возвращалось молодой супруге. Кроме того, король обязывался выдать свою дочь Мишель за молодого Филиппа, внука герцога Бургундского, и также устроить брак малолетнего Иоанна с одной из внучек все того же бургундского герцога – так что для Людовика Орлеанского шансы породниться с королевской семьей становились попросту нулевыми.

Как и следовало ожидать, никаких возражений со стороны королевы и герцогини Бургундской (которой принадлежали земли, должные составить приданое новобрачной) конечно же, не последовало. Уже на следующий день королева благополучно заверила документ своей личной печатью, после чего нарочный, специально для того отправленный в Бургундию, 28 июня получил из рук герцогини Маргариты все тот же документ, заверенный ее подписью и печатью.

Оставалось только получить согласие авиньонского понтифика на этот брак – как мы помним, жених и невеста приходились друг другу троюродными братом и сестрой; не забудем также о том, что невеста покойного брата полагалась по средневековым нормам «родственницей» своего нового жениха, и подобный брак почитался бы «кровосмесительным». Однако, у Бенедикта XIII, как известно, был весьма гибкий позвоночник, так что вряд ли стоило опасаться принципиальности с его стороны.

Людовик Орлеанский вовсе не собирался складывать оружия, и уже на следующий день (7 мая 1403 года) исхитрился добыть у брата очередной документ, отменявший предыдущее решение, чтобы вернуться в изначальному плану женить наследника на дочери орлеанца, которой предстояло в будущем появиться на свет! В качестве вишенки на торте, орлеанцу отныне возвращалось право на регентство при малолетнем короле (случись королю скончаться прежде чем молодой Людовик пришел бы в соответствующий возраст) причем новый документ специально подчеркивал, что это установление, изначально принятое в январе 1393 года, и ныне подтвержденное, должно отныне оставаться незыблемым.

Впрочем, бургундец был не из тех, кого легко провести вокруг пальца. Судя по всему, он весьма оперативно узнал о выходке своего соперника, но не стал отменять торжественный обед, назначенный на 8 мая. В согласии с документами эпохи, обед состоялся как ни в чем ни бывало, на нем присутствовали король, королева и их старшие дети – Изабелла, Жанна и Мишель, а также сыновья и дочери бургундца. Будущих супругов, как видно, по причине малолетства, приглашать не стали; посему в это время шестилетний Людовик еще не знает о столь драматической перемене в своей судьбе.

Свадьба дофина и конец эпохи Филиппа Бургундского

Harley 326 f. 117v.png
Королевская свадьба.
Мастер Трех Королей «Свадьба Филиппа Французского и Иоланды Сицилийской». - Неизвестный автор «Роман о трех королях» - ок. 1475-1485 гг. - Harley 326 f. 117v - Британская библиотека. - Лондон

11 мая бургундец в очередной раз сумеет добиться от короля чтобы тот официально аннулировал документ, принятый четырьмя днями ранее, и в очередной раз подтвердил свое обещание касательно брака Людовика и Маргариты. Согласитесь, читатель, эти шараханья в ту и другую сторону дают весьма яркую картину того, что представляла в эти годы политика Французского королевства!… На сей раз Людовик Орлеанский предпочел не настаивать, отвлекшись на новый план: сколотить коалицию против бургундца в его собственных землях — на севере Франции. Мы не будем сейчас следить за перипетиями этой очередной интриги, заметив лишь, что затея эта благополучно провалиться, но градус соперничества от этого лишь возрастет.

Пока же король, как видно, опасаясь очередных сюрпризов с той или иной стороны, специально настоял, чтобы помолвка Людовика и Маргариты была отпразднована с соответствующей пышностью — и обязательно в его присутствии, что благополучно было исполнено. По обычаям времени, малолетняя невеста (всего лишь четырьмя годами старше своего суженого!) была доставлена в Париж, где отныне ей следовало оставаться при будущей свекрови, вплоть до того, как вместе с молодым супругом «придет в соответствующий тому возраст». Возможно, во время церемонии Людовик в первый раз увидел свою суженую. Угловатая некрасивая девочка не вызвала у него ни малейшего интереса, не говоря уже о приязни. Забегая вперед, скажем, что брак этот никому не принесет счастья, и дети, насильственно сведенные вместе ради высоким политических интересов, будут в лучшем случае терпеть друг друга. Но обо всем по порядку.

Пока же папское соизволения благополучно прибыло в столицу 3 января следующего, 1404 года, после чего можно было начинать уже официальную подготовку к будущему бракосочетанию. Закрепляя достигнутое положение, король, переживавший в это время очередной период просветления, 3 июля 1403 года озаботился о том, чтобы подписать очередной, в высшей степени любопытный документ. В согласии с этой бумагой, после смерти старого герцога Беррийского (которому исполнилось уже 65 лет — почтенный возраст для тех времен!) принадлежавшая ему должность наместника Лангедока и Гиени с правом сбора и удержания части налогов — должна была остаться вакантной, тогда как управление обеими провинциями а также получаемые с них доходы с того самого момента должны были стать прерогативой молодого Людовика Гиеньского. Каким образом шестилетний ребенок должен был осуществлять свои полномочия — неясно, современные исследователи предполагают, что подобный шаг знаменовал скорее попытку защитить достояние принца от аппетитов Людовика Орлеанского.

Королевская воля дополнительно была подтверждена ордонансом от 30 января нового 1404 года, содержавшим, по сути дела, тот же текст с дополнением, что искомые земли должны были стать неотчуждаемым владением юного принца, и позднее перейти по наследству его потомкам. Впрочем, королевского брата подобное положение дел отнюдь не устроило, и с обычной для себя ловкостью воспользовавшись новым приступом умопомрачанения 23 февраля, и продолжавшимся до середины мая нового 1404 года, Людовик Орлеанский 18 апреля сумел добыть для себя очередной ордонанс, передававший ему наместничество над обеими провинциями, а также право удерживать за собой 50 тыс. золотых ливров в счет налогов, собранных в Лангедоке.

Неизвестно, чем закончился бы новый виток противостояния, однако, все той же весной в стране разразилась жестокая эпидемия гриппа, сходного по своей смертоносности с «испанкой» начала ХХ века. Одной из жертв эпидемии стал Филипп Бургундский, скончавшийся 27 апреля 1404 году в Брабантском Галле. Королевский брат мог торжествовать — казалось, что отныне никто и ничто не сможет препятствовать его власти над королевством и его людьми. Как видно, на радостях Людовик не стал более противиться бракосочетанию наследника и бургундки, едино выговорив для своего сына — Карла, принцессу Изабеллу Французскую, старшую дочь короля, несколькими годами ранее оставшуюся вдовой после гибели Ричарда II Английского. Конечно же, в те времена никто не мог предполагать, что сын Карла Орлеанского много лет спустя взойдет на трон Франции под именем Людовика XII, после того, как старшая ветвь рода Валуа окончательно пресечется в прямой мужской линии.

Но пока до этого далеко, а 31 августа 1404 года в королевской капелле Сен-Поль благополучно празднуется бракосочетание Людовика Гиеньского и Маргариты Бургундской. Судя по всему, стоя перед алтарем в шитом золотом и усыпанном драгоценностями платье, механически отвечая на вопросы священника, Людовик попросту маялся от скуки, дожидаясь момента, когда сможет вернуться к своим привычным играм и каждодневным занятиям. Невеста, по всей видимости, испытывала те же чувства. Опять же, нам неизвестно, случилось ли малолетним супругам присутствовать на пире, данном в честь столь радостного события. Зато — в Париж, как и следовало ожидать, прибыл Жан Бургундский, отец новобрачной. Пока что этот некрасивый, но весьма умный и хитрый человек не спешил рваться на первые роли, предпочитая без лишнего шума и пыли разведать обстановку и затем действовать по обстоятельствам. Мы в скором времени увидим, чем обернется для Франции его визит.

Орлеан против Бургундии

Ученик

Harley 2677 f. 1.png
Познание мира.
Андреа да Фиренци «Энциклопедия Плиния Старшего». - Плиний Старший «Натуральная история» - ок. 1457-1458 гг. - Harley 2677 f. 1 - Британская библиотека. - Лондон

Пока же, Людовик расточает кузену и ныне свояку знаки вежливого внимания, и даже приглашает его на несколько дней погостить у себя — в замке Куси, причем приглашение со всей благосклонностью принято. Однако, если орлеанец всерьез полагает, что подобным образом сумеет добыть себе единомышленника и верного исполнителя своих желаний, он фатально ошибается. Естественно, гость с благосклонностью принимают и деньги, и знаки внимания, однако, того единственного, что он реально желает, вежливый хозяин не может да и не собирается ему дать. Это власть — причем, единоличная власть над государством, которую королевский брат, как известно желает только для себя, в то время как его трезвомыслящий гость прекрасно понимает, что любые подарки только усиливают его зависимость от руки дающего. Быть свободным и самому определять свои потребности в мире безумного монарха можно только одним способом, и способ этот — регентство. Впрочем, вражда обоих кузенов, которая с неизбежностью приведет их самих, а вслед за тем и страну к трагической развязке — все еще впереди.

Пока что нашему герою семь лет, и ему пора, постепенно оставив детские занятия, приниматься за учебу. Отныне, уже не ребенок, а «отрок» — puer — он должен впервые облачиться в платье взрослого мужчины, и приняв свое первое причастие, полностью посвятить себя новым обязанностям.

Без сомнения, для образования королевского сына приглашены были наилучшие учителя. Дофину следовало освоить родной французский язык и латынь — в те времена важнейший язык для дипломатических переговоров с иностранными государями и папством. Преподавание велось изначально по часослову, затем по распространенным в те времена духовным опусам (в особенности часто в этой роли выступало сочинение Св. Августина «О граде Божием»), изучить арифметику, историю, философию, музыку — и наконец, в совершенстве овладеть ремеслом военного — верховой ездой, мечом, копьем и луком, а также умением вести учтивый разговор, и правильно держать себя в окружении подданных. «Политическую науку», совершенно необходимую для управления государством, предполагалось осваивать, присутствуя на заседаниях королевского совета. Конечно же, высказываться дофину было еще рано, однако, ему полагалось слушать, вникать в проблемы своего будущего владения, и наконец, извлекать уроки из побед и ошибок текущего царствования.

С высоты нашего современного знания, стоит отметить, что возможно, королева несколько поторопилась с этим вопросом; необходимость часами молча сидеть и слушать нечто, малопонятное и не слишком интересное для детского ума, скорее всего, наводила на принца исключительно скуку, и тщательно стараясь не зевать и не слишком глазеть по сторонам, он кое-как досиживал до конца затянувшегося процесса, и с облегчением спешил прочь. В оправдание королеве, отметим, что у нее вряд ли был особенный выбор — после многих лет безнадежной борьбы за рассудок супруга, когда в конечном итоге ей вместе со всеми прочими оставалось смириться с мыслью, что выздоровление для короля невозможно, единственной надежной на будущее оставался дофин. Именно ему, в полном соответствии со средневековым правом следовало как можно раньше, повзрослев и набравшись опыта, взять на себя управление страной.

Но пока что результат получался обратным — и кто знает, быть может, именно это, слишком ранее насильственное приучение к государственным делам и породит то упорное к ним отвращение, которое у позврослевшего принца из раза в раз констатировали современники?…

Судя по всему, юный Людовик был из тех, кого называют «способным, но ленивым». Книжное знание также его не прельщало, по крайней мере, нам ничего не известно о его личной библиотеке или о дарении ему книг — а в те времена это были подарки в высшей степени желанные! Без сомнения, он мог пользоваться богатой королевской библиотекой, а также немалым собранием книг, принадлежавших его матери, но все-таки полное молчание, которым обходят покупку или обновление книг казначейские записи его личного двора — наводит на определенные выводы.

Зато как все мальчишки в этом возрасте, он бредил подвигами и славой. Стратегию и тактику военного дела изучать полагалось с опытным ветераном, помнившим еще походы прославленного дю Геклена, и славные битвы с англичанами, в результате которых едва не проигранная война повернула вспять. К некоторой досаде дофина, проявить свои способности на поле боя пока что было невозможно — с врагом установилось долгое перемирие; зато в его распоряжении были книги о подвигах древних героев — Цезаря, Карла Великого, и конечно же, высокочтимого в те времена Александра Македонского.

На волосок от гибели

Ball lightning1.png
Шаровая молния, проникшая в комнату через камин..
Неизвестный художник «Шаровая молния, спустившаяся в комнату (через трубу)». - Георг Гартвиг «Мир воздуха». - Иллюстрация к изданию. — 1886 г. — Лондон, Великобритания.

Жизнь шла своим чередом и наступал богатый событиями и опасностями год 1405й. К этому времени во дворце появился новый персонаж — некая Одетта де Шамдивер, дочь королевского конюшего. Официально — «фаворитка» безумного короля, попросту говоря — сиделка и наложница, должная успокаивать его во время приступов умопомрачения, не позволяя несчастному причинять вред себе или кому-либо другому. К величайшему удивлению, обязанности свои юная Одетта, можно сказать, даже перевыполнила, король привязался к ней, во время приступов стал спокойным и даже послушным, пытался вести осмысленный разговор или отвлекаться на шахматы или карточную игру. По словам современников, одного движения бровей или в худшем случае — угрозы разлюбить и уехать прочь, «фаворитке» хватало, чтобы утихомирить самый жестокий приступ. Правда, у этого несколько вынужденного сожительства была и другая сторона: через короткое время юная Одетта родит от короля дочь, которую тот официально признает и даст соизволение на собственный герб и фамилию. Впрочем, дофина эта история вряд ли занимала, и фаворитка, кстати сказать, не позволявшая себе ничего лишнего и разумно державшаяся в стороне от придворных интриг, ни единокровная сестра особого интереса не вызывали.

Зато королева, почувствовавшая себя отныне свободной от обязанностей матери и супруги, поспешила перебраться из дворца в особняк на улице Барбетт, рядом с воротами того же наименования. В этом новом доме постоянным и желанным гостем стал Людовик Орлеанский, младший брат короля. Злые языки поговаривали, что ему удалось склонить королеву к более чем родственным отношениям, но судя по всему, речь шла не более, чем о грязной сплетне. Безобразно расплывшаяся после одиннадцати родов, едва ли не сорокалетняя Изабелла Баварская вряд ли могла вызвать в мужчине любовное томление. Другое дело, что полагая, будто со смертью Филиппа Бургундского все рычаги управления государством перешли в руки деверя, королева поспешила оказаться на стороне силы, и с тех пор деятельно помогала Людовику, соответственно чиня препятствия бургундскому герцогу, сколь то было в ее возможностях. Зато этот последний, человек изобретательный и хитрый, пошел на совершенно беспрецедентный шаг, превратившись в настоящего кумира парижской толпы, которую он склонял на свою сторону неприкрытой лестью, и обещаниями отменить налоги как таковые, случись ему дорваться до вожделенной власти. Нелепость подобных посулов мало кого смущала, и уже в скором времени Париж душой и телом оказался на стороне бургундского герцога.

Между тем 13 июля дофин, как обычно, коротал свой досуг в особняке на улице Пети-Мюск, тем более, что снаружи разразилась жесточайшая гроза, и выходить на улицу не было ни желания, ни особого резона. Надо сказать, что королева Изабелла отчаянно боялась грозы — незадолго до того молния проникла в ее спальню (к счастью, сама хозяйка в это время находилась в другом месте!) и основательно попортила и сожгла мебель. Надо сказать, читатель, что с королевой многие разделяли этот страх — молния казалась Божьим наказанием, от которого не спасали ни дворцы ни церкви. Единственным выходом казалось как можно скорее спрятаться в подвальное помещение без окон, и там в относительной безопасности переждать буйство природы.

В «детском особняке» подвала, подходящего для подобных случаев, как видно, не было, да и гроза, разразившись со всей внезапностью, попросту не дала времени, чтобы искать для себя другое убежище. Посему, за наглухо закрытыми ставнями, дети в сопровождении воспитательницы, слуг и пажей, попросту сбились в кучку в главной зале, стараясь разговорами и шутками отвлечь себя от происходящего. Дофин, как старший, по всей видимости, пытался подавать пример спокойствия и стойкости — когда через каминную трубу в комнату ворвалась молния. Опять же, сколь можно судить из нашего исторического далека, речь шла об шаровой молнии — явлении, до настоящего времени до конца не объясненном, но исключительно опасном. На пути у горящего шара оказался юный паж. Несчастный не успел даже вскрикнуть, как от него осталась (по воспоминанием современников) горстка пепла и кусок обугленной кожи, после чего молния опалила мебель, разорвала у нескольких человек пышные рукава (по моде того времени) и наконец, благополучно ушла в землю.

Несложно представить, каким потрясением оказалось случившееся для всех, кто в это время находился в комнате. Нам несложно будет также представить, как Изабелла Баварская, которой без сомнения доложили о произошедшем, упала на колени перед негасимой лампадой в своей личной маленькой часовне, истово благодаря Господа, что в этот страшный день сумел уцелеть главный человек во всей Франции — дофин!…

Неудавшееся бегство

The old Louvre and Montmartre hill in the Middle Ages.jpg
Луврский замок и холм Монмартр..
Мастер Сен-Жермена де Пре «Пьета Сен-Жермена де Пре» (фрагмент). - Дерево, масло. - ок. 1500 г. — Луврский музей. - Лувр, Франция.

Борьба принцев между тем, приобретала ожесточенный характер. Постоянные перепалки в королевском совете, интриги и контр-интриги — все это привело к тому, что терпение у герцога Бургундского лопнуло окончательно. Поняв, что вожделенную власть добром ему не получить, он решил последовать примеру отца, и попросту принудить королевский совет к тому с помощью вооруженной силы.

Королеву и ее союзника — Людовика, подобный демарш застал врасплох, попытка задержать бургундца, разрушив мосты на Сене, благополучно провалилась; городское ополчение, должное выполнить приказ, как вы понимаете, отнюдь не горело желанием это сделать. Оставалось бегство; опасаясь, что парижане попросту не выпустят их из города, 17 августа 1405 года королева и Людовик Орлеанский разыграли комедию «охоты», куда увлекли за собой также безумного короля, они спешно покинули Париж, и после полутора дней отчаянной гонки, 19 августа «в послеобеденное время» благополучно добрались до сильно укрепленного Мелена.

Дофин Людовик в это время был достаточно серьезно болен. Юношу трепала лихорадка, в ночь перед побегом у него неожиданно открылось носовое кровотечение, остановить которое удалось далеко не сразу — первый тревожный намек на то, что здоровье дофина оставляло желать много лучшего. Посему, захватить с собой мальчика в подобном состоянии оба сообщника не могли. В то же время, оставлять дофина в столице было нельзя — Жан Бесстрашный легко мог превратить его в заложника при своей персоне, и далее править по своей воле, прикрываясь лишь именем «регента» и «воспитателя» при несовершеннолетнем.

Посему, обязанность вывезти Людовика Гиеньского и прочих королевских детей из столицы досталась Людовику Баварскому — старшему брату королевы. В помощь ему были даны Эдуард, герцог Барский, кузен короля — маркиз дю Пон, и наконец, королевский мэтр д’отель Жан Монтегю вместе со слугами и свитой. Всех прочих, включая королевских дядей, уведомить не удосужились, видимо почитая справедливой немецкую поговорку «что знают трое, знает и свинья».

Посему, 18 августа, после полудня должным образом напутствованные Карл, сеньор де ла Ривьер, граф де Даммартен и маршал Франции Бусико с братьями буквально вломились в покои, где лежал больной дофин, и благополучно игнорируя протесты врачей и прислуги, едва не силком вытащили мальчика из постели, и кое-как, вместе с прочими королевскими детьми поместили на повозку, должную немедля доставить их к набережной. Здесь дожидался приготовленный корабль; дело удалось сохранить в достаточной тайне, и дети благополучно достигли Витри-сюр-Сен, откуда продолжили путь уже по суше, остановившись для ночлега в крепости Иври. Впрочем, «свинья», то бишь герцог Жан, как раз в это время достигший Лувра, узнал о побеге, вместо того, чтобы отдохнуть после долгой дороги, вновь вскочил в седло. Парижа ему удалось достичь уже на рассвете, подняв по тревоге сеньора де Сен-Жоржа, и вместе с ним городское ополчение, как уже было сказано, преданное бургундцу душой и телом, он немедля пустился в погоню, и настиг королевских детей в Жювизи.

Предусмотрительно окружив беглецов своими солдатами, куртуазный негодяй осведомился у дофина, желает ли тот немедля вернуться в Париж. Как и следовало ожидать, мальчик, дрожащий в лихорадке, конечно, более всего желал оказаться вновь в своей теплой постели, в комнате с жарко натопленным камином. Строго говоря, как несовершеннолетний, дофин в согласии с буквой тогдашнего права не мог принимать самостоятельных решений, выносить подобные было исключительно прерогативой его матери. Однако, бургундца подобные «мелочи» не интересовали, дофин «пожелал», остальное, говоря современным языком было «делом техники». Несмотря на отчаянные протесты Людовика Баварского и прочих, детей отправили назад под сильным вооруженным эскортом, тогда как сопровождающие, ныне оставшиеся не у дел, могли продолжать свой путь, чтобы сообщить королеве и герцогу Орлеанскому о произошедшем. Надо сказать, что Людовик и его верная сообщница — королева, в это время коротали время в Пульи, неподалеку от Мелена, ожидая прибытия кортежа с детьми. Скверные новости, доставленные братом королевы заставили их в спешке прервать обед и немедля удариться в бегство, чтобы вновь скрыться в Мелене, за неприступными стенами крепости.

Пока же, благополучно водворенный — пусть не в Париж, а в Луврский замок, дофин забылся тяжелым сном, за порогом его покоев события неслись вскачь. Королева наотрез отказывалась возвращаться, пока ей не вернут сына, со своей стороны, герцоги Беррийский и Бурбонский, более всего желавших, чтобы конфликт, грозивший ввергнуть Францию в гражданскую войну был любой ценой улажен, вынуждены были изображать «хорошую мину при плохой игре», фактически содействуя бургундцу в его планах. Он сам 21 августа счел для себя лучшим устроить комедию «королевского совета», на котором должен был «председательствовать» дофин — сколь о том можно судить, в качестве бессловесного манекена, одним своим присутствием должного подтверждать правомочность всех действий бургундца. Надо сказать, что в это время молодой Людовик еще не оправился от болезни, так что же удивляться, читатель, что нашему герою не будет суждена долгая жизнь — при таком-то отношении к его монаршему здоровью?…

Шаткий мир

Итак, на «совете» в присутствии короля Наварры, герцогов Беррийского, Бурбонского, а также королевских советников и депутаций Парламента и Университета, Жан Бесстрашный (конечно же, не самолично, а через своего кастеляна — Жана де Ньеля, еще раз озвучил свою программу реформ, достаточно благосклонно принятую всеми присутствующими. Закрепляя свой успех, он счел за лучшее назначить старого Жана Беррийского «капитаном» (или говоря современным языком — комендантом) парижской крепости.

Еще два дня спустя, Жан Бесстрашный вместе с возвращенными детьми благополучно въехал в столицу под громкое ликование толпы и вежливую радость обоих герцогов, выехавших его встречать к самым воротам. Демонстрируя свою «лояльность», бургундец немедленно передал дофина под опеку старого Жана Беррийского. В тот же день на имя короля было составлено очередное послание, в котором победитель, обвиняя своего предшественника в казнокрадстве и разорении государства, писал о том, что по вине последнего король и его семья вынуждены испытывать нужду в самом необходимом, тогда как драгоценности короны, а также золотая и серебряная посуда, принадлежащая монарху, заложены у ростовщиков, а верные слуги, способные доводить до слуха короля правдивое положение вещей, удалены из дворца. Людовик Орлеанский, 2 сентября 1405 года, оправдывая себя, ответил открытым письмом, в котором всю вину за положение в государстве, в самом деле, далеко не лучшее, взваливал на королевских дядей, во время своего долгого правления успевших полностью разорить казну.

Эпистолярная дуэль продолжалась, в свою очередь герцог Бургундский 8 сентября отправил по крупным городам письма, в которых обвинял своего противника в попытке развести дофина с его дочерью Маргаритой и отправить ее назад «в повозке или же конном экипаже», при том, что некто, неназванный по имени, якобы собирался вместе с этим расстроить брак его сына и Мишель Французской. Надо сказать, что по сохранившимся документам никаких поползновений в подобную сторону не прослеживается, да и сам дофин (опять же, сколь о том можно судить), пока что был вполне доволен существующим положением вещей. Неприязнь между супругами вспыхнет позднее, пока что юный Людовик скорее всего понимал наличие у него супруги как некую данность, на которую можно было просто не обращать особого внимания. В самом деле, прекрасно понимая, что оставаться без жены ему не дадут, какой был смысл менять одну на другую — столь же ненужную и безразличную, так как при выборе его личное мнение наверняка учитывалось бы в последнюю очередь?… Впрочем, выдвигая подобные обвинения, пусть даже очень далекие от истины, герцог Жан невольно выдал свои затаенные страхи. В самом деле, в согласии со Средневековым правом, пока супруги не провели вместе хотя бы одну ночь, брак полагался незавершенным и мог быть расторгнут в любую минуту, тогда как физической близости между этими совсем еще детьми, поневоле приходилось ждать как минимум несколько лет.

Забегая вперед, отметим, что касательно Маргариты страхи бургундца останутся беспочвенными, но в точности воплотятся в жизнь, когда речь пойдет о средней его дочери — Катерине, отданной замуж за Людовика Анжуйского, сына могущественного герцога Людовика, носившего также титул короля Сицилии. Уже позднее, когда бургундец запятнает свои руки убийством из-за угла, анжуйцы сочтут для себя лучшим разорвать так и не осуществленный брак и с позором отправить назад его дочь. Но — обо всем по порядку.

Конфликт затягивался, ни одна из сторон не желала идти на уступки, более того, Людовик Орлеанский спешно стягивал к столице войска, то же самое делали оба королевских дядей, в попытках покончить с расколом любым возможным способом, за ситуацией с интересом следили на Британских островах… короче говоря, ситуация грозила в любой момент выйти из-под контроля. К королеве раз за разом отправлялись посланцы — Людовик Бурбонский, человек дипломатичный и мягкий, старавшийся вразумить упрямицу, что дальнейшее затягивание конфликта может привести к самым непредсказуемым и страшным последствиям… вслед за ним — делегация докторов парижского Университета, наконец, 8 сентября Жан Беррийский — результат по-прежнему оставался нулевым. Королева наотрез отказывалась возвращаться, требуя, чтобы ей отдали детей, на что, как вы понимаете, Жан Бесстрашный никак не мог пойти.

Между тем, ситуация становилась патовой: занять силой одну из сильнейших в Европе крепостей Людовику Орлеанскому было явно не под силу, но и его противнику становилось все сложнее удерживать при себе наемные войска, тем более, что казну предусмотрительные беглецы забрали с собой, а его собственные средства таяли с пугающей скоростью. Коротко говоря, пыл обоих противников на время удалось погасить, примирение (кривое, косое, но все лучшее, чем война и убийства!) было подкреплено торжественной клятвой и в середине октября наконец-то позволила себя уговорить, и вернулась в столицу, как водится, под бурные приветствия народа.

Личные инструменты