Костюм средневековой Франции/Глава VI Светский костюм XIV—XV вв.

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Шоссы)
(Камиза: Разделение строк)
Строка 145: Строка 145:
  
 
=== Камиза ===
 
=== Камиза ===
{{Фоторяд|Les Très Riches Heures du duc de Berry juillet braies.jpg|ш=130|color=#EAB97D|align=right|текст=<small>А вот мужская камиза встречается на миниатюрах гораздо чаще. Фрагмент миниатюры «''Июнь''» [[Братья Лимбурги|Поля Лимбурга]] из «''[[Великолепный часослов герцога Беррийского|Великолепного часослова герцога Беррийского]]''», 1412—16&nbsp;гг.</small>}}
+
{{Фоторяд|Les Très Riches Heures du duc de Berry juillet braies.jpg|ш=130|color=#EAB97D|align=right|текст=<small>А вот мужская камиза встречается на миниатюрах гораздо чаще.<br/>Фрагмент миниатюры «''Июнь''» [[Братья Лимбурги|Поля Лимбурга]] из<br/>«''[[Великолепный часослов герцога Беррийского|Великолепного часослова герцога Беррийского]]''», 1412—16&nbsp;гг.</small>}}
{{Фоторяд|Ambrogio Lorenzetti - Allegory of the Good Government (detail) - cropped.jpg|ш=165|color=#EAB97D|align=left|текст=<small>Одно из немногих изображений женщин в одной лишь камизе. Фрагмент фрески [[Лоренцетти, Амброджо|Амброджо Лоренцетти]] «''Аллегория доброго правления''», 1338—40 гг.</small>}}
+
{{Фоторяд|Ambrogio Lorenzetti - Allegory of the Good Government (detail) - cropped.jpg|ш=165|color=#EAB97D|align=left|текст=<small>Одно из немногих изображений женщин в одной лишь камизе.<br/>Фрагмент фрески [[Лоренцетти, Амброджо|Амброджо Лоренцетти]] «''Аллегория доброго правления''»,<br/>1338—40 гг.</small>}}
 
Нижняя рубашка (chemise), также известная в русскоязычных изданиях под испанским названием «[[Камиза (нижнее бельё)|камиза]]», также является достаточно древней по своему происхождению. Её носили равно и мужчины и женщины, однако, мужская камиза была несколько более короткой, доходя до середины бедра или до колен — единого стандарта не существовало и всё зависело исключительно от индивидуального вкуса. Женские рубашки, как правило, должны были доходить до щиколоток, в верхней части камизы могли делаться конические мешки — предшественники современных [[бюстгальтер]]ов. Эти мешки были удобны тем, что позволяли зрительно увеличивать маленькую от природы грудь, закладывая внутрь дополнительные слои материи или подушечки, чтобы таким образом, получить требуемую форму и размер. Другой способ состоял в том, чтобы надеть на (или реже — под) камизу широкую повязку, целиком закрывавшую грудь и поддерживавшую её. Эта повязка также позволяла регулировать размер: слишком объемную грудь, также бывшую не в чести, можно было визуально уменьшить, затягивая повязку. Модницы порой слишком усердствовали в этом, вызывая тревогу тогдашних врачей, безуспешно пытавшихся убедить дам, что чрезмерное давление на грудь может стоить им здоровья{{sfn|Véniel|2008|p=162}}.
 
Нижняя рубашка (chemise), также известная в русскоязычных изданиях под испанским названием «[[Камиза (нижнее бельё)|камиза]]», также является достаточно древней по своему происхождению. Её носили равно и мужчины и женщины, однако, мужская камиза была несколько более короткой, доходя до середины бедра или до колен — единого стандарта не существовало и всё зависело исключительно от индивидуального вкуса. Женские рубашки, как правило, должны были доходить до щиколоток, в верхней части камизы могли делаться конические мешки — предшественники современных [[бюстгальтер]]ов. Эти мешки были удобны тем, что позволяли зрительно увеличивать маленькую от природы грудь, закладывая внутрь дополнительные слои материи или подушечки, чтобы таким образом, получить требуемую форму и размер. Другой способ состоял в том, чтобы надеть на (или реже — под) камизу широкую повязку, целиком закрывавшую грудь и поддерживавшую её. Эта повязка также позволяла регулировать размер: слишком объемную грудь, также бывшую не в чести, можно было визуально уменьшить, затягивая повязку. Модницы порой слишком усердствовали в этом, вызывая тревогу тогдашних врачей, безуспешно пытавшихся убедить дам, что чрезмерное давление на грудь может стоить им здоровья{{sfn|Véniel|2008|p=162}}.
  

Версия 05:13, 24 октября 2012

Костюм эпохи Позднего Средневековья выполнял во многом социальную функцию. Ношение платья в XIV—XVI веках определялось понятием «луковицы», когда верхнее платье надевалось поверх нижнего, и количество слоёв зависело от социального статуса хозяина, его состоятельности, профессиональной принадлежности, а также от местных традиций. В строго разделённом сословными рамками обществе ношение костюма оговаривалось «законами о роскоши», предписывавшими то или иное платье для каждой социальной прослойки. Однако сама многочисленность этих законов и частота их принятия говорит о том, что запреты постоянно нарушались.

Содержание

Исторический фон

Социально-культурная составляющая

В конце XII века феодальная Европа, и, в частности, Франция оказалась в «мальтузианской ловушке»: более чем неторопливый прогресс в области техники, экстенсивное ведение хозяйства, основанное на эксплуатации всё новых и новых пространств, вкупе с перенаселением с необходимостью должны были закончиться кризисом. Наступление этого кризиса ускорила Столетняя война, в которой старая знать втянутых в конфликт стран — Англии и Франции, и в той или иной мере их европейских союзников, истребляла самоё себя. К военным лишениям добавился Великий Голод 1315—1317 годов, вызванный резким изменением климата, известным в литературе под названием «малого ледникового периода», а также эпидемия Чёрной Смерти, выкосившая едва ли не треть населения страны. Катастрофическое уменьшение количества рабочих рук, вызванное эпидемией, а также возросшее благосостояние оставшихся привели к резкому подорожанию ручного труда. Низшие классы, осознав свою силу, немедля попытались улучшить своё материальное положение и добиться определённых политических свобод, попытки государства сдержать эти новые тенденции посредством законов, запрещавших платить наёмным работникам больше, чем то было принято до эпидемии, а также попытки дворянства поднять налоги в своих владениях и усилить своё влияние в городах и деревнях, вернувшись, таким образом к старому порядку вещей, вылились в цепь народных восстаний, охвативших страну в последнее двадцатилетие XIV века. Окончательным результатом стал некий статус-кво, не принёсший удовлетворения ни одной стороне: налоги возросли, но недостаточно, чтобы вернуть пошатнувшийся материальный достаток высших классов, и в то же время властям пришлось отказаться от попыток регулировать заработную плату. В обществе властно заявляла о себе новая сила — купечество, разбогатевшие старейшины ремесленных цехов, городской патрициат. Престижность высокого рождения всё больше подменялась престижностью тугого кошелька, дворянскому классу нанесён был удар, от которого он уже не смог оправиться, и всё Позднее Средневековье превратилось для него, по выражению Флорана Вениеля, в эпоху его «медленной агонии». В обществе всё более распространялись морганатические браки, обедневшие дворяне женились «на деньгах», ещё более подрывая и без того пошатнувшийся престиж своего сословия. Иерархические границы размывались, попытки государства повлиять на моду, разрабатывая всё новые «законы о роскоши», запрещавшие низшим классам использование дорогих тканей, длинное платье, изысканные украшения, попросту игнорировались населением. Флорентиец Маттео Виллани жаловался[1]:

« Простонародье ныне требует для себя самых дорогих и изысканных блюд, их женщины и дети щеголяют пышными платьями, принадлежавшими ранее тем, кто навсегда покинул этот мир. (…) В нынешнее время женская прислуга, неопытная и необученная, и вместе с ней мальчишки-конюшие требуют для себя, по меньшей мере, 12 флоринов в год, а самые наглые и 18, и даже 24, то же касается нянек и мелких ремесленников, зарабатывающих на хлеб своими руками, которым подавай ныне втрое больше обычного, и так же работники на полях, коих следует теперь снабжать упряжкой быков и зерном для посева, и работать они желают исключительно на лучшей земле, забросив прочую. »

К великому соблазну своих новых подданных английские лучники при Креси захватили огромное количество роскошного платья, в котором французы готовились праздновать победу, в результате чего, по словам хроникёра, «не стало более понятно, кто богат, а кто беден».

Но сильнее всего потрясения, вызванные войной, голодом и чумной эпидемией, отразились на мировоззрении людей того времени. Само понятие мирового порядка, раз и навсегда установленного, незыблемого и не подлежавшего никаким изменениям, словно идеально отлаженный механизм, оказалось подорвано раз и навсегда. Страх перед завтрашним днём, осознание хрупкости собственного существования при полной невозможности повлиять на происходящее, начавшись во времена эпидемии, породили ту лихорадочную погоню за удовольствиями, стремление перещеголять друг друга в роскоши и страсть к нарядам, которой И. Нол дал имя «эротической составляющей чумы». «Пляске смерти», во множестве изображавшейся в церквях, где скелеты, символы смерти, отплясывали вперемежку с принцами, прелатами, крестьянами, сопутствовали оргии на кладбищах, блеск и расточительство, жизнь по принципу «ешь, пей, люби, ибо завтра ты умрёшь».

Верхнее платье, бывшее ранее отличительной характеристикой, по которой отличались сословия и состояния, в XIV—XV веках всё больше превращалось в демонстрацию красоты тела — также нового понятия, вызывавшего бешенство моралистов — и хвастовство роскошью и достатком. Платье, ранее призванное скрывать и затушёвывать линии тела, стало куда более открытым и даже вызывающим, человеческое и земное предпочиталось загробному блаженству. Европа готовилась к Возрождению.

Изменение идеологии ношения платья в начале XIV века

Сочинения моралистов того времени, бичевавших и высмеивавших новую моду, как ни парадоксально, сохранили до нашего времени наибольшее количество информации о ней. Как это обычно бывает, блюстителей нравственности приводило в ярость любое, самое незначительное изменение, любое новшество в деле ношения платья, свидетельствующее, без сомнения, о развращённости, забвении, уничтожении духовности и близости Страшного Суда. Когда в XII веке с Востока пришла мода на длинные, струящиеся одежды, исторически восходящие к арабскому и греческому платью, в них увидели опасное свидетельство изнеженности, «женственности» и порчи нравов, в конце Средневековья эти же старинные одеяния уже стали восприниматься в качестве единственно правильных, строгих и целомудренных, в противовес новоявленному короткому платью[2].

На рубеже веков единая ранее человеческая масса принялась распадаться на отдельные «я». Желание выделиться из толпы, привлечь к себе внимание окружающих было столь велико, что к поясу принялись привязывать бубенчики, что вынуждало в свою очередь Св. Бернарда гневно вопрошать тогдашних модников: «Что за финтифлюшки на вас надеты? Это конская сбруя? Женское платье?» Недовольство клира никоим образом не могло остановить новые тенденции[3].

Переворот в самой идеологии ношения платья в первые годы XIV века начали женщины. Впервые за много столетий у платья появилось декольте, на всеобщее обозрение выставлялась шея, плечи, верхняя часть груди. Как водится, это новое было хорошо забытым старым — подобным образом носили платье во времена Римской империи, в тевтонской одежде эта мода просуществовала до конца V века н. э., но конечно же, так далеко историческая память средневекового человека никогда не простиралась (231). Чтобы понять шок, вызванный этой модой, следует вспомнить, что женщина в понятиях средневековой морали считалась существом подчинённым, которое следовало держать в повиновении для её же пользы, чтобы предотвратить разгул дикарских инстинктов, унаследованных от праматери Евы. Женщина полагалась «аспидом, ехидной», шевалье де Латур-Ландри сравнивал её с пауком, умело оплетающим сетью сильный пол, чтобы таким образом вовлечь его в пучину плотского греха. Новая мода скандальным образом меняла сексуальные роли — из добычи женщина становилась охотником, соблазнительницей, недоступной, а потому особо желанной. Отрицать эротическую составляющую новой моды и вправду было бы затруднительно, платья начала XIV века, по-прежнему полностью драпируя фигуру от талии и ниже, получив отрезной лиф со шнуровкой или рядом пуговиц, плотно облегали грудь и руки, подчеркивая их форму, выставляя напоказ ранее скрытое[4].

Моралисты без устали проклинали «нагую шею», которая притягивала мужские взгляды словно магнитом, обеспечивая незадачливым воздыхателям уютное местечко на адской сковородке — ничего не помогало[4]. Раз возникнув, декольте стало неотъемлемой частью женского наряда вплоть до конца XIX века. Более того, вслед за женщинами от рук отбились и мужчины, начиная с 40-х годов XIV века мужской костюм вслед за женским обзавёлся отрезным лифом и спинным швом, позволявшим подчеркнуть каждую линию тела, а также длинным рядом пуговиц. Новый наряд был столь узким и тесным, что не надевался без посторонней помощи, вызывая насмешки и издевательства поклонников строгого образа жизни. Мишель Пентуэн с негодованием писал о новомодном платье «столь узком и тесном, что его не надеть без посторонней помощи, процесс же снимания такового наводит на мысль о ремесле живодера»[5]. Дальше больше, мужской наряд стал катастрофически укорачиваться, вплоть до того, что в самом смелом варианте (т. н. «жакетте») едва лишь прикрывал бёдра, вызывая дополнительную волну возмущения тем, что «носящий таковое платье при любой попытке наклониться, дабы услужить своему сеньору, демонстрирует всем стоящим сзади свои брэ (трусы)»[6]. С точки зрения той же морали, подобное «бесстыдство» низводило носящего подобное платье на уровень животного или дикаря. Но всё возмущение моралистов не могло остановить поступательный ход истории. В дальнейшем короткое платье то уходило в тень, то появлялось вновь, но окончательно не забывалось[7].

Если историю женского декольте проследить затруднительно, то касательно мужской моды, с достаточной уверенностью можно сказать, что она зародилась в среде молодых дворян — оруженосцев и пажей. Вызвали её к жизни, по-видимому, чисто военные нужды, в длинном платье, надетом на или под защитное вооружение было трудно и неудобно сражаться, тем более что всё чаще древнюю стёганку стал заменять тяжёлый металлический доспех. В коротком платье также было проще прислуживать — стоит напомнить, что обязательный этап жизни молодого дворянина включал помощь господину в качестве пажа, оруженосца и «благородного слуги» — вплоть до выхода из юношеского возраста и посвящения в рыцари. Длинное и широкое платье было для исполнения подобных функций, конечно же, неудобно. Также следует заметить, что в самом обществе эта мода вызвала неоднозначную реакцию. Если церковь отвергла её немедля и сразу, вплоть до нынешнего времени сохранив длинные, струящиеся облачения, высшие дворяне определились в своём выборе не сразу. Если Иоанн II и Карл V Мудрый безоговорочно отдавали предпочтение старомодным длинным одеждам, молодой и деятельный Карл VI стал публично показываться в коротком платье, после чего новая мода утвердилась уже окончательно[8].

Ткани

Во времена позднего Средневековья одежда шилась из ткани как растительного, так и животного происхождения. Из первого типа известны были пенька, рами, особенно распространён был лён, шедший для пошива нижнего белья. В XIII веке во Франции появился хлопок, завезённый купцами с Востока. Хлопчатая ткань использовалась для пошива одежды, белья, из неё же изготовлялись подкладки, используемые в некоторых типах костюма[9].

Шёлк изначально привозился купцами с Ближнего Востока и Западного Средиземноморья, но уже в XV веке его производство началось в Лионе, причём пищей для гусениц шелкопряда служил местный тутовник. Однако, важнейшим сырьём для ткани в течение всего Средневековья оставалась шерсть; французская поговорка того времени утверждала что «под овечьими ногами песок превращается в золото»[10]. Добротную, тёплую и прочную шерсть давала гасконская и иберийская порода овец известная под именем «чурро», однако, наилучшей считалась английская продукция. Шетландские и костуордские породы славились длинным, крепким волосом, изделия из подобной шерсти долго не изнашивались, и пользовались заслуженной славой. Североафриканские мериносы появились в XIV столетии, и распространение получили первоначально в Испании[9].

Производство одежды в эпоху Позднего Средневековья. Начальные этапы
180px Weaving, spinning, and combing flax.jpg Carding wool.jpg
Стрижка овец. Миниатюра из часослова Жана де Люка, 1524 год Женщины ткут, прядут и расчёсывают лён. Миниатюра из французской рукописи трактата Джованни Боккаччо «О знаменитых женщинах», XV век. Чесание шерсти. Фрагмент миниатюры Симона Бенинга «Ноябрь» из «Da Costa Hours». Бельгия, ок. 1515

Стрижка овец, как правило, производилась в мае, причём стадо предварительно купали в реке или в ближайшем водоёме. Шерсть с живота и ног складывалась отдельно, так как она полагалась слишком грубой, и большей частью использовалась для изготовления волосяной набивки, или самых грубых и дешёвых ниток. Далее, с помощью специального решета, снятую шерсть очищали от грязи и комков. Эта работа считалась женской. Затем шерсть подвергали многократному мытью, чтобы избавить её от кожного жира, промасливали, вычесывали, вновь отделяя грубый волос, использовавшийся затем для набивки матрацев, от шерсти для прядения[9].

Это прядение, как следующая стадия работы, считалось также почти исключительно женским и домашним занятием. Прядильные мастерские были редки, большая часть работы выполнялась дома, причём если лён и пенька большей частью предназначались для домашнего же ткачества, и лишь избытки уходили на рынок, шерсть почти вся уходила на продажу. Прялка была настолько привычным инструментом, что стала в литературе и иконографии непременным атрибутом женщины-крестьянки. Этот древний и крайне простой инструмент состоял поначалу всего лишь из доски, которую ставили стоймя, и веретена с пряслицем; вытяжение нити было процессом исключительно ручным, утомительным, а порой и болезненным, однообразные движения по скручиванию нити раздражали кожу. Самопрялка, упрощающая и ускоряющая процесс вытягивания и скручивания волокон, была, по-видимому, изобретена в Персии, но через посредство итальянцев, быстро стала популярной в Европе, первое документальное упоминание этого инструмента датируется 1290 годом[11].

Следует заметить, что как любое крупное изобретение, самопрялка вызвала к себе настороженность и даже враждебность, и была официально запрещена к использованию — из страха, что начнёт рушиться привычный образ жизни. Но конечно же, ни к какому результату эти запреты не привели. Самопрялка продолжала распространяться, давая двойственный эффект. С одной стороны, самопрялка, куда более тяжёлая и громоздкая, чем примитивный старинный инструмент, отнимала у женщины-крестьянки свободу, по сути дела, приковывая её к дому[11]. С другой, стало выгодным ремесленное производство пряжи. Первые мастерские открылись во Фландрии, затем королева Филиппа, жена Эдуарда III, памятуя, сколь выгодной оказалась торговля пряжей для её страны, основала в 1336 году прядильное производство в Норвиче, (Англия), причем английская шерсть очень быстро завоевала место на европейском рынке[12].

Ткачество, как следующий этап производства, было уже чисто мужским делом. Ткань изготовляли на горизонтальных станках, натягивая на них нити основы, и с помощью двух поднимающихся планок, движения которых можно было регулировать с помощью педали, поднимали желаемые нити, давая утку проходить сквозь них вперёд и назад. Рядом с основным ткачом должен был обязательно находиться помощник, следивший за тем, чтобы нити не запутывались и не рвались. Обычно эту работу поручали детям, которым из-за небольшого роста было не утомительно из раза в раз наклоняться к станку. Ткачи Позднего Средневековья были, как правило, первоклассными мастерами, знающими своё дело досконально, при том что лишь очень немногие могли позволить себе приобрести в собственность мастерскую; большая часть из них состояла на жаловании у старших суконного цеха, имевших в своём распоряжении стада баранов, леса, наёмных работников и даже корабли для торговли с заморскими странами[13].

Готовая ткань отправлялась на многочисленные ярмарки, торговля тканью в Средние Века была прекрасно налаженным и весьма прибыльным делом, связывавшим Францию даже с такими отдалёнными странами как Индия и Китай. Идущие в продажу ткани, как местные, так и привозные, обязательно подвергались контролю специальными представителями суконного производства, называемые фламандским словом eswardeurs. Только проверенные ими рулоны, снабжённые свинцовой печатью, могли официально быть выставлены для покупателя[14].

Небелёная ткань, грубая, серовато-коричневая, с многочисленными неровностями и узелками, продавалась мерным куском. Без дальнейшей обработки она могла идти только на лошадиные попоны, впрочем, самые бедные использовали её для постели, цистерцианцы закупали необработанное полотно для пошива монашеских ряс. Однако же, в большинстве случаев, ткань подвергалась дальнейшей обработке в суконных и красильных мастерских[14].

Первоначально её многократно промывали в чанах, мяли и перетирали с углём — эта процедура способствовала выравниванию волокон и исчезновению узелков. Затем полотно выбивали специальными билами и вымачивали его ногами в чанах, заполненных песком и винным осадком. Эта работа, не требовавшая ничего, кроме физической силы и здоровья, была уделом неквалифицированных работников, занимавших низшее положение среди членов суконного цеха. Эта буйная и плохоуправляемая масса постоянно питала склонность к бунту, что время от времени проявлялось в драках и стычках, принявших особенно серьёзный размах, когда в XIII веке появилась возможность заменить валяльщиков механическими молотами, приводимыми в движение водяной мельницей. Взбунтовавшиеся чернорабочие разрушили несколько таких мельниц, отнимавших у них заработок, но конечно же, остановить историю подобные вспышки не могли[15].

Наконец готовая ткань по необходимости поступала к красильщикам, и от них уже передавалась портным и белошвейкам. Кроме своих тканей, использовались и привозные; торговые книги XIV века называют александрийский и татарский шелка, золотое и серебряное шитьё, кашемир, саржу, фланель, тафту, камку и даже своеобразное полотно, называемое cottum, которое выделывалось из кошачьей и собачьей шерсти[16].

Производство одежды в эпоху Позднего Средневековья. Конечные этапы
190px 180px 180px
Крашение ткани. Миниатюра из фламандской рукописи трактата Бартоломея Английского «О свойствах вещей», 1482 Изготовление льняной одежды. Миниатюра из немецкой рукописи трактата «Tacuinum Sanitatis» Ибн Бутлана. XV век. Изготовление и продажа шерстяной одежды. Миниатюра из немецкой рукописи трактата «Tacuinum Sanitalis» Ибн Бутлана. XV век.

Меха, вышедшие из моды ближе к концу XIII века, пятьдесят лет спустя вновь привлекли к себе внимание. Мехами оторачивали и подбивали платье, что было далеко не лишним, если вспомнить, что даже за́мки и церкви порой были холодными и сырыми. Высшую ступень в меховой иерархии занимали соболь (zibeline), белый горностаевый мех с чёрными хвостиками (ermine), идеально-белая его разновидность (menu vair), очень высоко ценимая при дворе, а также vair — сложное меховое полотно, получаемое соединением кусочков меха белого горностая и серой белки, или просто серая белка с белым брюшком. Считается, что имя этого меха идёт от французского verre — «стекло», так как на свету имеет стекляннистый блеск. Беличьи шкурки в большом количестве доставлялись из Венгрии. Меха этого типа, как правило, предназначались для платья короля, королевы и высших сановников. Меньшей ценностью обладал gris — куний мех или зимний наряд европейской белки, в ряду с ним стоял кроличий мех (lapin); обе эти разновидности считались дворянскими. В самом низу иерархии находились барашек (mouton) и бобр (castor), использовавшиеся в частности для придворных облачений и ливрей[17].

Символика цвета

Средневековье любило яркие цвета. Религиозные мыслители, как, к примеру, святой Бернард, отвергавшие яркие краски на основании их «соблазнительности», подменяющей стремление к небесному суетными удовольствиями бренного мира — оставались в безнадёжном меньшинстве. Желание ярко и броско одеваться было неистребимо у всех классов общества, и сдерживалось исключительно соображениями денежного плана[18].

15th-century painters - Folio of a Breviary - WGA15894.jpg
Молотьба. Миниатюра «Август» из французского требника XV века

Во времена раннего Средневековья известные в текстильном деле красители, как растительного, так и животного происхождения, не отличались стойкостью, и достаточно быстро линяли после стирки или выгорали на солнце, так что яркие цвета были в основном уделом богачей, которые могли себе позволить часто менять платье, в то время как подавляющая часть населения поневоле вынужденно предпочитала бурые, серые или коричневато-бежевые оттенки. В эти времена вкусы населения были достаточно консервативны; цветовая палитра строилась на основе из трёх цветов, вошедших в употребление ещё в античную эпоху — белого, красного, чёрного, в то время как остальные считались второстепенными и группировались вокруг каждого из них «по максимальному сходству». Средневековье с его мистическими наклонностями и умением видеть символику в малейших деталях, не преминуло разработать целую шкалу цветовой оценки, причём каждому из цветов придавалось определённое значение. Белый, воспринимавшийся как не-цвет, отсутствие цвета, выступал символом чистоты, целомудрия и непорочности. В белое облачали ангелов на иконах, белый считался цветом упования на Бога, цветом высшей справедливости и вечности. С XIV века этот цвет стал особенно любимым и модным. И в то же время (для Средневековья была характерна подобная двойственность) белый считался цветом отчаяния и смерти[19].

Погребение Анны Чешской. Миниатюра из французской рукописи «Хроник» Жана Фруассара, ок. 1483

Чёрный полагался цветом умеренности, скромности, христианского смирения, а порой и покаяния перед Богом; с другой стороны его же ассоциировали со смертью, трауром и отчаянием. В начале XIV века чёрный стал настолько популярен, что на короткое время едва ли не вытеснил остальные цвета и оттенки; эту новую моду ввёл герцог Бургундский Филипп Добрый, в течение многих лет одевавшийся в чёрное в знак траура по отцу, убитому в обычной для тех времён феодальной войне за власть[19].

И наконец, самым излюбленным оттенком, королём цветов был красный, с античных времён считавшийся противоположным белому. Красный царил на рыцарских гербах, выступая в качестве основного на трети из них. В красном шли под венец невесты, огромные количества красных тканей, число оттенков которых доходило до 15, продавались на рынках. Красный символизировал гордость, победу, силу и мощь. Красный полагался цветом благочестивой щедрости, душевной широты, он же ассоциировался с учёностью, и властью, и, по распространенному поверью, отпугивал нечисть. Красные ленточки принято было привязывать к детским ножкам, защищая таким образом малышей от всевозможных напастей, в частности, от кори и кровотечений. С другой стороны, красный цвет стойко ассоциировался с гневом и жестокостью, в красное порой заставляли одеваться проституток и палачей, красными одеждами в романах артуровского цикла щеголяют антагонисты главных героев[19].

Vigiles du roi Charles VII 08.jpg
Жанна д’Арк и её судьи. Миниатюра из «Вигилий на смерть короля Карла VII» Марциала Оверньского. XV век

Однако, к XII веку в употребление постепенно стали входить более стойкие красители, проникавшие в самую глубину волокон, и вместе с тем спрос на окрашенные ткани резко пошёл вверх, возросла и требовательность к эстетической стороне применяемой цветовой палитры. Революция в общественном вкусе, пришедшаяся на это время, имела в своей основе сложный набор причин, в котором нашли своё отражение развитие самой технологии окрашивания, экономические, и даже этические соображения. Всё началось с того, что в это время была найдена рецептура получения стойкого небесно-голубого красителя, взамен мутного и не слишком привлекательного цвета, употреблявшегося ранее. Кроме того, если ранее для создания голубых и синих оттенков требовалось привозное и крайне дорогое индиго, около XII века в употребление пошло дешёвое местное сырьё, дающее вместе с тем прекрасный цветовой эффект[20][21].

Голубую краску научились получать, собирая листья вайды, обильно растущей по берегам Соммы, Эско и Гаронны. Листья толкли в ступке, превращая в однородную кашицу, которую затем оставляли бродить, подсушивали, и получившийся порошок добавляли в красильный чан. Жёлтую краску получали из резеды или чистотела, шелуха ореха окрашивала ткань в коричнево-чёрный цвет. Красную краску получали из кошенили или червеца, её же добывали из моренового корня, розовый цвет давала древесина одного из видов цезальпинии, глубокий чёрный оттенок получали дважды погружая полотно в чан с голубой краской, и затем дополнительно окрашивая его красным[19].

Couronnement de Charles VI le Bien-Aimé.jpg
Миниатюра, изображающая коронацию короля Франции Карла VI. Миниатюра Жана Фуке из «Больших французских хроник». XV век

Окрашивание ткани, как последний этап её изготовления, было процессом долгим и достаточно сложным. Небелёное полотно само по себе имело бежевато-коричневый оттенок. Для дешёвого крестьянского платья оно могло продаваться и без дальнейшей обработки, но если речь шла о более дорогих его разновидностях, из мастерской ткача готовые отрезы поступали к красильщикам, относившимся, как и ткачи, к суконному цеху. Для того, чтобы добиться нужного оттенка, полотно вымачивали в чанах с красильной жидкостью, куда также добавляли квасцы, закреплявшие цвет на ткани[19].

На изменение общественных предпочтений наложилось также то, что голубой считался во Франции «королевским». Он издавна был «семейным» для Капетингов, использование геральдических одежд голубого цвета было принято у всех многочисленных ветвей этого рода. Голубой цвет для обывателя приобретал дополнительную привлекательность как цвет Людовика Святого, пользовавшегося в те времена небывалым почтением и авторитетом. Мишель Пастуро, посвятивший несколько работ истории цвета, обратил внимание на то, что как минимум в половине случаев популярность той или иной окрашенной ткани коррелировала с распространенностью соответствующего цвета в геральдике. Это наложило отпечаток даже на словоупотребление — имена геральдических цветов становились техническими обозначениями, используемыми в текстильных мастерских. Голубой (точнее, «лазурный», фр. azure), который в 1200 году присутствовал лишь на 5 % гербов, сто лет спустя уже употреблялся вчетверо чаще, около 1350 года количество гербов с лазурным фоном доходило уже до 25 %, и вместе с тем увеличивался спрос на голубые ткани. В дальнейшем положение временно стабилизировалось, но затем популярность голубого цвета продолжала увеличиваться, к XVI веку гербовник насчитывал уже 35 % блазонов с голубой основой. Популярность эта оказалась на редкость устойчивой и сохраняется вплоть до настоящего времени[22].

Высокий спрос на голубой цвет в XII—XIV веках привел к небывалому увеличению спроса на листья вайды, которая стала в огромном количестве культивироваться искусственно. Торговля голубой краской приобрела общеевропейский размах, и вылилась в ожесточённое соперничество между торговцами мореновым корнем (дававшим красную краску) и торговцами вайдой. Против соперников использовались все возможные способы борьбы, вплоть до того, что торговцы красной краской приказывали изображать чертей в церквях в голубых тонах, пытаясь подобным образом повлиять на общественный вкус. Но всё было напрасно[23].

Оттенки голубого символизировали преданность, справедливость, мудрость, учёность, а также верность в любви. С XII века голубой цвет стал ассоциироваться с Девой Марией, вошло в традицию использовать этот цвет для изображения её одежд. С другой стороны, голубой почитался цветом незаконного рождения или глупости[24].

L empereur Charles IV crop.jpg
Император Карл IV. Миниатюра из «Больших французских хроник» Жана Фуке. XV век

Жёлтый наоборот, пользовался дурной славой, и хотя принцы XV века порой одевались в золотисто-жёлтое, полностью игнорируя общественное мнение по этому поводу, у низших слоёв населения желтизна ассоциировалась в первую очередь с враждебностью или изменой христианству. В жёлтое рядили еретиков (после арльского собора 1254 года эта практика стала повсеместной), одежду подобного цвета (или жёлтую нашивку) во многих городах вынуждены были носить мусульмане и евреи. Статуты некоторых городов предписывали проституткам одеваться в платье того же цвета. К жёлтому, цвету глупости, измены, безумия, питали пристрастие городские и придворные шуты[25]. Отрицательное отношение к жёлтому цвету постепенно сошло на нет в конце XV века, однако, один из его оттенков — рыжий — до конца Средневековья считался отвратительным. О том, насколько негативные эмоции он мог вызывать, можно судить уже по тому факту, что англичанин полагал себя оскорблённым, если ему демонстрировали кусок рыжей материи[19].

Пурпур, в свою очередь, символизировал мудрую осторожность, сдержанность, с другой стороны — чванливость, уныние и прожорливость. Розовый и серый вошли в моду в конце XIV века, но не получили широкого распространения, оставаясь в основном цветами одежды имущих классов[26]. Коричневый, наоборот, часто встречался в одежде слуг и людей скромного достатка.

Le livre de chasse, folio 56v.jpg
Сцена охоты на оленя. Миниатюра из французской рукописи «Книги охоты» Гастона Феба, 1405—10 гг.

И наконец, зелёный почитался цветом пылкой юности, красоты, отваги и свободы[19]. Так, сохранившаяся опись костюмов юных сыновей Иоанна Доброго, указывает на зелёный как на «весенне-летний» цвет, из которого полагалось шить для них лёгкое платье, предназначенное для тёплого времени года, в то время как «зимними» цветами полагались алый и синий. С другой стороны, с ним ассоциировалась беспорядочная жизнь, безумие, ветреность и расточительство, в общем, любое нарушение привычного порядка[25]. В романах артуровского цикла, в зелёное постоянно одевается рыцарь Тристрам (или Тристан) Лионесский, несчастный возлюбленный королевы Изольды. Несколько французских городов, в частности, Марсель, предписывали проституткам носить зелёное платье. Однако, несмотря на все отрицательные ассоциации, с ним связанные, этот цвет стал исключительно моден в конце XIV века[19].

Роман о Тристане, fol. 168. Фрагмент.jpg
Рыбаки. Фрагмент миниатюры из "Романа о Тристане", ок. 1470

Но особенно нетерпимо Средневековье было настроено к полосатым тканям. Подлинная причина подобной антипатии до конца неясна, более того, она была уже не совсем понятна даже для людей той эпохи. Для объяснения привлекалась, конечно же, Библия, где заповедь «не носить разные ткани» (в современную эпоху толкующаяся как запрет на соединение в одном платье растительного и животного материала) в те времени понимался как запрет рисунка из разноцветных полос. Мишель Пастуро, посвятивший специальное исследование истории полосатых тканей, выдвигает для этого запрета ещё одно оригинальное объяснение. Зрительное восприятие средневекового европейца привычно было к чтению гербов, которое начиналось с фона, и далее поднималось вверх по фигурам, от самой крупной к самой мелкой детали. Полосатые ткани невозможно было рассмотреть подобным образом, они вызывали замешательство и мельтешение в глазах. Так это или нет до конца неизвестно, однако следует сказать, что в Средневековье существовала стойкая традиция изображать в полосатой одежде падших ангелов, врагов христианства и прочих столь же малоприятных персонажей. Полосатое платье было в обиходе исключительно среди шутов, подчеркивавших таких образом свою маргинальность, вызов, бросаемый «благонамеренному» обществу. Для того, чтобы сделать этот вызов ещё более шокирующим, шуты зачастую облачались в зелёно-жёлтую гамму, вплоть до конца XVI века ассоциировавшуюся в глазах обывателя исключительно с помешательством. И наконец, графиня Маго Артуа своим указом от 1328 года прямо запретила ношение полосатых тканей[19].

Интересно, что с подобными запретами прекрасно уживалась двуцветность, вошедшая в моду ещё в XII веке, и просуществовавшая до конца позднего Средневековья. По этой моде полагалось надевать узкие чулки — шоссы противоположных цветов (например, одну чёрную, другую белую), или носить верхний камзол или, как его тогда называли, пурпуэн, сшитый из двух противоположных по цвету половин. Особенно щегольски смотрелся вариант, когда чёрной (или красной) шоссе сопутствовала белая половина пурпуэна или наоборот. Как правило, выбор цветов для костюма такого типа для дворянина должен был соответствовать основным цветам его герба. Зачастую одну из половин дополнительно украшали вышивкой. Всевозможные эксперименты по смешиванию цветовых оттенков в одном костюме особенно были характерны для итальянской моды XIV века, которой стремились следовать также высокопоставленные французские дворяне.

Бельё

Средневековое бельё выполняло сразу несколько функций. Во-первых, оно призвано было защищать верхнее платье от пота, жира и прочих выделений тела. Это было достаточно важно, так как при высокой цене платья, неизбежной при ручном его изготовлении, подобная защита требовалась обязательно. С другой стороны это верхнее платье, зачастую достаточно грубое и жёсткое из-за вшитой в него золотой и серебряной нити, при соприкосновении с кожей, царапало и раздражало её, так что некая прослойка представлялась совершенно необходимой. И наконец, тёплое бельё, особенно в зимнее время года, также было необходимо в холодной крестьянской лачуге, плохо отапливаемой церкви или за́мке. Оно состояло из двух частей — нижней рубашки или камизы и брэ, предшествовавших современным кальсонам или трусам[27].

Во времена, когда нагота представлялась скандальной, а лицезрение собственного тела соблазнительным и опасным для добродетели, бельё стало предметом богословских споров. В частности, в вопросе о том, следует ли носить бельё монахам, Святой Амвросий в своём произведении «Касательно обязанностей духовенства», утверждал, что ношение его обязательно, ибо сама природа «учит и направляет нас, дабы мы прикрывали некие части тела», настаивая на том, чтобы монашествующие в церкви а также во время мытья в обязательном порядке носили брэ. Это постановление оправдывалось ссылкой на книгу Исход, где Господь учит Моисея сделать для Аарона и его сыновей льняные покровы (во французском переводе Библии «льняные брэ»), для того, чтобы прикрыть наготу. Бельё, таким образом, превращалось в гарант целомудрия и скромности — однако, не все религиозные ордена приняли это установление. Так, для целестинцев ношение нижнего белья не поощрялось, и наоборот клюнийские монахи по уставу своего ордена обязаны были иметь две пары сменных брэ и несколько пар верхней одежды и башмаков. Что касается светской жизни, камиза и брэ составляли непременную часть обряда гостеприимства — уставшему с дороги путешественнику обязательно следовало предоставить горячую воду для мытья и чистое бельё[28].

Вообще понимание «нижнего белья» как чего-то интимного, должного быть скрытым под верхним платьем было совершенно чуждо средневековому менталитету. Бельё представлялось такой же одеждой, как всё остальное, брэ выглядывали в разрезах чулок, а рубашку зачастую специально украшали вышивкой и камнями на рукавах и воротнике, чтобы демонстрировать её из-под верхней одежды. Ношение одного только белья без верхней одежды (конечно же, в тёплое время года), было характерно для беднейших слоёв общества. Таким образом одевались нищие на парижских улицах или крестьяне во время полевых работ. Для прочих слоёв общества необходимость показаться публично босиком, в рубашке и брэ являлась показателем унижения. Подобная необходимость служила в качестве наказания или епитимьи — так, например, сохранился приказ Эдуарда III, предписывавшего заложникам из Кале прибыть к нему в знак полного подчинения босиком, одетым лишь в нижнее бельё[29].

Что касается ночного белья, о нём можно составить себе мнение лишь по нескольким скудным описаниям и рисункам. По всей видимости, мужчины спали голыми — так в романах того времени короля порой поднимают с постели посреди ночи и он вынужден запахнуться в простыню или использовать для прикрытия наготы первое что оказывается под рукой. Нагих до пояса больных мы зачастую видим на миниатюрах в медицинских трактатах. Впрочем, голову порой повязывали платком, в плохо отапливаемых домах и замках знати эта привычка вполне оправдывала себя. В то же время, женщины всегда изображаются в белоснежных рубашках — камизах, с длинными рукавами, пышными или, наоборот — узкими. Не до конца ясно, соответствует ли это действительности, или подобным образом соблюдались «приличия»[30]. В одном из описаний, богатая горожанка, желая выглядеть «пристойно» перед слугами, при необходимости встать среди ночи, надевает «ночной платье» и повязывает голову тюрбаном.

Брэ

Исторически брэ восходят к старинным нательным штанам, носившимся галлами в античную эпоху, в бельё они превращаются в XII веке, исчезнув окончательно под многослойной верхней одеждой. Название этого вида белья этимологически связано с braiel — тесьмой, удерживавшей их на поясе. Изначально брэ имели вид широких штанов, длина которых доходила до середины икры ноги, однако уже в следующем столетии они превратились в подобие колготок с широким основанием и узкими штанинами. Длина брэ постепенно уменьшалась, и к концу XV века они стали напоминать современные купальные трусы, несколько заниженные на животе, для удобства ношения. Впрочем, длина эта продолжала несколько варьироваться в зависимости от особенностей климата, времени года, и сословной принадлежности их хозяина; если брэ выступали в качестве верхней одежды, их предпочитали делать несколько длиннее — до середины бедра; в этом случае они напоминали скорее короткие льняные шорты. Если хозяин брэ был слишком беден, чтобы позволить себе жиппон, на поясе брэ делались дырочки для удерживания шосс. К длинным брэ зачастую пришивалась специальная тесьма — труссуар, (от фр. trousser — присобирать)[31], верхний конец которой крепился к поясу, нижний, соответсвенно, к нижнему краю. Потянув за труссуар, брэ удобно было поднять на любую требуемую высоту, что было удобно, к примеру, при выжимке винограда; нижнее белье надежно предохранялось от пятен. Людовик Сварливый, страдавший от дизентерии, бывшей в те времена настоящим бичом во время походов, ввёл на время печальную моду — брэ с глубоким разрезом сзади[27].

Вопрос о женских брэ, несмотря на все споры, ещё далек от своего разрешения. С одной стороны, существует множество как иконографических, так и письменных свидетельств, что под рубашкой женщины ничего не носили; более того — остаться в одной рубашке для дамы того времени понималось как «остаться нагой». Существуют также изображения любовников, и разбойников с большой дороги, насилующих свою жертву — для чего им достаточно просто задрать на ней рубашку. Но с другой стороны известная статуэтка женщины, которая надевает на себя брэ. Известна средневековая карикатура жены-тиранши, изготовившейся бить веретеном своего покорного муженька. Обеспечивая себе свободу движений, зловредная дама высоко задрала юбку и поддерживает рукой брэ. И в то же время, не существует никакой ясности — идет ли речь реальной практике, или перед нами всего лишь лишь иллюстрация к французской присказке «носить трусы» (porter la culotte), что значит «быть в доме главным».

Эволюция брэ
Brouche.jpg Two men in braies.jpg Man in braies — 1410.jpg Piero, Pala della misericordia, santi sebastiano.jpg
Этот кресьянин одет в длинные брэ ниже колен. Фрагмент миниатюры из «Библии Мациевского», 1240-е годы, Франция Здесь на кающихся уже более короткая их разновидность. Фрагмент миниатюры из «Библии св. Женевьевы». 1370 год, Франция Тенденция к укорачиванию продолжилась в XV веке. Миниатюра. 1410 год, Франция Наконец, брэ стали напоминать современные трусы — это так называемые "аристократические" брэ, в которых здесь изображён св. Себастьян. Фрагмент полиптиха Пьеро делла Франческа «Милосердная Богородица», ок. 1460.

Во времена более древние распространены были кожаные брэ, но в XIV—XV веках основным материалом для изготовления брэ был лён, как правило, ткань перед пошивом белили. Встречались, однако, шерстяные и хлопчатобумажные брэ, знать могла позволить себе и шёлковое нижнее бельё. Обычай предписывал часто менять брэ, стирать их должен был сам хозяин, впрочем, при достаточных средствах, он мог нанять для этой цели специальных мужчин-прачек (так, сохранилось распоряжение короля Эдуарда IV Английского касательно жалования для подобного рода наёмного работника). Женщины, из соображений приличия, к стирке мужского белья не допускались[32].

В эпоху позднего Средневековья обычай ношения брэ всё больше распространялся, доходя до самого низа социальной лестницы и до самых отдалённых европейских народов, ношение брэ стало показателем воспитанности и даже утончённости. Так Фруассар гордился тем, что научил ирландцев носить брэ, избавив их таким образом от грубых старинных обычаев, «приказав изготовить множество пар нательного белья и отправив таковые в дар королю и его приближённым»[27].

Камиза

А вот мужская камиза встречается на миниатюрах гораздо чаще.
Фрагмент миниатюры «Июнь» Поля Лимбурга из
«Великолепного часослова герцога Беррийского», 1412—16 гг.
Ambrogio Lorenzetti - Allegory of the Good Government (detail) - cropped.jpg
Одно из немногих изображений женщин в одной лишь камизе.
Фрагмент фрески Амброджо Лоренцетти «Аллегория доброго правления»,
1338—40 гг.

Нижняя рубашка (chemise), также известная в русскоязычных изданиях под испанским названием «камиза», также является достаточно древней по своему происхождению. Её носили равно и мужчины и женщины, однако, мужская камиза была несколько более короткой, доходя до середины бедра или до колен — единого стандарта не существовало и всё зависело исключительно от индивидуального вкуса. Женские рубашки, как правило, должны были доходить до щиколоток, в верхней части камизы могли делаться конические мешки — предшественники современных бюстгальтеров. Эти мешки были удобны тем, что позволяли зрительно увеличивать маленькую от природы грудь, закладывая внутрь дополнительные слои материи или подушечки, чтобы таким образом, получить требуемую форму и размер. Другой способ состоял в том, чтобы надеть на (или реже — под) камизу широкую повязку, целиком закрывавшую грудь и поддерживавшую её. Эта повязка также позволяла регулировать размер: слишком объемную грудь, также бывшую не в чести, можно было визуально уменьшить, затягивая повязку. Модницы порой слишком усердствовали в этом, вызывая тревогу тогдашних врачей, безуспешно пытавшихся убедить дам, что чрезмерное давление на грудь может стоить им здоровья[33].

Чаще всего камизы шились из полотна белого цвета, цветные камизы были крайне редки, оставаясь данью индивидуальному капризу. Для севера и запада страны более характерны были рубашки из льна, в то время как в остальных местах предпочитали пеньковое полотно, хотя встречались и хлопчатобумажные, и дорогие шёлковые камизы.

Крой камизы оставался достаточно простым и непритязательным — вместе сшивались передняя и задняя половины, горловина чаще всего была V-образной и достаточно широкой, к воротнику пришивались короткие тесемки также белого цвета или пуговицы. Существовали, впрочем, и более дорогие разновидности с широким запахивающимся воротником. Рукава были неизменно длинными, доходя до запястий, в зависимости от вкуса мастера или заказчика, их делали широкими или наоборот — узкими, заканчивающимися манжетой. Горловину и манжеты порой украшали вышивкой, с расчётом на то, что эти части будут выглядывать из-под верхней одежды, особенно эта мода распространилась в среде богачей в конце XV века[27].

Изготовление нижнего белья считалось в те времена занятием чисто домашним. Волокно пряли и затем ткали и шили в богатых домах служанки, или специально нанятые с этой целью женщины, в бедных — жёны и дочери хозяев. По замечанию Флорана Вениеля, посвятившего специальную работу мужской одежде французского Средневековья, это было одно из немногих занятий, с помощью которого женщина могла заработать себе на хлеб.

В эпоху куртуазного рыцарства распространено было «испытание камизой» (в русскоязычных изданиях также «испытание рубашкой») перед которым отступали порой даже самые смелые. Суть испытания состояла в том, чтобы выйти на турнирное поле навстречу копьям и мечам противников в одной лишь нижней одежды, вместо доспехов надев на себя нижнюю рубашку любимой. Многочисленные ранения храбрецу были обеспечены, и все же находились горячие головы, принимавшие вызов.

Нижняя одежда

Шоссы

Слово «шоссы» (фр. chausses) этимологически связано с глаголом «chausser» — «обувать» или «надевать на ноги». Шоссами в Средневековье принято было именовать носившиеся в обтяжку на ноге узкие чулки, привычные как для мужчин, так и для женщин, с единственной оговоркой, что во втором случае они скрывались под длинным платьем, а в первом выставлялись на всеобщее обозрение. В начале своего существования шоссы делались из двух кусков ткани, сшивавшихся между собой, позднее их стали шить из одного узкого куска, соединяя края швом, располагавшимся сзади. Шоссы обычно кроили так, чтобы основная нить приходилась по диагонали, таким образом обеспечивалась и плотность, с которой они прилегали к ноге, и определённая эластичность. В качестве материала для шосс мог использоваться лён, шерсть или даже шёлк. Для того, чтобы получить эффект максимального обтягивания, шоссы не закреплялись тесьмой на поясе. Вместо того, в их верхней части проделывали отверстия, через которые они с помощью шнурков плотно прикреплялись к жиппону или, (при отсутствии такового) к поясу брэ. В помещении мужчины зачастую снимали обувь, оставаясь в одних шоссах, в которых было удобно перемещаться по коврам или по паркету[34].

Желание во что бы то ни стало продемонстрировать красивую форму ног привело к тому, что знать, в особенности после Столетней войны, когда стремление превзойти противника на поле боя сменилось стремлением перещеголять друг друга в роскоши, стала отдавать безусловное предпочтение цельным шоссам, по форме напоминающим современные плотные и узкие колготки. При том, что материал того времени отнюдь не отличался эластичностью и плохо растягивался, погоня за модой оборачивалась порой достаточно комичным результатом — шоссы стесняли движения, более того, попытка сесть на слишком низкое сидение могла обернуться катастрофой.

Куда более свободными были раздельные шоссы, представлявшие собой два чулка, отдельно привязывавшиеся к нижнему камзолу — жиппону или брэ. Верхняя часть, как и в предыдущем случае, плотно прилегала к баске жиппона, образуя с ним одно целое. И наконец, существовали шоссы «с клином» или «хвостом» (à queue), верхняя часть которых специально зауживалась чуть выше середины бедра, и к жиппону привязывался только клин, в то время как слева и справа от шоссы выглядывали льняные брэ. Подобный способ ношения шосс был скорее характерен для низших классов. Мы зачастую видим его на миниатюрах, изображающих слуг владетельных сеньоров. Для удобства ношения, верхнюю кромку шосс постепенно стали укреплять дополнительной подкладкой. Около 1480 года также появились «бульвары» (boulevards) или «о-де-шоссы» (haut-de-chausses) — короткие штаны с манжетой, скрывавшие верхнюю часть шосс, однако, свою окончательную форму эта мода приняла уже в следующем, XVI веке.

Если современные мужчины в жару снимают рубашку, оставаясь в брюках или шортах, в Средневековье снимать предпочитали шоссы, оставаясь исключительно в камизе и брэ (а порой и просто — в брэ). Существовал, впрочем, и промежуточный вариант, когда раздельные шоссы спускались вниз, и на середине икры скручивались в плотный валик, поддерживающийся на ноге подвязкой, в то время как нижняя часть оставалась на своём месте. В результате получалось нечто, напоминающее современные гольфы (chausses à). Этот способ ношения шосс полагался крестьянским и зачастую вызывал насмешки имущих классов.

Привычка надевать «одежду на одежду» сказалась в ещё одном способе ношения шосс, когда одна пара надевалась на другую, причём нижняя натягивалась полностью, а верхняя скручивалась на ноге на манер гольф. Этот способ хорошо согревал ноги и в то же время зачастую использовался в качестве разновидности для работы: плотный внешний валик не позволял веткам в лесу или острой стерне в поле рвать и портить «основные» шоссы.

Ещё одну — локальную — разновидность шосс, изобрели для себя фламандские рыбаки. Внешний дизайн рыбацких шосс напоминал современные брюки; их делали широкими, сшивая между ног, в то время как с боков оставались привычные «клинья». Рыбацкие шоссы доходили только до щиколотки, и носка не имели. Остальные же виды заканчивались носком, плотно облегавшим ступню; впрочем, бедные классы чаще довольствовались шоссами, сходными с современными рейтузами, где носок заменялся широкой полосой, охватывавшей ступню поперёк. В случае, если в шоссах ходили без обуви, их подошва часто изготовлялась из кожи[34]. В XIV веке в моде были длинные и острые концы шосс, выдававшиеся далеко вперед, для сохранения формы их набивали шерстяными очесами[35]. Женские шоссы всегда имели вид «гольф» и держались на ноге ниже колена посредством подвязки — короткой ленты, завязываемой крест-накрест.

Разновидности шосс
2 types of shausses.jpg Man in shausses - detail.jpg Templars Burning crop.jpg 145px
На переднем плане — человек, на котором цельные шоссы; у идущего слева от короля чёрные шоссы c «бульварами». Фрагмент миниатюры из «Больших французских хроник» кисти Робине Тестара, XV век. На этом крестьянине шоссы не цельные, а состоящие из двух отдельных штанин, привязанных к брэ. Фрагмент миниатюры из Библии Мациевского, 1240-е годы, Франция На палаче шоссы скручены в валик, чтобы ногам было не так жарко. Брэ выставлены на всеобщее обозрение, что считалось неприличным. Фрагмент миниатюры из «Хроник Сен-Дени». Конец XIV века На человеке, стоящем слева, красные шоссы надеты на зелёные. Фрагмент миниатюры из французской рукописи «Вигилий на смерть короля Карла VII» Марциала Оверньского. XV век.
Миссал аббатства Монтьернёф, fol. 2v. Фрагмент.jpg
Человек, греющий ноги, одет в шоссы, в которых ходили без обуви. По этому можно определить, что он крестьянин. Фрагмент миниатюры из "Миссала аббатства Монтьернёф". 1475, Франция

Котта

Les Très Riches Heures du duc de Berry juin haymaking.jpg
Косарки в коттах. Фрагмент миниатюры «Июнь» Поля Лимбурга из «Великолепного часослова герцога Беррийского», 1412—16 гг.
Охотник, на котором надета синяя котта. Фрагмент миниатюры из «Les Livres du roy Modus et de la royne Ratio» Генриха де Феррьера, ок. 1455

Мужская шенса или котта (фр. chainse ou cotte) представляла собой просторную рубаху из шерсти, льна, рами и т. д., носившуюся поверх камизы. Обычно котта доходила до середины бедра и подпоясывалась кожаным ремнём. Простой и непритязательный крой котты не претерпел никаких изменений в течение веков; котта оставалась «вне моды», меняться мог лишь материал, из которого её шили, а также цвет. С середины XIV века мужская котта окончательно вытесняется пурпуэном и остаётся в употреблении только у крестьян или беднейших слоёв городского населения[36].

Женская котта напоминала собой платье с короткими рукавами, в то время как из-под них продолжались рукава камизы, и обычно доходила до щиколотки. Мода позднего Средневековья, предписывающая женскому платью иметь низкий лиф и плотно облегать грудь, не обошла и котту. Крестьянки, вынужденные одеваться самостоятельно, без помощи камеристки, стали снабжать котту шнуровкой на груди или на боку (для чего к платью прикреплялись небольшие металлические кольца). Подобная котта также могла называться «корсетом» (фр. corset). Крестьянская котта, насколько о том позволяют судить изображения, была одеждой чисто домашней или будничной, использовавшейся на полевых работах. Мужская дворянская котта носилась как нижняя одежда, сверху же надевалось сюрко или жиппон. Котта знатной дамы или зажиточной горожанки была нижним платьем, поверх которого носилась роба или сюрко. Котта зачастую делалась из дорогой ткани и украшалась вышивкой, для того, чтобы она могла плотно сидеть на теле, на спине шёл вниз длинный ряд пуговиц[37].

Жиппон, или дублет

Шаблон:Main

Добытчик золота в дублете. Миниатюра Робине Тестара из рукописи «Книги о простейших лечебных средствах» Платтеария Маттеуса, XV век
Добытчик золота в дублете. Миниатюра Робине Тестара из рукописи «Книги о простейших лечебных средствах» Платтеария Маттеуса, XV век

Слову «жиппон» (или жюппон, фр. gippon ou jupon) во французском языке явно не повезло. Этот воинский нижний камзол или поддоспешник, надевавшийся непосредственно на камизу, рано стал смешиваться в повседневной речи с гражданским нижним камзолом — «дублетом», или верхним камзолом — пурпуэном, который также мог порой носиться в качестве нижнего платья. По этой причине возникла путаница, не разрешённая и поныне. Из того, что известно с достаточной вероятностью, жиппон, появившийся в XI веке, изначально выполнял роль поддоспешника, и представлял собой плотно прилегавший к телу стёганый камзол или куртку. Само название подобного платья возводится к эпохе Крестовых походов; предполагается, что подобным образом во французский язык вошло название мавританской аристократической одежды «аль-джуббы»[38]. Шился жиппон всегда из двух или более слоёв плотной материи — это могла быть бумазея, хлопок, шерсть; два слоя разделяла подкладка или набивка из шерстяного волоса (в более дорогих разновидностях могли использоваться и шёлковые очесы). Это же одеяние также было известно как гамбезон (фр. gambeson, от gamboisé «набитый, подбитый»). Герберт Норрис, автор исследования о средневековой одежде, полагает, что для пешего войска жиппон мог использоваться и вместо доспеха, как «стёганка» (jacque), так как достаточно хорошо защищал тело от рубящего или колющего удара[39].

В XIV веке жиппон как разновидность стёганого доспеха употреблялся исключительно пешими воинами, в то время как рыцарская конница продолжала носить его под сюрко или сюркоттой — нарамником, надевающимся поверх доспеха. В это же время жиппон стал частью гражданской одежды, и вслед за коротким камзолом-котарди стал узким, приталенным, повторяющим очертания тела. Для создания требуемого эффекта его снабжали шнуровкой, располагавшейся сзади или сбоку. Жиппон мог выступать в качестве геральдического платья, в этом случае он, как правило, украшался гербами владельца, но гораздо чаще он исполнял роль нижнего камзола, носившегося под пурпуэном. Именно тогда его перестали отличать от подобного же одеяния, именовавшегося «дублетом» (то есть «двойным» от французского doublet). В своей гражданской разновидности жиппон (или дублет) имел вид жилета или камзола (наличие или отсутствие рукавов определялось исключительно вкусом владельца). Безрукавая разновидность могла также называться «жилетом», слово в те времена уже существовало. Ношение жиппона как верхней одежды вошло в моду около 1340 года — в этом случае он изготовлялся из бархата или сатина, и часто имел пышные широкие рукава. Ремесленники или разнорабочие могли надевать жиппон на верхнюю одежду в том случае, когда предполагалось выполнение работы, потенциально пачкающей одежду[40].

Но в то же время жиппон продолжал носиться и в качестве нижнего платья, подобные жиппоны продолжали шить из полотна или хлопчатобумажных тканей или из кожи. Из-под верхней одежды виден был, как правило, стоячий высокий воротник, порой из-под хука выглядывали рукава. Основная функция дублета (или жиппона) состояла в том, чтобы поддерживать шоссы. Для этой цели в нижней его части специально прорезывались отверстия, через которые продевались витые шёлковые или шерстяные шнурки с металлическими наконечниками. Длина таких шнурков обычно варьировала от 2 до 4 см. В некоторых моделях шнурки вшивались в нижнюю кромку. Количество шнурков или дырочек для шнуровки колебалось от двух до одиннадцати пар — от их количества зависело то, насколько плотно сидели шоссы. Наиболее частой моделью был жиппон с девятью парами, причём две располагались спереди, три — с каждого бока, и последние две — на спине, справа и слева от центрального шва. В более поздних разновидностях жиппоны для удобства крепления стали делать отрезными, с баской. Само слово «жиппон» окончательно вышло из употребления около 1420 года, и нижний камзол окончательно получил имя «дублет». Этот дублет продолжал существовать до эпохи Людовика XV, когда окончательно был вытеснен жилетом.

Нижняя безрукавка, сходная с жиппоном существовала в и женском варианте, правда, в этом случае подобное платье носило название «пелисона». Этот пелисон представлял собой плотный шерстяной жилет, который мог надеваться на котту в холодное время года[41].

Пурпуэн

Слово пурпуэн этмиологически, вероятно восходит к глаголу «poindre» — простегивать, изготовлять стеганное платье. Как было уже сказано выше, слова «пурпуэн» и «жиппон» в начале своего существования практически сразу стали полными синонимами, в то время как около 1420 года понятие «пурпуэн» совершенно вытесняет из речи «жиппон» и становится единственным определением нижнего камзола. Также в отличие от жиппона который мог выступать и в качестве верхнего платья (что было достаточно модным в конце XIV века) пурпуэн в большинстве случаев прятался под хуком, мантией или чем либо иным, оказываясь снаружи исключительно в случае если предполагалось выполнение пачкающей работы, и верхнее платья следовало предохранить от возможной порчи. Впрочем, существуют изображения палачей, гдя для этой цели пурпуэн также спускался до пояса, скручиваясь в валик или оставаясь висеть так, чтобы шоссы могли держаться на своем месте[42].

Материалом для пурпуэнов чаще всего выступали шерсть, полотно или замша, но известны и более дорогие модели из плотного шелка, сатина, бархата и даже парчи[43].

Флоран Вениель, автор исследования, посвященного Костюму Позднего Средневековья, полагает, что поздний пурпуэн был «улучшенной моделью» жиппона, обязательно снабжавшейся баской, в которой вместо старинных шнурков, вшитых в подкладку, делались отверстия для их продевания (дублирующие такие же отверстия в шоссах)[38]. Интересной особенностью пурпуэна была набивка на груди — между верхним и нижним слоем ткани искусные портные располагали дополнительные слои хлопковых или полотняных обрезков (внизу шли мелкие, вверху — более крупные), кусочков шелка или кожи, так что для внешнего зрителя казалось, будто под пурпуэном находится литая груда мышц. Иногда, впрочем, эта мода выливалась в откровенный гротеск, вызывая насмешки хронистов, которые язвительно уверяли, что результатом становится появление у мужчин «женской груди»[44].

Передняя часть пурпуэна всегда состояла из левой и правой половины, соединявшихся между собой посредством длинного ряда пуговиц (в первой половине XV века) или шнуровкой, вошедшей в моду в более позднее время. На спине чаще всего делялася небольшой v-образный вырез. По всей видимости, ранний жиппон-пурпуэн обходился без воротника; в холодное время года шею вместо него можно было согреть, наглухо застегивая пелерину капюшона, или дополнительно обмотавшись длинным шлыком. Позднее, возможно, под влиянием чисто военной необходимости, воротник появился. Для военных нужд, воротник могли делать из стали, для гражданских — портные зачастую шли на хитрость, пришивая к дешевому пурпуэну (все равно невидимому под верхним платьем) воротник из роскошного бархата, сатина, шелка. Как правило, вслед за самим камзолом, воротник разрезался на две половинки — правую и левую, плотно занимавших собой глубокий вырез собственно пурпуэна[45].

Рукава также служили объектом для экспериментов. Так известны пурпуэны с широкими рукавами, по всей вероятности, скопированными с уппеландов, но чаще рукава были все же узкими, плотно охватывавшими руки. Для ранних моделей, их пришивали прямо на теле, после надевания пурпуэна, подгоняя так, чтобы они как можно плотнее сидели на руках. Одно из «поучений молодежи» содержит в себе совет «не забудь пришить рукава и расчесать волосы». Также рукава могли снабжать длинным рядом пуговиц, начинавшемся выше локтя. В этом случае слишком узкий рукав порой мешал движениям, более того, слишком натянутая ткань легко могла порваться или растянуться, придав рукаву некрасивый, поношеный вид. Во избежание подобного, портные шли на хитрость, вшивая с внешней стороны локтя дополнительную треугольную вытачку. Известны также изображения пурпуэнов, на который узкий рукав у основания переходит в пышный фонарик, короче — фантазия портных и их заказчиков могла породить самые необычные формы. Рукава пурпуэна также могли снабдить вшитыми лентами или набивкой, создавая для внешнего наблюдателя иллюзию мускулистых рук, набивка также могла добавляться на плечах — вероятно, это обыкновение было последним отголоском военного прошлого, мягкая плечевая набивка служила для амортизации доспеха[45].

Судя по всему, существовало несколько разновидностей пурпуэна. Во-первых, это пурпуэн «с широкими вставками» (досл. "с большими тарелками — à grandes assiettes). Эта мода была вызвала желанием, чтобы нижний камзол как можно плотнее прилегал к телу, нигде не топощась и не образуя складок. Для подобного пурпуэна основание рукавов на плечах, груди и спине завершалось широкими кругами, охватывающими лопатки и верхнюю часть груди. Другой разновидностью был пурпуэн «в четыре четверти» (à quatre quarts), для которого характерен был спинной шов, позволяющий одежде плотно сидеть на теле, повторяя все его очертания, и запахивающийся перед. В сохранившихся документах упоминаются также «пурпуэн с большими фестонами (à gros feuilailles) и пурпуэн „по ломбардской моде“, но более о них ничего не известно[42].

Верхняя одежда

Котарди

Мужчина в котарди. Фрагмент алтаря св. Викентия в Эстамариу, вторая половина XIV века
Дамы в котарди. Фрагмент «Триптиха Кальвани» Хуго ван дер Гуса, 1465—68 гг.

Cotehardie можно дословно перевести как котта „смелого“, или даже „дерзкого“ покроя. Порой эту разновидность мужского камзола называли коттой, порой — усиливая путаницу — жиппоном. Последний вариант наименования использовался в случае, когда котарди использовали в качестве поддоспешника. Это первое из плотно сидящих на теле одеяний возникло в начале XIV века. Котарди представлял собой камзол длиной до середины бедра, сшивавшийся из четырёх частей — двух задних половинок, соединённых спинным швом, и двух передних. Для того, чтобы котарди плотно сидел на теле, подчёркивая каждую его линию, сверху вниз шёл длинный ряд пуговиц. Порой котарди делали разрезным на бёдрах, и боковые края баски также соединялись одной или двумя пуговицами. Около 1325 года в моду вошёл котарди с широкой и свободной баской. Для этого типа одежды характерен был низкий пояс, опускавшийся на бёдра. Этот пояс часто делался кованым и по желанию владельца мог украшаться драгоценными камнями. Рукава котарди были короткими и узкими, не доходящим до локтя; в этом случае далее — до запястий продолжались рукава специально надеваемого под котарди короткого камзола, с длинным рядом пуговиц от локтя до запястья. Порой котарди делался настолько узким, что надеть и снять его без посторонней помощи было невозможно. Также интересной особенностью раннего котарди были длинные ленты из льна, сукна или шёлка — tippets шириной около 7,5 см, длиной до полутора метров, всегда белого цвета. Эти ленты обшивались вокруг рукава чуть выше локтя, и свешивались вниз, порой и волочась по земле; особенное значение придавалось тому, чтобы ленты всегда казались идеально ровными и ни в коем случае не сминались. Для того, чтобы достичь подобного эффекта, снимая с себя котарди, их зажимали между двумя деревянными досками. Эти ленты, составлявшие любопытную особенность котарди, во второй четверти XIV века украшались фестонами, в аристократической среде они постепенно вышли из моды около 1350 года, но ещё какое-то время были в употреблении в городской среде и окончательно исчезли около 1380 года[46]. Котарди мог делаться двухцветным (в этом случае двухцветными также могли делаться рукава нижнего камзола), украшаться вышивкой, иметь подкладку — в этом случае грудную часть дополнительно набивали, чтобы грудь визуально казалась широкой и сильной. В городской среде котарди был несколько шире и удобней, баска могла спускаться до середины бедра, пояс делался кожаным и узким [47]. Ближе к концу XIV века котарди обзавёлся широкими и длинными рукавами, пояс стал размещаться на талии[48].

В женском варианте котарди представлял собой длинное платье, с низко вырезанным лифом (для того, чтобы он не соскальзывал, на плечах — а для симметрии и на груди) — могли укрепляться броши. Верхняя часть котарди должна была вплоть до талии очень плотно охватывать фигуру, для достижения подобного эффекта её снабжали одновременно шнуровкой на спине и рядом пуговиц на груди. Рукава могли быть короткими, как в мужском варианте, с типпетами у локтей, так и длинными, заканчивающимися манжетой, доходившей до пальцев — последний вариант вошел в моду к середине XIV века. Для того, чтобы рукава сидели плотно, их также могли снабдить рядом пуговиц от локтя и вниз или шнуровкой. Женскому котарди также полагался низкий кованый пояс. Широкая, расклешёная юбка состояла из множества клиньев, что заставляло ткань собираться в крупные складки, позади юбка переходила в длинный шлейф. У этой юбки была интересная особенность — спереди, там, где в современном варианте были бы карманы, вырезались два прямоугольных отверстия. Засунув в них руки, юбку можно было легко приподнять для ходьбы или бега. Вслед за мужским, женский котарди мог изготовляться двухцветным — в этом случае платье разделялось визуально на четыре части — две половины переда и две половины спинки, и каждая четверть (не исключая рукавов) делалась контрастного цвета. Например, половине белого переда соответствовала чёрная половина спинки и наоборот. И наконец, котарди можно было носить сам по себе, но для полного парадного выхода к нему полагался плащ[49].

Мужской вариант котарди исчез в конце XIV века, женский просуществовал ещё сто лет, перейдя на положение нижнего платья, носящегося под сюрко, или же, лишившись пышных украшений, превратился в достаточно скромное верхнее платье с широким рукавом, с разрезом чуть ниже локтя, из-под которого продолжались рукава котты[49].

Уппеланд

Мария Магдалина в уппеланде на запрестольном образе Рогира ван дер Вейдена «Читающая Мария Магдалина», до 1438 г.
Св. Этьен в уппеланде. Фрагмент миниатюры из «Часослова Этьена Шевалье» Жана Фуке. 1452—60 гг.

Происхождение слова «уппеланд» неясно. Порой его возводят к наименованию шведской провинции Уппланд (швед. Uppland), иногда полагают, что это искажение итальянского наименования подобного платья le pelando, в южно-французских диалектах превратившееся в lou pelande, испанскому hopa (одеяние с широким рукавом) или даже к искаженному средневековому английскому hop-pâda (мантия, пальто)[50]. Так или иначе, уппеланд или упеланд появляется около 1360 года, переживает свой пик между 1390 и 1410 годами и окончательно исчезает около 1420 года, уступая место робе[51].

Уппеланд был одеянием чисто дворянским, действительно, трудно представить себе крестьянина или ремесленника в длинном широком одеянии, доходящем до пола с широкими треугольными рукавами, имеющими немногим меньшую длину. Чрезмерно длинное одеяние в чём-то было противоположностью господствующей моде на короткое или ультракороткое платье, но в скором времени уппеланд сам стал укорачиваться. Вначале появилась его «полудлинная» (bâtard) форма, доходившая до середины икры или до колена. Полудлинный уппеланд использовался для верховой езды. Затем шут Карла VI Энселен Петух (Haincelаin Coque) додумался до того, чтобы и вовсе отрезать длинные полы, так что конечный результат едва-едва прикрывал бедра. Это новое веяние было немедленно подхвачено молодежью, причём эта разновидность позднего уппеланда стала именоваться энселленом или эселеном (haincelain, haiсelain) в память о своем изобретателе[51].

Под уппеланд надевался пурпуэн или котарди, однако современники шутили, что из-за обилия ткани, драпирующей тело, со спины невозможно было определить — кто перед тобой, мужчина или женщина. Уппеланд мог излотовляться из шерсти, сатина, бархата, шёлка. Характерной его особенностью следует считать двуслойность. Верхний и нижний слои обязательно должны были контрастировать между собой по цвету, например, зелёный упеланд мог иметь алую подкладку, а ярко-алый — синюю. Вместо тканевой подкладки употребляться могла замша, или же упеланд подбивали бобровым мехом, горностаем или шкурками серой белки. Рукава, как правило, украшенные фестонами, обязательно выворачивались наружу, демонстрируя цвет и фактуру нижнего слоя ткани. Широкий пояс, собиравший ткань в пышные складки, также мог подбираться в тон нижнему слою или просто шился из того же материала. Воротник уппеланда — высокий, стоячий, порой приобретал гротескную форму, доходя до подбородка и до ушей. В разных моделях уппеланд могли делать с единственным отверстием — для головы, и более-менее длинным прорезом на груди, который следовало застегивать на одну или две пуговицы, или распашным, прорезанным впереди сверху донизу, снабженным длинным рядом пуговиц, с прорезями на боках — до колен или даже до бёдер. Уппеланд украшался с исключительной пышностью — золотым или серебряным шитьём и драгоценностями. Порой по всему полю располагались вензеля владельца с коронами или без, инициалы его дамы, элементы семейного герба. Уппеланд мог также дополняться капюшоном с широкой пелериной. Модники начала XV века по желанию могли снабжать свои уппеланды связкой бубенчиков, протягивавшейся через грудь от одного плеча к другому или свисавшей по диагонали вниз на манер перевязи[52].

Женский уппеланд, появившийся около 1390 года, был на пике моды около 1420 года, затем постепенно забылся, но ещё в течение 15 лет ему отдавали предпочтение пожилые дамы. Формой своей женский уппеланд мало отличался от мужского, единственным занчительным отличием было, по-видимому, то, что женский уппеланд никогда не имел разрезов ни впереди, ни по бокам. Длинный воротник, который у мужчин был, как правило, стоячим, в женском варианте часто раскладывался по плечам. Этот воротник, как и отвороты рукавов, зачастую был белого цвета, чем достигалась характерная для уппеланда контрастность. Высокий пояс носился под грудью и завязывался на спине. Женский уппеланд вызвал неоднозначную реакцию в обществе, порой его считали слишком роскошным, но на моде эти воззрения не сказывались[53].

Хук, пальто, мантия

Мужчина в хуке, подбитом мехом. Фрагмент пределлы алтаря в церкви Санта-Лючия-деи-Магноли «Мученичество св. Лючии» кисти Доменико Венециано, ок. 1445

В первой половине XV века Франция испытала на себе сильное влияние итальянских мод. Возможно, это было связано с притязаниями Карла Орлеанского на герцогство мантуанское, которое он собирался наследовать по смерти своего дяди Филиппо Висконти. Планы эти никогда не осуществились, зато во Францию пришёл типично итальянский круглый плащ — хук (фр. huque, hucque или heuсque)[54]. Предполагается, что в самой Италии хук был в начале своего существования женской накидкой, но в скором времени перешёл в распоряжение мужчин. Этот плащ военного кроя носился, однако же, гражданскими лицами. Для его изготовления из ткани вырезался круг, в котором делалось отверстие для головы, после чего от внешней кромки к горловине делалось две прорези, отстоявшие друг от друга на величину, равную трети длины окружности. Прорези делались с таким расчётом, чтобы при надевании целая часть покрывала плечи. Более узкая часть полученного таким образом хука закрывала грудь, широкая — спину. Длина варьировалась, определяясь исключительно вкусом и кошельком заказчика. Хук мог доходить до середины бедра, до колен или даже до голеней, переднюю часть иногда присобирали, так что сверху вниз шли крупные складки. Хук надевался сверху на пурпуэн, причём рукава пурпуэна выглядывали наружу с обеих сторон. Хук можно было носить как свободно, так и с поясом, под который заправлялась передняя часть — способ ношения зависел исключительно от вкуса владельца[54][55].

Во Франции эта одежда считалась дворянской, ассоциируясь большей частью с праздничным выходом, парадом или торжественным въездом сеньора. Однако, по мере распространения, хук переняли горожане, приспособившие это простое в изготовлении платье и для повседневной жизни. Дешёвые хуки делались из шерсти, более дорогие модели могли изготовляться из сатина, бархата, с подкладкой из ткани, порой хуки подбивали мехом. Цвет зависел исключительно от вкуса изготовителя и заказчика, зачастую цвет хука подбирался так, чтобы коррелировать с модным головным убором — шапероном. Нижняя кромка могла быть вырезана, или вместе с боковыми разрезами оторочена мехом или расшита узорной нитью. Само полотно порой вышивали — тёмно-зелёный хук, подаренный Жанне д’Арк жителями Орлеана, был расшит золотой нитью, причём основным мотивом для орнамента служили крапивные листья, и подбит куньим мехом[55].

Около 1436 года в моду стала постепенно входить иная разновидность круглого плаща, также итальянская по происхождению. Это пальто, или точнее, палето (paletot), около 1447 года окончательно вытеснивщее хук и заменившее его в роли парадной одежды, ливреи или военного плаща. Возможно, переходной формой от хука к пальто служила разновидность последнего, в которой боковые разрезы хука сшивались снизу и до середины бока, оставляя огромного размера отверстия для рук. Для того, чтобы получить пальто, к подобной одежде стали пришивать короткие, не доходящие до локтей рукава или (этот вариант известен больше) рукава в виде колокола, широкие и очень длинные, которые, однако, прорезали почти до плеча, так что наружу по-прежнему выглядывали рукава пурпуэна. Палето просуществовало приблизительно до начала 1460-х годов[56][57].

И наконец мантия (фр. mantel) или плащ (фр. chape) стал особенно популярным начиная с последней четверти XIV века. Этот полукруглый кусок ткани без рукавов носился поверх прочей одежды, и был незаменим в дороге, или военном походе, или попросту защищал от холода и от дождя. При необходимости, плащ дополнительно снабжался широким капюшоном и теплой подкладкой, или подбивали мехом, причем не только внешняя, но и внутреняя его часть подчинялась требованиям моды. Так, например, в 1433—1436 гг. плащ обязательно должен был иметь подкладку из той же ткани, что и верх. Орнаментальные складки и фестоны в качестве украшения использовались редко, зато дорогие, праздничные плащи украшались драгоценными камнями, накладным золотом, серебром, и наконец, вышивкой. Плащ был также частью геральдической одежды, он мог указывать на положение владельца в иерархии власти или его принадлежность к определенному религиозному братству или рыцарскому ордену[58].

Средневековая путаница названий не обошла и мантию — так на изображениях встречается её разновидность, представляющая из себя «подпоясанный хук», задняя часть которого свободно свисает с плеч, и широкий плащ с воротником, пришитый к пурпуэну или женскому платью того же цвета, и наконец, съемный плащ с капюшоном или без. Эта часть средневекового костюма ещё ждет своих исследователей.

Сюркотта и сюрко

Фрагмент миниатюры из рукописи «Исторической Библии» Гийара де Мулена, 1400

Сюркотта (фр. surcotte или surcote, дословно «на-котту», «поверх котты») в словоупотреблении почти немедленно смешалась с формой мужского рода «сюрко» (фр. surcot), причем оба слова стали полностью синонимичны. О сюрко известно, что этот тип одежды появился в XI веке и представлял собой изначально верхнюю рубаху или нарамник, носившийся поверх воинских лат, которые таким образом предохранялись от загрязнения, а во время Крестовых походов и от перегрева. В гражданском варианте мужская сюркотта превратилась в крестьянском быте в широкую и плотную верхнюю рубаху, доходившую до середины икры или до лодыжек, сюркотту чаще всего снабжали длинным рукавом, узким или широким, присобранным у манжеты — выбор зависел исключительно от владельца. Сюркотту охотно надевали пилигримы, это верхнее платье прекрасно защищало и от холода, и от непогоды[59]. Дворянская разновидность сюркотты (или сюрко) имела вид короткой рубахи с широкими короткими рукавами, из которых виднелись длинные рукава котты. Сюркотта могла украшаться орнаментом, вышивкой, драгоценными камнями — всё зависело, опять же, от вкуса и кармана владельца. Сюркотта обязательно подпоясывалась, порой снабжалась капюшоном.

Женский вариант сюрко представлял собой верхнее платье, как правило, без рукавов и не имевшее пояса, с глубокими вырезами на боках, доходившими до середины бедра. Для того, чтобы сюрко плотно облегало верхнюю часть тела, как требовала мода того времени, сзади — обычно ближе к левому плечу — располагалась идущая сверху вниз серия крючков. Другой разновидностью женского сюрко было плотно прилегающее платье с достаточно узкой юбкой, без пояса, с разрезными рукавами, открывавшимися несколько выше локтя[60].

Верхнее платье, или роба

Мужская роба

Роба или роб (ср. фр. robe), также известная под именами «манто» или «мантия» (ср. фр. manteau, mantel) изначально предназначалась для ношения во время церемоний и празднеств. Эта мода пришла, по всей видимости, из Германии, где появилась уже в XIV веке. Во Франции она заявила о себе около 1430 года через бургундское королевство, имевшее наиболее тесные сношения с Империей; и постепенно, как верхнее платье, полностью заменила собой уппеланд. От принцев крови и высших дворян эта мода распространилась на их слуг (чему способствовали сами владетельные сеньоры, так герцог бургундский, судя по записям, охотно дарил подобные одеяния лакеям и конюшим), а затем и на прочие сословия, быстро превратившие удобную и надежно защищающую от холода робу в будничное платье. Эта мода продержалась в течение 30 лет, достигнув пика сразу после своего появления, в 1430—1431 году, но постепенно теряя свою необычность и определенную экстравагантность, постепенно угасла во второй половине века[61].

Мужская роба представляла собой подобие широкой куртки или пальто из плотной ткани, зачастую подбитой или отороченной мехом. В начальный период своего существования, роба представляла из себя пышное, дорогое одеяние с обязательными боковыми разрезами, в разных моделях доходившими до пояса, или до середины бедра; нижний край и сам разрез прихотливо украшался фестонами, причем фантазия, как обычно не знала границ. Счетные книги бургундского герцогства свидетельствуют о наличии в гардеробе Филиппа Доброго платья, украшенного фестонами в форме полукружий, дубовых листьев, зубцов; эти украшения как правило, должны были соответствовать фестонам на пышном герцогском шапероне, порой они контрастировали по цвету с робой, сохранились упоминания о фестонах красного, чёрного, голубого цветов[62].

Вслед за уппеландами, робы могли надеваться через голову или наоборот — напоминать халат, запахивающийся впереди, в этом случае, на помощь приходили серебряные или железные крючки (ср. фр. agrafines), которыми соединяли обе половинки. Пояс у робы зачастую был занижен, под основной тканью в большинстве случаев находилась подкладка из цветной бумазеи, или шерстяной ткани — подобный фасон появился около 1439 года, в 1443 году в моду на несколько лет вошли стали шелковые подкладки. Отличительной чертой робы следует назвать многочисленные складки (ср. фр. gérons), спускавшиеся от плеч до нижнего края платья. Вначале их, вероятно, укладывали, и затем удерживали с помощью пояса (подобный способ ношения был характерен для роб, надевавшихся через голову), около 1420 года складки стали закрепляться портновским способом. Подкладка робы придавала им выпуклую форму, зрительно увеличивая грудь и спину, создавая иллюзию силы и мощи, столь ценимую модниками того времени[63].

Счетные книги свидетельствуют, что порядка половины герцогских роб подбивались мехом, и меха требовалось достаточно много. Так в в 1441 году для изготовления длинной робы потребовалось 164 лисих шкурки, в 1446 году на короткую робу ушло 25 ягнят, и надо сказать, последняя цифра была исключительно скромной. В самом деле, для помпезного церемониального одеяния, по один только рукав порой требовал 16-20 ягнячьих шкурок, оторочка рукава — 2-3 шкурки[64].

Отороченная мехом одежда считалась показателем богатства и успешности, так что зачастую носилась даже в теплое время года. Подбитые мехом тяжелые робы, выступали, конечно же, в роли зимней одежды. Подобному платью обязательно полагался пояс; токности кроя и количество складок позволяли различить несколько модных в те времена фасонов.

Роба немецкого кроя (à la façon d’Allemagne) имела наибольшее количество складок, их число могло доходить до 24-х[64].

Роба голландского кроя (à la façon d’Hollande) имела пять складок. Нижний край зачастую отделывался фестонами, по бокам полагались обязательные вертикальные вырезы «на четверть и половину четверти», то есть для короткой робы доходившие почти до пояса. Впервые упоминание подобной робы появляется в 1425 году, однако, с легкой руки герцога Бургундского, она становится исключительно модной около 1431—1432 гг. года, чтобы уже в 1437 исчезнуть почти полностью[62].

Роба брабантского кроя (à la façon de Brabant) имела 12 складок и шилась из восьми частей. Опять же, её ввел в моду герцог Бургундский, которому во время одной из официальных встреч пришлись по нраву одеяния брабантцев. Точнаа дата её появления не установлена, однако, известно что в 1442 году этот тип робы совершенно исчез, вытесненный бурбонским кроем[62].

И наконец роба бурбонского кроя (à la façon de Bourbon) требовала по четыре складки с левой и правой стороны груди и соответсвенно, спины. Ткань слева и справа сводили вместе, получая вертикальную мягкую трубку, которой с помощью подкладки придавали желаемый объём[62].

Робы иногда украшали золотом, серебром и дорогими камнями, но эта мода исчезла около 1436 года[62].

Незатейливая роба «старинного» или «обыкновенного» кроя (commune et ancienne guise) шилась из двух передних и двух задних половинок, складки на ней равномерно распределялись на груди и спине, их могло быть по восемь, шестнадцать или даже двадцать, так роба Филиппа Доброго ширая в 1435 году имела по пять складок на каждой из четырёх частей[62].

Воротник мог отстутсвовать вообще, или же делался жестким и стоячим, повторяя форму воротника характерную для пурпуэна. Также в моде были отороченные мехом воротники, закругленные спереди, клинообразные на спине. Эта форма возникла, по всей видимости, около 1396 года, стала остро модной в 1430 годах, и наконец, постепенно исчезла уже в начале следующего, XVI века. Около 1415 года этот воротнк стали делать прорезным, подобное обыкновение прочно вошло в моду в 1434—1465 гг. Одновременно с тем существовали и V-образные воротники, для которых передняя и задняя часть представляли зеркальное подобие друг друга. Узкий и высокий воротник уппеланда, напоминавший «горлышко графина» также появляется на робах, мода эта продержалась до 1468 года. Вместе с тем существовали и отложные воротники при достаточно широком переднем вырезе[65].

Что касается рукавов, крестьяне и горожане скромного достатка предпочитали их самую простую форму — прямые, длинные, доходящие до запястья, чуть шире самой руки, чтобы не стеснять движений во время работы. Богачи и знать могли себе позволить большее. Так в 1410—1415 гг. повальной модой стали рукава в три четверти — и надо сказать, что отдельные оригинальные личности продолжали их носить вплоть до начала XVI века. Рукава, последовательно расширявшиеся от плеча к кисти на небольшое время привлекли к себе внимание, но пробыв на пике моды между 1412 и 1417 гг. они совершенно исчезли. Возможно, причиной этому была непрактичность и неудобство подобного кроя. Другая их разновидность, прозванная «бомбардами» за видимое сходство с жерлом артиллерийского орудия, расширялась от локтя к кисти на манер воронки. Впрочем, на этом эксперименты не прекращались. В 1432 году исключительно модными стали складчатые рукава, в 1433—1434 — столь длинные, что рука исчезала в них целиком[66].

И наконец, самыми успешными из экстраординарнх, оказались рукава очень широкие на плечах, но последовательно сужавшиеся к кисти, чтобы закончиться узкой, отороченной мехом манжетой. Родиной этой моды была опять же Германия, откуда они около 1400 года постепенно проникли во Францию, где прочно вошли в моду между 1410 и 1430 (или даже 1450) годами, впрочем, отдельные экземляры подобного одеяния встречаются в изображениях вплоть до 1475 года. Ширина рукава у плеча сильно варьировала в зависимости от времени года и рода занятий своего владельца[66].

Около 1410—1440 годов подобные рукава зачастую стали делаться разрезными, впрочем эта мода была характерна и для других типов одежды. На уровне локтя ткань прорезалась сверху вниз, при чём разрез в большинстве случаев оторачивался мехом, так что рукав можно было и носить обычным образом, так и продевать руки в разрезы, чтобы из-под верхнего одеяния были видны узкие рукава пурпуэна. Разрезной рукав порой превращался в глухой мешок, так что единственным способом ношения становилось продевание рук через разрезы. Эта роскошная мода, конечно же, вызвала очередную волну негодования, впрочем, на сей раз вполне понятного. «Дьявольские мешки», как духовенство окрестило рукава подобного фасона, были действительно подарком для нечистого на руку контингента — в них удобно и незаметно пряталась любая украденная вещь сравнительно небольшого размера — хотя не с меньшим успехом глухие рукава можно было использовать для хранения небольших сюрпризов. Так сохранилось описание как Филипп Бургундский и его бывший соперник Карл Орлеанский, встретились в церкви Сен-Бертен 1 декабря 1440 года, при чём Филипп возложил на шею своего кузена цепь Ордена Золотого Руна, Карл же, не оставшись в долгу, вынул из глухого рукава цепь Ордена Дикообраза и также торжественно возложил её на шею Филиппа[55].

Женская роба или платье

Библия настаивает на том, что женщина не может надевать мужское платье, впрочем, как и мужчинам запретны женские наряды. Потому верхнее платье, бывшее у всех на виду, чисто визуально должно было разительно отличаться в зависимости от пола. В первую очередь, конечно же, этим отличием выступала длина. Какой бы вольнодумной не была мода позднего Средневековья, заповеди старины оставались незыблемыми в том, что руки и ноги женщины должны быть наглухо закрыты. На деле соблюдалось это, конечно же, не всегда — манусрипты полны изображений дам, греющих ноги у огня, подняв платье до колен, работающие женщины волей-неволей должны были закатывать рукава по локоть и даже выше, и все же требования приличий оставались в неприкосновенности[67].

Идеал средневековой красоты — высокий лоб, узкие скулы, несколько сутулые плечи, маленькая грудь и выступающий вперед «беременный» живот — вожможно также были порождены рахитом, свирепствовавшим в перенаселенных городах, не понаслышке знакомых с голодом. Воплощения подобных «красавиц» мы видим сейчас на полотнах Лукаса Кранаха-старшего, и в настоящее время, конечно же, они уже не соответствуют принятым вкусам. Однако, в прежнее время как и сейчас, в погоне за идеалом, дамы шли на хитрость, сжимая грудь повязками, и подкладывая на живот под юбки небольшие подушечки, придававшие их фигуре требуемую форму[68].

Верхнее платье надевалось на котту, и при необходимости (быстро идти, бежать, выполнить некую работу) оно могло приподниматься, как это часто изображается на картинах того времени. Как было уже сказано, вначале это делалось рукой, позднее в употребление вошел труссуар — узкая лента, пришивавшаяся к подолу. С её помощью верхнее платье можно было легко поднять до пояса и удерживать в таком положении сколь угодно долго.

В XIV веке роба, по всей видимости, не существовала как таковая, роль верхнего платья выполняли сюрко или котарди (впрочем, в манускриптах этого времени уже появляется слово «роба», которым обозначается любое верхнее платье как таковое. Эта рянняя «роба», в первой половине столетия обычно шилась с узкой юбкой, порой модницы усердствовали даже черезчур; так в соседней Англии, более чем охотно перенимавшей французские моды, щеголихи вынуждены были подкладывать себе под юбки сзади лисьи хвосты, чтобы при ходьбе не выглядеть слишком уж вызывающе. В моде были как узкие рукава, так и «бомбарды», воронкообразно расширявшиеся сверху вниз. Однако, после 1450 года котарди постепенно стало устаревать, и вместе с тем вернулся интерес к пышным уппеландам, с рукавами, свисающими до земли, пышными лифами и наконец длинными и широкими юбками, преходившими в длинный, волочащийся по земде шлейф. Слишком длинные платья приходилось приподнимать, вначале рукой, позднее, с помощью труссуара, узкой ленты, пришитой к подолу и поясу платья[69].

Духовенство не обошло вниманием и эту моду, так благосчестивый Этьенн де Бурбон пытался повлиять на щеголих, запугивая их тем, что на длинных шлейфах катаются черти. Он же оставил достаточно забавное сочинение на эту тему, речь в нём шла о неназванном святом, который увидел однажды демона, корчившегося от смеха. Святой муж полюбопытствовал, чему радуется нечистый и получил ответ: некий черт, как видно, не блиставший умственными способностями, настолько увлекся катанием на женском шлейфе, что не сообразил, что его тянут прямиком в церковь. Туда черту не хотелось никак, и бросившись прочь в последний момент, он не рассчитал прыжка и с размаху приземлился в жидкую грязь, немало повеселив своего собрата[70].

Собственно роба появляется около 1360 года, по все видимости, под влиянием мужской моды на пурпуэны с широкими вставками. Этот ранний вариант получил у историков то же имя и шился по той же технологии — широкие, округлые вставки на груди и спине заставляли рукава сидеть очень плотно, без складок и морщин. Следует заметить, что в течение долгого времени специалисты по костюму плохо представляли себе, как могло выглядеть подобное платье, так как до нашего времени дошли буквально считанные изображения, на которых женщины одеты подобным образом. На помощь, однако, пришел случай. В 1931 году в Ирландии рабочие обнаружили в торфянике мумифицировавшееся женское тело, одетое в платье именно такого покроя. Несмотря на то, что передняя часть почти исчезла, бока и спинка сохранились почти полностью, что позволило с достаточной точностью восстановить, как выглядел подобный фасон. Точной датировке находка не поддается — ясно лишь что речь идет о полутора столетиях между серединой XIV века и началом XVI[71] Найденное платье было сшито из плотной шерстяной саржи чёрного цвета, узкие рукава застегивались на манер котарди от самого плеча, такой же ряд пуговиц спускался вниз к поясу, вырез декольте имел круглую форму, верх платья был богато отделанный шитьем, спускавшимся вниз на грудь и спину, и к подолу постепенно сходившим на нет, ширина юбки дополнительно увеличивалась широкими сдвоенными клиньями на спине и на боках (а также, по видимости, на пропавшей передней части). Неудивительно, что жертва подобной моды, оказавшись в болоте уже не могла выбраться из него самостоятельно[72].

И наконец, около 1420 года, котарди, сюрко и уппеланд окончательно остаются в прошлом, и место верхнего платья окончательно занимает роба с узкими рукавами, до пояса плотно прилегающая к телу. По всей видимости, новая мода исключила и котту, и платья этого времени стали носиться непосредственно на камизе, чтобы ничто не мешало показывать все линии тела. Платья с плотно прилегающим лифом и узкими рукавами, прямоугольным вырезом, а зачастую с юбкой из двух горизонтальных половин контрастного цвета, итальянки стали носить около 1360 года, когда во Франции ещё господствовали уппеланды[70].

Однако, в XV веке и здесь появилось и стало чрезвычайно популярным платье, которое Флоран Вениель за отсутствием специального обозначения в манускриптах того времени, окрестил «платьем с дополнительной вставкой» (robe à pierche). Эта вставка (pièrche или tassel), представляла собой небольшой квадратный кусок материи, размером "от половины до 0,875 она) прикреплявшийся на груди котты или камизы. Поверх него надевалось того же (или наоборот — контрастного) цвета платье, с треугольным декольте, доходившим до верхнего края диафрагмы, которое и должна была закрывать собой вставка. Декольте, как правило, обрамлялось широким воротником белого цвета, дополнительно декольте принято было закрывать платком из прозрачной муслиновой или газовой ткани (называемым «горжеткой» (gorgias, gorgerette, gorgette). Начиная с 1460 года, на спине также появилось декольте, впрочем, куда более скромного размера. Как правило, подобному платью полагался высокий пояс, начинавшися непосредственно под декольте, который в свою очередь застегивался на спине с помощью крючков, застежек или нарядной броши. Мода на платье с дополнительной вставкой продержалась где-то до 1480—1490 годов. Юбка к подобному платью полагалась сравнительно узкой, расширявшейся, впрочем, книзу, отдельные модницы конца XV века делали её двуцветной на итальянский манер. Платье постоянно совершенствовалось — старинному крою из четырёх частей с прямыми строгими линиями пришла на смену сложная криволинейная система разреза ткани, платье сделалось отрезным и шилось отныне из восьми частей, порой плечевые части также кроились отдельно; и в конце XV столетия, кто-то оставшийся неизвестным, сделал ревоционный шаг в истории моды, разделив юбку и лиф, которые с того времени смогли существовать как вместе, так и порознь[73].

Новая мода, знаменовшася собой начало эпохи Возрождения появилась в Испании, где под объемные нижние юбки стали дополнительно укрепляться на каркасе из проволоки или гибких ивовых ветвей. Позднее подобные колоколообразные юбки-вертюгадены завоюют всю Европу, но это случится уже в начале следущего, XVI века[70].

И наконец женская фантазия особенно проявила себя в том, что касается рукавов и рукавчиков. Как уже было сказано, робы XIV века носились с узкими или наоборот, расширяющимися к кисти рукавами, впрочем, довольно скромного объёма по сравнению с уппеландами. Рукава могли быть самых разных форм, цветов, порой отличавшихся от собственно платья, порой их сверху донизу собирали с мелкие складки — рюши[74].

Можно предположить, что мода на съемные рукава (в российских изданиях часто называемые «рукавчиками», вслед за французским manchettes, в отличие от полноценных рукавов — manches) пришла из необходимости защищать дорогую для женщины скромного достатка одежду от загрязнения, неизбежного, к примеру, в случае работы с тестом или разделки свиной туши. Однако, мода была подхвачена, и в середине XV века рукавчики стали испльзоваться повсеместно, вплоть до того, что счетные книги Катерины Французской с 1440 по 1446 гг. упоминают «ночные рукавчики» из бумазеи, пару нарядных рукавчиков из зелёного сатина и алые полурукавчики с подкладкой из тьерселена[75].

Рукавчики, не мудрствуя лукаво, булавками прикрепляли к основному рукаву (в подобном случае намеренно делавшемуся коротким) или за его отстутствием — к плечу собственно платья. Подобным образом наряд можно было заставить выглядеть богаче и торжественней, кроме того женщины скромного достатка с помощью несложной хитрости подобного рода из одного платья могли сделать несколько[76].

В конце XV века остро модными были два типа рукавов, соперничавших между собой. Французский рукав представлял собой хорошо забытую моду XIV века — удлиненный рукав котарди, доходивший до середины кисти, с единственной разницей что в теперь теперь его зачастую стали оторачивать манжетой из ткани контрастного цвета. Итальянский рукав шился из двух половинок, каждая из которых имела длинный вертикальный разрез от плеча к локтю, перетянутый поперечной шнуровкой, из под-которой выглядывала собранная в пышные складки камиза[77].

Прически и головные уборы

Мужские

В начале XIV века мужчины как правило, расчесывали волосы на пробор посередине головы, так что те ниспадали с обеих сторон головы, закрывая собой уши. Волосы было принято было завивать горячими щипцами, заставляя их таким образом, ложиться крупными волнами, концы опять же подвивали, так чтобы они смотрели внутрь. В другом варианте той же прически, волосы слегка зачесывались назад с висков, открывая уши. Около середины столетия в противовес этой старинной традиции щеголи переняли новейшую итальянскую моду — расчесанные на пробор волосы ложились в гладкую прическу (возможно, для фиксации в желаемом состоянии их смазывали жиром), нижние концы плотно накручивались на валик, охватывавший голову над ушами и сужавшийся надо лбом. Там же, посередине, валик укреплялся застежкой или брошью, в верхнюю часть которой по желанию владельца вставлялось перо[78].

Однако, военные невзгоды диктовали свои законы, в том числе и в области парикмахерского искусства. Носить шлем на длинных волосах было неудобно, тем более, что таковые постоянно рисковали застрять в между скрепляющими деталями кольчуги и шлема, и кроме неудобства создать и нешуточную угрозу своему хозяину, вплоть до скальпированных ран. Потому в 1340 годах и позднее в моду прочно входит не слишком красивая, зато удобная и надежная прическа из волос, обрезанных в кружок вокруг головы, так, чтобы уши оставались свободными. Щеголи, впрочем, могли не отказывать себе в удовольствии подвить концы[79].

Окончание Столетней войны вызвало очередное изменение моды, короткая военная стрижка превратилась в нечто старомодное, порой вызывавшее насмешки молодого поколения. Вновь длинные волосы отпускали до мочек ушек, а порой и до плеч, однако вместо старинного пробора теперь последним капризом моды стала подвитая челка.

Что касается усов и бороды, мода эта пришла с Востока, возможно, заимствованная у мусульман и византийских греков, вплоть до начала Крестовых походов, европейские мужчины имели обыкновение гладко выбривать лицо. В эпоху Позднего Средневековья, наличие или отсутствие усов и бороды чаще всего оставалось на усмотрение их владельца. Усы носили и короткие, и длинные с завитыми концами, спускающиеся к углам рта. Бороды в XIV веке разделяли пробором, придавая им вилообразную форму, в следующем XV эта старинная мода была отставлена, бороды стали гладкими и короткими, волосы не должны были свисать на шею (что придало бы владельцу подобной бороды сходство с дикарем). В аристократической среде после окончания Столетней войны особенно модным как ни забавно может показаться, стала трехдневная щетина. В самом деле — полное отсутствие бороды у усов говорило бы о незрелом возрасте, а слишком пышная растительность — о неопрятности её владельца[78].

Мужчинам, в отличие от их жен, церковью не вменялось в обязанность обязательно покрывать голову, и все же, престижным и модным было ходить в шапке, шляпе или каком-нибудь ином головном уборе. Желавшие выглядеть особенно изящно и вычурно, порой носили по две шляпы — одну на голове, другую — на спине, подвешенную на длинной ленте. Все головные уборы делились в то время на несколько категорий: шляпы, кали и калотты, баретты, боннеты и наконец исключительно модные в XV веке шапероны. Для их изготовления могла использоваться любая ткань — сатин, шелк, грубое полотно, бархат, шерсть. Впрочем, их могли и шить из меха, этот способ был в ходу для изготовления зимних шапок. В XIV веке особенно популярен для изготовления шапок был грубый, но очень теплый и почти не пропускавший воду бобровый мех (на языке того времени bièvre). Однако, в дело часто шел и «королевский» белый горностай, белка — рыжая или серая, барсук, заяц или кролик; с 1425 года и далее, исключительно модным стал чёрный «руменийский» барашек. Искусство изготовления фетра из валяной овечьей или иной шерсти по своему проихсождению очень древнее, также давно было замечено, что фетровое полотно, легко режется и — если его подержать над горячим паром — становится податливым и легко принимает любую желаемую форму. Также оно было достаточно теплым и плохо впитывало воду. Фетровое полотно — коричневое, серое, чёрное, в начале XV века совершенно вытеснило из употребления бобровый мех[80][81].

Фетровые шапки или шляпы могли быть лишенными подкладыки (sengles), имеющими подкладку (doublures) или подбитыми мехом (fourrés). Их зачастую обтягивали тканью или мехом, или наоборот — мех становился подкладкой под фетровое полотно. Шапки и шляпы богато украшались вышивкой, бахромой, золотыми или серебряными полосками, располагавшимися как на тулье, так и на полях, и зкреплявшимися небольшими гвоздиками из того же металла. Последний вариант был ислкючительно моден в 1430-х годах, десятилетием позже его сменили шелковые пояски вокруг тульи Кроме того, с появлением моды на перья, почти обязательным элементом головного убора стала дорогая брошь, а порой и не одна. В XIV веке повальным увлечением стали павлиньи перья, около 1375 года их вытеснили страусовые, однако, записные модники порой закрепляли на шляпе и то и другое вместе, чтобы уж точно выглядеть самым ослепительным образом. Кроме того, к головному убору зачастую прикреплялась широкая лента — volet -позволявшая переместить шапку или шляпу на спину, не рискуя её потерять, что было достаточно удобно, например, в церкви, или во время путешествия верхом[82].

Простейший вариант шляпы (chapeau) был самодельным, изготовлявшимся из любого гибкого растительного волокна. Чаще всего использовалась солома (estrain, festu) и гибкие веточки липы (til, tille, tillet). Подобные шляпы были совершенно необходимы при работе в поле под жарким летним солнцем, однако, считались грубыми, низкопробными и годными лишь для неотесанного крестьянства. Несколько выше ценились импортируемые из Ломбардии шляпы из рисовой соломы. И наконец, широкополые, изготовлявшиеся из фетра мало чем отличались от современных. Среди них различались шляпы с низкой тульей и плоским верхом, широкополые, у которых передняя часть полей подгибалась к тулье, или прямо подшивалась к ней, чтобы навсегда остаться в таком положении. Вероятно, этот фасон был заимствован из Испании, так как он имел типично испанское имя «bello sombrero» (то есть «красивая шляпа»). «Красивую шляпу» охотно надевали пилигримы — широкие поля надежно защищали от солнца, толстый фетр почти не промокал, а подвернутый передний край по желанию владельца можно было украсить вышивкой, накладным серебром или золотом, или, наконец, эмблемой пилигрима — крошечным изображением рулевого колеса. Chapeau à bec — «клювастая шляпа», у которой поля подворачивались к тулье со всех сторон так, чтобы впереди образовывался острый клин, хорошо известна по изображениям Робин Гуда. Она была в моде в 1415—1420 годах, и вновь, как хорошо забытое старое, вернулась в 1450—1480 годы, приобретя, впрочем, несколько более округлые очертания. Этой шляпе отдавал предпочтение Людовик XI, и вслед за королем мода, конечно же, распространилась на страну[82].

Отдельно от прочих стоял т. н. couvrechef — квадратный головной платок. Его можно было завязать узлом на затылке, или как-то иначе закрепить на голове. Платок был, конечно же, головным убором чисто рабочим или домашним, отнюдь не предназначавшимся для публичной демонстрации. В качестве рабочего, платок охотно надевали рыбаки, дома он служил всем слоям общества вместо ночного колпака, в то время ещё не изобретенного[80].

Калем (cale) назывался простейший полотняный или льняной чепец с длинными тесемками, сшитый из двух одинаковых половинок, соединенных посередине головы вертикальным швом. Каль мог носиться как самостоятельно, так и под шапкой или шляпой — это делалось, конечно же, в холодное время года. Тесемки каля по желанию хозяина завязывались под подбородком, или свободно свисали вниз. К началу XV века, старинный каль совершенно вышел из моды, оставшись исключительно в крестьянском обиходе. Впрочем, в это же время появилась его новая разновидность, предназначенная исключительно для ношения под шляпой. Эта форма каля потеряла тесемки, и окрашивалась чаще всего в чёрный цвет. Предположительно, что она предназначалась для защиты дорогих головных уборов от масла или жира, которым имели обыкновение закреплять прически[83].

Калоттой (calotte) именовалась шапка или шляпа с круглым верхом, особенно модная в 1410—1471 годах. Величина и тульи и полей могла варьировать в зависимости от конкретного периода времени. Так, начиная с 1430 года тулья выросла до размеров мяча, приняв соответствующую же форму. Калотта подобного типа так и называлась «шаровидной» (calotte ballonnée). Поля у шаровидной калотты могли быть широкими, свисающии вниз («английская калотта») или скрученными в плотные валики. Около 1450 года шаровидную калотту потсепенно стала теснить «калотта с подвернутыми полями» (calotte rebrassée), так что огромные шары через десять лет окончательно исчезли. Поздняя калотта сидела на голове достаточно плотно, или была сравнительно невысокой; при том что поля обязательно представляли собой плотно скрученные валики. Интересно, что эту разновидность калотты стали снабжать небольшим хлястиком на макушке — последним воспоминанием об этом служат современные береты[82].

Кроме двух основных, известно было множество иных разновидностей калотты, более или менее высоких, с полями широкими и горизонтальными, свисающими вниз, или наоборот — точащими вверх, крошечными, валикообразными, толстыми и тонкими. Также заслуживает упоминания калотта в форме усеченного конуса, который мог быть как обычным, там и перевернутым, так что верхняя часть шляпы была много шире нижней, или же иметь посередине узкую «талию», в то время как верх и низ симметрично расширялись. Поля у подобных калотт были, как правило, широкими горизонтальными или торчащими вверх. В 1430—1460 годах эти фасоны были очень распространены, причем калотты достигали иногда огромных размеров, что было неудивительно — в период господства бургундских мод, рядом с дамами в острых и высоких колпаках-геннинах, мужчинам отнюдь не хотелось казаться пигмеями[84].

Слово боннет (bonnet) по мнению Флорана Вениеля, могло выступать синонимом понятия «калотта с подвернутыми полями» — при том, что боннетом назывался также совершенно иной фасон. Возможно, родиной его была Италия, так или иначе, боннет в качестве зимнего головного убора был также очень популярен в XV веке. Он представлял собой круглую фетровую шапку с плоским верхом. Поля боннета могли быть сплошными, или же возле ушей разрезаться вплоть до тульи и подворачивали вертикально вверх, так что они плотно прилегали к ней. При том, если речь шла о боннете с разрезанными полями, заднюю их часть удобно было спускать за затылок н манер шитка, что служило надежной защитой от снега и ветра, в то время как передняя играла чисто декоративную роль[85].

Точное значение слова баретта (barette) остается под вопросом. Сам по себе термин появляется в XIII веке и в счетах города Авиньона порой путается с понятием aumusse — широкого шелкового или шерстяного капюшона, чаще всего носившегося духовенством. Однако, около 1440—1450 года понятие «баретта» приобретает значение более конкретное. В большей части случаев подобным образом именовалась фетровая или шерстяная шляпа без полей. Баретта простейшего покроя напоминала собой половинку мяча, плотно охватывающую голову; порой вокруг ушей делались вырезы. Более сложным вариантом была баретта с отрезным верхом, более удобная при ношении. Её можно было также снабдить подкладкой или подбить мехом по желанию владельца. Этом типу головного убора отдавало предпочтение сословие медиков. Более сложным кроем отличались высокие баретты, имевшие вид усеченного конуса с округленными краями. Возможно, в Бургундии тот же головной убор носил наименование carmignolle. Так или иначе, баретты окончательно исчезают в начале XVI века[86].

И наконец, типичным изобретением Позднего средневековья был шаперон (chaperon), в течение сравнительно недолгого времени имевший оглушительный успех, но затем исчезнувший, чтобы никогда более не возродиться. Ранний шаперон, известный с V века н. э., представлял собой капюшон с длинным, свисавшим на спину шлыком (корнеттой — cornette) и широкой пелериной (паттой — patte), плотно охватывавшей плечи и шею. Зачастую пелерина имела ряд пуговиц, что позволяло надежно укрыть шею от ветра и холода. Корнетта, бывшая в XII веке очень короткой, напоминавшей по форме овечий хвост, стала постепенно удлиняться, так что корнеттой, в качестве своеобразного шарфа, можно было допольнительно обмотать шею. В дальнейшем длина её то увеличивалась, то уменьшалась в зависимости от моды, но уже никогда не возвращалась к прежним скромным размерам. Шерстяной шаперон, конечно же, был осенним и зимним головным убором, шился он из плотной шерстяной ткани, реже — из полотна. По желанию владельца, шаперон можно было снабдить подкладкой, как правило, из того же самого материала, однако, в более дорогих моделях в ход могла идти тафта, бумазея или иная дорогая ткань. Подбитые мехом шапероны известны только по изображениям шутов. Шелковые шапероны были значительно более редки, так как мягкая ткань легко соскальзывала с головы, и её приходилось закреплять жесткой подкладкой. Мода на двуцветность не миновала также шаперон — так головная часть могла шиться из серой шерстяной ткани, а шлык делаться чёрным — однако, подобное веяние было характерно более для Бургундии или Германии, чем собственно Франции. Шапероны были распространены среди небогатого населения городов, также их носили пастухи и крестьяне. Самым оригинальной идеей в истории шаперона была пожалуй, попытка использовать его вместо кошелька для дальних переходов или переездов. Для этого посередине шлыка завязывался узел и выше этого узла набивались монеты. Действительно, добраться до денег вору было затруднительно[87][82][88].

Волна интереса к старинному шаперону поднялась когда некто, оставшийся неизвестным, придумал вначале наглухо застегивать снятый с головы шаперон, а затем уже надевать его так, чтобы лицевая часть пришлась на макушку а шлык и пелерина (патта и корнетта) свисали по бокам головы. Предполагается, что впервые до подобного додумались парижане, после чего новинка была подхвачена и кроме собственно Франции распространилась также на Англию и Италию. Веяние, позволявшее дать полную волю своей фантазии немедленно было подхвачено — в самом деле, патту и корнетту можно было связать в узел на макушке, превратить в подобие восточного тюрбана, заставить торчать вперед на манер петушиного гребня. Подобную шляпообразную форму для Позднего Среднвековья в литературе принято называть собственно «шапероном». Этот сложный и достаточно своеобразный головной убор носили все слои населения — от короля до подсобного работника, разницу между моделями составляла исключительно цена и качество используемой ткани а также наличие или отсутствие дорогих украшений. Около 1430 года шапероны принялись дополнительно обматывать богатой шелковой лентой — бурреле (bourrelet), ещё десятилетием спустя, шлык — корнетта, окончательно превратился в широкую ленту, которую можно было обмотать вокруг щек и подбородка, или щегольски перекинуть на спину, закрепив для верность брошью или расположить неким иным обрмзом. Кроме того, чтобы придать корнетте ещё более праздничный вид, корнетту, а затем и патту — пелерину, стали украшать фестонами. Шаперон продержался на пике моды вплоть до начала 1480-х годов, лишился бурелле и постепенно вновь перешел на чисто утилитарную роль капюшона для путешественника, крестьянина или слуги. Единственным исключением остался геральдический костюм Ордена Подвязки и Золотого Руна, обязательной частью которого продолжал оставаться уже старомодный пышный шаперон[87][88].

Женские

Женские прически времен Позднего Средневековья — это косы. Косы должны были быть обязательно густыми и светло-золотистыми, модницы того времени проявляли недюжинную изобретатальность, чтобы получить искомое, волосы красили, за неимением достаточного количества собственных волос в дело шли накладные. В XIV веке волосы было принято расчесывать на пробор посередине головы, и заплетя их в две, три, четыре — а то и большее количество кос дать полную волю своей фантазии. Косы спускались по обеим сторонам лица и затем окаймляли затылок, их укладывали бубликами на висках, превращали в кольцо, охватывающее голову вертикально от затылка до макушки, или соорудив на затылке узел, укладывали косы надо лбом, для прочности скрепляя их повязкой или металлической заколкой. В середине века в моду вошло носить толстые короткие косы по обеим сторонам лица, косы свисали над ушами, доходя до уровня подбородка. Для удобства укладки, волосы порой также смягчали с помощью кремов и жира. Забавно, что если на подобную прическу надевалась корона, её придавали форму «кастрюли с круглыми ручками», которые плотно удерживали косы[89].

Новое есть хорошо забытое старое, и сеточка для волос — ретикула, известная ещё модницам Древнего Рима вновь вошла в моду в падком на все роскошное XV веке. Шитые золотом сетки стали изготовлять специально для кос — ими удобно было удерживать их в любом положении, вплоть до того, что золотые сеточки с металлическим дном, надетая на косы, вертикально свисающие с обеих сторон лица придавали последним вид колонообразный и монументальный. Экстравагантная мода XV века порождада порой более чем оригинальные способы укладки, самым известным из которых были «рога» из высоко зачесанных волос (как правило, к собственным добавлялись шиньоны), торчавшие вертикально вверх или соответсвенно влево и вправо от головы. Рога могли оставаться свободными или забираться в сеточку, иди даже в специальную чашку, имевшую вид усеченного конуса, широкая часть которого прилегала к голове. Конус имел, как правило, имел кольцеобразное металлическое основание, кольцеобразную вершину, которые соединяли между собой слева и справа полоски металла. Для того, чтобы на торчащие влево и вправо конусы удобнее было надеть шляпку, их верхние части могли делаться плоскими. Внутри натягивалась все та же волосяная сеточка, а чтобы чашки плотно сидели на голове, их соединяли между собой металлическим обручем[90].

Распущенные по плечам волосы, отсутствие головного убора позволялись юным девушкам, замужние женщины и тем более, монахини обязательно должны были покрывать голову «в знак покорности и раскаяния в первородном грехе». Простейшим для того вариантом было головное покрывало (couvrechef) — прямоугольный кусок ткани, как правило, белой. Длина покрывала колебалось в зависимости от моды и общественного положения; головное покрывало крестьянок или прислуги представляло собой простейший квадратный платок, завязывавшийся узлом на затылке или на макушке — по желанию хозяйки. В более сложном варианте длинное прямоугольное покрывало висело до пояса; чтобы легкая ткань не соскальзывала с головы по сторонам его через равные промежутки могли пришиваться крупные бусины или жемчужины (опять же, в зависимости от желания и материального положения владелицы). Покрывало можно было дополнительно скрепить заколками, например, под узлом волос на затылке или оставить свободно падать на плечи[91].

В более сложном варианте покрывало набрасывалось на белый крахмальный чепец — каль. В отличие от мужского, женский каль никогда не имел завязок, однако его твердые накрахмаленные углы могли на уровне щек круто загибаться вверх. Белое покрывало поверх каля носили, как правило, пожилые женщины или вдовы, которым тогдашние приличия предписывали «смирное платье». В монашеском варианте оно полностью прятало под собой каль и вместе с ним линию волос, наглухо закрывая также плечи[92].

Женский шаперон (chaperon à femme, также порой называемый aumusse) в отличие от мужского не претерпел особых изменений, это был все тот же капюшон с широкой пелериной, закрывавшей плечи и шею (паттой) и длинным шлыком (корнеттой), длина которого в конце XIV веке постепенно увеличивалась, дойдя едва ли не до нижнего края платья, в следующем XV столь же постепенно уменьшалась. Это был чаще всего головной убор, характерный для небогатых горожанок или крестьянок. Шерстяной шаперон зачастую имел шелковую или полотняную подкладку, встречались также подкладки из тьерселена — ткани, составленной из трех видов волокон. Впрочем, богатые модницы могли себе позволить и шапероны из чёрного бархата, дамасского шелка, сатина, или даже златотканой и сребротканой парчи. Около 1440 года вошло в обыкновение окаймлять лицевую часть черных шаперонов полоской цветной ткани. Мода требовала, чтобы часть шаперона, окаймляющая лицо отгибалась назад, боковые части всегда имели глубокий разрез, доходящий до ушей, так что боковые части шаперона (oreillettes или coquillons) топорщились в стороны, впрочем, при неоходимости, эти части можно было застегнуть на шее парой пуговиц. Также для тепла длинный шлык можно было обмотать вокруг шеи. Если мужской шаперон практически вышел из моды около 1480 года, женский носился до самого начала следующего — XVI столетия. Следует заметить, что записные модницы порой копировали и шапероны мужского кроя, что вызывало, конечно же, гнев церковников из раза в раз указывающих, что Библия запрещает женщинам носить мужскую одежду — конечно же, безрезультатно[93].

Более сложные и дорогие головные уборы известны под общим названием «атур». Атуры хорошо сочетались с «рогатыми» прическами, придавая хозяйке вид нарядный и богатый. Простейший атур представлял из себя круглую сетчатую шапочку, оставлявшую свободными уши, но полностью скрывавшую волосы хозяйки. Обычно, подобная шапочка могла для дополнительно укрепляться пластинкой полированного металла надо лбом. В более сложном варианте шапочка надевалась на высокий узел волос, скрученный на затылке и повторяла его очертания, так что задняя часть шапочки круто загибалась кверху. Ещё одним известным атуром была овальная шпяпа, изготовлявшаяся из золотой и серебряной парчи, вышитого полотна или бархата. Шляпка могла быть плоской, надевавшейся сверху на торчащие вправо и влево «рога» (обычно в этом случае шляпка дополнялась полупрозрачным покрывалом — «вуалью», падавшим хозяйке на спину и плечи), или объемной, полностью скрывавшей собой волосы[94].

На горизонтальные «рога» можно было и просто набросить присборенную ткань, или придать нахрахмаленному полотну вид изогнутых птичьих крыльев, поверх которых помещалась корона или иное украшение. Горизонтально стоящие «рога» скрывались также двурогой остроконечной шапочкой, поверх которой набрасывалась непрозрачная вуаль того же цвета — с подобной прической средневековая иконография постоянно изображала Кристину Пизанскую. Белую полотняную шапочку можно было заменить золототканой, также набросив на острые концы белоснежный кусок ткани[95].

Год падения Константинополя — 1450, в качестве одного из самых странных последствий породил повальную моду на псевдовосточные тюрбанообразные атуры. Тюрбаны могли дополняться лентой, которая охватывала лицо, тюрбаны украшали фестонами, их изготовляли из наложенных друг на друга кусков гофрированной ткани, что придавало ей на срезе вид пчелиных сот, тюрбаны в качестве дополнительного укращения спирально обвивали плоскими коваными цепочками из драгоценных металлов, по желанию хозяйки украшенных камнями[95].

Но самым известным из атуров был, конечно же, геннин или эннен, представлявший собой высокий остроконечный или усеченный конус, который принято было носить слегка наклонно. Происхождение слова «геннин» остается не выясненным, но сама мода пришла, по всей вероятности, из Бургундии. Геннин представлял собой проволочный каркас, поперек которого натягивалась жесткая ткань. Как правило, ею был яркий разноцветный шелк, хотя встречались и однотонные геннины. Они появляются около 1428 года в период безраздельного господства бургундских мод. Геннинами полностью покрывали волосы, оставляя порой лишь узкую полоску надо лбом, а иногда и вовсе ничего; по мнению средневековых модниц таким образом особенно оттенялся алебастрово-белый цвет их нежной кожи. Геннин всегда сопровождался любопытной деталью — чёрным полотняным полукольцом на лбу. Смысл подобного дополнения был вполне прозаичен: схватившись за это кольцо, дама легко могла спасти громоздкий головной убор от падения в случае, например, особенно резкого порыва ветра. Геннин всегда украшался прозрачной или полупрозначной вуалью (huve), которая могла свисать на лоб, или же ниспадать с обеих сторон остроконечного колпака. В этих случаях вуаль удерживалась на месте с помощью крупной броши. Также вуаль можно было накрахмалить и установить на геннине стоймя, сложив в форме сложенных крыльев бабочки. Иногда, для придания объёма, употреблялись две вуали, наброшенные одна на другую. Геннин надо лбом можно было дополнить шарфом из чёрного бархата или надеть на его основания корону, короче, и здесь женская фантазия не знала границ. Существует также мнение, что моду на геннины, и с ними на высокий, порой специально для того выбритый лоб, как ни парадоксально, породил рахит, достаточно распространенный в Средние века. В результате этой болезни, лоб становится низким и скошенным, линия волос отступает назад. Рахитичным лбам стали подражать, вплоть до того, что модницы выбривали или выщипывали волосы, придавая лбу «гордый» вид; с которым идеально сочетался геннин[96].

Дорогой и пышный геннин не мог не вызвать негодования консервативно настроенной части духовенства. На эту тему сохранился характерный исторический анекдот, хорошо иллюстрирующий тогдашние нравы. Некий брат Тома, придя в негодование от того, что аристократки приходят на проповедь в геннинах один богаче другого, натравил на них уличных мальчишек, пообещав им отпущение грехов. Позднее он объяснял свою непримиримую враждебность к этим головным уборам там, что высокие геннины закрывают амвон от сидящих сзади, так что тем приходится во время проповеди пониматься на ноги. Так или иначе, мальчишек упрашивать не пришлось — с громкими воплями «Хватай геннин! Хватай геннин!» со свистом и гиканьем, мальчишки неслись за своими жертвами, понуждая тех бросаться наутек. Но и это не спасало испуганных женщин — мальчишки настигали их и с силой дергали за вуаль, отправляяя таким образом геннин в уличную грязь. По замечанию хроникера «у них вышло немало столковений со слугами сказанных дам и девиц», но вертких детей поймать было непросто. На время геннины были отставлены, и дамы приходили на проповеди, причесываясь скромно и неброско. Однако, ревнителю веры и этого было мало, в качестве очередного нововведения он стал рассаживать мужчин и женщин порознь, протягивая между ними веревку, так как по его мнению во время проповеди они «занимались плутнями». В конечном итоге, не в меру пылкий священник кончил жизнь на костре инквизиции по обвинению в ереси, а дамы, освободившиеся от опеки стали носить геннины «еще выше чем ранее»[96][97].

Турет, известный с XIII века представлял собой подобие невысокой короны из полотна, зачастую сочетавшейся с барбеттой — широкой полосой ткани, охватывашей подбородок и щеки. По предположению Флорана Вениаля именно древний турет стал родоначальником особой формы геннина, известной также как бурелле или «разломанный хлеб» (pain fendu). Бурелле (bourellet, то есть «лента») представлял из себя высокий цилиндр или усеченный конус, по середине которого спускались вниз два валика из плотной ткани, образующие характерный желоб, длинная и узкая полоса той же ткани должна была свисать далее на спину[97].

Геннин стал постепенно выходит из моды около 1460 года, в своем позднем воплощении он стал напоминать невысокий усеченный конус, по-прежнему покрывавшийся вуалью или плоскую круглую «таблетку» несколько напоминающую восточную тюбетейку, из под которой волосы — распущенные или заплетенные в косы, свободно падали на спину. К началу следующего, XVI века, геннины исчезли окончательно[96][97].

Обувь

Как было уже сказано, во времена Позднего Средневековья мужчины зачастую обходились и вовсе без обуви, нося шоссы с крепкой кожаной подошвой. Делалось это для того, чтобы сохранить единое восприятие, которое давали ноге плотные шоссы из яркого, зачастую контрастного материала. И все же, обувь была необходима для верховой езды, путешествия пешком по немощенным, зачастую грязным и мокрым дорогам, и для выхода за город.

Jan van Eyck 004.jpg
Туфли-patins. Фрагмент «Портрета четы Арнольфини» Яна ван Эйка, 1434

Изготовлением обуви занимались корпорации башмачников (cordonniers), специализировавшиеся на закрытых формах туфель, ботинок и — ближе к концу Средневековья — высоких сапог, и patiniers, занимавшиеся открытыми туфлями (фр. patins). Что касается последних, они представляли из себя нечто, напоминающее современные шлепанцы или сандалии, державшиеся на ноге посредством широкой поперечной кожаной полоски, или двух полосок, прикреплявшихся к подошве крест-накрест. В середине XV века единственную полоску стали замещать двумя половинками, соединявшимися вместе с помощью пряжки. Подошва подобных туфель изготовлялась из дерева, для patins полагалася широкий низкий каблук; впрочем, они могли опираться и на два деревянных опоры, одна из которых исполняла роль каблука, вторая же располагалась под пальцами ноги. Из-за того, что дерево плохо гнулось, и могло быть не слишком удобным для ходьбы, мастера шли на хитрость, изготовляя подошву из двух поперечных половинок, скреплявшихся между собой посредством шарниров[98].

Закрытые туфли, с вырезами и без, крепящиеся на ноге с помощью ремешка, или ботинки — низкие или высокие, доходящие до щиколотки, с боковой шнуровкой или пряжкой, могли изготовляться из сатина, бархата, парчи; туфли дополнительно украшались чеканными пряжками, вышивкой, мехом, драгоценными камнями. Подошва могла делаться как из дерева, так и из крепкой кожи. В прихожей мужчинам полагалось снять туфли, и оставить их на специальной подставке[98].

Однако, наиболее распространены были туфли и ботинки из кожи. Наилучшее качество получалось из кожи козла, обработанной сумахом — подлинный рецепт кожевенники и башмачники держали в секрете. На втором месте стояла бычья кожа, и наконец, на последнем находилась баранья — жирная и неровная, имевшая к тому же обыкновение усыхать и сжиматься с течением времени. Её использовали, в основном, для изготовления детских туфель. Интересной особенностью моды XIV—XV веков стоит считать «пулены» — башмаки с удлиненными носками. Как все необычное, эти гротеского вида башмаки вызывали более чем неоднозначную реакцию, дело дошло даже предположений что именно эта странная мода стала причиной одной из страшнейших эпидемий в истории Европы — Чёрной Смерти. По мнению моралистов, удлененные носы пуленов рассердили Христа до такой степени, что он не нашел лучшего средства для борьбы с подобной разнузданностью, как наслать на континент чуму[98].

Высокие пулены со шпорами для верховой езды. Фрагмент миниатюры Бартелеми д’Эйка из рукописи «Книги любви» Рене Анжуйского, 1460—67 гг.

Этимология слова poulain (poulaine) неясна. В дословном переводе оно значит «жеребенок», одна из гипотез предполагает, что первоначально туфли делали из лошадиной кожи. По другому предположению, «пуленами» называли детей от смешанных браков — арабов и европейцев, каких было немало на завоеванной крестоносцами Святой земле, позднее восточная мода распространилась на Запад. Третья гипотеза предполагает, что родиной её была Польша, по-французски Pologne. Туфли подобного типа изготовлялись чаще всего на деревянной подошве; для того, чтобы кожа на длинном носке не вваливалась, его набивали куделью или шерстяными очесами. Пулены были удобны на улице, так как длинный носок полностью принимал на себя грязь и брызги из луж, при том что в начале XV века постепенное удлинение носка достигло столь нелепых размеров, что ходить в подобных башмаках без привычки было затруднительно. Щеголи порой шли на хитрость, привязывая гротескно-длинные носы пуленов ремнями к коленям, или приказывая сапожникам специально задирать острый край подошвы. Эта любопытная мода продержалась в течение двух веков, при том что заотсренные носки туфель то удлинялись, то вновь укорачивалась, но никогда окончательно не исчезали. И лишь в самом конце XV века, в моду постепенно стали входить округлые туфли, называемые «медвежьей лапой» (patte d’ours). Стоит, однако, заметить, что пулены были исключительно мужской модой, женщинам, наоборот, предписывалось демонстрировать миниатюрность ноги «надевая туфли столь малого размера, сколь то возможно»[98].

Высокие сапоги, удобные для верховой езды или выхода за город, появились в конце XV века. Шили их из мягкой кожи, причем высота могла быть как до колена, так и до середины бедра. С внутренней стороны ноги, как правило, полагалась шнуровка, высотой около 25 см. Сапоги зачастую делались с отворотами, что позволяло демонстрировать контрастный внутренний слой, носки можно было удлинить или заставить смотреть вверх. При необходимости, к сапогам крепились шпоры. И наконец, для щеголей конца Средневековья особым шиком считалось одеть один сапог как следует, у другого спустить голенище к ступне[99]. .

Аксессуары и украшения

Пояс

Одним из самых важных аксессуаров средневекового платья был, без сомнения, поясной ремень. В одном из произведений той эпохи, бог любви, обучая юного щеголя искусству обольщения, советует ему обязательно обратить внимание то, как слеудет выбрать и как правильно надеть на себя поясной ремень. Два конца ремня в поэзии Средних веков символизировали рыцаря и его даму, застегивание ремня — соединение любящих сердец. Если у молодого воздыхателя не хватает средств, чтобы приобрести себе ремень, поучает его бог любви, следует экономить на чём-то ином[100].

Если тканые изделия, принадлежащие к Средневековой эпохе из-за разрушительного действия времени, дошли до нас в достаточно скромном количестве, то ременные украшения или даже цельные ремни из прочной кожи находятся куда чаще. Ремни были настоящими произведениями искусства, для их изготовления требовались совместные усилия нескольких ремесленников разных специальностей: кожевенник выделывал сам ремень, медник, ювелир или специалист по олову или латуни (в зависимости от будущей цены изделия) изготовлял пряжку, накладные украшения, оковывал металлом острый конец ремня и часть, непосредственно прилегающую к пряжке, наконец — галантерейщик продавал готовое изделие. Самым сложным считалась выделка пряжки, грубые четырёхугольные формы, характерные для раннего Средневековья в XIV—XV веках сменились изящными овалами с узкой бронзовой или медной стрелкой, и обязательным верхним скользящим краем, облегчавшим надевание и снимание ремня. Накладные украшения могли быть выполнены в форме геометрических фигур, но среди них встречаются резные или чеканные орнаменты, изображения птиц и фантастических зверей, инкрустации полудрагоценными камнями. По моде того времени, длина ремня достигала двух метров, носить его следовало так, чтобы острый конец свисал с середины пояса, доходя до нижнего края платья[101].

Ремни были совершенно необходимы, так как в средневековом платье не было карманов, и все необходимое (за отсутствием таковых) приходилось носить на поясе. К поясу прикреплялся кинжал (так как многие города запрещали нощение иного оружия), бутылочка с чернилами и футляр для перьев у писца, коробочка с лекарствами у врача, мужская или дамская сумочка для мелочей и наконец, кошелек. Кроме ремней, до нашего времени дошли также тканые пояса — сатиновые, парчовые, бархатные. Порой кованые и чеканные украшения покрывали подобный пояс столь плотно, что полностью скрывали под собой фактуру ткани[101]. .

Сумочка или кошель

Поясная сумочка, неотъемлемый атрибут костюма, лишенного карманов, также виделась богу любви как необходимый атрибут для опытного соблазнителя. Подобные сумочки для мелочей делились на несколько типов. Первой из них назвать следует омоньерку (aumonière), то есть «милостынную сумочку» от французского «aumone» — милостыня. Омоньерки, как правило, были ткаными, им придавали форму квадрата, и богато украшали инкрустациями и вышивкой. На поясе омоньерка закреплялась с помощью шнура, продернутого через её горловину. В этом случае верх затягивался, и сумочка визуально становилась треугольником острым концом вверх. Чтобы открыть, её в таком приходилось приподнимать и развязывать, что не всегда было удобно. Другая возможность состояла в том, чтобы продернуть через горловину шнур, два конца которого выходили наружу рядом с боковым швом. Для крепления к поясу в таком случае использовалась длинная тканая лента или ремень. Третьей возможностью было придать омоньерке вид маленького портфеля, запиравшегося с помощью затейливой застежки или аграфа. Через горловину пропускали медный обруч, что облегчало возможность открывания. Края дополнительно могли украшаться кистями или подвесками любого рода. Модники и модницы порой не могли удержаться от соблазна подвесить к днищу поясной сумочки бубенец. Эта мода неделенно вызвала бурю возмущения в среде моралистов, как всегда — безрезультатно. Омоньерки носили и мужчины и женщины, вторые, как правило, под верхней юбкой. В этом случае вору незаметно добраться до денег было очень нелегко, хозяйка же легко манипулировала сумочкой, приподняв край юбки при помощи troussière — длинной ленты или цепочки, крепившейся к подолу. Впрочем, стоит оговориться, что до подобного усовершенствования додумались не ранее XV века[102].

Омоньерка, носимая под юбкой, конечно же, наводила на вполне определенные мысли, в многочисленных гривуазных шутках Средневековья она стала эфмемизмом женской сексуальности, манипуляции с омоньеркой воспринимались как иносказание интимных отношений с женщиной. Впрочем, поясная сумочка связывалась в литературе также с любовью к деньгам, скупости — в богатой нравоучительной литературе того времени, сребролюбцы и стяжатели в аду задыхаются под тяжестью висящих у них на шее гигантских омоньерок, наполненных золотыми безантами[102].

Богатые омоньерки подносили в дар церквям для хранения святых мощей; часть этих даров сохранилась до нашего времени. Изготовление омоньерок было прерогативой одного из немногих в те времена женских цехов. Маленькая поясная сумочка — омоньерка, как это ни удивительно, сыграла зловещую роль в истории французской монархии. Драгоценные омоньерки, подаренные невесткой Филиппа Красивого и её младшей сестрой своим любовникам — братьям д’Онэ стали решающей уликой, с помощью которых прелюбодеек удалось вывести на чистую воду. Разразившийся скандал заставил наследника усомниться в том, что его единственная дочь рождена от него. Стремясь выйти из щекотливого положения, не подвергая себя насмешкам, он, уже надев на себя корону, издал т. н. Салический Закон, запрещавший женщинам занимать французский престол. Однако, сам Людовик умер, не оставив мужского потомства, его братья были бездетны, и также рано скончались. Династия Гуго Капета пресеклась таким образом, в прямой мужской линии, и корона перешла к Филиппу Валуа. Английский король, также состоявший в близком родстве с Капетингами, немедленно предъявил свои права на трон, за чем последовала война, позднее названная историками Столетней. Первым же камушком, начавшим лавину оказалась скромная поясная сумочка — омоньерка[103].

В мужском варианте та же сумочка изначально также скрывалась под платьем, но когда в начале XIV века верхнее платье стало стремительно укорачиваться, омоньерка невольно оказалась у всех на виду. Следует сказать, что искусники, умевшие отрезать кошелек незаметно для его владельца, в те времена были весьма распространены. Эта нешуточная проблема породила появление чисто мужских разновидностей сумочки для мелочей. Первой из них следует назвать эскарсель — крошечный портфель из крепкой кожи, прикреплявшийся к поясу посредством нескольких застежек или составлявший с ним единое целое. С эскарселем отлично сочетался кинжал, который удобно было носить, продевая через одно или оба ушка, крепившие эскарсель к поясному ремню[104]. Ещё одной разновидностью был кошелек (bourse или boursière), вполне сходный с нынешним. Как и омоньерку его прикрепляли к поясу длинной лентой (кожаной, чтобы её непросто было разрезать) или металлической цепочкой[105].

Шнуровка корсета. Фрагмент «Меленского диптиха» Жана Фуке, 1452

Перчатки

Третьим атрибутом, совершенно необходимым соблазнителю для успеха в его начинаниях бог любви называет перчатки. Действительно, перчатки были исключительно популярны в ту эпоху, их носили все, кто мог себе позволить хотя бы одну пару — от короля до крестьянина. Подбитые мехом перчатки служили надежной защитой от холода, рукавицы (mouffles) использовались во время выполнения тяжелых физических работ — для защиты рук — особенно охотно их надевали строители. Перчатки имели собственный язык — средневековые жеманницы умели обращаться с ними так же мастерски как дамы более позднего времени со своим веером; от чего несчастных воздыхателей бросало то в жар то в холод. Небрежно играя, вертя на пальце, роняя перчатки, можно было дать отставку надоевшему любовнику, или наоборот — внушить надежду на благосклонность, и наконец, намекнуть счастливчику на то, что он будет допущен к телу. Впрочем, кавалеры достаточно быстро переняли язык перчаток и научились обращаться с ними не менее мастерски[106][107].

Кроме того,

  1. Отослать кому-либо одну перчатку значило вызвать на дуэль.
  2. Хлестнуть перчаткой по лицу — жестоко оскорбить; по сути дела, вызвать на бой до смертельного исхода
  3. На руки мертвому обязательно следовало надеть перчатки.
  4. Не снять перчатку во время приветствия — унизить, высказать свое презрение. Чтобы подобное не могло произойти даже случайным образом, с начала XIII века вошло в обычай носить правую перчатку за поясом. В XV веке щеголи носили за поясом обе перчатки.
  5. При входе в дом, приличия требовали «снять с головы шаперон, и с рук — перчатки». Начиная с XI века почиталось скандальным не снять перчаток, переступив порог церкви.
  6. Хлебосольный хозяин в завершение пира зачастую преподносил гостям перчатки в знак своего доброго к ним расположения. Пара перчаток в знак дружбы и благосклонности была и в других случаях распространенным подарком.
  7. Вручить перчатку нижестоящему — принять его в качестве вассала или облечь особым поручением. (В последнем случае по завершению такового, перчатка возвращалась хозяину)
  8. Вручить перчатку вышестоящему (как правило этот обряд совершался коленопреклоненно) — просить о покровительстве и защите, предлагая себя в качестве вассала.
  9. Бросить перчатку наземь — отказать в повиновении своему господину, разорвать узы верности, связывающие сеньора и вассала (этот торжественный образ носил специальное наименование défi — вызов)
  10. Приличия требовали от кавалера и дамы, перед началом танца снять с рук перчатки.
  11. Позволить кавалеру поднять дамскую перчатку и вернуть её владелице (или в знак особой милости — оставить у себя) в эпоху куртуазной любви значило показать что ухаживания приняты.

В XV веке в моду вошли надушенные перчатки. Тогда же из Италии пришла сомнительная мода посылать соперникам в дар отравленные перчатки.

Перчатки шились из замши, из козлиной, волчьей, собачьей кожи. В 1442 году король Карл заказал своему перчаточнику изготовить пару из рыбьей кожи, подбитой мехом. Крепкие оленьи перчатки употреблялись во время соколиной охоты — птицу полагалось держать на запястье. До нах дошли многочисленные изображения дам с сидящим на перчатке соколом. В XIV веке в моду вошли длинные перчатки, доходившие до середины предплечья. Их манжету специально делали скошенной, так чтобы вперед выдавался длинный острый клин, окончание которого дополнительно украшалось крупной бусиной или бубенцом. В середине того же века модным стало застегивать манжету на длинный ряд пуговиц, (их число могло доходить до 20 и более), причем на одной стороне манжеты пришивались собственно пуговицы, на другой делались петли. Парижские мастера в ту же эпоху придумали перчатки с раструбом, и это новшество снискало снискало успех. Края манжеты могли также украшаться фестонами или причудливой орнаментальной вышивкой — фантазия в этих случаях просто не знала границ. Тогда же стало модным снабжать перчатки у основания пальцев короткими вертикальными разрезами, позволявшими видеть дорогие перстни[106].

Кожаные перчатки, которые мы видим на миниатюрах того времени как правило, изображаются белыми или бежевыми. Действительно ли в те времена не принято было красить кожу в иные цвета, или это дань чисто иконографической традиции на имеющемся материале определить невозможно.

Кроме кожаных перчаток известны были тканые, к ним питало особенное пристрастие духовенство. В перчатках служилась литургия, при том, что по церковным правилам ношение их запрещалось любому духовному лицу рангом ниже епископского. Дорогие перчатки делали из шерсти, шелка, хлопка, известны были также вязаные перчатки. Духовенство также питало пристрастие к белым перчаткам — символу непорочности. Впрочем, в особо торжественных случаях епископы носили пурпурные или зеленые перчатки — в зависимости от времени года. На внешней стороне перчатки зачастую золотой или шелковой нитью вышивались знаки креста, священные символы или попросту монограммы владельца в круглой рамке[108].

Перчатки были совершенно необходимы во время езды верхом или пешей прогулки, чтобы защитить от загара нежные руки аристократок — загоревшая кожа в те времена считалась признаком грубого и неотесанного крестьянства. Авторы той эпохи не без яда замечают, что перчатки отлично маскировали уродливые руки, которые природа наградила множеством бородавок или пигментных пятен, придавая им обманчивое «очарование». Так или иначе, мода на перчатки с середины XV столетия постепенно пошла на убыль. Счетные книги бургундского двора свидетельствуют, что если в первые десятилетия XV века перчатки заказывались сотнями, пятьдесят лет спустя, их количество у герцогской пары доходило едва лишь до двадцати[109].

Шнурки и пуговицы

Средневековый костюм также невозомжно себе представить без шнурков (aiguillettes). Шнурки были необходимы для затягивания дамских корсетов и удерживания мужских шосс, даже на рукавах вместо пуговиц порой использовались шнурки, ими же скреплялись между собой части воинского доспеха. Подсчитано, что даже в самом скромном варианте для соединения деталей костюма их требовалось не менее 6-7, длиной от 3-4 (для скрепления жиппона и шосс) до 30 см (для женского платья). Шнурки (aiguillettes) представляли из себя плетенки из шерсти или шелка, для удобства продевания шнурка через предназначенные для него отверстия или кольца на обоих концах делались длинные конические наконечники (ferrets) из меди, латуни или свинца. С этой целью, мягкий металл резали специальными ножницами и сгибали в особой форме, придавая ему вид конуса. Последняя стадия заключалась в том, чтобы надев наконечник на предназначенный для того шнурок, с силой сжать щипцами широкую часть наконечника, закрепив его таким образом на шнурке[110].

Пуговицы были также неотъемлемой частью повседневного и праздничного платья. Появившись около VIII века, они пережили свой звездный час именно во времена Позднего Средневековья, когда погоня за модой, требовавшей, чтобы лиф платья или мужской камзол как можно плотнее прилегали к телу вызвал появление длинных пуговичных рядов, спускавшихся от головины к поясу, и спускавшихся на рукавах от локтя к запястью. Огромное количество необходимых для этого пуговиц привело к тому, что их перестали покупать на счет, вместо того приобретая целые наборы (т. н. «бутоньерки») по десять или восемнадцать штук. Старинное название для пуговицы было noyeau, то есть «фруктовая косточка». Современное bouton — однокоренное с российским «бутон (розы)», возникает около XIV века. По виду пуговицы того времени мало отличались от современных — они представляли собой те же небольшие кругляши с дырочками для продевания нити (количество дырочек варьировалось от двух до шести), или нижней петлей, с помощью которой пуговицу можно было пришить к платью. Единственной, пожалуй, особенностью пуговичного производства в ту эпоху была остроумная мысль делать петлю заостренной и достаточно узкой, так что пуговица протыкала верхнее платье, и её петля оказывалась внизу. Все эти петли можно было сразу соединить одной ниткой, и плотно закрепить на одежде, не прибегая для того к утомительной необходимости пришивать все пуговицы по отдельности.

Giovanni Bellini, portrait of Doge Leonardo Loredan - fragment.jpg
Пуговицы. Фрагмент «Портрета дожа Леонардо Лоредано» кисти Джованни Беллини, 1501

Пуговицы для богачей — золотые, серебряные, дополнительно украшались литым, чеканным или резным узором, эмалью, драгоценными камнями, или обтягивались тканью. Дорогие пуговицы — компактные, маленькие, легко прятавшиеся в рукав или поясную сумочку представляли собой неодолимый соблазн для нечистой на руку домашней прислуги, тем более что исчезновение одной-двух пуговиц, в отличие от денег или драгоценностей ни у кого не вызывало недоуменных вопросов. До наших дней сохранилось судебное дело Марион де Дион де Боней, горничной некоего Жоффруа Робена, сумевшей ограбить своих хозяев на сумму в 28 ливров (для того, чтобы заработать столько же честным трудом ей понадобилось бы 2,5 года). Прослужив около 2 месяцев, она сбежали прочь и вернулась на родину, в Боней, где нашла себе приют в доме своего жениха, портного по профессии. Поздне, пытаясь оправдаться перед судом, Марион уверяла, что воровала исключительно для того, чтобы тот «пожелал немедля на ней жениться». Приданое ушлой невесты, которым она пыталась купить его расположение составили «ярко-алый шаперон с пуговицами из позолоченного серебра, два кошелька и пеллетон с пуговицами из позолоченного же серебра, восемь малых пуговиц и гвоздик из белого серебра». Присхождение всего этого добра она объясняла хозяйской щедростью. На беду, ограбленный Жоффруа Робен сумел разыскать её быстрее чем состоялась свадьба, и вороватая девица отправилась за решетку[111].

Людям скромного достатка приходилось довольствоваться простыми пуговицами из олова или свинца (ближе к концу XV века появились и дешевые медные пуговицы), отлитыми в специальных формах. Однако, и здесь мастера не сдерживали своей фантазии, стараясь как можно причудливей разукрасить эти непритязательные изделия. Пуговицы XIV—XV веков порой напоминают монеты с их украшениями и вензелями, порой от центра к краям расходилось множество «солнечных» лучей, пуговицы украшали узорами из точек, геометрических фигур, буквицами или орнаментом[112].

Украшения

Серьги во времена Позднего Средневековья считались признаком маргинальности, порой евреев, мусульман, проституток, палачей и преступников специальными указами вынуждали носить серьги, демонстрируя подобным образом свою обособленность от «порядочного» общества. Как это может показаться нам удивительным, подобными же отщепенцами считались рыбаки, на которых с подозрением смотрели «сухопутные». Ношение серьги в правом ухе было в обычае у мужчин в рыбацких деревнях[113].

Впрочем, в конце XV века «маргинальная» мода стала получать все большее распространение. На драгоценные серьги обратили внимание зажиточные слои города и деревни, проницательно разглядев в этом необычном украшении способ выгодного вложения капитала. Мода на серьги захватила все слои общества, теперь уже маргиналам специальными указами ношение серег запрещалось. Врачи настаивали на том, что прокалывание ушей негигиенично, и попросту опасно для здоровья, но, как водится, без всякого успеха[113].

Gerard David Orefice - fragment.jpg
Кольца. Фрагмент «Портрета ювелира» Герарда Давида, 1505—10 гг.

Кольца из простых металлов для людей скромного достатка, золотые и серебряные кольца для зажиточных слоев города и деревни были распространенным украшением. Следует отметить, что в Средние века ношение обручального кольца было исключительно женской прерогативой и распространилось на мужчин не ранее XIX века. Кольца носили на всех пальцах рук, порой надевая по нескольку на каждый, несколько непривычной нам может показаться мода носить кольца не только у основания пальца, как то принято сейчас, но и у средней фаланги. Кольца на большом пальце должны были символизировать силу и власть[114].

Гладкие кольца были сравнительно редки, и наоборот, искусные ювелиры из одного куска золота или серебра, способны были отлить кольцо в форме поясного ремня с пряжкой, или сердечко, прикрепленное к ободку. Кольца украшались чеканкой и резными узорами. Известны были также печатки, должные служить для наложения оттиска на воск, которым заклеивалось письмо, такие кольца могли нести на себе изображение герба своего владельца. Часты были также девизы, в том числе и любовные. До нашего времени дошло мужское кольцо, на котором написано слово «Единственная». Перстни с драгоценным или полудрагоценным камнем в оправе должны были служить талисманами для владельца, камням предписывалась способность сохранять здоровье, отводить беды, помогать своему владельцу в делах и т. д.[115].

Браслеты, как мужские так и женские, украшались чеканкой или резными узорами с изображением орнаментов, растений, животных или птиц. Так известен браслет с белочками, датируемый XIV—XV веками. Браслеты носили в знак любви, известны случаи, когда рыцарь, получая от дамы сердца браслет, надевал его на левую руку, обязываясь при этом биться за неё с любым, осмелившимся ответить на вызов[114].

Робер де Блуа в своем «Поучении дамам» (Chastoiement des dames, XVIII век), высказывает любопытное мнение, что застежки были специально изобретены для того, чтобы ни одна нескромная мужская рука не могла коснуться обнаженной женской кожи. Так это или нет, можно спорить, но застежки (fermails) действитвельно были незаменимы для того чтобы свести воедино разрозненные части костюма; во времена, когда стало модным обнажать грудь и плечи, застежки с левой и правой стороны выреза платья надежно удерживали его от соскальзывания, в то время как третья — на груди имела чисто декоративное значение. Мода прикрывать вырез платья тонким газовым платком также требовала застежки, чтобы скреплять его половинки, не давая им расходиться в стороны. Мода украшать пышным пером шляпу или шаперон превратила старинную застежку в шляпную брошь (broche), как правило, крупнее и богаче тех что носили на платье; впрочем, за отсутствием пера средневековые модники и модницы также не отказывали себе в удовольствии украсить головной убор крупной, дорогой брошью[116].

Исконная форма застежки была очень простой — плоское колечко, с закрепленной на обратной стороне иглой для крепления на одежду. Однако, с ередины XIV века этот старинный аксессуар претерпевает значительне изменения. Во-первых, он увеличивается в размере, из разряда чисто служебного аксессуара превращаясь в дорогое украшение. Плоское колечко (золотое, серебряное, бронзове, латунное — в зависимости от толщины кошелька заказчика или заказчицы) стали украшать чеканными орнаментами, эмалью и буквицами, его превращали в набор плоских или слегка выпуклых концентрических кругов, соединявшихся между собой тонкими металлическими перемычками (порой серединки этих кругов служили гнездами для драгоценных или полудрагоценных камней, а то и просто — крашеного стекла, для людей скромных возможностей. Кружки могли по произволу мастера превратиться в многоугольники, в каждой из верших которых красовался камень. Вместо кружка ювелир мог придать застежке форму сердечка или вовсе дать волю своей фантазии (так сохранилась застежка, изображающая бюст мальчишка или юноши — верхнюю часть составляют его голова, шея и плечи, а собственно кружок образуют руки, соприкасающиеся кончиками пальцев)[117].

Полая внутренняя часть застежки также возбуждала фантазию мастеров, около 1380 года нижние часть застежкек, во множестве крепившимся на головных уборах и платье превращались в насесты для металлических или эмалированных белочек, домашних и охотничьих собак, оленей, кроликов, барашков, фазанов, орлов. Порой туда попадали звери и посерьезней — медведи, тигры, львы, или фантастические животные как то единороги или сирены. Мастера изображали порой женщин и детей, отдыхающих в садах, ангелов и святых. Эта изящная мода продержалась в течение 20 лет, после чего её сменили стилизованные цветочные букеты. Из нижней части застежки вольготно раскидывали в разные стороны свои длинные стебельки маргаритки, розы, анютины глазки; но это веяние сумело просуществовать около 10 лет, когда на смену цветам пришли абстрактные узоры или орнаменты, ближе к концу века превратившиеся в россыпь драгоценных или полудрагоценных камней[116].

Что касается шляпных брошей, бывших с самого начала крупнее и массивнее застежек, они с самого начала представляли собой некую единую пластину, необходимую для удержания на месте одного или нескольких перьев — а вот украшение внешнего края зависело исключительно от воли художника. До нашего времени дошли броши в форме снежинок, многолучевых крестов, квадратные или ромбовидные, с драгоценным камнем в каждой вершине, напоминающие свой формой цветов, к середине века вошло в привычку дополнять брошь одной или несколькими подвесками — они могли быть каплевидными (для этой цели зачастую употреблялись жемчужины), или повторять в миниатюре форму «основной» броши[117].

Особое место занимали тассо — (фр. tasseau), парные застежки для плаща или мантии. Они как правило имели вид широкой плоской пуговицы на ножке; причем с обратной стороны последней делалось небольшое круглое отверстие, необходимое, чтобы пришить её к плащу, и кроме того — слева и справа от основного широкие квадратные отверстия для продевания шнурков. Делалось это для того, чтобы шнур или цепочка, необходимые для того, чтобы свести на груди полы плаща, не пришлось продевать собственно через ткань, так как постоянное натяжение грозило бы порвать или испортить дорогой плащ. Впрочем, парные тассо были необходимы только для длинных и тяжелых плащей и мантий, короткие их разновидности обходились одной тассо на плече, а то и попросту обыкновенной застежкой. Тассо как правило, были круглыми, сверху их украшали богатой чеканкой или драгоценными камнями, однако, на изображениях того времени встречаются и прямоугольные тассо.

Высоко ценимые в средневековую эпоху ожерелья оставались в основном прерогативой миущих классов, хотя ушлая прислуга, не желавшая отстать от хозяев, порой заказывала себе подобные же украшения из дешевых металлов и стеклянного «жемчуга». Мода начала XIV века требовала сложных и громоздких форм, сплетенных из множества цепочек, столь широких, что начавших у основания шеи они покрывали собой плечи и грудь. Простые звенья, переплетенные между собой перемежались растительными и цветочными мотивами. Для того, чтобы ожерелье никоим образом не скособочилось и не заняло некрасивое положение, его укрепляли на груди застежкой. По желанию владельца или владелицы, к ожерелью дополнительно укреплялись подвески или бубенцы. Однако, в начале следующего за тем XV века, для женщин стали привычными короткие ожерелья и цепкочки, не скрывавшие более декольте, и наоборот своим металлическим блеском оттенявшие белизну дамской кожи. Мужчины в скором времени также подватили новое веяние, однако вплоть до 1420 года длинные ожерелья ещё встречались наравне с короткими, и наконец, во втором двадцатилетии века, короткие ожерелья победили окончательно. Впрочем, «хорошо забытое старое» сумело вернуться в 1460—1480 гг. когда нити бус и переплетения цепочек удлинились вновь, как и ранее покрыв плечи и грудь, чтобы затем исчезнуть уже до конца Средневековой эпохи[118].

Прихотливых форм и разновидностей этого любимого аристократией украшения в те времена было настолько много, что классифицировать их не представляется возможным. Скорее всего, многое зависело от индивидуального вкуса или каприза конкретного заказчика. Так простейшей известной формой «шейного украшения» была нитка жемчужных бус. Дорогое ожерелье могло состоять из двух или более ниток с нанизанным на них жемчугом, порой жемчужины перемежались другими драгоценными камнями, подобранными в тон; нитка жемчуга могла заканчиваться подвеской или кулоном. Для тех, кто не мог позволить себе жемчуг, стоивший достаточно дорого, существовали искусственные его разновидности, впрочем, сделанные достаточно грубо. Это были стеклянные шарики, заполненные изнутри перламутром. С другой стороны, в отличие от подлинных жемчужин, искусственным можно было придать любую форму, чем охотно пользовались женщины скромного достатка[118].

В моде также были золотые и серебряные цепочки, как правило, двурядные, металлические звенья могли перемежаться эмалированными. К подобной цепочке зачастую полагался богато украшенный эмалью и драгоценными камнями крест или подвеска, кроме того, по желания владельца, дополнительными украшениями могли служить чеканные или эмалированные листья и неизменные бубенцы. Также тяжелые золотые цепи были незменным атрибутом орденского облачения — так у рыцарей Ордена Золотого Руна до нынешнего времени сохранился обычай в торжественных случаях надевать золотую кованую цепь с кулоном в форме крошечной бараньей шкуры из литого золота[118].

И наконец, тот же крест, кулон или подвеска можно было носить на шелковой атласной ленте, и наконец, оригинальной разновидностью «колье» служил кожаный или тканый шарф, не менее обильно украшавшийся драгоценными камнями и листиками из чеканного металла.

Но самым необычным аксессуаром того времени были, конечно же, бубенцы (фр. grelots или sonnettes). Это было чисто дворянское украшение, овеянное славой идеального рыцарственности. В одном из самых известных романов куртуазной эпохи «Тристан и Изольда» волшебный бубенец на золотой цепочке, надетой на шею волшебного пса успокаивал тревоги и давал умиротворение всем, кто слышал его звон, и потому королева Изольда, догадавшись, что бубенец отнимает у неё любовь, смягчая боль разлуки, нежно сняла его с собачьей шеи и выбросила в море[119].

В реальной жизни бубенцы служили украшением и геральдического и обычного костюма. Модники и модницы не могли отказать себе в удовольствии прикрепить бубенец к перчатке, там, где она переходила на предплечье в острый клин или же к днищу поясной сумочки. Впрочем, существовали и ещё более щегольские возможности, например — приказать себе изготовить шейную цепочку, на звеньях которой через определенные промежутки крепились бубенцы, или таким же образом прикрепить их к поясу, надеть гремящую связку на манер портупеи — от плеча к противоположному боку, прикрепив нижний конец к поясу или оставив свободно висеть, или спустить длинную цепочку с бубенцами с пояса до колен, закрепив её второй конец на спину — опять же, варианты зависели исключительно от фантазии конкретного щеголя или щеголихи[119].

Бубенцы носил, примеру, на своем алом плаще Ла Гир, соратник Жанны д’Арк, сохранились и упоминания в документах, датируемые 1369 годом о некоем богаче, заказавшем себе жиппон, к каждой застежке и пуговице которого (не забыв про поясной кошелек) следовало прикрепить по серебряному бубенцу. Но всех затмил известный мот, щеголь и сердцеед — герцог Людовик Орлеанский, имладший брат короля Карла VI, приказав изготовить для себя в честь праздничного въезда своей невестки — королевы Изабеллы Баварской в Париж «пурпуэн из алого бархата… на верхней части которого, выше пояса обретались сорок овец и сорок лебедей, шитые жемчугом, притом что к шее каждой овцы прикреплен был бубенец, и каждый лебедь имел таковой же бубенец в клюве». Несложно представить, какой оглушительный звон издавали все 80 бубенцов при каждом движении высокопоставленного модника. Ещё два пурпуэна, изготовленные для того же праздника, были украшены не столь пышно, однако, к обоим прилагалось по «гремящей» шейной цепочке[119].

Средневековый бубенец представлял из себя две соединенные между собой полусферы, иногда полированные и гладкие, порой украшенные резьбой или чеканкой. В нижней полусфере обязательно делалась прорезь для лучшего звучания, верхняя обязательно заканчивалась металлическим ушком, необходимым для крепления на платье. Впрочем, на сохранившихся миниатюрах видны порой и каплевидные бубенцы. Внутри всегда перекатывался шарик из металла или прочной глины, а порой и просто небольшой камушек. Дорогие бубенцы изготовлялись из серебра, золота и многочисленных сплавов с добавлением благородных металлов, дешевые — из латуни или бронзы. Гремящая мода просуществовала довольно долго, так известны бронзовые бубенцы, датируемые началоа XVI века. Как было уже сказано, подобное «излишество» вызывало немалый гнев церковников, и как обычно — на него никто не обращал внимания[119].

Одежда для особых случаев

Рабочая одежда

Следует заметить, что специальной, предназначенной для работы одежды в Средневековье ещё не существовало. Картины и миниатюры показывают нам крестьян и ремесленников в процессе работы, одетых самым разнообразным образом — в зависимости от личного вкуса и фантазии художника. И всё же, удаётся определить некие начальные формы подбора платья, необходимого для выполнения той или иной работы. Также возможно отследить постепенное становление традиции и привычек, диктуемых требованиями профессии и необходимостью защиты тела от ожогов, ран или просто грязи и пыли, и защитой одежды, бывшей для крестьянина и ремесленника немалой ценностью из-за дороговизны, вызванной ручным процессом её изготовления[120].

Medieval armourers.jpg
Кузнецы-оружейники. Книжная миниатюра эпохи Позднего Средневековья

Конечно же, в первую очередь для работы необходим был полотняный или кожаный фартук. Такие фартуки — постоянный атрибут изображений кузнецов или стеклодувов за работой. Чаще всего они сделаны из небелёного полотна и достигают колен или лодыжек, порой полы фартука украшались фестонами. Чаще всего у кузнечного фартука имелась и грудная часть, прикреплявшаяся к пурпуэну посредством застёжки, банта или даже простой булавки. Впрочем, известны были и разновидности с лямками, сходные с теми, что существуют и поныне. Кожаные фартуки сравнительно редки; в качестве отдельных экземпляров, похоже, встречались и цельные шкуры животных, почти не изменившие первоначальной формы. Фартуки были также характерны для работников «пищевой» сферы — булочников, мясников, кондитеров и других. Фартуки надевались обязательно при забое скота, чтобы кровь не запачкала одежды. Фартук во времена Позднего Средневековья стал едва ли не обязательным предметом одежды для женщины-крестьянки, обязательным, когда приходилось хлопотать у печи или работать в саду, и обычным в других случаях. Мужские крестьянские фартуки — куски прямоугольной формы с отверстием для головы, равно защищавшие грудь и спину, с поясом или без, распространились в особенности после того, как цены на ткань постепенно стали снижаться. Подобный фартук зачастую служил не только для защиты одежды, но и представлял собой своеобразный «карман», куда удобно было собирать фрукты, или насыпать зерно для сева (отсюда французское название подобного типа рабочей одежды «фартук сеятеля»)[121].

Перчатки «трёхпалые» или рукавицы из овечьей кожи использовались во время строительства; так, сохранились счета на покупку подобных кожаных перчаток и рукавиц для каменщиков. Из головных уборов, защищавших голову и лицо от жара, пыли, грязи, или необходимых для того, чтобы волосы не оказались, например, в тесте, стоит упомянуть многочисленные головные повязки, тюрбаны, льняные кали и калоты, и, наконец, характерные крестьянские соломенные шляпы с широкими полями, которые мы часто видим на изображениях жнецов и пахарей, работающих в поле[122]. Специальные шляпы с широкими полями, закрывавшими полностью голову и плечи, порой встречались у пчеловодов, хотя — на части изображений мы видим людей, работающих с пчёлами без всякой дополнительной защиты. Посему неясно, действительно ли существовала подобная практика, и насколько она была распространена, или речь идёт исключительно о фантазии художника[123]. Нечто вроде прозрачного щитка, прикрывающего верхнюю часть лица, зачастую можно увидеть на изображениях стеклодувов за работой[124]. И наконец, капюшоны с длинной пелериной, закрывавшие спину, использовались, когда требовалось переносить на себе нечто, потенциально могущее запачкать одежду — мешки с виноградом, фруктами, строительные материалы и т. д.[123].

И наконец, своеобразную рабочую одежду создали для себя рыбаки. Этот редчайший для Франции Позднего Средневековья случай ношения полосатого платья объяснялся двояко — во-первых, люди, выходившие в море, представляли из себя маргинальное сообщество, на которое не без подозрения косились «сухопутные», во-вторых, с чисто утилитарной точки зрения, белые и синие полосы хорошо были видны в воде, случись рыбаку оказаться за бортом. Это рыбацкое платье, состоявшее из широкой рубашки с кожаным поясом и широких же шосс, дополнительно пропитывалось горячим воском, что делало его непроницаемым для воды.

Дорожное платье

Pilgrims from Canterbury.jpg
Кентерберийские пилигримы. Миниатюры из иллюминированной рукописи «Осады Фив» Джона Лидгейта, 1455—62 гг.

Одеваясь в дорогу, в первую очередь следовало думать о тепле и защите о непогоды, сравнительном удобстве — и лишь на последнем месте стояла красота платья. Путешественники надевали очень тёплый широкий плащ с капюшоном, зачастую немаркого коричневого цвета. Подобные плащи изготовлялись из грубой шерстяной ткани, носившей имя bure. Для изготовления подобной ткани овечью шерсть почти не подвергали обезжириванию, в результате чего на поверхности плаща появлялась тонкая пленка, вместе с плотной и жесткой нитью способствовавшая тому, что плащ почти не намокал[125]. Пилигримы, пускаясь в путь, предпочитали надеть на себя плотную длинную сюркотту с длинным же, до запястья рукавом, свернув дополнительное одеяние в плотный валик, крепившийся на поясе. На голову подобный пилигрим зачастую надевал крестьянский каль (даже когда тот уже начал выходить из моды), сверху зачастую полагалась шляпа из плотного фетра, могущая служить защитой от непогоды, с маленькой серебряной ракушкой — если паломник направлялся, к примеру в Сантьяго-де-Компостела. На ноги надевались плотные шерстяные шоссы и крепкие башмаки, в руки брался крепкий посох для помощи при ходьбе и защите от лихого люда. И наконец, в завершение костюма, на грудь паломник прикреплял маленькое изображение Святого Христофора — покровителя путников. Женщины для верховой езды предпочитали сюкотту с длинным и широким прорезным рукавом, а также плотный широкий плащ с пришитым к нему или пристяжным капюшоном.

Траурное платье

Вплоть до конца XIII века специального траурного платья не существовало, более того, печаль на похоронах не была в обычае, в самом деле, человек переселялся в лучший мир. Чёрный траур вошёл в европейскую культуру в начале XIV века, особенно этому посодействовало пришествие чумы, во время которой обычай надевать чёрное утвердился окончательно, при том, что распространение его вначале пришлось на дворянство и верхушку городского патрициата. Чёрная краска была дорога, и позволить себе подобное платье мог далеко не каждый, но вместе с прогрессом красильного дела цена траурного платья стала падать, и новомодная привычка носить чёрное распространилась постепенно на все классы общества. Траурное платье, как и всё прочее, определялось иерархическими соображениями — ступенью социальной лестницы, на которой находился усопший, общественным положением гостя и степенью его родственной близости к покойному. Так, герцог бургундский на похоронах короля Франции в 1380 году распорядился пошить себе платье из «брюссельского чёрного», шириной в 28 онов, побитое 1 885 пластинками меха, взятого с живота серой белки[126][127], в то время как 8 лет спустя на похоронах герцога фламандского довольствовался платьем шириной всего лишь в 8 онов. Важным представлялся и материал, из которого изготовлялось платье, так чёрный бархат использовался только в исключительных случаях, для «большого траура» по отцу или брату использовалось широкое чёрное платье «с ротондой», короткое, или разрезное по бокам — для менее помпезных случаев, короткое платье предназначалось для герольдов и слуг, специально для того использовавшийся чёрный шаперон должен был обязательно прикрывать лицо, длинная корнетта укутывала шею. Важен был и срок ношения траура. Так, «Этикет двора» (Les honneurs le la cours) предписывает придворной даме, в большом трауре, «оставаться простёртой в комнате, задрапированной чёрным, на постели с траурными покрывалами»; в течение следующего полугода этой даме следовало — при трауре по мужу, отцу, матери носить чёрную мантию и ходить и с покрытой головой, из них первые три месяца надевать глухое платье с пластроном, и чёрный траурный шаперон, следующие три месяца длинную мантию с разрезом и турет, и ещё три месяца — просто чёрное платье. Одежда должна была быть простой, лишённой отделки; в первые три месяца запрещалось также носить банты, перчатки и даже подпоясывать платье. При трауре по старшему брату полагалась та же одежда, однако, не требовалось выражать своё горе, «лежа распростёртой на постели». Траур по иным братьям и сёстрам ограничивался глухим платьем и покрытой головой, дядям или кузенам — длинной разрезной мантией, для дальней родни следовало ограничиться туретом и простым чёрным платьем[128].

Шутовской наряд

Jester - Lancelot.JPG
Шут. Фрагмент миниатюры из французской рукописи «Романа о Ланселоте» Тристана Лионесского, ок. 1470

В противовес утвердившимся представлениям, шуты не были принадлежностью одних лишь дворов владетельных князей. Шутов содержали на жаловании многие города, существовали также «общественные», свободные жонглёры-шуты, путешествовавшие по селениям и тем самым зарабатывавшие себе на хлеб. Двухцветное платье шута в том виде, в котором мы его знаем, появляется в конце XIV века. До того шуты одевались весьма разнообразно, с единственной оговоркой, что шутовской наряд должен был производить пародийное и потешное впечатление. Так, известно изображение шута, на котором надето полное епископское облачение, но в чёрно-белую шахматную клетку. Женщина-шут при английском дворе носила прозвище «разноцветной мадам», так как её платье представляло из себя кричащее многоцветие не сочетаемых по цвету кусков материи.

Стоит также заметить, что наряд шута, как бы роскошен он ни был, зачастую выглядел старомодно. Так, шут получил шаперон, когда этот головной убор практически вышел из употребления, с единственной разницей, что к обычному в городской или дворянской среде шаперону пришивали торчащие в две стороны «ослиные» уши, а зачастую и бубенчики, символы пустой головы. Двуцветность, также начавшая уходить в прошлое в XV веке, стала неотъемлемой частью шутовского наряда, при том что в нём зачастую использовалось самое неприятное для средневекового глаза цветовое сочетание — жёлтый и зелёный, или даже зелёные полосы на жёлтом фоне. В руки шут обязательно брал «маротту» — толстую палку или дубину, верхний конец которой вырезался и раскрашивался в форме человеческой головы[129]. Этот «дурак для дурака» играл роль ассистента, куклы, с которой шут мог разыгрывать диалоги и небольшие сценки, призванные смешить присутствующих[130].

Поло-возрастная, социальная, политическая и иная роль костюма. Законы о роскоши

В Средние века не существовало понятия специального «детского костюма», малыши во многом одевались точно также как папа или мама. Новорождённого полагалось обматывать широкими лентами (чаще всего — из рами), накладывавшимися на тело по кругу или по спирали. Сверху малыша укутывали пелёнками из льна или шерстяной ткани. Ручки при этом вытягивали вдоль тела или (реже) складывали на животе. Ножки закутывали вместе, ступни были свободны от лент, а порой и от пелёнок. Подобная практика применялась, так как по распространённому поверью, слишком большая свобода движений в первые месяцы жизни могла привести к деформированию конечностей. Следует, впрочем, заметить, что и ленты и пелёнки не слишком сильно стягивали тело, малыш мог сгибать ножки и даже садиться. Впрочем, с пеленанием также рекомендовалось не слишком усердствовать, так как в противном случае малыш (опять же по распространённому поверью), перестал бы расти. Потому на время кормления или игр, ребёнка распелёнывали, оставляя лишь ленту на бёдрах, чтобы он случайно не запачкал кормилицу или мать. Голову прикрывали чепчиком из шерстяной ткани или из двух слоёв льна или рами[131]. Порой вместо чепчика использовалась верхняя часть пелёнки, образующая нечто вроде капюшона. Цветом пелёнок у бедняков чаще всего выступал коричнево-бежевый, то есть цвет неокрашенного полотна, более состоятельные люди предпочитали зелёный (цвет юности), или же красный, призванный оберегать ребёнка от распространённых болезней: кровотечений, кори и даже чумы[132][133].

В возрасте около 4 месяцев полная пелёнка заменялась «половинной» (demi-maillot). Ребёнка одевали в короткую рубашку, оставляя свободными ручки, которыми уже можно было распоряжаться по собственному усмотрению, хватая и дёргая всё, что понравится. От пояса и ниже продолжали укутывать в ленты и пелёнку. Однако, обычай этот не был повсеместным и скорее характерен для Италии, чем для Франции[134].

Дети на переднем плане одеты в те же костюмы, что и взрослые. Инициал из псалтыри, 1465—70 гг.

Когда ребёнку подходило время встать на ножки, пелёнки окончательно заменялись «детской одеждой», которую малышу или малышке предстояло носить в течение первых семи лет жизни — камизой и широкой длинной коттой (платьицем), доходившим до щиколоток. Нижнего белья ребёнку не полагалось, впрочем, как не полагалось и обуви. Короткие, до колен, шоссы, упомянуты лишь в одном, дошедшем до нас произведении, да и то с оговоркой, что надевать их следует, если ребёнок болен[135].

Постепенно, с ростом малыша, длинная котта заменялась более короткой, доходившей до середины икры, позволявшая ребёнку свободно играть и бегать. Зимой котта делалась из плотной шерсти, летний вариант — из лёгких материй. Ближе к семи годам (точный возраст на основании сохранившихся изображений установить не удаётся), малыш получал кожаные башмачки, и витой шнурок чёрного или красного цвета, которым полагалось подпоясывать котту, нося её несколько навыпуск. Ребёнок в подобном костюме уже полагался ответственным за свои поступки, ему разрешалось выходить на улицу одному, без сопровождения взрослых, и даже совершать небольшие покупки[136].

Детство по средневековым понятиям заканчивалось в 7 лет, и бывший ребёнок становился «отроком» (Шаблон:Lang-lat); порой к этому времени его женили или выдавали замуж, причём если речь шла о девочке из знатного рода, ей предстояло воспитываться в семье мужа. «Отрок» от 7 и до 14 лет одевался уже по взрослой моде, за единственным исключением — не покрывал голову, и, как правило, не делал специальной причёски, позволяя волосам свободно падать на плечи. Лишь в конце XV века при анжуйском дворе появляется специальная ярко-красная «детская» баретта, но неясно, как широко распространился этот обычай. В 14 лет подросток считался совершеннолетним, крестьянский мальчик или девочка работали в поле, отпрыски знатных родов порой командовали войсками или управляли частью отцовского владения. В это время и вплоть до старости им предписывалось одеваться в соответствии с веяниями моды, выбирая тот или иной элемент костюма, руководствуясь требованиями ситуации, а также собственным вкусом. Старикам полагались длинные, подбитые мехом одежды[136].

Девушка, вплоть до замужества, ходила с распущенными волосами, перевивая их лентой. Подобная простая причёска символизировала девственность, высоко ценимую в Средние века. Одеждой девушке полагался корсет со шнуровкой, плотно облегавший грудь[137]. Эта мода осталась неизменной вплоть до начала XVI века, в то время как замужней женщине предписывалось носить более свободное платье, а старухе или вдове «скромные» широкие одежды, полностью драпирующие тело. Под венец девушка шла зачастую в красном — этот цвет символизировал плодовитость и одновременно христианскую жертвенность. Если у семьи хватало на то средств, на голову новобрачной надевали венок из драгоценных металлов, отдельные части которого скреплялись вместе посредством шарниров. После окончания обряда венок разделяли на части и раздавали подругам. Около 1340 года установился обычай давать в приданое предметы одежды — котту, сюрко, мантию. Этот обычай продержался вплоть до первой четверти XVI века, причём (в случае, если замуж выдавалась принцесса) не имело значения, что подобное платье давно вышло из моды. Приверженность традициям говорила о древности рода и верности старинным обычаям[138].

В эпоху куртуазной любви женщина признавалась в своих чувствах, даря избраннику венок или одежду со своего плеча. Порой ситуация заканчивалась довольно забавно, так, например, сохранился рассказ о том, как молодой сердцеед, Жак де Лален, родом бургундец, явился ко двору, неся на своём шлеме присборенную головную повязку Марии Клевской, а на левом рукаве «весьма богато украшенный рукавчик герцогини Калабрской… в результате чего обе дамы, каждая из каковых почитала себя единственной его возлюбленной, впали в великое уныние и меланхолию»[139].

Политические пристрастия владельца особенно проявились в мужском костюме времён войны между армьяками и бургиньонами. Так, приверженность к идеям арманьякской партии должен был символизировать белый шарф Св. Лаврентия (знаменитая «перевязь», которую из раза в раз проклинает в своём Дневнике парижский Горожанин), в то время как стороннику бургундцев предписывалось носить ярко-алую крестообразную перевязь или выбитое на кирасе изображение ярко-красного креста Св. Андрея. Кроме того, арманьякам полагался фиолетовый хук, зачастую расшитый жемчугом, поверх которого и надевался белый шарф. Корнетту своего шаперона арманьяки поворачивали налево, в то время как бургундцы предпочитали, чтобы она смотрела вправо[139]. Вообще, из всех предметов одежды шаперон чаще всего выражал преданность той или иной партии. Так, во время восстания под руководством Этьена Марселя, его сторонники приняли красно-голубой шаперон — в соответствии с цветами столичного герба. Такой же шаперон Марсель собственноручно водрузил на голову дофина (будущего короля Карла V Мудрого), и этот шаперон послужил последнему защитой в тот день, когда ворвавшаяся во дворец толпа устроила резню придворных. После того, как восстание было подавлено, король специальным указом запретил ношение двухцветного шаперона (1358 год). Белый шаперон служил знаком приверженности к партии Филиппа ван Артевельде во время гентского восстания 1382 года, которое даже своим названием обязано именно этому головному убору. Тот же белый шаперон, в знак солидарности с Гентом приняли майотены, сторонники Симона Кабоша, отдавшие вначале предпочтение голубым шаперонам, в скором времени вернулись к белому, ставшему в глазах современников символом мятежных настроений[139].

The three types of friendship.jpg
Миниатюра «Три разновидности дружбы» из французской рукописи «Этики» Аристотеля, изображающая три сословия. XV век

Для указания социального статуса владельца (в зависимости также от ситуации, для которой надевалось то или иное платье) важно было всё — цвет, качество материала, покрой, длина и ширина платья. Так, сохранилось изображение «трёх сословий», относящееся к «Этике» Аристотеля. Если верить ему, духовным полагалось длинное, доходящее до пят платье, аристократам — более короткое, до середины икры, крестьянам — и вовсе не доходящее до колена[140]. Позднее, с распространением моды на короткое платье, это соотношение несколько изменилось, но смысл его остался тем же. Ношение котты было характерно прежде всего для крестьянского класса, пурпуэны без верхнего платья чаще всего надевали ремесленники, короткие мантии — военные, длинные полагались судейским, школьным учителям и университетским клирикам[141]. Уппеланд был исключительно аристократическим платьем.

NB

  • Michèle Beaulieu et Jeanne Baylé Le costume en Bourgogne et Philippe le Hardi à la mort de Charles le Téméraire
  • Elisabet Crowfoot Frances Prichard, Kay Staniland Textiles and Clothing c 1150—1450
  • Robert Fossier Le travail au Moyen Age
  • Lui-même La société médiévale
  • Étienne Fournial Histoire monétaire de l’Occident médiéval

Примечания

  1. Herlihy, 1997, p. 48
  2. Blanc, 1989, p. 243
  3. Beaulieu, 1989, p. 255
  4. 4,0 4,1 Blanc, 1989, p. 244-247
  5. Piponnier, 1989, p. 225-226
  6. pipponier, 1989, p. 232
  7. Blanc, 1989, p. 247-249
  8. Piponnier, 1989, p. 231-235
  9. 9,0 9,1 9,2 Veniel, 2008, p. 30
  10. Veniel, 2008, p. 33
  11. 11,0 11,1 Veniel, 2008, p. 31
  12. Norris, 1999, p. 280
  13. Veniel, 2008, p. 31-32
  14. 14,0 14,1 Veniel, 2008, p. 32
  15. Veniel, 2008, p. 32-33
  16. Norris, 1999, p. 281-282
  17. Norris, 1999, p. 282-283
  18. Pastoureau, 1986, p. 35
  19. 19,0 19,1 19,2 19,3 19,4 19,5 19,6 19,7 19,8 Veniel, 2008, p. 20
  20. Pastoureau, 1986, p. 18-19
  21. Pastoureau, 1986, p. 38
  22. Pastoureau, 1986, p. 16
  23. Pastoureau, 1986, p. 18
  24. Pastoureau, 1986, p. 37
  25. 25,0 25,1 Pastoureau, 1986, p. 30
  26. Veniel, 2008, p. 21
  27. 27,0 27,1 27,2 27,3 Cole, 2011, p. 12
  28. Cole, 2011, p. 12-13
  29. Cole, 2011, p. 13
  30. Так Герберт Норрис, английский специалист по истории костюма полагает, что привычка спать нагишом была характерна для обоих полов.
  31. Интресно, что от этого же корня происходит русское слово «трусы», французское белье, ставшее их прототипом, называлось culotte troussée то есть «подштанники присборенные»
  32. Cole, 2011, p. 16
  33. Véniel, 2008, p. 162
  34. 34,0 34,1 Cole, 2010, p. 153
  35. Norris, 1999, p. 222
  36. Véniel, 2008, p. 99
  37. Véniel, 2008, p. 169-170
  38. 38,0 38,1 Véniel, 2008, p. 100
  39. Norris, 1999, p. 322
  40. Norris, 1999, p. 322-323
  41. Véniel, 2008, p. 160
  42. 42,0 42,1 Véniel, 2008, p. 102-105
  43. Véniel, 2008, p. 102
  44. Véniel, 2008, p. 103
  45. 45,0 45,1 Véniel, 2008, p. 104-105
  46. Norris, 1999, p. 227
  47. Norris, 1999, p. 257
  48. Norris, 1999, p. 250
  49. 49,0 49,1 Norris, 1999, p. 231-232
  50. Norris, 1999, p. 205
  51. 51,0 51,1 Véniel, 2008, p. 116-117
  52. Norris, 1999, p. 247-250
  53. Véniel, 2008, p. 182-184
  54. 54,0 54,1 Norris, 1999, p. 386-387
  55. 55,0 55,1 55,2 Véniel, 2008, p. 123
  56. Norris, 1999, p. 387-388
  57. Véniel, 2008, p. 123-124
  58. Véniel, 2008, p. 126
  59. Veniel, 2008, p. 24
  60. Путаница в наименованиях одежды сказалась и здесь, так Флоран Вениель полагает котарди разновидностью закрытого сюрко, не выделяя его в специальный тип, в то время как Герберт Норрис предполагает обратное.
  61. Véniel, 2008, p. 117
  62. 62,0 62,1 62,2 62,3 62,4 62,5 Véniel, 2008, p. 118
  63. Véniel, 2008, p. 117-118
  64. 64,0 64,1 Véniel, 2008, p. 119
  65. Véniel, 2008, p. 119-122
  66. 66,0 66,1 Véniel, 2008, p. 122-123
  67. Véniel, 2008, p. 174
  68. Véniel, 2008, p. 186
  69. Véniel, 2008, p. 179-180
  70. 70,0 70,1 70,2 Véniel, 2008, p. 180
  71. В настоящее время находка выставлена в Дублинском историческом музее.
  72. Véniel, 2008, p. 185
  73. Véniel, 2008, p. 185-187
  74. Véniel, 2008, p. 188
  75. Véniel, 2008, p. 187-193
  76. Véniel, 2008, p. 183
  77. Véniel, 2008, p. 193
  78. 78,0 78,1 Norris, 1999, p. 266-267
  79. Norris, 1999, p. 432-433
  80. 80,0 80,1 Véniel, 2008, p. 128
  81. Véniel, 2008, p. 134
  82. 82,0 82,1 82,2 82,3 Véniel, 2008, p. 134-137
  83. Véniel, 2008, p. 138
  84. Véniel, 2008, p. 135-136
  85. Véniel, 2008, p. 136
  86. Véniel, 2008, p. 137
  87. 87,0 87,1 Norris, 1999, p. 384-386
  88. 88,0 88,1 Véniel, 2008, p. 128-129
  89. Norris, 1999, p. 270-272
  90. Norris, 1999, p. 437-444
  91. Véniel, 2008, p. 200-201
  92. Véniel, 2008, p. 201-202
  93. Véniel, 2008, p. 208
  94. Véniel, 2008, p. 202-206
  95. 95,0 95,1 Norris, 1999, p. 441-444
  96. 96,0 96,1 96,2 Norris, 1999, p. 445-448
  97. 97,0 97,1 97,2 Véniel, 2008, p. 206-209
  98. 98,0 98,1 98,2 98,3 Véniel, 2008, p. 66-71
  99. Norris, 1999, p. 451-453
  100. Véniel, 2008, p. 28
  101. 101,0 101,1 Véniel, 2008, p. 28-34
  102. 102,0 102,1 Véniel, 2008, p. 40-42
  103. Véniel, 2008, p. 40
  104. Norris, 1999, p. 247
  105. Véniel, 2008, p. 41
  106. 106,0 106,1 Norris, 1999, p. 91-94
  107. Véniel, 2008, p. 53-54
  108. Norris, 1999, p. 92
  109. Véniel, 2008, p. 54
  110. Véniel, 2008, p. 35
  111. Véniel, 2008, p. 36-38
  112. Véniel, 2008, p. 37
  113. 113,0 113,1 Véniel, 2008, p. 64
  114. 114,0 114,1 Véniel, 2008, p. 56-57
  115. Véniel, 2008, p. 57
  116. 116,0 116,1 Véniel, 2008, p. 58
  117. 117,0 117,1 Véniel, 2008, p. 58-59
  118. 118,0 118,1 118,2 Véniel, 2008, p. 58-60
  119. 119,0 119,1 119,2 119,3 Véniel, 2008, p. 64-66
  120. Mane, 1989, p. 93-94
  121. Mane, 1989, p. 98-102
  122. Mane, 1989, p. 97
  123. 123,0 123,1 Mane, 1989, p. 103
  124. Mane, 1989, p. 104
  125. Véniel, 2008, p. 146
  126. В XV веке для траурного платья беличий мех заменён был чёрным барашком.
  127. Véniel, 2008, p. 148-149
  128. Beaulieu, 1989, p. 260-261
  129. Мы можем увидеть маротту в фильме «Д’Артаньян и три мушкетера», где с ней выступает уличный жонглёр.
  130. Véniel, 2008, p. 149
  131. Французская загадка XIV века в ответ на вопрос «Почему у осла длинные уши?» предлагает следующее «Потому что мама в детстве не надевала ему чепчик».
  132. Пиетет перед красным цветом был столь велик, что некий врач того времени совершенно серьезно советовал заворачивать больного корью ребёнка в красную простыню, чтобы таким образом способствовать его скорейшему выздоровлению.
  133. Alexandre-Bidon, 1989, p. 125-131
  134. Alexandre-Bidon, 1989, p. 125-132
  135. Alexandre-Bidon, 1989, p. 145
  136. 136,0 136,1 Alexandre-Bidon, 1989, p. 133-145
  137. Beaulieu, 1989, p. 257
  138. Beaulieu, 1989, p. 259
  139. 139,0 139,1 139,2 Beaulieu, 1989, p. 258
  140. Piponnier, 1989, p. 242
  141. Beaulieu, 1989, p. 262
Личные инструменты