Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард/Глава 4 Основатель династии

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Последнее сражение Столетней войны)
(На пути к прочному миру)
Строка 819: Строка 819:
  
 
Несколько дней спустя, перед королем предстал один из оруженосцев графа де Шабанна, принесший весть о славной победе — а заодно и рыцарский шарф поверженного противника, так же найденный на поле боя. Карл VII со вздохом перекрестился: «''Упокой Господи душу доброго рыцаря''». Быть может, эти простые слова были наилучшей эпитафией доблестному врагу.
 
Несколько дней спустя, перед королем предстал один из оруженосцев графа де Шабанна, принесший весть о славной победе — а заодно и рыцарский шарф поверженного противника, так же найденный на поле боя. Карл VII со вздохом перекрестился: «''Упокой Господи душу доброго рыцаря''». Быть может, эти простые слова были наилучшей эпитафией доблестному врагу.
 +
 +
=== Несостоявшийся Крестовый поход ===
 +
19 октября Бордо вновь и уже окончательно оказался под властью французов. В качестве наказания, город принужден был к выплате 100 тыс. золотых экю и лишен привилегий  - вплоть до того времени, когда король сменит гнев на милость. Сопротивление французскому владычеству было таким образом подавлено уже окончательно. Желая отблагодарить Господа за столь славную победу, благочестивый Дюнуа и вслед за ним Ришмон распорядились по всей Нормандии устроить торжественные церковные процессии. Разгром англичан в Аквитании надолго или даже навсегда устранял опасность для северных провинций{{sfn|Caffin de Mirouville|2003|p=367}}.
 +
 +
Длившаяся более ста лет война завершилась. Точнее, завершилась «горячая» ее стадия, т.к. английские короли в течение еще нескольких поколений категорически отказывались признавать свое поражение, вновь в вновь угрожая Франции войной. Один из таких эпизодов, случившийся двадщать лет спустя после описанных событий (и закончившийся в очередной раз ничем), не без яда описал в своей «Скандальной Хронике.» злоязычный Жан ле Руа. По его словам, Людовик XI (отличный интриган, но никчемный вояка), против которого новый герцог Бургундский [[ru.wp:Карл Смелый|Карл]] безуспешно силился двинуть английские войска, во всеуслышание хвастался тем, что «''прогнал бы прочь англичан с куда большей легкостью, чем то сделал ранее его отец – и воистину гнал их взашей к пирогам с дичиной и добрым винам''». На самом деле (если перевести с языка памфлета на более нам привычный), [[ru.wp:Эдуард IV|Эдуард IV Английский]] удовольствовался выплатой в 50 тыс. экю и благополучно вернулся к себе, чтобы уже никогда не повторить попытки напасть на французское королевство, значительно усилившееся по сравнению с прежними временами.
 +
 +
Между тем, кроме проблем военного свойства, государство волновали также вопросы веры. 20 мая 1453 года [[ru.wp:Константинополь|Константинополь]] [[ru.wp:Падение Константинополя (1453)|сдался]] под напором [[ru.wp:Турки-османы|османских полчищ]], причем одна из величайших святынь христианского мира – [[ru.wp:Собор Святой Софии (Константинополь)|Собор Св. Софии]] был превращен в [[ru.wp:Мечеть|мусульманскую мечеть]]. Западный мир бурлил от возмущения, множество голосов, требовавших нового [[ru.wp:Крестовые походы|Крестового Похода]] ради изгнания «неверных» сливалось в единый хор. На короткое время споры между христианскими государями были отставлены, [[ru.wp:Фридрих III (император Священной Римской империи)|немецкий император]] адресовал королю Карлу письмо с призывом присоединиться к готовящемуся Крестовому Походу, герцог Бургундский Филипп, также давно вынашивавший подобную идею озаботился отправкой ко двору соответствующего посольства{{sfn|Caffin de Mirouville|2003|p=369}}. Источники расходятся между собой в вопросе, насколько наш герой был готов присоединиться к всеобщему воодушевлению; скорее всего следует предположить, что этот глубоко верующий человек, будучи изначально захвачен общим эмоциональным порывом, в скором времени сумел вернуться к своему обычному хладнокровию, и вполне трезво оценить возможные шансы на благополучный исход. Шансы оказались мизерными – в самом деле, западное христианство давно уже не представляло собой единого монолита, подчиняющегося воле римского понтифика. В самой Италии шла бесконечная борьба между городами, [[ru.wp:Гвельфы и гибеллины|сторонниками папы и приверженцами светской власти]], Бургундский герцог, в соответствии с донесениями королевских соглядатаев, усиленно переписывался с англичанами, и явно вынашивал против французского короля не слишком дружественные замыслы.
 +
 +
Раздробленность взаимная враждебность между владыками христианского мира не была секретом и для церковных деятелей. Один из самых дальновидных политиков того времени – [[ru.wp:Пий II|Энео Сильвио Пикколомини]], секретарь императора Фридриха III, в недалеком будущем – папа Римский Пий II, совершенно резонно отмечал в своем письме римскому понтифику:
 +
{{quote|У христианства нет больше единомыслия. .. У каждого владения наличествует собственный князь и каждый из князей блюдет свой особенный интерес. У кого хватит красноречия, дабы соединить под единым знаменем столь великое множество владык, разделенных и враждующих между собой?.. У кого найдется сил, дабы примирить между собой англичанина и француза, генуэзца и арагонца, немца, венгра и чеха?.. Король французский ежечасно вынужден следить на происками англичан, а эти последние жаждут единственно отомстить за свое изгнание. Шотландия, Дания, Швеция и Норвегия, - страны, расположившиеся у края света не желают слышать ни о чем ином, как о внутренних своих делах... Города сражаются князьями, эти последние также не имеют между собой единства..|}}
 +
И все же, не теряя надежды на лучшее, 30 сентября 1453 года папа призвал западное христианство к новому Крестовому Походу. Буквально несколькими днями спустя после папской буллы, графа де Дюнуа застал очередной королевский приказ немедленно явиться ко двору. Захватив с собой шумное семейство, воодушевленное перспективой красочного путешествия, Бастард отбыл в Монтиль{{sfn|Caffin de Mirouville|2003|p=367}}.
 +
 +
Надо сказать, что ко времени его прибытия страсти и страхи постепенно улеглись. [[ru.wp:Мехмед II|Мехмед II]], которому было достаточно хлопот в уже бывшей [[ru.wp:Византия|Византийской империи]] явно не собирался атаковать Европу. Однако, папа не собирался отступать от однажды принятого решения. 1 февраля 1453 года особой буллой он даровал прощение грехов всех, желающим принять участие в новом Крестовом Походе{{sfn|Caffin de Mirouville|2003|p=369}}. Европейские государи остались глухи к его призывам. Новая попытка Римского понтифика на Вселенском Соборе в [[ru.wp:Регенсбург|Ратисбонне]], 23 апреля 1454 г. призвать христианство объединить свои силы против турецкой угрозы – а заодно и пожертвовать на будущий поход десятую часть своих доходов, также не нашла понимания. Время Крестовых Походов окончательно кануло в Лету, так что единственной реальным откликом на известие о поражении восточного христианства стали модные женские тюрбаны «''а-ля тюрк''». Как то обычно бывает, реальная трагедия вылилась в фарс.
 +
 +
Герцог Бургундский в качестве последней попытки изменить ситуацию, 17 февраля 1454 года устроил для своих рыцарей пышный банкет, вошедший в историю под именем «[[Кухня французского Средневековья/Глава 3 Птица, домашняя и дикая#Фазан|Фазаньего]] пира», где все единодушно – по древнему обычаю над блюдом с жареным фазаном – поклялись не щадить сил для защиты христианской веры. Но и эта клятва осталась пустым сотрясением воздуха, несмотря на то, что к королю был отправлен собственной персоной герольдмейстер [[ru.wp:Орден Золотого руна|Золотого Руна]] с соответствующим случаю напыщенным посланием. Карл Французский, согласившись с трезвыми доводами Бастарда и прочих советников короны, достаточно холодно выслушал бургундского посла, изо всех сил старавшегося вовлечь Францию в заморскую авантюру уговорами и лестью, столь же мало действия оказало и письмо германского государя, как известно, давно заглядывавшегося на несколько швейцарских городов, которые весьма удобно было бы под шумок присоединить к своим землям. Идея войны против турок провалилась окончательно{{sfn|Caffin de Mirouville|2003|p=371}}. Впрочем, вернемся к нашему повествованию.
  
 
== Примечания ==
 
== Примечания ==
 
{{примечания|4}}
 
{{примечания|4}}

Версия 15:09, 13 февраля 2019

Глава 3 Граф, милостью Божьей "Жан де Дюнуа, Орлеанский Бастард" ~ Глава 4 Основатель династии
автор Zoe Lionidas




Содержание

Возвращение домой

Торжественный въезд в Блуа, и рождение старшей дочери

Chateau-2.jpg
Замок нашего Бастарда в Божанси (ныне музей).

Затянувшийся визит в Бургундию заканчивался также пышно как и начинался, сопровождаемая поздравлениями, под звон колоколов и пожелания доброго пути, нагруженная дарами орлеанская свита во главе с герцогом Карлом направлялась теперь к королевскому двору. Орлеанец никак не мог отказать себе в удовольствии прилюдно облить презрением того, кто к течение двадцати пяти долгих лет так и не пожелал протянуть ему руку помощи.

Более трезвомыслящий Бастард, прекрасно знавший характер монарха и настроения при дворе как мог уговаривал брата отказаться от подобной затеи — однако, в данный момент судьба была явно не на его стороне. Карл Орлеанский не менее упорно стоял на своем, и спор обоих братьев решился совершенно неожиданно. Король Карл со своей стороны, успел за несколько месяцев, прошедшие с момента возвращения «дражайшего кузена», спохватиться и понять, что его ждет — так что навстречу орлеанскому кортежу полетел гонец с известием, что его Величество будет счастлив принять герцога Орлеанского… частным образом. Понимая, что его блестящий план потерпел фиаско, Карл Орлеанский без лишних церемоний приказал поворачивать домой. Надо сказать, что наш Бастард был просто счастлив подобному решению — кроме причин, изложенных выше, он всей душой рвался домой, чтобы поскорее заключить в объятья ненаглядную свою Марию, 20 ноября 1440 года разрешившуюся от бремени дочерью, названной тем же именем, что и мать. И теперь обе Марии — старшая и младшая ожидали возвращения мужа и отца.

Как было уже сказано, ликованию нашего Бастарда не было пределов. Дочь, наследница, первый законный ребенок! Залог того, что имя его не угаснет в следующем поколении, и даже если у супругов не будет сыновей, несложно будет уговорить будущего зятя принять фамилию и герб Дюнуа. Подобные случаи во времена Бастарда были не редкостью… но мы опять отвлеклись. С дороги Бастард успел направить супруге, едва лишь поднявшейся после родов короткое письмо, которое вместе с выражениями радости, и поздравлениями, содержало просьбу подготовить все необходимое к встрече старшего брата[1].

24 января герцог Орлеанский торжественно въехал в Блуа, город, который видел в последний раз ни много ни мало, четверть века назад! Надо сказать, что Мария постаралась на славу: давно заброшенный замковый сад радовал глаз пышными цветочными клумбами, столы ломились от яств и вин — в честь приезда столь давно ожидавшегося гостя!… и наконец, нотабли и представители городов, срочно вызванные ко двору готовы были дать полные отчеты обо всем, что произошло за столь долгий период времени[1].

По приезде, старший брат в первую очередь позаботился о том, чтобы выделить т. н. «вдовий удел» для графини Дюнуа. Это был, дорогой читатель, общепринятый обычай в те времена: чтобы та или иная знатная женщина (или просто супруга богатого горожанина!) не осталась ни с чем в случае скоропостижной смерти супруга, из ее приданого, или же имущества мужниной семьи выделялась достаточно серьезная часть, которая не могла быть продана или заложена, и не входила в наследство будущих детей. Так что в этом случае, Карл следовал устоявшемуся обычаю; хотя, вновь забегая вперед, заметим, что предосторожность эта не понадобится и графиня уйдет из жизни раньше любимого супруга… Зато другой шаг герцога Карла был достаточно изобретательным: уговорить Жана д’Аркура, обязанного, как мы помним, выплатить приданое своей племянницы, выкупить у него любимый нашим героем Божанси, за скидку в 5 тыс. золотых экю, немедленно отдать в распоряжение брата и его супруги местный замок (в виде свадебного подарка от старшего брата, несколько запоздавшего по причинам понятного характера), в то время как город целиком должен был перейти к ним несколько позднее — в полном согласии с тем же договором.

Пока же зима проходит в хозяйственных хлопотах, вернувшийся герцог должен заново, после многолетнего отсутствия ознакомиться с положением дел в своих владениях и вместе с братом разрешить самые неотложные вопросы: помочь разоренным и ограбленным до нитки крестьянам вернуться в свои прежние дома; наладить прежний размеренный быт сельской жизни, и конечно же, взимание налогов, так как на данный момент времени отсутствие денег остро дает о себе знать[2].

Снова дела хозяйственные и возвращение ко двору

Chateaux-de-la-loire-liste-52.jpg
Божанси. Видна часть замка, заново отстроенная при нашем герое.

Короля в это время отвлекают иные заботы: как и следовало ожидать, брабантские и прочие банды наемников, окончательно уверовавших в собственную безнаказанность, вовсе не желали обращать внимания на новый закон, и по сути дела, бросали прямой вызов монархии, продолжая вести привычный образ жизни и вольготно чувствовать себя за счет населения. Против Шампани – этого рассадника анархических настроений, где за многие годы успели угнездиться грабители и мародеры, выдвинулась регулярная королевская армия под номинальным командованием наследника престола и вполне реальным – коннетабля Франции. В полумесячный срок провинция была очищена от солдатни, Бурбонский Бастард, особенно прославившийся на стезе мародерства и грабежа, был зашит в кожаный мешок и брошен в реку Об, на плахе и в петле закончили жизнь 28 его сообщников. Прочие представители того же племени, напуганные показательными казнями, взмолились о пощаде. Те, кто никоим образом не желал смириться с новым положением вещей, поспешили скрыться на землях Империи, прочие стали частью регулярных сил и были распределены по дальним гарнизонам. 27 марта короткая война с мародерами окончательно завершилась, Центральная и Восточная Франция навсегда освободились от этой беды[2]. Сколь можно судить из нашего сегодня, столь показательная расправа должна была, среди прочего, послужить недвусмысленным предупреждением для Карла Бурбонского – оставить навсегда мысли о заговорах и переворотах. Как вы уже понимаете, читатель, предупреждение своего действия не возымело.

Между тем, Карл Орлеанский, как обычно, полагая делом чести держать слово, данное англичанам и бургундцам, отправился к бретонскому двору, желая привлечь герцога Жана V к новым переговорам с врагом. Судя по всему, дальновидный Бастард не последовал за ним, как обычно, не желая прямым или косвенным образом помогать планам бургундского герцога, более того, путешествие это – вразрез со всеми его советами и предостережениями, без предупреждения о том короля и королевского совета, оставляло неприятный осадок. Надо сказать, что наш герой не ошибся, т.к. в бретонском Ренне за ширмой празднеств и увеселений, полагающихся по поводу приезда столь высокого гостя, зрел очередной заговор принцев, к которому, как несложно догадаться, присоединился вечно недовольный Жан Алансонский, бургундский герцог и прочие, горевшие желанием отомстить за позорно проваленную «Прагерию». Впрочем, пока этому замыслу еще не дано материализоваться, все остается на уровне предварительных разговоров и уверений в сотрудничестве.

Что же касается Жана Орлеанского, он в это время был поглощен куда более насущными делами. Немедленного ремонта требовало правое крыло замка Божанси, обветшавшее за многие годы запустения, кроме того, в левой стороны дальновидный хозяин собрался возвести дополнительное помещение для охраны... коротко говоря, ни для чего прочего времени не оставалось[2].

Однако, насладиться семейным уютом долгое время ему не удалось и в этот раз. Война с англичанами проложалась, и на счету был каждый опытный военачальник. Надо сказать, что в это время натиск захватчиков значительно ослабел, как сказали бы в те времена «не без причины». Неизвестно о чем думал покойный Генрих V, венчаясь с дочерью безумца – в самом деле, понятие наследственности и чистоты крови составляло квинтэссенцию идеологии феодального порядка. Впрочем, жажда власти не ему первому застила глаза, а желание во что бы то ни стало «законным путем» получить французскую корону, как видно, перевесило все прочие рациональные соображения. Коротко говоря, произошло то, что и должно было произойти: вслед за своим венценосным дедом юный Генрих впал в буйное помешательство, и теперь уже Англия погрузилась в пучину гражданской войны, известной в истории как «Война Роз». Действительно, народная мудрость «не рой другому яму» в очередной раз получила веское подтверждение. Для французского короля грех было не воспользоваться подобной возможностью, и не постараться полностью очистить от англичан Центральную Францию, оттеснив их к северной и западной границе.

Из Реймса, куда король вернулся вместе с сыном и коннетаблем Ришмоном, после утомительного, но победоносного похода в Шампань, 30 апреля Бастарду полетел приказ срочно собрать под свои знамена как можно больше людей, чтобы присоединиться к армии короля, готовившейся начать осаду Понтуаза. Как и следовало ожидать, приказ был выполнен неукоснительно. В первых числах мая следующего, 1441 года отряд Бастарда в Компьене соединился с королевской армией. Надо сказать, что при дворе великого камергера ждал достаточно холодный прием: король встретил своего старого друга упреками и резкими выпадами в адрес Карла Орлеанского, пренебрегшего и субординацией и элементарными соображениями здравого смысла. Бастард, ожидавший чего-то подобного, сумел сохранить обычное спокойствие, заверив короля, что старший брат действует подобным образом не по злому умыслу; за 25 долгих лет почти полностью потеряв связи с Родиной, и не ориентируясь в ситуации, он попросту дал себя обмануть сладкоречивому бургундцу и его приспешникам. Заканчивая разговор, Бастард клятвенно поручился, что всеми силами будет влиять на старшего и по возможности постарается открыть ему глаза на двойную игру Филиппа Бургундского; после чего инцидент сам собой оказался исчерпан.

Развитие военного успеха

Начало осады Понтуаза. Бастард отправляется в Италию

Fol.91v.png
Осада Понтуаза.
Неизвестный художник «Осада Понтуаза». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 91v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

В качестве первого шага, Дюнуа со своими людьми должен был подчинить Крей, чтобы местный гарнизон не смог прийти на выручку осажденным. Надо сказать, что это не потребовало особых усилий; 24 мая город открыл ворота победителям. Дорога на Понтуаз была свободна. В прежние времена эта крепость считалась неприступной – огромные стены не поддавались таранам, восемь циклопических башен были окружены глубокими рвами, гарнизон не имел недостатка ни в продовольствии, ни в пресной воде, так что осада могла затянуться на годы. Раньше Понтуаз брали исключительно хитростью или находили предателя в среде местного населения. Однако, на сей раз король Карл церемониться не собирался[3]. Ситуация ухудшалась тем, что Тальбот, желая отвлечь французов от города, 15 июня обложил крепость Тартас, как мы помним, годом ранее перешедшую под власть французского короля. Кроме того, надежды англичанина питали заговорщики, успевшие к этому времени связаться с ним через посредство Жана Бретонского[3].

По его приказу, в лагерь французской армии прибыли братья Бюро, во главе устрашающего артиллерийского парка – пушек, тяжелых бомбард, кулеврин; коротко говоря, артподготовка в короткий срок пробила солидную брешь в одной из стен, и французская армия бросилась на приступ. Надо сказать, что гарнизон оборонялся с мужеством отчаяния, и несмотря на все усилия, французам лишь три месяца спустя удалось ворваться в город. Бастард самолично водил на приступ свои отряды, однако, не увидел окончательной победы, т.к. во время передышки после очередного боя, его нашло письмо от старшего брата.

Карл Орлеанский настоятельно просил его немедленно отправиться в Италию, где графство Асти, бывшее когда-то приданым Валентины Висконти, подвергалось недюжинной опасности. Дело в том, что старый герцог Джан Галеаццо Висконти за прошедшие годы успел отдать Богу душу, а его преемник – младший брат Валентины Филиппо Висконти рассудил, что эта богатая земля будет куда органичнее смотреться в составе его владений. Неожиданно возникший спор требовалось уладить дипломатичному Бастарду, как мы помним, уже неоднократно положительно зарекомендовавшему себя на ниве переговоров.

Надо сказать, что его желание совпало с планом короля, которому в скором времени стало известно о заговоре; с целью нейтрализовать Карла Орлеанского (которого заговорщики изо всех сил пытались поссорить с братом), Бастард, после тайного совещания с властелином, 1 августа, ненадолго вернулся в Блуа, чтобы затем отправиться в Италию. Надо сказать, что все усилия Жана Бретонского и иже с ним поссорить обоих братьев, благополучно провалились; более того, именно в это время старший, в знак своего благоволения, отдал графства Блуа и Дюнуа нашему Бастарду «в вечное владение». Кроме того, Мария в это же время получила от дядюшки баронство Лоньи (Орн), так что теперь Жан де Дюнуа становился зажиточным человеком!...[4]

Надо сказать, что сам Бастард с достаточным скепсисом (а вас это удивляет, читатель?) отнесся к подобному поручению, полагая, что итальянское графство Асти, слишком далекое от основных владений орлеанской династии трудно и слишком дорого будет удерживать в руках. Не забудем также, что перед глазами у него был более чем яркий пример Людовика Анжуйского (мужа королевы Иоланды) и его сыновей Людовика и Рене, старший из которых сложил голову в Италии, а младший бессмысленно тратил усилия и деньги, добиваясь для себя неаполитанской короны. Однако, спорить с братом также не было резона, и в конце лета 1441 года Бастард пустился в дорогу, не ожидая, впрочем, от будущих переговоров никаких особых успехов. Лучше бы ему не ездить… но мы опять забегаем вперед.

Уже в дороге он узнает, что Понтуаз сдался на милость победителя 14 сентября 1441 года. Пока наш герой отсутствует, очень кратко остановимся на том, что как развиваются дальше события.

Король со своей стороны пытался хотя бы временно вывести из игры герцога Филиппа, ради чего были затеяны очередные переговоры о женитьбе королевского фаворита Карла Мэнского на Марии фон Гельдерн – племяннице бургундца. Впрочем, едва лишь посланцы короля отбыли прочь из бургундского Эсдена, как 28 октября туда со всей помпой въехал Карл Орлеанский. Принцы, в очередной раз договорились собраться для очередных переговоров в Невере, причем там же должен был присутствовать Жан де Дюнуа, чьего возвращения из Италии в скором времени ждали – ему отводилось положение переговорщика между потенциальными мятежниками и королем[5].

Надо сказать, что в этот раз все прошло достаточно гладко: вернувшись, Жан де Дюнуа встретится с бургундцем и братом в Ретеле, затем отправится в Сомюр, к королю, где опять же, без труда сумеет добиться разрешения на будущие переговоры с недовольными принцами (где также должны были присутствовать двое посланцев короны). Король настоит лишь на том, чтобы поспешить с переговорами, т.к. в скором времени ему предстоит предпринять исключительной важности кампанию[5]. Однако, обо всем по порядку.

Осада крепости Тартас. Заговор принцев терпит очередное поражение

Fol117r.png
Взятие Сен-Севера.
Неизвестный художник «Взятие Сен-Севера». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 117r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Крепость Тартас, на берегах реки Адур, во все времена считалась ключом к Гиени, той самой «английской Гиени», уже триста лет находившейся во власти островных королей, откуда во Францию на помощь захватчикам постоянно шли подкрепления и деньги. Сейчас в крепости заперся старый приятель нашего Бастарда Карл д’Альбре вместе со своим гарнизоном, в то время как англичане безуспешно пытались выбить его оттуда — силой или хитростью. В конце концов, англичане и французы, в равной мере измотанные тяготами долгой осады, решили заключить между собой соглашение. О эти добрые старые времена, с их любовью к церемониям и клятвам! Постановлено было, что город откроет ворота неприятелю, если король Франции не придет на помощь осажденным до 1 мая 1442 года.

Конечно же, о договоре дали знать королю, и он, одобрив решение своего военачальника, немедленно принялся готовиться к походу на Юг. Карл отбыл прочь в последний день 1441 года, перед отъездом не преминув еще раз настоятельно посоветовать своему главному камергеру перед отъездом повлиять на брата и понудить его более трезво взглянуть на положение вещей. Затем, крупнейшим вассалам Юга послан был приказ 1 апреля явиться в Тулузу (возможно, король желал таким образом окончательно утвердить свою власть в этом — традиционно мятежном — регионе страны), после чего во главе внушительной армии под командованием дофина и коннетабля Франции Ришмона, Карл собственной персоной пожаловал в гости к графу Тулузскому Гастону де Фуа. Визит произвел требуемое впечатление, более того — удостоверить лояльность французскому престолу поспешил даже молодой граф д’Арманьяк — еще не так давно рьяно сражавшийся против королевских войск во времена бесславно провалившейся Прагерии, а также Карл д’Альбре, не упустивший подобного случая, чтобы засвидетельствовать почтение своему будущему спасителю. Тулузский триумф — как и предполагалось, произвел на англичан должное впечатление, и дата будущей капитуляции Тартаса была отложена до дня Св. Иоанна Крестителя (24 июня). Король, как мы уже поняли, не чуравшийся театральных эффектов, позаботился, чтобы войти в город в этот самый день — к немалой досаде и растерянности осаждавших. Этот — весьма значительный успех — дополнился еще одной хорошей новостью — в городке Сен-Север, который по пути к Тартасу был захвачен королевскими войсками, им в руки попал некий Томас Рэмптон — английский сенешаль Гиени, хранитель Большой Печати герцогства, которую он волей-неволей вынужден был передать французскому королю. Принцы, несколько встревоженные этим успехом, также решили несколько помедлить со своими приготовлениями.

Между тем Бастард вернулся в Блуа. Предчувствия снова не обманули нашего скептика: ничего, кроме цветистых обещаний получить от итальянца было невозможно. Впрочем, во Франции его ждали другие заботы. Вместе со старшим братом он, как и должно было, направился в Невер. Давно ожидаемая конференция открылась 28 января нового, 1442 года, на этом блестящем собрании присутствовали крупнейшие вассалы короны (они же — заговорщики) — герцоги Орлеанский, Бургундский, Алансонский, Бурбонский, графы Э, Вандомский и Неверский. От встречи уклонился только осторожный бретонец. Короля представляли уже знакомый нам канцлер Франции Реньо де Шартр и Луи де Бомон, член королевского совета. Надо сказать, что уже первый же день переговоров поверг мятежных баронов в глубокое уныние. Как оказалось, король также не сидел сложа руки, сумев к этому времени наголову разгромить очередной отряд мародеров, который кормил и содержал на свои средства ни кто иной, как давно отставленный фаворит де ла Тремойль. Прежде чем ошарашенные заговорщики сумели прийти в себя, 24 января последовал монарший приказ, отныне и навечно запрещавший кому бы то ни было содержать частную армию, под страхом наказания за отступничество и мятеж. Для лучшего вразумления вечно непокорных вассалов, особо отличившиеся на этом поприще сир де Понс (племянник фаворита!) а также Гийо де ла Рош были показательно лишены всего имущества как «разрушители и опустошители страны, запятнавшие себя также преступлением оскорбления величества», и что хуже всего, в нынешних обстоятельствах мятежникам оставалось лишь покорно проглотить пилюлю и усиленно заняться своими непосредственными обязанностями: обсуждением мирного договора с англичанами. Пользуясь моментом, Бастард сумел дипломатично указать брату, сколь низменные намерения и интересы чисто шкурного характера движут каждым из его новых «друзей»[6].

Fol.115r.png
Освобождение Тартаса.
Неизвестный художник «Освобождение Тартаса». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 115r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Первый шаг был сделан, сомнение в душе старшего посеяно; развивая свой успех, Жан Орлеанский, согласившийся представить королю советы и предложения, выработанные на общем собрании, наотрез отказался добавить к этому «жалобы и представления» мятежников, которые они также пытались через его посредство передать королю. Впрочем, не успокоившись на этом, принцы, полагавшие себя ущемленными в лучших чувствах, озаботились тем, чтобы самолично дать знать властелину о своих требованиях и желаниях. Канцлер короны принял их 20 марта. В пространном изложении ему поданном, многочисленная родня королевского дома в первом, втором и более дальних поколениях требовала для себя непосредственного участия в делах государства, которое полагало неотъемлемым своим правом, освященным тысячелетним обычаем, денежного и земельного возмещения для Карла Орлеанского за те многие годы, что он провел в английском плену без какой-либо надежды на возвращение домой, возвращения Жану Алансонскому отнятого у него наместничества и денежных выплат. В противном случае, этот принц крови, как всегда полагавший себя обойденным и обиженным, в совершенно неприкрытой форме угрожал своему господину, обещая перейти на сторону англичан «делавших ему лестные предложения»[6]. Герцог Бурбонский и граф Неверский требовали для себя содержания из королевской казны, как несложно догадаться, должного вылиться в немалые цифры, граф Вандомский желал восстановления своей персоны в должности великого мэтр д‘отеля короны, и наконец, Филипп Добрый — как наиболее дипломатичный и хитрый из всех, «нижайше просил» соблюдать аррасские договоренности и как можно скорее заключить прочный мир с Англией, должный в полной мере восстановить прерванные торговые отношения.

Ответ короля был короток и энергичен: бывший изгнанник, зависевший от благосклонности собственных вельмож, за прошедшие годы успел превратиться в хозяина своей страны (и добавим, мятежные принцы могли пенять только лишь на себя, что не успели или не захотели заметить подобной перемены). Посему, дипломатично, и в то же время непреклонно отказывая в их требованиях, Карл писал, что никоим образом не желает верить, будто его собственная родня готова посягнуть на его властные прерогативы; однако, если это так, и ему угрожают войной, что же — он готов принять вызов. Касательно Англии, мир невозможно было заключить при отсутствии воли к тому противоположной стороны, так и не показавшейся 1 мая 1440 года, а на следующий год приславшей для якобы переговоров простого клирика, не имеющего к тому ни малейших полномочий. Однако же, король несмотря ни на что был готов продолжать начатый процесс, и новый срок для встречи с англичанами назначался на 25 октября 1442 года. Что касается их желания участвовать в государственных делах — ну что же, король приглашал свою ближнюю и дальнюю родню встретиться в крепости Тартас и вместе обсудить последующее освобождение Нормандии[7]. Что касается требований герцога Орлеанского — король готов пойти ему навстречу и помочь рассчитаться по долгам, что касается всех прочих, им изначально предстоит доказать свою верность короне, и лишь после того разговор может пойти о неких вознаграждениях и должностях.

Впрочем, эту новую горькую пилюлю требовалось по необходимости подсластить, и за строгим выговором последовала череда празднеств, охот и балов, после которых принцы, все еще полагающие себя ущемленными в своих правах, так и не решившись на открытое выступление, разъехались по домам. К чести Карла Орлеанского следует заметить, что он во многом осознал свою ошибку, желая загладить таковую, он поспешил направить младшего брата на Юг, с поручением очистить Ангулем от мятежников под предводительством Гийо де да Роша. Надо ли говорить, что Бастард с готовностью принял подобное поручение, и, уведомив о том короля, с которым встретился в Рюффеке в пасхальное воскресенье 1442 года, немедленно взялся за дело. Дипломатичность и умение вести переговоры с любым противником и в этот раз сослужили нашему Бастарду добрую службу: дело было решено миром, и наемные банды убрались прочь. Удовлетворенный подобным результатом, король был готов забыть Карлу Орлеанскому все разногласия и обиды, а также приглашал «дражайшего кузена» к себе. Впрочем, Жан Орлеанский, сумевший без крови добиться подобного крупного успеха, при их встрече не присутствовал. Ему во второй раз требовалось посетить Италию, где ситуация вновь грозила выйти из-под контроля[8].

Между жизнью и смертью

Вторая поездка в Италию и продолжение войны

Asti posizione.png
Графство Асти на карте Италии.

Надо сказать, что в его отсутствие, оба кузена смогли отлично поладить между собой, 24 мая, после долгого и сердечного разговора, Карлу Орлеанскому было выделено из казны 168 тыс.900 золотых экю, должных с лихвой компенсировать все его вынужденные затраты, после чего удовлетворенный герцог отбыл домой в Блуа. В это же время неизвестно откуда взявшиеся мародеры стали разорять земли Филиппа Бургундского, которому отныне надолго стало не до интриг против Франции и ее короля. Злые языки утверждали, что эту вечно голодную свору натравил на Бургундию сам Карл VII, столь ловким способом сумев надолго нейтрализовать своего противника. В довершение всех бед, в этом же году скоропостижно скончался Жан Бретонский — и грозная коалиция принцев сама собой развалилась на куски[9].

Как и следовало ожидать, миссия Жана Орлеанского закончилась ничем, более того, в Милане нашему герою пришлось в полной мере оценить всю глубину итальянского коварства. Все его дипломатические умения оказывались бессильными против изворотливости миланского герцога, умело топившего любой прямой вопрос в бесконечной говорильне. Итальянец изворачивался будто угорь, добиться от него окончательного «да» или «нет» не представлялось возможным, в конечном итоге, понимая всю бессмысленность дальнейшего пребывания на этой негостеприимной земле, Бастард решил вернуться домой. Единственно ему удалось добиться письменного подтверждения «прав» Карла Орлеанского на графство Асти, но никакой гарантии, что этот новый договор не останется пустой бумажкой, быть не могло. Италия для французов в этом году преподнесла все дурные сюрпризы, каковые только были возможны; 2 июня того же года, Рене Анжуйский, сын королевы Иоланды, незадолго до того освободившийся из плена, также потерпел тяжелое поражение от арагонцев, и вынужденный на всегда оставить Неаполь — столицу своего призрачного королевства, вернулся домой. Вполне вероятно, что наш Бастард встретился с ним в провансальском Эксе, однако, встреча эта была мимолетной и спешной: Жана Орлеанского здесь уже ждал королевский приказ, обязавший его как можно скорее собрать новое войско в Центральной Франции, чтобы к осени быть готовым вместе со своим добрым другом Брезе предпринять наступление на города Нижней Нормандии[9].

Между тем король развернул новое наступление против Гиени, 3 июля был занят Дакс, и вслед за тем вся область Ланд, за исключением сильно укрепленной Байонны перешла в руки французов. 7 октября была занята крепость Ла-Реоль, при том, что остатки гарнизона, запершись в городском замке, сопротивлялись еще 60 дней. Стратегически важный город был передан под управление Прежана де Коэтиви, тремя годами ранее сменившего де Кюлана на посту адмирала Франции. Надо сказать, что на призыв короля присоединиться к его войску, с готовностью откликнулись все крупные и мелкие феодалы Юга, за исключением одного лишь молодого Арманьяка, сына покойного графа Бернара. Забегая вперед скажем, что ему это не сойдет с рук.

За военными хлопотами пролетело лето, во время которого король (в только что завоеванной крепости Ла-Реоль) едва не пал жертвой очередного покушения, но успел бежать из своих охваченных огнем покоев — в одной ночной сорочке — под защиту верного адмирала де Коэтиви, который несколько позднее сменит Карла Мэнского на посту фаворита короля. Ранние холода и осенняя распутица, как то не раз уже бывало, заставили прервать победоносный поход, и войска обеих сторон, на время прекратив противостояние отступили на зимние квартиры. В Монтабане, где расположился со своим двором король Карл, к нему наконец-то явился Бастард, физически и морально измотанный тяжелой дорогой.

Впрочем, он как может борется с недомоганием и слабостью — на болезни сейчас нет времени, там, на севере командующего уже дожидается новонабранная армия. Надо сказать, что наступление началось точно в срок: 15 июля и не встретило особого сопротивления, так как группировке Жана Орлеанского и Пьера де Брезе противостояли всего лишь 6 тыс. деморализованных английских солдат. Впрочем, во главе этой не слишком боеспособной армии стоял опытный и умный граф Тальбот — давний противник нашего Бастарда. Желая дать своим солдатам отдых от долгих переходов, а заодно заманить французов в подготовленную ловушку, Тальбот приказал взять в осаду французский Конш. Однако, топорная хитрость успеха не имела, так как оба командующих, легко ее разгадав, предпочли попросту обогнуть английские позиции, и всей мощью обратиться против Галлардона, который пал в августе все того же 1442 года. Следующим в руки французов перешел Гранвилль, занятый посредством предательства, и наконец, осенняя распутица положила конец активным боевым действиям, которые на многие месяцы свелись к отдельным конным сшибкам[10].

Тальбот, этот старый лис, не собирался признавать себя побежденным даже в том весьма невыгодном положении, в которое его поставило наступление французов. Отведя армию на зимние квартиры в Кодбек, он с помощью ловкого маневра сумел оторваться от французских лазутчиков, и неожиданно явился в окрестностях Дьеппа. К счастью, горожане и крепостной гарнизон не дали застать себя врасплох, и с налета взять город нечего было и думать, однако, 20 тыс. английских солдат взяли крепость в плотное кольцо. Бастард, которого застало врасплох известие об этом маневре, все же сумел отправить на помощь городу 1500 лучников, благополучно пополнивших гарнизон, командование над осажденными, опять же по его приказу, принял умелый военачальник Тюгдюаль де Кермуазан. Впрочем, непосредственной опасности не было: Бастард слишком хорошо знал тактику врага: вплоть до наступления весны англичане скорее всего занялись бы строительством осадных укреплений, выжидая, когда закончатся холода и дожди, чтобы перейти к активным действиям[10].

Прощание с королевой Иоландой

Bretagne Ille Rennes2 tango7174.jpg
Собор св. Петра в бретонском Ренне. Здесь простились с великой королевой.

Пока же Бастард, чье самочувствие продолжало ухудшаться, чувствуя себя бесконечно уставшим, ослабевшим физически и морально, 29 ноября все же заставил себя отбыть в бретонский Ренн, на церемонию коронации нового герцога этих земель — Франциска I. Впрочем, церемония эта омрачилась печальным для короля и всей его родни событием: тремя неделями раньше, в своем уютном городском особняке в Сомюре тихо скончалась «королева четырех королевств» Иоланда Арагонская. Как было уже сказано, за несколько лет до того старая королева отошла от дел, оставив сыну замок — огромный, помпезный, а заодно холодный и продуваемый всеми ветрами, она коротала последние годы в своем небольшом, но уютном особняке в Сомюре, где компанию ей составляла любимая внучка Маргарита — дочь ее старшего сына Рене и Изабеллы Лотарингской, а в зимнем саду год напролет распускались розы и свистели на все лады разноцветные птицы, ручные настолько, что безбоязненно садились на плечи старой королевы. Как было уже сказано, до последнего дня, пусть не принимая непосредственное участие в событиях, она не переставала следить за успехами своего воспитанника, вовремя подавая тактичный и разумный совет — не раз выручавший его из затруднительных ситуаций.

Казалось, что за все благодеяния, которые она оказала французскому королевству, Иоланде была дарована легкая смерть. Просто так случилось однажды, что она отправилась с визитом к одному из своих вассалов — сеньору де Тюссе, в поместье, которое когда-то сама презентовала ему в награду, по видимому, за долгую и верную службу. Назад вернулись уже крытые черной тканью носилки, которые бережно несли на своих плечах четверо мужчин.

И вот сейчас, 9 декабря, в бретонском Ренне под траурный звон колоколов, в соборе шла заупокойная месса. Бастард, в знак уважения к горю короля, с ног до головы одетый в черное, преклонив колена рядом с дофином Людовиком, коннетаблем Франции, канцлером Реньо и Пьером де Брезе молился за упокой души великой королевы — заслужившей это звание быть может, куда больше чем многие властелины, награжденные им едино за умение красиво махать мечом. Бастард истово молился за упокой души новопреставленной — пусть при жизни отношения их были далеко не всегда безоблачны, и не раз бывало, что холодный государственный ум королевы Иоланды входил в резкое противодействие с горячностью и упрямством молодого Бастарда — он не мог не оценить всю благотворность, которую имело ее влияние на французскую политику. Дофин Людовик, обожавший свою великую бабку (чувство, заметим вскользь, довольно редкое для его черствой натуры), на выходе из собора надел свой шаперон, и обмакнув кончики пальцев в чашу со святой водой, и осеняя себя крестным знамением произнес слова, оставшиеся в веках: «Это была женщина с мужским сердцем».

Король, не слишком скорбевший о матери и отце, был потрясен этой смертью. В течение полугода он отказывался снимать траур и горько плакал, вспоминая о той, что подарила ему корону Франции. С уходом его приемной матери узы, соединявшие его с детскими годами рвались окончательно, отныне — повзрослевший и опытный, он мог рассчитывать только на самого себя и своих верных советников — выученников все той же мудрой государственной школы. Не имея возможность отблагодарить Иоланду (как часто мы медлим с благодарностью родителям и опекунам, пока не становится слишком поздно!…) он поспешил осыпать благодеяниями ее сына — Карл Мэнский получил во владение Жиен, Сен-Максен, Шизе — и в качестве вишенки на торте пост королевского наместника Юга. В течение полугода король будет безутешен, пока от мрачных мыслей его не сумеет отвлечь старший сын покойной — Рене. Из итальянского Неаполя от также не успеет вернуться в срок, чтобы проститься с матерью, но полгода спустя прибудет к королевскому двору вместе с супругой и свитой — в которой будет состоять шестнадцатилетняя фрейлина новой королевы Сицилии Изабеллы (супруги Рене), Агнесса Сорель. В это время она еще подросток, неуклюжий и застенчивый, однако ее удивительная красота, которую со временем воспоют поэты и художники будут наперебой спешить запечатлеть на полотне — уже начинает пробуждаться. Неизвестно, было ли это случайностью или ловким ходом со стороны Рене Анжуйского, да и король обратит на нее внимание далеко не сразу. Пройдет несколько месяцев, пока Дама-Краса, каким будет впоследствии ее прозвище при дворе завладеет сердцем короля, но его привязанность сохранит до самой смерти. Тонкий психолог, отличная собеседница, она довершит начатое — превратив Карла Французского в подлинного монарха и властителя своей страны. Крошечный штрих к портрету — ее куратором и советником при дворе до самого конца будет оставаться Пьер де Брезе, лучший выученик в школе Иоланды. Таким образом, благотворное влияние старой королевы сохранит всю свою силу — уже в третьем поколении.

Смертельная болезнь, по счастью, отступает

Chateau-beaugency-visite-tabulette-tactile-realite-augmentee-loic-simon-myloirevalley.jpg
Замок Божанси, спальный покой. Именно здесь Бастард проведет несколько месяцев между жизнью и смертью.

Впрочем, Бастарду пока нет до этого дела. Чувствуя себя совершенно разбитым и больным он выхлопотал разрешение отлучиться прочь (прошли времена, когда любой крупный феодал мог присоединяться к действующей армии и покидать ее по собственному усмотрению!) и наконец-то вернулся к своему возросшему семейству в Божанси. Следующие несколько месяцев он проведет между жизнью и смертью, мучаясь от жесточайших болей, причем положение в какой-то момент станет настолько серьезным, про встревоженный герцог Карл отправит гонца к королю. Вместе с верной Марией, он будет коротать время у изголовья Великого Бастарда, кончины которого доктора посоветовали ждать со дня на день. Готовясь к встрече с Всевышним, Жан де Дюнуа исповедался и причастился св. тайн, когда сам король вихрем прискакал во двор старого замка, и поспешно бросив поводья слуге, поспешил в спальню, чтобы успеть проститься с другом своих детских лет.

Но к счастью, обошлось. Крепкий молодой организм сумел перебороть недомогание и слабость, а местное белое вино с фруктовым ароматом, которым неутомимо потчевала его супруга, видимо, знавшая толк во врачевании – со временем поставило его на ноги.

Что произошло? Мы не знаем этого доныне. Естественно, нашлись горячие головы, - как прежде, так и теперь, желающие видеть в этом странном инциденте итальянские козни. Но кому и зачем нужно было травить Бастарда, всего лишь выполнявшего чужую волю?... Скорее всего, речь все-таки шла о тяжелом нефрите – воспалении почек, вызванном ночлегами на сырой земле или в продуваемых насквозь ледяным ветром гостиницах, питанием кое-как, и тяжелым путем через аппенинские перевалы.

К началу весны болезнь отступила. Она не была окончательно побеждена – приступы почечной колики будут время от времени возвращаться, давая о себе знать вплоть до самой смерти, однако, непосредственной опасности больше не было. Пользуясь временной передышкой, молодой граф занялся приведением в порядок хозяйственных дел, которые уже давно заждались своего господина. Аренда, сбор налогов и податей, споры между крестьянами – все это требовало проверок и незамедлительной реакции. Да и сам замок Божанси, в который – ради скорейшего выздоровления – распорядилась перевезти его верная супруга, нуждался в основательном ремонте.

Когда-то принадлежавший французским королям, он помнил развод Людовика VII с Алиенорой Аквитанской. Непростительная ошибка со стороны французского монарха; ветреная Алиенора тут же обручилась с английским королем, подарив ему в качестве приданого свои владения на континенте,что вызвало конфликт между обоими королями... далеким отзвуком этого старинного спора стала война, длившаяся уже без малого сто лет.

Но прошлое осталось в прошлом, сейчас же замок, уже много лет нежилой, окончательно обвалился и обветшал, в продуваемых насквозь ледяным ветром залах с выбитыми окнами ухали совы, каркали вороны, и даже устроили себе гнезда несколько стервятников, время от времени оглашавшие всю округу нестройными воплями и хлопаньем крыльев. По чести, замок следовало перестроить заново, однако, сейчас для этого не было ни возможности, ни времени. Супруги поселились в нескольких комнатках в боковом крыле – уютных и маленьких, хорошо прогревавшихся каминами (что было немаловажно для выздоравливавшего). Мария де Дюнуа позаботилась о том, чтобы каменщики и штукатуры произвели в них самый необходимый ремонт еще до приезда обоих супругов, каменные стены украшены гобеленами, ею же самолично избранная мебель завезена и расставлена по своим местам. Любящий супруг озаботился тем, чтобы окружить ее свитой из полудюжины фрейлин, взятых из лучших дворянских семей, и не меньшим количеством прислуги под управлением опытной ключницы Симоны Сикар, пользовавшейся полным доверием своей госпожи. Мария, рано оставшаяся без родителей, и с детства привыкшая переносить лишения и нужду, а также самостоятельно справляться с любыми трудностями, смущенно улыбалась, когда приближенные уважительно именовали ее «госпожа графиня».

Не привыкшая сидеть сложа руки, новая хозяйка распорядилась, чтобы возле замка был разбит сад, и уже весной, следующего, 1443 года, выздоравливающий вместе с супругой, мог в полной мере любоваться, как распускаются в новом саду первые розовые бутоны. Глубоко набожный, благочестивый католик Жан де Дюнуа, конечно же, не мог не отблагодарить Создателя за свое спасение, и потому, едва поднявшись на ноги, вместе с супругой отправился в церковь Нотр-Дам де Клери – центр местного паломничества. Когда-то славившийся своей пышностью и богатством храм, полусгоревший, разграбленный англичанами, с разбитыми витражами и сквозняками, вольготно гуляющими по всему внутреннему помещению, представлял собой печальное зрелище. Однако, все это было не так важно, т.к. здесь в неприкосновенности сохранилось главное его сокровище: миниатюрная статуэтка Богоматери, по легенде, вывернутая из земли крестьянским плугом.

Помолившись у полуразрушенного алтаря, Бастард дал обет восстановить храм во всем его богатстве – и забегая вперед, скажем, что вместе с королем Франции, также пожелавшем участвовать в столь богоугодном деле, слово свое он сдержит в полной мере. Карл Орлеанский также не забывал о младшем брате и его верной супруге, из раза в раз наезжая в гости, благо Божанси располагался на пути между двумя его излюбленными резиденциями – Орлеаном и Блуа. Братьям всегда было о чем поговорить, благо и тот и другой любили книги, настольные игры и охоту; и в эту сравнительно спокойную весну можно было выкроить время и для того и для другого[11].

Годы, богатые событиями

Дьепп. Конец «Карлова хозяйства»

Fol.124.png
Штурм «Карлова хозяйства».
Неизвестный художник «Осада Дьеппа». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 124 — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Впрочем, как и следовало ожидать, идиллия не продолжалась слишком много времени, и едва до королевских ушей дошло, что больной поднялся на ноги, его срочно вытребовали ко двору. Ехать предстояло в Пуатье, где расположился вечно кочующий с места на место король. 22 мая нового, 1443 года Бастард пустился в путь, и три дня спустя прибыл к месту назначения.

Здесь его уже терпеливо дожидался некий Алоиз Боз, итальянец, привезший наконец с собой задержавшийся ответ миланского герцога. Видимо, поразмыслив со всей трезвостью и взвесив все за и против, Филиппо Висконти пришел к выводу, что ссориться с могущественным орлеанским домом пока что преждевременно. Посему, в качестве половинчатой меры (ох уж это итальянское коварство!) он уступал спорную территорию на сорок лет — читай, до того времени, когда почувствует себя достаточно сильным, чтобы окончательно прибрать ее к рукам. Пока же, чтобы окончательно умаслить своего грозного противника, он предоставлял наместничество над ней никому иному, как нашему Бастарду, к которому — по собственному уверению — успел проникнуться искренним уважением. В герцогской искренности, пожалуй, стоило усомниться, однако, Жан де Дюнуа не стал вдаваться в подобные тонкости. Холодно поблагодарив посланника за высокую честь, он почти немедленно назначил на этот пост одного из своих людей, и никогда более не пересек Аппенинских гор. Кроме того, великого камергера короны занимали сейчас совсем другие заботы.

И англичане и французы в это время в достаточной мере устали от военных действий, и тем и другим требовалась передышка — перемирие, пусть даже не очень долгое. Англичане, казалось, на сей раз вполне созрели для переговоров, которые должны были пройти при посредничестве папы римского Евгения. Однако, сейчас король был полон решимости заключить перемирие на собственных условиях, а чтобы противник был сговорчивей, ему следовало нанести чувствительное военное поражение.

9 июня на очередном военном совете, где наш Бастард присутствовал вместе с братом (незадолго до того прибывшим в город в сопровождении папского нунция), а также дофином, Рене Анжуйским и Карлом Мэнским было принято решение освободить от осады приморский Дьепп[12]. Впрочем, перед самым отъездом нашего Бастарда ожидает приятное известие: наконец-то, после нескольких лет проволочек легисты архиепископства нарбоннского утверждают за ним самим и за его потомками право владения Божанси — как мы помним, любимой резиденцией нашего Бастарда и его семейства. Искомая бумага гласила: «Дабы (отныне) власть и управление замком, городом и сеньорией, перешли в руки графа и графини де Дюнуа, и правосудие вершилось от их имени, также как к ним переходит право назначения должностных лиц».

Что касается Дьеппа, в 1435 году этот приют купцов и мореплавателей, уже достаточно долгое время находился в руках захватчиков, когда пират и авантюрист Шарль Демаре неожиданным ударом выбил из него английский гарнизон и прочно обосновался в городе, преподнеся свое завоевание в качестве дара королю Карлу VII. Начиная с этого времени Дьепп стал настоящей головной болью для англичан и их приспешников. Французские пираты, угнездившиеся в Дьеппе не давали покоя английским караванам, норовя даже перерезать морские пути, снабжавшие продовольствием столицу Нормандии — Руан. Посему, король английский потребовал от лучшего своего военачальника — уже знакомого нам Джона Тальбота — как можно скорее вернуть Дьепп. Как уже было сказано, после неудачной летней кампании, взвесив все «за» и «против», справедливо полагая, что лобовой удар, безразлично, на суше или на море, потребует слишком много крови, Тальбот почел за лучшее уморить голодом непокорный город. Посему, к Пасхе 1443 года рядом с городскими стенами вырос комплекс английских укреплений, который насмешливые горожане тут же окрестили «Малый Форт», «Карлово хозяйство», «Поворчи-ка», и наконец «Поллет» — по имени ближайшего городского района, заселенного большей частью моряками. Впрочем, несмотря на столь легкомысленные прозвища, Поллет был весьма серьезным укреплением, за стенами которого прятались ни много ни мало 200 единиц артиллерийского оружия разных калибров, днем и ночью засыпавшего Дьепп каменными и чугунными ядрами. Там же располагался отряд в три тысячи латников под командованием Гильома Пуанктона и Гильома Рапле, и наконец, самого Тальбота, и трое военачальников терпеливо ожидали, когда наконец горожане сдадутся на милость победителей, или в какой-то момент потеряют бдительность так, что внезапным ударом можно будет захватить это пиратское гнездо. Надежды эти вплоть до момента, о котором идет речь, не оправдались, жители Дьеппа были полны решимости стоять до конца, из раза в раз ремонтируя стены и башни, разрушаемые английскими бомбардами, Демаре вместе со своими людьми то и дело контратаковали английские укрепления, или же со стен встречали вылазки Тальбота ливнем стрел, ядер, кипящего масла и смолы. Местные рыболовы, не слишком симпатизировавшие захватчикам, умудрялись в безлунные ночи подплывать на своих лодкам к самому подножию городских стен, и привязывать к спущенным вниз веревках корзины с рыбой, хлебом и вином.

Chateau.png
Дьепп. Городской замок и часть стены. Именно здесь располагался английский форт

В качестве главнокомандующего для французского отряда, которому предстояло деблокировать город, поставлен был дофин Франции Людовик. Однако, еще совсем молодой (ему едва исполнилось двадцать лет!) и совершенно неопытный в военных вопросах, он нуждался в умном помощнике и советнике, в качестве которого, как вы уже догадались читатель, назначен был наш герой. Жан де Дюнуа не собирался терять времени. В город в качестве подкрепления был отправлен отряд из 400 латников под командованием Артюса де Лонгеваля и Томá Друйна. Основные силы под номинальным командование дофина, и вполне реальным — Орлеанского Бастарда, в скором времени подошли к «Малому Форту» на расстояние одного лье (ок. 4 км), после чего вперед были отправлены разведчики. Бастарду требовалось немало труда, чтобы сдерживать дофина, который как любой неопытный вояка, со всем пылом рвался немедленно ввязаться в бой. Атаковать Поллет было решено 13 августа, за оставшиеся дни в полной мере подготовиться к этому нелегкому делу. Дюнуа с помощью своих людей удалось снестись с осажденными, уведомив их о своем присутствии, а заодно получить несколько осадных машин, переносных лестниц и перекидных мостов, которые в дальнейшем можно было использовать для штурма, по приказу дофина в самом лагере спешно сколачивали осадные лестницы. Местные крестьяне с не меньшей готовностью поставляли ему фашины, с помощью которых в дальнейшем можно было засыпать рвы, окружавшие со всех сторон Поллет и через бреши в стенах (эта метода была уже хорошо освоена при штурме Понтуаза!) и через потерны попытаться пробиться внутрь.

Штурм начался как и было решено, 13 августа, однако, англичане, которых не удалось застать врасплох, встретили войско дофина столь плотным огнем из пушек, кулеврин, луков и арбалетов, что атака захлебнулась, так и не успев толком начаться, в считанные часы около 600 французов были убиты и ранены[13]. Следует заметить, что под началом Дюнуа снова были разношерстые наемники — войско нового строя еще только начало формироваться, и его не хватало на всех!… Дофин метался от солдата к солдату, белоснежный плюмаж на его золоченом шлеме появлялся то там, то тут, воодушевляя, уговаривая, увлекая за собой. Дюнуа срывал голос, пытаясь поднять войско в новую атаку, но бравые наемники, готовые служить единственно своему карману, изрыгали богохульства, топтались на месте, внося сумятицу в ряды, мешая друг другу, и не отваживаясь сделать ни шагу вперед.

Впрочем, для опытного Бастарда подобная ситуация была не в новинку. В первую очередь желая ободрить и поддержать павшего духом принца, Бастард посоветовал ему не бросаться вперед, очертя голову, «дабы не потерять войска, будучи уже обнаруженным противником, каковой не испытывает недостатка в оружии и снаряжении, а также прочно обосновавшимся за сильными укреплениями»[14], но перед началом нового наступления вознести молитву Св. Деве Клерийской. Осведомившись, в какой стороне находится святилище (Дюнуа с уверенностью указал ему на Юг), наследник престола в полном боевом облачении распростерся в грязи, перемешанной сотнями ног, моля Владычицу Неба о помощи. После победы он готов был отблагодарить ее золотом, равным весу чудодейственной статуэтки. Жан де Дюнуа также не терял времени. Несколько доверенных людей были спешно отправлены им в ближайшее селение, откуда они вернулись с двумя мюидами (268 литрами!) вина, «взятого из запасов дофина». У бочек выбили днища, разгоряченные боем солдаты шлемами черпали хмельное содержимое; тут же в опьянении преисполнившись боевого пыла, бросились на англичан, и на сей раз те не устояли. Армия, состоявшая теперь из буйнопомешанных, потерявших всякий страх, и горящих единственно яростью и жаждой убивать, таранами и топорами разнесла дубовые двери потерн, артиллерия превратила в щепы деревянные форты, прикрывавшие основное укрепление, защитники «Карлова хозяйства» были перебиты все до единого — за исключением нескольких важных персон, за которых надеялись взять изрядный выкуп. Битва завершилась на закате 14 августа 1443 года, в канун одного из величайших Богородичных праздников — Вознесения Св. Девы Марии.

Дофин Людовик показывает свой нрав

LouisXI.png
Дофин Людовик во главе своей армии.
Неизвестный художник «Дофин Людовик во главе своей армии». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 126 — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Освобожденный город встретил победителей праздничным звоном колоколов, музыкой, огромными охапками цветов, и наконец, криками народа, шумно приветствовавшего победителей. Но, отставив полагающуюся ему по рангу помпезность, дофин, пожелал совершить короткое паломничество к храму Св. Иакова (покровителя города Дьеппа), босоногим, с обнаженной головой. Возблагодарив Господа, Владычицу Небесную и весь сонм святых за свою победу, Людовик возобновил свой обет, пообещав Св. Деве (дополнительно к уже сказанному) немалое количество чистого серебра; а также приказал выделить из своей личной казны для города Дьеппа 200 золотых ливров, на которые отныне и ежегодно, 15 августа должен был совершаться торжественный молебен и крестный ход в память об освобождении от долгой осады. Граждане Дьеппа в награду за свою стойкость получили освобождение от тягостного налога на соль (т. н. «габели»), и нескольких других сборов — при том, что в неприкосновенности остались суммы, должные быть собранными для ремонта стен и портовых сооружений, и поддержания полной боевой готовности. В награду за достойное командование во время приснопамятной осады бывший корсар Шарль Демаре стал уже официально начальником городского порта (доходнейшая должность, что в те времена, что ныне!), Тома Друйну и Оливье Трегузелю было доверено командование над городским ополчением и гарнизоном.

Дофин триумфатором вступил в Тур, где его с нетерпением дожидался король-отец (также весьма гордый победой и возмужанием своего непокорного дитятка). Впрочем, после пышного приема, и соответствующих случаю празднеств, дофину тут же нашлось очередное задание: срочно отправиться в Лангедок, на крайний Юг страны, где уже разгоралась новая локальная война между двумя союзниками короны: Матье де Фуа, граф Тулузский и беспокойный Жан IV д’Арманьяк (настоящий рыцарь-разбойник, словно бы шагнувший в XV век прямо со времен первых Капетингов!), убивая, грабя, насилуя, делили между собой наследство безвременно умершей жены графа Матье — Маргариты де Комменж, которую супруг при жизни более чем изобретательно тиранил и притеснял, а после ее смерти воспылал любовью… к ее землям. Впрочем, оба противника стоили друг друга, граф Жан, как было уже сказано, не брезговал дорожным разбоем, пытался в ущерб королевской казне чеканить собственную монету, и наконец, вошел в соглашение с Генрихом Английским, собираяьсь ради закрепления подобного союза выдать за него дочь.

Коротко говоря, никем не ожидаемый дофин обрущился на это разбойничье гнездо, говоря языком того времени «словно ангел мести». В скором времени приведя к послушанию графа Матье, Людовик травил Арманьяка словно дикого зверя, отнимая у него один за другим города и укрепленные бурги, в конечном итоге, запер своего противника в л’Иль-Журдене, где тому ничего не оставалось делать, как униженно просить пощады. Сделав вид, будто он обманут и поддался на лесть и фальшивые клятвы Арманьяка, дофин Людовик добился того, что город открыл перед ним ворота, и далее — будто последнего бродягу с парижской мостовой, взял под стражу мятежного Арманьяка и вместе с женой и дочерьми запер на нижнем этаже его же собственного замка в ожидании суда и примерного наказания.

Надо сказать, что король был несколько скандализирован подобным обращением с одним из крупнейших вассалов короны, и потому дофину пришлось несколько убавить прыть. В противном случае судьба Арманьяка (а может быть, и его семейства была бы весьма плачевной). Дофин понимал, в отличие от своего отца, несколько задержавшегося в прошлом, что у аристократов следует отнять не только армии, но саму их власть, сделав короля единственным и абсолютным господином своей страны. Взойдя на трон, Людовик будет неукоснительно следовать этой программе, и дело его продолжат короли [Нового Времени], пока оно не найдет себе достойное завершение в эпоху Людовика XIV. Впрочем, вернемся к нашему герою.

В следующие дни на него пролился настоящий дождь почестей и наград. Еще до своего возвращения, дофин Людовик узнал, что старый король в качестве благодарности Жану де Дюнуа за блестящую военную победу (которая, скажем прямо, без него вряд ли бы могла состояться…) распорядился даровать ему в наследственного владение графство Лонгевилль. Это была большая честь: в прежние времена земля эта принадлежала одному из славнейших военачальников Карла V — дю Геклену, но когда его род окончательно пресекся, вернулась во владения короны. Отныне наш герой официально будет именоваться Жаном, Бастардом Орлеанским, графом де Дюнуа и Лонгевилль, однако, в истории останется лишь первая часть его фамилии. Прознав о столь почетной награде, дофин, также не желая показаться неблагодарным, ходатайтствовал перед отцом, чтобы

« за великую и славную службу, каковую явил могущественнейшему сеньору и отцу (нашему) дражайший и преданнейший кузен наш, Бастард Орлеанский, граф де Дюнуа и де Лонгевилль, а также нам лично, во время снятия осады, каковой англичане подвергли город Дьепп, сказанное же дело было первым, увенчавшейся нашей победой, и в каковом же деле кузен наш служил нам лично и через посредство великого множества людей своих, как то благородных, так и иных, а также имуществом своим, ничего не жалея, отдаем ему весьма добрую долю денежных вспомоществований, каковыми будет обязана и обложена волей Генеральных Штатов земля наша, именуемая Дофине, а также земли в Вобонне, относящиеся к таковому Дофине и принадлежащие сказанному кузену нашему, дабы из года в год в течение всей жизни его ему отчислена была некая сумма, каковую сказанная доля может поставить »

а попросту говоря назначить его генеральным сборщиком налогов в принадлежащей дофину провинции Вальбонне с правом удерживать некую оговоренную ее часть в свою пользу. Касательно «пожизненности» выплаты, наш трезвомыслящий герой не заблуждался, понимая, что прижимистый дофин может в любой момент передумать… но пока же, для восстановления нового владения, изрядно разрушенного войной, эти деньги явно не были лишними[15].

Переговоры о перемирии и новые заботы

Fol. 128v.png
Совместный турнир — англичане против французов.
Неизвестный художник «Совместный турнир». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 128v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем, в большой политике также наметился очередной сдвиг. 22 января 1444 года в Сомюр, где Бастард в это время уже успел присоединиться к вечно кочующему двору, были доставлены охранные грамоты для будущих французских послов, дающие им право беспрепятственного перемещения по земле, еще остававшейся в руках английских захватчиков. Для того, чтобы очередной рыцарь-разбойник не смог проигнорировать королевский приказ и воспользоваться удобным моментом, сопровождать их на всем пути обязаны были (со своими отрядами) граф Саффолк и Адам Молейнс, хранитель Малой Печати английского монарха. Карл Французский дал распоряжение двору перебраться в Монтиль, в то время как английская делегация расположилась в Ле-Мане.

Да, времена изменились, глумливая кличка «буржский король» навсегда канула в Лету, отныне англичанин предпочитал с дипломатической уклончивостью именовать Карла «дядей» и «французским противником»[16]. Этого последнего должны были представлять, по словам авторов того времени «герцог Орлеанский и брат его Бастард», граф Вандомский, Пьер де Брезе — генеральный сенешаль короны, и наконец Гильом Жювеналь дез Юрсен, поспешивший в столицу, чтобы загодя запастись старинными пергаментами, уже не один век бережно сохранявшимися в королевской Сокровищнице Хартий и доказывавшими неоспоримое право французского короля на владение землями, которые все еще удерживали за собой англичане (что тут скажешь, дорогой читатель. Сколь не силилось бы утвердить себя кулачное право, но даже в Средние века, многим представляющемся временем непроходимой грубости, писаный закон и общественное мнение были далеко не второстепенной силой…).

Между обеими странами на время переговоров было уставновлено официальное перемирие, после чего французская делегация со всей торжественностью была принята в Ле-Мане. Ну что же, все складывалось к лучшему, теперь уже английской делегация под охраной французов следовало прибыть в Тур, куда уже успел перебраться французский двор. Со всей помпой англичане вступили в город 16 апреля 1444 года. В замке Монтиль им немедленно была дана королевская аудиенция, и Карлу вручены были очередные послания от Генриха Английского, в которых адресата уважительно именовали «Высокороднейшим и превосходнейшим принцем, дражайшим французским дядей нашим», при том, что Генрих, как бы невзначай, оставлял за собой титул «короля Англии и Франции».

1 мая блестящий кортеж рыцарей и дам, равно английской и французской национальности, отправились в поля, праздновать традиционный для этого дня весенний карнавал[16], затем череда празднеств продолжалась по причине помолвки между Карлом Мэнским (младшим сыном Иоланды) и 14-летней Изабеллой Люксембургской, причем англичане и французы пировали за одним столом, и сражались бок о бок во время турниров!

Впрочем, за водоворотом банкетов, пиров и танцев, неизменно сопровождавших подобные мероприятия, герцог Карл Орлеанский и «брат его Бастард» не думали забывать об интересах семьи. Как мы помним, в английском плену уже более тридцати лет томился младший сын Людовика и Валентины — Жан Ангулемский, отправленный в Англию в качестве заложника еще в начале братоубийственной войны между арманьяками и бургундцами. Несчастный провел за решеткой почти всю свою сознательную жизнь — с 12 до 44х лет, при том, что его братьев никак нельзя было обвинить в жестокости: ресурсов герцогства просто не хватало для того, чтобы заплатить грабительский выкуп сразу за двух человек!… Сами англичане отнюдь не горели желанием расставаться со своим пленником, однако, на сей раз на стороне братьев оказался Саффолк, слишком хорошо помнивший, как Бастард по-рыцарски отпустил его на свободу «пятнадцатью годами ранее, или около того», не пожелав взять ни единого су в качестве выкупа. Саффолк активно вмешался в торги, и под его нажимом, официальный «хозяин» пленника герцог Сомерсетский 12 апреля 1444 года наконец-то согласился уступить свою добычу за 72 тысячи салюдоров, из которых 12 следовало выплатить немедленно, в то время как 60 должны были последовать уже после освобождения принца, которому было дано соизволение прибыть во французский Шербур[17].

Между тем переговоры продолжались — ради заключения прочного мира, французы были готовы уступить противной стороне Гиень, Керси, Перигор, Кале и Гинь — при условии, что за земли эти английский король принесет Карлу полагающуюся вассальную присягу. Англичане со своей стороны заявили, что готовы довольствоваться Нормандией — но на правах суверенного владения. Ситуация вновь заходила в тупик, и прочный мир вновь отодвигался в туманное будущее, сменяясь надеждой на долгое перемирие, в течение которого… многое могло измениться с обеих сторон! Закрепляя достигнутое, в жены королю Генриху Рене Анжуйский, король Сицилии (старший сын покойной королевы Иоланды) должен был отдать свою младшую дочь. За будущей английской королевой давалось 100 тыс. золотых экю в качестве приданого… и здесь все чуть не сорвалось. По какой-то причине, Рене вдруг заупрямился и отказался отдавать что-либо за исключением суверенных прав на острова Майорка и Минорка. Англичанин, ожидавший много большего, вспылил, скандал срочно пришлось тушить… но, к счастью, соглашение было достигнуто несмотря на все рогатки. Немалую роль в этом сыграли чувства английского короля, который словно мальчишка влюбился в свою красавицу-невесту (чувство это он сохранит до конца своей жизни). Так или иначе, усилиями дипломатов с обеих сторон, 22 мая монархи пришли к соглашению, двумя днями позже в церкви Сен-Мартен состоялась пышная церемония помолвки, и тем же вечером обе делегации весело пировали в аббатстве Сен-Жюльен [17].

14 мая 144 года в Туре, где временно расположился вечно кочующий королевский двор наконец-то начались переговоры о перемирии между обеими воюющими странами, и долгожданное перемирие, предусматривавшее полное прекращение военных действий до 1 апреля 1446 года наконец-то было подписано. Это случилось 28 мая, в Туре[17], причем «хранителем» его, то есть человеком, должным приглядывать за обеими сторонами, и вовремя сдерживать их воинственные порывы был назначен, как вы уже догадались, читатель, Бастард Орлеанский, граф де Дюнуа и де Лонгевилль. Впрочем, оба брата, пожалуй единственные на этом веселом празднике, не разделяли всеобщего воодушевления. Причины тому были чисто личного характера: 17 мая неожиданно для всех скончался граф Сомерсетский, его наследники отнюдь не горели желанием исполнять договор, подписанный ранее покойным, и освобождение Жана Ангулемского опять отодвигалось в неопределенное будущее. Отчаянию пленника не было предела, именно в это время этот мягкий и долготерпеливый человек впервые позволил себе упрек по отношению к братьям: «Ежели друзья мои не могут помочь мне в столь малом деле — писал он Бастарду — Я близок к тому, чтобы полагать себя покинутым.»[18] Надо сказать, что Жан Ангулемский был несколько несправедлив, хотя еще не мог знать об этом, и время его освобождения стремительно приближалось. Однако, вернемся в большую политику.

Хлопотное перемирие

Shrewsbury Book f.2.jpg
Цена перемирия - английский брак.
Мастер Джона Тальбота «Тальбот преподносит книгу королю и королеве английским». - «Книга Шрюсбери» (сборник из текстов хроник, поэм и рыцарских романов, составленный в качестве свадебного подарка для королевы Маргариты - BL Royal MS 15 E vi — ок. 1445 г. - Британская библиотека, Лондон

Что касается «английского брака», он в скором времени станет реальностью, однако, счастья юной Маргарите не принесет. Действительно, слава о ее красоте гремела на всю Европу, и в Англии ее ждали почести и восхищение влюбленного супруга, однако, по свидетельству очевидцев, невеста всю дорогу через пролив плакала, не осушая глаз, как будто предчувствовала свою нелегкую судьбу. В скором времени после ее прибытия, рассудок короля окончательно помрачится, и в Англии еще долго будет продолжаться кровавая война Роз. Королева Маргарита в течение многих лет будет удерживать в своих тонких руках бразды правления, люто сражаясь за будущность уже «своей», Ланкастерской династии, но проиграет хладнокровному Генриху Тюдору, который терпеливо выждав, когда та и другая сторона окончательно истощат себя, наденет на голову английскую корону. Безумный король будет тайно убит в лондонском Тауэре, а его воинственную супругу вышлют вон из страны. Уезжая, королева Маргарита оставит на троне алую розу Ланкастеров. В Анжу она вернется уже после смерти обоих родителей, и не пожелав более выходить замуж, тихо угаснет, постаревшая и всеми забытая, в тиши анжерского дворца.

Впрочем, мы опять забегаем вперед. Бастарду сорок два года. Крепкий мужчина, в расцвете здоровья и сил, проводящий большую часть времени в седле — на охоте, войне, в путешествиях, он по-прежнему готов служить своему королю как на дипломатическом, так и на военном фронте, и надо сказать, что услуги эти в скором времени будут востребованы[19]. Добрый друг всесильного королевского министра финансов Жака Кера, пользующийся полным доверием фаворитки Агнессы Сорель, он, казалось, поднялся к вершинам своей карьеры. Хроникер Шастелен не без иронии замечает, что «там, где желаемого нельзя было добыть мечом, язык его одерживал верх и смягчал сердца власть предержащих»[20].

Пока что перемирие стало реальностью — пусть сомнительное, время от времени нарушавшееся горячими головами с той и другой стороны, все же оно давало возможность стране вздохнуть свободней, а ее властителю — привести в порядок самые неотложные дела. В частности, речь шла об упрочении границ, против алчности соседей, давно заглядывавшихся на ослабевшую от бесконечной войны богатую Францию, кроме того хорошо было бы отправить прочь, за границу разношерстные банды наемников, по-прежнему тиранившие и обиравшие население там, где для того предоставлялась малейшая возможность[21]. Естественно, приоритетными оказались сразу несколько направлений, и в королевском совете разразился нешуточный спор, в котором каждая из противоборствующих сторон всеми силами пыталась перетянуть одеяло в свою сторону. Карл Орлеанский (и чисто из семейной солидарности — его более трезвомыслящий брат) предлагали всеми силами французской армии обрушится на миланского герцога, чтобы раз и навсегда отбить у этого юного выскочки охоту к интригам. Дофин со своей стороны настаивал на немедленной атаке против швейцарских земель, где ему грезилась воинская слава и огромная добыча; загодя собранное для этого похода разношерстое наемное войско было готово выступить по первому знаку. И наконец, король Сицилийский Рене (он же герцог анжуйский, старший сын Иоланды), предлагал направить удар в восточном направлении. Это должно было укрепить его позиции в Лотарингии, которая за долгие годы, пока ее господин находился в плену и в бесконечных итальянских походах, почувствовала вкус независимости, и вовсе не желала ныне возвращаться к прежнему повиновению. Но справедливости ради следует заметить, что кроме чисто меркантильного за этим предложением прослеживался и очевидный государственный интерес, что особенно подчеркивал Пьер де Брезе, доверенное лицо старого короля, одновременно никогда не забывавший, что именно анжуйцы подняли его из безвестности к вершинам государственной власти.

Итак, Пьер де Брезе не без основания обращал внимание Карла, что восточный поход во-первых, произведет отрезвляющее действие на германского императора, давно заглядывавшегося на земли Восточной Франции, во-вторых, послужит отличным предостережением для Филиппа Бургундского, более чем скользкого союзника, требовавшего постоянного присмотра и бдительности, который за это время уже успел без шума прибрать к руках Люксембург, единственная наследница которого — Елизавета фон Герлитц не имела достаточно сил для защиты своего владения. В конечном итоге, именно этот план был принят, после чего Карл Орлеанский, несколько уязвленный королевским пренебрежением, в сопровождении брата[20], предпочел вернуться восвояси. Его досада со временем увеличилась еще более так как королевские войска одерживали победу за победой — без него и скажем прямо, против его воли! 25 августа дофин одержал блестящую победу над швейцарцами, при том, что их дисциплина и маневры на поле боя произвели на юного Людовика столь глубокое впечатление, что он немедленно заключил союз с побежденными, выступив в качестве посредника между ними и германским императором, пытавшемся присвоить себе Цюрих, чтобы император оказался сговорчивей, изголодавшиеся по военной добыче орды наемников были переправлены а Альзас — 14 сентября под властью французской монархии оказался Эпиналь, и торжествующий герцог Рене со всей подобающей пышностью принял короля Карла у себя в Нанси, где двор оставался до 25 мая, следующего, 1445 года. 23 февраля все в том же новом году, между императором Фридрихом III и Карлом Французским был в Трире был подписан окончательный мир, принесший Франции Верден и Тулон, которые с этого времени стали неотъемлемой частью ее территории[22]. Впрочем, вернемся к началу лета 1444 года, чтобы продолжать следить за судьбой нашего героя.

В это время из Англии гонец привез Бастарду очередное послание. «Дражайший и возлюбленнейший брат [мой] Бастард, — писал из своей темницы Жан Ангулемский — Молю и заклинаю вас, сколь то в моих силах душевных, принять ведение такового дела в свои руки, ничего для того не жалея, в чем я полагаюсь на вас, как на человека, к каковому я питаю и должен питать всеобъемлющее чувство доверия…»[20]. Надо сказать, что Жан Орлеанский не остался глух к этой отчаянной мольбе, исхлопотав очередное разрешение короля на переговоры с англичанами, он поспешил удалиться прочь от вечно кишащего интригами двора, где уже нашлись желающие обратить себе на пользу уязвленную гордость герцога Карла, и 24 июня вернуться в Блуа. Как видно, одного серьезного урока, когда-то ему преподанного хватило на всю жизнь — вплоть до конца Бастард неизменно будет придерживаться однажды избранного пути. Четыре дня спустя вдогонку ему полетело очередное послание из Англии: «Мне хотелось бы, чтобы вы приложили дополнительные усилия, дабы хлопотать о том при королевском дворе, ибо по мнению моему, это послужило бы к великой пользе вашей, и величайшему благу для нас обоих!»[23]. Впрочем, пока наследники покойного Сомерсета тянули каждый к себе, никакие переговоры были невозможны; требовалось выждать какое-то время.

Пока же дома его ждали добрые известия, супруга во второй раз была беременна, и разрешения ждали в начале осени. Возможно, в ознаменование столь радостного события, а также в благодарность за неизменную поддержку и помощь, старший брат распорядился отправить Бастарду «два сосуда из позолоченного серебра, с крышками, несущими на себе изображение герба сказанного монсеньора герцога, вкупе с двумя высокими кувшинчиками, снабженными цепочками а также дюжину стеклянных чашек, с донышками [из золота] в форме [геральдического] солнца». Финансовые дела также, казалось, пошли на лад, так что по согласованию с супругой, наш Бастард решил отложить некую сумму на ремонт замка в Лонгевилле и постройку нового, в Шатодене, должного служить обоим супругам постоянной резиденцией. Кроме того, он загорелся идеей приобрести у Жана Дальона сеньорию Шатореньо, причем цена сделки должна была составить 20 тыс. золотых экю. Для этой цели сестра Маргарита 8 сентября позволила ему заложить у ростовщиков свои драгоценности: «остроконечный бриллиант, весьма крупного размера, четыре крупные жемчужины, рубин. Засим же четыре крупных яхонта, могущие весить до восьмидесяти карат, три крупных жемчужины, и в обрамлении таковых крупный бриллиант, со множеством граней, каковые [драгоценности] сказанные Берар и Бенуа отдали в залог за 3 тыс. экю, в счет причитающихся 11 тысяч экю, должных за покупку Шатореньо, и каковые же драгоценности сказанные Берар и Бенуа обязались выкупить при наступлении следующего за тем Рождества»[23].

Возвращение Жана Ангулемского, и рождение Жана, сына Бастарда

Angoulême 16 Jean d'Orléans par G.L. Gaudran 2013.jpg
Жан Ангулемский в молитвенной позе.
Гюстав-Луи Годран «Жан, граф Ангулемский». - 1876 г. - Паперть Ангулемского собора. - Шаранта, Франция

Между тем, как и ожидалось, в конце сентябре 1444 года, у графа Дюнуа родился наследник! Мальчика назвали в честь отца — Жаном, казалось, счастливые родители втайне мечтали, что когда-то юные Жан и Мария пойдут по их стопам — он станет полководцем и графом, она — благополучно выйдет замуж, и продолжит род Дюнуа по женской линии. Несомненно, к радости примешивалось и некое чувство опасения — в те времена детская смертность была огромной, и мальчики, надо сказать, выживали реже чем их сестры, так что молодые родители могли почувствовать себя совершенно спокойными за малыша, когда ему исполнялось три года… и все же, это был настоящий повод для ликования!… Едва поднявшись после родов, вместе с супругом, графиня де Дюнуа отправилась на поклонение Св. Деве в издавна любимую ими обоими церквушку Нотр-Дам де Клери, отстоявшую на два лье от их обычной резиденции. Здесь, в благодарность Господу и Святой Деве за рождение наследника, оба принесли местному клиру свой первый дар: «Ради пользы и спасения душ своих, и по причине великой любви и привязанности, ими питаемой к церкви Нотр-Дам де Клери», назначили для местного капитула ежегодную ренту в размере 40 турских ливров, в то время как тот обязывался по окончанию заутрени, ежедневно молиться за их здравие Св. Богородице; по смерти дарителей ежедневная молитва должна была служиться за упокой их душ[24].

Воспреемником малыша от купели, конечно же, стал герцог Карл Орлеанский, церемония крещения состоялась 10 октября 1444 года, причем старший брат, как обычно, не поскупившийся на дары, внес свою лепту в дело покупки Шатореньо — 10 тыс. золотых экю [24].

А между тем, второй Жан, младший сын Валентины, был близок к отчаянию — время шло, а его освобождение не приближалось. На самом деле, Жан Ангулемский был несколько несправедлив. Бастард, вновь и вновь покидая семью и новорожденного сына, метался между двором и английским Кале, ведя бесконечные переговоры с англичанами при содействии доброжелательно настроенного к нему Саффолка, которому удалось уговорить герцогиню Сомерсетскую, наконец-то официально вступившую в права наследства, уступить своего пленника за 65 тыс. золотых экю. Эта сумма постепенно — по крохам, собиралась, оседая в герцогском казначействе в Блуа. Повторялась история старшего брата — феодальный клан пусть неохотно, приходил на помощь — рыцарская честь и родственные чувства хочешь-не хочешь брали верх над меркантильностью: 7 мая 1445 года герцоги Алансонский, Бурбонский, граф Маршский — выделили на освобождение пленника по 10 тыс. золотых экю каждый, столько же внес в общую кассу наш Бастард, как мы помним, его материальное положение значительно улучшилось в результате дарений последних лет. Старший брат, Карл, вложил вдвое больше, и наконец, маршал де Лоеак, супруг Марии де Рэ, занявший при дворе место ее казненного отца, из своих достаточно скудных запасов отделил еще 5. Коротко говоря, деньги были собраны, и наконец-то король пожелал очнуться от своей долгой летаргии и активно вмешаться в переговоры. Кто знает почему, быть может, состарившийся в плену Жан Ангулемский, младший сын своего отца, казался ему неопасным, или будущее рода Валуа на троне Франции уже не вызывало беспокойства?

Так или иначе, слово и поддержка монарха стали решающими, и наконец, 31 марта 1445 года постаревший, осунувшийся, изменившийся до неузнаваемости Жан Ангулемский вернулся во Францию.

« Дражайший и возлюбленный брат мой, — писал он Бастарду — позвольте выразить мое вам почтение… Спешу вас уведомить, что сегодня я получил свободу из рук кузена моего Саффолка, и ныне обретаюсь в Лувье, в полном здравии, в каковом городе был принят с великим почетом… С Божьей помощью я в скором времени увижу в полной мере смогу отблагодарить вас, коему я обязан своим освобождением, о чем меня уведомил кузен Саффолк, желающий также выразить свое вам почтение… »

На следующий же день после прибытия он поставил свою подпись на документе о передаче графства Дюнуа в вечное владение нашему Бастарду. Таким образом, с юридической точки зрения сделка становилась безусловной и уже никем и никогда не могла быть оспорена[25].

По необходимости, Жан Ангулемский отправился в Нанси, где в это время находился кочующий двор короля Карла VII. Бесконечная череда празднеств в честь его освобождения — пиров, турниров, балов (шутка ли — из английского плена вернулся четвертый по значимости вельможа королевства!), бывшему пленнику, привыкшему к тишине своей темницы — была скорее в тягость. Зато куда более приятный подарок ему приготовил Бастард, уже успевший избрать для много выстрадавшего младшего брата юную невесту — Маргариту де Роган, представительницу одной из знатнейших и самых богатых бретонских фамилий. Кстати сказать, здесь же игралась свадьба «по представительству» между Маргаритой Анжуйской и королем Генрихом, позднее, в сопровождении герцога Йоркского молодая королева английская отправится на свою новую родину и будет коронована 30 мая 1445 года[25]. Сразу по окончании свадебных торжеств, Жан Ангулемский с молодой женой поспешил вернуться в свои владения. Он не оставит следа в истории, и тихо проведет оставшиеся годы вдали от дворцовых интриг и военных бедствий, в уютном семейном кругу. Судьба наградит его с большим опозданием, когда внук этой пары взойдет на французский трон под именем Франциска I.

Между тем в стране назревали очередные немаловажные события. Реформа армии, выстраданная столь огромной ценой, к которой, как мы помним, приложил руку и наш Бастард, наконец-то становилась реальностью. Армия нового типа должна была состоять из 15 отрядов по сто «копий» каждый, под управлением 15 командиров, полностью ответственных за дисциплину, выучку и снаряжение своих людей. Всем прочим, не нашедшим себе места в новых условиях было приказано «тотчас же и без всякого промедления вернуться в землю, из каковой они явились ранее, не грабя и не разоряя более бедных людей.» В полумесячный срок банды наемников, в течение последней сотни лет державшие в страхе всю Францию перестали существовать[26]. Кроме того, реальностью стала налоговая реформа, загодя подготовленная новым канцлером Франции Жювеналем дез Юрсеном (занявшим место недавно скончавшегося епископа Реймсского Реньо), и министром финансов короны Жаком Кером. Желая упорядочить взимание налогов, а также облегчить в какой-то мере положение разоренных войной крестьянских и городских семей, было объявлено что «Радея о равенстве между подданными нашими, касательно налогов и сборов, необходимых ради спокойствия и защиты королевства нашего, желаем, дабы отныне таковым не приходилось добровольно или вынужденно принимать на себя бремя налогов и воспомоществований, от каковых освобождаются другие под предлогом привилегий, духовного сана или же иной причины…»

Но вернемся к нашему герою. В качестве жеста доброй воли он уступил вернувшемуся из плена брату, которому, конечно же, отчаянно не хватало средств, город Роморартен со всеми его доходами, и 19 июня со всем гостеприимством принял в Блуа очередную делегацию, состоявшую из графа Вандомского, архиепископа Реймсского Жювеналя дез Юрсена (брата королевского канцлера), а также собственного заместителя Рауля де Гокура и Этьена Шевалье[26]. Государственные дела, как обычно, не ждали, и Бастарду на сей раз предстояло встать во главе посольства, явившегося к тему в полном составе, чтобы затем направиться в Лондон, с очередной попыткой заключить с английским королем прочный мир. Без особой надежды, надо сказать, но как известно, попытка ничего не стоит, кроме несколько уязвленного самолюбия, кроме того, как доверительно объяснил ему король, подобные попытки с французской стороны и постоянные отказы англичан автоматически выставляли последних в малопочтенной роли агрессоров. На пути в Лондон к Бастарду и его подчиненным присоединились также Бертран де Бово и Ги де Лаваль. Как и следовало ожидать, миссия благополучно провалилась. Впрочем, английский король в знак доброй воли согласился продлить перемирие еще на пять месяцев (до 1 ноября 1446 года — до личной встречи обоих королей, к которой надо сказать, оба стремились каждый по собственным причинам). Ну что же, результат скромный, но все же результат!.. По возвращении, Жану де Дюнуа приходится скакать без устали — из Шалона в Разильи, оттуда — в Тур и Монтиль, затем в Меён, выполняя многочисленные королевские поручения. Орлеанский Бастард становился по-настоящему незаменимой фигурой при дворе.

Дофин и Бастард

Louis XI.jpg
Дофин Франции Людовик, в будущем король Людовик XI.
Неизвестный художник «Людовик XI». - Начало XVI в. - Жан дю Тилле «Книга королей французских». - FR 2848, f. 150 - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем этот самый двор снедает очередная интрига: Пьер де Брезе и его окружение выступают резко против ожидаемого брака Ришмона с Катериной Люксембургской, должного по определению усилить влияние бретонцев. К стану недовольных примыкают, по-видимому Рене Анжуйский с сыном, Карл Мэнский, а также вечно недовольный и нетерпеливый дофин, как обычно предпочитающий действовать исподтишка. Впрочем, король быстро кладет конец этой подковерной возне: подозреваемым приказывают немедленно удалиться в свои владения, причем Карлу Мэнскому на два года запрещено участвовать в заседаниях королевского совета, коннетабля словесным образом призывают к порядку. Надо сказать, что в это время положение короля укрепилось настолько, что никому в голову не приходит противиться его приказу. Высшие вельможи покорно оставляют двор, и вся власть и влияние по факту сосредотачивается в руках ближайших советников короны, людей проверенных и честных, среди которых, конечно же, обретается Жан де Дюнуа[27].

Миланский посол доносит своему господину (наверняка, не слишком его тем радуя): «Из всех прочих наивысшим весом (в королевском совете) обладает по всей видимости, Орлеанский Бастард». Так или иначе, в конце июля Жан Орлеанский срочно вытребован в Шалон, ко двору, и отвечая на королевский приказ, 7 августа вместе с супругой появлятся в Нотр-Дам де л’Эпин, по соседству с Шалоном, где в это время набожный король, в сопровождении молодой невестки, явился поклониться местным святыням. Надо сказать, что Маргарита Шотландская, не отличавшаяся крепким здоровьем, после этого путешествия сляжет окончательно, и — по всей видимости — скоротечная чахотка уже 16 августа сведет ее в могилу. Впрочем, языки тут же начали молоть, что юная дофина, давно покинутая своим бесчувственным супругом умерла от любви… наверняка к одному из молодых и галантных кавалеров, которые окружали ее при дворе. Так или иначе, эта скоропостижная смерть повергла в смятение августейшее семейство: королева слегла от нервного потрясения, король был подавлен горем, один только молодой вдовец оставался к произошедшему совершенно равнодушным — тронуть это черствое сердце в принципе своем было затруднительно. Также король, до ушей которого дошли порочащие невестку слухи, на следующий же день вернувшись ко двору, приказал провести тщательное расследование, которое, как и следовало ожидать ничего не выявило. Впрочем, оставаться в Шалоне после такого жестокого потрясения монарх не желал, и приказал немедленно перебираться в Монтиль. Жан Орлеанский с супругой, выхлопотав разрешение на восьмидневный срок вернуться на Луару, последовали за ним.

В это же время отношения между дофином и графом де Дюнуа начинают основательно портиться. Возмужавший наследник, жаждавший власти и влияния, находил политику своего отца слишком пресной и слишком беззубой в том, что касалось и англичан, и вечно мятежных бургундцев — да скажем прямо, и всех прочих. Видя в честном и непреклонном Дюнуа досадное препятствие к утверждению своего влияния при дворе, дофин в какой-то момент не выдержал. Формальным поводом для ссоры послужило заступничество Жана Орлеанского за опального Арманьяка, которого продолжали держать под стражей, в результате чего мстительный Людовик дал волю своему гневу и немедленно лишил Бастарда привилегий, им же дарованных годом ранее. Жан Орлеанский вспылил, что, скажем так, с ним случалось нечасто, и ссору удалось погасить с огромным трудом. Забегая вперед, скажем, что эти двое сумеют помириться, но до этого утечет немало воды[28].

Впрочем, пока обоих спорщиков отвлекают вести из Англии. Король Генрих через посредство французских посланников соглашается продлить перемирие до 1 апреля 1447 года, встретиться с французским монархом не позднее ноября 1446 года, а также, в знак доброй воли, поручается возвратить графство Мэнское его законному владельцу (как, впрочем, было решено еще в Туре). Надо сказать, что об этом обещании англичане (точнее, стоявший за троном герцог Саффолк, по сути дела водивший рукой слабохарактерного короля), благополучно «забудут» и графство придется возвращать себе силой. Но не будем опять забегать вперед[29].

Пока же страна может ненадолго — но все же свободно вздохнуть и заняться восстановлением разрушенного и самыми неотложными проблемами в международных отношениях. Король Карл ведет секретные переговоры с герцогом Савойским касательно потенциального вторжения на территорию Генуэзской республики. Возможность присоединить Миланское герцогство (и надо сказать, что этот план немедленно привлекает к себе внимание Карла Орлеанского!) также обсуждается при закрытых дверях на заседаниях королевского совета. В самом деле, герцог Филиппо-Мария Висконти, похоже, дышит на ладан, у него нет законных сыновей, лишь дочь, которую он поспешил выдать за авантюриста Сфорца… при том, что прав покойной Валентины никто не отменял! Овчинка стоит выделки, и обещает очень неплохие шансы на успех. Впрочем, следует выждать смерти старого герцога, и только потом развязывать войну — если к этому времени обстоятельства сложатся благоприятным образом[30].

Впрочем, нашего героя итальянские дела, как обычно, интересуют меньше всего. Зимой 1446 года, когда наш герой вместе с супругой вновь прибывают ко двору, там царит непринужденная атмосфера, которую задает королевская фаворитка Агнесса Сорель. Балы сменяются охотой, затем следуют турниры, в марте 1446 года причем наш Бастард выходит на поле против Ги де Лаваля. Документы сохранили скрупулезное описание пышного геральдического наряда, бывшего на Жане Орлеанском в тот день: «одеяние и конский чепрак из зеленого дамасского шелка, вкупе с геральдическим шарфом из той же ткани, с навершием шлема, увенчанным короной и (все вышеназванное) покрытое орнаментом из сдвоенных геральдических лилий, каковой являет собой геральдический символ принцев крови, законных детей Франции». К сожалению, документы хранят молчание об исходе этого боя, нам неизвестно, выиграл или проиграл его наш Бастард. Один праздник сменяется другим, благо для того есть повод: новый герцог Бретонский Франциск прибывает ко двору, чтобы согласно обычаю, принести вассальную присягу монарху, и здесь же — вероятно в последний раз, появляется престарелый де ла Тремойль, желающий перед смертью выхлопотать себе прощение за все прежние грехи[29].

Впрочем, идиллия завершается так же неожиданно как и началась, когда в середине лета беззаботно веселящийся двор вдруг настигает весть о скоропостижной кончине Катерины Французской, дочери короля, ранее выданной замуж за графа де Шаролле — молодого сына Бургундского герцога. Полагают, что принцесса скончалась от «жестокой лихорадки», но так или иначе, эта смерть грозит обострением отношений с Бургундией, и без того далеко не безоблачных. Кроме того, атмосферу при дворе постоянно отравляют интриги и происки дофина, неутомимо пытающегося очернить в глазах отца главных советников короны — Шабанна и Брезе, чтобы заставить их отдалиться от дел, конечно же, с выгодой для себя любимого. Но — на сей раз не проходит, 27 сентября тайное следствие изобличает принца, и тот вынужден отправиться в ссылку в свои владения в Дофине, на него также возлагается поручение продолжить переговоры с герцогом Савойским касательно Милана[31]. К осени развлечения отставлены, король возвращается к напряженной деятельности на ниве внутренней политики, Дюнуа, отправив супругу в Божанси, остается при монархе. 28 октября 1446 года реальностью становится судебная реформа, призванная упорядочить работу Парижского, а вслед за ним и провинциальных парламентов[32].

Начало войны Роз и рождение второго сына Бастарда

BChambre-Dunois.jpg
Замок Божанси (спальня). В левом уголу, под балдахином находится этюв, кадка с водой для мытья.

Между тем, англичане, благополучно «забывают» о собственных обещаниях, Генрих VI даже не думает пересечь Ла-Манш, про графство Мэнское также никто не вспоминает, более того, английские войска раз за разом нарушают установившееся перемирие. Посему, Жан де Дюнуа, (как мы помним, обязанный следить за соблюдением достигнутых договоренностей!) вместе с Симоном Шарлем срочно направлен в Мелён, чтобы призвать противника к порядку. В его отсутствие, король (как сеньор герцогов Орлеанских) скрепляет своей подписью акт передачи своему любимцу графства Дюнуа. Отныне оно будет оставаться во власти Бастарда и его потомков, вплоть до окончательного пресечения этого рода в XVIII веке. Но — не будем забегать вперед[32].

Жан Орлеанский возвращается 20 декабря, везя с собой очередной договор, подписанный обеими сторонами в Жюзье пятью днями ранее. В нем содержится обещание (только обещание!), что английские послы прибудут во Францию не позднее 1 апреля будущего года, причем, перемирие должно продлиться минимум до этой даты. Впрочем, Дюнуа удается несколько приструнить англичан, так что грабительские набеги на время прекращаются — и то результат!…[33]

По любопытному совпадению Дюнуа возвращается в Тур, ко двору 23 декабря 1446 года, и в этот же самый день Жанна Французская, дочь царствующего монарха, венчается с графом Клермонским. Посредством этого ловкого политического хода, король накрепко привязывает к себе вечно недовольный Бурбонский дом, и остается в выигрыше. Отныне бунты и заговоры с их стороны прекращаются навсегда. Еще пятью днями позднее, опять же, по странному совпадению, в день отбытия дофина в ссылку, королева в Шиноне производит на свет своего последнего ребенка: мальчика, который будет крещен под именем Карл. Надо сказать, что младший брат попортит крови будущему королю Франции не меньше, чем тот попортил их общему отцу. Но все это, опять же, в будущем[33].

В начале следующего, 1447 года у нашего героя рождается третий ребенок — мальчик, названный Франциском, или на более привычный манер — Франсуа (получивший свое имя вслед за крестным отцом: герцогом Бретонским Франциском); именно младшему сыну Бастарда, после ранней смерти старшего брата, выпадет продолжить славный род; при том, что сын этого Франциска, названный тем же именем, что и отец, станет первым герцогом де Лонгевиллем. Но опять же, не будем забегать вперед.

Свободное время вечно деятельные супруги целиком используют на то, чтобы наконец-то придать замку Божанси обжитой и уютный вид. Две большие комнаты на нижнем этаже — с арочными потолками и драгоценными гобеленами, в полном соответствии с тогдашней модой покрывающими стены, снабжены, опять же, по моде своего времени, широкими каменными скамьями для гостей и огромным камином с прихотливой лепниной. Второй этаж, предназначавшийся скорее для проживания семьи, обшили теплыми панелями из каштанового дерева; коротко говоря, вполне довольный ремонтом Бастард, переключился на давно облюбованную часовню Нотр-Дам-де-Клери, давным-давно разрушенную и разграбленную войсками Солсбери, рвавшимися к Орлеанской крепости[34]. Старший брат, как обычно, легко поддался на уговоры нашего Бастарда, уступив ему для этой цели лучшего своего архитектора — Пьера Шовена, но едва лишь начав работы, наш герой был в скором времени вынужден передать их руководство супруге. Ситуация в стране опять требовала безотлагательных решений, в Меён, ко двору, прибыли английские послы, и присутствие великого камергера Франции было совершенно необходимо.

В данном случае англичане добивались, чтобы установившееся перемирие было продлено с 22 января 1447 года (когда собственно и было подписано) до 1 января 1448 г. Для подобного миролюбия есть вполне определенные причины: инфантильность, безволие, и становящееся все более явственным наследственное слабоумие английского короля наконец приводят к тому, что и следовало ожидать: высшие сановники, почувствовав вкус независимости желают утвердить ее в законодательном порядке; против монарха открыто выступает его собственный дядя — герцог Глостерский. Начало будущей войне Роз положено — вслед за Францией, где ей когда-то удалось вдоволь половить рыбки в мутной воде, Англия погружается в пучину гражданского противостояния. Впрочем, первые поползновения удается подавить, и арестованный верным Саффолком мятежный герцог в скором времени отдает Богу душу в королевской темнице — но начало положено, и короне уже недолго остается удерживаться на голове последнего Ланкастера.

Посему, английскому монарху сейчас не до Франции, полагая свои несчастья временными и вполне поддающимися решению, он сейчас желает себя обезопасить с этой стороны. Ну что же, «французский соперник» охотно идет ему навстречу, и в Лондон отправляется новое посольство, конечно же, под руководством нашего Бастарда, которого сопровождают архиепископ Реймсский Бертран де Бово и верный Гильом Кузино. На путешествие из королевской казны выделено 3 тыс. полновесных экю — впрочем, до того, как пересечь Ла-Манш нашему Бастарду предстоит уладить еще одну проблему.

Западная церковь продолжает пребывать в состоянии перманентного раскола и брожения. Антипапа Феликс (он же герцог Савойский Амадей VII), удобно обосновался в швейцарской Лозанне, где пользуясь безусловной поддержкой мелких немецких князьков, упорно отказывается сложить с себя власть. Ему противостоит римлянин Евгений IV, который, впрочем, умирает в скором времени, но на папском престоле его сменяет Николай V[35]. Бесконечная грызня уже утомила всех европейских государей (да и самих церковников) до последней крайности — и потому даже в самой Германии епископ Трирский, с готовностью соглашаясь на посредничество, во всеуслышание объявил: «Ежели король Французский полагает себя способным добиться умиротворения церкви, принцам-курфюрстам не следует отказывать в сотрудничестве тому, кто один из всех получил имя христианнейшего короля». Задача состоит в том, чтобы склонить кастильцев и немцев, а также самого антипапу к участию в очередном церковном соборе (который, ясное дело, будет проведен на территории Франции), где единство католической церкви будет восстановлено раз и навсегда — под эгидой римлянина.

Но этот вопрос откладывается на будущее, пока же в июне 1447 г. Бастард со своими подчиненными благополучно отбывают в Лондон. 1 июля их уже встречают со всей протокольной пышностью в Лондоне, причем с английской стороны вести переговоры должны герцог Бэкингемский, старый приятель нашего Бастарда Саффолк (незадолго до того получивший титул маркиза), и Адам Молейнс, дипломат английской короны. Нельзя сказать, что дело проходит гладко, так как англичане, гордые своими прежними завоеваниями, не желают уступать буквально ни пяди, однако, искусство и терпение нашего героя одерживают верх. Перемирие продлено до 1 мая 1448 года, причем английский король обязуется до его истечения встретиться с «французским дядей», кроме того (еще одна немалая победа!) графство Мэн, и город Ле-Ман мирным путем не позднее 1 ноября текущего года возвращаются под власть французского монарха, причем король Генрих немедленно подписывает соответствующие бумаги, и торжествующий Бастард в скором времени уже передает их своему господину.

Окончание Западного раскола

Первые шаги

Nuremberg chronicles f 242v 2 (Felix V).jpg
Феликс V - последний антипапа в истории церкви.
Неизвестный художник «Феликс V». - Хартманн Шегель «Нюрнбергские хроники». - Liber Chronicarum f 242v. - 1493 г. Библиотека Университета Сан-Паулу. - Сан-Паулу, Бразилия

Кстати говоря, перед отъездом он передает англичанам приглашение также прибыть на предстоящий церковный собор, получает в том благосклонное согласие, и с этим отбывает в Бурж – резиденцию, любимую королем еще с тех самых пор, когда он был изгнанником, вынужденным спасаться бегством от победоносного соперника. Двор собирается остаться там до конца предстоящей зимы – впрочем, с одной оговоркой: королева Мария полагает для себя лучшим расположиться в Турени, вместе с юными детьми, король, тронутый тактичностью супруги, дающей ему фактическую свободу, окружает ее невиданной роскошью.

Между тем, новые события меняют расстановку сил. 13 августа умирает герцог Миланский, и конечно же, оба брата нашего Бастарда спешат перейти Аппенины со свеженабранным войском, чтобы прибрать к рукам долгожданную герцогскую корону. Король выделяет им в качестве поддержки несколько тысяч человек вспомогательного войска, Бастард (как всегда равнодушный – если не сказать большего) к итальянским делам, тем не менее прикладывает все усилия, чтобы достойно вооружить и экипировать их людей. 20 сентября войско наконец достигает Италии и 17 октября терпит жестокое поражение от Франческо Сфорца, к которому присоединяются также войска итальянских республик. Французам вполне ясно дают понять, что их не желают видеть на полуострове. Хочешь – не хочешь Карлу и его присным приходится возвращаться ни с чем, а король, немедленно потерявший интерес к итальянской авантюре, сосредотачивается на других вопросах[36]. Бургундец недоволен усилением влияния французского короля в Германии, так что за ним требуется постоянный присмотр, наместник английского короля в Мэне отказывается покинуть свой пост, ссылаясь на то, что его господин не присылал ему лично никаких приказов... коротко говоря, Италия вновь отодвигается в списке королевских интересов едва ли не на последнее место; герцогу Карлу в Асти летит приказ возвращаться, однако, ему потребуется время, чтобы надежно защитить графство от поползновений Сфорца, и во Францию он вернется лишь в августе следующего, 1448 г.

Зато 7 июля в Лионе открывается съезд представителей светских государей, королевскую делегацию возглавляет финансист Жак Кер: основная цель – уговорить наконец упрямого антипапу сложить с себя власть. Бастард, пользуясь короткой передышкой, 11 октября возвращается в Божанси; четырьмя днями позднее назначен общий съезд вассалов этого нового владения, должных принести клятву верности своему господину. Впрочем, и сейчас его не оставляют в покое, вынужденный в последний момент назначить своим представителем Анжоррана Бора, бальи Божанси, «по некоим причинам важного характера, имеющих касательство к благополучию и государственным интересам королевства французского» он должен срочно «отбыть в течение этого же дня к королю и далее в Лион

Повторимся, христианнейший король именно Жану де Дюнуа – проверенному во многих делах политику и дипломату, поручает более чем деликатную миссию: ради прекращения многолетнего раскола убедить антипапу Феликса V (не забудем, того самого, что даровал «свободу галликанской церкви!») сложить с себя тиару в пользу Николая V – официального понтифика римской церкви.

В ноябре 1447 года, вместе с официальными послами Франции и Кастилии Бастард прибывает в Лозанну[37]. Ко всеобщему удивлению, он преуспевает и здесь – добрые отношения, которые связывают Бастарда с другом давно покойной королевы Иоланды, выдающиеся познания в области богословия (позволяющие уверенно одержать победу в любом споре!), да и просто умение вежливо склонять на свою сторону собеседника без нажима и спора – делают свое дело. Впрочем, упрямый и хитрый старик не желает сдаваться без борьбы: в награду за отречение от желает выторговать для себя место постоянного легата Св. Престола, оставить на прежних должностях всех тех, кого он ранее туда назначил, добиться, чтобы новый папа утвердил все его распоряжения, снял все отлучения и отменил все проклятия, которыми щедро сыпал в адрес своих соперников, и наконец, торжественно отречься только на Соборе, который сам антипапа для этого созовет.

На этой стадии переговоры временно прекращаются – до согласия или несогласия противоположной стороны, 1 декабря вместе с Жаком Кером Бастард составляет и нотариально заверяет «Акт отца монсеньора герцога Савойского» (как отныне дипломатично именуется антипапа), и с тем оба посла отбывают к королю[38]. Надо сказать, что с таким трудом достигнутую договоренность с антипапой едва не разрушает нетерпение римлянина, который вместе с нунцием присылает к королю грозную буллу, в которой объявляет о конфискации всех владений герцога Амадея (он же – антипапа Феликс). К счастью, конфликту не дано развиться далее, т.к. вспыльчивый римлянин и сам понимает, что перегнул палку, и в тот же день в Бурже является еще один посланец папы, с бумагой, отменяющей предыдущую, при условии, что королевские послы в полной мере будут чтить власть и достоинство римского престола. Посему, вопрос – хотя бы временно – улажен, чтобы «сеньор Феликс» не вздумал изменить своему слову, к нему, по совету Бастарда, должно будет отправиться новое посольство в составе Жана Жювеналя дез Юрсена, Таннеги дю Шателя, маршала Ла Файетта, Эли де Помпадура, и Жака Кера, в то время, когда сам Бастард собирается присоединиться к нему позднее.

Пока его ждут новые заботы: англичане, как видно пожалев о собственных словах, откровенно тянут время и отделываются пустыми обещаниями, тогда как город Ле-Ман по-прежнему остается в их руках, не зависимости от достигнутых договоренностей. Посему, новые конференции назначены, на сей раз на французской земле; первая из них заканчивается продлением перемирия до 1 января 1449 года, вторая назначает последний срок передачи города под власть французского короля: 15 января 1448 года, в противном случае, Бастард недвусмысленно предупреждает коменданта города, маркиза Дорсета, что Карл Французский готов будет утвердить свои права с помощью силы, исключив Ле-Ман из территорий, на которые распространяется перемирие.

Взятие Ле-Мана и продолжение неспешных переговоров с антипапой

132r.png
Осада крепости Ле-Ман.
Неизвестный художник «Осада крепости Ле-Ман». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 132r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

9 февраля Бастард, в сопровождении своего доброго друга Пьера де Брезе и сеньора де Пресиньи, отправляются в Ле-Ман, чтобы получить из рук английского коменданта ключи от ворот и башен[39], в то время как король, подняв войско в ружье, начинает неспешно двигаться по направлению к Лавардену. Четырьмя днями спустя условия все еще не выполнены, в помощь Бастарду и его людям направляется 6-тысячный отряд с приказом занять предместья Ле-Мана, и таким образом, заставить англичан наконец-то соблюсти собственные обещания. Брезе просит у английских представителей Эйтона и Мэттью Гоу обеспечить французскому посольству безопасность на время очередных переговоров.

Они открываются 14 февраля в церкви Св. Николая в Ле-Мане, однако в то время как Бастард и Коэтиви пытаются завести разговор о том, чтобы продлить перемирие на то время, которое им необходимо, чтобы получить королевский приказ, в церкви появляется гонец с новостями весьма тревожного характера: за оружие взялся военный комендант города де Мондефорт, во главе отряда из шестисот человек. Эйтон, не менее чем его французские коллеги, пораженный подобной выходкой, изо всех сил пытается остановить эту самоубийственную попытку сопротивления, но все его усилия разбиваются о непреклонность коменданта. В самом деле, с этой вольницей, за многие годы привыкшей игнорировать приказы – вплоть до королевских – трудно что-то поделать, Робер де Соссей, личный представитель Бастарда, которого тот посылает к Мандефорду, чтобы узнать о намерениях последнего, в ответ на вопрос, что собираются делать английские солдаты, получает весьма недвусмысленный ответ: «Драться!». Чтобы не попасть в плен, французская делегация вынуждена галопом мчаться прочь, к счастью, их не преследуют – или же от погони удается оторваться; документы на этот счет сохраняют полное молчание.

Так или иначе, из королевской резиденции в Лавадене к Генриху VI летит пространное письмо, полное упреков в нарушении перемирия. Английский король немедленно предлагает начать очередной раунд переговоров, причем Карл Французский соглашается: перемирие позволяет ему нарастить воинскую силу и упорядочить взимание налогов, впрочем, английский король делает то же самое, и сейчас вопрос идет о том, кто из двоих монархов первым успеет почувствовать себя достаточно сильным для возобновления военных действий. Итак, новая конференция открывается 11 марта 1448 года, и перемирие продляется вновь, до 1 апреля 1450 г. Между тем, напряженная работа по реорганизации армии продолжается, вслед за конницей создается регулярная пехота, активно обновляется артиллерийский парк, закупаются порох, боеприпасы и оружие, последние приготовления закончены 28 апреля 1448 года[40]. Что касается Ле-Мана, город, обложенный со всех сторон войсками Дюнуа, в мае того же года, окончательно сдается на милость победителя, английскому гарнизону позволено убраться восвояси, забрав имущество и оружие; в качестве награды, главный камергер короны получает в награду 1200 ливров из королевской казны и короткий отпуск для возвращения домой.

Надо сказать, что англичане, изгнанные из Ле-Мана не пожелали далеко уходить и осели в гарнизонах крепостей Сен-Жам-де-Беврон и Мортен, которые поспешили дополнительно укрепить в предчувствии возможной осады. Усиление англичан в непосредственной близости к его границам не на шутку встревожило бретонского герцога, немедленно воззвавшего к помощи своего французского сюзерена. То, то перемирию в скором времени придет конец, уже не сомневался никто, по сути своей, и англичане и французы искали красиво выглядящий повод, чтобы возобновить военные действия, одни – чтобы окончательно вытеснить врага со своей земли, другие – чтобы вернуть себе потерянное за последние годы. Пока же, никто не желал выглядеть в глазах других государей агрессором, и потому по настоянию французского короля в сентябре 1448 года в Лувье должен был открыться новый раунд англо-французских переговоров[40].

Пользуясь тем небольшим временем, которое еще оставалось до начала военных действий, Карл Французский спешил разобраться хотя бы с церковными делами. Посему, уже в начале лета 1448 года Бастард был спешно вытребован ко двору. Королевский совет единодушным решением постановил поручиться перед антипапой Феликсом, что в скором времени из Рима будут получены три буллы: первая – снимающая с него и его приверженцев все анафемы и проклятия, вторая – подтверждающая все его назначения, и наконец, последняя – узаконивающая все, подписанные им постановления. Больших уступок раскольнику ожидать было невозможно. В начале сентября все того же 1448 года Бастард с этой бумагой, в сопровождении Жака Кера и Жана ле Бурсье отправился в Женеву, на встречу с послами нескольких европейских государств, а затем – в Лозанну, где его ожидал антипапа Феликс. Из раза в раз Бастарду приходилось скакать из Лозанны в Женеву и обратно, с бесконечным терпением ведя пустые переговоры и ни к чему не приводящие словопрения с увертливым итальянцем. Впрочем, антипапе также приходилось туго: за прошедшие годы Бастард вдосталь сумел выучить правила итальянской дипломатии, и посему вся хитрость и изворотливость савойца буквально разбивалась о спокойную и вежливую непреклонность французского посла.

За этими хлопотами наступал новый 1449 год. Графиня Мария, в отсутствии супруга неусыпно бдившая за тем, как идет ремонт разрушенной церкви Нотр-Дам-де-Клери, постоянно уведомляла супруга о ходе работ. Из ее писем мы знаем, что 24 февраля нового 1449 года, двое торговцев перед нотариусом графства обязались «обшить неф сказанной церкви по всей длине таковой а также по периметру таковой должным к тому образом сухим дубом весьма доброго торгового качества, упрочив таковую посредством гвоздей и креплений поверх таковой обшивки. Засим же изготовить деревянную же дверь, туда, где размешено будет помещение, сделанное также из дерева весьма удобным и добрым к тому образом». Надо сказать, что по неясным причинам, второй пункт плана останется на бумаге, зато в полной мере будет воплощен план Пьера Шове, задумавшего заново выстроить северный придел, «где располагается икона Божьей Матери желтого цвета». Этот придел именовался также «свечным», т.к. здесь нашли себе место лавки и лавочки торговцев свечами, иконками, четками и прочими «товарами благочестивого свойства»[41].

Восстановление церковного единства и нарушение англичанами перемирия

134r 1.png
Восстановление единства церкви.
Неизвестный художник «Отречение антипапы». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 134r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем, бесконечные переговоры с антипапой все не желали заканчиваться, к уговорам и обещаниям Бастарда добавились доводы его верных соратников — Кера, Эли де Помпадура, и наконец, Жювеналя дез Юрсена, незадолго до того получившего сан патриарха Антиохийского. Наконец, после двух лет (!!!) напряженных переговоров цель наконец-то была достигнута. 4 апреля 1449 года герцог Амадей Савойский (он же антипапа Феликс) наконец-то подписал отречение, тем самым уже навсегда прекратив Великий Западный Раскол. Все бумаги были переданы послам иностранных государств и папскому нунцию — декану Толедской церкви, клятвенно подтвердившем, что все три буллы, ранее обещанные Феликсу Савойскому окажутся у него в руках не позднее июля [42]. Торжествующий король немедленно отправил в Рим делегацию, с целью добиться у папы Николая искомых трех булл, а также ратифицировать уже заключенное соглашение.

Бастард, как обычно не забывавших об интересах семьи, а также о чаяниях старшего брата, во время последней встречи добился от антипапы Феликса — точнее, теперь уже от герцога Савойского Амадея — тайного согласия совместно с орлеанским домом действовать против миланцев. В случае удачи, завоеванное герцогство должно было быть поделено на две части, отходившие, соответственно савойцам и орлеанцам. Надо сказать, что договор этот останется мертвой буквой, так как изворотливый Сфорца в скором времени сумеет добиться своего избрания герцогом Миланским, а затем и вовсе нейтрализует савойцев, посредством очередного договора выведя их из игры. Впрочем, Бастард, как мы помним, достаточно прохладно относился к Италии, так что столь крутой поворот вряд ли стал для него неожиданным. А в данный момент его и вовсе с головой поглотили английские дела.

Между тем католический мир торжествовал, французского короля чествовали как миротворца, и верного сына церкви. Папское бреве от 15 мая 1449 года пело ему хвалу:

« Посредством знамения милости Господней, явленной нам, [вы], христианнейший принц и вместе с вами Святой Престол и весь мир христианский отныне преисполнены радости, ибо вследствие святого и славного деяния вашего, повержена была схизма столь пагубная…

Победа столь великая причиной на то имеет благочестие ваше. Ибо христианнейшие короли Франции столь часто вступали в сражение противу врагов истинной веры, преисполненные решимости принять славную смерть во имя Христово, и столь великое множество раз отражали от Святого Престола удары, направленные против такового яростью и тиранией, каковые ему угрожали, понеся на службе миру и единству католической церкви, великие тяготы, и лишения, и потери.

Сердце наше преисполнено сознания, что воздаяние наше ни в коей мере не достаточно, чтобы вернуть вам долг благодарности, но примите же в знак такового едино благодарность нашу, что нам представляется единственно возможным способом вам отплатить за благодеяние, величие какового нас поражает до глубины души. Ну что же! Мы повторяем и объявляем вновь, что Величие Ваше ничем не уступает (величию) христианнейших королей, предков ваших…

»

Впрочем, папская благодарность имела под собой и весьма ощутимую для королевства материальную и моральную выгоду. Во-первых, стоит заметить, что за все время своего понтификата, ни сам папа Николай, ни его преемники так и не рискнуть отменить Прагматическую Санкцию, столь убыточную для папского престола, сколь выгодную для Франции. Кроме того, в 1552 году папа Каликст III также вынужден будет во всем следовать воле Карла Французского, начавшего оправдательный процесс той, что принесла ему корону Франции, несмотря на то, что прямое или косвенное осуждение католического епископа накладывало несмываемое пятно позора на церковь как таковую, чем уже в Новое Время не преминут воспользоваться ее враги. Но так или иначе, дело было сделано.

Из Рима граф Дюнуа вернулся обласканным и польщенным пышным приемом, везя с собой также весьма ощутимую папскую благодарность: в течение десяти следующих лет аббатству Божанси (также изрядно ограбленному и разрушенному в результате военных действий), соизволялось своей властью даровать «великое отпущение грехов» прихожанам обоего пола, явившимся поклониться местным святыням во время Празднества Вознесения Господня. Надо сказать, что подобное постановление должно было принести аббатству весьма ощутимые деньги, так как паломники в таких случаях не скупились на подношения. Кортеж послов медленно двигался через территорию Италии и Франции, причем в каждом городе его ждал пышный прием и череда пиров и празднеств, устраивавшихся местными властями в честь столь долгожданного события[43].

Между тем, в Разильи, где расположился вечно кочующий французский двор, их ожидали скверные новости. Воспользовавшись фактором полной неожиданности и беспечностью гарнизона, 24 англичане ворвались в Фужер — крупную крепость, находившуюся в подчинении у герцога Бретонского. Подобная выходка смотрелась в особенности неуместно и нагло, так как французский король (по крайней мере, с первого взгляда) по-прежнему пытался добиться заключения прочного мира. 7 февраля 1449 года Герольд Берри, в будущем автор известной хроники и любопытных записок о своих многочисленных путешествиях, — вновь отправился в Лондон, но не сумел добиться ничего, кроме очередных туманных обещаний. Уже знакомый нам Гильом Кузино, наместник герцога Орлеанского, направился в Руан, к английскому коллеге герцогу Сомерсету, впрочем, по вызывающему поведению последнего вскоре стало понятно, что выходка наемного отряда, захватившего Фужер, осуществлялась с полного согласия и одобрения английской стороны.

Как станет понятно уже позднейшим историкам, англичане подобным образом пытались напугать и заставить пойти на попятную вечно сомневающегося бретонца, в данный момент положившего для себя лучшим присягнуть на верность французской короне. Английские послы в Разильи, буквально прижатые к стенке неудобными вопросами, изначально попытались дипломатично вывернуться, затем, когда попытка эта провалилась, принялись откровенно дерзить, советуя французскому монарху «присматривать за своими крепостями наилучшим к тому образом». Сомерсет, как видно, успевший войти во вкус и полностью поверить в собственную безнаказанность, двинул войска против Ферте-Бернар и Дрё, однако, новая выходка не сошла захватчикам с рук. Бретонская армия неожиданно дала им резкий отпор, 16 мая подобным же неожиданным образом захватив в свои руки Конш в Нормандии, Пон-де-л’Арш и Герберуа. Получив сей холодный душ, Сомерсет запоздало понял, что хватил через край, и поспешил к противнику очередное посольство, добившееся только ответа, что все произошедшее было ответом за крепость Фужер. Именно в это время граф Дюнуа во главе своих людей прибыл ко двору, в спешке и гонке ему удалось буквально на несколько дней повидаться с родными, и поздравить старшего брата с рождением дочери (кстати говоря, ее воспреемницей от купели стала графиня де Дюнуа, и в честь нее же новорожденная также получила имя Мария). События не ждали, и уже 9 июня наш герой вновь пустился в путь: чтобы уже 9 июня оказаться в Разильи, где его давно ожидал Карл Французский[44].

Впрочем, при дворе ему придется задержаться весьма ненадолго: по приказу короля, уже 8 днями позднее вместе с адмиралом Франции де Коэтиви, Этьеном Шевалье и прочими представителями очередного посольства, он уже в Бретани, где с герцогом Франциском и коннетаблем Ришмоном подписывается очередной договор о военном союзе. Англичане предупреждены, что если до 31 июля текущего года, они не покинут Фужер, военные действия будут возобновлены. Благополучно выполнив свою миссию посольство возвращается к королю, который в то же время, желая нейтрализовать своих скользких «союзников», запрещает сыну покидать Дофине, в то время как к герцогу Бургундскому направляется очередное посольство, чтобы во-первых исподволь выведать о его намерениях касательно будущих военных действий, во-вторых, обсудить с ним последние события. Польщенный подобным вниманием бургундец, спешит объявить о своем нейтралитете (ссылаясь на давние соглашения с английской стороной). Результат неплох — по крайней мере, с этой стороны ожидать удара в спину не приходится, и в то же время герцог Филипп вполне дельно советует перед возобновлением военных действий выслушать мнение высших сановников короны и принцев крови. 17 июля блестящее собрание открывается в замке Рош-Траншелион, по соседству с Шиноном. Рядом с королем, как ему и следует по должности, за столом сидит граф Дюнуа.

Время Бастарда

Освобождение Нормандии

Конец перемирия

136r 1.png
Заседание королевского совета Франции.
Неизвестный художник «Заседание королевского совета, принимающего решение о формировании нового отряда стрелков». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 136r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Как известно, в хорошей политике главное — повод, который красиво выглядит. Вот и в данном случае, хотя шаткое перемирие нарушалось и той и другой стороной (на что французский король, чувствуя себя все еще недостаточно подготовленным, предпочитал благополучно закрывать глаза), сейчас он благополучно воспользовался возможностью, которую герцог Сомерсет любезно ему предоставил. Королевские юристы с документами в руках без всяких усилий подтвердили наследственные права французского монарха на земли, до сих пор «незаконно» удерживаемые Ланкастерами, щедро ими розданные как принцам крови, так и простым капитанам, выслужившимся во время бесконечной войны. Прения надолго не затянулись — и вот уже королевские советники единодушно высказались за возобновление войны и возвращение захваченного «в соответствии с клятвой, данной [сувереном] при коронации». Удовлетворенный столь дружной поддержкой, король немедленно продиктовал письмо, со всей куртуазностью уведомлявшее английского монарха, что его французский собрат «во имя чести объявляет о намерении своем положить конец перемирию».

«Генеральным капитаном» (или говоря современным языком — главнокомандующим войсками, «с правом отдавать приказы принцам крови» а также наместнком всех земель «между Соммой и Уазой вплоть до моря», был назначен, как вы уже догадались, читатель, никто иной как наш Бастард[45]. Надо сказать, что при всем показном миролюбии, наступление готовилось исподволь, Жак Кер, этот вездесущий политик и финансист исподволь копил деньги и обеспечивал армию провизией, вооружением и фуражом, провинции королевства были обложены чрезвычайным военным налогом, принесшим уже в сентябре того же года 240 тыс. ливров собранных в Северной Франции, и 170 тыс. ливров в Южной. Посланники английской короны, запоздало понявшие, что слишком далеко зашли, пытались как могли потянуть время и требовали новых переговоров, однако, французская сторона ответила категоричным отказом. 19 июля новая армия под командованием графа де Дюнуа и подчиненного ему Ришмона[46], постаревшего, но все еще энергичного и деятельного — выдвинулась на защиту бретонской границы. Разумный шаг — с одной стороны (как открыто возглашалось), армия должна была надежно защитить мирных жителей от возможной агрессии со стороны англичан, пожелай те отплатить за свое поражение, с другой, молодой герцог Франциск, сын уже покойного Жана V, должен был находиться под постоянным присмотром, чтобы у него не возникло соблазна переметнуться на сторону врага.

Чтобы понять, каким образом «молниеносная» операция Дюнуа в Нормандии прошла столь легко и почти бескровно, что современникам это казалось едва ли не чудом, стоит вернуться несколько назад. Норманны — «северные люди» — прямые потомки скандинавских завоевателей, осевшие на этой земле под началом своего герцога Роллона (напомним, что к этому роду принадлежала и супруга нашего Бастарда!), формально подчинявшиеся французским королям, в течение многих столетий сохраняли и свой независимый дух и свои, подтвержденные королевскими хартиями «вольности». Из этих мест был родом Вильгельм Завоеватель, принесший в Англию французский язык, французские обычаи и ненасытное желание объединить короны обеих стран — что в последующие за тем века вызвало немало бедствий. Из всех французских земель Нормандия дольше других сохраняли свои древние «вольности», по сути, балансируя между двумя государствами, и раз за разом выторговывая для себя у тех и у других наилучшие условия. Англичане благоволили нормандской торговле, чтобы этот богатый край окончательно не переметнулся на сторону французов, в то время как французские короли опасались слишком сильно задевать местные интересы, чтобы нормандцы не открыли ворота своих крепостей перед англичанами.

Однако, времена обособленности и возможности выжить в одиночку для небольшой по величине провинции постепенно оставались в прошлом, и регенты при особе малолетнего в те времена Карла VI — отца ныне царствующего монарха, развернули решительное наступление против местных «вольностей» — и прежде всего т. н. «Нормандской хартии», обеспечивавшей свободу местной столицы. Придравшись к тому, что в ответ на попытку ввести очередной налог в Руане вспыхнул стихийный мятеж (т. н. «Арель» — подавленная в течение буквально следующих трех дней), королевские дяди буквально ограбили город до нитки: ворота были сломаны, колокола — символ городских вольностей — сброшены вниз, «Нормандская хартия» аннулирована, а горожане обложены тяжелейшим штрафом. Так что нет ничего удивительного, что в условиях практического развала французской государственности, где закон повсеместно уступил свое первенство праву сильного, норманцы с готовностью отдались под власть английского короля. Нет, справедливости ради следует сказать, что гарнизоны во многих крепостях оказывали упорное сопротивление Генриху V, который, возмущенный подобным поведением своих «подданных» также не преминул обложить их тяжелым штрафом. Но завоевание закончилось, и страна успокоилась под властью английского короля, а позднее — его дальновидного брата герцога Бедфордского.

Попросту говоря, нормандцы, как это часто бывает, надеялись, что новый господин окажется сговорчивей старого и жить под его властью будет спокойнее и сытнее. Надо сказать, что порой подобные надежды себя оправдывали — завоеватель, желая расположить к себе вновь покоренный народ, одаривал его привилегиями и вольностями — но не на этот раз. Война требовала денег, денег и еще раз денег, островная казна была просто не в состоянии вынести расходы на бесконечные операции на континенте, становившиеся со временем все более и более дорогостоящими, в то время как в глазах английского обывателя, бесконечно тянущийся конфликт, при том, что сопротивление французов подавить не удавалось никакими усилиями, становился все более непопулярным. Посему, средства приходилось добывать на континенте, так как с завоеванной страной особо церемониться не приходилось. Согласно сохранившимся документам, уже знакомый нам Пьер Кошон — судья и палач Жанны, а по совместительству налоговый инспектор английской короны в Нормандии, требовал с подчиненных ему городов и монастырей двойные и даже тройные ставки налогов. Более того, английская солдатня вела себя в высшей степени разнузданно, грабя, отказываясь платить в тавернах за съеденное и выпитое, оскорбляя женщин — при том, что конец подобным злоупотреблениям положить не удавалось никакими силами.

Современные историки сходятся в том, что Ланкастеры в Нормандии проиграли не только (и не столько) на поле боя, но именно в том, что не сумели заставить местное население смириться со своей властью. Запоздало осознав, что попали из огня в полымя, нормандцы поднялись на борьбу. Партизанское движение в пользу французского короля приняло такой размах, что англичане в буквальном смысле не могли высунуть носа за крепостные стены, не опасаясь быть убитыми, похищенными, ограбленными до нитки. Тома Базен, хронист Нормандии сохранил для нас характерный анекдот того времени, согласно которому несколько английских военачальников в доверительной беседе с неким клириком (как видно, Базен имел в виду самого себя), жаловались, что не в состоянии найти управу на нормандских партизан-«тюшенов», и просили совета, как им следует поступить, чтобы одержать верх в подобной изматывающей борьбе. Клирик, как рассказывает Базен, вначале отказывался отвечать, ссылаясь на свой сан, и наконец, решившись, выдал сдобренный юмором ответ: англичанам следует убраться на свои острова, после чего сопротивление им исчезнет само собой!

Первые победы

156r1.png
Королевская армия в Нормандии.
Неизвестный художник «Королевская армия в Нормандии». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 156r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Итак, нормандская кампания началась быстрой, однако не слишком славной победой. Уже 20 июля по приказу Дюнуа, Брезе и Жак Клермон взяли в плотную осаду вернейский замок, в то время как основная часть войска под непосредственным командованием Бастарда, оцепила город. Осада не продлилась долго: некий англичанин, предпочитавший вовремя оказаться на стороне победителя, отдал Пьеру де Брезе ключи от одной из потерн города Вернея. Тальбот, слишком поздно попытавшийся прийти на помощь, оказался один на один с армией Бастарда, против которой мог выставить едва лишь горстку солдат. Этому англичанину, которому исполнилось без малого 77 лет, поседевшему на войне, храбрости было не занимать, однако, трезвомыслием он также не был обделен. Столкнуться с Бастардом в чистом поле, не имея практически ни единого шанса на победу было бы не доблестью а безумием. Посему, уклонившись от боя, (тем более, что старый лис быстро распознал обходный маневр графа Дюнуа, попытавшегося загнать его в окружение)[47] он предпочел отступить в Бомон-ле-Роже, но опять же, вынужденный отрываться от французских преследователей, гнавшихся за ним буквально по пятам, 31 июля отступил в почти неприступный Руан, где и заперся в ожидании осады.

Что касается Бастарда, он, ожидая пока из Пикардии подтянуться войска под командованием графов де Сен-Поля и д‘Э, сравнял с землей принадлежавший Тальботу замок в Ложампре, и остановился в местечке Пон л‘Евек, с тех времен и посейчас славящемся своим великолепным сыром. Здесь французы встретили праздник Рождества Пресвятой Богородицы (8 сентября), и здесь же Бастард положил дождаться короля Карла, который 6 августа выступил из Шинона во главе небольшой, но хорошо обученной армии (336). Надо сказать, что 15 августа Пон л‘Евек добровольно открыл ворота французам. В этот же день открыл ворота Пон-Одемер, 16 августа Лизье также сдался на милость французов, причем немалую заслугу в этом им оказал уже известный нам Тома Базен, уговоривший гарнизон сложить оружие[48]. Пьеру Кошону, бывшему епископу этого города, уже не случилось пережить подобную потерю. Семью годами раньше он тихо скончался в Руане от апоплексического удара, прямо в тот момент, когда епископский цирюльник разводил в своем тазике мыльную воду для бритья. Смерть избавила Кошона от позора и тюрьмы, хотя — с точки зрения людей XV века столь внезапная кончина — без причащения и покаяния сулила епископской душе прямое попадание в адский котел. Но не будем углубляться в дебри богословия.

Не привыкший долго оставаться без дела, граф де Дюнуа отправил отряды на покорение Фалеза и Кана, в то время как сам предпринял короткий поход в направлении Вернона и Манта, и вверг солдат в обоих городах в такой неодолимый ужас своими военными демонстрациями, что в 26 августа Вернон покорился 26 августа, в то время как Мант, несколько неразумно решив ответить на предложение капитуляции прямой издевкой, направил к нему герольда с насквозь проржавевшими ключами. Взбешенный Дюнуа приказал атаковать, и двумя днями позднее город был уже у него в руках[47]. Карл Французский, вдоволь посмеявшись над подобной историей, наградил своего верного главнокомандующего 73 мюидами (ок. 20 тыс. тоннами) отборной белой соли — в те времена исключительно ходкого и очень дорогого товара.

Возникал вопрос, следует ли далее развивать наступление на Нижнюю Нормандию, или будет более разумным повернуть назад, чтобы окончательно зачистить от англичан бассейн реки Сены. По совету вездесущего Базена, граф де Дюнуа выбрал первый путь, однако, прежде чем начинать новое наступление, следовало дождаться для того разрешения короля. Чтобы поскорее получить таковое, посланники нашего Бастарда де Гокур и де Кюлан поспешили к королю в Шартр, откуда вернулись с искомым разрешением и приказом короля главнокомандующему немедленно прибыть на военный совет в Лувье [47].

30 августа в этом городе в согласии с планом нашего героя, постановил выбить врага из Нижней Нормандии, и далее, оставив за своей спиной прочный тыл, подступить с осадой к Руану. Предложение было принято, после чего он отправил графов де Сен-Поля и д’Э на завоевание мелких укрепленных бургов (причем немалую помощь их оказывали местные крестьяне, с тыла нападавшие на английские отряды, и вырезавшие их до последнего солдата, так, что битва за Нормандию превращалась для завоевателей в настоящую гекатомбу). 2 сентября 1449 года под натиском французов пал Гурне, в скором времени вся «земля именуемая Бре» была полностью очищена от захватчиков.

Сам Дюнуа и Брезе, соединив свои силы, переправились через Сену, и 14 сентября 1449 года вошли в Аркур. В этом городе, бывшем наследственным владением в роду его супруги, Дюнуа озаботился тем, чтобы дать в ее честь роскошный пир, на котором в роли почетного гостя выступал его соратник по оружию и закадычный друг — Пьер де Брезе, после чего старший брат Марии (возможно, в благодарность, или потому, что у него просто не было благовидного предлога поступить иначе), полностью выплатил полагающееся за ней приданое.

Между тем, война продолжалась, французские войска без особых усилий заняли Аржентан, Шамбре и Эксм, передовые разъезды французской конницы уже появлялись время от времени в окрестностях Пон-де- л‘Арш, в непосредственной близости к нормандской столице. Герцог Алансонский во главе собственного небольшого отряда занял Сеес и наконец-то отбил у врага свою собственную, давно потерянную столицу. В это же время 10-тысячная армия Ришмона, состоявшая в основном из солдат-бретонцев, подчинила себе Гравилль, Сен-Ло, Карантан, Валонь, 4 ноября 1449 года стараниями коннетабля к французам вернулся Фужер, и наконец, в ноябре 1449 года бретонцы расположились на зимние квартиры в Партене (впрочем, иногда полагают, что причиной тому стала начавшаяся в бретонском войске эпидемия)[49].

Руан возвращается под власть французской короны

172r 1.png
Королевская армия в Нормандии.
Неизвестный художник «Французский герольд у стен Руана». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 172r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Дюнуа, в свою очередь, не собирался терять времени. Перед ним лежал Руан – «вторая столица королевства». Город сильно укрепленный, в прежние времена считавшийся неприступным, и сейчас Тальбот надеялся отсидеться в нем до прихода королевских войск, или – на крайний случай – заставить французов обильно полить кровью городские валы. Но, как известно, «человек предполагает...»

Пока же вернемся несколько назад. В начале октября 1449 года король в сопровождении отрядов Рене Анжуйского, графов Клермонского и Мэнского, а также графа де Танкарвилля (шурина Жана Орлеанского), 16 октября вплотную подошел к Руану, герцогу Сомерсету и Тальботу был отправлен ультиматум, ввиду того, что ответ задерживался, вслед за первым герольдом был отправлен второй, с новым посланием. Англичане продолжали отмалчиваться.

Перед началом наступления благосклонный король через посредство Жака Кера прислал своему главнокомандующему в дар боевого коня, впрочем, Дюнуа под благовидным предлогом отклонил подобную милость, признаваясь в письме к супруге (от 4 ноября 1449 года), что отправленное к нему животное «никуда не годилось». Кроме того, в очередном послании король доверительно советовал своему главнокомандующему по окончании операции обязательно прибыть в Пон де л’Арш, чтобы присутствовать на торжественном въезде суверена в Руан, причем церемония эта должна была пышностью своей не уступать парижской.

Итак, французские разъезды появились в непосредственной близости к столице Нормандии, 16 октября Жану Орлеанскому удалось не без усилий, занять городские предместья, при том, что адмирал Франции де Кюлан и маршал де Валонь попытались в качестве разведки боем атаковать слабо защищенные ворота Бонвуазин. Атака была отбита, но положение англичан от этого не улучшилось.

Как переменились времена!... Чуть больше двадцати лет лет назад здесь, на площади Старого Рынка пылала факелом Жанна д’Арк, в то время как руанцы безучастно смотрели на это действо, или того лучше, посылали проклятья «арманьякской шлюхе». Сейчас же население заранее ликовало в ожидании освободителей. В тот же день в городе наспех сложился заговор, участники которого собирались открыть французам ворота Сент-Илер, однако, неумелых конспираторов разоблачили и отправили на плаху. Но англичан это не спасло: вслед за казнью, уже на следующее утро, в городе вспыхнул бунт, вооруженные кто и чем придется горожане буквально опрокинули немногочисленный английский гарнизон[49], после чего к главнокомандующему французской армией – графу де Дюнуа, отправлена была представительная делегация под руководством одного из высших городских чиновников Ришара Оливье, который, с почетом приняв их в своем лагере у ворот Сент-Уэн, от имени короля обещал руанцам полное прощение. Метод, столь безотказно сработавший в Париже, и сейчас сделал свое дело, 19 октября город полностью перешел под власть французов.

Руанцы ликовали, однако, остатки английского гарнизона, запершись в епископском дворце, в замке, в мостовом барбакане продолжали сопротивление в течение еще нескольких дней. Впрочем, это время также не прошло даром: Бастард и его добрый друг Пьер де Брезе успели за это время занять сильно упрепленный форт Св. Катерины, охраняший подступы к городу с другой стороны стены, и окончательно отрезать Сомерсету и его людям возможность отступления через ворота Мантенвилль. Впрочем, ситуацию удалось урегулировать дипломатическими методами – за 50 тыс. золотых экю 29 октября 1449 года[49] английский регент Нормандии Сомерсет уступил своим противникам не только столицу герцогства, но Кодбек, Арк, Онфлер, Лилльбон, Монтивилье и Танкарвиль; в качестве заложников в подтверждение их доброй воли, в лагере Бастарда остались Тальбот, сир д’Ормон и еще несколько знатных военачальников. 33 года спустя, после победы молодого Генриха V Нормандия навсегда вернулась под власть французского суверена. На соответствующем договоре, сохранившемся до наших дней, рядом с прочими, красуется подпись графа Дюнуа, официально именуемого «дядей английского монарха»[50].

Король въезжает в столицу Нормандии

179v1.png
Король въезжает в столицу Нормандии.
Неизвестный художник «Карл VII при въезде в Руан». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 179v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

10 ноября 1449 года король Франции Карл VII торжественно въехал в город. Надеюсь, вы не думаете, дорогой читатель, что пропаганда есть порождение нашего времени?... Напротив, она существует столько же, сколько государство как таковое: другое дело, что в прежние эпохи, за неимением радио, телевидения и тому подобных технических достижений, «правильные» мысли подданным внушали королевские глашатаи на площадях и епископы с церковных кафедр. И вот, пораженные до немоты руанцы, которым английская пропаганда услужливо рисовала французского монарха нищим, увенчанным едва ли не шутовской короной, трусливо прячущимся от победоносной английской армии, видели сейчас могущественного властителя «в белоснежном доспехе», в шапероне из пышного меха серого бобра, с подкладкой из алого сатина, с кистями из шелковых и золотых нитей[50], украшенном брошью с бриллиантом, чей размер мог соперничать с куриным яйцом, причем тусклое осеннее солнце заставляло камень переливаться всеми цветами радуги, отбрасывая веселые блики вокруг себя. Пышная мантия – лазурного цвета, сплошь усыпанная золотыми королевскими лилиями, вольготно лежала на крупе белоснежного коня, грациозно перебирающего тонкими ногами под таким же лазурным чепраком, украшенным золотыми лилиями, и свешивавшемся почти до земли, над головой монарха поднимался балдахин из алой сатиновой ткани, поддерживаемый четырьмя горожанами, удостоенными особой чести. Четверо пажей торжественно несли перед собой личное оружие монарха: длинное копье, дротик, и арбалет. Монарха окружали многочисленные принцы крови и высшие сановники, каждый, разумеется, во главе собственной свиты, разодетой в пух и прах, сверкающей драгоценными камнями и золотом – королевский оркестр, герольды, военачальники.

Что касается немоты – в этом случае, дорогой читатель, речь идет не о красивой речевой фигуре. У архиепископа руанского, троих епископов (Лизье, Кутанса и Байё) а целой толпы аббатов важнейших церквей а также 200 представителей высшего городского эшелона, наспех вырядившихся в королевские цвета, приветствовавших своего монарха у ворот Бонвуазин, от волнения, что называется язык прилип к гортани, и вся эта толпа в буквальном смысле не могла выдавить из себя не слова, чтобы приветствовать своего нового властелина. Находчивому Бастарду пришлось срочно выручать растерявшихся руанцев. «Сир, - возвестил он с полагающимся случаю почтением – Извольте видеть перед собой руанских граждан, каковые смиренно молят вас о прощении за то, что в течение столь долгого времени медлили изъявить полагающуюся вам покорность, по причине многих хлопот своих и столь же великих притеснений, каковые творили им англичане, извечные враги ваши, а также по причине великих лишений и бедствий, каковые выпали на их долю, прежде чем они решились дать отпор англичанам, противникам вашим»[51].

Благодарные горожане, успевшие за эти несколько минут обрести дар речи, нашли нужные слова, и церемония продолжалась с подобающим случаю размахом. Король, которого находчивый кузен, позабавил и тронул до глубины души, поблагодарил его жестом, после чего обратился к оробевшим горожанам с полагающейся случаю милостивой речью. Приняв из рук Бастарда ключи от города, суверен немедленно передал их Пьеру де Брезе, который отныне получал назначение наместником нормандской столицы, верный Кузино – будущий хроникер Столетней войны и по совместительству управитель и казначей нашего Бастарда превратился отныне в бальи Руана[51].

Между тем, бесконечная процессия все продолжала тянуться. Вслед за толпой духовенства, надевшего на себя, как и полагается в подобных случаях, праздничные облачения, плотной толпой следовали лучники короля в стеганых доспехах белого, зеленого и красного цвета, первый камергер короны де Гокур на рослом коне под алым чепраком, статный красавец Пьер де Брезе, и королевский министр финансов Жак Кер – все трое для подобного случая облачились в фиалкового цвета бархат, подбитый мехом серой куницы, канцлер Жювеналь дез Юрсен на снежно-белом коне, великий оруженосец короны Потон де Сентрайль, несший на вытянутых руках королевский меч[51]. И наконец, шествие замыкали 600 дворянских отрядов под командованием адмирала Франции де Кюлана, так что всей этой кавалькаде понадобилось не менее двух часов, чтобы вступить в город, под нескончаемый звон колоколов, и победное звучание церковных хоров, воздававших традиционную хвалу Создателю.

Кортеж продолжал путь в полном соответствии с протоколом, и Бастард, надо сказать, также сумел показаться во всем блеске. Его крепкий боевой конь был покрыт алым бархатным чепраком, всадник же облачен в платье из того же материала, подбитого драгоценным мехом русского соболя, в высокой шапке из черного бархата, шитой серебром. С пояса у него свешивался меч, украшенный золотой чеканкой, на рукоятке которого красовался огромный рубин, стоимостью в 20 тыс. золотых экю[50] – подарком монарха покорителю Нормандии.

Привычная к триумфам толпа сегодня была ажиотирована много более, чем раньше – и тому была причина достаточно веского характера: впервые, вопреки всем традициям, суровую толпу рыцарей и латников, ради такого случая начистивших свои доспехи чуть ли не до зеркального блеска, возглавляла женщина. Рядом с Бастардом, конь о конь впереди процессии двигалась его супруга. В пышном платье, с волосами, выбившимися из-под дорогого чепца, раскрасневшаяся от волнения, почти хорошенькая, Мария де Дюнуа как равная принимала участие в триумфе. Ажиотированные до последней степени горожане (да что греха таить, придворные и слуги) пальцем указывали на эту пару, преклонившую колени у главного городского алтаря, и погрузившуюся в благодарственную молитву. Но какое было дело графу и графине до людских пересудов? Нормандия была родиной Марии, Руан – столицей ее сюзерена, и она могла с полным на то правом приветствовать ее освобождение после тридцати с лишним лет английской оккупации. Рядом с братом и его супругой на рослом коне двигался Жан Ангулемский, решив на сей раз отказаться от своего долгого уединения в надежде на военную славу[49]. Надо сказать, что за ходом триумфа, с чувствами понятного характера, из своей тюрьмы наблюдали английские заложники во главе с престарелым Тальботом. Впрочем, томиться в подобном положении им оставалось недолго, в скором времени за 7 тыс. золотых экю Дюнуа отпустит на свободу часть из них, как о том свидетельствует расписка, сохраняющаяся до нашего времени в Британском музее (Лондон). Утомившись столь долгой церемонией, наши герои расположились для отдыха в скромном домике неподалеку от главного нормандского собора Нотр-Дам. Впрочем, как вы уже догадались, читатель, долго отдыхать им не пришлось.

Французская армия выходит к морю

186r 1.png
.
Неизвестный художник «Осада Арфлера». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 186r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Война была еще далека от своего завершения. На очереди оказывался Арфлер — город-крепость, стоявший на пересечении всех крупных торговых путей этого региона, а также Онфлер — как мы помним, в согласии с соглашением должный быть отданный французам, гарнизон которого упорно отказывался уходить. Отослав прочь от опасности супругу, Бастард готовился предпринять беспрецедентную для прошлых времен зимнюю кампанию. В былые годы из раза в раз случалось, что наскоро собранные отряды вассалов короны, по истечении сорокадневного срока, к которому их обязывала присяга, спешили повернуть домой, а наемники — капризные, постоянно недовольные задержками жалования и нищенским снабжением, становились на зимние квартиры, и военные действия замирали до наступления теплого времени года. Все успело измениться с той поры. Дисциплинированные солдаты, накормленные, добротно одетые и снабженные по последнему слову тогдашней техники готовы были следовать за своим полководцем туда и когда это было нужным… воистину, Ришмон создал для своего сюзерена не просто отличную армию, но лучшую на тот момент в Европе — и захватчикам в скором времени придется испытать ее превосходство на собственной шкуре.

Пока же король, высоко ценя верность и военные умения своего главнокомандующего, распорядился наградить его очередной денежной выплатой.

« Монсеньору графу де Дюнуа – гласит сохранившаяся до нашего времени расписка – на сумму в 4.142 турских ливров, каковые король распорядился ему выдать кроме и сверх иных денег, каковые переданы и получены им были от сказанного сеньора, каким бы то ни было образом, дабы облегчить таковому великие труды вкупе с великим бременем расходов, на службе сказанного же сеньора по возвращению и подчинению Нормандии, страны ему принадлежащей, завоеванной ранее англичанами, в каковой он обретался с начала сказанной же кампании, вплоть до окончательного же ее подчинения. »

Надо сказать, что почти всю эту немалую сумму, Бастард пустит на ремонт церкви в Клери и нескольких замков, находившихся под его началом.

Пока же, в 8 декабря все того же 1449 года французская армия взяла Арфлер в плотное кольцо. В распоряжении Дюнуа находилось шесть тысяч латников (внушительная военная сила по тому времени), и шестнадцать бомбард, немедленно принявшихся засыпать город дождем из каменных и чугунных ядер[52]. Жестокие холода, заставившие солдат Дюнуа ютиться в наскоро построенных соломенных хижинах и шалашах из кое-как нарубленного хвороста, не сломили между тем, их решимости. Надо сказать, что осажденным приходилось не намного проще — так что в преддверии Рождества английский капитан города Томас Ориган заговорил об условиях почетной капитуляции. Однако, Бастард, со времен осады Орлеана, возненавидевший захватчиков всеми фибрами души, был настроен более чем категорично — капитуляция без всяких условий; и только уговоры его собственных младших командиров, указывавших на то, что войска жестоко страдают от холода, и лучше позволить англичанам спокойно убраться восвояси, чем потерять сотни человек больными и обмороженными — сделали свое дело. Жан де Дюнуа смягчился настолько, чтобы позволить англичанам уйти прочь вместе с оружием и имуществом «сколь каждый из них сможет на себе унести», не позднее 2 января следующего 1450 года, оставив в знак своей доброй воли восьмерых знатных заложников.

Итак, в первый день Нового Года, ключи от города, портовых сооружений и башен были торжественно переданы французскому главнокомандующему, в то время как 2-тысячный английский гарнизон и те немногие французы, что решились остаться верными своим островным хозяевам, беспрепятственно погрузились на корабли, лазурное знамя с королевскими лилиями взметнулось ввысь на шпиле городского собора.

16 января нового, 1450 года, наш Бастард удостоился очередного дара: графство Лонгевилль отныне становилось наследственным владением его самого и его потомков. Забегая вперед, отметим, что оно останется в их владении до полного угасания рода, что случится в конце XVII столетия.

« Памятуя об услугах, каковые дражайший и возлюбленнейший наш кузен, Жан, Бастард Орлеанский, граф де Дюнуа и великий камергер короны нам оказывал и продолжает оказывать вплоть до нынешнего времени – писал король – каковыми он неизменно нас поддерживал и сопутствовал нам, как во время войн наших против извечных же врагов и соперников наших, во множестве походов и сражений, от времени юности своей, едва лишь он научился сидеть в седле и носить оружие, неизменно выделялся великим прилежанием, умением, и старанием, направив все усилия свои на возвращение нам верховной власти... в каковом деле он проявил весьма великое тщание, ввергая тем себя в великую опасность, и близость смерти, терпя ради того великие лишения и тяготы, и для того не щадя ни достояния ни вооруженной силы, ни самого тела своего... и посему достоин за то великой награды. »

Смерть королевской фаворитки. Последнее наступление англичан на севере

Agnès Sorel - anonyme XVIe.jpg
Агнесса Сорель, многолетняя фаворитка короля Карла VII. - Неизвестный художник «Агнесса Сорель, позирующая для изображения Богородицы с Младенцем.» - Предположительно, копия полотна того же сюжета, принадлежащего кисти Жана Фуке. - Дерево, масло. - Начало XVI в. - Замок Лош. - Франция.

Между тем Карла VII, остановился в аббатстве Жюмьеж, куда, неожиданно для всех вдруг прибыла его многолетняя фаворитка Агнесса Сорель, совершенно больная, с огромным округлившимся животом, который вполне ясно давал понять, что роды уже не за горами. О чем беседовали за плотно закрытыми дверями король и его дама сердца навсегда осталось тайной. Предполагают, что причиной ее визита послужили слухи об очередном заговоре, который готовил против отца нетерпеливый наследник короны — однако, — все это остается на уровне гаданий. Так или иначе, остановившись в поместье дю Месниль — загородной резиденции жюмьежских аббатов, Агнесса в скором времени разрешилась от бремени дочерью, уже четвертым по счету ребенком, подаренным ей королю, и вскоре после того 9 февраля нового, 1450 года, она неожиданно для всех скончалась, в возрасте 28 лет.

Эта скоропостижная гибель молодой и полной сил женщины, вызвала неизбежные толки среди придворных и простого люда — шептались о яде, чуть ли не напрямую указывая на дофина, который в самом деле, на дух не переносил фаворитку отца и надо сказать, нелюбовь между ними была взаимной. Шептались, будто лисенок не без причины опасался, что под влиянием возлюбленной, которой он в буквальном смысле ни в чем не мог отказать, стареющий король лишит наследства старшего сына. По прошествии пяти столетий уже сложно сказать, что в подобных соображениях было выдумкой и что правдой, (современные исследователи склонны полагать, что причиной смерти королевской фаворитки была дизентерия — настоящий бич тогдашних армий), но так или иначе, эта неожиданная смерть ознаменует собой крутой поворот во французской политике.

Впрочем, наш герой не имеет ни малейшего представления о грядущих последствиях. Пока что, следующей целью оказывается Онфлер (как мы помним, купленном у англичан за кругленькую сумму в 50 тыс. золотых экю), который упорно отказывается сдаваться. Впрочем, и здесь французам сопутствует удача, город захвачен 18 февраля (шестью месяцами спустя король пожалует Бастарду должность военного капитана города), после чего Жан Орлеанский со своими солдатами выступает в новый поход с целью освободить от англичан малые крепости, в немалом количестве рассыпанные по земле Верхней Нормандии.

В это же время, несколько утешившись после своей потери, король задумывается о том, чтобы вернуть доброе имя другой женщине: той самой, что 20 лет назад подарила ему корону Франции, а заодно уже навсегда юридически утвердить за собой права на страну, опровергнув клевету, будто коронацией своей он обязан ведьме. Подготовка к Оправдательному Процессу начата, пока это происходит негласно, без привлечения всеобщего внимания. Королевский «комиссарий» Гильом Булье получает приказ начать сбор необходимых доказательств, королевское письмо, облачающее его соответствующими полномочиями, недвусмысленно дает понять, что «во время процесса этого ими (то есть Кошоном и его подручными), допущено и совершено было множество ошибок и злоупотреблений, посему же она (то есть Жанна — прим. переводчика) понуждена была закончить жестокой смертью против всех законов и доводов разума…» Правильно истолковав желание своего господина, Булье начинает с негласного допроса семи свидетелей процесса.

Среди них — заседатели, присутствовавшие во время допроса, судебные исполнители и прочие мелкие сошки, а также Мартин Ладвеню, «чрезвычайный исповедник и духовный проводник Девы в последние дни ее». Эта находка действительно представляет собой для будущего оправдания достаточную ценность; но пока все еще в будущем. На данный момент, для гласного начала расследования требуется согласие св. Престола, с чем возникают определенные проблемы. Дело в том, что новому папе, еще нетвердо чувствующему себя на троне Св. Петра во-первых, очень не хочется злить могущественную английскую нацию, во-вторых, осуждение Кошона (без чего процесс завершиться не может!) покроет католическую церковь таким позором, что отмыться от него будет делом далеко нешуточным. Надо сказать, что проницательный папа в последнем вопросе не ошибается, посему, чтобы его уломать придется потратить значительные дипломатические усилия[53].

Пока же война продолжается, и французские войска под командованием Дюнуа движутся в сторону мыса Ко. Их сопровождают незаменимые братья Бюро во главе устрашающего вида артиллерийского парка из пушек, бомбард и кулеврин, а также недавно взятые на королевскую службу опытные генуэзские артиллеристы. Угроза нешуточна — разведка только что донесла Бастарду, что английский капитан Кириел не то уже высадился у мыса Ко, не то собирается это сделать. В далеком будущем здесь вырастет порт Гавр; но вернувшись в XV век отметим, что разведчики Бастарда не ошиблись, и Кириел, получив дополнительные подкрепления оружием и людьми в Шербуре, готовится ни много ни мало — вернуть Руан под английское владычество. Конечно же, за попыткой реванша стоял ни кто иной как герцог Глостерский — глава английского правительства после смерти Джона Бедфорда, никак не желавший смириться с мыслью, что война проиграна бесповоротно. Для того, чтобы новое вторжение стало реальностью, король Генрих VI вынужден был заложить у ростовщиков драгоценности короны. Современные историки назовут этот плохо подготовленный демарш «жестом отчаяния», однако с точки зрения людей того времени угроза была нешуточной — англичане все еще представляли собой достаточно грозную силу.

Триумфальное окончание нормандской кампании

189v.png
.
Неизвестный художник «Английская армия Кириела». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 189v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Не теряя времени, Дюнуа отправил против Кириела своего зятя — графа Клермонского (одновременно получившего должность наместника Нижней Нормандии, в то время как сам, во главе своей армии выступил против Байё, откуда к англичанам могли прийти дополнительные подкрепления. Ришмону, в город Динан (в Бретани), полетел приказ немедленно собирать войска и также выступать на помощь Клермонскому графу [54]). Надо сказать, что этот последний (чьи войска дополнили отряды из Перша и вспомогательные войска под командованием графа Э) не любил авантюр и ставке на непрочную воинскую удачу предпочитал основательную подготовку и трезвый расчет. Впрочем, в этот раз медлительность могла его подвести, так как вовремя упрежденный Кириел успел закрепиться в осадном лагере между Карантаном и Байё, неподалеку от городка Форминьи. Огородившись вагенбургом, и плотным частоколом из заостренных кольев, оказавшем столь добрую службу англичанам при Азенкуре и Креси, он спокойно ждал подхода обещанного подкрепления от герцога Сомерсетского, в то время как французский военачальник, изрядно переволновавшись тем, что бретонские отряды под командованием коннетабля по непонятной причине задерживаются, решился все же дать приказ к наступлению. Надо сказать, что первая конная сшибка решилась не в пользу французов, хотя дело в скором времени исправила находчивость Пьера де Брезе, неожиданно ударившего англичанам во фланг, там где располагался отряд Мэттью Гоу. Прямо во время сечи, на поле боя сложилась полуанекдотичная ситуация, когда клубы пыли, неожиданно появившиеся на горизонте от копыт 2-х тысячного конного отряда[55]), каждая из сторон истолковала в благоприятную для себя сторону. В этом, скажем так, ментальном поединке, победу одержали французы, так как едва пыль улеглась, в воздухе стали видны бретонские штандарты, а впереди наступавших войск двигался собственной персоной Артюр де Ришмон, как всегда хладнокровный и невозмутимый.

Англичане упустили из виду, что за времена, прошедшие с момента победоносных для них битв, военная техника не стояла на месте, а неоднократно битые французы сумели извлечь правильный урок из своих поражений. Никто не бросился очертя голову против английских укреплений, как то из раза в раз происходило раньше, никто, в погоне за славой, не подставлял себя под тучу английских стрел, не мешал рядов, и не устраивал суматохи и паники, игнорируя приказы главнокомандующего. Времена воистину изменились. Дисциплинированная армия остановилась несколько дальше, чем могли достать английские лучники, и выдвинув вперед генуэзскую артиллерию, которой в избытке снабдил свои войска Жан де Дюнуа, расстреляла в щепы английские укрепления. Поражение довершили нормандские крестьяне, напавшие на англичан с тыла — с дубинами, трофейными мечами, а кое-кто даже с заостренными вертелами, также по необходимости годившимися вместо оружия. Кровавый разгром был неожиданным и полным, в согласии с сообщениями хроникеров (скорее всего, несколько приукрашенными), граф Клермонский потерял в этом сражении… 12 человек, в то время как англичане оставили на поле боя до 3 тысяч 774 из своих солдат. Деморализованный капитан Кириел вместе с несколькими высшими офицерами и 1600 простыми латниками сдался в плен. Лишь только Мэттью Гоу, с половиной своего потрепанного отряда сумел оторваться от преследования и отчаянным галопом ускакать прочь. Это произошло 12 апреля 1450 года.

15 апреля, усталый гонец привез весть о победе войскам Жана де Дюнуа. Как несложно догадаться, среди нормандцев и среди королевских солдат, она вызвала настоящий взрыв энтузиазма. Даже Карл Орлеанский, прикованный к постели приступом жестокой лихорадки, слабой еще рукой вывел на бумаге «Ликуй, же Франция, вольная ныне, войну за тебя ведет сам Господь»[56]).

191v 1.png
.
Неизвестный художник «Битва при Форминьи». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 191v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем Дюнуа во главе основных французских сил 21 апреля приступил к осаде Байё, где захватчики, за многие прошедшие годы успевшие закрепиться в Нормандии, основали уже постоянную колонию — с женами и детьми. Французские войска в скором времени пополнились за счет победителей при Форминьи, сюда же, за своей долей славы, поспешил неизменный герцог Жан Алансонский. Жестокая бомбардировка сделала свое дело, и 16 мая ключи от города перекочевали в руки Ришмона, который со всей полагающейся случаю помпой, передал их Жану де Дюнуа. Однако, ожидаемых милостей осажденные не получили, непреклонный главнокомандующий требовал, чтобы они сдали все, имеющееся на руках оружие, и покинули город пешком, вооруженные единственно палками. Кое-как собственным командирам удалось воззвать к разуму своего «генерального капитана», справедливо указывая, что вместе с уходящими солдатами будут женщины, младенцы и старики, для которых подобный демарш означает почти неизбежную гибель. К счастью, наш Бастард никогда не был склонен к бессмысленной жестокости. По его приказу, для них, вкупе со «знатными девицами и людьми благородной крови» были предоставлены крестьянские повозки, запряженные неторопливыми, но могучими волами. На них погрузили также то немногое имущество, которое победители позволили вывезти прочь, и английская колония в полном составе беспрепятственно достигла Пор-ан-Бессена, где погрузилась на корабли и навсегда покинула негостеприимную нормандскую землю.

Молниеносное по тем временам освобождение Нормандии продолжалось. Вслед за тем Кан обложен был с трех сторон, чтобы обезопасить себя от возможного удара в тыл, де Кюлан и маршал да Валонь подчинили себе близлежащий Восель, граф Клермонский, вновь в сопровождении коннетабля, заняли аббатство Сент-Этьенн, и наконец, графы Неверский и Э очистили от англичан Аббе-о-Дам. В скором времени к осаждающим присоединился Жак Кер и командир королевской артиллерии Жан Бюро, после чего участь города была предрешена. Впрочем, герцог Сомерсет все еще не желал признавать себя побежденным. Его стараниями среди шотландских наемников короны сложился заговор, целью которого было ни много ни мало как похитить главнокомандующего французской армией де Дюнуа (впрочем, при невозможности такового действа, Сомерсет был готов получить вместо него Жака Кера, Жана Бюро или королевского советника сира де Вилькье). Засим же, заговорщики должны были скрытно доставить в расположение французов до 1500 английских солдат; в случае удачи, Сомерсет обещал выплатить им 4 тыс. полновесных экю. Надо сказать, что затея оказалась совершенно невыполнимой и посему, дальше разговоров дело не пошло; и вся эта история получит огласку много позднее. Пока же, вернемся к начатому[56]).

Понимая, что удерживать город далее уже невозможно, Сомерсет, смирившись с неизбежным, 24 июня вступил в переговоры с противником, соглашаясь уступить французам город 1 июля. Условия были приняты, и в назначенный день ключи от городских ворот опять-таки перекочевали к Ришмону, который в свою очередь передал их Жану Орлеанскому[56]).

4-го числа того же месяца пал Домфрон, торжествующий король Франции 6 июля со всей пышностью въехал в Кан, в то время как английский флот предпочел опасливо передислоцироваться в далекий Кале [57]). 21-го в руки французов перешел Фалез. Тяжелее всего далось покорение Шербура. Французский лагерь здесь вынужденно располагался в зоне прилива — артиллерийские орудия заливало водой, чтобы спасти из от ржавчины, каждый раз, когда вода начинала наступать их приходилось смазывать салом и укутывать в прочные кожи. С отливом, защиту убирали прочь, и стрельба возобновлялась с прежним ожесточением. Лишенный всякой надежды на помощь, начавший испытывать голод и нужду Шербур капитулировал 12 августа. Здесь во французском плену оказалась супруга самого английского главнокомандующего — герцога Сомерсета, и Дюнуа, как видно, не без злорадного удовольствия, назначил за герцогиню выкуп, равный тому, какой его заставили выплатить за Жана Ангулемского.

Немногим менее чем за год после начала кампании (невероятная скорость по тем временам!) Нормандия была полностью очищена от захватчиков. Благочестивый король, на которого со всех сторон сыпались поздравления, в свою очередь призвал страну принести «благодарение Богу, каковому едино принадлежит сказанные честь и слава.»

Короткое возвращение домой

Beaugency 314029.jpg
.
Замок Божанси. Квадратная с острым шпилем часовня в романском стиле, освященная во имя Св. Георгия Победоносца.

На короткое время наш Бастард задержался в Нормандии, где компанию ему составляли Жан Ангулемский с молодой супругой и коннетабль Ришмон, назначенный наместником герцогства. Впрочем, этот последний в скором времени заспешил в бретонский Нант, где больной водянкой герцог Франциск 17 июля 1450 года наконец-то отдал Богу душу. Пользуясь короткой передышкой, новый хозяин Лонгевилля поспешил навестить свои новые владения, где немедленно назначил на должность нового губернатора, бальи, казначея и даже судебного исполнителя и, как и следовало ожидать, затеял очередное строительство. Стены в Лонгевилльском замке держались, можно сказать, на честном слове, посему, немедленно призвав на совет архитекторов из Дьеппа и Руана, Бастард поручает им ремонт ветхого здания. Кроме того, в подчинении у графства находятся деревушки Жиффар, Даммвилль и Анневилль, на которые, впрочем, претендует Жюмьежское аббатство. Новый хозяин графства, посетив и эти отдаленные владения, решает не доводить дело до судебного решения, которое неизвестно когда может последовать, и решает его ко взаимному удовлетворению, передав монахам Анневилль «вкупе с лугами и правом вести лов рыбы в Сене». В награду за уступчивость, 29 августа того же года король награждает его 1500 ливрами единовременной выплаты[57]).

В руках англичан оставалась только Аквитания, куда направлялось отныне острие главного удара. Надо сказать, что задача эта была куда сложнее и нетривиальней покорения Нормандии. Если в первом случае симпатии населения были на стороне французов, то Гиень, Гасконь и часть Лангедока (составлявшие в соединении своем герцогство Аквитанское), уже 300 лет, со времени брака Алиеноры Аквитанской и короля Генриха Плантагенета, находились под патронажем английской короны (де-факто будучи практически свободными, обязанными лишь к содержанию сравнительно небольших английских гарнизонов) и были вполне довольны подобным положением дел[58]. Кто знает, быть может повернись история по-иному, бравый шевалье д’Артаньян отправился бы покорять не Париж, а Лондон, и Александру Дюма пришлось бы строить свой роман в совершенно ином ключе?...

Впрочем, наступление пока откладывалось, граф де Пентьевр, и сеньор д’Орваль в сентябре 1450 года начали исподволь готовить будущую кампанию, формируя для того армию, а также заготавливая для нее продовольствие и фураж в достаточной мере. Бывший главнокомандующий, выхлопотав себе очередной отпуск, в начале сентября 1450 г. поспешил к давно дожидавшемуся его семейству, в Божанси, где графиня Мария незадолго до того произвела на свет девочку, получившую при крещении имя Катерина. Вместе с собой граф де Дюнуа вез документы касательно будущей южной кампании, которые ему за время зимнего отдыха следовало основательно изучить [59].

Впрочем, и без того планы Бастарда и его супруги, едва поднявшейся после родов, были огромны. За то, короткое время, пока готовилось наступление на Юг, следовало хотя бы приступить к ремонту полуразвалившегося замка в Божанси (в городе, который наш Бастард твердо решил сделать своей столицей), не забыть заказать архитекторам, специально для того выписанным из Орлеана, Блуа, и даже из далекого Тура[57], проект маленькой семейной часовни (св. Капеллы, в согласии с терминологией того времени), должной располагаться по соседству с основным зданием, и наконец (давняя мечта нашего героя!) приступить к работам в Клери. Забегая вперед, скажем, что работы эти продлятся около десяти лет, т.к. добротно отремонтированный замок понадобится еще обустроить изнутри, а также достойным образом украсить. Сам граф де Дюнуа уже не увидит в полной мере, окончания этих работ. Впрочем, не будем спешить. Пока что даже его желанию лично присматривать за начавшимися работами[57], не суждено было осуществиться: едва лишь каменщики и штукатуры приступили к делу в южном крыле замка (носившем имя Сен-Медар), в первую очередь нуждавшемся в срочном ремонте – как Главного Камергера Франции снова вытребовали к королю.

На сей раз вечно кочующий двор Карла VII (вплоть до смерти он так и не простит измену своей столице), оказался в Монбазоне, где местный замок окружали пышные сады, в это осеннее время радовавшие глаз оттенками золотого и алого.

Король в очередной раз ссорился со своим своенравным сыном. Пятью годами ранее, дофина Франции – Маргарита Шотландская, умерла от скоротечной чахотки или же воспаления легких, болезни, которая, как мы помним свела в могилу также супругу Карла Орлеанского Бонну. Жениться во второй раз Людовик решил сам, избрав в качестве невесты 11-летнюю Шарлотту Савойскую. В качестве приданого у ее отца истребовано было 400 тыс. золотых экю, в случае, если савойская казна не в состоянии была поставить деньги в срок, дофин выговаривал себе право завладеть графством Нисским. Надо сказать, что савоец немедленно воспротивился, но возможно, его все же удалось бы уломать, если бы не одно неожиданное препятствия. Дело в том, что стареющий король имел совершенно иные виды на женитьбу старшего сына – желая обручить его с юной дочерью герцога Бекингемского, и тем самым упрочить отношения с Англией. На худой конец, случись англичанам отвергнуть подобное предложение, в качестве невесты рассматривалась португальская принцесса. Но своенравный наследник, как водится, спутал все карты, и в довершение всех бед ускакал в Шамбери, как видно опасаясь, что в противном случае его женят насильно.

Именно туда, вслед за епископом Мальезенским (уже потерпевшим полное поражение в переговорах с упрямцем), был срочно отправлен великий камергер Франции. Первая встреча – можно сказать, разведка боем, между Жаном Орлеанским и советом опального дофина произошла 1 ноября 1450 года. Она не продлилась долго, как в скором времени пришлось убедиться королевскому посланцу, всей его дипломатичной ловкости не хватало, и не могло хватить, чтобы переубедить своенравного принца. Указав на то, что одиннадцатилетняя герцогиня Бекингемская избрана для того королем, который имеет полное и безоговорочное право самолично выбирать супругу для наследника престола[58], он получил немедленную отповедь от невозмутимых советников дофина, что их господин сам имеет право выбирать с кем ему идти под венец. Сам Людовик раздражался, срывался на крик, в конце концов, успокоившись, самым «миролюбивым» образом попросил Дюнуа посодействовать ему, в завоевании Гиени а также в том, чтобы в союзе с будущим тестем присоединить к Франции... Милан и Геную[59]. Коротко говоря, переговоры зашли в тупик, понимая, сколь бессмыcленно продолжать настаивать на своем (тем более, что король медлил с ответом на столь неожиданное предложение), Дюнуа отбыл прочь, чтобы – при необходимости продолжить этот спор успеть вызвать к себе закадычного друга дофина – Роже де Голана, герольдмейстера Нормандии, который, как полагали, имеет достаточное влияние на упрямца. Впрочем, главного камергера короля в это время ждало еще одно непростое поручение.

Присяга бретонца и вторая женитьба дофина

Pierre II de Bretagne en prière devant la Vierge à l'Enfant1.png
.
Неизвестный художник «Пьер, герцог Бретонский в молитве перед Богородицей с Младенцем». - «Часослов Пьера II Бретонского» - Ms. RC-B-08472 f. 23 — ок. 1475-1477 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Как мы помним, герцог Бретонский Франциск, больной водянкой 17 июля 1450 года отдал Богу душу, и престол этого владения, исключительно важного по своему стратегическому положению между Англией и Францией, должен был перейти к его младшему брату Пьеру, носившему титул графа де Гингам.

Чтобы понять дальнейшее нам следует, дорогой читатель, совершить краткий экскурс в историю феодальных отношений. Итак, устоявшийся обычай требовал, чтобы наследник усопшего, желая оставить за собой феод (который его предки с незапамятных времен держали в качестве вассалов французского короля), в течение одного года и одного дня предстал перед сюзереном, и в присутствии свидетелей принес торжественную присягу на верность. Проигнорируй наследник подобное предписание — сеньор со всем правом мог вернуть себе свое владение, чтобы передать его более надежному человеку. Надо сказать, что отбирать герцогство Бретонское у династии Монфоров никто не собирался (да и подобная попытка была бы чревата большой войной), однако, в вопросе принесения присяги можно было при благоприятных обстоятельствах умело сыграть. Дело в том, что Средневековье знало две возможности исполнения этого обряда, т. н. «большая присяга», которую вассал приносил безоружным, склонив колени перед господином, и вложив свои руки в его, получал от господина «поцелуй в уста», и лишь затем поднимался на ноги. «Большая присяга» предусматривала практически полное подчинение вассала своему сеньору, и обязанность воевать под его знаменами «против всех без исключения». Согласно обряду «малой» присяги, вассал давал клятву стоя, в полном вооружении, чем давал понять, что сохраняет определенную самостоятельность, и будет воевать лишь с теми или иными государями (по своему усмотрению). Обычно, чтобы избежать непонятиц, в вассальном договоре специально указывалось «за исключением таких-то». Именно этот пункт был камнем преткновения во время ожидавшейся церемонии. Уже несколько раз французские короли всеми правдами и неправдами пытались пытались получить от очередного бретонца «большую присягу», надеясь на его легкомыслие или неосторожность, чтобы затем использовать ее как прецедент для полного подчинения этой страны французской короне. Однако, бретонцы держались начеку, и подобные планы из раза в раз благополучно проваливались. Посему, один из искуснейших дипломатов королевства — Жан Орлеанский — в канун принесения присяги был спешно вытребован ко двору, чтобы попытаться совершить невозможное. В конце концов, Пьер Бретонский, получивший от своих подданных прозвище «Простой», по слухам не отличался особым умом… почему было не попытать счастья и на этот раз?

Коротко говоря, Дюнуа, срочно вытребованный ко двору, 3 ноября 1450 года, в присутствии полагающегося по обычаю блестящего собрания принцев крови и пэров Франции (а также собственной супруги, Марии д’Аркур, также изъявившей желание участвовать в церемонии), в полном облачении Великого Камергера торжественно провозгласил: «Монсеньор Бретонский, сегодня вам предстоит произнести ленную присягу за герцогство Бретонское, являющееся пэрством Франции, королю и сюзерену нашему, а также суверенному сеньору такового герцогства, а также поклясться и присягнуть спасением души вашей, служить и повиноваться ему как сюзерену вашему против всех (его врагов)… получив затем поцелуй в уста…»

Charlotte de Savoie.jpg
.
Неизвестный художник савойской школы «Шарлотта Савойская в молитве перед Св. Семейством». — Фрагмент диптиха «Поклонение Пастухов» — ок. 1472 г. — Частная коллекция.

Бретонец прервал его с неожиданной резкостью: «Монсеньор, я совершу то, что было в обычае у моих предков касательно мессиров предков ваших, и ничто иное». Волей-неволей, королю пришлось подняться с трона и наградить поцелуем непокорного вассала, ограничив тем в глазах закона присягу последнего до «малой». Таким образом, как нетрудно было предположить, попытка в очередной раз провалилась. Череда пиров, танцев, и турниров, последовавшая после этого события, не слишком интересовала нашего героя. Вместо того, при первой же возможности покинув двор, он поспешил в Нормандию, где ему следовало возглавить королевскую делегацию на время работы Генеральных Штатов провинции, открывших свои заседания 30 ноября 1450 года. Нормандию следовало постепенно встроить в общий механизм функционирования государственного аппарата Франции, вне которого, как мы помним, ей поневоле пришлось просуществовать в течение тридцати с лишним лет. Посему, Пьер де Брезе, новый сенешаль (наместник) провинции, должен был подготовить для утверждения королем новую редакцию Нормандской Хартии — прав и вольностей герцогства, соблюдавшихся со времен первого правителя этих мест — герцога Роллона. Что касается Дюнуа, ему предстояло решить вопрос с налогообложением провинции. Война требовала денег, и Нормандии следовало оплачивать содержание войск на равных правах со всеми прочими субьектами королевства. Нормандцы славятся своей неуступчивостью, посему задача была достаточно непростой. После долгого торга, изначальную сумму в 400 тыс. золотых экю им удалось снизить до 290 тыс. (вполне резонно указывая, что провинция опустошена войсками как англичан, так и французов). Новый налог «должный распространяться на всех светских лиц таковой земли, вне зависимости от состояния, распределяясь наиболее справедливым и равным образом, сколь к тому есть возможность, дабы сильный поддерживал слабого», был утвержден без дальнейших споров, и обе стороны разошлись, вполне удовлетворенные достигнутым компромиссом[54].

За это время король успел перебраться в Монтиль-ле-Тур, расположившись там до конца зимы. Главный камергер короны, граф де Дюнуа вместе с супругой и четырьмя детьми в это время предпочел устроиться в собственной резиденции в Шатореньо, в достаточной близости от короля, который мог затребовать его к себе в любую минуту, и все же — несколько в стороне. Как мы помним, Дюнуа, с достаточной критичностью относившийся к разнузданной роскоши и лености, царившей в ближайшем окружении Карла VII, и в этот раз получил от двора стойкое отрицательное впечатление. Похоже, стареющий монарх просто не мог существовать без очередной фаворитки, и место безвременно угасшей Агнессы уже заняла ее кузина Антуанетта де Меньеле, дама несколько перезрелая, но весьма опытная как в любовных делах, так и в самом неприкрытом интриганстве, к счастью, ограничивавшимся делами чисто придворного свойства — без всякого влияния на политику. Впрочем, Бастарду и в этот раз было не до королевских шашней. Его давний друг и соратник по военным походам, Потон де Сентрайль и маршал Франции де Валонь представили окончательный план кампании против Гиени. Надо сказать, что с наступлением нужно было поторапливаться, так как нетерпеливые южные феодалы — Альбре, Фуа и Арманьяк (опять этот Арманьяк!) как водится, никого не поставив в известность, уже открыли военные действия, 10 октября 1450 года с налета захватив Бержерак и 31 октября Базас — памятный тем, что здесь полегло когда-то войско рыцаря-разбойника де Рошбарона, открыто похвалявшегося тем, что в скором времени он на золотом блюде принесет своему новому сюзерену ключи от городов Нижней Оверни. Надо сказать, что Базас в самом деле представлял собой удобнейший плацдарм для начала наступления на Юг, так как прикрывал собой всю северную часть страны вплоть до окрестностей Бордо[59].

Между тем, не забывая о необходимости любым путем расстроить потенциальный брак дофина с савойской принцессой, 28 февраля следующего 1451 года, он вызвал к себе доброго друга наследника престола — де Голана, герольдмейстера Нормандии. Тот, желая угодить королю, с готовностью взялся исполнить подобное поручение, и в скором времени пустился в дорогу, напутствуемый трезвыми советами Дюнуа: в первую очередь попытаться повлиять на отца невесты и понудить его отказать дофину под страхом надолго испортить отношения с Францией. Кроме того, напутствовал Дюнуа, от принца следует также добиться того, чтобы он согласился с доводами отца, и принял в качестве своей новой невесты Элеонору Португальскую и навсегда отказался от своих намерений, причем не верить ему на слово, но требовать письменного подтверждения своего согласия. Впрочем, и в этом случае все усилия оказались напрасны, 8 марта 1451 года, подъезжая к воротам Шамбери, герольдмейстер услышал веселый перезвон колоколов, сопровождавший церемонию венчания, которая уже разворачивалась в главном городском соборе. Кроме того, заранее предваряя противодействие короля, дофин и его будущий тесть Людовик Савойский пятью днями позднее подписали союзнический договор, и далее — надо сказать, этот ход был весьма ловким — поспешили женить сына Савойского герцога на Иоланде Французской — сестре дофина[60]. Герольдместеру Нормандии оставалось вернуться ко двору с дурными вестями. Как и следовало ожидать, король Карл принял случившееся с нескрываемой горечью, в то время как дофин, счастливый тем, что смог настоять на своем, на радостях снизил размер приданого до 300 тыс. экю. Забегая вперед, скажем, что он окажется никудышным супругом, и столь же негодным отцом, и брак этот, заключенный единственно ради династической необходимости также не принесет счастья никому.

Бросок на Юг

Начало наступления и сопутствующие события

190v1.png
.
Неизвестный художник «Французская армия на марше». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 190v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Впрочем, дела государственные также не желали ждать. В начале весны все того же, 1451 года, Карл Орлеанский и Жан Ангулемский, вместе с единокровным братом срочно вытребованные ко двору, приняли участие в военном совете, где уже окончательно был утвержден план наступления против Авкитании. Герцог Бургундский также прислал на совет своих представителей, хотя отношения Франции и Бургундии в очередной раз оказались весьма натянутыми — и немудрено. Чувствуя себя достаточно сильным, король Карл озаботился возвращением себе городов и крепостей, отданных Бургундии в соответствии с буквой договора в Аррасе. Чтобы герцог Филипп стал сговорчивей, французы также поддержали очередное восстание у него в тылу, в вечно недовольном бургундским управлением Генте. Дипломатическая активность на этом фронте носила большей частью секретный характер, посему у нас есть лишь косвенные упоминания в документах, что граф де Дюнуа принимал в ней самое активное участие[60].

Между тем, подготовка к южной кампнии шла своим чередом. Стоит отметить, что в те неспешные времена даже «срочное» наступление требовало времени на оснащение войска, снабжение в достаточном количестве продовольствием людей и фуражом животных, так что окончательным сроком для начала атаки была избрана середины весны. Двор за это время успел оказаться в Туре, и здесь Пьеру де Брезе окончательно было отдано сенешальство нормандское (это направление все еще оставалось приоритетным, так как требовалась постоянная бдительность, чтобы своевременно пресечь новые попытки англичан высадиться на побережье), в то время как 31 марта Жану де Дюнуа было вручено командование над 10 тысячами латников — более чем серьезной силой по тем временам. И вновь «генеральный капитан», только на сей раз «для завоевания Аквитании»; в состав его штаба получили назначение Жан Ангулемский и неизменный Жан Бюро, по-прежнему стоявший во главе устрашающего артиллерийского парка. К основным силам примыкали вспомогательные войска под командованием Жака де Шабанна и наконец — отряды Арманьяка и сира д’Альбре, которым также не терпелось отличиться на военном поприще, и, не будем кривить душой, разжиться богатой добычей, как во времена северной кампании его сопровождал Жан Алансонский — этот принц крови, и бывший начальник штаба при Жанне, а также бывший участник Прагерии, прощенный королем[61].

Походя стоит отметить, что в это время наш Бастард достигает, пожалуй, пика своей карьеры. Орлеанский дом как никогда ранее пользовался благосклонностью суверена. Приблизительно в это же время графиня Мария получила в награду от короля пожизненное право удерживать на собой наместничество в Мелене — одной из крупнейших крепостей, прикрывавших собой столицу, и плюс к тому пожизненное же право пользоваться доходами с этой земли. Подобная милость да еще и для женщины — это было в те времена делом почти неслыханным, однако, супруга нашего Бастарда, по-видимому, заслужила подобную честь в полной мере. Кроме того, Карл Орлеанский «для охраны графства Асти» 27 мая того же года получает от короны 12 тыс. экю единовременной выплаты, еще Жан Ангулемский — 5 тыс., «для поддержания своего состояния», как мы помним, во многом потраченного на грабительский выкуп — и еще тысячу, на необходимые восстановительные работы в доставшемся ему от Бастарда городе Роморантене[61]. Пока же графиня Мария вместе с детьми вернулась в Божанси, а ее супруга с головой поглотили военные приготовления.

Сам король, которого наш Бастард настоятельно уговаривал хотя бы номинально возглавить новую экспедицию, предпочел остаться в объятьях своей любовницы — на сей раз в Тальебурге, продолжая вести по выражению злоязычного Филиппа Эрланже «жизнь на восточный манер». Впрочем, в какой-то мере уговоры Бастарда возымели свое действие: на недолгое время покинув Монтиль, где расположился кочующий двор, король на несколько дней показался в южном Герше, где подписал бумаги, необходимые для официального признания графа Дюнуа главнокомандующим. Поход начался[62].

4 мая после нескольких часов плотной бомбардировки открыл ворота Монгийон, следующим в плотном кольце осады оказался Блай — одна из мощнейших южных крепостей, полагавшейся ключом к столице Аквитании Бордо. Столичное снабжение, осуществлявшееся по двум рекам, обе из которых проходили через город подобным образом, было перерезано. Между тем англичане морским путем пытались прорваться к осажденной крепости, но были рассеянны мастерским ударом французского адмирала Жана ле Бурсье, который, отогнав англичан к Жиронде, вслед за тем высадил своих людей на сушу, и моряки присоединились к Бастарду, пополнив таким образом численность войск. Отправив Шабанна вместе с его отрядом на Юг, Дюнуа вместе с бретонским графом де Пентьевром предпринял решительную атаку, и 20 мая город пал. Во время штурма блайского замка, в плену оказался мэр Жан де Ростан и его помощник Бертран Дагаз вместе с двумя сотнями лучников. Английский гарнизон был уничтожен до последнего человека. Вслед за тем вместе с гиеньским герольдом Карлу VII полетело донесение:

« Мой суверен и могущественнейший сеньор, нижайше препоручаю себя благосклонности и милости вашей. Через посредство де Гиеня, герольда, довожу до сведения вашего, что сказанный город Блай, в субботу, после захода солнца взят был посредством штурма, каковое дело для нас, при том присутствовавших показалось весьма поразительным, при том, что штурма, с таковым размахом предпринятого, не знало еще время наше, ибо сила сказанной крепости превосходила все виденное нами в Нормандии, по причине великой численности войска там находившегося... ибо число тамошних защитников доходило до VIII тысяч...

Могущественнейший сеньор мой, ничто более, свершившееся в таковое время я не буду описывать вам ныне, при том, что ожидаю приказов ваших, касательно того, что вам угодно, и что будет свершено, ежели то находится будет в пределах разумных возможностей наших, к удовлетворению Господа нашего, каковой да дарует вам добрую жизнь на многие года, а также осуществление благородных желаний ваших.

»
.

Вновь Бастард настоятельно просил короля возглавить наступающее войско, чтобы одним своим присутствием произвести нужное впечатление на своих новых подданных, однако же монарх, вольготно расположившийся в Тальебурге, в гостях у Оливье де Коэтиви — сына адмирала Франции, чей отец незадолго до того занял опустевшее место фаворита — вовсе не спешил оказаться на поле боя. Обольстительная Антуанетта завладела воображением и сердцем монарха, а война… у него были хорошие генералы!

Столица Аквитании переходит под власть французской короны

216r1.png
.
Неизвестный художник «Англичане покидают Бордо». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 216r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Впрочем, кроме любовных шашней в ставке монарха разворачивались и другие дела не менее скандального свойства. В частности, генерал налогового ведомства Франции Жан Барилье (или Жан де Сенкуэн - простолюдин, через отца удостоившийся в 1446 году потомственного дворянства, обладавший, надо сказать, немалыми способностями и немалым опытом, должным для исполнения столь деликатной миссии), был обвинен в многочисленных злоупотреблениях и казнокрадстве. Походя заметим, что на одной из многочисленных жалоб стоит и подпись нашего Бастарда. Для проштрафившегося финансиста суд потребовал смертной казни, однако же, король счел за лучшее помиловать своего вороватого, но верного слугу, впрочем, постановив конфисковать его немалое имущество, нажитое не самым честным путем. Пышная резиденция уже бывшего королевского чиновника в Туре, т.н. «отель де Сенкуэн», в качестве награды перешла в руки нашего героя[63]. Впрочем, вернемся к театру военных действий.

Наступление продолжалось, наш Бастард, которого в самый для того неподходящий момент настиг жестокий приступ почечной колики – болезни, так до конца не оставившей его в покое после достопамятного возвращения из Италии, тем не менее предпочитал двигаться вперед – когда верхом, когда на конных носилках, не останавливаясь ни на день, даже для поправки пошатнувшегося здоровья. Под ударами наступающих войск пали Бур, Либурн, Сент-Эмильон, Кастильон, и наконец, 5 июня соединившись с отрядами Альбре, Фуа и достопамятного Арманьяка, Бастард замкнул кольцо осады вокруг столицы Аквитании – Бордо. Надо сказать, что подручные нашего героя также не теряли времени даром: в частности, шеститысячная армия д’Альбре (при поддержке его верного союзника – графа Тулузского де Фуа), взяла в плотное кольцо город Дакс, в то время как Арманьяк сумел занять Дюрас и Совтер, походя захватив в свои руки множество знатных гиеньских пленников [63].

Главнокомандующий английскими войсками в Бордо герцог Сомерсет, сменивший на этом посту Саффолка, не имел сил для того, чтобы защищать континентальные владения. Гораздо важнее казалась сейчас для него победа в междоусобной войне, где Йорки оспаривали у Ланкастеров право на британскую корону... история повторялась вновь, уже на противоположной стороне Ла-Манша.

Город, оставленный своим сюзереном на произвол судьбы, не имел средств для защиты, и посему, местные власти, решив не искушать судьбу, немедленно вступили в переговоры с французским главнокомандующим. В качестве парламентария с аквитанской стороны выступал один из крупнейших местных сеньоров, носивший гасконский титул «капталя» (т.е. господина) де Бюш, посредником в переговорах с французской стороной должен был выступить его близкий родственник граф де Фуа. Непреклонный как всегда Бастард, требовал немедленной и безоговорочной капитуляции, единственно согласившись – из уважения к старинному обычаю – позволить осажденным еще раз воззвать к помощи своего сюзерена. В качестве последнего срока был назван день 23 июня. Как обычно, не желая терять времени, он тут же усадил за работу Жана Бюро (уже загодя назначенного наместником Бордо) и Потона де Сентрайля, должных общими усилиями создать приемлемый для обеих сторон план капитуляции[63]. Срок сдачи города приближался с неумолимой быстротой, когда нашего Бастарда в самый неподходящий момент уложил в постель жестокий приступ почечной колики (один из первых его биографов пишет, что положение было настолько тяжелым, что Жан Орлеанский счел для себя за лучшее принять соборование – однако, этот момент остается еще достаточно спорным).

216v1.png
.
Неизвестный художник «Армия Бастарда вступает в город». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 216v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Итак, 23 июня, на закате солнца, английский герольд, с высоты крепостной башни громко возгласил: «Англичане на помощь Бордо!...» Ответом солдату была тишина. Дальнейшее сопротивление было явно лишено всякого смысла, и могло закончиться лишь грабежом и убийствами побежденных. Скрепя сердце, последний форпост Англии на континенте открыл ворота солдатам французского короля. Первыми в городе все тем же вечером поспешили войти братья Бюро, чтобы вместе с представителями городских властей привести в окончательный вид условия будущей капитуляции. Из-за болезни главнокомандующего, торжественный въезд пришлось отложить, и лишь 28 июня, в достаточной мере окрепнув, наш Бастард смог наконец покинуть свою походную ставку и в Блае взойти на корабль, который, двигаясь по Гаронне, должен был доставить его к пригородам аквитанской столицы. 29 июня, в день католического праздника Св. Катерины Бастард прибыл на место, и ранним утром следующего, 30 июня, в Бордо, через ворота Шартрон, в полном составе вступило французское войско «выстроенное в добрый порядок» - как одобрительно отмечает хронист.

Горожане всех возрастов и достояний, наспех вырядившиеся в цвета французской короны, скорее настороженные и недоверчивые, чем довольные столь неожиданной переменой своей судьбы, выстроились по обеим сторонам дороги. Главнокомандующий королевскими войсками – Бастард, как и полагалось по случаю, пышно одетый, с непроницаемым выражением лица выслушал клятву верности городских магистратов, и получил городские ключи из рук местного архиепископа Пея Берлана, также присягнувшего французскому королю от имени местного духовенства. Жан Орлеанский был также в достаточной мере разумен и умудрен житейским опытом, чтобы сделать вид, будто не замечает косых взглядов и шепотков за спиной. Понимая, что местным жителям еще придется привыкнуть к тому, чтобы считать себя французами, и процесс этот не следует форсировать насильственными методами, в снежно-белых доспехах, верхом на породистом скакуне, столь же снежно-белого цвета, он торжественно проследовал к городскому собору, в сопровождении брата – Жана Ангулемского (в честь такого случая нарушившего привычное одиночество), и нескольких принцев крови, вместе с новым коннетаблем города – Жоакимом Буо, прижимавшем к груди открытый ларец из чеканного серебра, обитый сверху лазурным бархатом с золотыми французскими лилиями, в котором находились большие королевские печати - символы высшей власти и правосудия. Соборные колокола звонили также скорее по необходимости и уважения к обычаю, соборный капитул также скрепя сердце, вынужден был облачившись полагающиеся случаю золотые ризы, отслужить благодарственную мессу, и вслед за тем в честь победителей устроен был грандиозный пир. Все эти церемонии в которых, многие, как несложно догадаться, принимали участие скорее по необходимости чем по собственному желанию. Надо сказать, что для нашего героя, едва поднявшегося после болезни, многочасовое сидение в седле, и столь же изматывающее официальное празднество, уклониться от участия в котором он не мог никоим образом, оказались достаточно тяжелым испытанием, однако, Жан Орлеанский сумел выдержать его с честью[64].

Непреклонный во время военных действий, Бастард (конечно же, с полного согласия и поощрения своего монарха) повел себя с побежденными в высшей степени корректно, вызывая удивление и даже восхищение мягкостью, совершенно не характерной для той эпохи. Итак, бордосцам давался полугодичный срок, чтобы определиться с выбором, всем, кто никоим образом не желал смириться с властью французского монарха в течение этого времени дозволялось беспрепятственно покинуть Аквитанию, всем оставшимся даровалась амнистия и многочисленные налоговые послабления. Город должен был выбрать депутатов в местный Парламент (напомним, что в это время Парламенты были судебными органами), и здесь же планировалось устроить монетный двор, где старые английские деньги следовало отправить в переплавку, выпустив вместо них полновесную французскую монету. Дело было сделано. В руках англичан оставалась отныне лишь узкая полоска берега с портом Кале. К французской короне она вернется лишь сто лет спустя, когда (как вы понимаете, читатель) никто из героев нашего повествования уже не останется в живых.

«Чудо» под стенами Байонны и победоносное завершение южной кампании

219r 1.png
.
Неизвестный художник «Осада Байонны». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 219r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Между тем, череда потрясений, которая началась для нашего героя, тянулась и далее, в скором времени ошеломленный Бастард узнал о падении Жака Кера. Этот талантливый финансист, в свое время приставленный к молодому королю Карлу VII вездесущей Иоландой на смену Жану Луве, как мы помним, проигравшему в придворной борьбе и закончившему вечной ссылкой, уже множество раз имел возможность оказать своему повелителю неоценимые услуги. Именно его опыт, ум и недюжинная изворотливость в том, что касалось денежных вопросов, позволял королю всегда располагать в достаточной мере деньгами для покорения Нормандии, Аквитании, да и ведения хозяйства в будущее мирное время. Подлинные причины этой более чем странной немилости так и остались непроясненными. Известно, что среди опечатанных бумаг уже бывшего королевского казначея нашлась расписка на выдачу «графу де Дюнуа… суммы в 722 ливра, 5 су и 11 денье». Деньги, без сомнения, достаточно серьезные, однако, говорить о «заговоре должников», как то иногда пытаются делать — вряд ли возможно. Официальным поводом для ареста и приговора стало обвинение в том, что Кер не то собственноручно, не то через своих поверенных, отравил королевскую фаворитку Агнессу Сорель.

Русскоязычный читатель, в достаточной мере подкованный в литературных вопросах, легко вспомнит, что именно в этом качестве казначей короля появляется на знаменитом балу Сатаны. «Первые!- воскликнул Коровьев. — Господин Жак с супругой. Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем, — шепнул на ухо Маргарите Коровьев, — Что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается. Посмотрите, как красив!».

Трудно сказать, насколько соответствуют действительности прочие подробности, но, пожалуй, стоит согласиться с автором новейшей биографии нашего Бастарда — Робером Гарнье, что подлинной виной Жака Кера были, по всей видимости, слишком уж тесные отношения с опальным дофином. Здесь, читатель, следует остановиться для небольшого пояснения, так как привычные для того века законы и отношения уже прочно забыты веком нашим. Итак, к своим 55 годам король Франции Карл VII постепенно стал сдавать. Здоровье монарха вызывало у врачей недюжинную тревогу — в особенности беспокоила незаживающая язва на ноге (раковое образование?) вылечить которую не удавалось никакими средствами. Ни для кого не было секретом, что король в лучшем случае проживет еще несколько лет. Высшие сановники, по обычаю, терявшие свои должности вместе со смертью властелина, в том случае, если у них не имелось наследственных земель и постоянных доходов, должны были поневоле принять срочные меры, чтобы хоть как-то обеспечить свое будущее. Посему, сближение с опальным дофином для Кера было практически неизбежно. Столь же хорошо известно, что «лисенок» на дух не переносил королевскую фаворитку, быть может, не без оснований опасаясь, что под ее влиянием, отец может отстранить его от наследования. Однако была ли Агнесса Сорель действительно отравлена, и если да, действительно ли к этому был причастен Кер (пожелавший таким образом доказать свою преданность новому господину) — так и остается недоказанным. Нам стоит лишь заметить, что финансист лишился имущества и должности, и некоторое время путешествовал из тюрьмы в тюрьму, пока из Пуатье не сумел наконец-то бежать в Италию, где нашел себе нового покровителя в лице папы Каликста, и закончил свой век в качестве адмирала христианского флота, должного остановить турецкое нашествие на Европу. Наш Бастард, как мы помним, бывший в добрых отношениях с опальным казначеем, в данный момент ничем не мог помочь ни ему самому ни его семье. Позднее, по ходатайству вдовы и детей Жака Кера, им была возвращена часть конфискованного имущества — в чем сторонники невиновности опального казначея видят твердое доказательство своим воззрениям. Впрочем, вернемся.

Последним форпостом англичан на Юге Франции оставалась Байонна, и покорение этой мощной крепости для французов становилось неотложной необходимостью. По всей вероятности, подготовка к наступлению началась уже в конце июня, после благополучного окончания осады Бордо. Надо сказать, что старший брат это время вновь решил порадовать нашего героя своими милостями, 1 июля уступив ему пожизненно наместничество над городом Блуа, а также отписав Бастарду и его потомкам владение множеством небольших владений, зависевших от графства Блуа (все в пределах церковного округа Ук) а также доходы с рынка что в Бонневале. Как в Средние века, так и сейчас, это была далеко не маленькая сумма![65]

222r 1.png
.
Неизвестный художник «Французские войска вступают в Байонну». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 222r — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

6 июля Байонна была взята в кольцо, и по приказу нашего Бастарда, братья Жан и Гаспар Бюро начали плотную бомбардировку города. Впрочем, его обитатели не думали сдаваться, борьба за овладение городом затягивалась на неопределенный срок, так, что будь у англичан достаточно решимости и воинской силы, они могли бы попробовать переломить ситуацию в свою пользу. К счастью для Франции, ни того ни другого у них не нашлось, зато Бастард, как обычно, непреклонный и готовый к любым сюрпризам военной фортуны, назначил решительный штурм на 21 августа 1451 года. То, что произошло далее, внятного объяснения никогда не получило. Современники нашего Бастарда склонны были видеть в этом малопонятном событии перст Божий и внятное доказательство, что справедливость находится на стороне французского короля. С более прагматичной точки зрения XXI века можно предположить, что речь шла о солнечном гало — явлении редком, но все же не исключительном, при явлении которого осажденные, во многом надорвавшие свои силы в бессмысленном сопротивлении пожелали увидеть свою судьбу. Итак, судите сами. О произошедшем мы можем судить по единственному письму, подписанному Жаном Орлеанским и графом де Фуа. Послание предназначалось королю Карлу, и содержание его выглядит следующим образом[66]:

« Сир, как то доподлинно известно, в тот самый час когда люди ваши покоряли себе замок, что в Байонне, небо было совершенно ясным и чистым, тогда как со стороны Испании не явилось внезапно над городом облако, имевшее вид огромного креста, белого цвета, и там же остановилось и замерло в течение часа или около того, не двигаясь далее с места. Оно же имело форму распятия, с короной во главе, каковая же корона затем преобразовалась в королевскую лилию. Это же произошло на глазах у всего войска вкупе с отрядом из 1000 или же 1200 человек, прибывших из Испании, каковые также состоят на службе вашей. »

Так или иначе, сопротивление осажденных было сломлено. Странное явление в одночасье сумело убедить суеверных байонцев, что Богу угодно, чтобы город был сдан, и все они «приняли белый крест Франции». В тот же вечер город открыл ворота, и наш Бастард расположился со своей ставкой в местном замке[67].

Итак, война де-факто, стремительно близилась к своему концу. В руках у англичан на французской земле оставался только порт Кале и небольшая полоска земли вокруг него. Забегая вперед, скажем, что это последнее владение Англии на континенте вернется к французской короне сто лет спустя, когда уже никого из героев нашей истории, конечно же, не будет в живых.

Впрочем, предаваться отдохновению у нашего Бастарда не было ни возможности, ни даже времени. Следовало как можно быстрее организовать правильное управление вновь завоеванными землями, чем он немедленно занялся вместе с графом Клермонским, в то время как Жан Ангулемский, убедившись, что в его услугах нет немедленной нужды, поспешил вернуться к своему обычному уединению в ангулемском замке. Освободившиеся войска в ожидании следующей кампании, были распределены по гарнизонам, а Бастард в скором времени получил приказ немедленно прибыть к королю на очередной заседание Совета. Повод был нешуточным — с одной стороны, Филипп Бургундский под шумок сумел присоединить к своим владениям Люксембург, с другой, англичане (как несложно было предвидеть), опасаясь, что за Байонной последует их последний форпост во Франции, срочно развернули вокруг города корабельную охрану в количестве двенадцати вымпелов, более того, на континент ожидалось в скором времени прибытие сразу трех английских армад: для захвата Нормандии, Бретани, и наконец, для надежной защиты Кале. Против угроз с обеих сторон требовались решительные меры: бургундцу было решено противопоставить в качестве соперника молодого короля венгерского Ладисласа (Карл Французский подумывал о том, чтобы отдать ему в жены одну из своих дочерей, но затем отказался от этого намерения), наш Бастард, 28 ноября назначенный наместником Нормандии (на которую, как полагалось, будет направлено острие главного удара с английской стороны), получил приказ немедленно отбыть к новому месту службы. Впрочем, существовало одно здравое соображение: осень шла уже к концу, а в сложную для плавания и для ведения военных действий зимнюю пору, англичане вряд ли могли решиться на серьезное наступление.

На пути к прочному миру

Аквитания ненадолго потеряна вновь

226v.png
.
Неизвестный художник «Папский посланник перед королем». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» — Ms. Fr.5054 f. 226v — ок. 1475—1500 гг. — Национальная библиотека Франции, Париж

Выигрыш во времени следовало использовать в полной мере; после короткого свидания с супругой в Туре (куда она прибыла вместе с детьми), Бастард поспешил в Нормандию, где вместе с Пьером де Брезе провел зиму в хлопотах по укреплению обороны важнейших крепостей. Впрочем, к Рождеству ему удалось выкроить время, чтобы ненадолго вернуться к своему семейству в Божанси, а затем навестить братьев в Роморантене и Блуа, проинспектировать ход строительства в Шатодене и Клери, и вновь на короткое время вернуться в свою столицу. Впрочем, насладиться уютом в семейном кругу не получалось и в этот раз, и, надо сказать, не могло получиться. В конце февраля 1452 года великий камергер королевства был срочно вызван ко двору[68]. Надо сказать, что в это время в Монтиле, где в это время с комфортом обустроился королевский двор, появился кардинал д’Эстотвиль, призванный к исполнению миссии достаточно щекотливого свойства. Кардиналу требовалось ни много ни мало, склонить короля к отмене «Прагматической санкции», столь выгодной для короны, столь, скажем так, убыточной для церкви. Кардинала выслушали с подчеркнутой холодностью, и понимая, что он несколько поспешил, и желая сохранить добрые отношения с французским сувереном, кардинал заверил того, что готов способствовать восстановлению доброго имени Жанны Девы.

Надо сказать, что после столь соблазнительного обещания, отношение к прелату переменилось как по волшебству, в честь него был дан грандиозный пир, после чего, обласканный и осыпанный подарками, в апреле 1452 года он отправился в Руан, чтобы продолжить работу, начатую два года назад Гильомом де Булье. Вернувшись после того в Рим, старательный кардинал принялся сколь то было в его силах обхаживать папу, а также собирать комиссию из ученых богословов, а также легистов и докторов канонического права, должных в недалеком будущем составить ядро судейского корпуса. Дело хотя и со скрипом, принялось набирать обороты, в качестве истицы официально следовало выступить матери Жанны — Изабелле Роме, король благоразумно предпочел держаться на втором плане, чтобы откровенно политическая подоплека всего дела не бросалась в глаза. Впрочем, папа Николай V колебался и тянул с ответом, не решаясь произнести ни окончательное «да» ни «нет». Забегая вперед скажем, что вплоть до своей смерти 24 марта 1455 года осторожный понтифик так и не сможет заставить себя прийти к какому-либо решению, так что принимать его волей-неволей придется его последователю. Засим исполнительный кардинал д‘Эстотвиль, 9 июня 1452 года со всей помпой появится в Орлеане, где его уже будут с нетерпением дожидаться герцог Карл, Жан Ангулемский, и конечно же, наш Бастард. Целью кардинала будет уже официально утвердить для города 8 мая в качестве праздника освобождения от приснопамятной осады. Заметим, что традиция эта останется в неприкосновенности вплоть до наших дней.

Между тем вести из Англии не внушали оптимизма. Лазутчики французского монарха докладывали, что мятежный герцог Сомерсетский наконец-то сподобился принести вассальную клятву своему суверену — при условии, что война во Франции будет продолжена[68]. Уже было известно, что генеральным капитаном будущей армии вторжения назначен старый и опытный Тальбот. Времени терять было нельзя, и уже в середине лета 1452 года Бастард спешно поскакал в Нормандию, чтобы вновь принять начальствование над тамошними силами. В начале августа он уже был в Дьеппе, где вместе с Ришмоном, Брезе, Флоке держал военный совет. Решено было поручить коннетаблю оборону Нижней Нормандии, в то время как сам Дюнуа, вместе с десятью полностью укомплектованными воинскими отрядами остался дожидаться противника в Дьеппе. Гарнизоны Руана и Арфлера были значительно усилены, отряды «вольных стрелков» расположились по течению Сены, и на самом побережье Ла-Манша отныне денно и нощно должна была нестись часовая служба, так, чтобы проскочить незамеченным для врага не было ни малейшей возможности. Между тем, неделя проходила за неделей, а горизонт по-прежнему оставался чистым. Заскучавший от бездеятельности граф Дюнуа, чтобы хоть как-то убить время занимался присмотром за очередным строительством, на сей раз в Лонгевилле, где собирался устроить новую резиденцию для своего многочисленного семейства[69].

227v1.png
.
Неизвестный художник «Англичане вытесняют противника из Бордо». - Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» - Ms. Fr.5054 f. 226v — ок. 1475-1500 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Французские лазутчики отнюдь не грешили против истины: практически лишив власти несчастного безумца Генриха VI, энергичный и деятельный герцог Йоркский Ричард в самом деле готовился атаковать Гиень, желая наказать французов за их неуместную, по его мнению «наглость». За спиной новоназначенного наместника этой провинции Оливье де Коэтиви, и его доброго приятеля графа Клермонского (которые в скором времени наломают достаточно дров), Ричарду Йоркскому удалось наладить связи с Бордо, где виноградари и виноторговцы, потерявшие при перемене власти богатый английский рынок, с готовностью взялись посодействовать возвращению своих прежних хозяев. Общее недовольство усугублялось своеволием нового наместника и графа Клермонского, пытавшихся заставить жителей Аквитании (как мы помним, получивших временное освобождение от налогов) принять на себя содержание оккупационных войск, которые уже успели прославиться насилиями и грабежом. В Байонне вспыхнул бунт, который, к счастью, удалось подавить в зародыше, но заговор в Бордо продолжал зреть — и непонятно, во что бы в конечном итоге вылилось скрытое противостояние, не случись шпионам дофина (у лисенка всюду были свои глаза и уши!) втереться в доверие к главарям готовившегося возмущения.

Немедленно к стареющему королю полетело письмо, слишком сладко-приторное, чтобы быть искренним. В подчеркнуто-вежливых выражениях, дофин (и в этот раз не отказавший себе в удовольствии поставить отца в глупое положение), предупреждал о надвигающейся опасности. Прочтем это любопытное послание целиком[69].

« Могущественнейший сеньор мой, спешу уведомить вас, что до сведения моего дошло, будто огромная английская армия высадилась в Борделé. Ввиду того же, что вы ранее изволили выразить свое недовольство тем, что я не предложил вам свои услуги в деле покорении Нормандии и Борделе, что тем не менее было мною проделано через посредство Этьенна де Бенуа, должного адресоваться доброму кузену нашему де Дюнуа, несмотря на плачевное положение, в каковом в то время обреталась моя персона… Ныне же я отправляю к вам друга, преданного советника и камергера моего сира дю Барри, предлагая вам для того свои услуги, готовясь положить на то имущество, и самую жизнь мою. »

Сведения полученные из первых рук были точны: английскому флоту удалось обмануть бдительность часовых на берегах Ла-Манша, и резко изменив направление, вместо Нормандии, где их, как мы помним, ожидали, никем не замеченными бросить якоря в Сулаке, неподалеку от Бордо. На французской земле оказалось ни много ни мало — восемь тысяч человек отборного войска, под командованием герцога Тальбота, крепкого восьмидесятилетнего старика, желавшего перед смертью не отказать себе в удовольствии еще раз схлестнуться с французами. Старого герцога сопровождал сын — им обоим увидеть Англию уже не суждено.

23 октября 1452 года английские войска вошли в Бордо, встреченные бурной радостью горожан, вслед за тем за оружие взялись жители других городов и крепостей, французы были изгнаны практически отовсюду, сумев удержать в руках лишь Фронзак, Бур и Блай. В очередной раз завоевания оказывались столь непрочными, и потерять свои недавние приобретения оказывалось куда проще, чем их себе подчинить[69]. Все приходилось начинать сначала.

Вызывать из Нормандии графа Дюнуа уже не было ни времени, ни возможности, тем более, что он в это время должен был мобилизовать все свои силы, чтобы не допустить высадки еще одного воинского отряда, также направленного Йорком — для покорения Северной Франции. Королю пришлось спешно отправить на Юг лучших своих полководцев — Бюея, Руо, Потона де Сентайля, графа де Фуа, Клермона, и конечно же, незаменимых артиллеристов братьев Бюро и присоединившихся к ним генуэзских наемников. Новая армия постепенно собиралась в Монтиле, где на зиму расположился двор, здесь же готовилось для нее продовольствие и снаряжение.

Последнее сражение Столетней войны

229v1.png
.
Неизвестный художник «Битва при Кастильоне». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII» — Ms. Fr.5054 f. 229v — ок. 1475—1500 гг. — Национальная библиотека Франции, Париж

Дюнуа, понужденный к тому королевским приказом, оставался в Нормандии. Его семейство перебралось в Лонгевилль, поближе к своему главе, тот же, как обычно, не зная отдыха, вместе с Ришмоном и Брезе хлопотал об окончательном обустройстве хозяйства в недавно завоеванной провинции, устанавливал правильное налогообложение, и наконец, от имени своего суверена принимал вассальные клятвы от представителей местных городов и бальяжей. Кроме государственных, ему не давали покоя также семейные проблемы: старший сын — он же бастард Людовик, входил в сложный во все времена отроческий возраст: независимый и своенравный, способный сгоряча наломать любое количество дров, и сделать любую глупость, он становился для родителей источником постоянного беспокойства. Впрочем, к великому счастью для нашего героя, графиня Мария твердой рукой вела огромное хозяйство, удерживая в повиновении армию слуг и строителей, а также в достаточной мере пользовалась уважением детей, включая своевольного бастарда[70].

Между тем, армия Тальбота, вдохновленного первыми успехами, в марте 1453 года пополнилась 4 тысячами латников нового экспедиционного корпуса, а также гасконскими добровольцами. Против него выдвигались беарнцы под командованием графов Клермона и Фуа, причем арьергард возглавлял сам король Карл. Бастард изнывал от волнения и тревоги, вести с Юга запаздывали, дни и недели проходили в полной неизвестности. Радовали только вести с родины: герцог Карл вместе с прочими, переслал ему официальное письмо от капитула в Божанси, тронувшее нашего героя буквально до глубины души. В благодарность за все благодеяния им оказанные — заступничество перед папой и восстановление разрушенных и разграбленных храмов, отныне и навечно, капитул постановил во вторник после Вознесения служить заупокойную мессу во спасение «душ всех родственников графа и графини де Дюнуа, сеньоров де Божанси, доныне усопших, а также во здравие их самих в течение их жизни, и после смерти таковых, за упокой их обеих душ»[71]. Между тем, в середине лета 1453 года уставший и запыленный от долгой дороги посланник наконец-то привез в Руан долгожданное известие о полной победе французского оружия. Проследим за ходом событий.

Итак, 8 июля по совету Жана Бюро был занят город Кастильон. Как и следовало ожидать, Тальбот загорелся идеей немедленно разбить меньшую по числу французскую армию, тем более, что французы и сами искали сражения, начав неспешно двигаться навстречу захватчикам[72]. Известие о приближении французов застало престарелого Тальбота 17 июля 1453 года в захудалой деревушке, по соседству с Кастильоном (современная провинция Дордонь), где он, как и полагалось доброму католику, с утра присутствовал на церковной мессе. Немедленно прервав священника и нарушив размеренный ход богослужения, Тальбот во всеуслышание поклялся, что не вернется к мессе раньше, чем как следует всыплет французским проходимцам. В ярко-алом бархатном сюрко, со знаменем Св. Георгия, на статном боевом жеребце — таким его запомнили в последний раз.

Французы предпочли дожидаться врага на поле по соседству с Кастильоном, Для того, чтобы англичане, жаждущие боя, плотнее завязли в подготовленной ловушке, хитроумный Жак де Шабанн посоветовал командующему отвязать часть лошадей и пустить их вскачь перед французскими позициями. Хитрость удалась в полной мере, поднятая табуном пыль не дала англичанам увидеть изготовившиеся к стрельбе орудия братьев Бюро — залп — и смешавшиеся ряды врага, опешившего от подобной неожиданности — превратились в легкую мишень, спустившиеся с ближайшего холма бретонские войска, неожиданно ударившие на опешившего противника, довершили разгром. Англичане оставили на поле этой последней битвы Столетней войны около трех тысяч погибших.

На следующее утро, когда все окончательно стихло, распорядившись об оказании помощи раненым и пересчитав сдавшихся в плен, граф Клермонский распорядился во что бы то ни стало разыскать тело старика Тальбота и его сына, во время боя исчезнувших в никуда. Для опознания был приведен захваченный в плен также престарелый английский герольд, в течение многих лет служивший своему господину верой и правдой. Разыгравшаяся вслед за этим сцена хорошо известна и не единожды описана в литературе, однако, столь драматично-напряжена, что стоит привести ее снова. Итак, исходив вдоль и поперек поле сражения, изрытое конскими копытами и обильно политое кровью, старый герольд остановился возле обезображенного, почти нагого тела, с раскрытым в агонии ртом, в котором не хватало одного из задних зубов, и залился слезами. «Монсеньор и господин мой! — воскликнул старик. — Монсеньор и господин мой, это поистину вы! Молю Бога, дабы от отпустил вам грехи ваши, я более сорока лет воевал, защищая ваш герб, и ныне настало время вам таковой вернуть.» После чего старик совлек с себя табард, украшенный гербом своего господина и бережно накрыл им испачканное грязью и кровью тело.

Несколько дней спустя, перед королем предстал один из оруженосцев графа де Шабанна, принесший весть о славной победе — а заодно и рыцарский шарф поверженного противника, так же найденный на поле боя. Карл VII со вздохом перекрестился: «Упокой Господи душу доброго рыцаря». Быть может, эти простые слова были наилучшей эпитафией доблестному врагу.

Несостоявшийся Крестовый поход

19 октября Бордо вновь и уже окончательно оказался под властью французов. В качестве наказания, город принужден был к выплате 100 тыс. золотых экю и лишен привилегий - вплоть до того времени, когда король сменит гнев на милость. Сопротивление французскому владычеству было таким образом подавлено уже окончательно. Желая отблагодарить Господа за столь славную победу, благочестивый Дюнуа и вслед за ним Ришмон распорядились по всей Нормандии устроить торжественные церковные процессии. Разгром англичан в Аквитании надолго или даже навсегда устранял опасность для северных провинций[72].

Длившаяся более ста лет война завершилась. Точнее, завершилась «горячая» ее стадия, т.к. английские короли в течение еще нескольких поколений категорически отказывались признавать свое поражение, вновь в вновь угрожая Франции войной. Один из таких эпизодов, случившийся двадщать лет спустя после описанных событий (и закончившийся в очередной раз ничем), не без яда описал в своей «Скандальной Хронике.» злоязычный Жан ле Руа. По его словам, Людовик XI (отличный интриган, но никчемный вояка), против которого новый герцог Бургундский Карл безуспешно силился двинуть английские войска, во всеуслышание хвастался тем, что «прогнал бы прочь англичан с куда большей легкостью, чем то сделал ранее его отец – и воистину гнал их взашей к пирогам с дичиной и добрым винам». На самом деле (если перевести с языка памфлета на более нам привычный), Эдуард IV Английский удовольствовался выплатой в 50 тыс. экю и благополучно вернулся к себе, чтобы уже никогда не повторить попытки напасть на французское королевство, значительно усилившееся по сравнению с прежними временами.

Между тем, кроме проблем военного свойства, государство волновали также вопросы веры. 20 мая 1453 года Константинополь сдался под напором османских полчищ, причем одна из величайших святынь христианского мира – Собор Св. Софии был превращен в мусульманскую мечеть. Западный мир бурлил от возмущения, множество голосов, требовавших нового Крестового Похода ради изгнания «неверных» сливалось в единый хор. На короткое время споры между христианскими государями были отставлены, немецкий император адресовал королю Карлу письмо с призывом присоединиться к готовящемуся Крестовому Походу, герцог Бургундский Филипп, также давно вынашивавший подобную идею озаботился отправкой ко двору соответствующего посольства[73]. Источники расходятся между собой в вопросе, насколько наш герой был готов присоединиться к всеобщему воодушевлению; скорее всего следует предположить, что этот глубоко верующий человек, будучи изначально захвачен общим эмоциональным порывом, в скором времени сумел вернуться к своему обычному хладнокровию, и вполне трезво оценить возможные шансы на благополучный исход. Шансы оказались мизерными – в самом деле, западное христианство давно уже не представляло собой единого монолита, подчиняющегося воле римского понтифика. В самой Италии шла бесконечная борьба между городами, сторонниками папы и приверженцами светской власти, Бургундский герцог, в соответствии с донесениями королевских соглядатаев, усиленно переписывался с англичанами, и явно вынашивал против французского короля не слишком дружественные замыслы.

Раздробленность взаимная враждебность между владыками христианского мира не была секретом и для церковных деятелей. Один из самых дальновидных политиков того времени – Энео Сильвио Пикколомини, секретарь императора Фридриха III, в недалеком будущем – папа Римский Пий II, совершенно резонно отмечал в своем письме римскому понтифику:

« У христианства нет больше единомыслия. .. У каждого владения наличествует собственный князь и каждый из князей блюдет свой особенный интерес. У кого хватит красноречия, дабы соединить под единым знаменем столь великое множество владык, разделенных и враждующих между собой?.. У кого найдется сил, дабы примирить между собой англичанина и француза, генуэзца и арагонца, немца, венгра и чеха?.. Король французский ежечасно вынужден следить на происками англичан, а эти последние жаждут единственно отомстить за свое изгнание. Шотландия, Дания, Швеция и Норвегия, - страны, расположившиеся у края света не желают слышать ни о чем ином, как о внутренних своих делах... Города сражаются князьями, эти последние также не имеют между собой единства.. »

И все же, не теряя надежды на лучшее, 30 сентября 1453 года папа призвал западное христианство к новому Крестовому Походу. Буквально несколькими днями спустя после папской буллы, графа де Дюнуа застал очередной королевский приказ немедленно явиться ко двору. Захватив с собой шумное семейство, воодушевленное перспективой красочного путешествия, Бастард отбыл в Монтиль[72].

Надо сказать, что ко времени его прибытия страсти и страхи постепенно улеглись. Мехмед II, которому было достаточно хлопот в уже бывшей Византийской империи явно не собирался атаковать Европу. Однако, папа не собирался отступать от однажды принятого решения. 1 февраля 1453 года особой буллой он даровал прощение грехов всех, желающим принять участие в новом Крестовом Походе[73]. Европейские государи остались глухи к его призывам. Новая попытка Римского понтифика на Вселенском Соборе в Ратисбонне, 23 апреля 1454 г. призвать христианство объединить свои силы против турецкой угрозы – а заодно и пожертвовать на будущий поход десятую часть своих доходов, также не нашла понимания. Время Крестовых Походов окончательно кануло в Лету, так что единственной реальным откликом на известие о поражении восточного христианства стали модные женские тюрбаны «а-ля тюрк». Как то обычно бывает, реальная трагедия вылилась в фарс.

Герцог Бургундский в качестве последней попытки изменить ситуацию, 17 февраля 1454 года устроил для своих рыцарей пышный банкет, вошедший в историю под именем «Фазаньего пира», где все единодушно – по древнему обычаю над блюдом с жареным фазаном – поклялись не щадить сил для защиты христианской веры. Но и эта клятва осталась пустым сотрясением воздуха, несмотря на то, что к королю был отправлен собственной персоной герольдмейстер Золотого Руна с соответствующим случаю напыщенным посланием. Карл Французский, согласившись с трезвыми доводами Бастарда и прочих советников короны, достаточно холодно выслушал бургундского посла, изо всех сил старавшегося вовлечь Францию в заморскую авантюру уговорами и лестью, столь же мало действия оказало и письмо германского государя, как известно, давно заглядывавшегося на несколько швейцарских городов, которые весьма удобно было бы под шумок присоединить к своим землям. Идея войны против турок провалилась окончательно[74]. Впрочем, вернемся к нашему повествованию.

Примечания

  1. 1,0 1,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 283
  2. 2,0 2,1 2,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 284
  3. 3,0 3,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 285
  4. Caffin de Mirouville, 2003, p. 287
  5. 5,0 5,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 288
  6. 6,0 6,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 289
  7. Caffin de Mirouville, 2003, p. 290
  8. Caffin de Mirouville, 2003, p. 291
  9. 9,0 9,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 292
  10. 10,0 10,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 293
  11. Caffin de Mirouville, 2003, p. 295
  12. Caffin de Mirouville, 2003, p. 296
  13. Caffin de Mirouville, 2003, p. 298-299
  14. Caffin de Mirouville, 2003, p. 298
  15. Caffin de Mirouville, 2003, p. 299
  16. 16,0 16,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 301
  17. 17,0 17,1 17,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 302
  18. Caffin de Mirouville, 2003, p. 303
  19. Caffin de Mirouville, 2003, p. 304
  20. 20,0 20,1 20,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 306
  21. Caffin de Mirouville, 2003, p. 305
  22. Caffin de Mirouville, 2003, p. 309
  23. 23,0 23,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 307
  24. 24,0 24,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 308
  25. 25,0 25,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 310
  26. 26,0 26,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 311
  27. Caffin de Mirouville, 2003, p. 312
  28. Caffin de Mirouville, 2003, p. 315
  29. 29,0 29,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 317
  30. Caffin de Mirouville, 2003, p. 316
  31. Caffin de Mirouville, 2003, p. 318
  32. 32,0 32,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 319
  33. 33,0 33,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 320
  34. Caffin de Mirouville, 2003, p. 321
  35. Caffin de Mirouville, 2003, p. 323
  36. Caffin de Mirouville, 2003, p. 324
  37. Caffin de Mirouville, 2003, p. 325
  38. Caffin de Mirouville, 2003, p. 328
  39. Caffin de Mirouville, 2003, p. 326
  40. 40,0 40,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 327
  41. Caffin de Mirouville, 2003, p. 329
  42. Caffin de Mirouville, 2003, p. 330
  43. Caffin de Mirouville, 2003, p. 331
  44. Caffin de Mirouville, 2003, p. 332
  45. Caffin de Mirouville, 2003, p. 333
  46. Caffin de Mirouville, 2003, p. 334
  47. 47,0 47,1 47,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 335
  48. Caffin de Mirouville, 2003, p. 336
  49. 49,0 49,1 49,2 49,3 Caffin de Mirouville, 2003, p. 337
  50. 50,0 50,1 50,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 338
  51. 51,0 51,1 51,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 339
  52. Caffin de Mirouville, 2003, p. 340
  53. Caffin de Mirouville, 2003, p. 342
  54. 54,0 54,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 343
  55. Caffin de Mirouville, 2003, p. 344
  56. 56,0 56,1 56,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 345
  57. 57,0 57,1 57,2 57,3 Caffin de Mirouville, 2003, p. 346
  58. 58,0 58,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 348
  59. 59,0 59,1 59,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 347
  60. 60,0 60,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 350
  61. 61,0 61,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 351
  62. Caffin de Mirouville, 2003, p. 352
  63. 63,0 63,1 63,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 353
  64. Caffin de Mirouville, 2003, p. 355
  65. Caffin de Mirouville, 2003, p. 356
  66. Caffin de Mirouville, 2003, p. 358-359
  67. Caffin de Mirouville, 2003, p. 359
  68. 68,0 68,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 362
  69. 69,0 69,1 69,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 363
  70. Caffin de Mirouville, 2003, p. 365
  71. Caffin de Mirouville, 2003, p. 366
  72. 72,0 72,1 72,2 Caffin de Mirouville, 2003, p. 367
  73. 73,0 73,1 Caffin de Mirouville, 2003, p. 369
  74. Caffin de Mirouville, 2003, p. 371
Личные инструменты