Джон, герцог Бедфордский, регент Франции для короля Английского/Глава 3. Регент Франции

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Запоздалый медовый месяц)
(Англия)
Строка 581: Строка 581:
  
 
Путешествие по северным графствам продолжалось. По свидетельству документов того времени, в октябре все того же 1426 года герцогская чета навестила [[ru.wp:Рединг (Англия)|Рединг]], где нашему герою довелось присутствовать на очередном заседании королевского совета, а затем вместе с супругой — местное бенедиктинское аббатство, памятное Ланкастерскому дому тем, что здесь когда-то сочетались браком дед нашего героя, [[ru.wp:Джон Гонт|Джон Гонт]] и [[ru.wp:Бланка Ланкастерская|Бланка Ланкастерская]].
 
Путешествие по северным графствам продолжалось. По свидетельству документов того времени, в октябре все того же 1426 года герцогская чета навестила [[ru.wp:Рединг (Англия)|Рединг]], где нашему герою довелось присутствовать на очередном заседании королевского совета, а затем вместе с супругой — местное бенедиктинское аббатство, памятное Ланкастерскому дому тем, что здесь когда-то сочетались браком дед нашего героя, [[ru.wp:Джон Гонт|Джон Гонт]] и [[ru.wp:Бланка Ланкастерская|Бланка Ланкастерская]].
 +
 +
=== Прощание с Англией ===
 +
Между тем, Хамфри Ланкастерский, узнав об удалении злокозненного дядюшки, заранее торжествовал победу, причем делал это настолько открыто, что имел неосторожность написать одному из своих друзей: «''Пусть мой брат ныне правит как ему заблагорассудится, пока остается на этой земле, после того же, как он отбудует во Францию, я буду править как буду полагать для себя наилучшим''.»
 +
 +
Неизвестно, случился ли среди соратников младшего брата доброхот, поспешивший донести столь безудержную похвальбу до нашего героя, или же Джон Бедфорд и сам с обычной для себя проницательностью догадывался о скором наступлении столь благословенного времени, однако, вернувшись в столицу, он принял все необходимые меры, чтобы пресечь подобные поползновения, что называется в зародыше. Можно сказать, что в этом плане, Бедфорд был человеком своего времени, глубоко убежденным, что наилучшим устройством для двойной монархии является [[ru.wp:Сословно-представительная монархия|сословно-представительный]], то бишь, наряду с королем или соответственно, регентом, правит совет, помогающий и даже несколько ограничивающий высшее должностное лицо в его власти. Надо сказать, что подобным образом он устраивал собственное правление в Нормандии, и тем был совершенно удовлетворен, как видно решив, что лучшего нечего и искать.
 +
 +
Посему, 24 ноября 1426 года, собрав вокруг себя в Вестминстере королевский совет, Бедфорд озаботился законами, наделяющими таковой совет исполнительной властью и ничем не ограниченной свободой слова. Начатое подобным образом законотворчество, продолжалось на следующем заседании, 28 января уже нового, 1427 года, когда новый канцлер страны, Джон Кемп, незадолго до того рукоположенный в сан [[ru.wp:Архиепископ Йоркский|архиепископа Йорского]], произнес знаменательную речь, наставляя Совет в необходимости править страной со всем возможным  разумением:  «''при том же, исполнительная власть обретается ныне в руках его (т.е. короля) лордов, составляющих совместно власть Парламентскую, или же его Совет, но в особенности же лордов его совета''». Переводя это несколько витиеватое заявление на современный язык, мы получим в сухом остатке то, что высшую власть в стране представляет Парламент в полном составе, а в случае, если он по неким причинам (каникулярным, военным и т.д.) не проводит своих заседаний, вся ответственность касательно управления страной ложится на плечи представителей королевского совета. Что касается власти лорда-протектора, ее границы также должны были определяться по согласованию с Парламентом, и переступать их первому лицу королевства после собственно монарха, было не дано.
 +
 +
Бедфорд, молча выслушав речь канцлера, поднялся с места, чтобы поблагодарить лордов за то, что они ясно и недвусмысленно выразились на столь непростую тему, после чего дополнительно настоял на том, чтобы они и далее «''лорды, составляющие Совет, высказывали свое мнение, направляли (его) и (также им) руководили''», а если ему случится совершить некую ошибку, немедленно указывали на таковую. И наконец, довершая начатое, Бедфорд скрепил торжественной клятвой свое неизменное намерение и в дальнейшем считаться с мнением Совета.
 +
 +
Что касается Хамфри Глостера, то сказавшись больным, он предпочел уклониться от необходимости присутствовать на сессии, где руководил его старший брат. Сколь можно о том судить, Ланкастер-младший собирался придерживаться раз и навсегда выбранной линии, и чтобы не спугнуть добычу, попросту подождать отъезда старшего брата во Францию, и далее вести дела по собственной прихоти. Однако, в этом случае, младшего королевского сына ждало горчайшее разочарование, т.е. канцлер Джон Кемп, направленный к нему Бедфордом, попросту поставил разьяренного и униженного Хамфри перед свершившимся фактом. Отныне власть его ограничивалась законодательным порядком, идти против которого было фактически невозможно, не настроив против себя всю феодальную Англию. Посему, хочешь – не хочешь, молодому  Ланкастеру ничего не оставалось, как делая хорошую мину при плохой игре, присягнуть на верность уже принятому закону, и пообещать, что отныне будет управлять, согласуясь с решениями совета, и отнюдь «''не по собственному разумению и фантазии''».     
 +
Забегая вперед, заметим, что Хамфри затаит против старшего брата смертельную обиду, и никогда не простит ему случившегося, хотя – если взглянуть на ситуацию непредубежденно, Бедфорд  более чем своевременным вмешательством спас непутевому братишке не только власть, но возможно, и самую жизнь. Достаточно вспомнить, как закончил [[ru.wp:Ричард II|Ричард II]], также порывавшийся править сообразуясь единственно со своими капризами, а расправиться с неугодным регентом во все времена было во многих отношениях куда проще, чем с неугодным королем.
 +
 +
Впрочем, Хамфри, как не сложно догадаться, никогда не принял бы подобного хода мыслей, как не принял и столь болезнненого для своего самолюбия укола. Не пройдет и года, как он нарушит слово, и вновь попытается подчинить себе Парламент, наотрез отказываясь посещать его заседания вплоть до момента, когда требования его, королевского сына, будут безоговорочно приняты. Но вернемся к нашему герою.
 +
 +
Наступала весна 1427 года, навигация на Ла-Манше восстановилась в полной мере после долгой зимы, и Бедфорд с супругой поспешили отбыть во Францию, где их как обычно, ждали неотложные дела. Юный король взялся проводить любимого дядю, вместе покинув Лондон они отправились на богомолье к могиле [[ru.wp:Бекет, Томас|Св. Томаса Кентерберийского]]. Распрощавшись после того с юным монархом, 19 марта герцог и герцогиня Бедфордские поднялись на корабль, должный доставить их во Францию. В качестве прощального вознаграждения, казначей английской короны выплатил нашему герою 2 тыс. золотых фунтов «в качестве награды», а заодно – возмещения дорожных расходов. Англия вновь скрылась за горизонтом, на следующие несколько лет.

Версия 00:49, 15 января 2022

Глава 2. Брат короля "Джон, герцог Бедфордский, регент Франции для короля Английского" ~ Глава 2. Брат короля
автор Zoe Lionidas
Глава 4. Перед судом истории




Содержание

Время Бедфорда

Смерть Карла Французского

Vigiles du roi Charles VII 55.jpg
Похороны короля Карла VI.
Неизвестный художник «Похороны короля Карла VI». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 27v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же новоиспеченного регента Франции ждало очередное важное известие, которое привез ему в Руан, где в очередной раз собирались английские силы, герольд, с ног до головы одетый в черный траур. 22 октября 1422 г. в Париже, в отеле Сен-Поль тихо скончался от очередного приступа малярии безумный французский король. Верные парижане поспешили в Лондон, чтобы положить ключи от городских ворот в колыбель короля-младенца Генриха VI, который с этого момента становился полновластным властелином двойной монархии. Присутствие регента срочно требовалось в Париже, и посему, не теряя больше времени, Джон Ланкастерский вскочил в седло.

Вплоть до его прибытия, тело покойного, зашитое в воловью шкуру, покоилось в часовне королевского отеля. Бедфорд появился в Париже, по всей видимости, в последних числах октября 1422 года. Ради того, чтобы соблюсти хотя бы внешние приличия и придать церемонии похорон вид, соответствующий достоинству покойного, Бедфорду пришлось уговорить Парижский Университет – влиятельнейшую силу в Париже в те времена, согласиться с необходимостью пустить с молотка часть драгоценностей короны, а также золотого и серебряного запаса и наконец, драгоценных дворцовых гобеленов; причем сам Бедфорд, как видно, для того, чтобы внести свою лепту в общее дело поспешил приобрести в собственное пользование всю немалую библиотеку покойного (И 230).

От взгляда присутствующих не укрылось то, что ни один из французских принцев не побеспокоился прибыть на церемонию прощания; Филипп Бургундский также подчеркнуто отсутствовал, быть может – по причине еще не остывшей обиды, или же того, что не собирался ставить себя в подчиненное положение относительно нашего героя. Но так или иначе, было предпринято все возможное, чтобы церемония выглядела достойным образом; 16 тысячам парижских бедняков роздано ни много ни мало 20 тыс. английских фунтов, во время полагающихся по случаю заупокойных месс сожжено 20 тыс. фунтов дорогих восковых свечей. Для того, чтобы поминки по усопшему также имели достойный вид, хранителю королевских гобеленов Жану Дювалю было приказано временно передать в руки сен-денийских монахов драгоценные ковры, вышитые изображениями золотых геральдических лилий на лазурном фоне, которые затем украсили собой стены старинной часовни аббатства.

Королева Франции, как и полагалось по обычаю вдове, оставалась в своих покоях, тогда как одетый в траур Джон Бедфорд, пешком двигался впереди процессии к собору Нотр-Дам, где опять же в соответствии с обычаем патриарх Константинопольский отслужил заупокойную мессу. Через весь Париж медленным шагом катафалк и сопровождающий его торжественный кортеж двинулся по направлению к аббатству Сен-Дени, где несчастный безумец должен был обрести для себя последнее успокоение. Бедфорд видел, как покойного оплакивал Париж, как женщины на улицах, и на балконах, увешанных торжественности ради, разноцветными коврами, громко рыдали, как мужчины снимали шляпы, скорбно крестясь вслед уходящей процессии. Дальновидный англичанин не строил иллюзий: Франция прощалась со своей свободой и делала это в высшей степени неохотно. Приучить ее к новому порядку вещей и сделать его единственно возможным и само собой разумеющимся было его непосредственной задачей, к которой, по окончании необходимого траурного периода, он предастся с обычной для себя энергией.

Пока же, как и требовалось по обычаю, герольд покойного короля сломал свой жезл над открытой могилой, и бросив обе половинки поверх гроба, возгласил «Генриха II Английского и Французского» королем объединенной монархии. Вслед за тем, отбыв свои обязанности председателя на неизменном похоронном пире, и вернувшись в Париж, Бедфорд должен был в самой вежливой и непреклонной форме отклонить притязания старой королевы Изабеллы, порывавшейся возглавить страну на правах вдовы покойного и матери вдовствующей королевы Катерины. Старухе дали ясно понять, что в ее услугах никто не нуждается, и вопрос таким образом был закрыт раз и навсегда.

Впрочем, до ушей Бедфорда в скором времени дошло, что в Меэне, где дофин Карл на короткое время остановился в замке, принадлежавшем его супруге, придворные поспешили во всеуслышание, как опять же полагалось по обычаю, во время торжественной церковной службы провозгласить здравицу новому французскому королю. Посему, спеша как можно скорее нивелировать впечатление, произведенное на многих подобным демаршем, Бедфорд поспешил в начале ноября 1422 года собрать заседание Парижского Парламента, где занял председательствующее место. Надо сказать, что ему удалось собрать в этот день весьма внушительное представительство: на заседании присутствовали председательсвующий Парламента Морвилье (как уже было сказано, по необходимости уступивший свое место англичанину), а также епископ Парижский Жан де Рошеталье, представители городских властей и крупнейших ремесленных цехов. По приказу Бедфорда, Жан ле Клерк, канцлер Франции громким голосом зачитал соответствующее обращение, должное напомнить присутствующим о данной ими присяге на верность Договору в Труа (и соответственно – английской монархии), тогда как молодой Карл «именующий себя дофином», навсегда отстранялся от престола «по причине величайшего и отвратительнейшего преступления, исполненного и совершенного в его присутствии, с его полного к тому согласия и одобрения противу персоны покойного герцога Бургундского».

Спор о власти, выигранный только наполовину

Egerton 1065 f. 172v.png
Противостояние партий.
Брюггский мастер «Спор Цезаря и галлов». — Гай Юлий Цезарь «Записки о галльской войне». - ок. 1480 г. - Egerton 1065 f. 172v. - Британская библиотека, Лондон.

В продолжении своей речи, канцлер уверил присутствующих, что Бедфорду надлежит править страной сообразуясь с мнением Парламента, должного в свою очередь, оказывать ему посильную помощь в делах правления, а также поддерживать в королевстве порядок и справедливость. Герцогство Нормандское, как мы помним, завоеванное англичанами, опять же, в полном согласии с буквой договора в Труа, должно было вернуться в состав французского королевства, должность наместника Нормандии упразднена, и печать его уничтожена. Бедфорд не имел к тому возражений, так что сразу по окончании затянувшейся речи, канцлер предложил присутствующим вновь поклясться в верности договору в Труа, используя для того миссал, загодя им припасенный именно с этой целью. Вслед за тем соответствующую клятву должны были принести члены Университета, и наконец, простые парижане, должные для того прибыть в здание городской ратуши.

Трудно сказать, убедило ли нашего героя это изъявление верноподданических чувств. Скорее всего нет, как обычно, трезвомыслящий и скептичный, он оказался в очередной раз прав, т.к. в скором времени в Париже был разоблачен опасный заговор, имевший своей целью тайно открыть ворота войскам французского короля, как их открыли тремя годами ранее для герцога Бургундского. Особенную тревожность этой новости придавало то, что во главе провалившегося заговора стоял ни кто иной, как Мишель Лалье, к которому покойный король питал полное доверие. Самому Лалье удалось скрыться, приспешники его были схвачены и закончили жизнь в тюрьме или на эшафоте, однако, непрочность и шаткость английского владычества в самой столице становилась для нашего героя все более очевидной. Придет время, и он всерьез озаботиться этой проблемой.

Пока же, смена власти, случившаяся, как водится, весьма не вовремя и совершенно непредсказуемо, ознаменовалась спором обоих братьев. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что для удержания в повиновении захваченной части Франции а также для покорения земель, все еще сохранявших верность беглому дофину, понадобится английское золото и английские же солдаты, Бедфорд, в противовес воле покойного брата потребовал для себя регентства над обеими частями королевства, ссылаясь в том на «право рождения и старшинства». Ему тут же воспротивился Хамфри Глостерский; соглашаясь уступить старшему брату (во исполнение воли покойного короля) Францию, он настаивал на том, что двойное королевство требует также двух регентов, и Англия должна оставаться у него в подчинении вплоть до совершенолетия юного Генриха VI.

В этой атмосфере взаимных пререканий и столь же взаимоисключающих требований, дядя обоих принцев, епископ Бофорт, чувствовал себя как рыба в воде, получая немалое удовольствие от того, что своими деньгами и влиянием мог равно способствовать победе как той, так и другой стороны – тем более, что в свое время последнюю волю покойного короля в спешке и смятении записать не удосужились, и каждый толковал ее на свой лад, цитируя то, что сохранилось в памяти. Посему, неизвестно, чем кончилось бы все дело, не вмешайся в него властная сила, не считаться с которой не решался никто из английских монархов: Парламент – и вмешательство это ясно показало, что ни одному из братьев достичь своих целей в полной мере не удастся.

Не желая предоставлять никому из них слишком много власти и влияния, Парламент настоял на том, что Бедфорду следовало сосредоточиться на управлении Францией, тогда как Хамфри мог выступать регентом Англии лишь при условии, что власть его будет поставлена под надзор Парламента, и все важнейшие решения будут приниматься исключительно с согласия последнего. Хамфри запротестовал было, указывая на то, что при жизни брата обладал в стране практически всей полнотой власти, на что ему было указано, что не следует путать ситуацию, когда взрослый и дееспособный король попросту находится за границей, и короля-младенца, в силу возраста не могущего ни принимать, ни отвергать те или иные действия регента.

Упрямец, между тем, не желал сдаваться, приведя в качестве очередного аргумента известный в английской истории прецедент: назначение Уильяма Маршалла, графа Пемброка, «регентом короля и королевства Английского» при юном Генрихе III. Лорды немедленно отклонили подобное возражение, ссылаясь на то, что оно ущемило бы свободу Парламента. С подобным не считаться было невозможно; слишком свежа была память как вышеназванной свободе попытался воспротивиться недоброй памяти король Иоанн Безземельный, и чем это сопротивление закончилась. Посему, перепалка сама собой сошла на нет, и обоим братьям пришлось довольствоваться уже имеющимся. Впрочем, Бедфорд с самого начала, понимая, что в полной мере не сможет добиться поставленной цели, обычным образом не настаивал. Вместо того, все внимание его поглотили насущные задачи управления покоренной страной.

Как управленец он мог дать сто очков вперед не только малоопытному Хамфри, но и своему недавно почившему старшему брату, и этим талантам сейчас предстояло раскрыться в полной мере. Надо сказать, что наш герой, как бы мы не относились к нему из своего исторического далека, был уже человеком новой формации, обладателем широкого кругозора и огромной политической дальновидности. Можно сказать, он во многом опередил свое время, с удивительной для своей эпохи прозорливостью рассудив, что покорность граждан недавно завоеванной страны обеспечивать следует не запугиванием и принуждением, но подчеркнутым вниманием к их нуждам и попыткам соединить в единое целое интересы победителей и побежденных. Подобная задача была в полной мере титанической, и вряд ли целиком осуществимой в те времена, однако, Джон Ланкастерский взялся за нее методично и непреклонно.

Тонкости дипломатии

Герцог Бедфордский против герцога Бретонского

SOAOTO - Folio 057V 1.jpg
Жан V Бретонский..
Жиль Гобе «Герцог Жан V в облачении Ордена Золотого Руна». - «Статуты, ордонансы и гербовник Ордена Золотого Руна» - KB 76 E 10 f. 057V — ок. 1473 г. - Королевская библиотека. - Гаага, Нидерланды

Надо сказать, что наш герой, как бы мы не относились к нему из своего исторического далека, был уже человеком новой формации, обладателем широкого кругозора и огромной политической дальновидности. Можно сказать, он во многом опередил свое время, с удивительной для своей эпохи прозорливостью рассудив, что покорность граждан недавно завоеванной страны обеспечивать следует не запугиванием и принуждением, но подчеркнутым вниманием к их нуждам и попыткам соединить в единое целое интересы победителей и побежденных. Подобная задача была в полной мере титанической, и вряд ли целиком осуществимой в те времена, однако, Джон Ланкастерский взялся за нее методично и непреклонно.

В качестве первого шага, накрепко привязать к английской идее следовало высшую знать, для чего проводниками своего влияния наш герой избрал двух крупнейших вассалов покойного французского короля — герцогов Бургундского и Бретонского. С Филиппом Бургундским мы уже знакомы, а вот касательно бретонца следует сказать несколько слов. Жан V де Монфор прозванный своими подданными «Мудрым» был сыном Жана IV Доблестного и Жанны Наваррской, как мы помним, ставшей затем мачехой нашего героя. Первой супругой его отца была англичанка — Мария Плантагенет, дочь Эдуарда III, посему в этой стране, долгое время выступавшей в качестве буфера между противоборствующими державами, образованные люди (включая самого герцога) с одинаковой свободой изъяснялись на двух языках, и были привычны к образу жизни обеих стран.

Рано лишившись отца (по всей видимости, отравленного своими политическими противниками), юный Жан и его младшие братья немедленно оказались в центре борьбы арманьяков и бургундцев, причем обе стороны пытались присвоить себе роль воспитателей при малолетних принцах, желая по мере их возмужания, превратить Бретань в союзницу, прочно привязанную к их интересам. Изначально в этой борьбе победили бургундцы, однако, приставленный к им бургундский ставленник показал себя никудышным воспитателем, возбудившим у мальчиков исключительно отвращение к своей персоне и соответственно, к защищаемому им делу. Посему, через некоторое время вошедшие в силу арманьяки отняли у него бретонских принцев, и те долгое время воспитывались при особе королевы Франции Изабеллы, о которой у нас уже шла речь. Трудное детство, полное испытаний, и нешуточных опасностей, развило в герцоге Жане лживость и двуличие, а также способность ловко уворачиваться от притязаний обеих партий, блюдя единственно свой собственный интерес. Автор биографии нашего героя Е. Карлтон Уильямс, полагает причиной тому «кошачье» пристрастие молодого герцога к комфорту и беззаботности, что в согласии с мнением этого историка, выражалось в первую очередь в том, что доблесть бретонца «многократно возрастала, едва лишь война удалялась от его границ». Рискнем не согласиться с подобным мнением; герцог Жан менее всего был лентяем и бонвиваном, когда обстоятельства требовали того, он мог показать себя мужественными и способным переносить лишения (в чем нам предстоит сейчас убедиться) — другое дело, что этот скользкий и увертливый человек не желал однозначно связывать себя с той или иной партией вплоть до того времени, когда победитель не определится уже окончательно и бесповоротно. Посему, отвергая притязания обеих, он весьма искусно сохранял «нейтралитет», поочередно заверяя тех и других в своей преданности, — усидеть между двух стульев ему в самом деле удастся вплоть до окончательного перелома в Столетней войне.

Надо сказать, что в 1417 году связать Жана Монфора с дофинистской партией не без успеха пыталась многократно нами упомянутая королева Иоланда, ради этого союза согласившаяся женить своего старшего сына на дочери герцога Жана Изабелле. Впрочем, это едва наладившееся соглашение едва не испортил в конец нетерпеливый дофин. Понимая, что заставить бретонца открыто порвать с англичанами и перейти на его сторону вряд ли возможно, еще совершенно неопытный властелин пожелал решить дело одним решительным ударом; воспользовавшись временным отсутствием при дворе королевы Иоланды, он через своих приспешников устроил хитроумный заговор против бретонского герцога, причем непосредственными исполнителями должно было стать семейство Пентьевров, давно домогавшееся герцогской короны. Карл обещал им всяческую поддержку, те же, в свою очередь, обязались — конечно же, после победы, немедленно объявить войну Англии. Посему ничего не подозревающего герцога заманили якобы на пир во имя примирения сторон, должный состояться в замке Шамтосё, а вместо того бросили в темницу, где у скованного пленника угрозами и голодом вымогали отказ от герцогской короны. Все дело провалилось из-за того, что пленный герцог пользовался у подданных немалым уважением, против Пентьевров поднялась вся феодальная Бретань, и дело закончилось тем, что после короткой войны Жана Монфора с триумфом вывели из заключения, а его отношения с двором опального дофина серьезно испортились.

Именно этим и пытался сейчас воспользоваться наш герой, желая сыграть на обиде герцога Жана с таким же искусством, как на жажде мести осиротевшего бургундца. В качестве первого шага (так как наш герой был слишком умен, чтобы форсировать события), он задумал осуществить два очень важных брака. Надо сказать, что младший брат Жана Монфора — Артюр, носивший титул графа Ришмона, во времена Азенкура оказался в английском плену, и вышел на свободу исключительно по настоятельным просьбам своей невестки — Жанны Французской, супруги герцога Монфора, во времена развернувшейся войны против клана Пентьевров. Ришмон был отпущен «под честное слово», что назначенный выкуп будет затем внесен, однако, вслед за тем умер Генрих V и Ришмон счел себя по этой причине свободным от данного слова. Особого доверия подобное поведение не внушало, однако, следовало считаться с тем, что Ришмон был храбрым солдатом и весьма талантливым полководцем. Желая вернуть себе свободу, он присягнул на верность королю Генриху V и действительно при его жизни отличился во время нескольких боев, сражаясь за интересы англичан. Именно в этом младшем, честолюбивом брате герцога бретонского, наш герой разглядел отличное орудие для воздействие на его вечно колеблющегося сюзерена. Бедфорду было давно известно, что Ришмон с детских лет влюблен в Маргариту Бургундскую, одну из сестер герцога Филиппа, однако та, гордая своим положением вдовы французского дофина, отнюдь не горела желанием отвечать взаимностью младшему сыну, не имеющему ни земель ни власти, и кроме того — уроду (лицо Ришмона наискось пересекал кривой шрам — вечная память об Азенкуре). Впрочем, Бедфорду, как мы помним, умевшему методично идти к поставленной цели, в скором времени удалось сломить упорство Маргариты, в октябре 1422 года бургундское посольство под руководством Юга де Ланнуа, уполномоченное заключить соответствующий брачный контракт явилось к Бедфорду в Париж, и к вящему удовлетворению обеих сторон, соглашение в скором времени было достигнуто, а в декабре все того же 1422 года, оба герцога — Филипп Бургундский и наш герой присягнули на верность заключенному соглашению, что в реалиях тех времен соответствовало ратификации. Посему, в скором времени торжествующий Ришмон предстал перед алтарем вместе со своей избранницей, тогда как Джон Ланкастерский в феврале следующего 1423 года, пригласил обоих герцогов в Амьен, для следующего раунда переговоров.

Сватовство Джона Бедфорда

Anne, Duchess of Bedford (detail) - British Library Add MS 18850 f257v cropped.jpg
Анна, будущая герцогиня Бедфордская.
Мастер Бедфорда «Анна Бедфордская и св. Анна» (фрагмент) - «Часослов Бедфорда» - Add. 18850, fol. 257v. - Ок. 1410—1430 - Британская библиотека, Лондон

И тот и другой в сопровождении соответствующих свит были с почетом встречены Бедфордом у городских ворот, в честь их прибытия в архиепископском дворце был устроен грандиозный пир, после чего 13 апреля 1423 года между славной троицей был заключен договор о дружбе, причем, каждый из них дал клятву всеми силами препятствовать дофину в его попытках вернуть себе отцовский престол, поддерживать обоих своих союзников, по необходимости выставляя для того 500 латников и стрелков, а также — и это уже явно была инициатива нашего героя — защищать бедный люд, страдавший от бесчинств обеих армий. В качестве «регента Франции для короля Английского» Бедфорд первым поставил под документом свою подпись, его примеру последовали оба герцога, причем по замыслу нашего хитроумного героя, они подобным образом должны были молчаливо засвидетельствовать признание короля-младенца французским монархом. На следующий день верность договору была клятвенно подтверждена в местном соборе, и соответствующие письма разосланы во все концы французского королевства. Довольный собой Бедфорд, желая еще прочнее привязать к себе осторожного бретонца, заставил его публично прочесть вслух заключенный договор, после чего, как видно в качестве вознаграждения, приказал выплатить герцогу Жану 6 тыс. полновесных французских ливров в качестве возмещения понесенных расходов.

Вслед за тем, Бедфорд побеспокоился о том, чтобы устроить свой собственный брак с младшей сестрой бургундца — Анной. За отсутствием жениха на церемонии «брака по представительству» 17 апреля 1423 г. в часовне замка Монбар (в Мелане), его роль исполнил Пьер де Фонтене, тогда как церемонией руководил Жан де Лэнь, цистерианский аббат. Вслед за тем новобрачную следовало доставить к супругу, и Бедфорд, довольный своими успехами, поспешил в Труа, чтобы достойно подготовиться к встрече.

Конечно, же нашему молодожену даже в голову не могло прийти, что уже на следующий день (18 апреля), оба хитроумных союзника за его спиной, умудрились заключить между собой тайный договор о дружбе, в котором оговаривалась возможность для каждого из них благополучно договориться с беглым дофином — оставаясь при том верными друг другу.

Пока же новая герцогиня Бедфордская держит путь в Труа, где все готово к ее прибытию, скажем несколько слов о этой персоне, появляющейся в нашем повествовании. В момент брака Анне Бургундской исполнилось 18 с половиной лет. Она выросла в атмосфере блеска и роскоши бургундского двора, бывшего в те времена одним из самых колоритных в Европе. По тогдашнему времени молодая принцесса была образована и в достаточной мере начитана, и питала настоящую слабость к поэзии и музыке, составлявших для нее с самых ранних лет неотъемлемую часть жизни. Бургундское семейство было дружным, и Анна самозабвенно любила родителей (так что для нее как и для всех прочих жестоким ударом стало убийство Жана Бесстрашного на мосту Монтеро), была не менее привязана к старшему брату Филиппу и к четырем своим сестрам — эту привязанность бургундское семейство в полном составе пронесет через всю свою жизнь.

С другой стороны, даже самый прожженный придворный льстец вряд ли решился бы назвать молодую герцогиню «красавицей». Строго говоря, уродиной ее также назвать было бы затруднительно; внешность герцогини Анны была попросту невзрачной, говоря современным слогом можно заключить, что ей досталась от природы «деревенская физиономия». Каждая раса, как известно, включает в себя и красивый и некрасивый тип, и в этом плане герцогиня Анна была живым воплощением северных дурнушек: белая до прозрачности кожа, маленькие и глубоко посаженные блекло-голубые глаза, тяжелый нос и шевелюра соломенного цвета. Единственно, чем могла бы пожалуй, похвастаться новоиспеченная герцогиня Бедфордская, были тонкие руки с изящными аристократическими пальцами. В те времена, когда главным для женщины считалась внешность, а знатная дама по определению должна была быть «прекрасной», герцогиня Анна во время своих поездок верхом не раз получала в спину недовольное ворчание консервативно настроенных граждан, из которого явно выделялось слово «страхолюдина». Впрочем, Бедфорд, и сам не могущий похвастаться внешним очарованием, к подобному был совершенно равнодушен.

Вероятно, пытаясь компенсировать свою слишком уж неказистую внешность, герцогиня Анна испытывала настоящую страсть к богатым нарядам. Известный портрет, сохранившийся на страницах Часослова, когда-то ей принадлежавшего, показывает молодую супругу Бедфорда коленопреклоненной в молитвенной позе, что, однако, не мешает ни ей самой, ни художнику выставлять напоказ для потенциального зрителя умопомрачительной цены уппеланд из золотой парчи, а также мягкую шапочку-бурреле, по моде того времени, также вышитую золотой нитью с россыпью драгоценных камней.

Впрочем, отказав новоиспеченной герцогине Бедфордской во внешней привлекательности, природа щедро наделила ее умом, тактичностью, и сильным характером. В качестве примера, стоит указать, что именно ей, Анне Бургундской, в апреле 1423 года было поручено съездить в Дижон к старшей сестре Маргарите и преодолеть упорное нежелание последней вступить в брак к Ришмоном. Поездка эта, как известно, увенчалась полным успехом, и удовлетворенная посланница могла теперь озаботиться собственной судьбой.

Как и полагалось по обычаю, в сопровождении немалого отряда бургундцев и пышно разодетой дамской свиты, из которой особенно выделялись мадам де Рошфор и мадам де Сальм, Анна Бургундская 23 апреля прибыла наконец в Труа. Наш герой не остался в долгу, встретив свою нареченную супругу в сопровождении столь же представительного сопровождения английских дворян, в частности, здесь присутствовали ближайшие и преданные друзья новобрачного: Томас Монтекьют, Ричард Вудвилл, Робер Жоливе (аббат островного монастыря Мон-Сен-Мишель), и супруг по представительству Пьер Фонтене.

Политический брак оказывается неожиданно счастливым

Choir of Saint-Jean-au-Marché, Troyes HDR 20140509 15.jpg
Церковь Сен-Жан-де-Труа. Здесь венчался Джон Бедфорд.

Герцог Филипп озаботился, чтобы свадьба (уже не по представительству, а последняя и окончательная!) была обставлена с царственной роскошью. В качестве приданого он выделил для сестры 150 тыс. золотых ливров, которые должны были при любой превратности судьбы остаться в распоряжении будущей герцогини Бедфордской. Кроме того, случись старшему брату умереть, не оставив после себя мужского потомства, ей предстояло наследовать прославленное в позднейшей литературе графство Артуа, к слову сказать, то самое, сыгравшее не последнюю роль в начале Столетней войны.

Впрочем, не все обстояло столь гладко, как то могло показаться стороннему наблюдателю. Мать, и младшая любимая новобрачной — Агнесса Бургундская — были настроены резко против этого брака и уступили только по настоятельному требованию герцога Филиппа. Впрочем, не смирившись с уже свершившимся фактом, обе уклонились от необходимости присутствовать на столь тягостной для них свадьбе. Молодая навсегда покидала родительский дом под несмолкаемые рыдания матери и сестры, город Труа после веселого и уточненного Брюгге наверняка показался ей провинциальным и скучным, да и сам супруг, неулыбчивый, с тяжелым взглядом, с неохотой цедящий слова, пятнадцатью годами старше ее самой, никаким образом не подходил на роль идеала для молодой девушки. Впрочем, Анна была не из тех, кто падает духом от первого неприятного впечатления.

Пока же ей предстояло 13 мая 1423 года рука об руку с нашим героем переступить порог приходской церкви Сен-Жан, той самой, где несколько лет назад Генрих венчался с Катериной Французской. Суеверные люди усмотрели бы в подобном плохое предзнаменование для молодой пары, однако, Джон Ланкастерский подобными глупостями не озадачивался. Стоя перед тем же самым алтарем, что его старший брат после подписания достопамятного договора, он выслушивал от священника те же самые наставления и отвечал теми же самыми, соответствующими ритуалу, словами и клятвами.

Впрочем, этот брак, начавшийся столь несчастливым образом, оказался на удивление гармоничным. В скором времени оказалось, что новобрачные имеют сходные вкусы и пристрастия, в частности оба они любили комфорт и богатое внутреннее убранство замков и дворцов, чем Анна в скором времени деятельно занялась. Кроме того, оба супруга питали страсть к музыке, так что Бедфорд постоянно имел при своей особе двух английских менестрелей — Томаса Клерка и Джона Ферфилда, и молодая супруга также с удовольствием выступала в качестве зрительницы на скромных домашних концертах. Молодые супруги также были в равной степени набожны, испытывали страсть к чтению и наконец, особое внимание уделяли тому, чтобы накопить в своем доме изрядное количество богато разукрашенных манускриптов. О внимании Бедфорда к своей молодой супруге в достаточной мере говорит тот факт, что в качестве свадебного подарка он преподнес ей красочно убранный Часослов, заглавную страницу которого украшали портреты обоих супругов, молящимися перед Св. Иоанном Предтечей и соответственно, св. Анной — матерью Девы Марии. Надо сказать, что Часослов этот сохраняется и поныне, составляя одно из украшений Британского музея в Лондоне. Но вернемся.

Итак, в новоиспеченной герцогине Бедфордской, как во многих характерах той грозовой эпохи, сочетались качества, из нашей исторической дали казавшиеся бы взаимоисключающими: глубокая и искренняя набожность, и одновременно горделивое сознание своего высокого положения, мягкость и уступчивость — а с другой стороны характерное для бургундского семейства непробиваемое упрямство, так что если молодая герцогиня что-то окончательно для себя решала, свернуть ее с избранного пути оказывалось уже невозможным. Несколько забегая вперед, отметим, что именно это последнее качество станет причиной ее ранней кончины.

Характерная зарисовка из жизни молодой герцогини показывает ее отношение к молитве и церкви: как-то раз, в полночь, услышав перезвон колоколов ближайшего целестинского монастыря, как передает хронист, Анна Бургундская вскочила с постели с криком «Нечестивица! Я предаюсь наслаждениям и неге, тогда как рабы Господни прерывают свой сон, дабы вознести хвалу Ему!». Слова у нее, как водится, не расходились с делом, там что немедленно приказав седлать коней, герцогиня Анна в сопровождении невыспавшейся и недовольной свиты, пересекла из конца в конец опасный ночной Париж, чтобы поспеть к заутрене в приглянувшуюся ей церковь. С другой стороны, Парижский Горожанин с своем известном Дневнике с негодованием сообщает, что однажды, после сильного ливня выезжая из города Анна в сопровождении супруга, не побеспокоилась придержать коня и с размаху обдала водой из грязных луж пышные облачения духовенства, идущего крестным ходом.

Что касается нашего героя, он с первых же дней обрел в своей молодой супруге верного друга, и тактичную слушательницу, исполненную искреннего уважения и непоколебимой уверенности в его правоте и полном успехе любого его начинания. Этот союз, сложившийся по причинам чисто политического характера оказался удачен — на годы вперед наш герой обрел для себя покой и уют, которого так долго был лишен, и окончание затянувшегося холодного одиночества. Кроме всего прочего, тактичная герцогиня Анна скрадывала противоречия между братом и супругом, неизменно становясь на сторону последнего, укрепляла и цементировала англо-бургундский союз, так что лучшего для себя Бедфорду вряд ли было возможно пожелать. Тронутый столь искренней преданностью (что с ним случалось, прямо скажем, не так уж часто), он почти ни на день не расставался со своей молодой женой, вместе им предстоит пересечь всю Францию, вместе вынести тяжесть самых трудных военных лет, так что эта привязанность даже стала вызывать беззлобное подшучивание друзей, а Парижский Горожанин, не без предубеждения относившийся к любой власти как таковой, не преминул в своем Дневнике едко заметить, что вместо того, чтобы вести войска в поле, Бедфорд предпочитает общество своей супруги в комфортабельно обставленном городском замке. Заметим, что последнее обвинение, как любой политический памфлет, далеко не бесспорно… и в очередной раз воздержимся от того, чтобы забежать вперед.

Джон Бедфорд в Нормандии

Медовый месяц на фоне политики и войны

Hotel des Tournelles.jpg
Отель с башенками, первая резиденция молодоженов в Париже.
Неизвестный художник «Отель с башенками в середине XVI века» - Гравюра. - «Французский иллюстрированный журнал» - 1851 г.

Пока что медовый месяц (точнее сказать, первые двадцать пять дней после свадьбы) молодые супруги оставались в Труа. Куртуазные граждане города, поднесли в качестве свадебного подарка новобрачному несколько кабаньих голов, добытых на охоте в Бонскихru.wp: лесах и несколько мешков пшеницы, а его супруге — отрез отличного полотна, кроме того, для развлечения герцогской четы город представил несколько мистерий и живых картин. Впрочем, Бедфорд отблагодарил местных жителей далеко не лучшим образом, уже через три дня после свадьбы при посредничестве местного бальи обложив чрезвычайным налогом, на общую сумму в 10 тыс. золотых франков, должных без остатка уйти на осады крепостей Пон-сюр-Сен и Монт-Эгильон. Так что ничего удивительного, что когда медовый месяц наконец-то подошел к концу, жители Труа не преминули вздохнуть с облегчением, тем более, что содержание герцогской четы и их многолюдной свиты обходилось далеко не дешево.

Итак, Бедфорд с молодой супругой отбыл в Париж, в ожидании того, когда очередная армия будет полностью сформирована для начала осады Пон-сюр-Сен. Пока же его временным домом стал Отель-де-Турнель, то есть «Отель с Башенками», когда-то презентованный ему как младшему брату английского короля Карлом VI. Здесь изначально остановилась герцогская чета, причем парижане, благоприятно настроенные и к самому Бедфорду — умелому администратору, и к его супруге, представительнице горячо любимого бургундского дома, приветствовали их с неподдельным энтузиазмом.

Впрочем, нашему герою, привыкшему к действию, не сиделось в темных и низких комнатах Отеля с Башенками, и пользуясь недолгим временем затишья в театре военных действий, он избрал для себя и своей любимой супруги новую резиденцию. Ей станет на все время следующих лет отель д’Оржемон, когда-то принадлежавший одноименному семейству, а затем в 1407 году перешедший в собственность французской короны. Впрочем, старое здание успело в достаточной мере прийти в упадок, и Джон Бедфорд нанял для его перепланировки и капитального ремонта целую армию строителей, плотников, и прочих представителей ремесленного Парижа, причем платил им щедро и вовремя, чем еще более поднял свой престиж в глазах жителей столицы. В результате дом приобрел веселый и праздничный вид, украсившись по внешнему фасаду длинным рядом башенок и лепнины; впрочем, о его тогдашнем виде можно судить лишь из сохранившихся до нашего времени отрывочных сведений.

В настоящее время дом не существует: по несчастливой случайности, именно рядом с ним погиб на турнире от копья шотландца Монтгомери король Генрих II, и вдовствующая королева Екатерина Медичи приказала, чтобы избавиться от малоприятных воспоминаний разрушить дом до основания. Но вернемся.

Пока же наш герой наслаждался редким в своей жизни отдыхом, Томас Монтекьют, граф Солсбери, один из способнейших военачальников английской армии, продолжал вести войну с непокорными французами. Ему удалось осадить и голодом вынудить к сдаче крепость Орсе неподалеку от Парижа, судя по описанию Горожанина, настоящее разбойничье гнездо, чей гарнизон имел не слишком добрую привычку захватывать в плен местных жителей, требовать за их жизнь немалый выкуп, и получив таковой убивать своих пленников. Правда это или клевета, за давностью лет определить вряд ли возможно, однако, не подлежит сомнению то, что заняв непокорный замок, Томас Солсбери распорядился всех солдат и командиров, составлявших его гарнизон, связанными попарно, с веревками на шее в знак позора, пригнать в Париж, где их ожидала смерть на городской виселице. Вряд ли обреченным удалось бы избегнуть столь жалкой участи, если бы не совершенно неожиданное заступничество герцогини Бедфордской. Увидев, как сорок человек из этого гарнизона, словно баранов, гонят на казнь по улице, прилегающей к ее новому дому, Анна Бургундская, по обычаю времени, бросилась на колени перед супругом, моля пощадить обреченных, и конечно же, тронутый подобным порывом Бедфорд не смог ей отказать.

Но так или иначе, наш герой мог себя поздравить с первым серьезным успехом, и заняться иным, столь не неотложным делом: полным психологическим и нравственным подчинением Нормандии английской власти. Строго говоря, работа шла с первых дней завоевания, и Бедфорду лишь предстояло продолжить то, что начал его старший брат. Вслед за Генрихом, и наш герой весьма ясно отдавал себе отчет о стратегической важности Нормандии для завоевания и удержания за собой остальной Франции. В самом деле, нормандские порты были совершенно необходимы для высадки новых контингентов завоевательных войск, кроме того, не стоило забывать, что через Нормандию шли важнейшие пути снабжения столицы: хлебом, в первую очередь, и во вторую — рыбой (важнейшим продуктом питания для многочисленных постных дней. Перекрыв эти каналы, столицу сравнительно легко можно было принудить к капитуляции посредством угрозы голода, не позволив дофинистам закрепиться в ней на сколько-нибудь продолжительное время -а кто владеет Парижем, тот, как известно, владеет Францией. Потому, как дальновидный полководец, предусматривая даже наихудший возможный случай, могущий наступить после его ранней кончины, Генрих уже на смертном одре заклинал брата, что даже в случае если Париж окажется потерян, любой ценой закрепиться в Нормандии, до тех пор, пока «Господь в премудрости своей не явит ему свою милость» — то есть не позволит вернуть утраченное. Задача была исключительно тяжелой, если и вовсе — исполнимой, однако, понимая всю ее важность, Бедфорд взялся за дело с характерной для себя изобретательностью.

Необходимое отступление на философско-политическую тему

Yates Thompson 33 f. 1 Arrival of Rollo in Normandy.png
Средневековая Нормандия.
Жан Дрё (предположительно) «Прибытие герцога Роллона в Руан.» - «Большие нормандские хроники» - Yates Thompson 33 f. 1 - Ок. 1460—1468 гг. - Британская библиотека, Лондон

Остановимся на минуту ради короткого, но совершенно необходимого пояснения. Дорогой читатель. Желание видеть врага слабым и глупым, постоянно садящимся в лужу, так что на его фоне «сторона добра» производит еще более неотразимое впечатление — чувство совершенно естественное и даже неизбежное для человеческой персоны. Другое дело, что умение пересилив себя, научиться уважать врага, в полной мере оценивая его сильные стороны (чтобы опираясь на это знание с уверенностью взять над ним верх) — это уже требует сильной воли. Которая в свою очередь начинается с вот таких вот книг, где необходимые навыки можно выработать без всякой для себя опасности, и затем применить их по необходимости уже в своей реальной жизни.

Итак, окинем трезвым взглядом ситуацию в Нормандии того периода. Как известно, далекий предок нашего героя — Вильгельм Завоеватель, также с помощью силы надевший на себя английскую корону, был выходцем из Нормандии. Долгое время эта провинция в самом деле была доменом английских королей, пока ловкий политик и столь же умелый дипломат Филипп-Август не присоединил ее к французской короне. Это случилось за двести лет до той эпохи, о которой у нас идет речь, однако же, английские монархи упорно продолжали считать эту землю «неправедно» у них отобранной, а ее население — своими «мятежными подданными». Посему, завоевание Нормандии велось методами достаточно жестокими, вплоть до массовых казней и ограбления целых городов. В частности, на Руан, как мы помним, в течение долгих месяцев оказывавший сопротивление завоевателям, была наложена грабительская контрибуция в 300 тыс. золотых экю, причем его жители — безразлично от их сословия и состояния, были принуждены в конечном итоге выплатить ее целиком.

Вполне справедливо не доверяя французам, Генрих V, желая накрепко привязать этот регион к Англии, в Арфлере пошел на достаточно нетривиальный шаг: все население города было изгнано прочь, в опустевшие дома должны были вселиться колонисты, призванные для того с английских островов. Специально командированные для этого королевские гонцы расхваливали преимущества новой родины, обещая потенциальным переселенцам, что им будут бесплатно предоставлены дома и земли (отобранные, само собой, у прежних владельцев). Все усилия в этом направлении, как скоро стало понятно уже самому коронованному экспериментатору, закончились ничем. Средневековая Англия в чисто количественном отношении не располагала населением, способным выделить из себя контингент, нужный для полноценной колонии. Даже в Кале, находившемся под английским владычеством уже около пятидесяти лет, англичане составляли всего лишь несколько процентов населения; дети от смешанных браков воспринимали как родной французский язык, и вырастали уже полноценными французами, неотличимыми от всех прочих.

Посему, «королевский эксперимент» в скором времени с треском провалился: даже те немногие, кто пожелал откликнуться на призыв, ощутили на себе в полной мере враждебность местного населения, и большей частью своей, стали тайно или явно рваться домой. Король приказал удерживать их на месте под угрозой петли — что в свою очередь полностью отбило у всех прочих желание селиться на столь ненадежной земле. И в довершение всех бед, прежние хозяева также правдами-неправдами норовили вернуться на прежние места обитания, которые столь же волей-неволей приходилось им уступать — хотя бы из соображений взыскания налогов.

Английский король был слишком умен, чтобы не понимать, что затея себя не оправдывает, и все приходится начинать сначала. Посему, решено было испробовать политику примирения. В конце концов, в самой Англии в норманские времена победители и побежденные сумели благополучно ужиться друг с другом, и смешавшись, превратились в единый народ! В скобках можно заметить, что при этом английская масса попросту растворила захватчиков, полностью лишившихся уже через несколько поколений своей прежней культуры и языка. Можно было предвидеть, что подобный результат — даже в случае полного успеха ожидал бы «английскую Францию», но третьего пути в самом деле было не дано.

Посему, благополучно сменив кнут на пряник, английский король неожиданно принял самый миролюбивый тон, предлагая всем, бежавшим от английского владычества без всяких опасений возвращаться домой, обещая в полной мере возместить им утраченное имущество, а в случае, если оно уже успело перейти в другие руки, позволить выкупить его или на худой конец — превратиться в арендатора чужой собственности. Достаточно было лишь присягнуть на верность английскому королю — и человек вновь (при отсутствии новых правонарушений) почитался верным подданным нового властелина. Идея была проста: имущество вернувшихся оказывалось под защитой английской власти, и посему, по мысли короля и его брата, при попытке дофинистов вернуть себе эту землю, нормандцы должны были бороться с наступающими войсками — ради защиты самих себя и собственных домов и полей. Именно это направление в политике своего брата взялся развивать и продолжать Джон Бедфорд.

Политика Джона Бедфорда на покоренных территориях

John the Good king of Fra ordering the arrest of Charles the Bad king of Navarre.png
Руанский замок, резиденция Джона Бедфорда.
Луазет Лиде «Арест Карла Злого в Руанском замке.» - Жан Фруассар «Хроники» - ms. français 2 643 fº 197v - XV в. - Национальная библиотека Франции, Париж

Остановимся еще раз, читатель, чтобы с высоты знаний нашего времени проанализировать полученные результаты вкупе с их основными причинами. Любое партизанское сопротивление захватчикам возможно лишь в двух случаях. Первый — когда существует твердая вера, что «наши» вот-вот придут, и следует лишь выдержать сравнительно недолгий период оккупации и облегчить освобождение (ну а если с «большой землей» есть постоянная связь, и столь же постоянная поддержка — это движение становится грозной реальностью), второй — если завоеватель в достаточной мере ослаблен, и не в состоянии удержать захваченное. История показывает, что талантливые полководцы и государственные деятели рождаются почти в каждом поколении, однако проявить свои таланты они способны лишь в этих двух случаях, и ни в каком ином. Конечно же, не раз и не два мятежи вспыхивали по причине слишком тяжелого гнета, и беззастенчивого ограбления страны, однако, в этих случаях сильная метрополия ценой большей или меньшей крови всегда их подавляла. Несложно вспомнить такие примеры из русской истории, как одного из самых ловких политиков своего времени — Калиту, предпочитавшего мирные отношения со слишком опасной и сильной в те времена Ордой, покупая золотом благосклонность хана и его высших сановников, и его куда более «героического» земляка Михаила Тверского, которого принцип «умру, а не сдамся» привел к необходимости бежать из собственных владений и скитаться на чужбине, раз за разом безуспешно призывая к борьбе с противником, с которым в те времена тягаться было еще невозможно. Впрочем, русскую историю вы, наверняка знаете куда лучше моего.

Посему, приходится констатировать малоприятный, но упрямый факт: во времена, о которых сейчас пойдет речь, крупных выступлений против английского владычества не было. Спору нет, известны единичные случаи, когда тот или иной человек (большей частью это оказывались дворяне), никоим образом не желая смириться с порабощением, бросая свои земли на произвол судьбы, уезжал ко двору короля в изгнании. Большая часть населения терпела английскую власть — хотя бы потому, что иной не было, и в ближайшие годы не предвиделось. Англичане казались непобедимыми, успешно продвигались вглубь страны, заняли столицу… быть может сам Господь был на их стороне?… Другое дело, что захватчиков терпели как тягостную неизбежность — но не любили. История опять же показывает, что уязвленное национальное чувство способно сохраняться в течение столетий, что называется тлеть под спудом, пока обстоятельства не сделают наконец возможным освобождение, или — как уже было сказано, победители и побежденные не смешаются в одно неразделимое целое.

Итак, наш герой в качестве первого шага, избрал для себя резиденцией Руан, вместо вечно мятежного и ненадежного Парижа. Надо сказать, что города эти в течение столетий соперничали друг с другом, и потому уже то, что регент высказывал явную благосклонность нормандской столице, во многом смягчало сердца побежденных. В качестве следующего шага, наш герой поставил себе целью убедить новых подданных, что английский король владеет ими не по праву завоевания, но как законный суверен, вернувший себе неправедно отторгнутую у него собственность. Посему, по его приказу было изготовлено объемистое изображение генеалогического древа Капетингов, наглядно показывающее, что английский король принадлежит к старшей ветви (будучи прямым потомком старшей дочери Филиппа IV Красивого), а беглый дофин, соответственно, к младшей, восходящей к младшему брату того же короля.

Довод слабоватый — любой разумный человек мог бы возразить, что английский король, вопреки подобной логике, пожелал стать наследником представителя этой самой младшей ветви, и домогаться трона именно в этом качестве. Однако, в заданных условиях, спорить и возражать, как вы понимаете, было неразумно. Более того, законодательным порядком новым подданным английского короля запрещалось именовать его соперников «французами» (но исключительно «арманьяками»), а Карла VII «королем» (но исключительно «дофином»). За первые два нарушения следовал штраф, за третье — преступнику полагалось отрезать язык, и для пущего вразумления, конфисковать в казну все его имущество.

Впрочем, не считая вышеизложенных мер, политика нашего героя отличалась удивительной для тех времен умеренностью. Обычаи покоренной страны оставались нетронутыми, никто не собирался также силой навязывать побежденным английский язык. Прекрасно понимая психологию крестьянина (сказалась суровая школа Восточной марки!) Джон Бедфорд в первую очередь позаботился о том, чтобы для низового населения городов и деревень привычный для них образ жизни оставался неприкосновенным. Страна была разделена на виконтства, во главе которых ставились исключительно французы, из местного населения комплектовался также аппарат низшего чиновничества, так что и в суде, и в вопросе налогообложения, французы должны были иметь дело с французами, и руководствоваться теми же самыми обычаями и законами, что их отцы и деды. Руководители низшего звена непосредственно подчинялись бальи — этот пост также оставался неизменным со времен прежних королей, другое дело, что бальи, выполнявший одновременно роль судьи и военного руководителя своей области зачастую попросту не был в состоянии справиться со своими обязанностями, и тяжущиеся вынуждены были ждать решений в течение долгих месяцев.

Посему, Бедфорд вполне разумно разделил должность, можно сказать, надвое, выделив из нее судейского бальи (или бальи «длинной мантии») — на эту роль также назначались французы, и бальи «короткой мантии» — военного. Подобный пост мог получить исключительно англичанин, причем англичанин высокого происхождения. Исключения, конечно же, были, те немногие представители высшего дворянства, которые делом доказали свою преданность новой власти, и напрочь связали с ней свое будущее, сполна получали и эту возможность, другое дело, что большая часть дворянства предпочла занять выжидательную позицию, до тех пор, пока победа в затянувшейся войне окончательно не склонится на ту или иную сторону. Никакими усилиями сдвинуть нормандцев — известных своим упрямством, — с подобной позиции было невозможно, и Бедфорд как благоразумный человек, не настаивал.

Итак, вся гражданская администрация оставалась в руках французов, тогда как военная исполнялась исключительно англичанами. Сплошь английскими были воинские гарнизоны, стоявшие в основных городах — точнее, попытки «разбавить» их контингент с помощью французов в скором времени показали ненадежность этих последних, в первые годы после завоевания, когда возвращение войск дофинистов еще казалось возможным, норовившие из раза в раз устроить очередной заговор с целью открыть врагу ворота крепостей. Посему, на своем горьком опыте убедившись в опасности подобного смешения, Бедфорд распорядился принимать на службу только тех французов, которые никогда не сотрудничали с «дофинистами», и более того, ограничивать их число весьма небольшим процентом. Для того, чтобы раз и навсегда прекратить солдатские бесчинства по отношению к мирному населению, регент настоял на правильной выплате жалования, которое отныне должно было скрупулезно насчитываться каждому военнослужащему за оговоренный срок.

В случае, если солдат позволял себе, к примеру, не заплатить в таверне за съеденное и выпитое (что было одним из самых распространенных военных преступлений), цена эта, принудительным образом, должна была вычитаться из его жалования. Командиры отрядов, поощрявшие мародерство, или — еще лучше — имевшие в нем собственную долю, осуждались исключительно сурово, заканчивая порой в петле. В случае, если солдат самовольно уходил прочь из гарнизона, жалование переставало насчитываться вплоть до его возвращения. Если отлучка вызывалась, к примеру, необходимостью передислокации части гарнизона в другую местность, командир под присягой должен был подтвердить подобную необходимость. Наш принципиальный герой не делал в этом исключений даже для самого себя и своих людей, трижды попадая под необходимость объяснять их передислокацию и добиваться выплаты положенных денег.

Вряд ли армии подобные строгости пришлись по вкусу; ущемлялись «права и обычаи», остававшиеся в неприкосновенности столетиями, однако, у регента была достаточно тяжелая рука, чтобы заставить считаться со своими распоряжениями. Специально назначенные комиссарии на местах следили за военной дисциплиной, более того, любой нормандец, безразлично к его знатности и богатству мог принести жалобу на того или иного солдата (или военный отряд), и нарушителей ждало наказание по всей строгости нового закона. Сохранившиеся документы тех лет показывают, что подобные прецеденты действительно случались, и решение принималось в пользу обиженных, причем солдату или солдатам приходилось волей-неволей целиком возмещать ущерб. Кстати говоря, одним из подобных комиссариев на службе нашего героя был небезызвестный Пьер Кошон — в будущем судья и палач Орлеанской Девы. Впрочем, до этого еще было далеко.

Продолжение рассказа о политике — гражданской и военной

Manuscript (Med. Pal. 156. 2 volumes) Biblioteca Medicea Laurenziana, Florence vol. 2 fol. 215.png
Обманчивое спокойствие нового правления.
Луазет Лиде «Въезд в город армии» - Роберто делла Порта «Ромулеон» - Med. Pal. 156 vol. 2 fol. 215. - Ок. 1460 г. - Библиотеа Медичи Лауренциана. - Флоренция, Италия

Надо сказать, что местное население и в самом деле не осталось безучастным к введению столь строгих мер, обеспечивавших его защиту перед разгулом солдатни. Регент Франции Бедфорд сумел завоевать глубокое уважение своих нормандских подданных, и сохранить его до конца. Другое дело, что нововведения подобного сорта могли бы стать успешными только при двух условиях. Во-первых, требовалось в корне переделать систему комплектования армии, заменив недисциплинированных, плохо управляемых наемников регулярной армией, подчиняющейся исключительно верховному главнокомандующему. Во-вторых (и в-главных) подобным мерам должна была способствовать историческая необходимость, независимая от жизни и смерти отдельных людей. Забегая вперед заметим, что за всеми шагами нашего героя, его удачами и просчетами «с той стороны» следили внимательные глаза, и начатое герцогом Бедфордом будет с успехом воплощено в жизнь его противниками, что позволит им в конечном итоге одержать полную победу в Столетней войне. Пока же, как и следовало ожидать, все его попытки навести порядок среди своих и чужих будут ограничиваться сферой, где личная власть регента вынуждала с собой считаться, а после смерти нашего героя, они и вовсе сойдут на нет, и знаменитый парижский Дневник переполнится жалобами на бесчинства английских солдат, не щадящих даже церкви и служителей культа. Но все это в далеком будущем, вернемся.

Пока же наш герой, нуждаясь в деньгах на поддержание порядка а также продолжение завоевания, вынужден был из раза в раз собирать Генеральные Штаты Нормандии, но и в этом случае, придерживаясь раз и навсегда выбранной для себя линии, старался четко и недвусмысленно объяснить, на что и в какой срок будут истрачены деньги — и как правило, добивался своего; заслуживая столь же немалое уважение у депутатов этого представительного собрания. Единственной проблемой, которая чисто объективно была не по силам нашему герою, это была порча денег, обязанная своим появлением тем, что из владений дофина а также Бургундии в обращение постоянно поступали низкопробные монеты, причем, как это обычно бывает, попытка Бедфорда противопоставить им высококачественное серебро привело лишь к вымыванию качественных денег за границу английских владений, а все усилия воспрепятствовать процессу обесценивания монеты насильственными мерами (в частности запрещение использовать в каждодневных сделках иные деньги, кроме тех, что выпускала английская «королевская» власть) вызывали исключительно обеднение и недовольство населения, так что через какое-то время их пришлось прекратить.

Кроме того, продолжая политику своего брата, до конца не расставшегося с идеей взять территорию дофина в плотное кольцо со всех четырех сторон, Бедфорд вел секретные переговоры с двуличным графом де Фуа, в течение многих лет грезившем о том, чтобы прибрать к рукам Лангедок — крупнейшую из земель Южной Франции. Переговоры с ним велись еще при жизни Генриха V, амбициозному графу обещали все, что он желал услышать, тот в ответ, присягнув на верность договору в Труа, клятвенно поручался выставить против дофина армию в полторы тысячи латников, но обещания, как водится заканчивались ничем. Впрочем, наш герой не собирался и в этом случае падать духом, полагая, что терпением и настойчивостью он сумеет накрепко привязать к себе столь выгодного союзника. А посему, 6 марта 1423 года озаботился о том, чтобы официально объявить его правителем Лангедока и Бигорра, уполномоченным привести жителей «своей» земли к присяге на верность королю-младенцу Генриху VI.

Между тем, и дела чисто военного свойства также требовали к себе постоянного внимания. Во-первых, как и полагается дальновидному правителю, Бедфорд прекрасно понимал, что не может останавливаться на достигнутом, и завоевания следует продолжать, хотя бы для того, чтобы обезопасить границы столь необходимой для него Нормандии. Впрочем, и внутри ее ситуация была далеко не спокойна. Победа англичан многим казалась далеко не безусловной, и посему, в городах и деревнях, и особенно в лесистых частях страны, действовали многочисленные банды партизан-тюшенов. Порой эти полустихийные образования, созданные в первую очередь для самозащиты от вольных или невольных эксцессов новой власти, бывает сложно отличить от банд мародеров и дезертиров из обеих армий, также действовавших на свой страх и риск, но с целями противоположного характера.

В сохранившемся письме от 31 января 1424 года, Бедфорд специально останавливается на опасности, который несет в себе «разбой» и вслед за тем непрекращающиеся попытки самих английских солдат вернуть себе вожделенную свободу грабить и притеснять мирное население. Особенно серьезным было то, что в грабеже и насилиях принимали участие даже представители высшей власти, имевшие долю с награбленного и посему смотревшие сквозь пальцы на выходки своих подчиненных. В официальных бумагах любые нарушители порядка равно именуются «разбойниками», посему для современной исторической науки не всегда просто разобраться, о ком в каждом конкретном случае идет речь. Говоря о собственно тюшенах, следует заметить, что таковые представляли собой постоянную угрозу для англичан и их приверженцев, если эти последние пытались наведаться в глухие части страны, а также притесняли мирное население (в случае, если оно реально или огульно подозревалось в сочувствии к завоевателям), и столь же дерзко нападали на английские обозы и небольшие отряды, рискнувшие углубиться в лесную чащу. С тюшенами началась упорная война, продолжавшаяся с переменным успехом в первые годы английского владычества; можно сказать, что она в какой-то момент увенчалась достаточным успехом, и это движение удалось подавить — вплоть до того времени, как начнется планомерное освобождение Нормандии французскими войсками. Но освобождение это придет не скоро, и нашему герою уже не суждено будет увидеть гибель столь старательно созданной им системы.

На текущий год Джон Бедфорд ставил себе непростые цели: завладеть Пикардией и вместе с тем крепостями Рю, Нуайель и Ле-Кротуа. Все три города располагались в устье Соммы, так, что оставаясь в руках дофинистов, представляли собой постоянную угрозу для Нормандии. Впрочем, в пока все шло достаточно гладко. В мае 1423 года Рю открыл ворота перед англичанами, для осады куда более мощных укреплений Ле-Кротуа, Уильяму де ла Полю, носившему титулы графа Саффолкского и Великого Адмирала Нормандии, было приказано к 12 мая приготовить флот для того, чтобы успешно блокировать город не только с суши, но и с моря. Осада требовала также финансовых средств, так что города на морском побережье были обложены специальным налогом в пользу осаждающей армии… как обычно, страна должна была сама платить за собственное покорение.

Конец французской северной армии

День Кравана и День Гравели

Français 5054, fol. 30 verso, bataille de la Brossinière (1423).png
Битва при деревне Гравель.
Неизвестный художник «Битва при деревне Гравель». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 30v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

24 мая Ле-Кротуа был взят в плотную осаду, силы англичан по современным подсчетам составляли около полутора тысяч человек, для того, чтобы гарнизону не смог прийти на помощь отряд из ближайшей крепости Мон-Эгильон, располагавшейся в пятидесяти милях к югу, для покорения последней был отправлен Уильям де ла Поль. Впрочем, едва начатую осаду пришлось прервать из-за настоятельной необходимости внешнего свойства. Чтобы понять, что произошло, вернемся несколько назад.

Итак, сопротивление продолжалось, но куда опасней чем неорганизованные и чисто стихийные выступления партизан-тюшенов была армия графа д’Омаля, промышлявшая в самой Нормандии и окружающих землях, и достаточно искусно обходившая ловушки и попытки навязать ей генеральное сражение. На этой угрозе сосредоточиться следовало в первую очередь. Посему, в качестве первого шага, Бедфорд, как и следовало ожидать, озаботился о том, чтобы отрезать армию д’Омаля от путей снабжения продовольствием, деньгами и людьми. Путь этот был известен: важнейшим узлом для сухопутной связи с Верхней Нормандией служил сам по себе непритязательный городок Краван, к югу от Парижа. Будучи изначально бургундским, он с помощью предательства был захвачен «дофинистами» в начале лета.

В скором времени после того, как новость эта достигла Буржа, где в это время обретался двор короля в изгнании, его супруга, Мария Анжуйская родила будущего наследника престола, получившего при крещении имя Людовик. В этом совпадении многие увидели доброе предзнаменование для французского оружия, впрочем, наш герой держался на этот счет противоположного мнения. В глубокой тайне в Аваллон, ближайший городок возле Кравана подтягивались англо-бургундские войска, их руководителю — ле Во де Бару удалось завязать сношения с несколькими представителями краванского ополчения по-прежнему сочувствовавшими прежним хозяевам, и в одну из безлунных ночей июля 1423 года, ворота города тихо открылись, впуская внутрь англо-бургундскую армию, после чего французский гарнизон, не успев даже толком осознать, что произошло, после короткого боя, был выброшен вон.

Пытаясь вернуть утраченное, французская армия под руководством маршала Франции де Северака и заклятого врага английской короны — шотландского графа Бьюкена (да-да, того самого, что позорно бежал от нашего героя во время Бесславного рейда, и теперь во Франции поднялся на высшую ступеньку своей карьеры, став коннетаблем страны для короля Французского) плотно блокировали Краван, пытаясь вынудить его к сдаче голодом. В самом деле, в скором времени нужда в запертой крепости дала о себе знать столь остро, что осажденные вынуждены были съесть собственных коней и перейти на кошек и крыс. Посему, получив от прискакавшего к нему гонца сведения об отчаянном положении, в котором оказался гарнизон, Бедфорд вынужден был на время ослабить натиск на Ле-Кротуа, чтобы срочно отправить на выручку осажденным войско под руководством Томаса Солсбери — одного из лучших военачальников этого периода Столетней войны. 31 июля обе армии столкнулись при мостах через Йонну, и победа англичан была решительной и полной.

Французские хроники того времени дружно упрекают маршала Франции де Северака в трусости, указывая, что он вместе со своим отрядом позорно бежал с поля битвы, и тем поставил крест на возможности франко-шотландских войск одержать в ней победу. Впрочем, так или иначе, англичане могли в очередной раз торжествовать, тогда как армия д’Омаля оказалась напрочь отрезанной от связи со своими, и конец ее стал делом времени — и в качестве особенно удручающего факта, поражение это тяжело сказалось на психике французского короля, в те времена еще достаточной слабой, испытывавшей колебания от каждого сиюминутного события. Краван, по его мнению, продемонстрировал непобедимость англичан в открытом поле, и посему полководцам французской армии полетел недвусмысленный приказ уклоняться от сражений.

Впрочем, сам д’Омаль отнюдь не разделял уныния своего монарха; подкрепления и деньги все бы прибывали к нему — урывками, редко, но все же доходя порой до назначения, и посему 23 сентября все того же трудного 1423 года этот опытный полководец дал англичанам жестокое сражение при деревне Гравель. Этот бой примечателен тем, что в первый раз французам удалось разгадать обычную тактику своих противников, состоявшую в том, чтобы загодя приготовившись к сражению, окружить свой временный лагерь частоколом и рвом, и терпеливо ожидать под защитой укреплений, когда неорганизованное французское воинство, обуреваемое жаждой славы, бросится на штурм частокола, убивая своих коней и становясь легкой мишенью для английских лучников.

На сей раз, опытный д’Омаль атаковал англичан на марше, застав их врасплох и не позволив обычным образом обезопасить себя. Разгром английской армии был жестоким: в плену оказались Джон де ла Поль, один из ведущих английских военачальников того времени, Томас Клиффорд и другие; натиск на Центральную Францию в какой-то мере ослабел, и даже унылый французский король на какое-то время воспрял духом, увидев в этой победе знамение Богородицы, к которой усердно возносил молитвы. Для Бедфорда это досадное событие должно было стать серьезным предупреждением, что английская тактика разгадана и ей научились противостоять. Но, к сожалению или к счастью (это уж как посмотреть) наш герой в военных вопросах разбирался куда хуже, чем в привычных для себя делах управления. Посему, случившееся осталось практически незамеченным, было списано на досадную случайность — и посему стало первым звеном в длинной цепи непростительных ошибок, которые в конечном итоге приведут к краху английского владычества во Франции. Бедфорд понял только одно: с армией д’Омаля надо кончать как можно скорее; и, как водится, приступил к выполнению этой задачи с характерной для себя методичностью, постепенно сжимая кольцо окружения, вырваться из которого французам было уже не дано.

Впрочем, до этого пройдет еще некоторое время, а пока что наш герой озадачивался проблемой совсем иного свойства: как прекратить постоянный приток во Францию закаленных шотландских солдат, ко всему прочему, как ему то было отлично известно, смертельно ненавидящих англичан. Надо сказать, что проблему Джон Бедфорд пожелал решить весьма остроумным путем: после многих лет плена законный король Шотландии (он же — верный друг покойного Генриха V) наконец-то получил свободу. В качестве награды за столь широкий жест, Джону Ланкастерскому удалось добиться у своего — уже бывшего пленника, секретного договора, предусматривавшего перемирие между странами на срок до семи лет, и соответственно, прекращение шотландской помощи беглому королю Карлу. Довольные друг другом король и герцог, окончательно расстались в марте следующего, 1424 года, прочем, забегая вперед, скажем, что королю Якову не удалось (а быть может, в глубине души и не особо хотелось), помешать происходящему, и уже в апреле 1424 года под командованием графа Дугласа (кстати говоря, нарушившего данное королю слово), на континент отправился внушительный отряд в 6,500 шотландцев. Но вернемся.

На пути к Вернею

Eglise ivry la bataille.jpg
Иври. Здесь Джон Бедфорд одержит новую впечатляющую победу.

Пока что весна 1424 начиналась с добрых предзнаменований. Бедфорд мог поздравить себя с очередным успехом. В марте, когда обычно после зимнего отдыха возобновлялись военные действия, англичанам после трехнедельной осады сдался Компьень. Добиться этого удалось несколько нетривиальным методом: несколько ранее, любимый своими солдатами комендант этой крепости, Гильом Рамон, попал в плен к Джону Фастольфу, и теперь скорым маршем был доставлен из Парижа с петлей на шее к стенам его – уже бывшей крепости, причем смотревшим с высоты башен солдатам недвусмысленно пригрозили, что Рамон заплатит жизнью за их сопротивление. Шантаж действительно сработал, и ворота крепости открылись перед захватчиками. В скором после того времени пал Ле-Кротуа, и посему, все устье Соммы благополучно перешло в руки англичан.

В июне все того же 1424 года Бедфорд, в прежние времена успевший получить от брата титул герцога Алансонского (в то время как его законный носитель пребывал в английском плену), сейчас, при полной поддержке совета при юном английском короле а также герцога Филиппа присвоил себе титулы герцога Анжуйского и графа Мэнского. Конечно же, это было недаром, и то и другое владение находилось в руках королевы Иоланды и ее детей, как мы помним, успевших попортить регенту немало крови. Приуготовляясь к захвату этих земель, в качестве первого шага, Бедфорд вознамерился подчинить себе крепость Иври, стоявшую на берегах реки Эр, в 30 милях от Парижа. Этот город уже переходил из рук в руки, и в настоящее время находился, как несложно догадаться, под французской властью. Посему, для начала осады к городу был направлен граф Саффолк, успевший отлично зарекомендовать себя в качестве командира высокого ранга. Осада оказалась недолгой, и крепость открыла ворота войскам Саффолка, однако, часть гарнизона, особенно упорная и не желавшая складывать оружие, заперлась в городском замке, наотрез отказываясь сдаваться. Впрочем, 5 июля 1424 года Саффолку удалось добиться, что эти последние защитники крепости, чтобы избежать кровопролития с обеих сторон, сдадутся если не получат помощь вплоть до 14 августа - Дня Вознесения Пресвятой Богородицы, как мы помним, весьма памятного для нашего героя.

Пользуясь наступившим затишьем, 20 июля Бедфорд поспешил в Руан, чтобы вернуться во главе более чем впечатляющей армии в 20 тыс человек, причем на обратном пути, в Эвре к нему присоединился талантливейший из английских военачальников – Томас Солсбери, и наконец, бургундец Вилье де л’Иль-Адам со своими людьми. Джон де Уоврен, автор «Хроник Англии», очевидец вышеуказанных событий, оставил нам впечатляющий портрет английского главнокомандующего, 34-летнего, в расцвете физических и творческих сил и способностей, одетом в бархатное сюрко лазурного цвета, украшенное большим белым и малым красным крестом, движущегося впереди своей армии на крупном и сильном коне. К 14 августа все было готово к штурму, время для размышления для осажденных также истекло, и посему, так и не дождавшись помощи, они сочли за лучшее сдаться добровольно, причем, капитан Иврийского замка, Жерар де Пальер, лично вручил Бедфорду ключи от ворот и прочих укреплений.

Столь неожиданно-скорое падение этой важной крепости для совета опального дофина стало полнейшей неожиданностью. Мнения о том, как быть дальше, ожидаемо разделились: по утверждению орлеанского наместника Гильома Кузино («Деяния благородных французов»), часть королевских советников – в особенности, молодых и горячих, но еще не видевших боя, настаивала на том, чтобы немедленно дать англичанам генеральное сражение, более осторожный д‘Омаль, и поддержавший его герцог Жан Алансонский предлагали как можно скорее возвратиться на север. Коротко говоря, стороны сошлись на компромиссном решении: захватить один из пограничных нормандских городов – Верней, чей сравнительно слабый гарнизон не смог бы оказать долговременного сопротивления, и затем вести себя по обстоятельствам.

В самом деле, Верней пал еще быстрее, чем Иврийская крепость, причем для этого потребовалась небольшая, но достаточно остроумная уловка. Как известно, в те времена вести распространялись достаточно медленно, исход битвы при Иври был для гарнизона Вернея по-прежнему неизвестен, и посему весьма неприятной для засевших внутри англичан неожиданностью оказалось зрелище многочисленных французских отрядов, гнавших за собой пленных, привязанных к лошадиным хвостам. Решив, что Бедфорд проиграл, и посему сопротивляться нет ни возможности, ни смысла, гарнизон Вернея открыл ворота французам, и только тогда осознал, как ловко его провели: роль пленных, безропотно следовавших за своими конвоирами, играли шотландцы, ухмылявшиеся от уха до уха. Но так или иначе, сделанного было уже не вернуть.

Впрочем, Бедфорд, как и следовало ожидать, также не сидел сложа руки. Сразу после своей победы, 14 августа 1424 года, он предпочел отвести большую часть своей армии в графство Эвре, тогда как Саффолк во главе отряда из 1600 человек, выдвинулся в направлении Бретея, очищая путь для дальнейшего наступления. Летучие разведывательные патрули в скором времени донесли о положении врага; не к добру занятый Верней должен был стать ловушкой и местом окончательного разгрома северной армии французов. Впрочем, пока еще Бедфорду было неизвестно о падении крепости, сведения ограничивались тем, что противник начал движение в направлении таковой.

Джон Бедфорд на пике славы

Bataille de verneuil.png
Битва при Вернее.
Неизвестный художник «Битва при Вернее». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 32v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же наступал день 14 августа – великий праздник Вознесения Пресвятой Богородицы, для нашего героя, как мы знаем, более чем памятный. Посему, этот день он предпочел провести сравнительно спокойно, оставаясь все время в своей резиденции в этом городе, и лишь на недолгое время отправившись в местный собор на праздничную мессу. Спешить было некуда: местоположение врага было определено, остальное становилось, как было уже сказано, делом времени.

Тем же вечером очередной гонец принес сообщение, что Верней пал, и уже на следующее утро Бедфорд с головой окунулся в кипучую деятельность. Английской армии был послан приказ выступать, день 15 августа прошел в движении скорым маршем по направлению к крепости Верней, так, чтобы противник не успел в очередной раз ускользнуть. На ночлег остановились в городке Дамвилль, где той же ночью от английской армии благополучно отделились и бежали прочь отряды, собранные в Понтье и Ко, дополнительный сигнал о том, сколь ненадежны были в этой войне для англичан какие бы то ни было французские союзники. Впрочем, Бедфорд был уверен в своих силах, причем уверен настолько, что под благовидным предлогом, что людей у него достаточно, отослал прочь 3-тысячный отряд бургундца де л’Иль-Адама, приказав им продолжить начатую осаду крепости Нель. Рано утром 16 августа на горизонте обозначилась Серая Башня, высочайшая из всех, входивших в кольцо укрепления Вернейской крепости. Бедфорду осталось пересечь лесистую равнину Пизе, чтобы соединиться с отрядом Саффолка, и понять, что наконец-то неуловимая армия д’Омаля оказалась в ловушке. Для французов оставался единственный выход – попытаться пробиться с боем, что они и собирались предпринять. Мы не будет описывать подробности этой битвы, продолжавшейся без перерыва от полудня до заката солнца, причем военное счастье попеременно клонилось то на одну, то на другую сторону. Противники показали себя достойными друг друга, французы бились с отчаянной храбростью, английские войска, наступавшие с боевым кличем «Святой Георгий! Бедфорд!» показали себя достойными вырвать у противника нелегкую победу. И сам полководец, с боевым топором в руках доблестно сражался в первых рядах, покрыв себя в этот день славой, которая осталась на ним в веках.

Итак, достаточно будет сказать, что ко времени заката все было кончено. Разгром французской армии был страшен: со времени Азенкура и Креси «дофинистам» не приходилось переживать подобного. Битва при Вернее буквально уничтожила северную армию, жалкие остатки того, что было когда-то одним из самых грозных и неуловимых воинств на службе опального дофина, с огромным трудом оторвавшись от преследования скрылись в островной крепости Мон-Сен-Мишель. На поле битвы навсегда остались граф д’Омаль – один из самых выдающихся военачальников этого периода Столетней войны, заклятый враг Ланкастерского дома граф Бьюкен, и многие другие – цвет французского рыцарства той эпохи. Значение этой победы трудно переоценить: Нормандия вынуждена была уже окончательно покориться власти англичан, вялое и разрозненное сопротивление, что еще продолжалось в лесной черте, в скором времени удалось разрезать на отдельные очаги и подавить их один за другим. Крепость Верней вновь перешла в руки англичан, путь на Анжу и Мэн был открыт, и Бедфорду ныне уже не приходилось опасаться внезапного удара в тыл. И в качестве особенно приятного дополнения к основному, так сказать, блюду, приток шотландцев на помощь французскому королю в значительной мере иссяк, превратившись в тоненький, сам собой пересыхающий ручеек.

Английский «потоп» заливал страну с медленно и неотвратимо: в руках Бедфорда оказалась целиком Северная и Центральная Франция, с южной стороны значительно ужавшимся за это время владения опального Карла VII грозили английские Аквитания и Гиень, с Востока ему отрезали всякую возможность отступления бургундские Пикардия и Шампань, на Западе узкая полоска пролива Ла-Манш отделяла от французских владений победоносную Англию... коротко говоря, практически осуществлялась мечта Генриха V окружить владения слабого короля Карла VII сплошным поясом враждебных ему областей.

У Джека Лондона в одном из рассказов перед читателем предстает хладнокровный английский бульдог, во время боя против другой собаки методично жующий кожу противника, методично приближаясь подобным образом к горлу бессильно сопротивляющейся жертвы. В какой-то мере, дорогой читатель, наш герой предстает в образе подобного бульдога: медленно, неотвратимо, спокойно Джон Бедфорд двигался к своей цели: полному покорению Франции и объединению обеих стран под эгидой короля-ребенка Генриха VI. До полной победы оставались считанные шаги, и наш герой с привычной обстоятельностью, собирался в ближайшие годы завершить начатое.

Е. Карлон Уильямс, автор последней по времени биографии нашего героя справедливо полагает (и мы склонны с ним в этом согласиться), что 1424 год стал для Джона Бедфорда венцом его карьеры. Умелого полководца и администратора глубоко уважали и друзья и враги, его методичность, ясность мышления и умение нанести удар в нужное время, снискали ему громкую славу, дружбы Джона Бедфорда искали такие неординарные личности того времени, как Жан Люксембургский, один из ведущих военачальников Бургундии и близкий друг самого герцога Филиппа, его брат Луи, Юг де Ланнуа, также выдающийся деятель на бургундской службе, и наконец, аббат Робер Жоливе, настоятель островного монастыря Мон-Сен-Мишель. Из этой дружбы наш дальновидный герой попытается извлечь максимальную выгоду для своего дела, но об этом несколько позднее.

Время борьбы на внутреннем и внешнем фронтах

Тихое начало

Armorial de Gilles le Bouvier BNF Fr4985 f17v.png
Артюр де Ришмон.
Неизвестный художник «Коннетабль Франции граф де Ришмон». — Миниатюра. - XV в. - Жиль де Бовье «Армориал». - Français 4985, folio 17v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же столь радужное положение портила вражда с одним-единственным человеком: Артюром Ришмоном, младшим братом герцога Бретонского. Напомним, что этот кряжистый и уродливый бретонец, попавший в плен под Азенкуром, ради свободы присягнул на верность Генриху V и действительно храбро сражался за англичан в нескольких битвах, в последние годы жизни прославленного английского короля. Повторимся, беда состояла в том, что отпущенный под честное слово, что требуемый выкуп будет внесен до последнего денье, после смерти Генриха, чьим «персональным» пленником он являлся, Ришмон счел себя свободным от данного обещания, и выкуп так и остался цифрой на бумаге.

Давайте уточним, читатель, в данном случае дело было не в деньгах как таковых, но в попрании важнейшего рыцарского правила: верности своему слову, чего, как хотите, Бедфорд стерпеть не мог. Посему, Ришмон, человек амбициозный и честолюбивый, скажем так, не пользовался доверием регента (а если уж выражаться совсем прямо — презрительно им третировался). Попытки Ришмона получить командование даже скромным английским отрядом, отправлявшемся в окрестности Парижа для борьбы с многочисленными разбойниками — натолкнулись на резкий и болезненный для его самолюбия отказ. Что тут скажешь, с точки зрения строгой морали Бедфорд был совершенно прав, другое дело, он совершенно упустил из вида то обстоятельство, что идеальных людей не было и нет, и посему, ценя сильные стороны того или другого своего помощника, нужно уметь прощать им слабости и пороки, если таковые не мешают делу. Но все эти рассуждения задним числом, как вы понимаете, смысла не имеют.

Итак, самолюбивый Ришмон вспылил, между обоими произошла крупная ссора, после чего бретонец показательно хлопнул дверью. На Бедфорда подобная демонстрация обычным образом не произвела ни малейшего впечатления, он был совершенно уверен, что за дело проучил наглеца. Наш герой еще не знает, что подобная, не к месту проявленная принципиальность, через много лет положит конец самому английскому владычеству во Франции, укрепления которого он добивался со столь неумолимой настойчивостью.

Справедливости ради скажем, что он попытался загладить наметившуюся неловкость, но в этом не помогли даже торжественное присвоение бретонцу титула графа Иврийского и все хлопоты Бедфорда направленные на то, чтобы устроить свадьбу Ришмона с Маргаритой Бургундской, и разрыв с годами станет только углубляться, покуда не станет уже окончательным.

Впрочем, цену своему промаху наш герой осознает намного позднее, а пока обидой и яростью бретонца с успехом поспешила воспользоваться многомудрая королева Иоланда, привычно следившая за всем, что происходит в английском лагере. Проницательной женщине удалось разглядеть в Ришмоне качества, ускользнувшие от взгляда нашего героя: умение даже не столько вести армию в поле, и заставить себе подчиниться даже самых необузданных наемников, но то, что Ришмон обладал прозорливостью гения, в течение многих лет вынашивавшего проект военной реформы, и преобразования армии как таковой в полки нового строя: дисциплинированные, прекрасно обученные, и подчиняющиеся единому командованию. Пройдет еще немало времени, но процесс будет развиваться постепенно, и с деятельной помощью королевы Иоланды, Ришмону удастся воплотить в реальность свою мечту. Преобразованная армия победно закончит Столетнюю войну… впрочем, пока до этого еще далеко.

Все начинается медленно, можно сказать, исподволь, в октябре все того же 1424 года самым невинным тоном Иоланда приглашает Ришмона прибыть ко двору короля в изгнании. Бретонец медлит, опасаясь ловушки, и требует невероятных для того времени гарантий: под бретонское командование вплоть до его возвращения должны перейти несколько крепостей, в качестве заложников в бретонский Ренн отправиться Орлеанский Бастард и Гильом д‘Альбре. Иоланда принимает все условия, и через некоторое время ошарашенный подобным поворотом судьбы Ришмон принимает меч коннетабля — второго человека в государстве после короля, принеся торжественную клятву до самой смерти служить делу Карла VII.

Впрочем, пока все это остается на уровне булавочного укола, который наш герой может с полным основанием игнорировать, как впрочем, и еще одно обстоятельство — неприятное, но также не слишком опасное. Цитируя все того же Е. Карлтона Уильямса, автора последней по времени биографии Джона Бедфорда «в безнадежнейший для нее час, во имя спасения Франции и разлада среди ее врагов, на помощь пришел неожиданный союзник. Это был отнюдь не француз, снедаемый жаждой спасти свою страну, не малодушный бретонец, и не раздосадованный бургундец, но англичанин, принадлежавший к королевскому дому, брат регента, Хамфри, герцог Глостерский.»

Первые шаги Хамфри на новом поприще

Gloucester-Talbot-Shrewsbury-Book.jpeg
Хамфри Глостер.
Мастер Тальбота «Хамфри Глостерский». — Миниатюра. - ок. 1443-1445 гг. - «Часослов Тальбота-Шрусбери». - British Library, Royal 15 E VI f2v - Британская библиотека, Лондон.

Надо сказать, что время отнюдь не охладила влечение друг к другу, которое испытывали Хамфри Глостер и Якобина Баварская. Как и в прежние времени Хамфри был полон решимости жениться на своей избраннице, и в качестве приятного бонуса, стать совладельцем ее немалого достояния. Положим, земли эти следовало еще завоевать, так как с самого начала было ясно, что герцог Филипп добровольно не выпустит из рук то, что уже почитал своей добычей — но тем лучше, будет возможность покрыть себя ратной славой, а заодно и доказать вечно скептически настроенному старшему брату, постоянно задвигавшему его на задний план, собственную доблесть и неустрашимость.

То, что Якобина — официально, конечно, — все еще была замужем, распалившегося королевского сына не останавливало никак. Посему, и в скором времени папе Мартину V полетело соответствующее послание, требующее узаконить развод Якобины с Жаном Брабантским. Осторожный папа, незадолго до того избранный после многолетнего церковного раскола, все еще чувствовал себя неуверенно на престоле Св. Петра, ссориться с могущественным герцогом Бургундским также показалось ему опасным, посему, он предпочел попросту отмолчаться, привычно ожидая, пока в этом брачном противостоянии победитель не определиться окончательно. Впрочем, ни Хамфри, ни его избранницу подобный демарш отнюдь не обескуражил, и точно такое же письмо полетело антипапе Бенедикту XIII, который после официального низложения, продолжал коротать свои дни в папском дворце в Авиньоне. Этот понтифик не заставил себя долго упрашивать, и вожделенная бумага в скором времени оказалась в руках нетерпеливого жениха.

Что касается нашего героя, как и следовало ожидать, он принял случившееся с исключительным неудовольствием. Действительно, одно дело было предоставить беглой графине убежище в Англии и дальше превратить в орудие для шантажа скользкого бургундца, используя попеременно кнут и пряник — и совсем другое всерьез рассориться со столь необходимым сейчас союзником из-за случайного каприза младшего брата. В том, что речь идет о случайном капризе, Джон Бедфорд не сомневался ни единой минуты. Кому как ни ему было не знать, что младший, Хамфри, этот отцовский любимец, был избалован выше всякой меры, вскользь заметим, что в отличие от старших братьев, ему не пришлось губить свою молодость в болотах Дрохеды или в непролазных снегах Восточной Марки. Ничуть не бывало, вслед за давно покойным Людовиком Орлеанским, младшим братом Карла VI, был столь же непоколебимо уверен, что весь мир существует исключительно для исполнения его прихотей как королевского сына. Людовику подобные замашки стоили головы, Хамфри подобная участь, положим, не грозила, но момент для своих шашней он избрал исключительно неподходящий.

От своих соглядатаях при бретонском дворе Бедфорд знал, что уже в середине апреля, все того же 1424 года, Жан Бретонский тайно встречался с бургундцем в Шалоне, склоняя того совместно с ним самим заключить с опальным дофином сепаратный мир. Дальше словесных излияний дело не пошло, однако, Джону Бедфорду стоило быть настороже. Дальше — хуже, в начале мая злой гений английской короны, Иоланда Арагонская, что называется, потеряв всякий стыд, совершенно открыто, во главе официального посольства, отправилась в Нант, где 18 мая благополучно подписала тайное соглашение с бретонцем. Это было уже прямым вызовом, к счастью, для нашего героя, поражение французов при Вернее вновь заставило осторожного герцога Жана пойти на попятную, однако, сколько это будет продолжаться, никто знать не мог. По чести говоря, наш герой, думается, был бы очень не против захватить в плен эту даму и самым учтивым образом держать ее под замком вплоть до конца затянувшейся войны. Однако, возможностей к тому не было, а прибегать к услугам наемных убийц или отравителей наш герой, как угодно, не привык.

Посему, не откладывая обычным образом в долгий ящик исполнение своих планов, Бедфорд приказал начать атаку на крепость Нель — первый город, преграждавший англичанам путь на Юг. В очередной раз ему сопутствовала удача, Нель открыл ворота в конце августа 1424 года, Гиз, столица одноименного графства, в свою очередь был готов сдаться, если помощь не подоспеет до 1 марта следующего, 1425 года. Ла Гир, один из выдающихся военачальников Карла Французского, в это время вынужден был очистить Витри, так что лишь небольшой островок королевских владений, центром которого был Вокулер в герцогстве Барском, продолжал оставаться верным опальному королю. Посему, уже по собственному почину, герцог Бургундский, желая не отстать от союзника (и одновременно не нарушить уже заключенного договора с французами!) всей мощью обрушивается на эту скромную крепостцу, вынуждая ее коменданта — Робера де Бодрикура поклясться соблюдать «нейтралитет» вплоть до конца войны. Конечно же, наш герой не знает (а если бы и знал, не придал бы ни малейшего значения тому), что некий Жак д’Арк, староста Богом забытой деревеньки Домреми на бургундской границе, вместе с «чадами домочадцами» вынужден спасаться от бургундской армии в ближайший имперский город Невшато.

Бесславная осада монастыря Мон-Сен-Мишель

FranceNormandieLeMontSaintMichelAbbaye.jpg

Островное аббатство Мон-Сен-Мишель (современный вид).

Этот же полный событиями август ознаменовался началом осады, пожалуй, одной из самых знаменитых французских крепостей, героическая оборона которой могла бы с полным правом стать символом этого периода Столетней войны, если бы орлеанской осаде не случилось ее полностью затмить. Итак, Мон-Сен-Мишель, островной монастырь, один из последних оплотов дофинистов в Нормандии, упорно не желавший сдаваться островным завоевателям. Для Бедфорда с его дальновидностью и широтой мышления, далеко опережавшей современников, Мон-Сен-Мишель («Гора св. Михаила») был не только опасным анклавом противника в далеком тылу и мощной крепостью, которую было бы весьма желательно подчинить себе — это бы символ самой французской монархии, место поклонения для королей и принцев.

Св. Михаил-архангел издавна почитался покровителем Франции, так же как для Англии эту роль исполнял Св. Георгий Победоносец. Посему, падение крепости Сен-Мишель в глазах многих значило бы, что сам Бог находится на стороне англичан, и любая попытка противиться их владычеству заранее обречена на провал. Покорением твердыни Джон Бедфорд намеревался сломить сам дух сопротивления, внести в ряды противника уныние и панику. Впрочем, изначально привычным для себя образом, наш герой пожелал использовать мирные пути к достижению цели. Не забудем, что Мон-Сен-Мишель был в первую очередь крупным монастырем — аббатством, одним из старейших и могущественнейших во Франции — однако же, настоятель его, Робер Жоливе, был преданным другом Джона Ланкастерского, входил в Большой Совет Англии, и от перехода своего аббатства под руку английского короля мог только повысить свой авторитет в глазах и без того благосклонного регента (не говоря уже о щедрой награде, его ожидавшей!) Впрочем, хитроумная попытка закончилась бесславным провалом. Неизвестно, оказался ли аббат никуда не годным парламентером, или же его собратья были настроены слишком непримиримо, однако, монахи, без всяких церемоний вытолкали собственного настоятеля взашей, и заперев ворота, приготовились к обороне.

Бедфорда не обескуражило подобное начало. Для этого случая, у него загодя был сформирован осадный отряд из 130 латников и 390 лучников, под командованием Николя Бюрде, бальи Контантена, одного из немногих французских дворян, делом доказавших свою преданность английской власти.

Задача была не из легких, и к ее решению подготовились заранее. Монастырь Мон-Сен-Мишель располагался на острове, неподалеку от побережья собственно Нормандии, на практически отвесной скале, со всех сторон окруженный морем. Подобраться к воротам можно было только во время отлива, тогда как высокий морской прилив полностью отрезал монастырь от внешнего мира. Посему, предваряя будущую осаду, островок Томбелен, по соседству с собственно крепостью, уже в 1423 году был превращен англичанами в укрепленный лагерь. С 17 марта по 22 июня из Данцига, Оруэлла, Руана и Уинчелси неторопливо подтягивались корабли, должные полностью блокировать крепость Мон-Сен-Мишель с моря. 21 мая в качестве командующего над осаждающей армией в полном составе был утвержден Уильям де ла Поль, граф Саффолк. Первый же беглый осмотр крепостных укреплений показал, что о лобовом штурме в этом случае нечего и думать, посему, к победному результату должна была привести плотная блокада, обрекающая осажденных на голод и плотная бомбардировка, должная внести сумятицу в ряды осажденных и сломить их моральный дух. И наконец, по возможности стоило завязать тайные отношения с каким-либо сребролюбивым монахом, или солдатом крепостного гарнизона, который согласился бы открыть захвачикам ворота.

Графу Саффолку нельзя было отказать в личной храбрости, и умении вести осадные действия — все эти качества он со временем с успехом проявит под Орлеаном. Другое дело, что условия для осады в самом деле были очень тяжелыми. Островок Томбелен во время особенно высоких приливов захлестывало водой, от которой постоянно приходилось спасать многочисленные орудия, приближались осенние шторма, что делало пребывание на открытом всем ветрам клочке земли, мягко говоря, не слишком комфортным. Кроме того, местные жители были настроены к англичанам не слишком дружелюбно, так что безлунными ночами местные контрабандисты наловчились подплывать к самым крепостным стенам, привязывая к специально для того спускаемым веревкам тяжелые корзины с провизией. Комендантом крепости был опытный и храбрый Николя Пейнель, сеньор де Бриквилль, позднее его сменит не менее опытный и талантливый Жан, бастард Орлеанский — впрочем, военный гений последнего в полной мере заявит о себе во время битвы за Орлеан и Монтаржи.

Но обо всем по порядку. Пока же осада для обеих сторон превратилась в изматывающее и бесконечное противостояние, причем несмотря на все усилия англичан, изо дня в день и из месяца в месяц, ситуация так и не желала сдвигаться с мертвой точки. В документах того времени можно отыскать глухие намеки, что герцог Бретонский подумывал о том, чтобы неожиданным ударом снять осаду, и тем самым заслужить себе славу и немалое уважение в глазах французского короля. Так это или нет, доподлинно неизвестно, однако же, нашему герою, до сей поры практически непобедимому, при Мон-Сен-Мишель пришлось пережить свое Ватерлоо. В конце июня, следующего 1425 года, моряки из ближайшего городка Сен-Мало впрасплох атакуют английские суда с моря. Все они будут взяты на абордаж, команды вместе с солдатами выброшены в море, и лишь трем кораблям удастся уйти от погони. Осада после подобного поражения становилась бессмысленной: заменить корабли, попавшие в руки французов было уже нечем, а победа вместо поражения, как и следовало ожидать, воодушевила французов, заставив поверить в неизменное заступничество Св. Михаила. Посему, с немалой досадой, 13 июня 1425 года наш герой будет вынужден отозвать своих людей.

Первая серьезная ссора между союзниками

Harley MS 4431, f. 150r.png
Рыцарский турнир.
Мастер Града Женского (предположительно) «Турнир». — Миниатюра. - ок. 1410-1414 гг. - Критина Пизанская «Книга герцога истинно влюбленных». - Français 4985, folio 17v. - Британская Библиотека, Лондон.

Тем временем Хамфри Глостер развил бешеную активность, подготовляя вторжение в Голландию. Посему, пришлось срочно тушить пожар, для умиротворения уязвленного самолюбия бургундца ему были явочным порядком отданы в качестве дара Бар-сюр-Сен, а также графства Макон и Осер. Джон Бедфорд понимал, какую рискованную игру ему приходится сейчас вести, усиливая и без того ненадежного союзника, готового в любой момент сесть на голову, однако, по милости Хамфри, выхода у него не было.

Как и следовало ожидать бургундский герцог был вне себя, явившись в Париж 20 октября 1424 года, он устроил нашему герою безобразную сцену — требуя чтобы тот немедля урезонил своего твердолобого братца, в противном случае, бургундец вынужден будет сделать это сам! По рассказам очевидцев, речь шла об одном из тех страшных приступов гнева, которые заставляли трепетать даже самых стойких, причем лицо разъяренного герцога Филиппа при этом принимало синюшный оттенок. В коротких и энергичных словах герцог сообщил своем внимательно слушающему собеседнику, что 28 сентября, то есть меньше месяца до этой встречи, он успел подписать с опальным дофином оборонительное соглашение, известное современным историкам под именем «Шамберийского договора». Согласно этому документу, стороны взаимно обязывались не нападать на некоторую часть владений друг друга, а именно: дофин должен был воздерживаться от любых попыток занять графство и герцогство Бургундские, Невер, Шаролле и Макон, тогда как Филипп Бургундский в свою очередь обязывался не посягать на герцогство Бурбонское, Форез, Лионне и Божоле. Далее, по его же словам, если Бедфорду не удастся найти управу на своего не в меру любвеобильного братца, это будет только началом, а продолжение всей ланкастерской семейке придется очень не по вкусу.

Впрочем, стоит заметить, что во время этих переговоров недовольны друг другом и склонными к блефу были обе стороны. Бедфорд не собирался полностью отказываться от возможности обуздывать чрезмерные аппетиты своего союзника, с другой стороны и бургундец, несмотря на свои угрозы, не желал доводить собеседника до последней крайности, чтобы тот не поддержал младшего брата, и в бургундские владения не вонзился клин ланкастерских земель.

Со своей стороны, Бедфорд, на которого подобные демонстрации, как обычно, не произвели особого впечатления, в свою очередь имел к своему собеседнику длинный счет. Начать стоит с того, что несмотря на все усилия и все благодеяния, оказанные регентом Парижу и его жителям, парижане по некой, не совсем ясной для него причине, душой и телом были преданы бургундцу, которого при въезде в город приветстствовали куда более горячо и радостно — что регента, в душе человека не менее самолюбивого, чем его младший брат, несколько задевало. Во-вторых, несколькими годами ранее похоронив первую супругу — Мишель Французскую, герцог Филипп собрался жениться во второй раз, и выбрал для этого ни какую иную невесту, но Бонну д’Артуа, вдовствующую графиню Неверскую. Беда состояла в том, что отец будущей герцогини Бургундской, граф д’Э, непоколебимо держал сторону дофина, и даже после Азенкура оказавшись в английском плену, не пожелал никоим образом изменить своим убеждениям. Подобный демарш со стороны герцога Филиппа выглядел в отношении его английских союзников откровенным оскорблением, хотя, несколько оправдывая бургундца за этот шаг, наш герой видел в том тлетворное влияние Ришмона, мстящего за свое унижение, о котором, кстати, Джон Бедфорд уже успел пожалеть, но назад, обычным порядком, хода уже не было.

Так или иначе, собрав всю свою волю, чтобы проглотить оскорбления, и ради общего дела найти приемлемый выход из ситуации, наш герой терпеливо продолжил переговоры. В результате стороны пришли к тому, что Хамфри Глостеру послан будет приказ воздержаться от начала военных действий, пока решение о его новом браке не будет окончательно вынесено папой Мартином V. К беспутному младшему брату с этим документом были отправлены сэр Ральф Ботелер и аббат Фекампский, тогда как Бедфорд попросил супругу в очередной раз выступить посредницей между ним и шурином.

Кроме того, памятуя о любви бургундца к театральной пышности, Бедфорд распорядился в его честь устроить в Париже серию пиров, приемов, и наконец, рыцарский турнир. Официально все это было приурочено к свадьбе герцогского мэтр д’отеля Жана де ла Тремойля (к слову сказать, его брат в скором времени превратится в фаворита Карла VII), и Жаклины д’Амбуаз. Чтобы окончательно умаслить изобиженного бургундца, Бедфорд, в глубине души не слишком любивший внешний лоск, за которым могло скрываться сколь угодно грязное содержимое, тем не менее в качестве исключения наравне со своим бургундским союзником выехал на турнирное поле, причем по одобрительному мнению хрониста Уоврена оба они сражались «доблестно, как добрые рыцари.»

Примечательно, что столь пышное празднество решила почтить своим присутствием даже вдовствующая королева Франции Изабелла, по причине старости и тучности почти не покидавшая стен дворца Сен-Поль. Кроме нее здесь, конечно же, присутствовала герцогиня Бедфордская Анна, своим добрым нравом и щедро раздаваемой милостыней в скором времени завоевавшая сердца парижан, и также с английской стороны граф Саффолк с супругой, и лучший из полководцев Англии — Томас Солсбери, также с супругой, к слову сказать, приходившейся внучкой великому Джеффри Чосеру.

В результате столь веселая (хотя бы для внешнего зрителя) череда празднеств обернулась безобразным скандалом. Дело в том, что герцог Бургундский, как и его отец, не пропускавший, что называется ни одной юбки, принялся оказывать открытые знаки внимания графине Солсбери. Как и следовало ожидать, оскорбленный супруг вспылил, о всеуслышание поклявшись, что отныне никогда не станет биться рядом с бургундцем, и более того, приложит все силы, чтобы помочь Хамфри Глостеру захватить Геннегау. Бедфорд с супругой едва успели вмешаться, чтобы погасить очередной пожар, как из Кале прискакал очередной гонец с более чем скверным известием: Хамфри Глостер, благополучно наплевав на все приказы, 17 октября 1424 года высадился в городском порту во главе 5-тысячной армии, изготовившись немедленно приступить к действию. После этого, как и следовало ожидать, свадебные увеселения сами собой подошли к концу, и полагающий себя обманутым герцог Бургундский, осыпав нашего героя очередной порцией упреков и оскорблений, отправился восвояси, собирать армию для отражения английской угрозы.

Несостоявшийся поединок

Armorial de l'Europe et de fol 149v.JPEG
Филипп Бургундский в геральдическом платье.
Неизвестный художник «Филипп, герцог Бургундский». — Миниатюра. - ок. 1429-1461 гг. - Неизвестный художник «Армориал Европы и Золотого Руна». - Ms-4790 réserve, folio 149v. - Библиотека Арсенала, Париж.

Наверняка, из своей безопасной дали Иоланда Арагонская не без удовлетворения наблюдала, как еще вчерашние союзники с азартом обмениваются словесными (пока еще словесными) оплеухами. Положим, незадолго до этого Филипп Бургундский разграбил графство Гиз, принадлежащее ее младшему сыну, и более того, отдал его во владение одному из своих подчиненных — Жану Люксембургскому (в скобках заметим — в далеком будущем тюремщику Жанны). Но Иоланду, как и ее противника, тяжело свернуть с единожды выбранного пути, и она вполне удовлетворяется тем, что в борьбе против избалованного королевского сыночка, герцогу Филиппу нужно развязать себе руки. С этой целью он спешит заключить с Карлом VII перемирие на четыре года. Закаленная бургундская армия таким образом, выведена из игры, англичане изолированы. Совсем неплохой результат. А выгнав из страны захватчиков, бургундского герцога гораздо проще будет вернуть с небес на землю. Но пока до этого еще далеко.

Тем временем, Хамфри, мало заботясь о буре, которую успел поднять, 18 ноября дождавшись графа Маршалла и приведенных им подкреплений, неторопливо выступает в направлении Геннегау. Первые шаги вполне его удовлетворяют, собравшиеся приказу своей графини Генеральные Штаты Геннагау согласно вотируют на эту войну 40 тыс.золотых ливров, деревенское население с воодушевлением приветствует свою госпожу, другое дело, что зажиточная часть горожан, ремесленников и купцов, не спешит присоединиться к этому ликованию, более того, Хамфри чувствует на себе неприкрытую враждебность: торговля с Бургундией для этих мест составляет одну из доходнейших статей местного бюджета, и конечно же, потерять таковую во имя удовлетворения капризов выскочки-англичанина никто не желает.

Герцог Филипп в свою очередь 25 декабря 1424 года, на Рождество, спешно призывает на помощь своих многочисленных вассалов. 12 января и соответственно, 4 марта нового 1425 года обе стороны обмениваются высокомерными письмами, взаимно упрекая друг друга в «вероломстве». Добавляя к тому (и тем самым вызвав у герцога Филиппа очередную вспышку ярости), что пишет из «своего города Монса», Хамфри Глостер заявлял, что не собирается подчиняться приказам брата, перед которым сознательно исказили его намерения и желания, и чьи распоряжения слишком сильно противоречат его интересам как графа Геннегауского. Герцог Филипп, в свою очередь обозвав адресата лгуном, неожиданно предложил ему решить дело поединком, чтобы не допустить, таким образом «пролития христианской крови». Последнее было предолжено весьма вовремя, так как солдаты Хамфри несмотря на все усилия своего главнокомандующего, человека безусловно храброго, но бездарного в плане управления войсками, принялись грабить и жечь, заслуживая себе тем самым вполне правомерную ненависть населения. Кроме того, бургундские войска под командованием Жана Люксембургского уже были готовы к выступлению, и что было совсем плохо, с точки зрения нашего героя, к люксембуржцу вместе со своими отрядами собирался присоединиться один из способнейших военачальников опального дофина Потон де Сентрайль — посему, предложение поединка, этот ловкий, хотя и несколько театральный ход, сумел приостановить военные действия.

Окончательно решить спор мог только папский авторитет, понимая это, Бедфорд с привычной для себя энергий принялся действовать в этом направлении. Ситуация осложнялась тем, что во времена Великого Западного Раскола, закончившегося лишь сравнительно недавно, Франция отказала в повиновении обоим (а затем и троим!) соперничающим папам — вплоть до восстановления церковного единства. Теперь же, вернуть уже почувствовавшую вкус свободы «галликанскую церковь» к покорности Риму было весьма непросто, и как обычно в подобных случаях, остро встал вопрос о праве инвеституры. Объяснимся, читатель. В первые века существования христианской церкви епископы по сути дела назначались королями того или иного владения, так что папе оставалось лишь одобрить (или оспорить) состоявшееся назначение и рукоположить нового епископа в сан. Как и следовало ожидать, из века в век папство пыталось отнять эту важнейшую привилегию у светской власти, спор об инвеституре закончился жесточайшим столкновением империи и папства, формально закончившегося победой последнего.

Впрочем, если немцы предпочли отступить, то более свободолюбивые французы продолжали исподволь гнуть свою линию, требуя «свободы галликанской церкви», иными словами, права для того или иного церковного капитула самому выбирать своего духовного владыку, по сути деля ставя римского понтифика уже перед свершившимся фактом. Именно эту линию пытался продолжать Бедфорд, однако, папа Мартин V был не из тех, кто поддается давлению, более того, с несгибаемым упорством он требовал права назначения исключительно для Рима. Пытаясь уладить ситуацию полюбовно, Бедфорд предложил Св. Престолу выбирать кандидата из «тайного трехименного списка», и оставить за собой подсудность клириков или тех лиц, кто имел право судиться в церковном суде (только для дел о ереси и оскорблении величества), оставив все прочее в руках местных епископов. Папа ответил резким отказом, впрочем, после дальнейших переговоров, в апреле того же года согласился довольствоваться в течение пяти лет правом назначения на высшие церковные кафедры страны, «за исключением тех, что освободились в марте, июне, сентябре и декабре». Уговоры Людовика Люксембургского, епископа Теруаньского, и одного из ближайших друзей Джона Бедфорда, заставили последнего согласиться на этот компромиссный план, и вящему удовольствию сторон, когда нашему герою придет время в ноябре 1425 года приехать в Англию, он добьется у Большого Совета утверждения подобного договора. Впрочем, вернемся. Пока что Джону Бедфорду было важно любым путем заманить беспутного братца в Лондон, откуда уехать во второй раз ему уже не позволят. Самолюбивый и самоуверенный Хамфри, получив вызов, конечно же, не мог отказаться. В качестве места для будущего поединка был избран Сент-Омер, в качестве арбитра — германский император Сигизмунд. Другое дело, что тот благоразумно предпочел отклонить столь сомнительную честь, и его в подобном качестве должен был сменить наш герой.

Предуготовляясь к поединку (скорее для вида, чем всерьез веря в такую возможность), герцог Филипп, вернувшись в Эсден, приказал выковать для себя великолепный доспех, и приготовить для своего коня столь же роскошную попопну и дорогую упряжь. Герцогским герольдам следовало получить богатые табарды, украшенные гербом их господина, кроме того, требовалось пошить немалое количество шатров, также украшенных бургундским гербом, в которых должна была разместиться многочисленная герцогская свита. Кроме того, герцог Филипп подчеркнуто принялся брать уроки фехтования у лучших мастеров своего дела, каких только смогли отыскать. В свою очередь, изыскивая все возможные средства к примирению, Бедфорд пригласил в качестве своего личного гостя на будущий поединок графа де Сен-Поль, брата отвергнутого супруга Якобины.

Конец авантюры английского принца

The Penance of Eleanor (Abbey).jpg
Та самая разлучница.
Эдвин Остин Эбби «Покаяние Элеоноры Кобгем». — Холст, масло. - ок. 1900 г. - Музей искусства Карнеги. - Питтсбург, США

События между тем, шли своим чередом. 6 января умер дядя Якобины, Иоганн Баварский, епископ Льежа, снискавший у своих подданных не слишком почетное прозвище «Безжалостного». Свои земли он оставил герцогу Филиппу, чей отец когда-то спас проштрафившегося епископа от гибели от рук восставших. Войска герцога Филиппа высадились в Геннегау, тогда как фламандские корабли отрезали войскам Хамфри Глостера возможность отступления морем. Положение становилось критическим, и здесь королевский сын ожидаемо дал слабину.

Терпение, среди всего прочего, не относилось к его сильным сторонам, почувствовав, что предприятие оказалось не столь простым и легким, как то виделось ему из Лондона, Хамфри постепенно охладел к начатому, тем более, что Генеральные Штаты графства наотрез отказывались признать его своим властителем, но всего лишь супругом графини. Превратиться в подобие приживальщика — для самолюбивого англичанина было невыносимым.

Более того, дамский угодник постепенно стал охладевать к Якобине, которую сменила Жанна де Мариньи, супруга конюшего при дворе его уже бывшей невесты, а затем — обольстительная Элеонора Кобгем, фрейлина Якобины. Автор последней по времени биографии королевы Марии, супруги Карла VII не без оснований полагает, что эту женщину сумел ловко подсунуть любвеобильному королевскому сыну епископ Бофорт. Что же, достойный прелат весьма любил превращать людей в подобие марионеток, незаметно для самих себя повинующихся его желаниям, так что подобный шаг для него был бы вполне обычен. Забегая вперед, отметим, что племянник ответит дяде черной неблагодарностью.

Но в любом случае, Якобина была забыта и отвергнута уже навсегда, и Хамфри, мечтающий единственно предстать со своей новой избранницей перед алтарем, благополучно отбыл в Англию, под предлогом вербовки новых отрядов. Как несложно догадаться Голландия и Геннегау его уже больше не увидят, даром Якобина засыпала своего неверного возлюбленного слезливыми посланиями: «Я молю вас со всем смирением, и нежностью, сколь то позволяет этот мир, дабы вы во имя Господа сжалились надо мной и над моим несчастьем, и со всей возможной поспешностью прибыли на помощь мне, покинутой и одинокой, ежели вы не желаете навсегда меня лишиться…» Бесполезно. Хамфри и думать забыл о покинутой женщине, нестостоявшийся поединок, как и следовало ожидать, также благополучно канул в Лету. Зато наш герой мог на какое-то время вздохнуть спокойно: неизбежный разрыв был предотвращен, другое дело, что на следующие несколько лет ему предстояло остаться с врагом один на один, и по возможности показать обоим ненадежным союзникам, на чьей стороне находится сила, и с кем, посему, следует считаться в первую очередь.

Впрочем, чтобы позволить королевскому сыну сохранить лицо, вопрос о так и не состоявшемся поединке был формально вынесен на суд королевского совета, причем епископ Турне должен был представлять сторону герцога Бургундского, а епископ Лондонский, соответственно, герцога Глостерского. Затянувшаяся бюрократическая волокита окончательно похоронила противостояние, бесконечные вялотекущие переговоры подошли к закономерному концу лишь в сентябре 1425 года, когда совет своей властью запретил поединок под предлогом ненужности, и обе стороны благополучно вернулись к своим делам.

Кроме того, к счастью для англичан, бесконечные интриги и контр-интриги при дворе Карла Французского, в которой тот или иной временщик порывался подчинить своему влиянию слабосильную королевскую персону и в результате получить неограниченную власть над страной и ее ресурсами, сковывали действия отрядов на французской службе. Благоприятная возможность, когда силы англичан и бургундцев милостью Хамфри оказались втянуты в бессмысленное противостояние, использована не была, и посему, Бедфорд, успокоившись на этот счет, поставил себе целью продолжать действовать в направлении, загодя им для себя определенным: закончить покорение графства Мэн, как мы помним, принадлежавшее младшему сыну королевы Иоланды — Карлу. Подобным образом регент привычно для себя убивал сразу двух зайцев: во-первых, Мэн, располагавшийся между Бретанью и Нормандией, должен был сделать герцога Бретонского Жана V непосредственным соседом Бедфорда, не отделенным от него уже никаким буфером, и посему, надолго отбить у осторожного бретонца охоту отлынивать от обязательств, которые упорно пытались ему навязать англичане. Кроме того, в качестве задней мысли, регент не отказал бы себе в удовольствии поставить на этой доске шах и мат своей многолетней противнице Иоланде, раз и навсегда показав ей, кто подлинный хозяин во Франции, и тем самым, под угрозой полной потери своих владений принудить гордую испанку к переговорам.

Англия

Война требует немалых средств

Royal Gold Cup without flash.JPG Charles VII, royal d'or, Lyons, 1429-1431. Department of Coins, Medals and Antiquities, 1378.jpg
Золотая посуда…
«Кубок с изображениями страстей Св. Агнессы» — последние годы XIV в. - Британский музей, Лондон, Великобритания.
…И деньги, всем этим можно было выплатить новый налог
Золотой ливр Карла VII. — ок. 1429-1431 гг. - Коллекция монет, медалей и древностей. - Французская национальная библиотека, Париж.

Посему, обычным для себя образом, после основательной подготовки, поздней весной 1425 года войска под командованием Томаса Солсбери выступили из Фресне, в направлении столицы графства — Ле-Мана. В скором времени пали крепости, прикрывающие подходы к мэнской столице с севера: Бомон-ле-Виконт и Сен-Сенери, и наконец 15 июля войска Солсбери соединились с отрядами Джона Фастольфа под стенами Ле-Мана. Кольцо осады замкнулось 20 июля, после того, умнейший и опытнейший полководец Томас Солсбери, не желая напрасно лить кровь своих солдат на мощных стенах города, приказал подтянуть в осадный лагерь артиллерию. В скором времени в его распоряжении оказались крупнокалиберные мортиры и бомбарды, порох спешно доставили из Парижа, и началась плотная бомбардировка города, не прекращавшаяся, что называется, сутки напролет. Каменные ядра повлекли за собой страшные разрушения и жертвы, так что воля осажденных была сломлена, и 2 августа местный епископ Адам Шастелен, счел за лучшее лично явиться к английскому главнокомандующему, умоляя того остановиться. В обмен на подобную милость было клятвено обещано, что город сдастся сам, если помощь непоспеет до 10 августа все того же 1425 года. Как и следовало ожидать, этого не случилось, и одна из мощнейших крепостей севера вслед за всеми прочими благополучно перекочевала в руки англичан. Гарнизону было позволено удалиться прочь «вооружившись едино палками», тогда как оставшиеся в городе были принуждены к уплате контрибуции в сумме 1500 золотых ливров, и принудительным работам по восстановлению городских стен, основательно пострадавших во время осадных действий.

Впрочем, внимательные наблюдатели «с той стороны» продолжавшие безостановочно следить за всеми действиями англичан, не поддаваясь отчаянию, сумели сделать для себя правильный вывод о необходимости формирования собственного артиллерийского парка. Пока еще Бедфорд не знает об этом, и видимо, узнать ему будет уже не дано. Продолжим.

Но пока все это в будущем, а деньги приходилось изыскивать уже сейчас. Посему, изобретательный Бедфорд, кроме собственно налогов и контрибуций, которыми облагалось население захваченных земель, разработал остроумную систему охранных грамот, без которых нечего было и думать пересечь страну, находящуюся под английским владычеством. Грамоты полагались всем: крестьянин, отправлявшийся на ярмарку или в город, чтобы продать на рынке те или иные продукты своего нехитрого производства, пилигрим, идущий на поклонение местным святыням, купец с товаром, дворянин, путешествующий со своей свитой — никто не был освобожден от поборов. Еще одним ловким ходом, изобретенным находчивым Бедфордом для пополнения военной кассы было то, что охранные грамоты действовали не более трех месяцев, после чего запасаться приходилось новыми, раскошеливаясь, как и следовало ожидать, во второй, третий и бесконечный раз. Несложно догадаться, что любви к англичанам это не прибавляло, но выхода у нашего героя в самом деле не было.

А тем временем, бретонский герцог 8 сентября 1425 года поставил свою подпись под договором, в согласии с которым обязывался служить Карлу, дофину Франции, против Пентьевров — своих врагов в Бретани, постоянно оспаривавших у него герцогскую корону — и англичан. Для Бедфорда, старавшегося любой ценой сохранить тройственный альянс, это был чувствительный удар, впрочем, памятуя о непостоянном характере бретонца с решением вопроса можно было повременить, так как герцог Жан обычным образом, не собирался начинать военные действия, ожидая, на чьей стороне окажется победа.

Между тем, военные действия продолжались. Следующей мишенью стал Майенн, куда подтянулись отряды Саффолка, разбитые при Мон-Сен-Мишель. Вновь плотный артиллерийский огонь сделал свое дело, и 31 октября 1425 года крепость открыла ворота перед захватчиками, за ней в скором времени последовал город Сен-Сюзанн, как и следовало ожидать, не получивший помощи от своего сюзерена. Куда более ожесточенное сопротивление оказала крепость Ла-Ферте, на восточной границе графства, впрочем, изобретательный Солсбери согнал население из ближайших деревень, понудив его стоить осадные укрепления и рыть траншеи и рвы для наступающих войск. Результат не заставил себя ждать, и четыре месяца после начала осады один из последних оплотов дофинистов в Мэне перешел в руки англичан. Оставалось только занять Лаваль, и графство было полностью покорено. Следуя своей обычной тактике заставить побежденных платить за свое поражение и содействовать дальнейшему продвижению английских войск, Бедфорд немедля обложил эти земли тяжелейшим налогом по 25 турских ливров в год, взимаемых с населения каждого из приходов, причем выплачивать эту сумму было разрешено серебряными (или золотыми) деньгами, а также провизией или фуражом. Кроме того (очередная гениальная идея!) с каждого «дыма» был взят налог в 12 золотых салюдоров (эта новая монета была учреждена в «своей» монархии Генрихом VI, точнее, его опекунами). После уплаты налога, обитатели дома приводились к присяге английскому королю и соответственно получали охранную грамоту, должную оберегать их от разгула солдатни.

Герцогство Анжу продолжало незыблемо стоять на пути у англичан, не давая им возможностиы проникнуть на Юг, где располагался беглый дофин со своей свитой, вопреки ожиданиям, болезненная потеря Мэна отнюдь не сломила королеву Иоланду и ее детей, продолжавших действовать в пользу Карла VII с неослабевающей энергией. Посему, войну следовало хочешь-не хочешь вести далее, а между тем, Джона Бедфорда опять отвлекали от нее обстоятельства семейного плана.

Дядя против племянника

Joan of arc interrogation.jpg
Жанна и кардинал Бофорт.
Поль Деларош «Допрос Жанны д'Арк кардиналом Уинчестерским». — Холст, масло. - ок. 1894 г. - Музей изящных искусств. - Руан, Франция

31 октября 1425 года Бедфорд получил от епископа Бофорта послание весьма тревожного характера. Оно сохранилось до наших дней, и в частности, гласит: «Ибо вы ищете благоденствия королю, самодержавному лорду нашему, а также владениям его Английскому и Французскому, а также себе самому вкупе со всеми нами, вам надлежит оказаться здесь, дабы моей правдой и вашим старанием принести таковой земле умиротвороние…» Хамфри Глостер любыми путями жаждал присвоить себе власть над Англией и малолетним королем. «Уж таков ваш здешний брат. — продолжало письмо. — Ибо мудрости вашей известно, что умиротворение Франции напрямую связано с благоденствием Англии».

Упрашивать нашего героя не пришлось, понимая неотложность задачи, 26 ноября 1425 года он поспешно собирает в Париже королевский совет, где распределяет власть и обязанности на время своего вынужденного отсутствия. Неизменному бургундцу достается председательство над Большим Советом Франции, помогать ему в этом качестве должен Людовик Люксебургский, епископ Теруанский и будущий канцлер королевства. Чтобы военные действия также продолжались в его отсутствие, командование войсками в Верхней Нормандии, Анжу и Мэне было поручено неизменному Солсбери, Нижняя Нормандия перешла под власть Саффолка, а Шампань, Бри и Гатине оказались под патронатом графа Уорвика, и наконец, под охраной вооруженного отряда из полутысячи латников, герцог Бедфордский с супругой 1 декабря 1425 года покинули Париж.

Путешествие через штормовой зимний Ла-Манш вряд ли можно было назвать особенно приятным, однако, по милости Хамфри выбирать уже не приходилось. Впрочем, и само путешествие к одному из западных портов, через добрую половину Франции не обошлось без приключений.

На дороге в Амьен, прослышав о приближении регентского эскорта, с удобством расположился Соваж де Ферманвилль, обычный для тех времен искатель приключений и рыцарь-разбойник в одном лице. Соваж надеялся захватить в свои руки ни много ни мало, самого регента с супругой, и уже предвкушал ожидающий его астрономических размеров выкуп. Но — в данном случае судьба явно оказалась не на его стороне. Разведка у нашего героя всегда находилась на высоком уровне, и посему, вовремя предупрежденный, он попросту воспользовался другой дорогой, и расставленная ловушка благополучно осталась пустой.

Итак, 20 декабря уже заканчивающегося 1425 года регент Бедфорд высадился в порту Сэндвич и с первых же дней прибытия с головой окунулся в хитросплетения местной политики. Надо сказать, что в Англии сейчас творилось то же самое, что во Франции во времена малолетства Карла VI, отца беглого дофина (заметим в скобках, что много лет спустя, уже после смерти нашего героя, здесь также повторится с пугающей последовательностью гибельная ситуация гражданской войны при потерявшем разум монархе, как видно, унаследовавшем от деда страшную болезнь). Но пока об этом говорить было рано, да и будущего предвидеть никто не мог, зато приходилось срочно тушить пожар уже существующий.

Повторимся, как когда-то во Франции дядя ссорился с племянником, при том, что первый полагал, будто возраст и опытность дают ему несомненное преимущество в том, что касается господства над страной, тогда как последний столь же безапелляционно полагал, что старшее поколение уже успело вкусить всех прелестей верховной власти, и ему давно пора потесниться. Единственно, место старого Филиппа Бургундского (деда хорошо знакомого нам Филиппа Доброго), и Людовика Орлеанского — брата безумного короля, заняли епископ Бофорт и Хамфри Глостер, но стране, как вы понимаете, легче от этого не становилось.

Итак, уязвленный поражением в Геннегау, Хамфри вернулся с еще более чем обычно ярой решимостью здесь, в Англии, взять реванш за случившееся. На пути к этому стоял многоопытный и хитроумный дядя, исполнявший обязанности канцлера Англии. Посему, со всей неизбежностью представитель старшего и младшего поколений Ланкастерского дома схлестнулись без пощады, стараясь получить единоличную опеку над малолетним монархом. Впрочем, в данном конкретном случае, дядюшка стоил племянника. Опытный и хитрый царедворец, он успел показать себя в 1419 году во время собора в Констанце, активно интригуя за избрание новым папой (во имя преодоления многолетнего церковного раскола), Мартина V. Старания достойного прелата увенчались успехом, но благодарный понтифик сделал несколько неуклюжий ход, подарив своему верному стороннику кардинальскую шапку без согласования подобного шага с королем Генрихом V и примасом Англии — архиепископом Кентерберийским. Подобный шаг вызвал в стране весьма болезненную реакцию: англичане всегда были весьма чувствительны к харатактерному для Рима беззастенчиому вмешательству во внутрение дела других стран. Посему, между Генрихом-старшим и его увертливым дядей произошла крупная ссора, вплоть до того, что вспыльчивый монарх пригрозил чересчур честолюбивому прелату быть низведенным до уровня «приходского священника». Впрочем, оба прожженных политика были достаточно умны, чтобы не доводить дело до крайности. Епископ Бофорт, с благодарностью приняв папское пожалование, попросту тянул с церемонией посвящения в сан, ожидая, пока страсти в достаточной мере не улягутся и ситуацию не удастся решить без лишнего шума. Со своей стороны, король по сути дела открыл ему дорогу в большую политику, епископ Уинчестерский почувствовал вкус власти, и конечно же, не собирался ею поступаться.

В отсутствии Хамфри именно он исполнял роль протектора королевства, и главы правительства, и даже после возращения племянника не пожелал выпустить из рук открытую или на худой конец, тайную, власть над страной. Таким образом, ситуация была в самом деле скверной; и тот и другой обладали по обычаям и законам времени более-менее равными правами, к тому же изобиженный Хамфри был попросту еще и опасен, так как насильно оттесненный от власти, он нашел бы способ вернуться к ней, даже если бы для того королевство пришлось бы ввергнуть в состояние гражданской войны, подобные мелочи королевского сыночка не смущали. Впрочем, война уже началась.

Срочное вмешательство Джона Бедфорда

Tower of London viewed from the River Thames.jpg
Лондонский Тауэр — яблоко раздора между принцами.

Хамфри был среди прочего кумиром лондонской толпы — характерный тип политика-демагога, умеющего говорить то, что от него хотят слышать, и ловко являть себя «другом обездоленных». Что касается епископа Бофорта, сторонника сильной власти, мелкий люд его ненавидел, полагая главным виновником тяжелых налогов, которые приходилось нести на себе в течение последних лет, а купечество громко обвиняло в потворстве фламандцам в ущерб собственным же соотечественникам. Ситуация зашла так далеко, что возбужденная толпа «людей низкого звания, огромных своим числом», сошлась у дока виноторговцев (воистину этот район для Ланкастеров вечно служил источником всякого рода проблем!), носившего в те времена прозвище «Кранового», так как по соседству действительно располагался механический кран, приводившийся в действие мускульной силой. С помощью этого крана с кораблей сгружали тяжелые бочонки. Так вот, собравшись вместе, распаленная толпа грозила швырнуть епископа в Темзу, немедленно воспользовавшись подобным настроением, Хамфри повел своих сторонников к Тауэру, собираясь как можно быстрее прибрать к рукам эту крепость, господствовавшую над английской столицей.

План этот, впрочем, благополучно провалился, так как добрый дядюшка вовремя разгадав его намерения, еще более срочным порядком отправил туда сэра Ричарда Вудвилла «вкупе с латниками, дабы охранить лондонский Тауэр, словно бы тот располагался на территории воюющей страны». Толпа, вооруженная палками и камнями, как и следовало ожидать, оказалась совершенно бессильной против циклопических стен и опытных солдат, а комендант, вызванный для переговоров, столь же категорично и без всяких объяснений отказался повиноваться приказам королевского сына. Справедливо подозревая, что виной тому, опять-таки, любимый дядюшка, Хамфри в отместку, приказал мэру Лондона запереть ворота, а лондонцам — вооружиться кто чем мог, чтобы в любую минуту быть готовыми противостоять любым проискам враждебной партии.

События эти имели место в последние выходные октября 1425 года. Ситуация зашла так далеко, что перепуганные жители столицы, в страхе перед разгулом толпы, в любой момент могущей попросту броситься грабить своих и чужих, спешно запирались в своих домах, баррикадируя изнутри двери, купеческие лавки столь же спешно закрывались на замок, центр столицы, обычно столь многолюдный и шумный, практически опустел. Епископ Бофорт не без оснований опасался за собственную жизнь, и в самом деле, расходившуюся толпу не так-то просто было успокоить, потерпев поражение у стен Тауэра, она вознамерилась в отместку разгромить епископский дворец (т. н. Уинчестер-хаус), располагавшийся на другой стороне Темзы, в Саутворке. Впрочем, и здесь дальновидный королевский дядя оказался на высоте, загодя дом был взят под сильную охрану, причем ее составили сплошь умелые стрелки из Чешира и Ланкашира, а для пущей верности, приказал перекрыть сплошной цепью из вооруженных людей Тауэрский мост — точнее, тот его выход, откуда открывался путь непосредственно к его резиденции. Коротко говоря, кровопролитие в тот день едва удалось предотвратить срочно вмешавшимся в дело архиепископу Чичелу и герцогу Коимбры, с огромным трудом уговоривших разъяренного неудачами королевского сына, дождаться возвращения из Франции третейского судьи — Джона Бедфорда. Именно в тот момент к нашему герою полетело письмо, срочно требовавшее его возвращения.

Итак, обе стороны временно затаились, пользуясь короткой передышкой на время Рождественских праздников, Бедфорд с супругой остановились в Вестминстерском дворце, тогда как епископ Бофорт, продолжая чувствовать себя в опасности, расположился поблизости к ним — в Вестминстерском аббатстве.

На рождественские праздники Джон Бедфорд получил приглашение от четырехлетнего мальчика-короля прибыть к нему в гости в Элтемский дворец. Здесь наш герой впервые смог увидеть своего венценосного племянника, в те времена кудрявого, видом своим напоминавшего ангелочка на картинах старых мастеров. Характер у ребенка был также веселым и обходительным, и вся внешность столь явно напоминала его покойного отца в таком же возрасте, что тронутый Бедфорд, несмотря на свою внешнюю холодность, глубоко привязанный к своей родне, преподнес племяннику золотой перстень с крупным рубином. Вообще, рождественские праздники прошли весело и шумно, гости спешили забыть о недавно перенесенных страхах, пиры и приемы сменяли друг друга, и специально выписанный для того из Франции менестрель Жак Травайль «со товарищи», развлекал придворных игрой на ручном органе.

Зато после возвращения буден, проблема, как и следовало ожидать, поднялась во весь свой безобразный рост. Бедфорд не мог не понимать, что неугомонный брат является не только постоянным источником головной боли, он попросту опасен. Обычный способ угомонить мятежного королевского отпрыска в те времена состоял в том, чтобы под благовидным предлогом отправить его в вечно неспокойную Ирландию, где для наместника дел могло бы хватить до конца жизни. Однако, в этом случае было ясно, что Хамфри, даже будучи отправленным туда насильно, изыщет способ для возвращения, и все начнется сначала в еще худшем состоянии, постоянно держать его под личным наблюдением также не было возможности, так как французские дела также категорически требовали присутствия регента.

Впрочем, Бедфорд не привык отступать. 10 января, совершив в компании епископа Бофорта торжественный въезд в Лондон, он был встречен бурными выражениями радости, однако сам с подчеркнутой холодностью принял делегацию лондонцев, несших для него неизбежные в таких случаях дары: «пару серебряных тазиков, крытых сверху позолотой». По словам хрониста, лондонцы в ответ получили «благодарность весьма скупого свойства», и судя по всему, прекрасно поняли намек, так как город предпочел дождаться решения, не предпринимая больше никаких силовых действий.

Кроме того, в глазах и закона, и тогдашнего общественного мнения, ступив ногой на английскую землю, Бедфорд, как старший, получал все прерогативы лорда-протектора (включая солидное жалование, составлявшее 8 тыс. марок в год), тогда как Хамфри волей-неволей отодвигался на скромное место первого советника при юном монархе.

Хамфри являет себя в полной мере

Royal 20 C VII fol. 192.png
Заседание Парламента.
Мастер Вигилий и его ученики «Карл VI на заседании Парлмента». — Royal 20 C VII fol. 192. - ок. 1380 г. - Мишель Пентуэн «Хроника Сен-Дени». - Британская библиотека, Лондон

Впрочем, во избежание любых возможных эксцессов, наш предусмотрительный герой распорядился перенести соответствующую сессию Парламента из Уинчестера в графство Лестершир, подальше от столицы. На это заседание, собравшееся против обыкновения в скромном городишке Сент-Олбанс 29 января нового, 1426 года, подчеркнуто не был приглашен епископ Бофорт; более того, встречаться с ним в приватной обстановке наш герой отказался наотрез. Судя по всему, пока что для себя, Джон Бедфорд уже принял решение: единственной возможностью хоть как-то нейтрализовать неуместный пыл младшего брата было держать его в Лондоне, ни на минуту не выпуская из поля зрения. Дядей в этом случае приходилось жертвовать, впрочем, опытный и хитрый царедворец должен был и сам понять подобную необходимость.

Можно сказать, противники стоили друг друга: Хамфри, неумелый и не слишком опытный, своим единоличным правлением мог разве что погубить страну, дядюшка, предоставь ему волю вершить дела по собственной прихоти, мог бы полностью подчинить себе Парламент, и неизвестно, во что подобная ситуация могла бы вылиться в дальнейшем. С другой стороны, с епископом следовало по возможности сохранять добрые отношения, так как его займы не раз и не два спасали страну от падения в финансовую пропасть. Посему, нужно было не просто помирить противников, но во-первых, сделать так, чтобы вражда не возобновилась снова, и во-вторых, постепенно отстранить увертливого епископа от управления не только страной, но и ее финансами, не позволяя подобным способом исподволь влиять на текущую политику. Задача была не из легких, однако, наш герой, как обычно, взялся за дело со всей решимостью.

В качестве первого шага, он распорядился заложить драгоценности короны, и в обмен на их стоимость обеспечить заем в 4 тыс. золотых фунтов, которым государство обязано было королевскому дяде. Обеспечив себя с этой стороны, он опять же распорядился отправить к Хамфри солидную делегацию, куда входили архиепископ Чичел, граф Стаффордский, лорд Талбот, лорд Кромвель (далекий предок прославленного деятеля английской революции), и сэр Джон Корнуолл с целью пригласить его на следующее заседание, должное состояться 13 февраля, причем как можно яснее дать понять, что в вопросах государственной политики и управления страной личные амбиции должны занимать третьестепенное место. Для лучшего вразумления, избалованному королевскому сыну был отправлен категорический приказ на это заседание привести с собой в качестве свиты не более двух-трех человек, при обязательстве, что его противнику будет предписано сделать то же самое.

Впрочем, Хамфри Глостер уже полагая себя победителем, вместо переговоров встретил посланцев с подчернутым высокомерием, готовый не слушать, но исключительно диктовать свою волю. Посему, в буквальном смысле не дав им опомнится, герцог Глостерский объявил, что готов к перемирию только в том, случае, если исполнены будут два его условия. Первое состояло в том, что епископ воздержится от посещения Парламентской сессии, куда сейчас вызывали королевского сына, во-вторых, без лишних разговоров будет отставлен с поста канцлера Англии. Даром посланцы резонно указывали ему, что отставить епископа, да и вообще, кого бы но ни было со столь высокого поста по закону может только сам король, Хамфри уперся, не желая ни на шаг отступать от своего.

Переговоры, переходящие в бессмысленные препирательства, затянулись, и ожидаемую сессию пришлось перенести с 13 на 18 февраля. Депутатам на всякий случай запретили иметь при себе оружие, впрочем, те попытались явиться с крепкими тростями и даже палицами, получив отказ и с тем заявиться в зал заседаний, они принялись прятать под широкими (по моде того времени) плащами увесистые камни, за что Парламентская сессия начала 1426 года у насмешливого населения Лестершира получила наименование «Собрания летучих мышей». Надо сказать, что в течение первых десяти дней представители нижней палаты никак не могли решиться перейти к главному вопросу, ограничиваясь обсуждением дел второго плана, и лишь потом решились направить к своим коллегам из Палаты Лордов нижайшую просьбу «разрешить противоречия между некими двумя высокопоставленными персонами».

Бедфорду пришлось пустить в ход весь свой авторитет, и судя по всему, серьезно надавить на строптивого младшего брата, чтобы тот наконец согласился вынести столь болезненый вопрос на суд комиссии из десяти тщательно отобранных пэров Англии, в состав которой были включены неизменный архиепископ Чичел, епископы Даремский, Вустерский и Батский, герцоги Экзетер и Норфолк, и наконец, граф Стаффорд, уже знакомый нам лорд Кромвель и наконец, Уильям Олнуик, хранитель Малой королевской печати.

Итак, 7 марта 1426 года Хамфри наконец-то соизволил явиться перед комиссией, предъявив список из шести пунктов, содержащих обвинения против епископа. Среди них фигурировали в частности, попытка увезти короля из Элтемского дворца, самовольное присвоение себе власти, незаконное вооружение своей челяди в Саутмарке, закрытие Тауэрского моста, и наконец, желание разделаться с Генрихом V еще в бытность такового наследным принцем, и попытку втянуть его же в заговор против отца. Вопрос, имелось ли у большей части подобных обвинений хоть какое-то фактическое основание или они были исключительно продуктом уязвленного самолюбия младшего королевского сына — мы оставим открытыми, так как для их выяснения требуется дополнительная и весьма кропотливая работа в архивах.

Бессмысленное окончание бессмысленного спора

Palace of Westminster, London - Feb 2007.jpg
Здание Парламента в Лондоне мало изменилось со времен нашего героя.

Так или иначе, епископ также молчать не стал. С подлинным или наигранным негодованием он обвинил Хамфри в том, что последний наводнил Лондон памфлетами, подстрекавшими народ к мятежу против лорда-мэра и олдерменов, предпринявших очередную попытку урегулирования в вопросах выплаты жалования наемным работникам (заметим в скобках, что подобные попытки начались со времен Черной Смерти и были вызваны резким сокращением количества рабочих рук и тем самым возможностью для оставшихся в живых торговаться со своими работодателями). Обвинение было серьезным, т.к. в сравнительно недавнем прошлом подобные попытки и неизбежное противодействие таковым со стороны низших классов населения привело к мятежу Уота Тайлера, весьма памятному для старшего поколения. Посему, продолжал епископ, он был просто вынужден перекрыть мост и лондонскую крепость, чтобы не позволить мятежу распространиться. Кроме того, Хамфри своей волей, попирая закон, приказал освободить из Тауэра брата Рэндольфа, того самого фанатичного духовника королевы Джоанны, который посредством доноса – неизвестно истинного или ложного, привел к ее аресту. Более того, возвратить узника Хамфри отказался наотрез, мотивируя это тем, что как лорд-протектор может сам решать, кому следует сидеть в тюрьме, а кому наслаждаться свободой.

В этом потоке взаимных обвинений недолго было утонуть, и посему, опытная комиссия предпочла постараться помирить спорщиков, не разбирая, кто из них был прав, и кто виноват. Посему церквям было отправлено приказания молиться о примирении сторон, после чего 12 марта от епископа потребовали присягнуть в полной и безусловной преданности королевскому дому. Присяга, конечно же, была принесена, после Бедфорд именем короля прилюдно объявил, что епископ Бофорт был и остается верным и преданным королевским подданным, засим же этот последний, понимая, что хочет он того или нет, дело следует решать миром, на совместном заседании обеих палат, объявил Хамфри, что «никогда не имел в мыслях своих и не вынашивал ничего, могущего задеть или каким бы ни было образом послужить ко вреду вашей персоне, состоянию или же чести», после чего оба противника торжественно пожали друг другу руки, и вражда, по крайней мере, видимая, осталась позади.

Епископ был слишком умен, чтобы не понимать произошедшего: ради примирения, чтобы нейтрализовать непредсказуемые выходки мальчишки Хамфри, его попросту принесли в жертву необходимости. Перспектива оставаться на вторых ролях при торжествующем сопернике его также не вдохновляла, посему, добровольно передав пост канцлера Англии вместе с Большой государственной печатью Джону Кемпу, Бофорт предпочел отбыть прочь – формально, в паломничество к Св.Местам, на деле – чтобы терпеливо дождаться на некотором удалении от места событий, пока племянник не совершит очередную глупость, чего, как понимал опытный епископ, ждать ему придется не слишком долго.

Впрочем, Джон Бедфорд не был бы сам собой, не позволь он формально побежденному дяде в качестве компенсации потерянного получить давно ожидаемое позволение надеть алую кардинальскую мантию, и вслед за тем всю свою недюжинную энергию, талант и ум посвятить делам церковным, в которых, как полагал наш герой, уже бывшего канцлера ждет куда больший успех. Посему, дело не стали откладывать в долгий ящик, и уже 26 мая 1426 года Генри Бофорт уже официально превратился в кардинала Св. Евсевия.

Парламент, вернувшийся к работе после Пасхальных праздников, теперь мог заняться другими делами. В частности, под руководством Джона Бедфорда был наконец разрешен спор между английскими купцами и их иностранными коллегами, т.к. первые недвусмысленно обвиняли правительство в том, что оно потакает иностранцам за счет «своих» и не вводит достаточных оградительных пошлин. Этот вопрос, как мы помним, поднимался уже неоднократно, но Бедфорд, твердо придерживаясь раз и навсегда принятой линии поведения, категорически отказал в подобном иске, прекрасно понимая, что ответом на него может стать торговая война, для Англии сейчас более чем нежелательная. Так же категорически было отвергнуто ходатайство, требовавшее прекращения корабельного сбора, для правительства составлявшего серьезную статью дохода, особенно важную в условиях затянувшейся войны.

Серьезные разногласия после этого сами собой сошли на нет, и до 1 июня – даты закрытия Парламентской сессии, обсуждения свелись к каждодневной рутине. Впрочем, Джон Бедфорд в это время также принял участие в событиях более приятного свойства, посвятив в рыцари 30 дворянских юношей. Среди них был Ричард Йоркский, в далеком будущем он станет злейшим врагом Ланкастерского дома, но в это время ему еще 15 лет, и как все мальчики этого возраста, он бредит исключительно подвигами. Еще одним посвящаемым, к немалому удовольствию Бедфорда, оказался юный граф Уэстморленд, сын его давнего учителя Ральфа Невилла. Коротко говоря, церемония прошла со всей подобающей пышностью, и у всех ее участников оставила самые лучшие впечатления.

Запоздалый медовый месяц

Cathedral of St Albans.jpg
Аббатство Сент-Олбанс, каким его видели Джон Бедфорд с супругой.

Итак, наступало лето, все важнейшие вопросы были решены, и Бедфорд, конечно же, захвативший в это путешествие супругу, вознамерился ознакомить ее с новой родиной. Благочестивой Анне Бургундской пришлось весьма по нраву предложение совершить паломничество к могиле первомученика Англии, св. Альбана, располагавшейся в Бенедиктинском Аббатстве того же наименования, в одном дне конного пути к северу от столицы.

Как и следовало ожидать, Джон Босток, настоятель аббатства, оказал герцогской чете самое широкое гостеприимство. Сам по себе монастырь был богат и мог похвастаться великолепным внутренним убранством, сюда приезжали на поклонение святому короли и принцы; в частности эти стены помнили молодого Эдмунда Мортимера, графа Марчского, побывавшего здесь в октябре 1423 года, за год до смерти. Здесь же некоторое время назад останавливался и Хамфри вместе со своей тогдашней возлюбленной Якобиной Баварской, загостившись на несколько дней, от Рождества до праздника Богоявления.

Посему, к приезду герцогской четы, монастырские столы буквально ломились от изысканных угощений и редкостных вин, кроме самих господ, добрый прием ждал 300 человек их личной свиты, что, по свитедетельству одного из монахов, вылилось в достаточно чувствительный расход.

Впрочем, и сам настоятель был человеком знающим и весьма опытным, в 1423 году ему довелось присутствовать на Вселенском Соборе в Павии, в качестве депутата он Английского королевства, в 1431 году с той же целью он был направлен на Базельский собор. И наконец, как великолепному знатоку латыни и обладатель особенно изысканного стиля, в 1427 году ему было дано в высшей степени почетное поручение составить письмо на имя самого римского понтифика. Как несложно догадаться, настоятель был исключительно интересным собеседником, так что герцогская чета могла получить максимум удовольствия как от общения с ним, так и от богатейшей монастырской библиотеки (как мы помним, и Бедфорд и его супруга испытывали настоящую страсть к чтению). Посему, то короткое время, что наш герой провел в аббатстве, стало для него счастливым временем отдыха от треволнений и государственных забот.

Когда наконец пришло время прощаться, гостеприимный хозяин поднес своим гостям полагающиеся по случаю дары: для герцогини два серебряных тазика, покрытых сверху позолотой (ценой в 25 фунтов, скрупулезно отметил монастырский казначей), для нашего героя — трактат по астрономии (ценой в 3 фунта 10 солей и 8 денье). В качестве ответного дара Джон Бедфорд презентовал настоятеля двумя дорогими плащами ярко-алого цвета.

Между тем, герцогскую чету ждало приятное известие: в награду за решение кризиса, в противном случае грозившего перерасти в гражданскую войну, благодарный Парламент 26 июля 1426 года преподнес Джону Бедфорду титул Адмирала Англии, Ирландии и Гиени, позволявшей ему в военное время подчинять себе весь наличествующий государственный флот. Подобный титул для нашего героя был почетным, скорее чем дающим реальную власть; как мы увидим, в морских сражениях он больше участвовать не будет. Зато куда важнее с точки зрения материальной было позволение в течние десяти следующих лет устраивать новые и разрабатывать прежние золотые и серебряные рудники по всей территории Англии.

Путешествие по северным графствам продолжалось. По свидетельству документов того времени, в октябре все того же 1426 года герцогская чета навестила Рединг, где нашему герою довелось присутствовать на очередном заседании королевского совета, а затем вместе с супругой — местное бенедиктинское аббатство, памятное Ланкастерскому дому тем, что здесь когда-то сочетались браком дед нашего героя, Джон Гонт и Бланка Ланкастерская.

Прощание с Англией

Между тем, Хамфри Ланкастерский, узнав об удалении злокозненного дядюшки, заранее торжествовал победу, причем делал это настолько открыто, что имел неосторожность написать одному из своих друзей: «Пусть мой брат ныне правит как ему заблагорассудится, пока остается на этой земле, после того же, как он отбудует во Францию, я буду править как буду полагать для себя наилучшим

Неизвестно, случился ли среди соратников младшего брата доброхот, поспешивший донести столь безудержную похвальбу до нашего героя, или же Джон Бедфорд и сам с обычной для себя проницательностью догадывался о скором наступлении столь благословенного времени, однако, вернувшись в столицу, он принял все необходимые меры, чтобы пресечь подобные поползновения, что называется в зародыше. Можно сказать, что в этом плане, Бедфорд был человеком своего времени, глубоко убежденным, что наилучшим устройством для двойной монархии является сословно-представительный, то бишь, наряду с королем или соответственно, регентом, правит совет, помогающий и даже несколько ограничивающий высшее должностное лицо в его власти. Надо сказать, что подобным образом он устраивал собственное правление в Нормандии, и тем был совершенно удовлетворен, как видно решив, что лучшего нечего и искать.

Посему, 24 ноября 1426 года, собрав вокруг себя в Вестминстере королевский совет, Бедфорд озаботился законами, наделяющими таковой совет исполнительной властью и ничем не ограниченной свободой слова. Начатое подобным образом законотворчество, продолжалось на следующем заседании, 28 января уже нового, 1427 года, когда новый канцлер страны, Джон Кемп, незадолго до того рукоположенный в сан архиепископа Йорского, произнес знаменательную речь, наставляя Совет в необходимости править страной со всем возможным разумением: «при том же, исполнительная власть обретается ныне в руках его (т.е. короля) лордов, составляющих совместно власть Парламентскую, или же его Совет, но в особенности же лордов его совета». Переводя это несколько витиеватое заявление на современный язык, мы получим в сухом остатке то, что высшую власть в стране представляет Парламент в полном составе, а в случае, если он по неким причинам (каникулярным, военным и т.д.) не проводит своих заседаний, вся ответственность касательно управления страной ложится на плечи представителей королевского совета. Что касается власти лорда-протектора, ее границы также должны были определяться по согласованию с Парламентом, и переступать их первому лицу королевства после собственно монарха, было не дано.

Бедфорд, молча выслушав речь канцлера, поднялся с места, чтобы поблагодарить лордов за то, что они ясно и недвусмысленно выразились на столь непростую тему, после чего дополнительно настоял на том, чтобы они и далее «лорды, составляющие Совет, высказывали свое мнение, направляли (его) и (также им) руководили», а если ему случится совершить некую ошибку, немедленно указывали на таковую. И наконец, довершая начатое, Бедфорд скрепил торжественной клятвой свое неизменное намерение и в дальнейшем считаться с мнением Совета.

Что касается Хамфри Глостера, то сказавшись больным, он предпочел уклониться от необходимости присутствовать на сессии, где руководил его старший брат. Сколь можно о том судить, Ланкастер-младший собирался придерживаться раз и навсегда выбранной линии, и чтобы не спугнуть добычу, попросту подождать отъезда старшего брата во Францию, и далее вести дела по собственной прихоти. Однако, в этом случае, младшего королевского сына ждало горчайшее разочарование, т.е. канцлер Джон Кемп, направленный к нему Бедфордом, попросту поставил разьяренного и униженного Хамфри перед свершившимся фактом. Отныне власть его ограничивалась законодательным порядком, идти против которого было фактически невозможно, не настроив против себя всю феодальную Англию. Посему, хочешь – не хочешь, молодому Ланкастеру ничего не оставалось, как делая хорошую мину при плохой игре, присягнуть на верность уже принятому закону, и пообещать, что отныне будет управлять, согласуясь с решениями совета, и отнюдь «не по собственному разумению и фантазии». Забегая вперед, заметим, что Хамфри затаит против старшего брата смертельную обиду, и никогда не простит ему случившегося, хотя – если взглянуть на ситуацию непредубежденно, Бедфорд более чем своевременным вмешательством спас непутевому братишке не только власть, но возможно, и самую жизнь. Достаточно вспомнить, как закончил Ричард II, также порывавшийся править сообразуясь единственно со своими капризами, а расправиться с неугодным регентом во все времена было во многих отношениях куда проще, чем с неугодным королем.

Впрочем, Хамфри, как не сложно догадаться, никогда не принял бы подобного хода мыслей, как не принял и столь болезнненого для своего самолюбия укола. Не пройдет и года, как он нарушит слово, и вновь попытается подчинить себе Парламент, наотрез отказываясь посещать его заседания вплоть до момента, когда требования его, королевского сына, будут безоговорочно приняты. Но вернемся к нашему герою.

Наступала весна 1427 года, навигация на Ла-Манше восстановилась в полной мере после долгой зимы, и Бедфорд с супругой поспешили отбыть во Францию, где их как обычно, ждали неотложные дела. Юный король взялся проводить любимого дядю, вместе покинув Лондон они отправились на богомолье к могиле Св. Томаса Кентерберийского. Распрощавшись после того с юным монархом, 19 марта герцог и герцогиня Бедфордские поднялись на корабль, должный доставить их во Францию. В качестве прощального вознаграждения, казначей английской короны выплатил нашему герою 2 тыс. золотых фунтов «в качестве награды», а заодно – возмещения дорожных расходов. Англия вновь скрылась за горизонтом, на следующие несколько лет.

Личные инструменты