Джон, герцог Бедфордский, регент Франции для короля Английского/Глава 3. Регент Франции

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(Армия д'Омаля перестает существовать)
(Джон Бедфорд на пике славы)
Строка 272: Строка 272:
  
 
==== Джон Бедфорд на пике славы ====
 
==== Джон Бедфорд на пике славы ====
 +
{| width="600px" align="right"
 +
|
 +
{| width="600px" style="text-align:center; background:#FAEBD7"
 +
|-
 +
| [[Файл:Bataille de verneuil.png|600px]]
 +
|-
 +
| <small><span style=="color:#EAB97D>Битва при деревне Гравель.<br />''Неизвестный художник «Битва при Вернее». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054,  fol. 32v. - Национальная библиотека Франции, Париж.''</span></small>
 +
|}
 +
|}
 
Пока же наступал день 14 августа – великий [[ru.wp:Вознесение Девы Марии|праздник Вознесения Пресвятой Богородицы]], для нашего героя, как мы знаем, более чем памятный. Посему, этот день он предпочел провести сравнительно спокойно, оставаясь все время в своей резиденции в этом городе, и лишь на недолгое время отправившись в местный собор на праздничную мессу. Спешить было некуда: местоположение врага было определено, остальное становилось, как было уже сказано, делом времени.  
 
Пока же наступал день 14 августа – великий [[ru.wp:Вознесение Девы Марии|праздник Вознесения Пресвятой Богородицы]], для нашего героя, как мы знаем, более чем памятный. Посему, этот день он предпочел провести сравнительно спокойно, оставаясь все время в своей резиденции в этом городе, и лишь на недолгое время отправившись в местный собор на праздничную мессу. Спешить было некуда: местоположение врага было определено, остальное становилось, как было уже сказано, делом времени.  
  

Версия 16:42, 2 октября 2021

Глава 2. Брат короля "Джон, герцог Бедфордский, регент Франции для короля Английского" ~ Глава 2. Брат короля
автор Zoe Lionidas
Глава 4. Перед судом истории




Содержание

Время Бедфорда

Смерть Карла Французского

Vigiles du roi Charles VII 55.jpg
Похороны короля Карла VI.
Неизвестный художник «Похороны короля Карла VI». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 27v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же новоиспеченного регента Франции ждало очередное важное известие, которое привез ему в Руан, где в очередной раз собирались английские силы, герольд, с ног до головы одетый в черный траур. 22 октября 1422 г. в Париже, в отеле Сен-Поль тихо скончался от очередного приступа малярии безумный французский король. Верные парижане поспешили в Лондон, чтобы положить ключи от городских ворот в колыбель короля-младенца Генриха VI, который с этого момента становился полновластным властелином двойной монархии. Присутствие регента срочно требовалось в Париже, и посему, не теряя больше времени, Джон Ланкастерский вскочил в седло.

Вплоть до его прибытия, тело покойного, зашитое в воловью шкуру, покоилось в часовне королевского отеля. Бедфорд появился в Париже, по всей видимости, в последних числах октября 1422 года. Ради того, чтобы соблюсти хотя бы внешние приличия и придать церемонии похорон вид, соответствующий достоинству покойного, Бедфорду пришлось уговорить Парижский Университет – влиятельнейшую силу в Париже в те времена, согласиться с необходимостью пустить с молотка часть драгоценностей короны, а также золотого и серебряного запаса и наконец, драгоценных дворцовых гобеленов; причем сам Бедфорд, как видно, для того, чтобы внести свою лепту в общее дело поспешил приобрести в собственное пользование всю немалую библиотеку покойного (И 230).

От взгляда присутствующих не укрылось то, что ни один из французских принцев не побеспокоился прибыть на церемонию прощания; Филипп Бургундский также подчеркнуто отсутствовал, быть может – по причине еще не остывшей обиды, или же того, что не собирался ставить себя в подчиненное положение относительно нашего героя. Но так или иначе, было предпринято все возможное, чтобы церемония выглядела достойным образом; 16 тысячам парижских бедняков роздано ни много ни мало 20 тыс. английских фунтов, во время полагающихся по случаю заупокойных месс сожжено 20 тыс. фунтов дорогих восковых свечей. Для того, чтобы поминки по усопшему также имели достойный вид, хранителю королевских гобеленов Жану Дювалю было приказано временно передать в руки сен-денийских монахов драгоценные ковры, вышитые изображениями золотых геральдических лилий на лазурном фоне, которые затем украсили собой стены старинной часовни аббатства.

Королева Франции, как и полагалось по обычаю вдове, оставалась в своих покоях, тогда как одетый в траур Джон Бедфорд, пешком двигался впереди процессии к собору Нотр-Дам, где опять же в соответствии с обычаем патриарх Константинопольский отслужил заупокойную мессу. Через весь Париж медленным шагом катафалк и сопровождающий его торжественный кортеж двинулся по направлению к аббатству Сен-Дени, где несчастный безумец должен был обрести для себя последнее успокоение. Бедфорд видел, как покойного оплакивал Париж, как женщины на улицах, и на балконах, увешанных торжественности ради, разноцветными коврами, громко рыдали, как мужчины снимали шляпы, скорбно крестясь вслед уходящей процессии. Дальновидный англичанин не строил иллюзий: Франция прощалась со своей свободой и делала это в высшей степени неохотно. Приучить ее к новому порядку вещей и сделать его единственно возможным и само собой разумеющимся было его непосредственной задачей, к которой, по окончании необходимого траурного периода, он предастся с обычной для себя энергией.

Пока же, как и требовалось по обычаю, герольд покойного короля сломал свой жезл над открытой могилой, и бросив обе половинки поверх гроба, возгласил «Генриха II Английского и Французского» королем объединенной монархии. Вслед за тем, отбыв свои обязанности председателя на неизменном похоронном пире, и вернувшись в Париж, Бедфорд должен был в самой вежливой и непреклонной форме отклонить притязания старой королевы Изабеллы, порывавшейся возглавить страну на правах вдовы покойного и матери вдовствующей королевы Катерины. Старухе дали ясно понять, что в ее услугах никто не нуждается, и вопрос таким образом был закрыт раз и навсегда.

Впрочем, до ушей Бедфорда в скором времени дошло, что в Меэне, где дофин Карл на короткое время остановился в замке, принадлежавшем его супруге, придворные поспешили во всеуслышание, как опять же полагалось по обычаю, во время торжественной церковной службы провозгласить здравицу новому французскому королю. Посему, спеша как можно скорее нивелировать впечатление, произведенное на многих подобным демаршем, Бедфорд поспешил в начале ноября 1422 года собрать заседание Парижского Парламента, где занял председательствующее место. Надо сказать, что ему удалось собрать в этот день весьма внушительное представительство: на заседании присутствовали председательсвующий Парламента Морвилье (как уже было сказано, по необходимости уступивший свое место англичанину), а также епископ Парижский Жан де Рошеталье, представители городских властей и крупнейших ремесленных цехов. По приказу Бедфорда, Жан ле Клерк, канцлер Франции громким голосом зачитал соответствующее обращение, должное напомнить присутствующим о данной ими присяге на верность Договору в Труа (и соответственно – английской монархии), тогда как молодой Карл «именующий себя дофином», навсегда отстранялся от престола «по причине величайшего и отвратительнейшего преступления, исполненного и совершенного в его присутствии, с его полного к тому согласия и одобрения противу персоны покойного герцога Бургундского».

Спор о власти, выигранный только наполовину

Egerton 1065 f. 172v.png
Противостояние партий.
Брюггский мастер «Спор Цезаря и галлов». — Гай Юлий Цезарь «Записки о галльской войне». - ок. 1480 г. - Egerton 1065 f. 172v. - Британская библиотека, Лондон.

В продолжении своей речи, канцлер уверил присутствующих, что Бедфорду надлежит править страной сообразуясь с мнением Парламента, должного в свою очередь, оказывать ему посильную помощь в делах правления, а также поддерживать в королевстве порядок и справедливость. Герцогство Нормандское, как мы помним, завоеванное англичанами, опять же, в полном согласии с буквой договора в Труа, должно было вернуться в состав французского королевства, должность наместника Нормандии упразднена, и печать его уничтожена. Бедфорд не имел к тому возражений, так что сразу по окончании затянувшейся речи, канцлер предложил присутствующим вновь поклясться в верности договору в Труа, используя для того миссал, загодя им припасенный именно с этой целью. Вслед за тем соответствующую клятву должны были принести члены Университета, и наконец, простые парижане, должные для того прибыть в здание городской ратуши.

Трудно сказать, убедило ли нашего героя это изъявление верноподданических чувств. Скорее всего нет, как обычно, трезвомыслящий и скептичный, он оказался в очередной раз прав, т.к. в скором времени в Париже был разоблачен опасный заговор, имевший своей целью тайно открыть ворота войскам французского короля, как их открыли тремя годами ранее для герцога Бургундского. Особенную тревожность этой новости придавало то, что во главе провалившегося заговора стоял ни кто иной, как Мишель Лалье, к которому покойный король питал полное доверие. Самому Лалье удалось скрыться, приспешники его были схвачены и закончили жизнь в тюрьме или на эшафоте, однако, непрочность и шаткость английского владычества в самой столице становилась для нашего героя все более очевидной. Придет время, и он всерьез озаботиться этой проблемой.

Пока же, смена власти, случившаяся, как водится, весьма не вовремя и совершенно непредсказуемо, ознаменовалась спором обоих братьев. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что для удержания в повиновении захваченной части Франции а также для покорения земель, все еще сохранявших верность беглому дофину, понадобится английское золото и английские же солдаты, Бедфорд, в противовес воле покойного брата потребовал для себя регентства над обеими частями королевства, ссылаясь в том на «право рождения и старшинства». Ему тут же воспротивился Хамфри Глостерский; соглашаясь уступить старшему брату (во исполнение воли покойного короля) Францию, он настаивал на том, что двойное королевство требует также двух регентов, и Англия должна оставаться у него в подчинении вплоть до совершенолетия юного Генриха VI.

В этой атмосфере взаимных пререканий и столь же взаимоисключающих требований, дядя обоих принцев, епископ Бофорт, чувствовал себя как рыба в воде, получая немалое удовольствие от того, что своими деньгами и влиянием мог равно способствовать победе как той, так и другой стороны – тем более, что в свое время последнюю волю покойного короля в спешке и смятении записать не удосужились, и каждый толковал ее на свой лад, цитируя то, что сохранилось в памяти. Посему, неизвестно, чем кончилось бы все дело, не вмешайся в него властная сила, не считаться с которой не решался никто из английских монархов: Парламент – и вмешательство это ясно показало, что ни одному из братьев достичь своих целей в полной мере не удастся.

Не желая предоставлять никому из них слишком много власти и влияния, Парламент настоял на том, что Бедфорду следовало сосредоточиться на управлении Францией, тогда как Хамфри мог выступать регентом Англии лишь при условии, что власть его будет поставлена под надзор Парламента, и все важнейшие решения будут приниматься исключительно с согласия последнего. Хамфри запротестовал было, указывая на то, что при жизни брата обладал в стране практически всей полнотой власти, на что ему было указано, что не следует путать ситуацию, когда взрослый и дееспособный король попросту находится за границей, и короля-младенца, в силу возраста не могущего ни принимать, ни отвергать те или иные действия регента.

Упрямец, между тем, не желал сдаваться, приведя в качестве очередного аргумента известный в английской истории прецедент: назначение Уильяма Маршалла, графа Пемброка, «регентом короля и королевства Английского» при юном Генрихе III. Лорды немедленно отклонили подобное возражение, ссылаясь на то, что оно ущемило бы свободу Парламента. С подобным не считаться было невозможно; слишком свежа была память как вышеназванной свободе попытался воспротивиться недоброй памяти король Иоанн Безземельный, и чем это сопротивление закончилась. Посему, перепалка сама собой сошла на нет, и обоим братьям пришлось довольствоваться уже имеющимся. Впрочем, Бедфорд с самого начала, понимая, что в полной мере не сможет добиться поставленной цели, обычным образом не настаивал. Вместо того, все внимание его поглотили насущные задачи управления покоренной страной.

Как управленец он мог дать сто очков вперед не только малоопытному Хамфри, но и своему недавно почившему старшему брату, и этим талантам сейчас предстояло раскрыться в полной мере. Надо сказать, что наш герой, как бы мы не относились к нему из своего исторического далека, был уже человеком новой формации, обладателем широкого кругозора и огромной политической дальновидности. Можно сказать, он во многом опередил свое время, с удивительной для своей эпохи прозорливостью рассудив, что покорность граждан недавно завоеванной страны обеспечивать следует не запугиванием и принуждением, но подчеркнутым вниманием к их нуждам и попыткам соединить в единое целое интересы победителей и побежденных. Подобная задача была в полной мере титанической, и вряд ли целиком осуществимой в те времена, однако, Джон Ланкастерский взялся за нее методично и непреклонно.

Тонкости дипломатии

Герцог Бедфордский против герцога Бретонского

SOAOTO - Folio 057V 1.jpg
Жан V Бретонский..
Жиль Гобе «Герцог Жан V в облачении Ордена Золотого Руна». - «Статуты, ордонансы и гербовник Ордена Золотого Руна» - KB 76 E 10 f. 057V — ок. 1473 г. - Королевская библиотека. - Гаага, Нидерланды

Надо сказать, что наш герой, как бы мы не относились к нему из своего исторического далека, был уже человеком новой формации, обладателем широкого кругозора и огромной политической дальновидности. Можно сказать, он во многом опередил свое время, с удивительной для своей эпохи прозорливостью рассудив, что покорность граждан недавно завоеванной страны обеспечивать следует не запугиванием и принуждением, но подчеркнутым вниманием к их нуждам и попыткам соединить в единое целое интересы победителей и побежденных. Подобная задача была в полной мере титанической, и вряд ли целиком осуществимой в те времена, однако, Джон Ланкастерский взялся за нее методично и непреклонно.

В качестве первого шага, накрепко привязать к английской идее следовало высшую знать, для чего проводниками своего влияния наш герой избрал двух крупнейших вассалов покойного французского короля — герцогов Бургундского и Бретонского. С Филиппом Бургундским мы уже знакомы, а вот касательно бретонца следует сказать несколько слов. Жан V де Монфор прозванный своими подданными «Мудрым» был сыном Жана IV Доблестного и Жанны Наваррской, как мы помним, ставшей затем мачехой нашего героя. Первой супругой его отца была англичанка — Мария Плантагенет, дочь Эдуарда III, посему в этой стране, долгое время выступавшей в качестве буфера между противоборствующими державами, образованные люди (включая самого герцога) с одинаковой свободой изъяснялись на двух языках, и были привычны к образу жизни обеих стран.

Рано лишившись отца (по всей видимости, отравленного своими политическими противниками), юный Жан и его младшие братья немедленно оказались в центре борьбы арманьяков и бургундцев, причем обе стороны пытались присвоить себе роль воспитателей при малолетних принцах, желая по мере их возмужания, превратить Бретань в союзницу, прочно привязанную к их интересам. Изначально в этой борьбе победили бургундцы, однако, приставленный к им бургундский ставленник показал себя никудышным воспитателем, возбудившим у мальчиков исключительно отвращение к своей персоне и соответственно, к защищаемому им делу. Посему, через некоторое время вошедшие в силу арманьяки отняли у него бретонских принцев, и те долгое время воспитывались при особе королевы Франции Изабеллы, о которой у нас уже шла речь. Трудное детство, полное испытаний, и нешуточных опасностей, развило в герцоге Жане лживость и двуличие, а также способность ловко уворачиваться от притязаний обеих партий, блюдя единственно свой собственный интерес. Автор биографии нашего героя Е. Карлтон Уильямс, полагает причиной тому «кошачье» пристрастие молодого герцога к комфорту и беззаботности, что в согласии с мнением этого историка, выражалось в первую очередь в том, что доблесть бретонца «многократно возрастала, едва лишь война удалялась от его границ». Рискнем не согласиться с подобным мнением; герцог Жан менее всего был лентяем и бонвиваном, когда обстоятельства требовали того, он мог показать себя мужественными и способным переносить лишения (в чем нам предстоит сейчас убедиться) — другое дело, что этот скользкий и увертливый человек не желал однозначно связывать себя с той или иной партией вплоть до того времени, когда победитель не определится уже окончательно и бесповоротно. Посему, отвергая притязания обеих, он весьма искусно сохранял «нейтралитет», поочередно заверяя тех и других в своей преданности, — усидеть между двух стульев ему в самом деле удастся вплоть до окончательного перелома в Столетней войне.

Надо сказать, что в 1417 году связать Жана Монфора с дофинистской партией не без успеха пыталась многократно нами упомянутая королева Иоланда, ради этого союза согласившаяся женить своего старшего сына на дочери герцога Жана Изабелле. Впрочем, это едва наладившееся соглашение едва не испортил в конец нетерпеливый дофин. Понимая, что заставить бретонца открыто порвать с англичанами и перейти на его сторону вряд ли возможно, еще совершенно неопытный властелин пожелал решить дело одним решительным ударом; воспользовавшись временным отсутствием при дворе королевы Иоланды, он через своих приспешников устроил хитроумный заговор против бретонского герцога, причем непосредственными исполнителями должно было стать семейство Пентьевров, давно домогавшееся герцогской короны. Карл обещал им всяческую поддержку, те же, в свою очередь, обязались — конечно же, после победы, немедленно объявить войну Англии. Посему ничего не подозревающего герцога заманили якобы на пир во имя примирения сторон, должный состояться в замке Шамтосё, а вместо того бросили в темницу, где у скованного пленника угрозами и голодом вымогали отказ от герцогской короны. Все дело провалилось из-за того, что пленный герцог пользовался у подданных немалым уважением, против Пентьевров поднялась вся феодальная Бретань, и дело закончилось тем, что после короткой войны Жана Монфора с триумфом вывели из заключения, а его отношения с двором опального дофина серьезно испортились.

Именно этим и пытался сейчас воспользоваться наш герой, желая сыграть на обиде герцога Жана с таким же искусством, как на жажде мести осиротевшего бургундца. В качестве первого шага (так как наш герой был слишком умен, чтобы форсировать события), он задумал осуществить два очень важных брака. Надо сказать, что младший брат Жана Монфора — Артюр, носивший титул графа Ришмона, во времена Азенкура оказался в английском плену, и вышел на свободу исключительно по настоятельным просьбам своей невестки — Жанны Французской, супруги герцога Монфора, во времена развернувшейся войны против клана Пентьевров. Ришмон был отпущен «под честное слово», что назначенный выкуп будет затем внесен, однако, вслед за тем умер Генрих V и Ришмон счел себя по этой причине свободным от данного слова. Особого доверия подобное поведение не внушало, однако, следовало считаться с тем, что Ришмон был храбрым солдатом и весьма талантливым полководцем. Желая вернуть себе свободу, он присягнул на верность королю Генриху V и действительно при его жизни отличился во время нескольких боев, сражаясь за интересы англичан. Именно в этом младшем, честолюбивом брате герцога бретонского, наш герой разглядел отличное орудие для воздействие на его вечно колеблющегося сюзерена. Бедфорду было давно известно, что Ришмон с детских лет влюблен в Маргариту Бургундскую, одну из сестер герцога Филиппа, однако та, гордая своим положением вдовы французского дофина, отнюдь не горела желанием отвечать взаимностью младшему сыну, не имеющему ни земель ни власти, и кроме того — уроду (лицо Ришмона наискось пересекал кривой шрам — вечная память об Азенкуре). Впрочем, Бедфорду, как мы помним, умевшему методично идти к поставленной цели, в скором времени удалось сломить упорство Маргариты, в октябре 1422 года бургундское посольство под руководством Юга де Ланнуа, уполномоченное заключить соответствующий брачный контракт явилось к Бедфорду в Париж, и к вящему удовлетворению обеих сторон, соглашение в скором времени было достигнуто, а в декабре все того же 1422 года, оба герцога — Филипп Бургундский и наш герой присягнули на верность заключенному соглашению, что в реалиях тех времен соответствовало ратификации. Посему, в скором времени торжествующий Ришмон предстал перед алтарем вместе со своей избранницей, тогда как Джон Ланкастерский в феврале следующего 1423 года, пригласил обоих герцогов в Амьен, для следующего раунда переговоров.

Сватовство Джона Бедфорда

Anne, Duchess of Bedford (detail) - British Library Add MS 18850 f257v cropped.jpg
Анна, будущая герцогиня Бедфордская.
Мастер Бедфорда «Анна Бедфордская и св. Анна» (фрагмент) - «Часослов Бедфорда» - Add. 18850, fol. 257v. - Ок. 1410—1430 - Британская библиотека, Лондон

И тот и другой в сопровождении соответствующих свит были с почетом встречены Бедфордом у городских ворот, в честь их прибытия в архиепископском дворце был устроен грандиозный пир, после чего 13 апреля 1423 года между славной троицей был заключен договор о дружбе, причем, каждый из них дал клятву всеми силами препятствовать дофину в его попытках вернуть себе отцовский престол, поддерживать обоих своих союзников, по необходимости выставляя для того 500 латников и стрелков, а также — и это уже явно была инициатива нашего героя — защищать бедный люд, страдавший от бесчинств обеих армий. В качестве «регента Франции для короля Английского» Бедфорд первым поставил под документом свою подпись, его примеру последовали оба герцога, причем по замыслу нашего хитроумного героя, они подобным образом должны были молчаливо засвидетельствовать признание короля-младенца французским монархом. На следующий день верность договору была клятвенно подтверждена в местном соборе, и соответствующие письма разосланы во все концы французского королевства. Довольный собой Бедфорд, желая еще прочнее привязать к себе осторожного бретонца, заставил его публично прочесть вслух заключенный договор, после чего, как видно в качестве вознаграждения, приказал выплатить герцогу Жану 6 тыс. полновесных французских ливров в качестве возмещения понесенных расходов.

Вслед за тем, Бедфорд побеспокоился о том, чтобы устроить свой собственный брак с младшей сестрой бургундца — Анной. За отсутствием жениха на церемонии «брака по представительству» 17 апреля 1423 г. в часовне замка Монбар (в Мелане), его роль исполнил Пьер де Фонтене, тогда как церемонией руководил Жан де Лэнь, цистерианский аббат. Вслед за тем новобрачную следовало доставить к супругу, и Бедфорд, довольный своими успехами, поспешил в Труа, чтобы достойно подготовиться к встрече.

Конечно, же нашему молодожену даже в голову не могло прийти, что уже на следующий день (18 апреля), оба хитроумных союзника за его спиной, умудрились заключить между собой тайный договор о дружбе, в котором оговаривалась возможность для каждого из них благополучно договориться с беглым дофином — оставаясь при том верными друг другу.

Пока же новая герцогиня Бедфордская держит путь в Труа, где все готово к ее прибытию, скажем несколько слов о этой персоне, появляющейся в нашем повествовании. В момент брака Анне Бургундской исполнилось 18 с половиной лет. Она выросла в атмосфере блеска и роскоши бургундского двора, бывшего в те времена одним из самых колоритных в Европе. По тогдашнему времени молодая принцесса была образована и в достаточной мере начитана, и питала настоящую слабость к поэзии и музыке, составлявших для нее с самых ранних лет неотъемлемую часть жизни. Бургундское семейство было дружным, и Анна самозабвенно любила родителей (так что для нее как и для всех прочих жестоким ударом стало убийство Жана Бесстрашного на мосту Монтеро), была не менее привязана к старшему брату Филиппу и к четырем своим сестрам — эту привязанность бургундское семейство в полном составе пронесет через всю свою жизнь.

С другой стороны, даже самый прожженный придворный льстец вряд ли решился бы назвать молодую герцогиню «красавицей». Строго говоря, уродиной ее также назвать было бы затруднительно; внешность герцогини Анны была попросту невзрачной, говоря современным слогом можно заключить, что ей досталась от природы «деревенская физиономия». Каждая раса, как известно, включает в себя и красивый и некрасивый тип, и в этом плане герцогиня Анна была живым воплощением северных дурнушек: белая до прозрачности кожа, маленькие и глубоко посаженные блекло-голубые глаза, тяжелый нос и шевелюра соломенного цвета. Единственно, чем могла бы пожалуй, похвастаться новоиспеченная герцогиня Бедфордская, были тонкие руки с изящными аристократическими пальцами. В те времена, когда главным для женщины считалась внешность, а знатная дама по определению должна была быть «прекрасной», герцогиня Анна во время своих поездок верхом не раз получала в спину недовольное ворчание консервативно настроенных граждан, из которого явно выделялось слово «страхолюдина». Впрочем, Бедфорд, и сам не могущий похвастаться внешним очарованием, к подобному был совершенно равнодушен.

Вероятно, пытаясь компенсировать свою слишком уж неказистую внешность, герцогиня Анна испытывала настоящую страсть к богатым нарядам. Известный портрет, сохранившийся на страницах Часослова, когда-то ей принадлежавшего, показывает молодую супругу Бедфорда коленопреклоненной в молитвенной позе, что, однако, не мешает ни ей самой, ни художнику выставлять напоказ для потенциального зрителя умопомрачительной цены уппеланд из золотой парчи, а также мягкую шапочку-бурреле, по моде того времени, также вышитую золотой нитью с россыпью драгоценных камней.

Впрочем, отказав новоиспеченной герцогине Бедфордской во внешней привлекательности, природа щедро наделила ее умом, тактичностью, и сильным характером. В качестве примера, стоит указать, что именно ей, Анне Бургундской, в апреле 1423 года было поручено съездить в Дижон к старшей сестре Маргарите и преодолеть упорное нежелание последней вступить в брак к Ришмоном. Поездка эта, как известно, увенчалась полным успехом, и удовлетворенная посланница могла теперь озаботиться собственной судьбой.

Как и полагалось по обычаю, в сопровождении немалого отряда бургундцев и пышно разодетой дамской свиты, из которой особенно выделялись мадам де Рошфор и мадам де Сальм, Анна Бургундская 23 апреля прибыла наконец в Труа. Наш герой не остался в долгу, встретив свою нареченную супругу в сопровождении столь же представительного сопровождения английских дворян, в частности, здесь присутствовали ближайшие и преданные друзья новобрачного: Томас Монтекьют, Ричард Вудвилл, Робер Жоливе (аббат островного монастыря Мон-Сен-Мишель), и супруг по представительству Пьер Фонтене.

Политический брак оказывается неожиданно счастливым

Choir of Saint-Jean-au-Marché, Troyes HDR 20140509 15.jpg
Церковь Сен-Жан-де-Труа. Здесь венчался Джон Бедфорд.

Герцог Филипп озаботился, чтобы свадьба (уже не по представительству, а последняя и окончательная!) была обставлена с царственной роскошью. В качестве приданого он выделил для сестры 150 тыс. золотых ливров, которые должны были при любой превратности судьбы остаться в распоряжении будущей герцогини Бедфордской. Кроме того, случись старшему брату умереть, не оставив после себя мужского потомства, ей предстояло наследовать прославленное в позднейшей литературе графство Артуа, к слову сказать, то самое, сыгравшее не последнюю роль в начале Столетней войны.

Впрочем, не все обстояло столь гладко, как то могло показаться стороннему наблюдателю. Мать, и младшая любимая новобрачной — Агнесса Бургундская — были настроены резко против этого брака и уступили только по настоятельному требованию герцога Филиппа. Впрочем, не смирившись с уже свершившимся фактом, обе уклонились от необходимости присутствовать на столь тягостной для них свадьбе. Молодая навсегда покидала родительский дом под несмолкаемые рыдания матери и сестры, город Труа после веселого и уточненного Брюгге наверняка показался ей провинциальным и скучным, да и сам супруг, неулыбчивый, с тяжелым взглядом, с неохотой цедящий слова, пятнадцатью годами старше ее самой, никаким образом не подходил на роль идеала для молодой девушки. Впрочем, Анна была не из тех, кто падает духом от первого неприятного впечатления.

Пока же ей предстояло 13 мая 1423 года рука об руку с нашим героем переступить порог приходской церкви Сен-Жан, той самой, где несколько лет назад Генрих венчался с Катериной Французской. Суеверные люди усмотрели бы в подобном плохое предзнаменование для молодой пары, однако, Джон Ланкастерский подобными глупостями не озадачивался. Стоя перед тем же самым алтарем, что его старший брат после подписания достопамятного договора, он выслушивал от священника те же самые наставления и отвечал теми же самыми, соответствующими ритуалу, словами и клятвами.

Впрочем, этот брак, начавшийся столь несчастливым образом, оказался на удивление гармоничным. В скором времени оказалось, что новобрачные имеют сходные вкусы и пристрастия, в частности оба они любили комфорт и богатое внутреннее убранство замков и дворцов, чем Анна в скором времени деятельно занялась. Кроме того, оба супруга питали страсть к музыке, так что Бедфорд постоянно имел при своей особе двух английских менестрелей — Томаса Клерка и Джона Ферфилда, и молодая супруга также с удовольствием выступала в качестве зрительницы на скромных домашних концертах. Молодые супруги также были в равной степени набожны, испытывали страсть к чтению и наконец, особое внимание уделяли тому, чтобы накопить в своем доме изрядное количество богато разукрашенных манускриптов. О внимании Бедфорда к своей молодой супруге в достаточной мере говорит тот факт, что в качестве свадебного подарка он преподнес ей красочно убранный Часослов, заглавную страницу которого украшали портреты обоих супругов, молящимися перед Св. Иоанном Предтечей и соответственно, св. Анной — матерью Девы Марии. Надо сказать, что Часослов этот сохраняется и поныне, составляя одно из украшений Британского музея в Лондоне. Но вернемся.

Итак, в новоиспеченной герцогине Бедфордской, как во многих характерах той грозовой эпохи, сочетались качества, из нашей исторической дали казавшиеся бы взаимоисключающими: глубокая и искренняя набожность, и одновременно горделивое сознание своего высокого положения, мягкость и уступчивость — а с другой стороны характерное для бургундского семейства непробиваемое упрямство, так что если молодая герцогиня что-то окончательно для себя решала, свернуть ее с избранного пути оказывалось уже невозможным. Несколько забегая вперед, отметим, что именно это последнее качество станет причиной ее ранней кончины.

Характерная зарисовка из жизни молодой герцогини показывает ее отношение к молитве и церкви: как-то раз, в полночь, услышав перезвон колоколов ближайшего целестинского монастыря, как передает хронист, Анна Бургундская вскочила с постели с криком «Нечестивица! Я предаюсь наслаждениям и неге, тогда как рабы Господни прерывают свой сон, дабы вознести хвалу Ему!». Слова у нее, как водится, не расходились с делом, там что немедленно приказав седлать коней, герцогиня Анна в сопровождении невыспавшейся и недовольной свиты, пересекла из конца в конец опасный ночной Париж, чтобы поспеть к заутрене в приглянувшуюся ей церковь. С другой стороны, Парижский Горожанин с своем известном Дневнике с негодованием сообщает, что однажды, после сильного ливня выезжая из города Анна в сопровождении супруга, не побеспокоилась придержать коня и с размаху обдала водой из грязных луж пышные облачения духовенства, идущего крестным ходом.

Что касается нашего героя, он с первых же дней обрел в своей молодой супруге верного друга, и тактичную слушательницу, исполненную искреннего уважения и непоколебимой уверенности в его правоте и полном успехе любого его начинания. Этот союз, сложившийся по причинам чисто политического характера оказался удачен — на годы вперед наш герой обрел для себя покой и уют, которого так долго был лишен, и окончание затянувшегося холодного одиночества. Кроме всего прочего, тактичная герцогиня Анна скрадывала противоречия между братом и супругом, неизменно становясь на сторону последнего, укрепляла и цементировала англо-бургундский союз, так что лучшего для себя Бедфорду вряд ли было возможно пожелать. Тронутый столь искренней преданностью (что с ним случалось, прямо скажем, не так уж часто), он почти ни на день не расставался со своей молодой женой, вместе им предстоит пересечь всю Францию, вместе вынести тяжесть самых трудных военных лет, так что эта привязанность даже стала вызывать беззлобное подшучивание друзей, а Парижский Горожанин, не без предубеждения относившийся к любой власти как таковой, не преминул в своем Дневнике едко заметить, что вместо того, чтобы вести войска в поле, Бедфорд предпочитает общество своей супруги в комфортабельно обставленном городском замке. Заметим, что последнее обвинение, как любой политический памфлет, далеко не бесспорно… и в очередной раз воздержимся от того, чтобы забежать вперед.

Джон Бедфорд в Нормандии

Медовый месяц на фоне политики и войны

Hotel des Tournelles.jpg
Отель с башенками, первая резиденция молодоженов в Париже.
Неизвестный художник «Отель с башенками в середине XVI века» - Гравюра. - «Французский иллюстрированный журнал» - 1851 г.

Пока что медовый месяц (точнее сказать, первые двадцать пять дней после свадьбы) молодые супруги оставались в Труа. Куртуазные граждане города, поднесли в качестве свадебного подарка новобрачному несколько кабаньих голов, добытых на охоте в Бонскихru.wp: лесах и несколько мешков пшеницы, а его супруге — отрез отличного полотна, кроме того, для развлечения герцогской четы город представил несколько мистерий и живых картин. Впрочем, Бедфорд отблагодарил местных жителей далеко не лучшим образом, уже через три дня после свадьбы при посредничестве местного бальи обложив чрезвычайным налогом, на общую сумму в 10 тыс. золотых франков, должных без остатка уйти на осады крепостей Пон-сюр-Сен и Монт-Эгильон. Так что ничего удивительного, что когда медовый месяц наконец-то подошел к концу, жители Труа не преминули вздохнуть с облегчением, тем более, что содержание герцогской четы и их многолюдной свиты обходилось далеко не дешево.

Итак, Бедфорд с молодой супругой отбыл в Париж, в ожидании того, когда очередная армия будет полностью сформирована для начала осады Пон-сюр-Сен. Пока же его временным домом стал Отель-де-Турнель, то есть «Отель с Башенками», когда-то презентованный ему как младшему брату английского короля Карлом VI. Здесь изначально остановилась герцогская чета, причем парижане, благоприятно настроенные и к самому Бедфорду — умелому администратору, и к его супруге, представительнице горячо любимого бургундского дома, приветствовали их с неподдельным энтузиазмом.

Впрочем, нашему герою, привыкшему к действию, не сиделось в темных и низких комнатах Отеля с Башенками, и пользуясь недолгим временем затишья в театре военных действий, он избрал для себя и своей любимой супруги новую резиденцию. Ей станет на все время следующих лет отель д’Оржемон, когда-то принадлежавший одноименному семейству, а затем в 1407 году перешедший в собственность французской короны. Впрочем, старое здание успело в достаточной мере прийти в упадок, и Джон Бедфорд нанял для его перепланировки и капитального ремонта целую армию строителей, плотников, и прочих представителей ремесленного Парижа, причем платил им щедро и вовремя, чем еще более поднял свой престиж в глазах жителей столицы. В результате дом приобрел веселый и праздничный вид, украсившись по внешнему фасаду длинным рядом башенок и лепнины; впрочем, о его тогдашнем виде можно судить лишь из сохранившихся до нашего времени отрывочных сведений.

В настоящее время дом не существует: по несчастливой случайности, именно рядом с ним погиб на турнире от копья шотландца Монтгомери король Генрих II, и вдовствующая королева Екатерина Медичи приказала, чтобы избавиться от малоприятных воспоминаний разрушить дом до основания. Но вернемся.

Пока же наш герой наслаждался редким в своей жизни отдыхом, Томас Монтекьют, граф Солсбери, один из способнейших военачальников английской армии, продолжал вести войну с непокорными французами. Ему удалось осадить и голодом вынудить к сдаче крепость Орсе неподалеку от Парижа, судя по описанию Горожанина, настоящее разбойничье гнездо, чей гарнизон имел не слишком добрую привычку захватывать в плен местных жителей, требовать за их жизнь немалый выкуп, и получив таковой убивать своих пленников. Правда это или клевета, за давностью лет определить вряд ли возможно, однако, не подлежит сомнению то, что заняв непокорный замок, Томас Солсбери распорядился всех солдат и командиров, составлявших его гарнизон, связанными попарно, с веревками на шее в знак позора, пригнать в Париж, где их ожидала смерть на городской виселице. Вряд ли обреченным удалось бы избегнуть столь жалкой участи, если бы не совершенно неожиданное заступничество герцогини Бедфордской. Увидев, как сорок человек из этого гарнизона, словно баранов, гонят на казнь по улице, прилегающей к ее новому дому, Анна Бургундская, по обычаю времени, бросилась на колени перед супругом, моля пощадить обреченных, и конечно же, тронутый подобным порывом Бедфорд не смог ей отказать.

Но так или иначе, наш герой мог себя поздравить с первым серьезным успехом, и заняться иным, столь не неотложным делом: полным психологическим и нравственным подчинением Нормандии английской власти. Строго говоря, работа шла с первых дней завоевания, и Бедфорду лишь предстояло продолжить то, что начал его старший брат. Вслед за Генрихом, и наш герой весьма ясно отдавал себе отчет о стратегической важности Нормандии для завоевания и удержания за собой остальной Франции. В самом деле, нормандские порты были совершенно необходимы для высадки новых контингентов завоевательных войск, кроме того, не стоило забывать, что через Нормандию шли важнейшие пути снабжения столицы: хлебом, в первую очередь, и во вторую — рыбой (важнейшим продуктом питания для многочисленных постных дней. Перекрыв эти каналы, столицу сравнительно легко можно было принудить к капитуляции посредством угрозы голода, не позволив дофинистам закрепиться в ней на сколько-нибудь продолжительное время -а кто владеет Парижем, тот, как известно, владеет Францией. Потому, как дальновидный полководец, предусматривая даже наихудший возможный случай, могущий наступить после его ранней кончины, Генрих уже на смертном одре заклинал брата, что даже в случае если Париж окажется потерян, любой ценой закрепиться в Нормандии, до тех пор, пока «Господь в премудрости своей не явит ему свою милость» — то есть не позволит вернуть утраченное. Задача была исключительно тяжелой, если и вовсе — исполнимой, однако, понимая всю ее важность, Бедфорд взялся за дело с характерной для себя изобретательностью.

Необходимое отступление на философско-политическую тему

Yates Thompson 33 f. 1 Arrival of Rollo in Normandy.png
Средневековая Нормандия.
Жан Дрё (предположительно) «Прибытие герцога Роллона в Руан.» - «Большие нормандские хроники» - Yates Thompson 33 f. 1 - Ок. 1460—1468 гг. - Британская библиотека, Лондон

Остановимся на минуту ради короткого, но совершенно необходимого пояснения. Дорогой читатель. Желание видеть врага слабым и глупым, постоянно садящимся в лужу, так что на его фоне «сторона добра» производит еще более неотразимое впечатление — чувство совершенно естественное и даже неизбежное для человеческой персоны. Другое дело, что умение пересилив себя, научиться уважать врага, в полной мере оценивая его сильные стороны (чтобы опираясь на это знание с уверенностью взять над ним верх) — это уже требует сильной воли. Которая в свою очередь начинается с вот таких вот книг, где необходимые навыки можно выработать без всякой для себя опасности, и затем применить их по необходимости уже в своей реальной жизни.

Итак, окинем трезвым взглядом ситуацию в Нормандии того периода. Как известно, далекий предок нашего героя — Вильгельм Завоеватель, также с помощью силы надевший на себя английскую корону, был выходцем из Нормандии. Долгое время эта провинция в самом деле была доменом английских королей, пока ловкий политик и столь же умелый дипломат Филипп-Август не присоединил ее к французской короне. Это случилось за двести лет до той эпохи, о которой у нас идет речь, однако же, английские монархи упорно продолжали считать эту землю «неправедно» у них отобранной, а ее население — своими «мятежными подданными». Посему, завоевание Нормандии велось методами достаточно жестокими, вплоть до массовых казней и ограбления целых городов. В частности, на Руан, как мы помним, в течение долгих месяцев оказывавший сопротивление завоевателям, была наложена грабительская контрибуция в 300 тыс. золотых экю, причем его жители — безразлично от их сословия и состояния, были принуждены в конечном итоге выплатить ее целиком.

Вполне справедливо не доверяя французам, Генрих V, желая накрепко привязать этот регион к Англии, в Арфлере пошел на достаточно нетривиальный шаг: все население города было изгнано прочь, в опустевшие дома должны были вселиться колонисты, призванные для того с английских островов. Специально командированные для этого королевские гонцы расхваливали преимущества новой родины, обещая потенциальным переселенцам, что им будут бесплатно предоставлены дома и земли (отобранные, само собой, у прежних владельцев). Все усилия в этом направлении, как скоро стало понятно уже самому коронованному экспериментатору, закончились ничем. Средневековая Англия в чисто количественном отношении не располагала населением, способным выделить из себя контингент, нужный для полноценной колонии. Даже в Кале, находившемся под английским владычеством уже около пятидесяти лет, англичане составляли всего лишь несколько процентов населения; дети от смешанных браков воспринимали как родной французский язык, и вырастали уже полноценными французами, неотличимыми от всех прочих.

Посему, «королевский эксперимент» в скором времени с треском провалился: даже те немногие, кто пожелал откликнуться на призыв, ощутили на себе в полной мере враждебность местного населения, и большей частью своей, стали тайно или явно рваться домой. Король приказал удерживать их на месте под угрозой петли — что в свою очередь полностью отбило у всех прочих желание селиться на столь ненадежной земле. И в довершение всех бед, прежние хозяева также правдами-неправдами норовили вернуться на прежние места обитания, которые столь же волей-неволей приходилось им уступать — хотя бы из соображений взыскания налогов.

Английский король был слишком умен, чтобы не понимать, что затея себя не оправдывает, и все приходится начинать сначала. Посему, решено было испробовать политику примирения. В конце концов, в самой Англии в норманские времена победители и побежденные сумели благополучно ужиться друг с другом, и смешавшись, превратились в единый народ! В скобках можно заметить, что при этом английская масса попросту растворила захватчиков, полностью лишившихся уже через несколько поколений своей прежней культуры и языка. Можно было предвидеть, что подобный результат — даже в случае полного успеха ожидал бы «английскую Францию», но третьего пути в самом деле было не дано.

Посему, благополучно сменив кнут на пряник, английский король неожиданно принял самый миролюбивый тон, предлагая всем, бежавшим от английского владычества без всяких опасений возвращаться домой, обещая в полной мере возместить им утраченное имущество, а в случае, если оно уже успело перейти в другие руки, позволить выкупить его или на худой конец — превратиться в арендатора чужой собственности. Достаточно было лишь присягнуть на верность английскому королю — и человек вновь (при отсутствии новых правонарушений) почитался верным подданным нового властелина. Идея была проста: имущество вернувшихся оказывалось под защитой английской власти, и посему, по мысли короля и его брата, при попытке дофинистов вернуть себе эту землю, нормандцы должны были бороться с наступающими войсками — ради защиты самих себя и собственных домов и полей. Именно это направление в политике своего брата взялся развивать и продолжать Джон Бедфорд.

Политика Джона Бедфорда на покоренных территориях

John the Good king of Fra ordering the arrest of Charles the Bad king of Navarre.png
Руанский замок, резиденция Джона Бедфорда.
Луазет Лиде «Арест Карла Злого в Руанском замке.» - Жан Фруассар «Хроники» - ms. français 2 643 fº 197v - XV в. - Национальная библиотека Франции, Париж

Остановимся еще раз, читатель, чтобы с высоты знаний нашего времени проанализировать полученные результаты вкупе с их основными причинами. Любое партизанское сопротивление захватчикам возможно лишь в двух случаях. Первый — когда существует твердая вера, что «наши» вот-вот придут, и следует лишь выдержать сравнительно недолгий период оккупации и облегчить освобождение (ну а если с «большой землей» есть постоянная связь, и столь же постоянная поддержка — это движение становится грозной реальностью), второй — если завоеватель в достаточной мере ослаблен, и не в состоянии удержать захваченное. История показывает, что талантливые полководцы и государственные деятели рождаются почти в каждом поколении, однако проявить свои таланты они способны лишь в этих двух случаях, и ни в каком ином. Конечно же, не раз и не два мятежи вспыхивали по причине слишком тяжелого гнета, и беззастенчивого ограбления страны, однако, в этих случаях сильная метрополия ценой большей или меньшей крови всегда их подавляла. Несложно вспомнить такие примеры из русской истории, как одного из самых ловких политиков своего времени — Калиту, предпочитавшего мирные отношения со слишком опасной и сильной в те времена Ордой, покупая золотом благосклонность хана и его высших сановников, и его куда более «героического» земляка Михаила Тверского, которого принцип «умру, а не сдамся» привел к необходимости бежать из собственных владений и скитаться на чужбине, раз за разом безуспешно призывая к борьбе с противником, с которым в те времена тягаться было еще невозможно. Впрочем, русскую историю вы, наверняка знаете куда лучше моего.

Посему, приходится констатировать малоприятный, но упрямый факт: во времена, о которых сейчас пойдет речь, крупных выступлений против английского владычества не было. Спору нет, известны единичные случаи, когда тот или иной человек (большей частью это оказывались дворяне), никоим образом не желая смириться с порабощением, бросая свои земли на произвол судьбы, уезжал ко двору короля в изгнании. Большая часть населения терпела английскую власть — хотя бы потому, что иной не было, и в ближайшие годы не предвиделось. Англичане казались непобедимыми, успешно продвигались вглубь страны, заняли столицу… быть может сам Господь был на их стороне?… Другое дело, что захватчиков терпели как тягостную неизбежность — но не любили. История опять же показывает, что уязвленное национальное чувство способно сохраняться в течение столетий, что называется тлеть под спудом, пока обстоятельства не сделают наконец возможным освобождение, или — как уже было сказано, победители и побежденные не смешаются в одно неразделимое целое.

Итак, наш герой в качестве первого шага, избрал для себя резиденцией Руан, вместо вечно мятежного и ненадежного Парижа. Надо сказать, что города эти в течение столетий соперничали друг с другом, и потому уже то, что регент высказывал явную благосклонность нормандской столице, во многом смягчало сердца побежденных. В качестве следующего шага, наш герой поставил себе целью убедить новых подданных, что английский король владеет ими не по праву завоевания, но как законный суверен, вернувший себе неправедно отторгнутую у него собственность. Посему, по его приказу было изготовлено объемистое изображение генеалогического древа Капетингов, наглядно показывающее, что английский король принадлежит к старшей ветви (будучи прямым потомком старшей дочери Филиппа IV Красивого), а беглый дофин, соответственно, к младшей, восходящей к младшему брату того же короля.

Довод слабоватый — любой разумный человек мог бы возразить, что английский король, вопреки подобной логике, пожелал стать наследником представителя этой самой младшей ветви, и домогаться трона именно в этом качестве. Однако, в заданных условиях, спорить и возражать, как вы понимаете, было неразумно. Более того, законодательным порядком новым подданным английского короля запрещалось именовать его соперников «французами» (но исключительно «арманьяками»), а Карла VII «королем» (но исключительно «дофином»). За первые два нарушения следовал штраф, за третье — преступнику полагалось отрезать язык, и для пущего вразумления, конфисковать в казну все его имущество.

Впрочем, не считая вышеизложенных мер, политика нашего героя отличалась удивительной для тех времен умеренностью. Обычаи покоренной страны оставались нетронутыми, никто не собирался также силой навязывать побежденным английский язык. Прекрасно понимая психологию крестьянина (сказалась суровая школа Восточной марки!) Джон Бедфорд в первую очередь позаботился о том, чтобы для низового населения городов и деревень привычный для них образ жизни оставался неприкосновенным. Страна была разделена на виконтства, во главе которых ставились исключительно французы, из местного населения комплектовался также аппарат низшего чиновничества, так что и в суде, и в вопросе налогообложения, французы должны были иметь дело с французами, и руководствоваться теми же самыми обычаями и законами, что их отцы и деды. Руководители низшего звена непосредственно подчинялись бальи — этот пост также оставался неизменным со времен прежних королей, другое дело, что бальи, выполнявший одновременно роль судьи и военного руководителя своей области зачастую попросту не был в состоянии справиться со своими обязанностями, и тяжущиеся вынуждены были ждать решений в течение долгих месяцев.

Посему, Бедфорд вполне разумно разделил должность, можно сказать, надвое, выделив из нее судейского бальи (или бальи «длинной мантии») — на эту роль также назначались французы, и бальи «короткой мантии» — военного. Подобный пост мог получить исключительно англичанин, причем англичанин высокого происхождения. Исключения, конечно же, были, те немногие представители высшего дворянства, которые делом доказали свою преданность новой власти, и напрочь связали с ней свое будущее, сполна получали и эту возможность, другое дело, что большая часть дворянства предпочла занять выжидательную позицию, до тех пор, пока победа в затянувшейся войне окончательно не склонится на ту или иную сторону. Никакими усилиями сдвинуть нормандцев — известных своим упрямством, — с подобной позиции было невозможно, и Бедфорд как благоразумный человек, не настаивал.

Итак, вся гражданская администрация оставалась в руках французов, тогда как военная исполнялась исключительно англичанами. Сплошь английскими были воинские гарнизоны, стоявшие в основных городах — точнее, попытки «разбавить» их контингент с помощью французов в скором времени показали ненадежность этих последних, в первые годы после завоевания, когда возвращение войск дофинистов еще казалось возможным, норовившие из раза в раз устроить очередной заговор с целью открыть врагу ворота крепостей. Посему, на своем горьком опыте убедившись в опасности подобного смешения, Бедфорд распорядился принимать на службу только тех французов, которые никогда не сотрудничали с «дофинистами», и более того, ограничивать их число весьма небольшим процентом. Для того, чтобы раз и навсегда прекратить солдатские бесчинства по отношению к мирному населению, регент настоял на правильной выплате жалования, которое отныне должно было скрупулезно насчитываться каждому военнослужащему за оговоренный срок.

В случае, если солдат позволял себе, к примеру, не заплатить в таверне за съеденное и выпитое (что было одним из самых распространенных военных преступлений), цена эта, принудительным образом, должна была вычитаться из его жалования. Командиры отрядов, поощрявшие мародерство, или — еще лучше — имевшие в нем собственную долю, осуждались исключительно сурово, заканчивая порой в петле. В случае, если солдат самовольно уходил прочь из гарнизона, жалование переставало насчитываться вплоть до его возвращения. Если отлучка вызывалась, к примеру, необходимостью передислокации части гарнизона в другую местность, командир под присягой должен был подтвердить подобную необходимость. Наш принципиальный герой не делал в этом исключений даже для самого себя и своих людей, трижды попадая под необходимость объяснять их передислокацию и добиваться выплаты положенных денег.

Вряд ли армии подобные строгости пришлись по вкусу; ущемлялись «права и обычаи», остававшиеся в неприкосновенности столетиями, однако, у регента была достаточно тяжелая рука, чтобы заставить считаться со своими распоряжениями. Специально назначенные комиссарии на местах следили за военной дисциплиной, более того, любой нормандец, безразлично к его знатности и богатству мог принести жалобу на того или иного солдата (или военный отряд), и нарушителей ждало наказание по всей строгости нового закона. Сохранившиеся документы тех лет показывают, что подобные прецеденты действительно случались, и решение принималось в пользу обиженных, причем солдату или солдатам приходилось волей-неволей целиком возмещать ущерб. Кстати говоря, одним из подобных комиссариев на службе нашего героя был небезызвестный Пьер Кошон — в будущем судья и палач Орлеанской Девы. Впрочем, до этого еще было далеко.

Продолжение рассказа о политике — гражданской и военной

Manuscript (Med. Pal. 156. 2 volumes) Biblioteca Medicea Laurenziana, Florence vol. 2 fol. 215.png
Обманчивое спокойствие нового правления.
Луазет Лиде «Въезд в город армии» - Роберто делла Порта «Ромулеон» - Med. Pal. 156 vol. 2 fol. 215. - Ок. 1460 г. - Библиотеа Медичи Лауренциана. - Флоренция, Италия

Надо сказать, что местное население и в самом деле не осталось безучастным к введению столь строгих мер, обеспечивавших его защиту перед разгулом солдатни. Регент Франции Бедфорд сумел завоевать глубокое уважение своих нормандских подданных, и сохранить его до конца. Другое дело, что нововведения подобного сорта могли бы стать успешными только при двух условиях. Во-первых, требовалось в корне переделать систему комплектования армии, заменив недисциплинированных, плохо управляемых наемников регулярной армией, подчиняющейся исключительно верховному главнокомандующему. Во-вторых (и в-главных) подобным мерам должна была способствовать историческая необходимость, независимая от жизни и смерти отдельных людей. Забегая вперед заметим, что за всеми шагами нашего героя, его удачами и просчетами «с той стороны» следили внимательные глаза, и начатое герцогом Бедфордом будет с успехом воплощено в жизнь его противниками, что позволит им в конечном итоге одержать полную победу в Столетней войне. Пока же, как и следовало ожидать, все его попытки навести порядок среди своих и чужих будут ограничиваться сферой, где личная власть регента вынуждала с собой считаться, а после смерти нашего героя, они и вовсе сойдут на нет, и знаменитый парижский Дневник переполнится жалобами на бесчинства английских солдат, не щадящих даже церкви и служителей культа. Но все это в далеком будущем, вернемся.

Пока же наш герой, нуждаясь в деньгах на поддержание порядка а также продолжение завоевания, вынужден был из раза в раз собирать Генеральные Штаты Нормандии, но и в этом случае, придерживаясь раз и навсегда выбранной для себя линии, старался четко и недвусмысленно объяснить, на что и в какой срок будут истрачены деньги — и как правило, добивался своего; заслуживая столь же немалое уважение у депутатов этого представительного собрания. Единственной проблемой, которая чисто объективно была не по силам нашему герою, это была порча денег, обязанная своим появлением тем, что из владений дофина а также Бургундии в обращение постоянно поступали низкопробные монеты, причем, как это обычно бывает, попытка Бедфорда противопоставить им высококачественное серебро привело лишь к вымыванию качественных денег за границу английских владений, а все усилия воспрепятствовать процессу обесценивания монеты насильственными мерами (в частности запрещение использовать в каждодневных сделках иные деньги, кроме тех, что выпускала английская «королевская» власть) вызывали исключительно обеднение и недовольство населения, так что через какое-то время их пришлось прекратить.

Кроме того, продолжая политику своего брата, до конца не расставшегося с идеей взять территорию дофина в плотное кольцо со всех четырех сторон, Бедфорд вел секретные переговоры с двуличным графом де Фуа, в течение многих лет грезившем о том, чтобы прибрать к рукам Лангедок — крупнейшую из земель Южной Франции. Переговоры с ним велись еще при жизни Генриха V, амбициозному графу обещали все, что он желал услышать, тот в ответ, присягнув на верность договору в Труа, клятвенно поручался выставить против дофина армию в полторы тысячи латников, но обещания, как водится заканчивались ничем. Впрочем, наш герой не собирался и в этом случае падать духом, полагая, что терпением и настойчивостью он сумеет накрепко привязать к себе столь выгодного союзника. А посему, 6 марта 1423 года озаботился о том, чтобы официально объявить его правителем Лангедока и Бигорра, уполномоченным привести жителей «своей» земли к присяге на верность королю-младенцу Генриху VI.

Между тем, и дела чисто военного свойства также требовали к себе постоянного внимания. Во-первых, как и полагается дальновидному правителю, Бедфорд прекрасно понимал, что не может останавливаться на достигнутом, и завоевания следует продолжать, хотя бы для того, чтобы обезопасить границы столь необходимой для него Нормандии. Впрочем, и внутри ее ситуация была далеко не спокойна. Победа англичан многим казалась далеко не безусловной, и посему, в городах и деревнях, и особенно в лесистых частях страны, действовали многочисленные банды партизан-тюшенов. Порой эти полустихийные образования, созданные в первую очередь для самозащиты от вольных или невольных эксцессов новой власти, бывает сложно отличить от банд мародеров и дезертиров из обеих армий, также действовавших на свой страх и риск, но с целями противоположного характера.

В сохранившемся письме от 31 января 1424 года, Бедфорд специально останавливается на опасности, который несет в себе «разбой» и вслед за тем непрекращающиеся попытки самих английских солдат вернуть себе вожделенную свободу грабить и притеснять мирное население. Особенно серьезным было то, что в грабеже и насилиях принимали участие даже представители высшей власти, имевшие долю с награбленного и посему смотревшие сквозь пальцы на выходки своих подчиненных. В официальных бумагах любые нарушители порядка равно именуются «разбойниками», посему для современной исторической науки не всегда просто разобраться, о ком в каждом конкретном случае идет речь. Говоря о собственно тюшенах, следует заметить, что таковые представляли собой постоянную угрозу для англичан и их приверженцев, если эти последние пытались наведаться в глухие части страны, а также притесняли мирное население (в случае, если оно реально или огульно подозревалось в сочувствии к завоевателям), и столь же дерзко нападали на английские обозы и небольшие отряды, рискнувшие углубиться в лесную чащу. С тюшенами началась упорная война, продолжавшаяся с переменным успехом в первые годы английского владычества; можно сказать, что она в какой-то момент увенчалась достаточным успехом, и это движение удалось подавить — вплоть до того времени, как начнется планомерное освобождение Нормандии французскими войсками. Но освобождение это придет не скоро, и нашему герою уже не суждено будет увидеть гибель столь старательно созданной им системы.

На текущий год Джон Бедфорд ставил себе непростые цели: завладеть Пикардией и вместе с тем крепостями Рю, Нуайель и Ле-Кротуа. Все три города располагались в устье Соммы, так, что оставаясь в руках дофинистов, представляли собой постоянную угрозу для Нормандии. Впрочем, в пока все шло достаточно гладко. В мае 1423 года Рю открыл ворота перед англичанами, для осады куда более мощных укреплений Ле-Кротуа, Уильяму де ла Полю, носившему титулы графа Саффолкского и Великого Адмирала Нормандии, было приказано к 12 мая приготовить флот для того, чтобы успешно блокировать город не только с суши, но и с моря. Осада требовала также финансовых средств, так что города на морском побережье были обложены специальным налогом в пользу осаждающей армии… как обычно, страна должна была сама платить за собственное покорение.

Конец французской северной армии

День Кравана и День Гравели

Français 5054, fol. 30 verso, bataille de la Brossinière (1423).png
Битва при деревне Гравель.
Неизвестный художник «Битва при деревне Гравель». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 30v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

24 мая Ле-Кротуа был взят в плотную осаду, силы англичан по современным подсчетам составляли около полутора тысяч человек, для того, чтобы гарнизону не смог прийти на помощь отряд из ближайшей крепости Мон-Эгильон, располагавшейся в пятидесяти милях к югу, для покорения последней был отправлен Уильям де ла Поль. Впрочем, едва начатую осаду пришлось прервать из-за настоятельной необходимости внешнего свойства. Чтобы понять, что произошло, вернемся несколько назад.

Итак, сопротивление продолжалось, но куда опасней чем неорганизованные и чисто стихийные выступления партизан-тюшенов была армия графа д’Омаля, промышлявшая в самой Нормандии и окружающих землях, и достаточно искусно обходившая ловушки и попытки навязать ей генеральное сражение. На этой угрозе сосредоточиться следовало в первую очередь. Посему, в качестве первого шага, Бедфорд, как и следовало ожидать, озаботился о том, чтобы отрезать армию д’Омаля от путей снабжения продовольствием, деньгами и людьми. Путь этот был известен: важнейшим узлом для сухопутной связи с Верхней Нормандией служил сам по себе непритязательный городок Краван, к югу от Парижа. Будучи изначально бургундским, он с помощью предательства был захвачен «дофинистами» в начале лета.

В скором времени после того, как новость эта достигла Буржа, где в это время обретался двор короля в изгнании, его супруга, Мария Анжуйская родила будущего наследника престола, получившего при крещении имя Людовик. В этом совпадении многие увидели доброе предзнаменование для французского оружия, впрочем, наш герой держался на этот счет противоположного мнения. В глубокой тайне в Аваллон, ближайший городок возле Кравана подтягивались англо-бургундские войска, их руководителю — ле Во де Бару удалось завязать сношения с несколькими представителями краванского ополчения по-прежнему сочувствовавшими прежним хозяевам, и в одну из безлунных ночей июля 1423 года, ворота города тихо открылись, впуская внутрь англо-бургундскую армию, после чего французский гарнизон, не успев даже толком осознать, что произошло, после короткого боя, был выброшен вон.

Пытаясь вернуть утраченное, французская армия под руководством маршала Франции де Северака и заклятого врага английской короны — шотландского графа Бьюкена (да-да, того самого, что позорно бежал от нашего героя во время Бесславного рейда, и теперь во Франции поднялся на высшую ступеньку своей карьеры, став коннетаблем страны для короля Французского) плотно блокировали Краван, пытаясь вынудить его к сдаче голодом. В самом деле, в скором времени нужда в запертой крепости дала о себе знать столь остро, что осажденные вынуждены были съесть собственных коней и перейти на кошек и крыс. Посему, получив от прискакавшего к нему гонца сведения об отчаянном положении, в котором оказался гарнизон, Бедфорд вынужден был на время ослабить натиск на Ле-Кротуа, чтобы срочно отправить на выручку осажденным войско под руководством Томаса Солсбери — одного из лучших военачальников этого периода Столетней войны. 31 июля обе армии столкнулись при мостах через Йонну, и победа англичан была решительной и полной.

Французские хроники того времени дружно упрекают маршала Франции де Северака в трусости, указывая, что он вместе со своим отрядом позорно бежал с поля битвы, и тем поставил крест на возможности франко-шотландских войск одержать в ней победу. Впрочем, так или иначе, англичане могли в очередной раз торжествовать, тогда как армия д’Омаля оказалась напрочь отрезанной от связи со своими, и конец ее стал делом времени — и в качестве особенно удручающего факта, поражение это тяжело сказалось на психике французского короля, в те времена еще достаточной слабой, испытывавшей колебания от каждого сиюминутного события. Краван, по его мнению, продемонстрировал непобедимость англичан в открытом поле, и посему полководцам французской армии полетел недвусмысленный приказ уклоняться от сражений.

Впрочем, сам д’Омаль отнюдь не разделял уныния своего монарха; подкрепления и деньги все бы прибывали к нему — урывками, редко, но все же доходя порой до назначения, и посему 23 сентября все того же трудного 1423 года этот опытный полководец дал англичанам жестокое сражение при деревне Гравель. Этот бой примечателен тем, что в первый раз французам удалось разгадать обычную тактику своих противников, состоявшую в том, чтобы загодя приготовившись к сражению, окружить свой временный лагерь частоколом и рвом, и терпеливо ожидать под защитой укреплений, когда неорганизованное французское воинство, обуреваемое жаждой славы, бросится на штурм частокола, убивая своих коней и становясь легкой мишенью для английских лучников.

На сей раз, опытный д’Омаль атаковал англичан на марше, застав их врасплох и не позволив обычным образом обезопасить себя. Разгром английской армии был жестоким: в плену оказались Джон де ла Поль, один из ведущих английских военачальников того времени, Томас Клиффорд и другие; натиск на Центральную Францию в какой-то мере ослабел, и даже унылый французский король на какое-то время воспрял духом, увидев в этой победе знамение Богородицы, к которой усердно возносил молитвы. Для Бедфорда это досадное событие должно было стать серьезным предупреждением, что английская тактика разгадана и ей научились противостоять. Но, к сожалению или к счастью (это уж как посмотреть) наш герой в военных вопросах разбирался куда хуже, чем в привычных для себя делах управления. Посему, случившееся осталось практически незамеченным, было списано на досадную случайность — и посему стало первым звеном в длинной цепи непростительных ошибок, которые в конечном итоге приведут к краху английского владычества во Франции. Бедфорд понял только одно: с армией д’Омаля надо кончать как можно скорее; и, как водится, приступил к выполнению этой задачи с характерной для себя методичностью, постепенно сжимая кольцо окружения, вырваться из которого французам было уже не дано.

Впрочем, до этого пройдет еще некоторое время, а пока что наш герой озадачивался проблемой совсем иного свойства: как прекратить постоянный приток во Францию закаленных шотландских солдат, ко всему прочему, как ему то было отлично известно, смертельно ненавидящих англичан. Надо сказать, что проблему Джон Бедфорд пожелал решить весьма остроумным путем: после многих лет плена законный король Шотландии (он же — верный друг покойного Генриха V) наконец-то получил свободу. В качестве награды за столь широкий жест, Джону Ланкастерскому удалось добиться у своего — уже бывшего пленника, секретного договора, предусматривавшего перемирие между странами на срок до семи лет, и соответственно, прекращение шотландской помощи беглому королю Карлу. Довольные друг другом король и герцог, окончательно расстались в марте следующего, 1424 года, прочем, забегая вперед, скажем, что королю Якову не удалось (а быть может, в глубине души и не особо хотелось), помешать происходящему, и уже в апреле 1424 года под командованием графа Дугласа (кстати говоря, нарушившего данное королю слово), на континент отправился внушительный отряд в 6,500 шотландцев. Но вернемся.

На пути к Вернею

Eglise ivry la bataille.jpg
Иври. Здесь Джон Бедфорд одержит новую впечатляющую победу.

Пока что весна 1424 начиналась с добрых предзнаменований. Бедфорд мог поздравить себя с очередным успехом. В марте, когда обычно после зимнего отдыха возобновлялись военные действия, англичанам после трехнедельной осады сдался Компьень. Добиться этого удалось несколько нетривиальным методом: несколько ранее, любимый своими солдатами комендант этой крепости, Гильом Рамон, попал в плен к Джону Фастольфу, и теперь скорым маршем был доставлен из Парижа с петлей на шее к стенам его – уже бывшей крепости, причем смотревшим с высоты башен солдатам недвусмысленно пригрозили, что Рамон заплатит жизнью за их сопротивление. Шантаж действительно сработал, и ворота крепости открылись перед захватчиками. В скором после того времени пал Ле-Кротуа, и посему, все устье Соммы благополучно перешло в руки англичан.

В июне все того же 1424 года Бедфорд, в прежние времена успевший получить от брата титул герцога Алансонского (в то время как его законный носитель пребывал в английском плену), сейчас, при полной поддержке совета при юном английском короле а также герцога Филиппа присвоил себе титулы герцога Анжуйского и графа Мэнского. Конечно же, это было недаром, и то и другое владение находилось в руках королевы Иоланды и ее детей, как мы помним, успевших попортить регенту немало крови. Приуготовляясь к захвату этих земель, в качестве первого шага, Бедфорд вознамерился подчинить себе крепость Иври, стоявшую на берегах реки Эр, в 30 милях от Парижа. Этот город уже переходил из рук в руки, и в настоящее время находился, как несложно догадаться, под французской властью. Посему, для начала осады к городу был направлен граф Саффолк, успевший отлично зарекомендовать себя в качестве командира высокого ранга. Осада оказалась недолгой, и крепость открыла ворота войскам Саффолка, однако, часть гарнизона, особенно упорная и не желавшая складывать оружие, заперлась в городском замке, наотрез отказываясь сдаваться. Впрочем, 5 июля 1424 года Саффолку удалось добиться, что эти последние защитники крепости, чтобы избежать кровопролития с обеих сторон, сдадутся если не получат помощь вплоть до 14 августа - Дня Вознесения Пресвятой Богородицы, как мы помним, весьма памятного для нашего героя.

Пользуясь наступившим затишьем, 20 июля Бедфорд поспешил в Руан, чтобы вернуться во главе более чем впечатляющей армии в 20 тыс человек, причем на обратном пути, в Эвре к нему присоединился талантливейший из английских военачальников – Томас Солсбери, и наконец, бургундец Вилье де л’Иль-Адам со своими людьми. Джон де Уоврен, автор «Хроник Англии», очевидец вышеуказанных событий, оставил нам впечатляющий портрет английского главнокомандующего, 34-летнего, в расцвете физических и творческих сил и способностей, одетом в бархатное сюрко лазурного цвета, украшенное большим белым и малым красным крестом, движущегося впереди своей армии на крупном и сильном коне. К 14 августа все было готово к штурму, время для размышления для осажденных также истекло, и посему, так и не дождавшись помощи, они сочли за лучшее сдаться добровольно, причем, капитан Иврийского замка, Жерар де Пальер, лично вручил Бедфорду ключи от ворот и прочих укреплений.

Столь неожиданно-скорое падение этой важной крепости для совета опального дофина стало полнейшей неожиданностью. Мнения о том, как быть дальше, ожидаемо разделились: по утверждению орлеанского наместника Гильома Кузино («Деяния благородных французов»), часть королевских советников – в особенности, молодых и горячих, но еще не видевших боя, настаивала на том, чтобы немедленно дать англичанам генеральное сражение, более осторожный д‘Омаль, и поддержавший его герцог Жан Алансонский предлагали как можно скорее возвратиться на север. Коротко говоря, стороны сошлись на компромиссном решении: захватить один из пограничных нормандских городов – Верней, чей сравнительно слабый гарнизон не смог бы оказать долговременного сопротивления, и затем вести себя по обстоятельствам.

В самом деле, Верней пал еще быстрее, чем Иврийская крепость, причем для этого потребовалась небольшая, но достаточно остроумная уловка. Как известно, в те времена вести распространялись достаточно медленно, исход битвы при Иври был для гарнизона Вернея по-прежнему неизвестен, и посему весьма неприятной для засевших внутри англичан неожиданностью оказалось зрелище многочисленных французских отрядов, гнавших за собой пленных, привязанных к лошадиным хвостам. Решив, что Бедфорд проиграл, и посему сопротивляться нет ни возможности, ни смысла, гарнизон Вернея открыл ворота французам, и только тогда осознал, как ловко его провели: роль пленных, безропотно следовавших за своими конвоирами, играли шотландцы, ухмылявшиеся от уха до уха. Но так или иначе, сделанного было уже не вернуть.

Впрочем, Бедфорд, как и следовало ожидать, также не сидел сложа руки. Сразу после своей победы, 14 августа 1424 года, он предпочел отвести большую часть своей армии в графство Эвре, тогда как Саффолк во главе отряда из 1600 человек, выдвинулся в направлении Бретея, очищая путь для дальнейшего наступления. Летучие разведывательные патрули в скором времени донесли о положении врага; не к добру занятый Верней должен был стать ловушкой и местом окончательного разгрома северной армии французов. Впрочем, пока еще Бедфорду было неизвестно о падении крепости, сведения ограничивались тем, что противник начал движение в направлении таковой.

Джон Бедфорд на пике славы

Bataille de verneuil.png
Битва при деревне Гравель.
Неизвестный художник «Битва при Вернее». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 32v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Пока же наступал день 14 августа – великий праздник Вознесения Пресвятой Богородицы, для нашего героя, как мы знаем, более чем памятный. Посему, этот день он предпочел провести сравнительно спокойно, оставаясь все время в своей резиденции в этом городе, и лишь на недолгое время отправившись в местный собор на праздничную мессу. Спешить было некуда: местоположение врага было определено, остальное становилось, как было уже сказано, делом времени.

Тем же вечером очередной гонец принес сообщение, что Верней пал, и уже на следующее утро Бедфорд с головой окунулся в кипучую деятельность. Английской армии был послан приказ выступать, день 15 августа прошел в движении скорым маршем по направлению к крепости Верней, так, чтобы противник не успел в очередной раз ускользнуть. На ночлег остановились в городке Дамвилль, где той же ночью от английской армии благополучно отделились и бежали прочь отряды, собранные в Понтье и Ко, дополнительный сигнал о том, сколь ненадежны были в этой войне для англичан какие бы то ни было французские союзники. Впрочем, Бедфорд был уверен в своих силах, причем уверен настолько, что под благовидным предлогом, что людей у него достаточно, отослал прочь 3-тысячный отряд бургундца де л’Иль-Адама, приказав им продолжить начатую осаду крепости Нель. Рано утром 16 августа на горизонте обозначилась Серая Башня, высочайшая из всех, входивших в кольцо укрепления Вернейской крепости. Бедфорду осталось пересечь лесистую равнину Пизе, чтобы соединиться с отрядом Саффолка, и понять, что наконец-то неуловимая армия д’Омаля оказалась в ловушке. Для французов оставался единственный выход – попытаться пробиться с боем, что они и собирались предпринять. Мы не будет описывать подробности этой битвы, продолжавшейся без перерыва от полудня до заката солнца, причем военное счастье попеременно клонилось то на одну, то на другую сторону. Противники показали себя достойными друг друга, французы бились с отчаянной храбростью, английские войска, наступавшие с боевым кличем «Святой Георгий! Бедфорд!» показали себя достойными вырвать у противника нелегкую победу. И сам полководец, с боевым топором в руках доблестно сражался в первых рядах, покрыв себя в этот день славой, которая осталась на ним в веках.

Итак, достаточно будет сказать, что ко времени заката все было кончено. Разгром французской армии был страшен: со времени Азенкура и Креси «дофинистам» не приходилось переживать подобного. Битва при Вернее буквально уничтожила северную армию, жалкие остатки того, что было когда-то одним из самых грозных и неуловимых воинств на службе опального дофина, с огромным трудом оторвавшись от преследования скрылись в островной крепости Мон-Сен-Мишель. На поле битвы навсегда остались граф д’Омаль – один из самых выдающихся военачальников этого периода Столетней войны, заклятый враг Ланкастерского дома граф Бьюкен, и многие другие – цвет французского рыцарства той эпохи. Значение этой победы трудно переоценить: Нормандия вынуждена была уже окончательно покориться власти англичан, вялое и разрозненное сопротивление, что еще продолжалось в лесной черте, в скором времени удалось разрезать на отдельные очаги и подавить их один за другим. Крепость Верней вновь перешла в руки англичан, путь на Анжу и Мэн был открыт, и Бедфорду ныне уже не приходилось опасаться внезапного удара в тыл. И в качестве особенно приятного дополнения к основному, так сказать, блюду, приток шотландцев на помощь французскому королю в значительной мере иссяк, превратившись в тоненький, сам собой пересыхающий ручеек.

Английский «потоп» заливал страну с медленно и неотвратимо: в руках Бедфорда оказалась целиком Северная и Центральная Франция, с южной стороны значительно ужавшимся за это время владения опального Карла VII грозили английские Аквитания и Гиень, с Востока ему отрезали всякую возможность отступления бургундские Пикардия и Шампань, на Западе узкая полоска пролива Ла-Манш отделяла от французских владений победоносную Англию... коротко говоря, практически осуществлялась мечта Генриха V окружить владения слабого короля Карла VII сплошным поясом враждебных ему областей.

У Джека Лондона в одном из рассказов перед читателем предстает хладнокровный английский бульдог, во время боя против другой собаки методично жующий кожу противника, методично приближаясь подобным образом к горлу бессильно сопротивляющейся жертвы. В какой-то мере, дорогой читатель, наш герой предстает в образе подобного бульдога: медленно, неотвратимо, спокойно Джон Бедфорд двигался к своей цели: полному покорению Франции и объединению обеих стран под эгидой короля-ребенка Генриха VI. До полной победы оставались считанные шаги, и наш герой с привычной обстоятельностью, собирался в ближайшие годы завершить начатое.

Е. Карлон Уильямс, автор последней по времени биографии нашего героя справедливо полагает (и мы склонны с ним в этом согласиться), что 1424 год стал для Джона Бедфорда венцом его карьеры. Умелого полководца и администратора глубоко уважали и друзья и враги, его методичность, ясность мышления и умение нанести удар в нужное время, снискали ему громкую славу, дружбы Джона Бедфорда искали такие неординарные личности того времени, как Жан Люксембургский, один из ведущих военачальников Бургундии и близкий друг самого герцога Филиппа, его брат Луи, Юг де Ланнуа, также выдающийся деятель на бургундской службе, и наконец, аббат Робер Жоливе, настоятель островного монастыря Мон-Сен-Мишель. Из этой дружбы наш дальновидный герой попытается извлечь максимальную выгоду для своего дела, но об этом несколько позднее.

Личные инструменты